Never Let You Down (гет)

Ей кажется, что мир остановился, что земля ушла из-под ног, что ее связали по рукам и ногам и отложили в долгий ящик.

Ребенку никто не скажет, каких масштабов трагедия настигла ее, ее семью, ее район и что именно пошатнуло ее жизнь. Но она сама догадывается об этом безо всяких проблем. Она теперь волчонок, семью которого убили охотники, такая же одинокая и такая же неопытная, глупая, потерявшая горизонт, потерявшая каждый аспект своей жизни, саму себя — и все в одночасье, и все, как ей кажется, навсегда и насовсем.

Элис ерзает на краю койки, смотрит на сломанные пальцы ног и вздыхает так глубоко, как это только возможно со сломанными ребрами. Боль тут же заставляет ее затаить дыхание, и в этот момент в уши отдает звоном, который скорее похож на треск, прерывистый свист. Она хочет встать с кровати, пройтись по палате, сделать хотя бы пару шагов, но ее движения скованны, каждое шевеление и вздох даются с таким трудом, будто она пытается выжить во время жестокой средневековой пытки. Девочка жмурится, сжимает тощими руками белую простынь и резко завывает. Она понимает, что происходит, и в попытке это принять плывет по течению своих эмоций, не пытается что-то делать.

Она более чем уверена, что никто не придет поддержать ее. Никто не намекнет, что брат, сестры, мама и папа в критическом состоянии или вовсе мертвы, но на каком-то таинственном и понятном только ей уровне она это чувствует. Честно, очень не хочет. Но чувствует.

Стены детского приюта, в который она попадает после того, как последняя трещина на ребрах срастается, а последняя рана затягивается, давят на нее час от часа все сильнее и сильнее. Тут шумно. Тут мерзко. Тут пахнет чужими людьми — у них всегда какой-то специфический запах, который Элис ненавидит. Она много чихает и плохо спит — это все, что изменилось с больницы. Чувство одиночества, разрушенности ее собственного фундамента — все, абсолютно все осталось и изо дня в день накапливается в огромный ком, превращается в бомбу, которая могла бы взорваться, но почему-то каждый раз остается нетронутой.

Один день — и все переворачивается. На пороге приюта появляется Стив Роджерс. Элис, как всегда, забивается в угол, старается, чтобы ее не заметили, не придали значения ее существованию. Без ложных надежд жить легче.

Капитан Америка, символ нации и просто герой вытащил ее и ее семью из-под обломков. Элис отчетливо помнит, как тряслась, ревела от боли и как ее родные молчали, как их бездыханные тела не шевелились. Конечно, как не запомнить — ей снится это каждую ночь, и так отчетливо, так ярко, словно она застряла в тех мгновениях и ничто не может ее из них вытянуть. Она вросла в них ногами, они — единственное, что есть у нее в голове. Она там. Вся, полностью. В последнем дне, когда она их видела. В тех мгновениях, когда с адской болью рвалась кожа, когда драло легкие обжигающей пылью и пеплом.

Из этого вечного круговорота ее вытаскивает рука, что внезапно ложится ей на плечо. Она тут же оборачивается и, удивленно ахнув, едва-едва давит:

— З-здравствуйте… Д-д-добрый-й день, мистер Р-роджерс… — Она задумывается, что не говорила около недели. Элис заикается, мямлит, не знает, что из себя выдавить, и это результат долгого и едкого молчания, последствия которого будут ее мучать. Долго и мерзко мучать.

— Привет, принцесса, — говорит Стив, присаживаясь перед ней на колени.

— Я… Я вас помню… Вы вы-ытащили меня…

— Да, — выдыхает Роджерс и берет ее за руки. — И сейчас пришел за этим же.

Он твердо уверен, что сможет загладить вину перед ней. Из всех пострадавших она запомнилась ему больше всего. Возможно, то была жалость, но сейчас… Все, чего ему хочется, — не чувствовать себя одиноким. Дать кому-то такому же одинокому, как и он сам, любовь и, если получится, ее же и получить. Стив хочет поставить ее на ноги: она этого заслуживает. У нее нет родных, готовых принять ее. У нее нет и намека на дом: приют — это приют, а не уютная квартира со своей комнатой, кухней и телевизором. Для девочки это вообще какой-то концлагерь.

— Зачем? — неуверенно хрипит Элис, после чего откашливается и смотрит на Роджерса глазами, в которых таится надежда.

— Собирайся, Элис. Ты едешь домой.

Она тотчас же сияет, зажигается и светится. Лицо озаряет улыбка, а из глаз льются слезы. Она делает шаг навстречу кэпу, обвивает тонкими руками его шею и прижимается так сильно, как только можно. Она хватается пальцами за его одежду, вцепляется в нее, как в спасательный круг. Стивен и правда кажется спасителем. Быстро, но в то же время неторопливо и без лишнего шума Элис Патриция Говард превращается в Элис Патрицию Роджерс. Стив кажется ей шансом зажить так, как ей хочется, — просто чувствуя себя любимой и нужной, а это действительно единственное, о чем мечтается в тесной и вонючей комнате детского приюта. Она с первых же мгновений, с первого объятия пропитывается к нему доверием. И не желает ни под каким предлогом это доверие рушить.

Впервые за несколько дней увидев солнечный свет, Элис щурится, жмурится и сильнее стискивает пальцами рукав Стива. Ей непривычно и немного страшно. Она чувствует, как коленки дрожат, вместе с ними стучит и челюсть, и сердце ломится наружу с такой бешеной силой, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. Едва шевелясь, она сходит со ступенек, бросает на Стива полный любви и тепла взгляд и, немного замешкавшись, крепко, изо всех сил обнимает его. В благодарность — огромнейшую из огромнейших, невообразимую благодарность. Стив отвечает ей тем же.

— Я больше никогда не оставлю тебя одну, слышишь? Я всегда буду рядом… — шепчет ей на ухо Роджерс, после чего целует в щеку и берет на руки. Элис обхватывает его за шею, едва сдерживая слезы, и сжимает его одежду — боится, что он ее отпустит, боится вставать ногами на землю, быть так далеко, как ей кажется. От защиты и его отцовского тепла.

— Привет, малышка, — говорит Нат, вальяжно подбираясь к Стиву и Элис, — и не малыш, — усмехается она, имея в виду Стива. Элис тоже невольно улыбается и скромно спрашивает:

— Это тетя Нат? — Романова усмехается и кивает.

— Всех уже знаешь? — Наташа чуть наклоняется к ней, берет за руку и торжественно пожимает ее. Элис отрицательно мотает головой. — Значит, сейчас узнаешь. Запрыгивай в машину. Мы заглянем к Старку, ты же не против?

Элис смотрит на Наташу, а потом и на Стива — и тяжело вздыхает, оборачиваясь на детский приют. Она недовольно рычит, как щенок, и едва заметно показывает зданию средний палец. Стив, благо, этого не замечает.

Весь путь до башни Элис разглядывает высотки и голубое небо, в котором светит яркое солнце. Ей оно кажется каким-то знаком свыше — будто сами небеса благословляют ее на что-то, на начало новой жизни, на отпущение всего гнетущего и болезненного. Прямо сейчас, вот-вот, она чувствует, как мама обнимает ее и словно шепчет на ухо: «Все будет хорошо», и Элис искренне верит в это. Она поджимает губы и ложится Стиву на плечо, берется за его кофту, прижимается лицом к бицепсу и шмыгает носом, чувствуя, как слезы наполняют глаза и как Стив обнимает ее за плечи и поглаживает по руке. Желание плакать исчезает как не бывало. С губ срывается тихое, свистящее и очень уставшее «пап». К тому моменту, как они приезжают к башне, Элис уже крепко спит у Стива на коленях — измотанная, замученная и не спавшая несколько ночей, она не могла не поддаться такому искушению.

— Малышка, вставай. — Нат легонько толкает девочку, и та, разлепляя глаза по одному, медленно садится. Стив смотрит на нее и улыбается. Элис встречается с ним глазами и улыбается в ответ.

Башня действительно выглядит внушительно: массивная, блестящая на солнце, как россыпь бриллиантов, напоминающая огромный, богатый муравейник. Внутри это блестящая пластиковая колба с аккуратными стенками и кучей людей. Стеклянный лифт выглядит как шарик кислорода в газировке — и, находясь в нем, Элис буквально чувствует себя в невесомости. Лифт издает звук велосипедного колокольчика, и Стив с Наташей выходят, а Элис, пробиваясь сквозь них, подается вперед и замирает — какой же отсюда открывается волшебный вид. Словно весь Нью-Йорк на ладони. Она задумывается о том, что мечтает встретить здесь рассвет, и тут же мотает головой, осознав глупость своей мысли.

Роджерс берет ее за руку и собирается провести чуть вперед, но не успевает он сделать и шаг, как малышку перехватывает Тони:

— Это кто? Полярный мишка? Стив, коллекционируешь редкие виды? — Нат усмехается, Стив хмурится, а глаза Элис расширяются, и она удивленно ахает, громко взвизгнув:

— Вы же Энтони Старк?! Вы — Энтони Старк! Я вас знаю!

— Для тебя теперь — просто Тони. — Стив демонстративно складывает руки на груди, а Нат пихает его в бок.

— Вау… В-вау… — Элис смотрит на Старка как на что-то сверхъестественное. Она трогает его лицо, явно позабыв о приличиях и явно не веря своим глазам. Он не ее кумир, встреча с ним не цель ее жизни — просто Элис в восторге от того, что наконец встретилась с кем-то, о ком знает если не все, то практически все. — Кстати, почему вы с Пеппер разошлись?

— Эм-м… — Романова не сдерживает эмоций и смеется в плечо Роджерсу. — Стив, забери от меня своего медвежонка. Нам с Нат нужно срочно поговорить. — Элис ехидно облизывает губы и, спрыгнув с Тони, направляется в сторону крыши.

Тайком от Стива она выходит за дозволенные ей границы. Перила довольно высокие — она бы никак не выпала, даже если бы захотела. Но соблазн посмотреть на родной Нью-Йорк свысока все-таки сильнее, чем желание соблюдать какое-то негласное, но ясное всем правило. Элис медленно подходит к краю, встает на носочки и чуть перегибается. Внизу пролетают маленькие, словно игрушечные, машины, видятся где-то крошечные, устремляющиеся вперед люди, каждый занят своим делом… Внизу все в тени — словно низший мир, наполненный странными тенями без лиц, пустышками. Но девочка знает и, может быть, даже представляет, что внутри каждого из них есть какой-то потаенный мир, переполненный буйством оттенков красок, у каждого человека своя жизнь, у кого-то она налаживается, у кого-то портится, может быть, даже и заканчивается, а кто-то, наоборот, только начинает жить. И никто из них не знает, что будет с ним завтра. Это, скорее всего, единственное, что объединяет поголовно всех внизу. А Элис знает — завтра начинается ее новая жизнь. И она прямо сейчас клянется себе забыть старую — с распирающей болью в груди, но забыть.

Она отходит от перил и проходится вдоль края — и вот перед ее глазами просто пустота. Сплошной воздух. Шаг вперед — и она в свободном полете. Покалывание на языке. Отдающее кислотой в зубы, а потом и легкими уколами мурашек во все тело. Роджерс вздрагивает и неуверенно пятится, окидывая взглядом край, словно это конец мира.

Но ей в глаза бросается какой-то зеленый лоскуток, прицепившийся к краю. В голове играет любопытство: чей он? Чья это была одежда? Кто зацепился? Что тут происходило? Страх на мгновение отмирает, и Элис, быстро схватив кусочек ткани, отбегает на другой конец крыши, а после невольно заходит под нее — Тони и Нат до сих пор что-то чирикают, а Стив, кажется, развел панику и пошел ее искать. Девочка спохватывается и идет искать Роджерса.

— Что, потеряла меня? — спрашивает Стив, обнимая ее со спины. — Мы уже почти закончили. Пора ехать домой.

— Домой?

— Домой, — улыбается Стив, поднимая Элис на руки. Его руки теплые, и когда они обнимают ее, то Элис чувствует безопасность и спокойствие. Эти ощущения кажутся ей какими-то инородными, роскошными, не подходящими ее изношенному нутру, ее усталому виду.

Дорога домой кажется Элис бесконечной, но итог для нее заранее стоит жертв — энтузиазм наполняет ее всю дорогу, она мучит Наташу, постоянно интересуясь, долго ли еще осталось, и расспрашивает Стива, что ждет ее дома. Роджерс притормаживает и последние минут пятнадцать пути сидит смирно, но, когда машина останавливается и Стив открывает ей дверь, она будто с цепи срывается и выскакивает из машины. Стив быстро прощается с Нат, выходит из машины и догоняет, кажется, уже вкусившего свободу ребенка.

— Готова увидеть новый дом? — открывая дверь, спрашивает Стив. Элис робко пробивается в дверную щель, делает пару шагов вглубь квартиры, оглядывается, крутится, смотрит по сторонам с таким восторгом, будто это самые богатые хоромы в ее жизни.

— Большая… — тянет Элис. — И чистая… И тихая. — Она шагает в сторону кухни, делает круг вокруг стола, а потом идет в противоположную сторону. Там она находит комнату Стива и бросает взгляд на кровать. Девочка подходит и валится на нее, демонстрируя свою усталость новоиспеченному отцу. — Я сплю здесь… Все. — Она обхватывает руками подушку и утыкается в нее лицом.

— Твоя комната через стенку, — улыбается Роджерс, на что Элис устало мычит. Она встает с постели, поправляет все то, что под ее весом искривилось или растянулось, и выходит в коридор, открывает соседнюю дверь… и ахает от удивления.

Комната у нее довольно простая, но в то же время очень уютная: аккуратная мебель из темного дерева, гирлянды приятного желтого цвета, мерцающие почти в кромешной тьме, книжные полки, на которых уже что-то располагается, красивое постельное белье… Элис не в силах сдержать эмоции. Она оборачивается и снова обнимает Стива, только в этот раз она хочет сжать его до хруста костей.

— Спасибо… Пап… — неуверенно бормочет она.

— Не за что, принцесса. — Стив приседает и крепко обнимает девочку.

— Пап… — давит из себя Роджерс, стараясь не плакать. — Можешь меня уложить?

Стив одобрительно кивает и выходит из комнаты, пока Элис переодевается в ночную рубашку и забирается под одеяло. Она тихо произносит: «Готово», и тогда Роджерс открывает дверь уютной девчачьей комнаты. Роджерс-младшая ежится под одеялом, крепко прижимая к себе плюшевого енота. Она бросает теплый взгляд на Стива и улыбается ему. Новоиспеченный отец садится на край кровати, заботливо и с каким-то особым трепетом поправляет одеяло и, набрав в легкие побольше воздуха, спрашивает:

— Сказку?

Элис кивает, и Стив недолго думая начинает воодушевленно пересказывать свое прошлое, считая, что оно лишь сказка с несчастливым концом. А девочка быстро засыпает под звуки уже родного ей голоса, нашептывающего истории о прошлом.

* * *

Новая школа — почти приключение. Все такое непривычное и чужое, но выглядит вроде доброжелательно. Стив говорит, что школа находится на другом конце Нью-Йорка, потому что там безопаснее. Там реже всего происходят вторжения инопланетян, люди более доброжелательны, и вообще, так ему будет спокойнее. На случай, если она заблудится, у нее есть серебряный браслет с гравировкой адреса, номера телефона и имени Стива Роджерса. Аккуратность и готовность к непредвиденным ситуациям, как говорит тетя Нат, является одним из ключевых качеств любого Капитана и отца Элис в том числе. Девочка неуверенно шлепает к своему шкафу, то и дело оглядываясь и всматриваясь каждому прохожему в лицо. Вот он, ее заветный шкафчик — уже украшенный наклейками в виде цветов и блестками. Посередине красуется стилизованная под газетные вырезки подпись «Элис».

Дети галдят и что-то активно обсуждают, а она чувствует себя пустым пятном в этой круговерти, тихой серой мышкой. В первый же день не заявить о себе — это, считай, позор и нелюбовь до самого выпускного. Собирая требующиеся учебники и папки, Элис пытается вслушаться в то, что обсуждают окружающие, — и ничего про книги, Мстителей или собак не слышит. Она тяжело вздыхает и принимает, что ей ничего не светит. Поджав губы, девочка направляется к своему классу. Скопление людей — не самая любимая вещь, надо признать, и, морщась от неприязни, от глупости того, о чем они разговаривают, Элис пробивается к кабинету. И возле него, кажется, слышит что-то, что может быть ей интересно.

— А ты вообще видел его костюм? Говорят, он может в нем летать в космос! Просто улет! — Низкорослый мальчишка, активно жестикулируя, говорит о Тони Старке.

— Привет, — улыбается Роджерс. — Меня зовут Элис. Мы… мы с вами учимся в одном классе, да? — Она сглатывает, понимая, что смотрит на Питера сверху вниз. Черт, как же это неловко!

— Элис? Которая Роджерс? — Он пучит глаза и становится к ней вплотную.

Девочка демонстрирует браслет на запястье, а мальчишка пищит от восторга.

— Она знает Кэпа! И Старка тоже! О боже! — Он дергает ее за рукав. — Меня зовут Питер Паркер! Познакомишь меня с Железным человеком?

— Когда-нибудь, может быть, — улыбается Элис. — У тебя имя как у супергероя. Так что, скорее всего, ты им и станешь. — Девочка не любит «гасить» людей. Да и тем более она сама хочет стать супергероиней. Как тетя Нат. Хочет костюм с крыльями, чтобы парить на высоте птичьего полета и смотреть на всех внизу, чувствуя безграничную свободу и волю. Она понимает Питера. Понимает его фанатичность. Каждый из Мстителей определенно того стоит.

Питер завороженно смотрит на ее улыбку и сам глупо улыбается. Стоящий рядом пухлый мальчишка пихает его в бок, и Питер приходит в себя.

— А Паркер втю-ю-ю-юрился, — протягивает он, и Элис вопросительно поднимает одну бровь. — Меня, кстати, Нэд зовут. Ты клевая.

— Эм… Спасибо. — Она хмурится, а Питер все еще завороженно смотрит на нее, словно она светится или лечит от всех болезней.

На уроках Элис сидит, разумеется, с Питером Паркером. Ей нравится его компания: странный малый, но такой же, как и она, во всех отношениях. Его тетя готовит замечательные маффины, и он просто волшебно говорит по-испански: акцент, ударения, диалекты — все на месте, и все это удивляет Элис раз за разом. И, как оказалось, он неплохо разбирается в математике и даже обещает как-нибудь сходить с ней в кофейню после уроков, чтобы объяснить все темы до пятого класса максимально просто и понятно, и это даже несмотря на то, что все из них Роджерс понимает. Но если верить Тони — дальше будет хуже.

В этот день Элис выходит из школы тоже за руку с Питером. Она считает его неплохим парнем и, можно сказать, другом. Стив его одобряет и даже говорит, что с нетерпением ждет свадьбы, на что Роджерс лишь раздраженно закатывает глаза и пихает отца в бедро, а после берет за руку, сначала бросая спокойный взгляд на свой браслет, а затем оборачиваясь на Питера, которого обнимает тетя.

— Пап, — бурчит Элис. — Я хочу собаку, — внезапно выдает она, смотря на отца сверху вниз.

Стив вздыхает и улыбается. Дома ее уже ждет маленький Бакс. Она давно грезила о друге и о собаке. И сегодня обе ее мечты исполнятся, наполняя этот день чередой запоминающихся событий и долгожданным счастьем.

* * *

Родители обещают этим летом свозить Элис в Париж. Она встречает лето с какой-то горечью, не выходя из дома целыми днями и читая «Зеленую милю» Стивена Кинга. Стив мало таким доволен, Нат тоже спохватывается и думает взять ее с собой в Италию, куда Романова едет под прикрытием в следующем месяце, но Роджерс оказывается категорически против: Элис слишком мала для участия в шпионских миссиях. Ситуацию разрешает вовремя появившийся на Земле Тор, который во время одной из вечеринок предлагает взять Элис с собой в Асгард. Всем поголовно это кажется хорошей идеей и вполне романтичным вариантом для отдыха. Роджерс-младшая тоже оценивает предложение и собирает вещи всю ночь, а наутро прыгает на бога грома как ужаленная и начинает требовать немедленно отправить ее в Асгард. Отказывать принцессам, как известно, нельзя, поэтому Тор, естественно, предупредив Стива, отправляется вместе с ней в пункт назначения.

Об Асгарде Элис много знает из книжек: сестра увлекалась историей и могла совершенно случайно рассказать ей на ночь вместо «Красной шапочки» какую-нибудь «Элладу» или «Наказание Локи». Но здесь, вживую, он выглядит в разы привлекательнее и богаче, чем в книжках. Он буквально сияет, переливается, как граненый алмаз, люди в одеяниях, напоминающих ей о каком-то фэнтези-фильме, расхаживают по улицам, широко улыбаются и громко смеются; они все неописуемой красоты: у девушек красивые, аккуратные черты лица, идеальная кожа без морщин и неровностей, а мужчины все без исключения коренасты, высоки, с крупными чертами лица. Сам дворец, окруженный волшебным, ароматным садом из роз, лилий и тюльпанов, возвышается над городами, одним своим видом крича, что это не Мидгард, не Земля, не родной дом, а Асгард, святыня, богатейший из миров. Элис нравится такая роскошь. Словно в сказке про красавицу и чудовище.

— Ты не предупреждал, что нас ждет гостья, — улыбается Фригга, выходя из-за колонн.

— Ваше высо… Величество… — затаив дыхание и сделав едва заметный реверанс, бормочет Элис.

— Без этого, милая. — Она подходит к ней, поднимает голову за подбородок так, чтобы Элис смотрела прямо ей в глаза, и одобрительно кивает. Роджерс съедает шок и восхищение.

— Вы… Вы Фригга, верно? Верховная богиня очага и деторождения и…

— Элис, — одергивает Одинсон, — ты тут гостья, так что… Не стоит. Мы, асы, не называем друг друга так. Ты можешь называть ее просто Фригга, если угодно.

Девочка смущенно кивает и почему-то расслабляется. Рядом с асгардцами не чувствуется никакой тяжести или боли на душе. Они все такие спокойные, уверенные, сильные и умные, что любому из прохожих можно задать вопрос — и он непременно ответит, если спросить дорогу — отведет, а если попросить чему-то научить — охотно научит, примет, поможет. Существ отзывчивее и добрее она и представить себе не может, да и их, наверное, не существует.

За день, проведенный во дворце, у нее накапливается много вопросов и появляется больше сил на то, чтобы найти на них ответы. Фригга, пришедшая уложить девочку спать, явно не готова к такой череде вопросов: как научиться пользоваться магией, почему у лошадей по восемь копыт, почему все асы такие рослые и счастливые, почему, почему, почему… В голове у королевы навязчиво крутится мысль о том, что Тор никогда не задавал столько вопросов, а вот Локи, кажется, задавал их еще в три раза больше, если не в пять.

— Фригга… А почему некоторые асы носят странные косички в волосах? — уже в полудреме шепчет Элис.

— Ты о тех, что с чужими прядями?

— Угу… — кивает она, зарывшись носом в подушку.

— Это символ связи с погибшим. Эти асы кого-то потеряли, кого-то очень дорогого и близкого, и поэтому, чтобы всегда иметь рядом с собой память о ком-то, вплетают себе в прически их волосы. Это помогает им чувствовать себя лучше… Словно частичка усопшего всегда рядом с ними. Буквально.

— И им это помогает? — мурлычет девочка, засыпая, пока женщина гладит ее по волосам.

— Да, помогает, — поджимает губы Фригга, когда понимает, что Элис спит. Она целует девочку в щеку, укрывает получше, поправляет плюшевого енота в ее руках и, пожелав спокойной ночи, уходит.

Утром, как ни странно, единственная мидгардка во дворце просыпается раньше всех, практически с первыми лучами солнца. Она бросает взгляд в высокое окно и подползает к прикроватной тумбочке, когда вспоминает, что могла что-то забыть. Но, резко распахивая ящик, она убеждается, что не забыла темно-зеленый лоскуток, и, выдохнув, понимает, что собственное равновесие поездкой в Асгард она не разрушит. Символ начала ее новой жизни с ней, а значит, и продолжать новую жизнь можно с высоко поднятой головой.

Девочка спрыгивает с высокой и большой кровати, переодевается в бирюзовое вельветовое платье и решает устроить себе «экскурсию» по тем местам, которые Тор ей почему-то не показал.

Первым делом она идет, конечно же, в подземелье. Хмурые, темные стены, с которых, видимо, никто веками не стирал пыль и не чистил их от паутины, особого интереса не вызывают: такие же можно увидеть в школьной кладовой. Намного интереснее двери темницы, что почему-то остались без охраны в такой ранний час. По ту сторону двери слышатся вопли и крики, звуки глухих ударов и бьющегося стекла. Заключенные беснуются — и в земных тюрьмах это не редкость. Но даже из-за двери видятся какие-то диковинные существа, любопытство к которым берет верх, и Элис, проскочив в двери, прячется за одной из камер. Она подслушивает разговоры охраны с заключенными — и ничего интересного до определенного времени не слышит.

— Локи, твою мать, вставай! — раздается зычный голос какого-то громилы.

Элис помнит, кто такой Локи, но не думает, что речь идет о том же самом человеке. Она аккуратно выглядывает из-за камеры — и видит, что в одной из камер напротив стоит такой же высокий, такой же красивый, как и все асгардцы, мужчина. По земным меркам ему лет двадцать, максимум — двадцать семь. Он худой, волосы длинные и черные, а глаза выразительные, какие-то хитрые и одновременно грустные. Когда охрана уходит, громко хлопая дверью, Элис выбирается из-за укрытия и подходит к камере так называемого Локи, пусть и не верит, что это он.

Девочка хочет коснуться рукой энергетического щита, но в самый последний момент, за миллиметр от опасности, голос Локи доносится из камеры:

— Не трогай. — Он недовольно смотрит на нее. — Ударит больно.

Он складывает руки на груди, но успевает засветить шрамы на запястьях — круглые, с идеальными краями, будто нанесенные не человеческим оружием. Точно не ножом.

— Кто ты такая? Как тебя вообще сюда занесло? — спрашивает он, повышая тон, подбираясь к энергетическому щиту.

— Я Элис Роджерс, — начинает она, сцепляя руки в замок перед собой. — Я тут на… летних каникулах, можно сказать. А вы, я так полагаю, Локи?

— Какие, к черту, каникулы? Это что, курорт? — рычит Локи, думая, что Тор привез в Асгард очередную глупую девчонку, которая «должна спасти мир».

— Вы слишком озлоблены, — спокойно отвечает Элис. — Почему так?

Стив всегда учит выяснить причину проблемы и, если нет решения, то, сложив два и два, найти его. Все намного проще, чем кажется.

— Потому что так, — говорит трикстер. — Потому что я не знаю, из-за чего тут оказался.

— Как так? — спрашивает Элис, запрыгивая на фундамент камеры.

Он отходит в противоположную от нее сторону, смотря в пол и, кажется, начиная догадываться, кто она такая. Локи всей душой надеется, что эта девочка ему не солжет. Он незаметно скрещивает пальцы за спиной, вздыхает и, повернувшись к ней лицом, продолжает:

— С чего я должен тебе довериться? Я впервые тебя вижу, знаю только твое имя, и… все.

— Ну… Я с Земли. Из Нью-Йорка. Несколько месяцев назад на него было совершено нападение, и… Я осталась одна. Но сейчас меня воспитывают местные герои… Ты их не знаешь. И я… оказалась тут на летних каникулах. Я заблудилась во дворце и нашла тебя, единственного, кто говорит по-английски. И мне кажется, что в тебе очень много эмоций, которые ты прячешь за злобой и раздражением. Может быть, я так и не добьюсь чего хочу, а я хочу поговорить с тобой, но… Просто доверься мне. Я обычный человек. И все, чего я хочу, это успокоить свое любопытство. Если ты не хочешь со мной говорить, я просто уйду. Могу даже… прямо сейчас.

Она разворачивается и собирается уходить, разглядев в глазах Локи пустоту, брезгливость и нежелание ее слушать. Но стоит Элис повернуться к нему спиной, как в холодном сердце что-то колет.

— Стой, — говорит Лафейсон, и она резко оборачивается, широко улыбаясь, будто бы ожидала такой реакции.

А Локи начинает свой долгий и долгий рассказ, который, кажется, никогда не закончится. Элис слушает его с ребячьим интересом, прижимаясь щекой к коленям, иногда заканчивая предложения за него. Локи не такой уж и плохой, и за что он тут сидит, ей неясно. Да и рассказывать об этом она не просила: это все-таки может его задеть, а спугнуть хорошего собеседника для нее сравнимо со смертью.

— Так ты… из Мидгарда? — переспрашивает Локи.

— Да, — кивает Элис. — И если нужна будет помощь… Можешь просить. Ты не плохой, Локи. Вовсе не плохой. Надеюсь, Один пересмотрит решение и выпустит тебя. А пока… до встречи.

— До встречи, Элис, — сухо бросает трикстер, на самом деле впадая в уныние из-за потери единственного лучика света в этой жалкой темнице. Все, о чем он мечтает, это выйти отсюда любой ценой и стать лучше ради того, чтобы не разочаровать этого холеного ангела по имени Элис.

— И… потом он… что сделал?

— Ничего не смог. Просто я отправил его на Землю, в дом престарелых вроде, и… все.

Роджерс-младшая сидит за столом на кухне, смотря, как резвится ее пес, и слушая рассказ Лафейсона о том, как он буквально освободил себе трон после своей псевдосмерти. Накал безумия возрастает, с каждой его фразой Элис все сильнее хочется и восхищаться его силой, и поражаться его глупости и упрямству одновременно. Он силен и смышлен, но исходя из его рассказа он может показаться тварью. Элис знает его мотивы. Понимает, за что он так поступил с отцом, и, быть может, даже в силах ему это простить — как учил Стив. Но в голове крутится один вопрос, адски докучающий ей, раздражающий каждую извилину и заставляющий сердце дрожать. Уже не слушая россказни бога обмана, она уверенно и громко перебивает его, взглянув в глаза:

— Локи, а оно того стоило?

Тот и впрямь призадумывается. Внутри Элис пляшет маленький довольный чертенок, который смог утереть нос самодовольному Локи. Она встает со стула, подходит вплотную к нему и еще раз, уже четче переспрашивает, стоила ли утрата семьи и ее разочарование Асгардского трона. А по ее лицу можно действительно распознать разочарование, в котором она тонет, рассматривая Локи с головы до ног. Главное отличие Элис от остальных — это то, что бог с ней не высокомерничает. Позволяет себе слезы, истерики, никогда ее не обманывает и всегда, если нужно выговориться, приходит к ней. Элис вызывает доверие. Видит он в ней что-то такое близкое, что-то вызывающее уважение. Почему-то он считает, что когда-то, задолго до него, Роджерс-младшая пережила что-то схожее. Тоже что-то утратила, тоже узнала какую-то тайну, ее что-то разбило, и после этого в ней зародились гиперопека над всем, что движется и не движется, понимание и всепрощение.

В голове мелькает нетипичная для трикстера мысль: «Это все действительно не стоит ее доверия». Потом он задумывается, что она слишком дорога ему. Чем-то завоевывает его, сражает наповал, раз за разом возвращая с небес на землю. Еще тогда, в их первую встречу, Элис показалась ему подарком. А сейчас — и самым большим наказанием, совестью, которая появилась в Локи вместе с Роджерс в его жизни.

— Не знаю, — резко выдает Локи, не узнавая сам себя.

— Где ты его бросил? — грубо спрашивает Элис, накидывая пальто на худые плечи и обувая нежно-розовые кроссовки, которые, кажется, раза в три больше ее ног.

Лафейсон равнодушно протягивает ей визитку и опускает глаза. Стыд? Скорее всего. Элис заставляет его что-то чувствовать, а это уже очень плохо.

— Только посмей уйти. По стенке размажу.

И она покидает квартиру, звонко и раздраженно хлопая дверью. Ни желание убить, ни желание обнять его она так и не смогла побороть — и это изводит еще больше.

Дорога к этому дому престарелых не кажется Элис длинной. Она приходит туда минут за пятнадцать, не больше, и это с учетом того, что она никуда не спешила. Пропускают ее, когда она представляется снохой Одина. Ничего глупее нельзя было придумать, замечает она про себя, поднимаясь по лестнице. Тут довольно тихо. Пол из черного дерева немного скрипит, а кирпичные стены, увешанные картинами, напоминают локации из фильмов ужасов. Комната Одина находится недалеко — и Элис, не успев вздохнуть, уже стучит в нее.

— Заходите! — слышится из-за двери. В душе Роджерс-младшей всплескивает волнение, и через секунду она открывает дверь.

— Здравствуйте… — смущённо произносит она, шоркая по полу, чтобы не нарушить комфорт некогда царя Асгарда.

— Здравствуй, дитя. — Услышав это, она убеждается, что пришла по адресу, и облегченно выдыхает. — Как тебя зовут?

— Элис… Элис Роджерс, — сглатывает она.

— Элис, значит. — Он выдерживает паузу. — Я тебя тут не видел. Ты новая сиделка?

— Нет… — Она переходит сразу к сути, набравшись достаточно смелости. — Недавно познакомилась с вашими сыновьями. — Так нелепо и странно Элис еще никогда себя не чувствовала.

— Один оставил трон, другой оставил меня… Чем же они тебе так приглянулись?

— Я не об этом, — хрипит Элис и откашливается. Следы недавней болезни дают о себе знать.

— Будешь чай? Я все равно его не пью.

Она покорно падает в кресло напротив Всеотца и наливает себе чай. На вкус он, мягко говоря, противен, но со своей изначальной целью — согревать — справляется как нельзя лучше.

— Я недавно общалась с Локи…

— Локи? Он до смерти на меня обижен. — Один в который раз ее перебивает, будто вовсе позабыл о манерах. Но это говорит и о том, что он здесь до чертиков одинок и пообщаться ему не с кем. Элис тяжело вздыхает, но не говорит ничего по этому поводу. По словам Тора, он и так все видит и все знает.

— За что? — Она выгибает бровь и отпивает немного чая. Какой же он горький, господи.

— Я кое-что утаил от него… — с таким же стыдом, как и сын, говорит царь Асгарда.

— Что утаили? — Она мотает ногой. Локи ни о чем подобном ей не рассказывал. Тоже много недоговаривал.

— Кое-что важное для него.

— Мне кажется, от детей нельзя ничего скрывать, — вздыхает Роджерс-младшая, громко ставя чашку на подоконник.

— Я тоже так считаю, но слишком поздно это понял. Ты еще юна, но в разы дальновидней меня. Ты точно не разобьешь кого-нибудь изнутри… — Он замолкает на минуту, уставившись в окно. Элис рассматривает его, убеждаясь, что рассказы Тора были менее приукрашены, чем рассказы Локи. Не похож Один на монстра. Совсем не похож. — Знаешь, Элис… Я вижу в тебе огромное, львиное сердце, в котором хватит любви, чтобы согреть весь мир.

Один вздыхает, взглянув оставшимся глазом на Элис. Она готова поклясться, что выдала бы любую государственную тайну под этим взглядом. Ей кажется, что он знает, зачем она пришла. Закусив губу и сжав пальцами плед, Элис говорит то, что крутится у нее в голове уже долгое время:

— А хватит ли там ее, чтобы согреть вашего сына и наставить его на верный путь?

Так уверенно, чеканя каждое слово, она на своей памяти говорила только раз — когда сообщала Стиву, что вся ее семья мертва. Одина такая уверенность от нее, конечно же, коробит. Ей кажется, он даже ежится. А может, ее возросшее на пару секунд эго так ей говорит.

— Его сердце полно ярости и ненависти. И это просто ужасно, когда у могущественного существа такое в душе. Но… из него мог бы выйти хороший правитель.

— Вы считаете, что из его правления выйдет что-то хорошее?

— Он не вредитель, но и не идеал… Ничего не выйдет. — Элис опускает глаза и поправляет кашемировый шарф. — Я вижу, что ты беспокоишься о нем. Я не буду тебя томить и скажу, что вы… что-то вроде родственных душ. Словно предназначены друг другу. Встретились везде — во всех вселенных, во всех мирах… И изменили жизни друг друга в корне. Он не врет тебе — а значит, ты уже для него что-то значишь. Оберегай его, как родного брата, и ответ на твой вопрос со временем придёт сам.

Элис примерно понимает, о чем говорит Всеотец. Она читала книги об этом, смотрела фильмы, примерно осознавала, что, по идее, они должны значить друг для друга и кем стать друг другу. Роджерс-младшая поджимает губы и перебивает:

— Но я ничего не сделала. Но… Все равно спасибо вам, Ваше высоч… величество.

— Не благодари. И не так официально. Береги его, и это станет лучшим твоим «спасибо», Элис.

После они прощаются, и Элис надеется встретить уже спокойного Локи, сама успокоившаяся, принявшая всех его тараканов и все его проблемы, убедившаяся, что все, что она может сделать, — это быть рядом. И она будет это делать. Всегда, когда может.

И, вернувшись домой, никого там не обнаружив, кроме заснувшей у входной двери собаки, Элис чувствует еще одну холодную волну разочарования. И как после всего этого она находит в себе силы беречь его?

У Элис вырабатывается привычка — не спать, когда папы нет дома. Она прекрасно знает, как тяжело ей спится, и если его нет дома и разбудить вовремя и успокоить некому, то смысл тогда вообще ложиться спать? Еще совсем юная, она может позволить себе не спать девять суток и лишь на десятые почувствовать, что с ней что-то не так. И сейчас, как ни странно, одна из таких ночей. Она бесцельно листает социальные сети, поглаживая лежащего у нее на коленях молодого пса, которого Стив подарил ей на прошлый день рождения. Бигли, как говорил заводчик, довольно упрямые, но добрые и редко кидаются на людей. Элис убедилась во всем, кроме первого: Бакс очень покладистый, послушный и, если надо, очень заботливый. Этот пес ведет себя так, словно он ее второй родитель.

За окном проезжают машины, слышны крики и громкие разговоры прохожих, все соседи уже разошлись по квартирам и легли спать. Даже пес уже спит у нее в ногах, иногда чавкая и дергая лапой. Элис тоже готовится ложиться, взбивая перьевую подушку, отряхивая плюшевого енота от собачьей шерсти и своих волос и обнаруживая под кроватью «Всадника без головы», которого уже давно хотела дочитать, но потеряла. Она тяжело вздыхает, поражаясь своей недалекости, и кидает книгу на стол, включает ночник и плюхается на кровать, сжимая ногами одеяло, засунув одну руку под подушку, а другой прижав к себе несчастного енота коричного цвета. Роджерс, считая себя уже взрослой девушкой, не дает игрушкам имена, но этого плюшевого друга все-таки окрестила Мистером Корицей.

Стоит Элис только начать погружаться в сон, как всю квартиру заставляет трястись стук в дверь. Громкий и настойчивый. Будто в фильмах про зомби зараженные ломятся в квартиру к главному герою. Она подскакивает, по привычке приглаживая волосы и тяжело вздыхая. Стук повторяется. Роджерс напрягается и начинает медленно вставать с постели. Пес уже в коридоре, видимо желающий сбежать в комнату Стива и абсолютно точно не желающий слушать этот шум. Все, что Бакс делает, это недовольно, даже с каким-то презрением, гавкает на дверь и идет дальше по своим делам. Элис это напрягает еще сильнее. Она надевает тапочки, завязывает хвост и с не присущей себе осторожностью подкрадывается к двери. Привстав на носочки, чтобы посмотреть в глазок, она ничего не видит. Кто-то долбится в дверь и прикрывает рукой глазок. А она начиталась на ночь ужастиков.

Но, вспомнив приемы, которым ее учила Наташа, дрожащими руками она открывает дверь.

И к ней на пол валится Локи.

Элис запутывает и сбивает с толку шок, окативший ее, словно кипятком в тридцатиградусный мороз. Сердце колотится, будто вот-вот разорвется, дрожь переходит на все тело, и каждая его часть, которая хоть мало-мальски напрягается, начинает пульсировать и причинять еще больше дискомфорта.

— Л… Л-Локи… — выдавливает она из себя, испуганно и растерянно смотря на то, как бог обмана истекает кровью на полу ее прихожей.

Элис цепенеет, но находит в себе силы сделать шаг к двери, чтобы запереть ее. На все замки. Чтобы никто не зашел и не увидел, что за этой дверью происходит. Когда она оборачивается, под Лафейсоном уже довольно заметная лужа крови. Он корчится от боли. Мучится. Но точно не умирает. Отдышавшись, она сажает его у стены, хмурящегося и держащегося за рану. Ее встревоженные глаза кажутся такими стеклянными, словно вот-вот разобьются. Белая папина футболка, вытащенная из стиральной машинки пару часов назад, в крови по кромке. Элис, дрожа, поглаживает Локи по лицу. Он не в силах что-то сказать. Начать задавать вопросы решает она:

— Что с тобой так…

Не успевает она договорить, как он стонет в ответ уверенно и громко, прижимая окровавленную руку к ране:

— Тащи аптечку… И нитки с иголкой… — Локи осмеливается взглянуть в полные ужаса глаза. В них так и читается вопрос: «Почему ты тут?» Элис волнуется. Элис боится. И он решает признаться, глубоко и надрывно вздыхая: — Больше мне идти не к кому…

Эти слова, разреженная речь Локи и его тяжелое дыхание, а также окровавленные, грубые руки и лужа крови на полу заставляют Элис рвануть в ванную, схватить большую дорожную аптечку и вернуться как можно скорее. Локи провожает ее туда и обратно измученным взглядом. Роджерс никогда бы не подумала, что он способен быть таким слабым и беззащитным. Видимо, только ей он может доверить себя… такого.

Едва она стягивает с него верхнюю одежду, Локи мычит и хватается за рану. Оттуда торчит осколок. Большой осколок чего-то металлического. Прямо между ребрами. «С такими ранениями долго не протягивают», — отстраненно думает Элис, трясет головой и принимается за дело.

Достать кусок какого-то оружия, как ни странно, довольно просто, пусть и противно. Лафейсон дрожит, как испуганный ребенок, задыхается, а почувствовать, как сильно сейчас бьется его сердце, и вовсе легко — каждая клеточка тела бьется вместе с ним. Элис помнит, как адски это больно, когда из тебя, живого, чувствующего кожей буквально каждую пылинку, достают обломки, осколки чего-то твердого, как этот осколок тянет за собой твою кожу, твои связки, нервные окончания, как с него потом отвратительно стекает твоя же кровь. События практически пятигодичной давности Элис помнит, будто это было вчера. И помнит, что там было что-то похуже таких ранений.

— Еще немного, потерпи, пожалуйста… — сквозь зубы цедит Элис, по кусочкам выковыривая кусок металла у него из бока. Лафейсон измученно смотрит на нее и кивает, стараясь сильно не дрожать. Роджерс иногда отрывается, чтобы погладить его по голове, предложить обезболивающего, от которого он отмахивается. С каждым новым швом ее руки все больше и больше покрываются кровью, его кровью. Такой же холодной, как он сам.

— Элис… — слышится за два шва до окончания работы. — Спасибо…

Она кивает. Благодарить ее не за что: она считает своим долгом помочь ему и не простила бы себе, если бы с ним что-то было не так. Элис осторожно приподнимает его, чтобы перемотать рану. Локи слегка морщится, а она смотрит на него заботливо, спокойно, вовсе не злясь.

— Тебе лучше? — спрашивает Элис, положив руку ему на шею и нежно поглаживая волосы, чтобы хоть как-то отвлечь от распирающей изнутри боли, что отпечатывается у него на лице.

Локи кивает и пытается встать самостоятельно, но в тот же миг падает на пол, застонав от боли и схватившись за глубокий порез. Элис усаживает его на место, успокаивающе поглаживая лицо и руку, что зажимает рану. Бог в который раз отмечает, что есть в ней что-то похожее на Фриггу. Ее руки всегда такие же теплые и нежные, глаза наполнены состраданием к нему, проклятому чудовищу, не заслуживающему хоть капли доверия и понимания.

— Ясно… не лучше, — добавляет Элис, спокойно заправляя его волосы за уши.

Через некоторое время она находит в себе силы перетащить утомленного болью Локи к себе на кровать. Она садится за ним, ближе к стене, и кладет его голову себе на колени. Он успокаивается, мурлыкает и меньше держит руку на ране. Боль отступает — это заметно на его лице.

— Ты никуда утром не уйдешь, знаешь об этом? — шепчет Элис, ухватив прядь его волос и начиная плести косичку. — Я не пущу тебя такого в Асгард…

— Знаю, — хрипит Локи, прижимаясь к Элис головой. — Сил не хватит…

Элис выдыхает, зарываясь пальцами в его волосы. Они всегда были мягкими и на удивление вкусно пахнущими. Если сравнивать с земными запахами, то точно с горной свежестью, с зимним холодом, с горьким ароматом багровой розы и сладостной мяты. Он явно следит за собой, и больше, чем его брат или чем любой другой знакомый Элис мужчина. А еще он мурлычет, если его гладить. И тревожно спит, так же, как и она. Только в присутствии друг друга они могут спать безмятежно, чувствовать себя защищенными, видеть хорошие сны… Но Элис прямо сейчас понимает, что нормально поспать ей сегодня не удастся. Всю ночь ее будут сопровождать его мычание от боли, его запах, к которому примешался запах крови, и нескончаемое беспокойство из-за возможности расхождения швов.

— Спокойной ночи, — приобняв Локи за голову, шепчет Роджерс.

— Спокойной ночи, — постанывает Локи, ерзая у нее на коленях и складывая руки под головой.

Утром Элис обнаруживает, что уснула сидя и Локи на коленях у нее нет. Она тут же взбадривается, выскакивая из комнаты. В голове фоновым шумом проигрываются худшие исходы: а вдруг сбежал? На улицу — схватят, в Асгард — раскроют, а если куда-то еще, то… То где он сейчас?!

Все самые страшные предположения вдребезги разбивает хруст чего-то с кухни. Мисс Роджерс бросается туда, и… Локи просто сидит за столом, держась за бок, и хрустит корейской морковкой. Аппетит при такой ране — это хорошо, но…

— Локи, почему ты встал? Живо в постель, пока швы не разошлись… — сонно бормочет Элис, на что Локи виновато опускает взгляд.

— Я проголодался, — уверенно выжимает из себя он, еще раз надкусывая морковь.

— Разбудил бы… Принесла бы чего-нибудь, — встревоженно говорит Элис, делая пару шагов ему навстречу и замечая практически пустую пачку обезболивающих таблеток. — Сильно болит? — Роджерс обхватывает его лицо ладонями и, погладив впалые щеки, смотрит в остекленевшие глаза. Лафейсон кивает, прижимаясь к ней лбом. Он явно устал, и сидеть ему тяжело. Она зарывается рукой в его волосы, трется щекой, а после аккуратно, едва ощутимо, целует его в макушку. — Приляг, вижу же, что больно…

Нехотя, не переставая пожирать морковь, Локи ложится на кровать и устало откидывается на подушке. Элис поправляет его волосы, он перехватывает руку и берет ее в свою. Его руки все еще шершавые и холодные. Роджерс опускает глаза, чтобы не выдавать явной симпатии и сочувствия, но Лафейсон это замечает и нервно сглатывает, а после тихо, будто в библиотеке, спрашивает:

— И… как скоро Стив будет здесь?

— Не скоро, — возражает Элис, укрывая трикстера зимним одеялом. Тот чуть ворочается, накрывается до ушей и переползает ей на колени.

— Спасибо, что спасла меня. Ещё раз, — немного увереннее выдает он и прокашливается.

— Не стоит… Отдыхай. Пока легче не станет — не вставай. И не вздумай так внезапно исчезать. Я волнуюсь.

— Я знаю, — выдыхает Локи, сжимая край одеяла. — Я знаю… — утвердительно повторяет он, как ребенок к матери прижимаясь к Элис, впитывая ее теплоту. Схватив прядь волос Локи, она начинает наматывать ее вокруг пальца. Это успокаивает. И в какой-то мере внушает ощущение того, что ему хоть немного, но лучше.

На следующий день Элис должна идти в башню к мистеру Старку — для нее просто дяде Тони, — и это срочно и неотложно. Локи не радует эта идея. Он заметно грустен и кажется намного холоднее, чем на самом деле. Рана все так же ноет, но он старается не подавать виду: боится сорвать планы Роджерс и стать для нее обузой. Опять. Поэтому просто ходит с мрачным видом, укутавшись в плед, который согреться, конечно же, не помогает. На этот раз он пьет кофе, сладкий, очень сладкий, который Элис сделала ему, думая, что трикстер всего-то не выспался.

Только стоит ей, собранной и при параде, переступить порог комнаты, как Локи впервые за утро открывает рот:

— Может, не пойдешь никуда? — В его голосе слышится дрожь. Элис вздыхает и, смотря на него снизу вверх, отвечает:

— Я ненадолго, Локи… Это срочно. Я приду, и мы что-нибудь приготовим. Хочешь?

Локи кивает и обнимает ее одной рукой на прощание. Элис ловит себя на мысли, что уходить ей совсем не хочется. Хочется остаться так стоять до вечера, игнорируя звонки дяди Тони и вообще весь мир за окнами. Пусть время летит и весь мир их ждет — его, с раной в боку, и ее, заботящуюся о нем, как о самом дорогом, что есть в ее жизни.

Но она таки переступает через себя и переступает порог дома.

Башня Старка далековато от ее со Стивом квартиры, но путь к ней всегда стоит того — иногда кажется, что нет никого более увлеченным своим делом, чем дядя Тони, и эта увлеченность, эта страсть вперемешку с гениальностью всегда завораживали, манили Элис, а упрямство и саркастичность — изюминка, последняя капля, за которую Элис и обожает Старка. Не сказать, что папа особо этому рад, но он считает, что это лучше распития спиртных напитков. Немного лучше.

Заходя в холл нужного ей этажа, Элис ожидает встретить там Тони, максимум — Пеппер или Хэппи, которые составят ей компанию, пока этот чертяка не придет, но… Там ее ждет кое-кто другой.

— Тор? — со смешком выдает она, не веря своим глазам.

Одинсон оборачивается и улыбается ей, а после встает и крепко обнимает до хруста костей. Они давно не виделись, и Элис, конечно же, рада этой встрече. Но… причина, по которой он может быть здесь, кажется, сидит у нее дома и пытается приготовить такой же кофе, какой она варила утром. Элис надеется, что это не так.

— Подросла, принцесса?

— Немного, — улыбается Элис, стряхивая с Одинсона его же волосы. — Как сюда занесло?

— Просто повидаться. — После этих слов она едва заметно облегченно выдыхает.

На глаза попадается темная прядь, вплетенная в косу бога грома. Нахмурившись и прикоснувшись к ней костяшками пальцев, Элис спрашивает:

— Волосы Локи?

Тор кивает и заметно мрачнеет, складывая руки на груди.

— Скучаешь?

— Очень, — хрипит Одинсон, опуская взгляд и поджимая губы. — Знаешь, я слишком поздно осознал, что я ничто без него… От этого еще больнее.

Элис скорбно опускает глаза, едва сдерживая желание сказать Тору, что с его братом все хорошо, он жив и всего лишь ранен, он тоже скучает и хочет править Асгардом вместе с ним. Она понимает, что Локи, скорее всего, мало этому обрадуется. Да и Тор мало будет рад узнать, что брат в который раз его обманул. Но… молчать об этом нельзя.

— Я тоже скучаю, — отвечает Элис, отпуская косичку и сцепляя руки в замок.

— Вы виделись один раз, — уже более серьезно и холодно замечает Тор.

— Я успела привязаться к нему… Он не такой плохой, каким себя описыва… вал, — вовремя поправляет сама себя Элис. Тор, благо, не обращает на это внимания и просто кивает.

Потом она идет к Тони, не желая продолжать эту беседу в страхе проговориться.

Домой уставшая Элис приходит ближе к вечеру, когда Локи крепко спит, обнимая Бакса. Рана, видимо, уже не так сильно болит — он не стонет, не кряхтит и не мычит. Бакс изредка лижет ему лицо, но, как только Роджерс хлопает входной дверью, собака тут же спрыгивает с кровати, разбудив бога, и несется навстречу хозяйке. Та сразу начинает почесывать и тискать пса, который неумолимо лижет ее лицо, руки и шею. Локи лежит на кровати и просто любуется ее улыбкой, такой лучезарной и дарящей какое-то внутреннее тепло.

После того как Элис помогает Локи встать, они приступают к разделке курицы для салата. Сначала — молча. Потом Бакс начинает путаться под ногами, выпрашивая кусочек, а потом у Элис почему-то вырывается то, что говорить точно не стоило:

— Я сегодня… Видела твоего брата. Он скорбит и скучает… И носит твои волосы в косе.

Новость о прибывшем в Мидгард брате вовсе не радует. Возможно, он пришел по его душу. Но в голосе Элис Локи читает некое спокойствие… Поэтому панике не поддается и не думает сбежать: рана начинает ныть, а в квартиру Капитана Америки брат, скорее всего, не заявится. Здесь действительно чувствуешь себя в безопасности. Локи усмехается, запрокидывает голову и истерично вздыхает.

— Вот же извращенец, — саркастично, в своей типичной манере, неискренне выдавливает из себя Локи. — Ему что, в девяти мирах совсем заняться нечем?

— …говорит, что ценит тебя и жалеет, что так поздно это понял.

— А как же, черт возьми!

— Успокойся, солнце. — Роджерс кладет руку ему на плечо и приобнимает, поглаживая другой рукой рану. После прикосновения та сразу перестает ныть, и даже пульсация куда-то исчезает. С Элис действительно спокойно… Будто с кем-то родным. — Как же ты понять не можешь, что он действительно ценит тебя?

Локи угомонился, кусочки курицы быстро отправляются на сковородку; он приступает к нарезанию салата и, взглянув на погрустневшую Элис, один разбитый вид которой ранит, он сглатывает, готовится сказать, что на самом деле понимает, как его ценит брат, что ему очень приятны эти слова и, если бы он был тут, Локи бы его даже обнял, но стоит только открыть рот, как Элис опережает:

— Знаешь, я бы хотела себе такую же косу, как у твоего брата… Белый и черный. Неплохо будет смотреться, как думаешь?

Трикстер тяжело выдыхает, продолжая нарезать салат, а Элис смеется, будто давая знать, что поняла, что именно он собирался ей сказать. Прочла в глазах. По губам. Как угодно. Главное — поняла.

Элис не спит по ночам и, если честно, уже привыкла, что рано или поздно что-то происходит. Сегодняшний день кажется ей неимоверно нудным — и она решает дать ему второй шанс, чтобы хоть что-то в нем да произошло. Времени, наверное, час ночи, а она все еще сжимает в руках «Портрет Дориана Грея» и тяжело вздыхает, иногда замирает, чтобы послушать, как ветер дует за окном и пытается пробиться в ее комнату, но ее тепла, кажется, не нарушит даже самая сильная вьюга, а это просто сильный ветер, какой обычно дует по ночам. Роджерс покусывает губы, трется ногой о ногу. До развязки пара страниц. Всего пара страниц, и ей придется лечь спать, нехотя покидая интересный и романтичный мир, созданный Оскаром Уайльдом. Элис облизывает губы, поправляет волосы и начинает, словно намеренно, читать медленнее, чтобы растянуть удовольствие.

И все-таки что-то происходит. В окно что-то прилетает, но не оставляет на нем ни единой царапины. Элис резко оборачивается, захлопывает книгу, медленно, как в мистических детективах, встает с постели и смотрит в окно. Никого. И на стекле только наклейки-бабочки. Она выдыхает и, завешивая шторы, собирается ложиться спать, но все ее планы одним прикосновением рушит кто-то стоящий за спиной. Элис визжит, оборачивается, замахивается на нападающего, а тот осторожно и без особых усилий останавливает ее руку, просто перехватывая запястье. Через мгновение в его чертах она узнает Локи и спокойно выдыхает.

— Черт… Предупреждай. — Она садится на стол и немного ерзает по нему. — Зачем пришел так поздно?

— Хотел кое-что передать и… пригласить в Асгард. — Глаза Элис начинают светиться. Она помнит об Асгарде все, что только может помнить, и сейчас ее сердце загорается, но тотчас же потухает.

— В благодарность? — шепчет она. — Тогда не стоит… Да и… Я не смогу быть там не с тобой. Ты же Один, — тараторит она, спрыгивая со стола и забирая невысокую широкую коробку из рук Лафейсона.

Он на мгновение пропадает в своих мыслях и понимает, что идея правда донельзя глупа.

— Платье? — Элис достает изделие из шелка и крутит его в руках. Сине-белый узор сверкает и играет всеми оттенками моря в кромешной тьме. Роджерс оно нравится. Она улыбается, и Локи улыбается в ответ. — А касаемо приглашения… — Она мечется, мотает головой, но все же спустя немного времени продолжает: — Мне бы хотелось пройтись с тобой до одного места… Ты не против?

— То есть ты считаешь, что это место в Мидгарде лучше целого Асгарда?

Роджерс-младшая кивает и, складывая платье обратно в коробку, тащит Локи собираться в нескорый путь.

Замерзающий Нью-Йорк — бездушное и пустое место, думает Лафейсон, оглядываясь по сторонам. Странные мерцающие огоньки под стеклом, странные вывески, билборды и вообще… Все странно. Но он бросает на нее один взгляд, на ее спокойное лицо, которое переменяется тут же, когда она замечает, что Локи смотрит на нее, — и все вокруг начинает перекрашиваться в более яркие тона. Она словно луна в ночном небе, луч света в кромешной и пугающей тьме.

Они переходят через мост, на котором висят замки разной формы и расцветки. Локи окидывает взглядом каждый из них, а потом переводит взгляд на Элис, которая проводит рукой по перилам, будто ищет что-то, что-то хочет нащупать. Лафейсон не хочет ее отвлекать, но, чуть обгоняя ее и вставая перед ней, смотря сверху вниз, спрашивает:

— Зачем тут все эти замки?

— Они тут… как символ нерушимой любви. Как что-то незыблемое и вечное. — Она берет в руки один из замков, на котором выгравирован знак бесконечности и дата. — Правда, я не знаю, насколько это работает и… вообще работает ли. Но мне хочется в это верить.

Трикстер тяжело вздыхает и раскрывает замок, что она держит в руках. Элис стискивает зубы, испуганно смотрит на золотое изделие и замечает, что дрожит. Она в шоке — ей нечего сказать. Она не понимает зачем. У нее не вызывает никаких положительных эмоций этот поступок, и Элис с какой-то тяжестью и неприязнью думает о том, что сейчас ей придется посмотреть ему в глаза и не выдать, что настроение подпорчено.

— И ты считаешь, что из-за этого кто-то расстался? Потерял вторую половинку? — Она таки поднимает голову, но в ее глазах таится вопрос, а не презрение. — Элис, если люди действительно любят друг друга, никакие железки для укрепления им не нужны. — Он выхватывает у нее из рук этот замок, разглядывает его и… бросает в реку. — А если они не любят друг друга, то никакие замки не помогут. Чушь это.

Элис поднимает одну бровь и складывает руки на груди, ухмыляясь. Уже знает, как поддеть его веру во что-то:

— У вас есть похожая традиция. Тор ее придерживается.

— Плетение таких причесок — не чушь. От этого становится легче. А это… Это действительно мало что значит, мне кажется. Нашей традиции придерживается потерянный и опустошенный, а вашей… тот, кто обрел.

Холодный северный ветер дует в их сторону. Элис отдергивается от него, прячась за Локи и хватая его за рукав. Она сглатывает и понимает, что нет смысла перечить: он действительно в чем-то прав. Она берет его за руку и тянет за собой. Ее волосы развеваются на ветру, Роджерс поправляет их и ведет трикстера вперед так быстро, будто куда-то спешит, торопится. Богу ничего не остается, кроме как последовать за ней и смириться. Куда она его ведет? Что хочет показать? Скорее всего, то место для нее очень много значит, столько же, сколько для него значит комната мамы в Асгарде. Это, наверное, что-то теплое и родное, место, лучше которого в мире нет. Читая ее мысли, он видит только воспоминания о набережной, о хорошем выходном, о теплом последнем лете, которое они провели вместе, о папиных сильных руках, о мамином смехе, о драке сестер за мороженое, о том, как в конце этого дня они все куда-то спешат и у нее появляется брат. Да, действительно что-то важное и действительно что-то, чем она искренне дорожит. Тот день, когда она была счастливее всех.

Очень быстро они оказались в том самом месте, месте из ее воспоминаний. Оно освещено тусклыми белыми фонарями, которые почему-то в воде отражаются фисташковым, а на ее лицо светят изумрудным оттенком. Странная игра цвета. И место, куда они пришли, тоже странное. Ни души. Дом напротив заброшен, хотя в ее воспоминаниях это был торговый центр. Элис смотрит на руины, а потом оборачивается к воде, облокачивается на каменную ограду и смотрит вниз.

— Почему ты привела меня именно сюда? — Он повторяет за ней, предварительно расстегнув пальто.

— Это место… Это часть моего неизменного прошлого, и мне хочется им с тобой поделиться, — начинает Элис. — Ты же говорил мне о своей боли, о своих…

— Я слушаю, Элис, — серьезно говорит Лафейсон, накинув ей на плечи пальто.

— Здесь когда-то… Мы отмечали день независимости Америки, и… Мама была так счастлива. Они с папой много ссорились до того дня, все из-за работы. Ну а я что? Меня прятали сестры, отвлекали, убеждали, что с братиком все будет хорошо. Я успокаивалась, а голодные игры на кухне с битьем посуды могли продолжаться до утра… Знаешь, я верю, что они любили друг друга.

— Я тоже так думаю. У всех происходят неурядицы на разной почве… Это нормально.

— Жаль, я тогда жутко на них злилась. — Она громко шмыгает носом и смотрит на Локи. — В тот день, когда мы тут гуляли… Они все были так счастливы, мои родные… Все без исключения. Это просто… незабываемо. Мне тогда было так тепло… Папа шутил, сажал меня на плечи, носил маму на руках. А потом нам купили шарики… Дома было много фото с того дня. А в итоге… Из живых на тех фото только я. — Она поджимает губы, по щекам текут слезы. — Я очень скучаю. Всегда скучаю. Я не могу расстаться с этой памятью… Это все, что у меня есть.

— Элис. — Он берет ее за плечи, поворачивает к себе и крепко-крепко обнимает. — Ты полна отваги, если можешь поделиться этим… со мной. — Лафейсон сам не замечает, как впервые в жизни плачет не из-за своей, а из-за чужой боли. — Но… Пойми, не можешь же ты всю жизнь держаться только за них.

— У меня была семья… — цепляется за его одежду и тянет ближе к себе.

— Она и сейчас у тебя есть.

Элис кивает и сильнее вжимается в него, а после, чуть завывая, что-то бормочет.

— Если ты действительно любила каждого из них, какими бы они ни были, то… ты должна их отпустить. И жить дальше.

— Не могу… Не могу…

— Все ты можешь. — Он гладит ее по голове и, смотря на зеленые оттенки воды, старается скрыть слезы. На каком-то подсознательном уровне он понимает, что каждая ее слеза — его вина, за которую он, черт возьми, сгорит в аду, сгинет в самых жестоких муках, и все это… из-за нее. Из-за того, что когда-то он покусился на жизнь этой девочки, на жизнь тогда еще маленького ребенка, который никогда не был в чем-то виноват и никогда не заслуживал таких мук, таких истерик и такой боли. — В тебе горит огонь, тяга к жизни, которую ничем не потушить… Поэтому, пожалуйста, Элис, здесь и сейчас… Смирись. Прими. Все равно мы не всесильны и не можем ничего исправить.

— Хорошо… Я… отпускаю их… Каждого из них… Я хочу начать жить заново. Здесь. Сейчас. По-настоящему.

И он одобрительно кивает ей, не скрывая эмоций — искренних и живых, в которых он ей не врал.

С высоты, превышающей высоту птичьего полета, ночной Нью-Йорк кажется какими-то невнятными пятнами, дороги — тропинками в муравейнике, а голоса людей, гуляющих внизу, сливаются в невнятное жужжание, которое время от времени замечательно приглушается гулом ветра в ушах. Элис без страха подходит к краю — и тотчас же ощущает большие, сильные руки, что обхватывают ее за плечи. Даже через плотный вязаный плед чувствуется холод, будто ее обнимает кто-то неживой. Но Элис невольно, переступая через свою гордость и сжимая горло своему целомудрию, подается навстречу.

— Грохнешься — спасти не смогу. Стой подальше от края, — бурчит Локи, касаясь ее руки, намекая, что все-таки спасет, крепко схватив и притянув к себе. И она в это искренне верит. Не столкнет же он ее сам, в конце концов.

Роджерс нехотя отстраняется, шагая в сторону шезлонгов, чтобы плюхнуться в один из них, взять в руки чашку теплого травяного чая и отпить немного. Лафейсон, чертенок, все продумал до мелочей: предельно романтичное и таинственное время суток, ее любимая еда и напитки, любимое место… куда, разумеется, вход запрещен. Элис, ежась, смотрит, как скачут по поверхности бирюзовой воды в бассейне волны, созданные ветром. Она была бы не прочь искупаться — и затянуть с собой Локи, чтобы оценить его тело, тоже была бы не прочь. Но сейчас близятся холода. Она не отважится, учитывая, сколько у нее обычно длится простуда.

Локи смущенно опускается на шезлонг, который стоит не вплотную, но это расстояние не мешает морозному ветру донести до трикстера лимонный аромат ее развевающихся волос. Элис бросает на него взгляд — и не замечает, как засматривается. Ее цепляет то, каким игривым, немного безумным пламенем горят его зеленые глаза, как дрожат ресницы и как же неумело, по-детски он прячет желание прикоснуться к ее руке. Элис, в отличие от Локи, притворяется мастерски. Но бог обмана об этом никогда не узнает: при нем ее демоны успокаиваются, печали уходят, а нервы усмиряются. Становится спокойно, тепло и уютно. Нет повода скрывать свою искренность и притворяться сильной и независимой.

Элис двигает шезлонг немного ближе, кладет голову на плечо Локи и сплетает их руки. Какой же он холодный. Люди такими холодными не бывают. Но он дышит, он живой, его сердце бьется, колотится как сумасшедшее, она ощущает это в своей ладони. Элис поднимает глаза на его спокойное, безмятежное лицо, сильнее сжимает его ладонь, прижимается лбом к шее. Локи зарывается носом в ее волосы, обнимает за плечо и притягивает к себе.

— Ты замерз? — вырывается у Роджерс-младшей, когда она в очередной раз ощущает мурашки по коже, которую пронзает его могильный холод.

Локи был готов рано или поздно услышать этот вопрос. И именно от нее услышать. Он прекрасно знает, почему кажется ей холодным, и понимает, что она, даже если замерзнет до ледяной корки, все равно окажется теплее его. Объяснять ли ей всю их семейную драму? Лафейсон решает, что не стоит. Не сейчас. Он просто молча кивает, на что Элис почти мгновенно реагирует — сдвигает шезлонги вплотную, сует в руки Лафейсону свой горячий чай и делит с ним плед, поудобнее устраиваясь на руке, которой Локи ее обнимает. Элис сплетает свои пальцы с его и крепко прижимается, будто стараясь согреть; прикрывает глаза и что-то мурлычет. Локи не может не улыбнуться. Он замечательно понимает, что с ним творит эта девочка-беда. Каждым сантиметром бледной кожи чувствует, как она меняет его, лепит из него что-то лучшее, чем он есть сейчас. И самое странное, что он не сопротивляется.

Через пару секунд Элис уже наблюдает за красотой ночного города, вслушивается в его шум, тонет и растворяется в эмоциях. Она ощущает себя королевой, гордой птицей, вырвавшейся из оков города и занимающейся кое-чем незаконным на крыше башни мистера Старка. Ощущает себя защищенной и уверенной. И Локи, безусловно, чувствует это.

— Красиво… — шепчет Элис, слегка передергивая плечами в его объятиях.

— Ты еще не видела Асгард с такой же высоты, — самодовольно произносит Локи.

— А ты покажешь? — завороженно спрашивает Роджерс-младшая, поправляя его волосы.

— Покажу. Когда-нибудь обязательно покажу.

Элис улыбается и прижимается к его груди, сжимая руку и почесывая немного жесткие костяшки.

Сидят они на крыше долго, очень долго — час точно. Обнимаются, говорят ни о чем и обо всем, слышат сердца друг друга, задают глупые вопросы и признаются друг другу, как чертовски скучали и будут скучать. За беседами по душам Элис и не успевает заметить, как край неба окрашивается в ярко-синий. Через пару минут оно сияет сине-зеленым градиентом, воруя и скрывая звезды. Вдалеке виднеются взлетающие самолеты; белые хвосты, что они оставляют за собой, рассекают небо, как ножницы разрезают бумагу. Когда небо заливается светло-оранжевыми и желтыми оттенками, словно кто-то разлил на черный холст акварельные краски, Локи поднимается с шезлонга, приближается к краю и завороженно всматривается в яркие краски рассвета, что сгущаются с каждым вздохом. Элис встает рядом с ним, и на ее плечах нет пледа. Локи не медлит — его мантия, тяжелая, но очень теплая, падает на худые плечи. Элис бросает в ответ скромное и тихое «спасибо», и Локи впервые улыбается ей искренне, не ехидно, с явной любовью и искрами в глазах.

— Элис… — печально говорит он, поставив ее напротив себя. — Мне нужно идти.

Роджерс мотает головой, сжимая пальцами его воротник. Холодные руки касаются ее талии. Элис смотрит ему в глаза и в глубине души понимает, что, каким бы жалостливым ни был ее взгляд, он все равно уйдет. Рано или поздно, но… уйдет. До нее не сразу доходит, что он, как бы ни хотелось, не может быть рядом вечно.

— Прощай, Элис, — говорит Локи и на пару мгновений нежно, сладко льнет к ее губам. Она хотела бы запомнить и никогда не забывать каждую деталь: сухость его губ, холод ветра, из-за которого ее глаза слезятся, как горит ее тело, и как холодны его руки, и… как в одно мгновение он исчезает, и ее губы на вздохе мягко отпускают его, и Элис оказывается дома, одна, еще надолго одна, задумываясь лишь над одним вопросом, надеясь, что Локи ее услышит:

«Почему ты не встретил этот рассвет со мной?»

— Пит, я ни черта не понимаю! — выпаливает Элис, дрожа над очередной задачей по химии, и ударяет рукой по лбу, а после тянется к куриному наггетсу.

— Ты и не пыталась, — лучезарно улыбается Питер, наклоняясь к ее тетрадке. Он чувствует себя словно преподаватель Оксфорда, словно чертов гений. Настолько плохо у Элис с точными науками.

— Сжальтесь, профессор… — мурлычет Элис и усмехается, потягиваясь. Она будто знает, что Паркера это точно растопит, хотя на самом деле и не догадывается. Все знают о влюбленности Пита в мисс Роджерс, абсолютно все, кроме, как ни странно, ее самой.

Питер опускает глаза, скрещивает руки на груди, выдыхает и, набравшись смелости, отвечает:

— Ладно, хватит с тебя задач со звездочкой на сегодня.

— Спасибо, Питер, — улыбается Элис, быстро засовывая тетрадь в рюкзак в виде пингвина, пока Паркер не передумал. Он смотрит на нее, улыбается и допивает свой шоколадный милкшейк.

Они расплачиваются и покидают забегаловку. До дома Элис далеко — квартала четыре, не меньше. Питер не знает, почему затащил ее именно сюда. Может быть, потому что здесь спокойно и тихо, а Элис не любитель шума. Может быть, потому что захотелось побыть с ней наедине, и, если бы успел, возможно, даже пригласил бы ее на следующую встречу, а то и даже на свидание. Но почему-то смелости у него на это не хватает. Или времени.

На улице холодно, несмотря на то, что сейчас лето. Элис заматывает вокруг шеи шарф шоколадного оттенка и выправляет из него светлые волосы. Питер натягивает на голову капюшон и украдкой смотрит на нее.

— Тебя проводить домой? — лепечет он.

— Была бы не против.

Город шумит, свет фонарей и вывесок окрашивает все в яркие, мерцающие и неоновые цвета. Элис обсуждает с Питером последний фильм, на который они ходили вместе с Мишель и Нэдом — их главными сводчиками и советчиками. Элис не считает Нэда приятным другом, уж слишком шумный и навязчивый, а вот с Мишель они на удивление быстро и легко сошлись. Роджерс стала хорошей моделью, из-за, как говорит Мишель, больших и грустных глаз, а Джонс — прекрасным психологом, и впоследствии они стали хорошими подругами. Для Элис дружить с девчонками, да и вообще с живыми людьми, было в новинку. Она замкнулась в себе после перевода в другую школу, сильно замкнулась. А Мишель помогла ей вновь раскрепоститься. Потом познакомила с Питером. И пути назад уже не было.

Питер пару раз пытается взять ее за руку или под руку. Несколько раз прикрывает ее собой, когда она заговаривается и не замечает проезжающей мимо машины. Иногда осмеливается даже на комплименты, улыбки и зрительный контакт. Он чувствует себя чертовым героем. Хотя он им и является. Задумывается на секунду, что было бы неплохо появиться перед Элис в костюме, спасти от каких-нибудь хулиганов или даже злодея. Но… вспоминает, что в этом же костюме шел против ее отца — и как-то передумывает. Стив уже точно не дал бы добро — и в самых страшных фантазиях Питера выкидывал его с двадцать пятого этажа башни мистера Старка сразу после заветного «я люблю вашу дочь».

— Спасибо, что проводил, Пит… — Элис обрывает себя на полуслове, заметив у подъезда Мишель. Та подбегает к ней и бросается обнимать.

Питер возмущенно разводит руками. Видит это только мисс Джонс, на что показывает Паркеру средний палец и после посылает воздушный поцелуй. Питер жестами пытается объяснить, что все было просто прекрасно и дело шло к поцелую. Мишель ехидно улыбается и пожимает плечами, отпуская Элис. Питер буквально на коже ощущает, как загоняется во френдзону еще глубже. А Мишель — молоток, который его туда забивает.

— Привет, Элис, — улыбаясь, выдавливает из себя Джонс и гладит ее по спине. — Этот придурок снова затащил тебя черт знает куда и поэтому решил проводить домой?

Питер закатывает глаза и тяжело вздыхает. Мишель сама посоветовала ему водить ее бог весть куда, чтобы она не отказала. И сейчас он просто наполнен ненавистью.

— Вроде… Вроде того, — отстраняясь, смущенно произносит девушка.

— Не против прогуляться со мной по набережной?

— Не против, — улыбается Элис, оборачиваясь на Паркера.

— Питер! Я ее у тебя украду? — издевательским тоном спрашивает Мишель.

Питер стоит и кричит у себя в голове. Вселенная точно против того, чтобы он хотя бы заговорил с Элис о том, что чувствует, не то что сделал что-то большее.

— Да, конечно, она вся твоя. — У Питера вырывается нервный смешок. — Удачи вам, принцессы. Пока, Элис! — Роджерс машет ему рукой вслед, а Мишель смущенно опускает глаза.

Тяжелый вздох выбивает Джонс из своих грез и бреда. Элис поправляет ей ворот рубашки, который торчит из-под широкого свитера, и хрипит:

— Это не так работает, Мишель…

— Я не о Питере, — мотает головой Джонс. — Я просто хочу поговорить.

Элис улыбается и поднимает глаза на свою художницу. Ее бесконечно умиляет смущение Мишель, когда она смотрит на Питера, говорит с ним, случайно сталкивается с ним в коридоре нос к носу. Влюбленная, она значительно отличалась от себя обычной — правда, не в общении с предметом воздыхания.

И, несмотря на то что Мишель твердо заявила, что говорить будет, о боги, не о Питере, говорит она все равно о Питере. Спрашивает, о чем лучше с ним поговорить, что надеть и куда с ним сходить. Элис настаивает, чтобы Мишель была собой — наглой, дерзкой, но понимающей и интересной, а не пыталась быть похожей на нее. Советует сходить с ним на какую-нибудь выставку, на концерт их любимой группы, главное, вдвоем, без нее или Нэда. Мишель кивает, иногда приговаривая, что с Питером ей точно ничего не светит.

На набережной дует приятный, но холодный ветер. Девушки садятся на самый край ограждения, провожают глазами уходящие в порт туристические пароходы. Мишель вынимает из набедренной сумки скетчбук с карандашом, садится в позу лотоса и начинает зарисовывать пейзаж. Элис достает термос с чаем и отливает немного для подруги. Мишель пьет терпкий травяной чай, вдыхает холодный воздух и смотрит на подругу:

— Элис, давно все хочу спросить…

— О чем?

— Откуда ты столько знаешь об отношениях? — Джонс выгибает бровь и опять утыкается в блокнот.

Внутри мисс Роджерс все сжимается. Не рассказывать же лучшей подруге, что пару месяцев назад она целовалась с Асгардским принцем, после чего осознала, что в ее груди тоже что-то колышется. Не сознаваться же, что она читает слишком много романтических книжек, хотя раньше любила ужасы, только потому, что бог обмана занозой въелся в ее сердце, а целеустремленность или, скорее, безумная влюбленность не дают покоя. Не говорить же, что она точно так же, противореча себе, завоевывает сердце мужчины, который старше ее на тысячу лет. От такого вопроса Элис хочется сквозь землю провалиться.

— Элис, не ломайся, — улыбается Мишель и не глядя добавляет воде штрихов. — Кто он?

— Но у меня никого нет, ЭмДжей…

— Опиши его, — самодовольно улыбается Джонс.

Описать… А что описывать?

— Он… Высокий… С темными волосами и зелеными… нет, изумрудными глазами… Он… Он…

— Прекрасен?

— Да.

— Как его зовут?

Черт возьми, Элис не была к такому готова. Это как удар сковородкой по голове. Нет, Мьельниром. Такой же убийственный.

Мишель понимает по тому, как подруга мнется, что она придумывает чужое имя. А значит, имя своего возлюбленного собирается скрыть.

— Инициалы-то хоть скажи… — Мишель подпирает голову рукой, тяжело и мечтательно вздыхая.

— Нет, — мотает головой Роджерс, — не могу.

Мишель замечает, что подруга ерзает, поправляя подол белого легкого платья, потом залезает в карман куртки в поисках телефона и смотрит на время. Папа бы убил ее, не будь она в это время дома. Но папа куда-то пропал… Это не дает ей полной свободы, ее все равно мучит совесть, но, как она думает, это хороший способ наконец-то разобраться в себе, определиться в своей самостоятельности без надзора и строгого взгляда отца. Хотя, честно говоря, его не хватает. На заставке телефона стоит ее с отцом селфи, сделанное на одном из концертов, на которые она умудрилась его затащить.

Элис резко захватывает тоска. Взгляд падает на скетчбук подруги, в котором отображена вся красота города по ту сторону реки. Кажется, можно услышать его шум, шорохи, ощутить все проблемы людей по ту сторону на своей шкуре. Элис поджимает губы и устремляет взгляд вперед, чтобы сравнить рисунок и реальность. Единственное отличие — пароход, который загораживает вид на город. Все остальное — как с фотографии.

Проводить Элис домой ЭмДжей решает длинным путем, через парк. Фонарей много, мостик через небольшой пруд обвешан лентами и усыпан лепестками белых и алых роз. Видимо, недавно тут была свадьба. Обе девушки погружаются в свои грезы. Мишель страдает по Питеру, а Элис — по Локи. Абсолютно одинаковые, обе учат друг друга жизни, считая, что они совершенно разные. Для этого, Элис считает, и нужна лучшая подруга: чтобы быть разными, но при этом похожими.

— Твою мать! — ЭмДжей запрыгивает на скамейку, тяжело дыша.

— Что такое? — вопросительно смотрит на нее Элис.

— Гребаная змея!

Роджерс опускает взгляд. Ей не впервой видеть эту зверюшку в городе: она знает, что любая встреченная ею змея — это Локи. Элис приседает, подставляет руку, и теплая, с мягкой чешуей, змейка заползает ей на руку.

— Как ты так спокойно ее держишь? — слезая со скамейки и сильнее вцепляясь пальцами в ремешок сумки, удивляется Мишель.

— Она не ядовитая. — Элис прижимает змею к груди. — Успокойся.

Дрожащая Мишель провожает Элис прямиком до квартиры, а потом идет своей дорогой, перед этим попрощавшись и попросив водички. Роджерс запирает дверь и, выставив руки перед собой, любуется чешуей животного в свете ночного фонаря, проходящем через синие шторы ее комнаты. Затем рассматривает змею, приподняв ее над головой. Локи шипит и тянется к ней головой, уставившись черными глазами-капельками.

— Локи, довольно, превращайся.

Сразу после этого Лафейсон показывается ей в своем настоящем облике. Ее руки оказываются у него на шее, а его холодные, даже ледяные, ладони — на ее талии. Элис отстраняется, понимая, что, раз он ничего к ней не чувствует, это бесполезно и глупо. Грезы разрушаются, как только он смотрит ей в глаза. Но сейчас его взгляд не злой, не полный безразличия… Скорее обеспокоенный и немного испуганный. Элис кладет руки ему на плечи.

— Что такое?.. — шепчет она.

— Почему ты не дома в два часа ночи, Элис? — на тон выше, но все равно спокойно говорит Локи.

Она виновато опускает глаза и медленно скользит руками вниз. Касаясь груди, чувствует, как колотится его сердце. Локи понимает, что больше нет смысла скрывать от нее свое беспокойство. Ровно так же как и свои чувства.

— Извини, Локи… Я просто… — Она аккуратно снимает рюкзак в виде пингвина. Идиотский, детский, но бог улыбается на секунду, разглядев его в темноте.

— Я волновался… — говорит принц и смыкает челюсть, обнимая ее за талию. Элис, кажется, только сейчас понимает, насколько сильно любит эти жесты. И что ради них ей не нужно как-то выкручиваться. Действительно, достаточно просто быть собой, настоящей. Она думает, что, будь она в брюках, а не в нежном белом платье чуть ниже колен, Локи был бы не против к ней прильнуть. Даже если он к ней ничего не чувствует как к девушке, то все равно ценит любой. Но просто ценит ли?

Роджерс привстает на носочки, чтобы обнять его за шею, зарывается носом в волосы и проводит по ним пальцами.

— Не стоило… Все хорошо.

— Еще раз так поздно вернешься домой — змея окажется ядовитой. — Он подается назад, не убирая рук с талии, и заглядывает в глаза, в которых блестит что-то родное, теплое, такое же привычное, как луна в звездном небе, в вид которой он влюбился. Так же беспамятно, как и в голубые глаза Элис, которые это звездное небо и напоминают и от которых он не может оторваться.

Она улыбается и гладит большими пальцами его шею. Она тоже смотрит ему в глаза — это зарождает в сердцах обоих нескончаемое доверие друг к другу. Элис вновь льнет к его груди, обхватывая руками шею и позволяя Локи уткнуться носом в ее волосы. Она все еще стоит на носочках и, когда встает на полную стопу, поправляет воротник Лафейсону — скорее машинально, чем по надобности, чтобы отвести от него взгляд, чтобы не покраснеть и не выдать своих чувств, которые, надо признать, можно ощутить просто по нежности ее прикосновений. Локи выдыхает, ощущая взаимность, аккуратно поднимает ее голову за подбородок, а Элис будто снимает у него с языка:

— Чаю?

Он кивает, выпуская ее из объятий и бросая очередной взгляд на ее глупый рюкзак.

— Это просто ночевка у друга, успокойся, — надевая футболку, говорит Роджерс и встряхивает волосы. Локи недовольно фырчит и смотрит на Элис как на последнюю идиотку, считая, что, впрочем, так и есть.

— Ты тащишься на ночь. В Квинс. Одна. И просишь меня успокоиться? — монотонно произносит он с наигранным спокойствием на лице. Из его уст такой тон звучит как чистая ревность.

— В третий раз говорю — тащусь я не одна, до Квинса можно без приключений добраться на метро, и ты можешь даже меня не сопровождать. В случае чего Питер меня встретит и проводит. Ты можешь не волноваться. — Она поправляет воротник рубашки, одергивает рукава и тянется за резинкой, чтобы собрать волосы в хвост, но ее перебивает очередное ворчание:

— Да иди уже, иди с глаз долой, мисс Роджерс.

Она тепло улыбается ему и, завязывая волосы, говорит:

— Ты все равно будешь скучать.

Элис целует его в щеку. По-дружески. По-детски. И его это выводит из себя. Роджерс будто намеренно играет с ним, всячески провоцирует, но никогда, черт возьми, не делает чего-то напрямую. Издевается.

Нехотя, с тяжестью на душе, но он отпускает ее. Пусть и чувствует, что противоречит всем своим принципам и правилам общения с девушками.

Элис очень быстро добирается до Квинса — обычно, в час пик, она едва проталкивается между людей, очень часто путает станции, а сейчас все словно специально подстроено: людей немного, поезда стоят недолго, вагоны полупустые, а улицы ярко освещены фонарями и фарами проезжающих машин. Квинс очень низкий, тихий и спокойный по сравнению с Манхэттеном — это и нравится Элис больше всего. Выходя из метро, она уже ищет глазами Паркера: внимательно, пристально вглядываясь в каждого прохожего, в каждый уголок, из-за которого он может выйти и встретить ее. Но он подбирается из-за спины, хватает Элис за плечи так, что та от неожиданности вздрагивает.

— Паркер, твою же… — Она легонько дает ему по щеке пальцами, а тот прикрывается от ее гнева руками и смеется.

— Ты как, Элис? — спрашивает Питер, выпрямляясь и быстрым шагом устремляясь куда-то вперед.

— Я? — выпучив глаза и закидывая на одно плечо рюкзак, удивляется девушка. — Я хочу суши.

— Сначала химия, — воодушевленно изрекает Питер, и Элис закатывает глаза, недовольно рыча что-то нечленораздельное.

Всю дорогу Роджерс опасливо оглядывается по сторонам, каждый раз облегченно выдыхая и удивляясь тому, что Лафейсона нет рядом. Последние пару месяцев она не может представить себе и пары мгновений без него — и каждое из них безумно ценит. Но все-таки порой хочется уделить долю времени себе — самую малую, чтобы успеть остыть, а потом загореться еще сильнее и с новыми силами начинать борьбу за его сердце, которое, Элис иногда думает, отсутствует. Да и вообще, черт знает этих Асгардских богов…

У Питера дома, как всегда, вкусно пахнет, чисто и уютно, за окном красивый вид: не шумная улица и угасающие огни города, похожие на гирлянды в темной комнате. Элис интереснее смотреть в окно, чем слушать, что говорит Питер про валентность, плотность и строение молекулы. Они сидят в гостиной, Элис, закинув ноги Питеру на плечо, ищет новости за сегодня — хоть какие-нибудь, начиная от того, на какой миссии ее отец, и заканчивая тем, что китайские панды не размножаются. Она вздыхает, поправляет волосы и смотрит на Питера.

— Ты что-то давно не рассказывал, как там у тебя с девушками. Как Лиз? — не без раздражения говорит Элис.

— Знаешь, она все еще прекрасна.

— Ее красно-бирюзовое платье было отвратительно… — кривится Элис.

— Ну, я бы не сказал…

— А я бы сказала, — говорит Элис, почесывая шею и заправляя прядь волос за ухо. — Серьезно, Пит… Ну что ты в ней нашел?

— Она просто идеальна, понимаешь? — И тут у Элис в голове рождаются тысячи вариантов ответа на этот вопрос, а она в нем собаку съела — любить бога обмана и коварства не так просто, как кажется, а еще сложнее делать это в тайне ото всех и от себя в том числе.

— Питер, под ее идеальностью больше ничего нет. А хотелось бы, чтобы было. Ты заслуживаешь лучшего. Например… Ну…

— Тебя.

Элис усмехается, недоумевающе хмурится и продолжает листать ленту. Все-таки Питер Паркер, несмотря на всю свою гениальность в точных науках, в общении с девушками кретин, каких поискать. И это она думала, что Локи намеков не понимает.

Еле-еле они добираются до стола, и, попивая чай, Роджерс пытается понимать то, что говорит Питер: тема вроде и сложная, а вроде и нет. Намного более интересным занятием ей представляется разглядывание плакатов над его столом. Но и это со временем наскучивает, и она решается попытаться что-то да понять. После череды глупых и странных вопросов Питер тяжело вздыхает, откидывается на стуле, зарывается руками в волосы, оттягивая кожу на голове, и отчаянно кричит себе в колени. Элис это смешит, и она, кусая карандаш, думает о том, что делает это Пит только ради того, чтобы она помогла ему с сочинением, если он сам не сможет придумать, что написать. Так напрягаться из-за вероятности, что что-то не получится, Элис кажется немного глупым, но, с другой стороны, это придает ей уверенности в Питере — он всегда готов помочь, поддержать, подсказать, дать толчок, и это делает его бесценным другом.

Они сидят так где-то час. Час криков Элис, что она ничего не понимает. Обычно спокойный, добродушный Паркер, кажется, на волоске от того, чтобы выбросить эту чертову химию в окно. А еще Элис уверена, что небезразлична Питеру. Прийти к такому выводу можно, лишь учитывая то, сколько раз он заикается, соотнести это с тем, сколько раз смотрит ей в глаза и сколько раз убеждает, что она не глупая, а просто особенная и больше склонна к языкам. А еще он несколько раз трогает ее волосы — но это незначительная погрешность, как Элис сначала думала. Питер явно заигрался — притворяется, что влюблен в одну, чтобы вызвать ревность у второй, но в итоге он все равно будет с Мишель Джонс, и Роджерс лично об этом позаботится. Поменяет итог на такой, которого Питер точно не ожидает.

В соседней комнате слышится шорох. Ни Элис, ни Питер, полностью погруженные в «Острые козырьки», не придают этому значения: может ветер шуметь за окном, может машина затормозить в одном из соседних районов и глухим эхом достучаться до этого, или просто кто-то на этажах выше делает ремонт. Но когда раздается хлопок двери, то не по себе становится обоим. Роджерс сразу понимает, в чем дело, и вздыхает, выбираясь из-под одеяла и нажимая на кнопку разблокировки.

— Питер, я отлучусь… Надо кое-что обсудить с ЭмДжей, а ты пока закажи суши.

— Суши?

— Жутко хочу суши. И скажи, чтобы побольше васаби.

Элис бежит на кухню и, схватившись за дверной косяк, с трудом удерживает равновесие. Полы начищены до блеска — она скользит по ним, как по льду. Запыхавшись, встряхивает головой и поправляет волосы. За столом на кухне сидит тот, кого она точно не желала увидеть этим вечером. Локи отвечает на ее недовольство лишь улыбкой. Он отпивает немного из стакана, а потом, подобно шкодливому коту, не прилагая особых усилий, сбрасывает его на пол. Бог подпирает голову рукой и, взглянув на Элис, опять расплывается в улыбке и тихо-тихо, будто одними губами, произносит:

— Упс…

Роджерс делает пару уверенных шагов навстречу и отвешивает Лафейсону подзатыльник, ногой отправляя осколки под стол.

— Боже, да неужели все мужчины — идиоты? — шипит она.

— Почему это идиоты? — усмехается Локи, вставая из-за стола. Элис тут же задирает голову кверху: он высокий. И иногда, когда так смотрит и стоит прямо перед ней, страшный.

— Потому что я просила не идти за мной.

— А я пришел. Ты не рада?

— Нет, — наивно улыбается Элис, надеясь, что ложь удастся скрыть. Не удается. Локи смеется и шепчет:

— Ты все еще не умеешь врать.

Роджерс направляется к выходу стремительно и уверенно, раскачивая длинными волосами из стороны в сторону. Она останавливается в дверном проеме и оборачивается на Локи. Элис часто замечает, что каждый раз, когда ей хочется закатить скандал, ударить его, буквально всыпать по самое не хочу, ее постоянно что-то останавливает — какое-то странное чувство, или сила, или что-то еще, что-то странное и при этом являющееся частью ее самой. Локи подходит к окну, поворачивается лицом к Элис и опирается руками о столешницу. Он смотрит на нее так, словно чего-то ожидает… Чего?

Элис ломается — подходит к нему, медленно, словно к хищному зверю, и когда приближается вплотную, то опускает голову. Локи проделывает то же самое — и они сталкиваются лбами, отчего оба недовольно хмыкают и тихо смеются. Элис аккуратно поднимает голову и смотрит на него, вздыхая:

— В любом случае, Локи, это не совсем прилично.

— А без тебя скучно, — усмехается он.

— Потерпел бы немного.

— Нет, не потерпел бы.

Она вновь вздыхает и, поправляя ему воротник, думает о том, что Лафейсон все-таки никогда не появляется не вовремя. Так или иначе утихомиривать раздраженного и до боли ревнивого Локи куда лучше, чем наблюдать за тем, как Питер время от времени смотрит, не устала ли она, не холодно ли ей, интересно ли… Локи даже не читает ее мысли и уже знает, чего она хочет, чего не хочет, и причины ее хорошего или плохого настроения для него не секрет. В большинстве случаев.

Все серии досмотрены, роллы съедены с большим удовольствием, а от васаби не остается и капли. Элис ежится в кровати Питера: ей непривычно спать на такой маленькой, жесткой кровати. Это похоже на армейские кровати, о которых рассказывал Стив, по крайней мере, для такой нежной особы, как мисс Роджерс. Она, как всегда, долго не может уснуть — ворочается, мычит, переворачивает подушку и всеми известными способами обнимает одеяло, но все без толку. Элис уже откладывает мысль о сне в самый дальний угол, как вдруг ее со спины обнимает Локи, прижимает к себе за плечо, и она сладко и довольно мычит что-то, прижимаясь к нему. Она чувствует, как он дышит, как бьется его сердце, и понимает, что ей больше ничего не надо.

Но после их прошлой встречи остался странный осадок. Вспомнив, Элис немного отстраняется, убирает руку, хмурится и переползает на край кровати. Локи тут же понимает причину, но, чтобы не доводить ее еще больше, тихо спрашивает:

— Что такое, Элис? — Он касается ее волос, гладит по голове и льнет ближе.

— Локи, почему ты тогда не встретил рассвет вместе со мной? Почему ушел? — Она оборачивается, смотрит на него своими кошачьими глазами, которые, кажется, светятся в темноте, и поправляет ту прядь волос, которой он коснулся пару секунд назад.

Лафейсон призадумывается. На пару секунд. Понимает, что его заботу, пусть и не прямую, не оценили. Он резко поднимается, нависает над Роджерс и, упираясь руками в кровать и уставившись ей в глаза, чуть громче, чем нужно, говорит:

— Элис, это не единственный рассвет в твоей жизни. Если хочешь, я встречу с тобой еще тысячи. И их будет еще тысячи. Рассветов, которые мы сможем встретить вместе. Не делай драму из одного восхода, который нас разделил.

Она опускает глаза и сильнее вжимается в кровать. Он вновь залез в ее нутро, вывернул наизнанку, и все ее мысли принижены донельзя — Элис осознает свою глупость и чувствует стыд за такую странную и детскую обиду. Роджерс кивает и, выпутав руки из-под одеяла, притягивает Лафейсона к себе. Он пристраивается у нее на плече, и спать становится значительно легче.

Сегодня мисс Роджерс, бесспорно, загулялась — сначала съездив с Мишель и Питером в торговый центр, потом долго побродив среди фонтанов в парке, а сейчас, в гребаные десять вечера, когда ни один солнечный лучик не попадает на поверхность земли, она плетется домой, слушая «Всадника без головы» в наушниках. Даже интересная книга не спасает от сонливости, к сожалению. Темнота, тишина и тепло — вот что ей нужно для хоть какого-нибудь сна, спокойного или беспокойного. Изредка — все это вкупе с баночкой снотворного.

Стив не появляется дома уже несколько дней. Элис не может не отметить, что без папы дома слишком пусто. Некому поливать цветы, будить ее в школу щекоткой, никто не копошится на кухне вечером под музыкальный канал. Только собака сопит и иногда засовывает морду в пакеты, вынуждая оторвать зад от постели и покормить своего сорванца. И… все. Как обжить дом, чтобы не чувствовать себя одиноко, Элис не знает. Но была бы безмерно счастлива, если бы к ней кто-нибудь приходил в гости, вытаскивал ее из дома или, наоборот, заваливался в квартиру и не выпускал оттуда сутками. Она не любит быть в одиночестве, но и больших компаний не приветствует. Только самые близкие, только самые родные — вот он, залог ее хорошего досуга.

Проходя по одному из опустевших бульваров, Роджерс-младшая замечает знакомый силуэт. Она вытаскивает один наушник, хмурится и приглядывается. Мужчина хромает, смотря себе под ноги, и дрожит, медленно проходя под фонарями, будто растягивая то время, за которое он должен был бы под ними согреться. Они с Элис проходят практически вплотную, бросая друг на друга холодные, какие-то жуткие и уставшие взгляды. Она узнает его. Сердце замирает, а в глазах читается немой вопрос. Обернувшись, она успевает бросить ему, такому знакомому и, кажется, невозможному, нереальному, вслед:

— Баки?

Он шумно выдыхает, а после, растеряв всю свою усталость и немощность, несется вперед. Элис рычит, сбрасывает рюкзак и курточку и бежит за ним. Ее заносит на повороте, сапоги пачкаются и стираются об асфальт, ноги подкашиваются, но уже через мгновение она мчится дальше. Дыхание перехватывает уже на следующем перекрестке, когда она теряет Барнса из виду. Эта погоня чем-то напоминает ей пробежки с отцом — догнать невозможно, а выдыхаешься все равно уже на двухстах метрах. К тому же полупустые, сырые, залитые дождем улицы — не лучшее место для таких пробежек. Элис останавливается, чтобы вздохнуть полной грудью, и понимает, что помочь Барнсу кровом и пропитанием не получится, а значит, придется вспомнить, как она бежала сюда, где ее рюкзак и как дойти до дома… отсюда.

Жуткий хрип за спиной звучит как какой-то боевой клич, придает Элис сил, позволяя накачать в легкие достаточно кислорода. Она оборачивается. За ней стоит Зимний Солдат.

— Мистер Барнс… — на выдохе произносит она, зевая. Баки раскрывает выкидной нож и смотрит на нее дикими глазами. По спине бегут мурашки. — Успокойтесь, пожалуйста, я не угроза… Я… Я все о вас знаю. Пожалуйста, доверьтесь мне…

— С чего бы? — рычит он, точно голодный волк.

Элис нужно быстро сообразить, что делать и что ответить. В голове ничего умного не возникает. Ну конечно, на что она надеялась? На себя?

— Я дочь Стива… — сглатывает Элис, закатывая рукав куртки и демонстрируя браслет, на котором выбит адрес, инициалы и номер телефона Стива Роджерса. Он подарил его Элис, как только она ступила на порог его дома, еще холодного и пустого. На случай, если потеряется или в школе потребуются его данные. — Вы вытащили его из реки пару дней назад, думаю…

— Я не знаю, зачем это сделал.

— Мистер Барнс, я не угроза, поверьте мне…

Элис быстро окидывает его взглядом и замечает, что нож он все-таки сложил. А еще замечает пару ран, вокруг которых все в запекшейся крови. Он держится за одну из них, будто она все еще болит.

— У вас раны…

— Заживут.

— Вы голодны.

— Нет.

— Позвольте мне вам помочь, пожалуйста…

— С какой стати?

Никакие уговоры не помогают, и Элис уже готова сдаться. Но вовремя вспоминает, что на заставке телефона у нее фото с отцом, сделанное еще несколько лет назад. Сообщение от Стива тоже приходит вовремя — просьба купить молоко, корейскую морковку и корм собаке. Баки доверяется ей. Они идут темными переулками, чтобы их никто не нашел, по дороге Элис подбирает свой странный рюкзак в виде пингвина, взглянув на Барнса глазами, полными понимания и надежды, но он не смотрит в них в ответ — и она тяжело вздыхает. До дома остается совсем немного, Элис сильнее сжимает его ладонь, будто бы это сдержит его от попытки побега. Роджерс-младшая вся на иголках, она готова не двигаться и не дышать — лишь бы, черт возьми, действительно не сбежал. Он лишь устало кряхтит и изредка хрипит, но попыток сбежать не предпринимает. Только доставая ключи, Элис осознает, сколько раз их могли увидеть, и задумывается, какие последствия ждут ее и отца, если их и правда кто-то заприметил.

Баки вваливается в квартиру и чуть не впечатывается лбом в люстру в коридоре. Элис вовремя хватает его за ворот, сама не понимая, как дотягивается, и отводит на кухню. К ее сожалению, в углу стоит раздраженный и явно чем-то недовольный бог обмана. Она подходит к ящику, в котором хранится вода, и не успевает шкафчик заскрипеть, как он уже начинает ее бранить.

— Элис, ты вообще понимаешь, кого в дом привела? — громким шепотом говорит Лафейсон, чуть наклоняясь к Роджерс-младшей. — Ты знаешь, скольких он убил?

— Заткнись.

— Так, не затыкай меня, — уже чуть громче говорит Локи. — Если он тебя прибьет прямо здесь — я за это не в ответе.

— Он никого не прибьет, пока не прочитать ему код. Он абсолютно безобиден.

— У него нож, — взволнованно, постукивая пальцами по плечу, говорит Локи.

— Ты тоже не безоружен. Если что-то пойдет не так — защитишь, беглый рыцарь.

Он вздыхает, закатывает глаза и приседает к щенку, что подбегает к нему, шлепая лапками.

Элис подает Баки воду, и он не задумываясь, сразу, залпом выпивает всю бутылку. Локи недовольно смотрит, как Роджерс-младшая поправляет ему волосы и вытирает пот с лица. Бакс лижет щеку, что заставляет Локи расплыться в улыбке и забыть про взбешенность еще одним мужчиной в доме Элис.

Через какое-то время Барнс хватается за рану. Элис тут же вспоминает уроки тети Нат и дотаскивает его в комнату отца. Та, кажется, нравится Баки и кажется знакомой. Стены завешаны фотографиями и рисунками, на некоторых изображены пейзажи, на некоторых Элис. У стены стоит муляж щита, висят поводки для собаки и старая, видно, маленькая ему куртка. Широкое окно закрыто оранжевыми жалюзи, прикроватные тумбы и шкаф очень старомодные. Если бы Баки помнил все до единой детали, он бы без сомнений сказал, что он дома, что где-то на кухне или на балконе корпит над эскизами Стив, а во дворе играют дети, громко крича и разбираясь, кто водит следующим.

— У вас рана открылась, — говорит Элис, стягивая с него верхнюю одежду.

— Так зашей, — разглядывая свои руки, басит Лафейсон. — Меня же зашила.

Она оборачивается и шикает на Локи, бросает на него злобный взгляд и опять смотрит на Барнса, но уже более добрыми и спокойными глазами. Джеймс смотрит на блокнот на прикроватной тумбочке, а точнее, на монохромную фотографию. Он тянется к ней рукой и, поднеся к лицу, разглядывает получше. На фото изображен сержант. Симпатичный, немного наглый, но глубоко в душе заботливый и мечтающий о мире. Элис начинает обрабатывать Барнсу раны, приходя в негодование от количества рубцов и шрамов на его торсе. Что за изверги сидят в ГИДРе? Через что он прошел?

— Элис, — сипит он, крутя в руках фотографию, — это я?

Она вопросительно хмыкает, а после смотрит на фото в руках Баки.

— А, это… Я как-то делала о вас школьный проект…

— Я не лучший выбор, — тяжело бросает Джеймс, и противопоставить ему нечего. Хочется, но не сейчас. Не тогда, когда он пару дней назад чуть не убил Стива Роджерса, и не тогда, когда воспоминания о прошлом вместе с осознанием настоящего давят на него сильнее, чем когда-либо.

Роджерс-младшая вздыхает, взглянув на огромную воспалившуюся рану под ребрами. Капля йода касается края раны, и Барнс стонет от боли. Кое-как, не понимая, что нашло на терпевшего до этого Баки, Элис заканчивает свою операцию в полевых условиях. Тишину прорывает звонок ее телефона. Элис добирается через всю квартиру к телефону, надеясь, что ей звонит отец — она бы непременно рассказала ему, что с Баки все хорошо, он отлеживается у него дома, и если он приедет — сможет как-то ему помочь, увидеться, хотя, быть может, Стив будет не слишком этому рад. Но… на экране предательски светится «Питер П.» — Элис закатывает глаза и берет трубку.

— Элис, где ты?

— Я дома, Пит… И не ждите меня завтра, у меня… конфуз…

— Почему ты не спишь в четыре утра?

— Тот же вопрос к тебе, Питер. Иди спать.

Из комнаты слышатся постанывания Барнса. Роджерс-младшая тяжело смотрит в сторону комнаты, поджимает губы и отворачивается в окно. Сразу после этого раздается скулеж собаки: Локи спотыкается о Бакса и вскрикивает что-то на асгардском.

— Ты там что, порнушку смотришь?

Элис вздыхает, понимая, что ничего более неуместного и странного в ее жизни больше не случится.

— Завались, Питер. Иди спать.

И она бросает трубку, раздраженная, отпихивает Локи от себя и заходит в комнату к Джеймсу, захлопывая дверь. Тихо дает ему чистую одежду и укладывает спать. Барнс, утомленный болью, быстро засыпает в кровати Стива. Элис выходит из комнаты намного более спокойной, чем входила в нее, и, шаркая тапочками по коридору, направляется в свою комнату. Локи стоит и смотрит в окно, сложив руки на груди. Он поворачивается к ней лицом и смеряет осуждающим взглядом.

— Только посмей на меня злиться, — шепчет Элис. — Я не могла ему не помочь. Он дорог моему отцу.

Локи чуть смягчает взгляд и ударяет себя по лбу ладонью.

— Элис, твоя жертвенность до добра не доведет. Рано или поздно тебе просто бросят камень в спину, и все, крышка. Будешь тогда довольна? — Он звучит словно учитель начальных классов, что не может не вызвать у Элис улыбку. Она уже сто раз ему говорила и еще сто раз скажет, что все будет в порядке, что она сможет за себя постоять и что нет в ее беспокойстве о дорогих ей в той или иной мере людях ничего неправильного и опасного.

Роджерс-младшая бы перебила его, сказала, что беспокоиться ему не о чем, но… Как же она, черт возьми, ценит эту заботу. Видит в ней что-то теплое, что-то такое, что заставляет ее чувствовать себя дома, в уюте и понимании. Она мотает головой, заметив, что Локи все еще продолжает читать ей нотации, хотя явных поводов для волнения у него нет.

— Локи, ты параноик.

— Я параноик? Да он сейчас подушкой тебя задушит, Элис. Я не уйду, нет, нет-нет-нет-нет, — бубнит Лафейсон, устраиваясь на ее кровати поудобнее.

— Не задушит, он… слишком устал и безобиден без этих ГИДРовских штучек… Можешь идти домой, принц.

— Не хочу, — обнимая подушку, нараспев произносит бог.

Элис наигранно вздыхает, устраивается рядом, не касаясь Лафейсона, и демонстративно укутывается в одеяло. Баки в соседней комнате уже вовсю храпит и, кажется, даже не отказался от компании игривого щенка. Элис засыпает с чувством полного уюта и защищенности, несмотря на всю немыслимость уходящего дня. Где-то ближе к рассвету Роджерс-младшая чувствует на своей талии холодную руку Локи и немного ежится во сне.

Но, пробудившись, ни холодной руки, ни храпа Барнса она не чувствует и не слышит. Только тихое-тихое сопение и теплого пса под боком.

Для Элис грядущий вечер весьма долгожданный, как и для любой из ее подруг, как и для любых других учащихся. Весенний бал проходит ежегодно и чаще всего для того, чтобы снизить стресс перед грядущими итоговыми экзаменами. Некоторые девчонки готовятся к этому за месяц. Это действительно волнующе — редко дается шанс вот так непринужденно и спокойно побыть в какой-то атмосфере праздника, спокойствии и умиротворении, расслабиться и отдохнуть.

Единственное отличие Элис от ее ровесниц — то, что к балу она не готовится за месяц, не считает это способом покрасоваться перед старшеклассниками, и пары у нее не было.

До недавних пор.

Лафейсон недовольно фыркает и поправляет рукава рубашки. Он похож на какого-нибудь барона с богатым поместьем, у которого куча наследников и несметные богатства. Одним словом, в глазах девушки он кажется сногсшибательным. Прихорашиваясь перед зеркалом, закручивая пряди волос на плойке в голливудские локоны, Роджерс изредка косится на Локи, на его угрюмое выражение лица, морщины на лбу, на его раздражение и, возможно, волнение.

— Локи, чего ты такой угрюмый?

Бог коварства поднимает голову на Элис и мотает головой, мол, «все в порядке, я в порядке, мне нормально», но девушка как никто иной знает, что это значит, как минимум, «черт возьми, если меня узнают или найдут, это последний раз, когда меня кто-либо видел живым». Она этот жест знает чуть ли не с первого дня их знакомства — и прекрасно знает, что надо делать в таком случае. Элис делает пару шагов ему навстречу, обнимает за голову и легко гладит ее — Локи почему-то это всегда успокаивало.

— Все будет хорошо. В обиду не дам.

Его мужское достоинство и гордость в целом задевают такие слова. Он твердо уверен, что эти слова должен говорить он — он должен не давать ее в обиду, должен успокаивать ее, когда ей жуть как неуютно, и делать прочие вещи, которые, как он думает, должен делать мужчина. Но Элис слишком независима и сильна для него. Но это, Локи считает, в какой-то мере и хорошо — ее нельзя купить, она не вешается на шею, чуть что, истерик по поводу и без не закатывает. Этой стойкостью она и цепляет, в каком-то смысле. Рядом с ней не хочется врать, даже самому себе. Хочется стать сильнее, лучше, но только для нее и только ради нее. Хоть убей, но царь Асгарда знать не знает, что это.

Прямо перед выходом приходится подождать Стива — у него деловая встреча сегодня. Старк уговорил Роджерса надеть костюм, потому что, с его же слов, футболка с брюками цвета хаки не совсем подойдут. Стиву по пути, он подбросит Элис и, сам того не зная, Локи вместе с ней. Бог опирается спиной об арку, что ведет в кухню, управляя едва заметными огоньками на кончиках пальцев, стараясь убить время, пока Элис будет готова.

— Элис… — жалостливо выдавливает из себя Стив, держа в обеих руках галстук. Роджерс-младшая оборачивается, подходит к отцу, плавно, поправляя фиалковую юбку аккуратного платья, после — тянется руками к его шее, которая на каблуках не кажется ей недосягаемой, и ловко завязывает поблескивающий черно-серый галстук.

В Локи будто что-то перемыкает. Он отводит взгляд, скрывая улыбку. Что-то словно бурлит где-то в области сердца, он ежится от окатившей тело волны мурашек, приятных мурашек, и, улыбаясь, вновь смотрит, как она, встряхнув волосами, накидывает на плечи белое пальто и просит отца, чтобы он подождал ее.

Лафейсон намеренно развязывает свой галстук-бабочку. Элис недолго думая подходит к нему, поднимает воротник и, улыбаясь, ворчит:

— У вас у всех одна и та же проблема. — Она произносит эти слова слишком сладко, а потом поджимает розовые и поблескивающие от помады губы и смотрит на него снизу вверх. Каблуки все равно не делают ее достаточно высокой, чтобы она могла быть с ним наравне. Зато хорошо видно, как аккуратно и прилежно зачесаны ее волосы, как сосредоточены ее огромные, голубые глаза и как ярко они подведены. Ярких веснушек не видно за толстым слоем пудры. Локи впервые ловит себя на мысли, что она слишком красивая. Красивее, как он считает, многих мидгардок. Есть в ней что-то цепляющее, что-то… родное.

Ночной Нью-Йорк похож на россыпь звезд в Млечном пути — такой же яркий, размытый, сияющий. Единственное отличие, наверное, его шумность. Но играющая в машине музыка приглушает этот ужас. Локи смотрит в окно, его голову заполоняют не самые лучшие воспоминания об этом городе. Чтобы не давить на самого себя, он переводит взгляд на Элис. Она завороженно смотрит в окно, будто никогда не жила в этом городе. В ее голубых, словно прозрачных глазах отражаются все огни, каждая вывеска и каждый силуэт. Она резко поворачивает голову в сторону Локи, будто уловив на себе его взгляд. Кудри на мгновение взмывают в воздух и падают на плечи.

Машину резко заносит. Он падает на нее. Губами. В губы.

Как только машина начинает ехать по прямой, эти двое пытаются оттолкнуть друг друга. Ничего будто и не было. Все будто хорошо, будто ничего не…

— Элис, у тебя помада размазалась… — говорит Стив, протягивая ей влажные салфетки. Локи смотрит на мисс Роджерс и кивает, словно не замечая и вокруг своего рта помаду. И немного на воротнике.

Девушка начинает быстро смывать с себя помаду, вообще всю, что была на лице, потом, так же судорожно и в спешке, с Локи, не заметив, что помада есть и на воротнике.

— Вот и все, — улыбается Стив, когда они прибывают к школе.

— Спасибо, пап, — мурлычет Элис, целуя Стива в щеку и вылезая из машины.

Спортивный зал украшен для танцев — скамейки убраны, под потолком и на стенах висят гирлянды и светомузыка, из колонок доносится раздражающая попса, а у стены стоит стол с закусками и колой. Локи осматривает это все и недовольно фыркает, пока вдруг не осмеливается пожаловаться вслух:

— И это бал? — Элис кивает, но Локи это игнорирует. — Балы не так выглядят… Это какая-то жалкая пародия.

— Настоящие балы были несколько веков назад… Это просто… попытка сохранить традицию, наверное. — Роджерс смотрит на него, надеясь не уловить на его лице и капли разочарования. И она этого там не улавливает.

— Когда-нибудь я покажу тебе настоящий бал, — говорит трикстер на выдохе, протягивая Элис руку, чтобы пригласить на танец. — С живой музыкой, пышными платьями и хорошим вином…

Девушка улыбается и облизывает губы, кладя руку ему на бицепс. Смущается, осознав, что только что сам принц Асгарда, ныне занимающий пост царя, король Йотунхейма, бог озорства и коварства, пригласил ее на один из асгардских балов. Ей хочется расспросить его обо всем, о каждой особенности, на худой конец, научить ее нормально танцевать… Пусть она и необучаема в этом плане и до жути не терпит вальс.

Начинает играть более умиротворяющая музыка. Элис кладет обе руки Локи себе на талию, а свои смыкает у него за спиной.

— Что ты делаешь? Это же не по правилам, — громко шепчет Лафейсон, пока Элис осматривает его с ног до головы. Она тоже ловит себя на мысли, что в Локи есть что-то особенное. Широкие плечи, аккуратная, чистая шея и то, что растопило ее в одночасье, — зеленые, блестящие глаза, которые смотрят прямо на нее. Так близко с предметом своего воздыхания она еще не была. Она уверена, что влюблена в Лафейсона, и понимает, что уже давно. Только вот не понимает почему и когда это пройдет.

Девушка понимает, что замешкалась, поэтому, смотря ему в глаза, меланхолично и хрипловато отвечает:

— Я танцую, Локи. — Она запускает руку в его волосы. Песня продолжает играть. Долго еще продолжает. Они покачиваются из стороны в сторону, не замечая, что находятся все ближе и ближе друг к другу. Локи первый понимает, что тонет в ее глазах, но останавливаться не решается. Это продолжается до тех пор, пока они не сталкиваются лбами. Оба хватаются за головы, а после усмехаются друг другу. Лафейсон явно не готов к такой неловкости, поэтому танцевать они продолжают не сразу. Долго пытаются удобно положить руки, держаться друг от друга на расстоянии, чтобы не удариться так еще раз.

Следующая песня знакома Элис по какому-то сериалу. Локи она тоже сразу нравится — она звучит живее всех остальных. Звуки акустической гитары добавляют песне загадочности и романтики, после добавляется арфа или что-то в этом роде… Эта мелодия напоминает Лафейсону типичную музыку асгардских музыкантов. Их редко можно нынче услышать — разбежались еще в его детстве. Но он навсегда запомнил эти чарующие, родные звуки… Они напоминают о доме. Они напоминают о матери. Напоминают о свободе и чистом воздухе, о том времени, когда его жизнь казалась ему беззаботной… и нормальной. Лафейсон сам не понимает, как успел расслабиться и поддаться искушению. Он замечает, что практически синхронно с Роджерс прикрывает глаза и что они тянутся к губам друг друга. Элис поддается искушению под эту мелодию — встает на носочки, заправляет прядь волос Лафейсона за ухо, а ладонь задерживает на щеке… Но что-то ее останавливает.

Это что-то — закончившаяся музыка. Время пролетело слишком быстро. Ей не хочется уходить. Хочется зависнуть в этом мгновении полной безмятежности и спокойствия, в этой секунде, когда мечта вот-вот будет исполнена, но… К сожалению, они тут же отпрянули друг от друга, а Элис вдруг задумывается о том, что за этот вечер ни с кем, кроме Локи, не заговорила. Она согласна думать о чем угодно — но, ради бога, только не об этом сорванном поцелуе. Это позор, и она подозревает, что Локи это видел.

Роджерс вновь тает, когда Лафейсон заботливо поправляет белое пальто у нее на плечах, но старается не подавать виду, что ей это приятно, и не выдавать, что ей такое внимание жуть как нравится. Она роется в телефоне, очевидно, в поисках приложения для вызова такси. Ровно до тех пор, пока к школе не прикатывает черный лимузин. Элис обомлевает. Локи берет ее под руку.

— Мисс Роджерс? — спрашивает механическим голосом лимузин.

— Да… — выдыхает Элис.

— Мистер Старк поручил отвезти вас домой. Присаживайтесь.

Бог и мидгардка загадочно переглядываются, а после кивают друг другу и отправляются в самый конец машины. Такие подарки от дяди Тони не смущают Элис, они, скорее всего, уже превратились в норму — ничего другого от него ждать и не стоит, но всегда стоит точно что-то ждать: от золотого «Картье» до черного лимузина, забирающего со школьного бала, — даже Стив об этом предупреждал, когда впервые знакомил дочку со Мстителями. Все, что остается Элис, — привыкать.

Локи открывает ей дверь, и Элис устраивается возле окна, а потом трикстер садится сам. Они сидят рядом, половину дороги смотря куда-то вперед. Потом его взор почему-то падает на то, как Элис ворошит свои волосы, соблазнительно растрепывая идеальные кудри. Он не может не отметить, что за последний год из гадкого утенка она стала похожа на девушку. Красивую, юную, но, к сожалению, недосягаемую цель… Элис потягивается, снимает пальто и откидывается на кресло.

— Спасибо тебе за вечер… — мурлычет Элис, медленно моргая, но не отрывая от Локи взгляда. Девушка незаметно касается мизинцем его ладони.

— Не благодари, — усмехается в ответ Локи, разглядывая ее с ног до головы. — Но все-таки это был не настоящий бал.

— А как на настоящих? — выжимает из себя Элис, чуть придвигаясь к Лафейсону.

— Честно? — Мисс Роджерс кивает, заправляя прядь волос за ухо. — Там спокойнее… Но громче. Музыка живая, эмоции живые… Все настоящее. И все сказочное. Несовместимые вещи, Элис.

Девушка опускает глаза. Почему-то в этих словах она узнает его и себя. Локи — сказочный, а она — настоящая. И это мешает им быть искренними. Мешает им случиться. Но… Может, если хотя бы попытаться, устроить вторую попытку, никого не предупреждая… Все может получиться.

Роджерс не контролирует себя. Она подается Локи навстречу, бегло посмотрев на его реакцию. Лафейсон явно не против, и Элис на девяносто девять процентов уверена, что он не пил, а еще в глубине души надеется, что правило одного процента, про которое ей на днях рассказывал Питер, сейчас не сработает.

Все происходит слишком быстро. Она слишком быстро ощущает, как его губы сливаются с ее. Роджерс заваливается на него, обнимая за плечи, а Локи кладет холодные руки ей на спину и на ногу, чтобы получше удержать на своих коленях. Элис целуется неумело, заметно, что в первый раз, но это только сильнее пробуждает эмоции, страсть и разжигает синее пламя в них обоих. Рука Лафейсона скользит Элис под платье, девушка вздрагивает, и по ее телу пробегают мурашки, она сильнее прижимается к Локи, держа его лицо в руках. Она только ощущает, насколько нежные, но горькие у него губы, а Локи, кажется, влюбился в ее кисло-сладкий, естественный аромат лимона. Его сердце бьется в три раза сильнее нормы, будто вот-вот разорвется гранатой. А по радио играет какая-то мидгардская музыка о мире богов и монстров, в котором рассказчица — ангел… Им обоим это кажется лишь совпадением.

Они отстраняются друг от друга только тогда, когда воздух в легких кончается. Элис совсем растрепанная, и мужчина, поглаживая ее лицо, убирает с лица белокурые пряди. Элис победно улыбается, смотря ему в глаза.

Всю оставшуюся дорогу они не проронили ни слова, молчат, как партизаны, смотря каждый в свое окно — но рук не расцепляют. Когда дом Элис совсем рядом, бог погружается в смятение. Он не должен был отвечать на ее поцелуй. Им овладела страсть, может, влечение, но точно не любовь, как он считал. Локи просто недостоин ее… Они из слишком разных миров. Это уже, он думает, хорошая причина не быть с ней. Да, он разобьет ей сердце. Но лучше это сделать сейчас и как можно быстрее — пока она действительно не заняла важное место в его сердце. Любить кого-то для Локи опасно. Что бы он для близких, дорогих и любимых ни делал — это в итоге приводит к разрыву сердца у кого из них. Чаще всего — у него самого.

Дверь лимузина захлопывается. Машина уезжает, а Локи и Элис смотрят ей вслед. Оба словно понимают, что что-то не так, что сейчас предстоит какой-то тяжелый разговор.

— Тебя проводить? — спрашивает трикстер, поправляя свой пиджак.

— Буду не против, — улыбается Элис, поджимая губы.

Это самые тяжелые две минуты в жизни Локи. Столько эмоций, столько чувств, столько нервов он никогда внутри себя не ощущал. И от них надо избавиться как можно скорее.

— Элис, — тяжело начинает он. Девушка поправляет пальто и смотрит на него заинтересованными голубыми глазами. — Что бы ты там себе ни напридумывала… Это не чувства. Не завышай планку.

Элис хмурит брови и раздраженно, импульсивно бросает:

— Не завышать планку, вот как, да?.. — В ее голосе слышится какая-то стервозность и раздражительность. Кажется, если он сейчас не исчезнет, то Элис порвет его. Прямо здесь. Голыми руками. Или просто испепелит взглядом. — Хорошо! Ладно!

— Не думай о себе как о той, кто смог в столь юном возрасте охмурить бога и…

— Буду скотиной! Правда, обычной скотиной…

— Нет… Не надо быть ни скотом, ни особенной…

— Знаешь, я-то думала, что хоть что-то для тебя значу, — цедит сквозь зубы Элис. Она явно взбешена и расстроена, и Локи, словно кончиками пальцев, это чувствует. Но ничего поделать не может.

— Успокойся. Вот что тебя сейчас в своем положении не устраивает?! — Глупость сказанных слов будто колет Локи под сердце. Боже, какой бред он несет… Сам бы себя ударил, если бы мог.

— Да все прекрасно, ты о чем?

— Не прекрасно. Не ври мне.

— Не вру!

— Врешь.

— Я… Я просто понять не могу… К чему это все?! Какой в этом смысл?! Просто так, захотелось?! Инстинкты верх взяли?!

Локи тяжело вздыхает. В этом споре он точно проигравший. И он точно дурак. И мудак. И любое оскорбительное слово в мире подошло бы, чтобы описать его сейчас, в этом он готов поклясться.

— Понятно… Что ж, спасибо за вечер, — выдавливает из себя Элис, явно срываясь на слезы.

Нет, такого он не допустит. Он не оставит ее одну, с разбитым сердцем… Глупый, импульсивный, детский поступок. Но надо действовать.

Локи хватает ее за локоть и разворачивает к себе лицом, а после — резко льнет к разгоряченным губам своими. Он признается себе, что ему нравится наклоняться к ней. Он признается себе, что что-то шевелится в его животе, когда он смотрит на нее. Элис принимает это как крест на всем, что было сказано до этого. Принимает, как приняла бы извинение. Они целуются страстнее, чем в лимузине. Девушка начинает судорожно рыскать по карманам в поисках ключа, пока его язык касается ее языка.

Мисс Роджерс не замечает, как они оказываются на ее кровати. Все слишком быстро, слишком внезапно, времени на самоконтроль не остается. Элис позволяет себе немного свободы в этот вечер, и ей искренне плевать, что отец, возможно, вернется в любой момент. Как бы она ни старалась быть пай-девочкой, примером для подражания, иногда, очень редко, ее стоп-кран ломается. Это один из таких случаев.

Его волосы чересчур мягкие, девушка зарывается в них пальцами, пока Лафейсон обнимает ее за талию своими до дрожи холодными руками. Ее всегда интересовало, почему он такой холодный и есть ли в этом мире хоть что-то, что может его согреть…

Локи отрывается от ее шеи и нависает над Элис, смотря ей в глаза. Она облизывает губы, собираясь взять его лицо в руки и продолжить поцелуй, но Лафейсон осторожно отстраняется, тихо изрекая:

— Извини, но я так не могу…

— Это все еще не чувства, да? — полушепотом, полухрипом говорит мисс Роджерс, не сводя с него глаз.

— Я не знаю, что это, Элис, — раздраженно отвечает он. — Не пытай меня… И воспринимай это как угодно.

Он ложится рядом с ней на бок, приобнимая и утыкая себе в грудь. Элис тихо дышит, а через какое-то время обнимает его в ответ, подготавливая себя к тому, что утром проснется одна.

Ожидание, это, наверное, самое нелюбимое мгновение перед тем, как признаться кому-то в любви. Ты стоишь, мнешь в руках букет, открытку, подарок, или что там есть в руках. Для Локи такое ожидание значило ещё и опасность — первое место в списке угроз земли говорило о себе, вызывая неподдельную тревогу во время ожидания своей возлюбленной на мосту с замками в форме сердечек. Он не знает, зачем выбрал это место. Отсюда просто красиво виден заход солнца, как лучи увядающего солнца играют с неровной водной гладью, а закат окрашивает её в яркие, малиновые, сиреневые, синие краски, иногда желтые и кроваво-красные. А ещё Элис родилась примерно в это время, если верить её рассказам. У неё как раз сегодня день рождения. Лафейсон повел челюстью, разминая в руке цепочку с аккуратной розой из блестящего, зеленого камня, которую он сделал сам, специально для Элис.

Теплые объятия со спины заставляют обычно холодного, нет, даже ледяного мужчину, в мгновение ока согреться и озариться такой же теплой улыбкой. Это пронзающее чувство, как он знал, мидгардцы, да и асгардцы с ними, называли счастьем. Локи обернулся и увидел перед собой своего буквально сияющего ангела. Мисс Роджерс улыбалась, её ярко-голубые глаза, которые в отличие от её отца не отдавали зеленью, светились, она взяла Локи за воротник пальто и прижалась. Её светлые, практически белые волосы, были уложены в аккуратные кудри, со стороны и не заметишь, что она их подкручивает. Макияжа на ней тоже не много, это несказанно радовало и в каком-то смысле согревало — хоть кому-то на Земле не кажется жизненно нужным обводить свои глаза черным, а лицо осветлять. Максимум, что на ней было — тонкий слой сладкой, со вкусом авокадо и винограда, гигиенической помады.

— Я соскучилась… — сказала юная девушка, сильнее прижимая к себе Локи. Тот смотрел на неё с благосклонной и добродушной, несвойственной улыбкой, и гладил по голове.

— С днем рождения, принцесса, — погладив Элис по спине, сказал мужчина. Он отстранился. Обошел её, поднял волосы и надел на шею ту цепочку, что теребил в руках пару минут назад. Элис тут же взглянула на неё, заулыбалась, проведя пальцем по каждой неровности и сколу было видно, что ручная работа, и это несказанно её радовало, как любительницу таких личных подарков.

— Спасибо, — она обернулась, и трогательно изогнув брови, обняла его за шею, — Так зачем позвал? Просто поздравить? Почему тогда лично не пришел? — игриво добавила Элис, поправляя ему ворот рубашки.

— — Ну, вообще-то, не только этим… — вздохнул Лафейсон, отпуская её руки и сплетая со своими.

Девушка смотрела на него большими глазами, заинтересованным взглядом, в её зрачках отражался фонарь позади них, и кажется, делал её взгляд ещё более теплым и живым, хотя куда, кажется, ещё живее? Локи вздохнул, поправил её волосы, и снова взял за руку.

— Думаю, ты знаешь, что происходит у меня на душе…

— Да, знаю, к сожалению… Продолжай, продолжай. — Элис поджала губы и это сделало их ещё ярче.

— Я… Я никогда не ощущал себя нужным, любимым… — Локи опустил глаза, посмотрел на её белые сапожки с небольшим каблуком, прошелся пальцами по костяшкам её тоненьких, маленьких рук… И решил, что смысла тянуть, импровизировать какую-то речь, смысла нет, — Я просто люблю тебя, Элис. Люблю.

На лице Роджерс появились признаки приятного удивления. Её сердце заколотилось в каждой клеточке тела, она сильнее взяла его за руки, и улыбаясь, так же сияя и хлопая глазами, она, дрожащим голосом выжала из себя:

— Я… Я уже давно тебя люблю. — она посмотрела несколько секунд испуганными глазами на Локи, закусывая губу и изгибая брови под странным углом.

Лафейсон ощущал, как трясутся от волнения и легкого шока руки, поэтому обхватил руками за талию, обнял и закружил. Элис засмеялась, счастливейшими глазами смотря на его улыбку, сильнее обхватывала за шею и не желала отпустить. Она ещё после того случая в лимузине поняла, что между неё и Локи явно нечто большее, чем просто дружба и понимание. Там что-то намного большее, это понял и шофер, что вез их, и одноклассники, что заметили, как он тянется к её губам во время последних секунд медленного танца. Это действительно что-то большее. И сейчас это подтвердилось, и они оба, словно одно целое, успокоившись и определившись, выдохнули, слившись в поцелуе, поглаживая друг друга по шее и скулам. Элис чуть ли не плакала, прижимая Локи к себе за голову, нежно касаясь губами его губ, как всегда, более холодных, чем у неё. Видимо, смогла она таки что-то там, в глубинах его души, которая, как он утверждал, заплыла чернью, что-то согреть, что-то разбудить. Это ни разу не завышало её самолюбия — она просто сделала наконец то, что никто до этого сделать не смог. И всего лишь была рада тому, что смогла порадовать хоть одну живую душу. Обычно ведь лишь огорчала…

Рассматривая Элис, можно было заметить кучу разных следов, которые с первого взгляда не заметны. Например, у неё прямо на шее есть маленькая аккуратная родинка, там, под волосами. На щеках и носу, при желтом свете. Видны аккуратные, такие же маленькие, веснушки. Элис намеренно прятала их, не любила эти черты. Странными, выбивающимися из её образа они казались. Но Локи, надо признать, влюбился сначала в них. И сейчас, когда она улыбалась, прогрызая тягучий мармелад в виде змей, Локи разглядывал эти детали, заправлял волосы ей за уши, целовал нос… Это несравнимое ни с чем, странное чувство, которое до встречи с Элис было ему неведомо, затягивало себя с головой. Он уже забыл про то, что на него прямо сейчас может идти охота, что через пару секунд он может провалиться куда-то, или ему по голове дадут чем-то тяжелым. Локи просто радовался, смотря, как улыбается его солнце, обнимал её, согревал своим шарфом и поцелуями, когда дули холодные ветра. Господи, как же хорошо она целуется…

— Твой отец точно не дома?.. — опять изрекал Локи, опираясь о дверной косяк локтем.

— Успокойся, он в бегах, мне сказал стеречь дом. Пока всё не уляжется… Все праздники буду справлять с тобой. — с какой-то тяжестью в голосе, но всё равно счастливо улыбаясь, стрекотала Элис. Её голос можно было слушать вечно, Локи любил её истории, она всегда знала, что рассказать, пусть это и был какой-то бред об академии, вещах, ему, может быть, и интересных, но не настолько, насколько сама Элис. Он был практически уверен, что она отлично поет.

В квартире Стива Роджерса пахло апельсинами и собачьим кормом. В ней всегда были тусклые лампочки, и Локи удивлялся, как у Элис не попортилось зрение с таким освещением. Из комнаты Элис было видно блестящие гирлянды-колбы, книжный шкаф, который заполняли учебники и блокноты, и полуторную кровать у стенки. На диване лежал пес, которому, как Локи помнил, он понравился. Бакс — так, как ни странно, звали собаку, — тут же рванул к хозяйке и новому гостю. Пес встал на задние лапы, положив передние в ладони хозяйки. Локи, почему-то, задумался о том, что год назад её руки были на ощупь, как руки его матери… А интересно, они и сейчас такие же?

— У тебя тут… Что-то поменялось за два года, — заметил Лафейсон. Он не знает, зачем это сказать. Наверное, просто чтобы не молчать.

— Да нет, всё так же… — встав перед Локи, отметила девушка, — А у тебя как дела за эти два года? Всё ещё притворяешься своим отцом? — Элис снова поправляла его галстук, затем и воротник рубашки, потом и обернула Локи в его шарф. Это выглядело, как какое-то заигрывание, но на деле, такая забота о подбитом и раздавленным изнутри мужчине со стороны Элис являлось более, чем нормой.

— Да, — с подозрительным безразличием в голосе сказал он, убирая её руки от своего лица. Элис печальными и недовольными глазами взглянула на него у и чуть нахмурилась. Роджерс на эмоции никогда не была скупа — и каждую морщинку на её лице Локи знал наизусть именно поэтому. Девушка сняла кожаную кремовую куртку и повесила её на крючок. То же самое проделала, стащив с Локи пальто, — Только вот… Это может прерваться…

Элис замерла на полпути на кухню. Она собиралась заварить кофе на соевом молоке с примесью банана и сделать самый обычный, молотый, для Локи, но мечты о бессонной ночи под действием хорошего кофе, кажется, пали крахом, когда эти слова дошли до неё.

— В смысле? — девушка обернулась.

— В последнее время мне снится то, каким будет конец Асгарда. Это что-то вроде видений, все слишком реально… Будто я посылаю себе это себе из будущего.

Пугливая, встревоженная и боязливая девушка восприняла это слишком близко к сердцу. Мисс Роджерс тут же сковало чувство того, что у неё отрывают от души что-то дорогое, что-то ценное… Это выглядело внутри неё, как пытка. Это ощущалось, как пытка. Только стоило ей кого-то полюбить, он тут же пропадал, обретал проблемы, погибал… Это и было пыткой. Чистой воды пыткой.

— Локи… — сладко прозвучало на её губах его имя, — Ты… Т-ты… — страх это произнести заставил её голос дрожать, дрожать и дрожать, не давая этим страшным словам слететь с её губ уже горечью.

— Ни в коем случае! — возразил он, — Не умру я… Даже не думай.

— А если вдруг? — девушка прикрыла лицо руками, и смотрела куда-то перед собой.

— Боже мой, — прижимая к себе Элис обеими руками, говорил Локи, — Я выживу… Выкарабкаюсь… Ради тебя, слышишь?

— А если?

— Никаких «если». Я выживу. Я тебе клянусь, Элис… — он оторвал её руки от её же лица, взял в свои и нежно поцеловал костяшки. Да, её руки всё ещё такие же, как у его матери. Точь-в-точь. Этот факт, почему-то, очень согревал, — Не может же всё закончиться, так и не начавшись, так ведь?

— Так… — шмыгнула Элис, подняв голову и поцеловав его в губы. Резко, без особой страсти или нежности, просто поцеловала, а потом грустно взглянула в глаза, чтобы он, почесав за ухом, заставил её улыбнуться и промурлыкать ему что-то невнятное, но уж точно, приятное… Что-то такое, в чем он долгие годы нуждался, и того, что точно не услышал бы от неё услышать.

Девушка прекрасно знала, кажется, все его особенные черты характера. Его импульсивность, иногда — хамоватость, и честность… Честность была только для неё. Собственно, как и нежность. Собственно, как и любовь. Она вздохнула, облизнула губы, и вспомнила, что Локи действительно ничего не стоит просто спрятаться от конца света. Он может просто сбежать и остаться в живых… А тем более, ради неё. Роджерс успокоилась, обнимая его в ответ, поглаживая со спины плечи, вжимаясь в них пальцами… Так приятно было чувствовать его так близко к себе. Слышать биение его сердца, ощущать его дыхание, греться о него… Пусть и особо теплым его не назовешь.

Локи смотрел на Элис, как на что-то теплое и родное. Она тоже пахла цитрусами, лимоном и мятой, была теплой, нежной, такой, словно её послали на землю просто для того, чтобы она вытащила из него всю дурь, всю ненависть, всю нелюбовь… И отдала ему всю себя. Мисс Роджерс выглядела, как принцесса. Как ангел. Быть может, если смотреть на неё невлюбленными, полными холода и равнодушия глазами, она и выглядела непримечательно, но Локи, без преувеличения, любил каждую её частичку. Бог зарылся пальцами в её светлые, уже выпрямившиеся волосы, смотрел в немного встревоженные, грустные глаза, а потом взял за руку, которая лежала прямо у него перед носом. Он поцеловал её руку и прижал к себе, такую теплую, к своей немного прохладной шее. Даже в самый знойный день Элис была теплее. Локи не мог вспомнить и дня, когда она бы замерзала рядом с ним.

Под ними была перьевая подушка. Они лежали в обнимку, в одежде, слушая дыхание друг друга. И пролежали бы так, без преувеличений, вечность. За окном начался листопад, холодный ветер свистел между оконными рамами, Элис поскуливала, прижималась к Локи плотнее, и кажется, совсем не хотела, чтобы наступал рассвет, и чтобы этот день, когда он признался ей на мосту влюбленных, уходил в память, и оставался там навсегда… Всё было слишком хорошо. Она была слишком счастлива. Счастливей, чем обычно, серьезней, чем обычно, взрослее, чем обычно.

— Элис, — внезапно прохрипел Локи, поглаживая её щеку, — Я точно это все заслужил? Это не из-за жалости, не из-за…

Он не успел договорить, как Элис перехватила и успокоила его, поглаживая немного жесткие руки, и прикрывая от удовольствия глаза:

— Локи, чтобы я тебя любила, ты не должен быть идеальным или чего-то заслуживать… Просто проведи со мной эту ночь. И считай, что уже всё заслужил, — отшутилась девушка, прижимаясь к его груди носом, ладонями поглаживая спину.

Проснувшись утром на десять минут раньше Локи, Элис играла с его волосами, гладила его лицо, целовала руки, и тихо шептала, одними губами, так, чтобы слышно было только ей:

— Спасибо, что не ушел… И не уходи больше… никогда.

Одно лишь прикосновение к его волосам казалось ей райским наслаждением. Каждое расставание для неё словно пытка, словно какой-то нескончаемый фильм ужасов, но чаще всего, он заканчивается, и заканчивается счастливо. Элис лежит на кровати, и проснувшись раньше времени, рассматривает его лицо, поправляет волосы, наблюдает за едва уловимой дрожью ресниц. Она знала, что он делает то же самое, когда она сопит ему в шею или трясется в его руках от ночных кошмаров. Локи писал ей письма, когда они долго не виделись, и в них говорил ей то, что не находил сил сказать лично, в глаза, чтобы не показать Роджерс-младшей каким-то романтичным идиотом, который легко разбрасывается своими чувствами. А ведь, стоит сказать, ему чертовски этого хотелось.

Просыпаясь и отправляясь на кухню, Элис знает, что через какие-то пять минут он придет к ней и обнимет со спины своими холодными руками, а потом тело покроется мурашками — на ней только его рубашка и нижнее белье. Девушка, как всегда, ежится от удовольствия и целует его в уголок губ, до которого дотягивается. Отец не появляется дома уже очень давно, редко ей звонит, а когда звонит — удивляется. Элис в который раз убеждается, что если бы не Локи, то она бы сгнила тут от одиночества. Стив обещал ей, что она никогда не будет одна, и вселенная, почему-то, всегда крутила всё так, что одной ей оказаться было и впрямь невозможно. Локи стал её спасением. От одиночества, от непонятости, от потерянности… Как и она его искуплением и отдушиной, причиной, по которой он вообще отрывается от трона и от своей мечты, цели всей жизни. Не это оказалось главным. А она.

Элис отстранилась от Локи сразу, как услышала телефонный звонок. Она заперлась в комнате и взяла трубку, надеясь, что с неизвестного номера ей звонит отец, но даже Лафейсон, не влезая в её голову, понял, что это далеко не так. Девушка возмущалась, ругалась, злилась на кого-то, слишком сильно злилась, а вышла из комнаты угрюмая и растрепанная, будто её знатно оттаскали за волосы. Она бросила слишком печальный взгляд на Локи, погладила его по щеке и тихо с дрожащих губ слетело нечто разрушающее:

— Локи, тебе нужно уходить… Встретимся вечером. На том холме со скамейкой, помнишь?

Мужчина чуть кивнул и поцеловал её в лоб на прощание, не скрывая разочарования. Он всё ещё не лез в её мысли, знал, что разозлится. Исчезнув на пару часов, Локи начал надеяться, что ничего плохого не случится. Что она всего лишь готовит сюрприз или что-то в этом роде. И прибыв той злосчастной ночью на тот злосчастный холм в тридцати пяти метрах над уровнем моря. Лафейсон ходил из стороны в сторону, шатался, смотрел на ночной Нью-Йорк, питая надежду на то, что всё кончится хорошо, и этой ночью он вновь обнимет её, а она нагло украдет его рубашку в свою коллекцию. Он пару раз словил себя на том, что улыбается, думая о ней.

Где-то внизу послышался рев мотора её мотоцикла. Точнее, мотоцикла её отца. Локи набрал в легкие воздух и ощутил, как дрожат его руки. Он не понимал, к чему эти нервы, и с какого черта у него адская паника. Что-то явно не так, и он чувствует это только по направлению ветра.

— Локи! — чуть громче обычного сказала она, поправляя растрепанные волосы и поднимаясь к нему. Локи заметил, что она улыбается. Ему тоже стало немного легче. Внезапно, девушка разогналась и прыгнула ему на шею, а Лафейсон закружил её, прижимая к себе, крепко-крепко, словно в последний, черт его побери, раз. Но это ложь. «Не будет последнего раза», — считали они оба, и оба знали, что так оно и будет.

— Солнце, что-то… Что-то не так? Ты взволнована и… плакала? — поставив её на ноги, Локи погладил её по щеке и заметил, что она чуть влажная. Прижимая к себе за талию, он ощутил, как она дрожит — так дрожат люди от волнения, влюбленные на алтаре. Но тогда их успокаивают глаза друг друга. Элис же его глаза не успокаивали, что тут же насторожило.

Девушка помотала головой и закрыл глаза, но слеза предательски полилась тонкой каплей по щеке, и она поспешила вытереть её байкерской перчаткой. Но Лафейсон сделал это сам, поладив щеку. Элис накрыла его костяшки своей ладонью.

— Довольно врать мне, Мисс Роджерс.

Элис усмехнулась, прильнула к Локи и уткнулась носом ему в шею. Отпускать его не хотелось. Он называл её «Мисс Роджерс» когда злился. Когда точно знал, что она его обманывает.

— А ты вот никогда меня не обманывал… Как мой отец, — наверное, в сотый раз произносит Элис, шмыгая ему под ухом. Элис отстранилась и взяла лицо Локи в руки, явно готовясь сказать что-то важное, — Локи, мне… Я должна уйти. Уйти туда, куда тебе нельзя приходить. Мы не сможем видеться. Вообще. Я…

— Элис, прекрати говорить загадками, я не хочу лезть к тебе в голову! — настойчиво воскликнул он, и ветер завыл пуще прежнего.

— Я не могу сказать точно, Локи… Прости меня. Я не хочу, чтобы ты думал, что я бегу от тебя.

— И не подумал бы… — он опустил глаза, — И… Когда мы встретимся в следующий раз? — с надеждой спросил он, невозмутимо, холодно. Хотя внутри он кричал и рвал глотку. На душе скреблись кошки, а сердце онемело, словно от какого-то яда.

— Скоро… — выдохнула Элис, опустив голову.

Локи взглянул на её затылок и почесал ей за ухом. Девушка измученно мурлыкнула и вновь посмотрела ему в глаза. Он заметил, что в её глазах отражается весь Нью-Йорк сбоку от них, в теплой лазури светятся его разноцветные, мерцающие огни, словно звезды. Они горят. Горят изнутри каким-то слишком искренним, но угасающим пламенем. Будто где-то там, в недрах души Элис, происходит конец света, и звезды гаснут, падая и разбиваясь о землю. Но это не конец, верно?

Локи нежно касается своими губами её губ, обветренных и жестких, но от этого не меньше отдающих привкусом клубники и чего-то до ужаса сладкого, такого сладкого, что от них не хочется отстраняться. В нос тут же бьет запах лимона, которым пахнут её руки, её кожа, её волосы, и даже куртка — и та пахнет этим ярким и кислым цитрусом. Элис осторожно касается его губ языком, и разъединяет поцелуй, чуть прикусив его нижнюю губу, замечая, что дрожь в руках унялась. Она не знает, что ему сказать — попрощаться ли, попросить проводить до дома или сказать ещё что-нибудь, или просто молча уйти.

— Я буду по тебе скучать, — на одном дыхании тараторит Элис, стараясь приблизить момент, который она просто перестрадает и успокоится.

— Элис, тише… Я тоже. Но я вернусь к тебе, слышишь? Если хочешь, я приду на твой выпускной. — девушка с энтузиазмом кивнула ему, глаза вновь наполнились жизнью. Она уткнулась лбом в его лоб, и не думая, кажется, уходить. Элис знала, что до выпускного ей, как до Луны, что она вряд ли выйдет на улицу из заточения у Ника Фьюри, прекрасно осознавала, что, возможно, в последний раз касается кожи Лафейсона, холодной, мраморной и покрытой тысячей незримых шрамов, которые они вместе залечили. Она искренне надеялась, что хотя бы тогда, в день её взросления, они встретятся. Она расплачется, прижимаясь к его груди и сжимая пиджак пальцами, понимая, что самый ужасный её кошмар закончен, а из чего-то, что, как ей кажется, хуже тюрьмы — она сбежала. И сбежала вместе с ним, — Тогда… Я обещаю, что приду. Даже если умру.

— Но ты не умрешь, — усмехнулась Элис. Её попытки разрядить любую, самую напряженную обстановку, казались Локи слишком милыми. Она такая нелепая, такая жизнерадостная, такая спокойная, и… простая. Дарила она какое-то чувство уверенности и спокойствия. Элис была слишком живой для него, уже, кажется, черствого и пустого внутри. Она наполняла его жизнью от и до своей искренностью. И, кажется, за это он её и полюбил.

Локи кивнул ей, соглашаясь со сказанным. Они ещё долго смотрели друг на друга, где-то внизу проезжали машины, ходили о чем-то болтали люди, кто-то ссорился, кто-то мирился… И только они молчали, но прекрасно понимали каждый свое, думали друг о друге, и, попрощавшись, с какой-то горечью отпустили друг друга, нехотя.

Уже через пару минут, ещё толком не отойдя от расставания, Элис начала чертовски скучать за ним. В голове впервые за жизнь появилась мысль сбежать вместе с ним. Вернуться, пока не поздно, пока он наверняка стоит, впиваясь руками в низкий заборчик, вгоняя в ладони занозу за занозой. Элис неслась туда, откуда, как ей казалось, пути назад нет. Туда, откуда, как ей сказали, она не выйдет без надзора минимум пяти человек. Единственное, что успокаивало — это альтернатива детскому дому. Она скрывалась от органов опеки до своего двадцати одного, скрывалась от полиции, и всё это по просьбе сначала Стива, потом Наташи, за ней об этом попросила Ванда, Сэм, и только после неё, последней каплей стал Тони Старк. Вроде, даже Баки что-то сказал по поводу её укрытия.

…Но, всё-таки, приобретая защиту, она потеряет нечто ценное. Нечто, что заставляло её жить.

Локи перенес это в разы хуже — вернувшись в Асгард, задумавшись, что, быть может, не дождется её, он разнес к чертовой матери первую комнату, в которую попал. Его рвало изнутри — пусть и не полностью, но у него забирают то, чем он дорожит, чем дышит. В который раз ему так больно, хотя сейчас, кажется, ещё больнее? Он не плакал, не кричал, просто злился. Злился, скорее, на самого себя — почему ему самому в голову не пришла мысль забрать её с собой? Он же хотел показать ей балы, сделать её принцессой и жительницей Асгарда, хотел, чтобы она хоть раз в жизни полюбовалась на золотой дворец, на вечный рай где-то вне Мидгарда, хотел вырвать её из рутины, из зоны комфорта, которая стала ей отвратительна. И что из данных ей обещаний он выполнил? Да ничего. Он отвратителен, как спутник жизни. Он отвратителен, как простая человеческая оболочка. А вот как своё законное, заложенное ещё в генах существо, склонное к лжи и коварству — великолепен. И за это, можно считать, ненавидел себя. Именно в данную секунду. Именно в этот момент.

По приезду домой Элис взяла чью-то гитару, что опиралась на стену в белой высокой комнате, которая теперь станет ей домом. Она вспомнила ту песню, под которую они с Локи танцевали на том балу, после которого она была готова его убить. Это воспоминание всегда вызывало смешные чувства. Искренне, не скрывая тревоги, она провела пальцами по струнами, в песне моля кого-то вернуть её в ту ночь, когда они впервые встретились.

Ей кажется, что этого вечера она ждала слишком долго. По венам течет восторг от того, насколько она красива, как ей идет форма выпускника, Элис любуется собой, буквально восхищаясь. Рядом с ней крутится точно так же разодетый Питер, и тоже, кажется, разглядывает её сверкающими глазами. Это неописуемое ощущение того, что вот он, пройденный этап их жизней, уходит вдаль, впереди новые открытия и новая, взрослая жизнь. Какое-то ощущение легкости и горечи одновременно. Но только не у Элис, которая, кружась перед зеркалом в учительской, кажется, думает далеко не о торжественной части, которая начнется с минуты на минуту. Её мысли скованны и поглощены одним обещанием, данным уже довольно давно, но, как и все, обязательным к исполнению — Локи должен был прийти на её выпускной вечер. Только теперь в качестве партнера, а не в качестве сопровождающего, как это было два года назад.

Девушка уже выдумала себе, как он встречает её, одетый в черный костюм, поправляющий рукава, незаметный, не попадающийся на глаза никому, кроме неё. Он будет блистать. Как всегда. Они будут танцевать медленный танец под тихую музыку, уткнувшись лбами друг в друга. Локи не будет танцевать этот отвратительный вальс, он полностью отдастся ей, их танцу, наполненному нежностью и незаметностью, таким тихим, настолько тихим, что счастье его точно полюбит, и окутает их неразрывной пеленой, затмит все звуки вокруг, и позволит слышать стук сердца друг друга. Под конец вечера Локи начнет бурчать о том, что на торжество она пришла на высоких каблуках, и прекрасно будет понимать, что это не остановит юную Роджерс от сокращения разницы в их росте, которую он просто обожает, обожает наклоняться, чтобы поцеловать её, обожает этот кошачий взгляд, когда она смотрит на него снизу-вверх, и как сама напрашивается на то, чтобы он поносил её на руках. Лафейсон любит носить её на руках.

Торжественная часть закончена, Элис может спокойно выдохнуть, сжимая в руках заветный аттестат, и слушая, как Мишель трясет Питера, благодаря его за её положительную отметку по физике. Но мысли её все равно в другом месте, далеко не в этих дружеских поцелуях во все части тела, далеко не в них. Она думает о том, как давно не видела свою любовь. Как трепещет её сердце от одной лишь мысли о том, что сегодня она наконец сможет кинуться ему на шею, поцеловать так, чтобы это дьявольское отродье упало и задохнулось. Девушка чувствует, как к её глазам невольно подступают слезы. Она уже кончиками пальцев, каждой клеточкой тела, ощущает то тепло, скорее даже жар, который принесет ей подскочивший адреналин и эндорфин, когда она наконец-то посмотрит в его сияющие цветами драгоценных камней глаза. Господи, как давно она не видела его глаз… А ведь когда-то часами, а то и сутками, могла в них тонуть. И это казалось чем-то безумно романтичным.

Весь Нью-Йорк ближе к вечеру поглощался огнями, яркими софитами, фонарями и просто неоновыми вывесками, или светили фары машин. Светло было, как днем, только тени не падали, а если и падали, то не такие длинные. Школьные коридоры были темными, лишь иногда на стены и пол падал теплый свет из кабинетов, в которых забыли выключить свет. Элис очень не хотела заходить в зал для празднества, из которого доносилась ритмичная и веселая музыка, без него. Она вышла на крыльцо и принялась ждать его там.

Машины проезжали мимо неё, ослепляя своими фарами. Она ждала увидеть его, жаждала этого, понимала, что если не увидит его сегодня, то задохнется. Локи был ей нужнее воздуха, и если уж и задыхаться от удушья, то видя его перед собой, целого, живого, держащего за руку… Мимо проехал лимузин с пьяными выпускниками. Черный. Точно такой же, как и тот, в котором они впервой поцеловались. Элис отлично помнит, как неловко ей тогда было, и как одновременно приятно… А потом её сердце начало трещать. Но он в очередной раз её спас, выручил, не оставил одну. Локи будто… всегда её чувствовал. Всегда знал, как ей плохо, и всегда появлялся рядом, дабы поддержать, напомнить, что она не одинока, что хоть одно существо в целом мире уважает её, ценит и любит, готово согреть, прижать и не отпускать. Почему же сейчас он не чувствует, как ей худо без его рук, без его поцелуев, без него самого? Почему он над ней издевается? Где она так провинилась, что должна проводить свой выпускной в одиночестве? Что такого происходит, что важнее её?

Элис не хочет об этом думать. Не хочет это вспоминать, не хочет принимать то, что его нету. Она построила в голове уже тысячу возможных речей, что она прочтет ему при встрече, как громко и с пафосом, без дрожи в голосе, выскажет всю свою обиду, если он так и не явится до конца ночи — а он всё приближался и приближался, стрелка часов на дисплее телефона все быстрее и быстрее двигалась к двум часам ночи, и скоро, примерно в три, всех должны были распустить. Из недр школы доносилась песня, под которую они впервой поцеловались. Что-то из первых песен Ланы Дель Рей, насколько она помнит. Это заставляло беззащитное и хрупкое сердце просто разрываться в клочья.

— Элис, ты чего тут стоишь?

Голос Паркера заставил девушку оглянуться, и она, резко, взмахнув копной светлых, завитых волос, с горечью взглянула ему в глаза. Питер выглядел точно так же, как и в начале этого вечера — с развязанным галстуком-бабочкой, расстегнутым пиджаком, в руках у него был красный картонный стакан с колой. Элис расстроенно хмыкнула и, чтобы не расстроиться, решила запить свою горечь сладким, вредным напитком, от которого её отучали все Мстители, ещё тогда, когда были командой. Она вырвала из рук Питера стакан и отпила немного. Кола была теплой, из-за чего и немного горькой. Но от напитка полегчало, даже не смотря на испорченный вкус.

— Всё хорошо, — лжет она сама себе в который раз. Она всем так лжет. И друзьям, и близким, и знакомым, и незнакомым. Для всех у неё заготовлена одна ложь, которую она словно пулей выпускает из себя каждый раз, когда ей адски больно. И эту ложь до сих пор никто, кроме Локи, не мог распознать. С его же слов, он чувствовал её ложь на кончиках пальцев. И Локи, и Элис, понимали, что любовь, это, в первую очередь, честность. Но понимание проблемы — не окончательное её решение. Элис боролась с эти единственным видом лжи, который, словно паразит, жил в ней и зависел от неё. Но успехов так и не добилась. Досадно, — Просто жду кое-кого, а так… Всё хорошо.

Сейчас и Питер понял, что не всё хорошо. Дрожь в голосе слишком выдавала её. И трясущиеся руки, которыми она впихнула ему стакан обратно, тоже. И мокрые глаза тоже беспощадно раскрывали её боль и потерянность, как раскрывается цветок ликориса — постепенно, наливаясь силами и соком, которым уже хорошо попировала её печаль, и к концу, превращаясь в изящный, тонкий, но одинокий плод, который выходит их её глаз горькими, едва заметными, но столь обжигающими замерзшие щеки (Локи бы зацеловал их и они были бы согреты в его ладонях), слезами.

Элис редко позволяла себе слезы на людях. Сейчас же, кажется, чаша переполнилась.

— Боже, просто уйди… Оставь меня, Паркер. Иди куда подальше… Оставь меня.

Главным отличием Питера от остальных её одноклассников в том, что он никогда не навязывал свою помощь ей. Он знал, что ей не нужна поддержка, если она сама не просит. Чаще всего, Элис не стеснялась говорить «обними меня» или «помоги мне». Когда она просила уйти, значит, нужно было уйти — и это было бы для неё лучше всяких лицемерных объятий и глупых слов поддержки, о которых человек через час забудет, даже не спросив, как она себя чувствует. Это было ей противно. Очень противно.

Питер таки и удалился. Элис осталась одна. Опять. Снова. Как и всегда. Самый близкий к ней человек, которого она видела чаще Стива, который понимал её с полуслова, который любил её ядреный запах лимона, которого любит её пёс, просто так взял и оставил её, на празднике одиночества и чужого счастья. И перед ним она сейчас унижается, выплакивая те слезы, что текут, кажется, не из глаз, а прямиком из сердца? Локи ведь всегда считал, что она не стоит чьих-то слез, что она — алмаз среди горстки камней, и если камни её поскребут, он раскрошит их. Видимо, она, всё-таки, никакой не алмаз, как он считал…

Она нашла в себе силы встать, отряхнуться, зайти в этот чертов зал, протанцевать всю ночь напролет с одноклассником, имя которого она даже не запомнила. Она нашла в себе силы без боли в грудной клетке и аритмии выпить бокал плохого шампанского под ту самую песню Ланы Дель Рей, в которой пелось про вопросы, которыми задается женщина, влюбленная в своего мужчину, она спрашивает, будет ли он любить её, когда она состарится, будет ли он рядом с ней, когда она утратит всё, и у неё останется только истерзанное сердце… Элис часто спрашивала это у Локи. Как странно то, что это стало их песней. Будто кто-то, ставивший музыку на радио, знал, что именно под эту песню с минуты на минуту случится что-то, что будет хорошо описывать, происходящее в песне… Человек влюбится в бога. Бог влюбится в человека. Смирится с тем, что когда-то один утратит другого. Что это всё не бесконечная сказка со счастливым концом… Но разве должен конец приходить так быстро?

Элис нашла в себе силы принять, что это не конец. Что она увидит его, ещё хотя бы раз. И если он не смог прийти к ней, значит, точно был занят чем-то чертовски важным…

Но найдет ли Элис силы принять то, что больше ей никогда не удастся его обнять?

Стив сидел, закрыв лицо руками и зарывшись кончиками пальцев в волосы. Черт возьми, в который раз он теряет то, чем дорожит больше всего? Какой это по счету раз, когда он оказался жалким, бесполезным кретином? Сейчас он вспоминал те времена, когда его называли героем, делали из него циркового клоуна, когда он в первый и в последний раз действительно помог тому, кого любит, кого ценит, кто занимает поистине важнейшее место в его жизни, в его сердце. Это был последний день, когда он был счастлив в том веке. А в этом веке он был счастлив в последний раз тогда, когда приютил Элис, брошенную, одинокую, опустевшую и очерствевшую, дал ей дом, постарался стать отцом, помочь найти друзей… Он никого не сберег. Никого.

Вдруг Стив почувствовал в кармане брюк что-то плоское и мягкое. Он полез туда рукой — и как оказалось, зря. В кармане лежала фотография Барнса — та, что он вытащил из дела №17. А к ней, ржавой скрепкой была прикреплена фотография Элис, сложенная вчетверо. Стив любил это фото — она сидела за столиком в кафе, чуть наклонив корпус, в легкой голубой кофте, под которой была белая майка с эмблемой Щ.И.Та. Элис улыбалась, сжимая в руках коктейль «радужный единорог», в солнечном свете были видны её веснушки, которые к лету становились яркими, почти красными. Когда на душе становилось слишком дурно, ком в горле не просто не давал дышать, а даже ломал шею, ему просто стоило вспомнить, что когда бы он ни жил — всегда будет человек, ради которого он должен сражаться.

— Мистер Роджерс, ваша дочь очнулась.

Стив поднял голову и посмотрел на вакандского врача, так бесцеремонно ворвавшегося в его комнату, без стука, без предупреждения, даже без звука шагов по холодным коридорам. Стиву хотелось побыть одному. Со своими мыслями наедине. Без звуков взрывов и войны. Впервые за несколько лет. Но, видимо, не вышло.

— Я подойду чуть позже. Спасибо…

И врач ушел.

Девушка с тяжестью открыла глаза и почувствовала, как сильно давит на неё кислородная маска. В глазах всё выглядело как пёстрый набор красок — она не могла ничего четко разглядеть. Через несколько секунд она промычала, почувствовав насколько сильно болят переломы, как режут внутренние органы сломанные ребра, какие глубокие на её теле царапины, как туго зашиты все раны, как занозы впиваются в тело. Элис тяжело вздохнула и повернула голову на Тора, что сидел справа от неё.

— Очнулась?

— Да…

Знакомые голоса будто усмирили её неконтролируемую и режущую боль во всем теле. Это были Тор и Наташа. Теплую руку Нат Элис ощутила на лбу и тут же спокойно выдохнула. Ей почему-то вспомнилось, как в далеком детстве она заболела гриппом и мать так же сидела у её изголовья, перебирая волосы и что-то умиротворенно шепча. В сердце зародилась какая-то тревога, тоска. Воспоминания начали медленно возвращать её в себя, точно так же как и приглушать боль. Вспомнилось, как она пробила своим телом три дерева (или куста?), как ударила Таноса ножом в руку, как его рука сжала её шею… И сразу после этого шею будто что-то придавило. Следы от удушья. Ей вспомнился и крик Ванды, которая едва держалась на руках и смотрела на неё тяжелыми и блестящими глазами:

— Элис, нет!!! Прекрати, неугомонная ты девчонка!!!

Элис выдохнула, и кислородная маска ещё сильнее задавила на лицо. Романофф поправила ей мокрые и грязные волосы пальцами, наклонилась к ней и сняла её. Роджерс вдохнула воздух с привкусом спирта, земли и каких-то цветов.

— Где папа?.. — хрипло сказала Элис, повернув голову на Наташу.

— Здесь, малышка, — тихо ответила Нат, поправляя ей волосы, — Его позвать?

Элис кивнула, Наташа встала со стула, и чуть прихрамывая вышла из палаты. Роджерс начала вспоминать что-то, что было до того, как она потеряла сознание. Она помнит, как черные крылья её костюма разорвались в клочья. Как её руки испачкались по локоть в крови неизвестных ей существ. Как лицо накрыло волной пыли, как она покатилась вниз по какому-то склону, защищая Ванду и пытаясь залатать её раны хоть какими-то бинтами, что у неё были. Но между этим что-то было… Что-то важное, что разбило её и заставило сойти с ума. Это был какой-то бред, какая-то небылица.

— Тор… — начала Роджерс, держа рот чуть приоткрытым, чтоб было легче дышать, — Где Локи?

Одинсон тяжело вздыхает и молчит, тая надежду, что ответ на свой вопрос она вспомнит сама. Бог аккуратно берет её за руку, вкладывает туда что-то маленькое и холодное, а потом осторожно сжимает в кулачек. Ещё несколько секунд, перед тем как здоровая рука Элис разжимается у неё перед лицом, и в ней блестит тоненькое золотое кольцо, Тор отвечает ей:

— Последняя его просьба… — с мерзкой тяжестью в голосе говорит он. В душе Роджерс что-то сжалось, она зажмурилась и начала плакать. Она прижала кольцо к груди, стиснула зубы и взглянув на Тора, проскулила:

— Он же обещал выжить… Почему… Почему не выжил?.. — девушка нахмурилась и посмотрела на Тора таким взглядом, будто просит снисхождения, помощи, будто надеется, что это глупая шутка, просто шутка. Но взгляд Одинсона был наполнен такой скорбью, такой озлобленностью и болью, что выдавал его с потрохами — не шутка это. Не глупый розыгрыш. Не идиотизм и далеко не ложь.

— Я не знаю… — через зубы цедит Тор, опуская голову, — Прости, что так жестоко…

Элис смотрит на него глазами полными ненависти и боли. В голове заело отрицание, непрерывное «нет», которое с каждым разом становилось все громче и громче, доходя до крика и визга. Девушка зажмурилась в попытках подавить внутренний голос, и поняла, что единственное, что может её успокоить — это кольцо, что она сжимала в руке. Она принялась его рассматривать, и вроде даже помогло. Золотое, аккуратное, совсем легкое и теплое, стало последним, что напоминало о Локи, тем, что он успел оставить после себя. Элис прищурилась, нащупав на внутренней стороне кольца какие-то буквы. Прочитав, что там было написано, она взвыла и стиснула зубы, расплываясь в какой-то нервной улыбке.

«Солнцу, воссиявшему надо мной»

Роджерс осторожно надела кольцо на указательный палец. Оно было ей как раз, выглядело аккуратно, и не смотря на металлический привычный холод согревало будто изнутри. Давало какую-то надежду, окутывало теплом, будто сам Лафейсон обнимал её, прятал за своей спиной, будто дышал ей в кожу, но… Это был всего лишь посмертный подарок. Последнее его признание в том, как сильно он её любит, слова о том, что она значит для него. Других уже не будет, это — точка. Конечная станция.

Бог поднялся со стула и вышел из палаты. Сразу после него туда зашел Стив — уставший, замученный, растрепанный, с разбитой бровью и грязью в волосах. Элис давно не видела отца. Ей было стыдно, что она плачет перед ним. Стало стыдно и из-за явного отсутствия головы на плечах — полезть на безумного титана с подаренным ножом, который к тому же и утерялся после попытки нападения, поступок явно не умного человека. Папа бы никогда такому не научил, никогда такого не одобрил и не простил бы такой глупости.

— Принцесса, ты как?.. — спросил Стив, присаживаясь на угол койки.

— Легче… — солгала девушка, опуская глаза, — Как Баки?

Мужчина опустил голову, сминая в руке фотографии. Он знал, что она сблизилась с Зимним Солдатом. Знал, что друг его детства стал ей вторым отцом и наставником, знал, всё прекрасно знал… Как и то, что правда разобьет ей сердце. Но как солгать человеку, который на дух не переносит ложь, для которого он станет предателем, если что-то перековеркает?

— Он растворился, — шепотом и едва разборчиво проговорил Стив. Он взглянул на свои руки и заметил, что на них, будто порохом осела пыль, которая некогда была Баки Барнсом. В отличие от пороха её не хотелось смыть с себя поскорее. Хотелось, чтобы она ещё немного побыла на руках. Совсем чуть-чуть. До утра.

— В... в смысле? — Элис чуть приподнялась, ощутив, как резко в глаза ударило горечью и жаром. Слезы подступали и она не могла их сдерживать. Только оправившись от одной дурной новости, к ней со спины подбиралась другая, — А Ванда?..

— Растворилась над телом Вижна, — стиснул зубы Роджерс.

Элис откровенно рыдала, стоя на локтях и смотря на обреченный вид папы.

— Питер?.. — в голове всплыла ужасающая картина того, как Питер целует ЭмДжей и рассыпается в пепел прямо у неё на глазах. У них должно было быть свидание после экскурсии, и Мишель надеялась наконец-то его поцеловать.

— Пропал… — капитан сплел свои руки в замок и сжал их так сильно, что они хрустнули, — Скорее всего, тоже растворился…

Элис сглотнула и легла обратно на подушку, сжав здоровой рукой простыню. Это громкое, сражающее её сознание «нет» вновь зазвучало в голове каким-то похоронным маршем. В голове проскользнула дурацкая мысль:

— «Может, я проклята?» — задумалась Элис, прикусывая язык и затыкая в себе подбежавшую как раз кстати истерику. Надо держать себя под контролем, чтобы не превратить себя в мешок с костями.

— Их же… есть способ вернуть, да?

— Должен быть, но… Его не один день искать.

Элис вздохнула и заплакала. Таки сорвалась. Стив вытер с её щеки слезы и погладил по щеке.

— Брюс хочет тебе кое-что передать.

Элис вздохнула и кивнула. Схватилась за шею отца и тот усадил её в кресло, чтобы отвезти к Бенеру. Дверь открылась. Прямо перед ней сидел Тор, держась за голову и проклиная всё вокруг. Его костяшки был чуть розовые, а за стеной позади него была вмятина. Было понятно, на чем он сгонял гнев, раз на Таносе не получилось. Чуть дальше него, на скамейке напротив, лежала Нат, держась за солнечное сплетение и стискивая зубы. На полу расположился Ракета, рассматривающий ветку Грута. Прямо напротив двери, за которой скрывался Брюс, сидела Окойе и смотрела в никуда, пытаясь понять, что ей делать дальше.

Стив открыл стеклянную дверь, за которой Шури и Брюс корпели над Вижном. Элис закусила губу и взглянула на Беннера. Они никогда не славились хорошими, теплыми отношениями, и если он её к себе позвал, значит, там действительно что-то важное. Оба будто не заметили Элис. Девушка тут же поникла.

— Беннер, — громким басом выдал Роджерс. Это не звучало, словно его голос, будто чей-то чужой. Мисс Роджерс вздрогнула и айкнула, схватившись за бок. Брюс повернулся в их сторону и улыбнулся, а потом махнул головой Стиву, чтоб тот уходил. Элис это заставило промерзнуть в мгновение ока — чувство одиночества словно так же, как пять лет назад, сжало её и укололо чем-то острым. Голубыми уставшими глазами она взглянула на Брюса.

— Нашел два дня назад на поле боя, — он протянул ей нож с белой переливающейся рукояткой и лезвием с серебряным отливом. Нож был холодным, скользким, немного тупым. Элис взяла его в руки и немного покрутила, а после не заметила, как из глаз вновь полились слезы. Щеки её были горящими, а слёзы — холодными, — Только не порежься им.

Элис кивнула и вспомнила, когда Локи вручил ей этот нож. Так долго и упорно от подарков она ещё не отказывалась, но… Тогда Лафейсон просто не оставил ей выбора. Это упорство, хладнокровие и равнодушие, жестокость и гнев, та злоба, что, кажется, пропитала его, оказалось лишь маской, под которой скрывался самый заботливый из тех, что Элис когда-либо знала. Самый дружелюбный, самый любящий, чуть ли не самый лучший мужчина в её жизни (после отца, конечно же). Одна лишь мысль… Одно лишь понимание того, что его нет, заставляло сердце уйти в пятки, а руки задрожать. Роджерс беззащитна. Слаба и одинока. Её сердце изорвано в клочья одним лишь сочетанием слов «Он мертв». Ей осталось всего ничего — научиться жить с этим. И это, как ни странно, но убивало её.

— Вот и все… Мы дома.

Элис держала в руках папину куртку, жалея, что не согласилась её надеть ещё, когда они съезжали из башни. Адский месяц, проведенный там навсегда запомнится Роджерсам — каждодневные нервные срывы, ссоры и тяжелые взгляды, что они бросали друг на друга во время собраний так быстро из памяти не выветрятся. Роджерс-младшая устала разнимать отца и Старка, вечно бросающих друг другу острые слова. Она устала от пустоты в сердце, устала от чувства отреченности, устала от того, что её ноги не чувствуют пола, а руки, кажется, превратились в жалкую пародию на руки Арнольда Шварценеггера, потому что передвигаться на инвалидной коляске без особых усилий было невозможно. Элис где-то в глубине души была уверена, что это просто кошмарный сон, сон, который скоро завершится, и она вновь увидит мир не в блеклых оттенках, а в ярких и пестрых, но… мир и вправду стал тусклым и грязным. Не только для неё и её отца.

Колеса инвалидного кресла аккуратно коснулись ковра у входа. Элис окинула прихожую взглядом — всё на тех же местах. Но все равно что-то не то. Как-то пусто. Слишком холодно. Девушка поежилась, а после повернула голову на зеркало в прихожей и поняла, что у неё огромные синяки под глазами, сальные волосы, осанка совсем испортилась, а руки, только вчера освободившиеся от гипса, выглядят как у домохозяйки, у которой началась аллергия на моющие средства. Девушка тут же отвела взгляд и отдернулась. Надо возвращаться к жизни, подстраиваться под сложившиеся обстоятельства… В который раз?

Элис прокатилась чуть дальше по квартире, потянув за собой пыльную вешалку. Девушка подскочила от грохота и шума, ворвавшегося в гробовую тишину некогда её родного дома.

— Пап, что упало?.. — гробя спину и прижимая к груди руку с кольцом, прикрывая пальцы ладонью, хрипло прошептала Роджерс-младшая, а после закашлялась и поправила волосы.

— Вешалка… — с какой-то неземной горечью пробурчал Стив, будто поднять вешалку для него было чем-то непостижимым и невозможным, будто ему действительно сто один, не недалеко за тридцать пять. Элис поежилась, а через несколько секунд ей на глаза попалась миска с кормом и едой Бакса.

— Па… — словно совсем ещё маленькая девочка изрекла она, — А Бакс… тоже.? — она не договорила, но следующее слово читалось по взгляду — «растворился». Стив ответил ей немым согласием, закрыв глаза и пару раз кивнув.

Они года три не были вместе. Три года Стив не трепал её по волосам. Три года они не пили какао с молоком и сливками по утрам, три года Роджерсы не проводили время вместе. Три. Чертовых. Года. И какова же причина их встречи? Проигрыш, поминки, поход по могилам, постоянные ругани с Тони, который, кажется, вообще забыл, кем был, чем был, выбросил свои ценности в мусорку, и стал просто раздражающим дедом, который бурчит и от которого вечно пахнет виски, который вечно галдит о «в мое время…» и который, к сожалению, действительно покрылся сединой, скорее от нервов, чем от крадущейся к нему старости.

Прошло не более месяца с того дня, как они похоронили всех, кто распылился. Чуть меньше трех недель с того дня, как тетя Мэй позвонила Элис, чтобы та успокоила её после ошарашивающей новости о смерти Питера, две недели с того момента, как Шури была коронована и заняла пост погибшего брата, почти неделя с того дня, как Тор рассказывал Элис о последних днях жизни её возлюбленного, и они оба то смеялись, то плакали, отпуская ему все грехи, каждый порез и рану — на чьем-то теле и на их сердцах.

И, наверное, где-то два часа с того момента, как Мишель написала Элис о том, что была бы не против с ней увидеться. Просто увидеться… Но у Джонс никогда и ничего не бывало «так просто». Роджерс-младшая приготовилась ко всему — от простой истерики до ядерной войны.

Утро её начиналось, как и обычно — Элис переползла с кровати на инвалидное кресло, пусть в это и не было надобности. Просто сил ходить не было. Исчез любой смысл их искать, пропало желание спать по ночам, скрывать веснушки и прятать синяки под глазами. Всё равно. Просто всё равно. Она, как всегда, катится на кухню — и, как и всегда заваривает две кружки кофе, себе — молочное латте, а ему… а он больше не придет. Не придет и все. Не обнимет её со спины, не поцелует в щеку, не скажет, что задержится у неё ещё на день… Никто этого не скажет. Этот кофе, черный эспрессо, был для никого. Элис хотелось так считать.

Где-то через час, наслушавшись оскорблений и насмотревшись на слезы прохожих, погладив и немного покормив полосатого котенка, взяв себе овсяное печенье с апельсиновым привкусом, девушка уже прибыла к месту назначения. Погода была гадская — пасмурно, серо, грязно и сыро… и это был второй месяц лета. После звонка в дверь Мишель приветливо открыла ей дверь. Элис как всегда встретил её пушистый мейн-кун по кличке Тодд, противная и вредная морда, не дающая покоя любым свободным коленям.

К удивлению, они просто смотрели фильмы. Но с самого порога Элис заметила, что в глазах Мишель читается вопрос, который, кажется, был виден намного лучше её самой, а она лежала вплотную к блондинке. Девушки молча смотрели фильм, чувствуя тяжеловесность этого вопроса, как он душит, как гробит их обеих, прямо тут, прямо сейчас, доводит до белого каления самим фактом своего существованием. Не надо было обладать эрудицией или дедукцией — этот вопрос читался в глаза всех и каждого, у кого кто-то распылился. Джонс тяжело и резко вздыхает, ставит «Ла-Ла Лэнд» на паузу, и отстраняясь от испуганной Элис, садится в позу лотоса и говорит:

— Это уже невозможно…

Роджерс растерянно опустила глаза, стиснула зубы и сплела свои руки в замок.

— Должен же быть способ их вернуть, да? — голос Мишель срывался на хрип, какой-то скрежет.

— ЭмДжей, тише… — присаживаясь и закрывая крышку ноутбука, шепчет Элис. Она не раз успокаивала людей, таких же разбитых, таких же потерянных и утративших что-то родное, как и она. У Мишель превратились в прах мама и возлюбленный, — Должен, поверь… И мы сможем… Мы же сильные, помнишь?

Она кивает, не расцепляя объятий. Элис чувствует, как её кожу через свитер царапают ногти Мишель. Боль от потери врезается в её сердце ещё сильнее, когда она смотрит, как под этим грузом ломается кто-то другой. Это ад, бесконечный круговорот, из которого не может выбраться выжившая половина вселенной.

Вернулась Элис домой поздно, заехав к папе на работу, чтобы передать ему печенье и попросить помощь в реабилитации у Наташи. Пару шагов она сегодня сделала смело — но слишком мало для того, чтобы встать на ноги. Потом она ездила в больницу. Просто для того, чтобы врачи убедились, что с ней всё хорошо и ей не нужна степень инвалидности. Ближе к закату ей захотелось посидеть на набережной. Там было холодно, пароходы ходили унылее, а вода стала мутной, волны выглядели грязными, тягостными. Картина не внушала особой радости или умиротворения, и Роджерс поехала домой, улеглась в постель, и в очередной раз расплакалась, когда ей в глаза бросилось кольцо на указательном пальце. Надпись «Солнцу, воссиявшему надо мной», кажется, уже прочно въелась в кожу.

Утром Элис обнаружила, что въелась не только она. Въелись ещё и слова Мишель в подкорку сознания. Куча вопросов атаковали её с самого утра. А если их не выйдет вернуть? Если это всё — билет в один конец? Если в этот раз не получится одолеть плохого парня, если этот крах — их пожизненное клеймо? А вдруг… а вдруг хэппи-энда действительно не будет?

За этим последовала мысль, что Баки может не вернуться. Все его обещания свозить её в Румынию, как только всё успокоится, прочесть вместе с ней лекцию в её школе, а обещания Элис научить его пользоваться интернетом и контролировать гнев, никогда не будут исполнены. Она никогда не побывает на их со Стивом свадьбе, не увидит Барнса счастливым.

А что, если Локи и вправду не выжил, и его последнее желание… и впрямь последнее? Что тогда? Очередной набор разрушенных планов, нарушенных обещаний, разбитое сердце и одиночество? Элис этого не хочет. Боится, как огня… и, в попытках отвлечься, замечает, что снова, на автомате, заварила две чашки кофе. Себе и Локи. Осознав это, Элис не чувствует, как к ней подкрадывается гнев и разочарование вместе с ним. Она смахивает вторую кружку со столешницы, та с грохотом разбивается об пол, разлетаясь белыми осколками по деревянному темному ламинату, оставляя под собой неопределенной формы пятно. Когда чашка летела, значительное количество кофе пролилось Элис на колени. Задыхаясь от надвигающейся истерики, Элис смотрит на свои колени, и тянется к полотенцу, чтобы намочить его и охладить ноги, но… падает на пол, повалив за собой часть немытой посуды и свою кружку с кофе. Она просто плачет. Плачет, понимая, сколько упущенных шансов прямо сейчас тянут её ещё ниже, и ещё ниже, и ещё ниже, на пять футов под землю, в могилу. Она прикрывает лицо руками, вытирает слезы рукавами, скулит и краснеет, её глаза уже опухли, а ноги дрожат как пятидесятиградусный мороз, в комнате стоит горький, отвратительный и осточертевший запах горького кофе. Хотелось открыть окна, но оставалось только задыхаться, задыхаться и задыхаться. До конца.

Стив пришел домой вовремя, тогда, когда Элис пыталась залезть в кресло. Он бросил куртку, быстро снял обувь, и бросился к дочери, колени которой были исколоты кусочками посуды и обожжены горячим кофе.

— Принцесса, что случилось? — с каким-то беспокойством в голосе произнес Стив, усаживая Роджерс-младшую в кресло.

— Пап… Их же можно вернуть?

Этот вопрос стоял у Стива на устах каждый день, от заката до рассвета. Он тяжело вздохнул, понимая, что не один такой. Промолчать он не мог. И ответить ложью — тоже. Мокрые и распухшие глаза дочери только сильнее выбивали его из колеи. Он никогда бы не подумал, что его может поставить в тупик вид плачущей девушки. Стив присел перед ней на корточки, взял за руки, и сказал:

— Элис… Мы пытаемся, всеми силами, правда… Но пока я не могу тебе ничего сказать… Остается только надеяться, что всё будет хорошо…

Девушка на пару секунд затихла, а потом вновь взвыла, хватаясь за руки Роджерса и сильнее сжимая их.

— Пап, вы их вернете?.. Скажи правду — да или нет, пожалуйста!!!

Её голос срывался. Стив опустил голову, и погладив её костяшки, с горечью в голосе, надеясь, что лжец из него хороший, выдавил из себя:

— Да… Да, Элис, мы сделаем всё, что в наших силах и вернем их… но не без тебя.

Девушка шмыгнула и опять закрыла лицо руками.

В тот вечер она впервые за несколько недель помылась, а Стив в который раз убедился, что он — отвратительный отец. Он не в силах вселить в свою дочь надежду на то, что наклонная выровняется и все будет, как раньше. Элис никогда не будет одна, но будет ли она с тем, кто достоин носить гордое звание её отца, или рядом с ней всегда будет тот самый, ни в чем не меняющийся Стив Грант Роджерс, потерявший друга, возлюбленного… а вдруг за ними последует и дочь?

— Пап…

— Да, милая? — поглаживая её волосы, пока сама Элис лежит у него на коленях, сказал кэп.

— Можешь… Можешь спеть колыбельную?

Мужчина улыбнулся и одобрительно кивнул, после чего шепотом запел то, что ей обычно пел Баки…

Коридоры казались бесконечными, невыносимой длины, всё более узкими с каждым шагом, а то, как гремели стены, казалось, невозможно было не слышать — хотя бежавшие в сторону выхода агенты так не считали. Они скрывались за спиной, всё сильнее давя и давя на Элис, что неслась по этим коридорам с целью увидеть того, кого больше и не мечтала увидеть. Но Тони и Стив разрешили ей. Напоследок, так сказать. Раз уже всё равно.

Она чуть было не пронеслась мимо той камеры, в которой он, привязанный к стулу, в наручниках и наморднике, сидел и смотрел в никуда. Он был поникшим. Разбитым. Сердце Элис трепетало, руки затряслись, а мысли, казалось, покрылись коркой льда и застыли, но в то же время метались от ненависти и желания добить, до любви и прощения, которое она и так ему уже давно дала, можно сказать, подтолкнула всех вокруг отпустить ему грехи, даже его самого… Через пару секунд раздумий, они превратились в острое и стойкое «мне надо идти к нему».

Локи чуть дернулся, когда увидел, как белобрысая девушка в черном костюме заходит в камеру. Скорее от неожиданности, чем от страха. Он даже не поднял взгляд. Просто моргнул и нахмурился, сильнее вжимаясь в стул, к которому был прикован. Мисс Роджерс бы никогда в жизни не поверила, что он так просто позволит себя сковать, так покорно будет сидеть на стуле и смотреть куда-то в пол, даже не пытаясь вырваться или бросить в сторону вошедшего какую-нибудь колкую фразу. Видимо, настолько уж вымотал его прошедший день. А кого бы нет? Даже Элис, уставшая, измученная и сама глубоко раненая вскрывшейся правдой, словно на заклание, шла к нему навстречу, боясь поднять глаза.

Холодный и уставший взгляд Лафейсона устремился прямо на девушку. Она немного вздрогнула. Как же давно Роджерс не смотрела ему в глаза… Год прошел с их последней встречи? Или, может, полтора? А если два? А вдруг десять лет? А может быть, это жуткое прощание под прицелами пулеметов и огромными мужчинами из остатков ЩИТа было только вчера, и только вчера он обещал ей вернуться, не смотря ни на что, прийти на её выпускной, научить её танцевать и прочитать вместе действительно интересную и необычную книгу? Эти события вспоминались ей, словно врезаясь тупыми ножами в грудину и расковыривая все, что внутри. Дрожащими руками, холодными от перчаток костюма, она берет его лицо в руки, и вовсе не удивлена тому, что сначала Локи сопротивлялся. Любая его привычка, любая посадка, а тем более сейчас… Словно латала раны от воспоминаний. Элис немного усмехнулась, легко потерла его щеки и не контролируя себя, пустила слезу, едва заметную, теплую, позволила этой эмоциональной реке пролиться из её глаза.

— Локи, — начинает она, будто собираясь сказать что-то серьезное, но поймав в ответ удивленный и раздраженный взгляд трикстера, упирается лбом ему в лоб — так медленно, мягко, будто невзначай, и обнимает его за очевидно болящую после гнева Халка шею, улыбается и плачет, — Боже, как я скучала…

Лицо мужчины пропитано неприязнью и раздраженностью, но Роджерс была готова поклясться, что где-то там, внутри, он ощущал тепло, тепло, что дает каждому живому существу его родственная душа, его человек. И это было правдой. И Локи бы её тоже не отрицал.

— Ты сейчас в шоке, так? — целуя его в лоб, приговаривает Элис, — Прости, не хочу пугать. Не надо меня бояться. Я не сделаю плохо, — она присела на колени перед ним, погладив сбитые костяшки и из последних сил поднимающуюся и опускающуюся от дыхания грудь. В её глазах четко читалась тоска вперемешку с теплом. Она положила голову ему на колени, — Я же знаю, что ты не со зла… Ты это от потерянности, я ведь… я всё о тебе знаю.

Локи смотрел на блондинку с интересом. Он ощущал едва уловимый приятный запах, что исходил от её волос. Элис пахла лимоном, но не кисло, не противно и отталкивающе, а наоборот, как-то свежо и сладко. Всё, что оба могли делать — это просто смотреть друг другу в глаза. И ощущать запахи друг друга. Для Локи её аромат еще чуждый, но Элис была уверена, что и здесь, в этом временном отрезке, в этом исходе событий, для трикстера он тоже станет родным.

— Не бойся, пожалуйста… Я просто пришла тебя увидеть. Говорить много я с тобой не могу, да и… — она вздохнула, оборвав фразу, — Когда я видела тебя в последний раз, ты был таким же побитым. Только вот… изнутри ты был целее, — ребра пальцев Элис нежно прикоснулись к щеке Локи, — Прости, если задеваю по больному… Знаю, ты это не слишком ценишь. И сейчас, быть может, удивлен, откуда я это знаю… Я просто люблю тебя. И всегда буду любить. — из глаз откровенно полились слезы.

Локи ни слова не понял, но почему-то, задавать вопросы ему и не хотелось. Просто держал за дурочку. За сумасшедшую. Ну не могла же она и впрямь прилететь из будущего? А раз и так, то не могла она искренне его полюбить. В голову была прочна вбита мысль о том, что его никто и никогда искренне не полюбит. А сегодня, когда он был в очередной раз повержен, и затуманенный разум стал яснее осознавать, что произошло… Локи окончательно убедился в том, что в нем действительно есть что-то пугающее. Что-то, что действительно заставляло его зваться монстром, которым пугают детей. Только теперь этот монстр носил его имя.

— Просто пойми, я не желаю тебе зла. Я пришла сюда лишь затем, чтобы ты услышал… Ты не одинок. И далеко не ужас на ногах, понимаешь? Ты занимаешь важное место в моем сердце. И всегда там будешь… Хоть сейчас и не понимаешь, за что. Позже поймешь. Наверное. Не забывай просто, что где-то там, в других вселенных, в каждом твоем выборе, в каждой из твоих жизней… Где-то прячусь я. И я не могу без тебя. Совсем ничего… Но делаю, при этом, всё ради тебя, ради нашей встречи… Слышишь? — Элис улыбнулась, шмыгнула носом и принялась поглаживать лицо Лафейсона, зарываясь пальцами в волосы и почесывая ему щеку, — Слышишь, какую несуразицу я несу? — глаза вновь промокли, — Боже, я совсем с ума сошла… Извини.

Первым ответом на её слова стало легкое мотание головой, мол, он и не обижался, и несет она далеко не несуразицу. Да, быть может, действительно влюбленные и живущие кем-то так и выглядят?

— Просто… Прошу, послушай… Я всего лишь хочу, чтобы ты знал, что где-то там есть человек, который хочет, чтобы ты был в порядке, был живым, когда вы встретитесь… Ты слышишь? Будь, пожалуйста, живым. Ради этого человека… девушки… ради меня. Хорошо?

Нехотя, он таки кивнул ей, закрыл глаза и наклонил голову на бок.

И как раз в это время за Элис пришли. Стив, уставший и раненый, но живой, смотрел на свою девочку. Греющуюся на коленях у Лафейсона. Они оба выглядели беззащитными, побитыми… Их так хотелось оставить вдвоем. Хоть на минуту позволить Локи говорить, дать возможность нормально попрощаться и понять друг друга. Но время поджимало. Жизнь — не романтическая военная драма, где весь мир подождет, пока двое влюбленных поговорят и выяснят отношения на поле боя. Это настоящая война, где на счету каждая секунда.

— Элис, — грубым и хриплым голосом давит из себя едва дышащий Роджерс. Локи нехотя поднимает голову, но, как ни странно, практически синхронно с Элис, — Нам пора.

Девушка встает, чувствует, что ноги подкашиваются. Со спины подкрадывается и бросается на неё мысль о том, что второго такого расставания она не переживет. Разрешая эмоциям пробиться наружу, она берет Локи за голову, смотрит в его уже более-менее живые глаза, и улыбаясь, словно на прощание, вспоминая все его мелкие грешки и большие добродетели, нежно целует в лоб, говоря:

— Я люблю тебя, козлина… Не смей больше умирать. — проговорила она шепотом, но дрожащим от нервов, слез и усталости, голосом, который, почему-то, заставил Лафейсона волноваться.

И, скрыв слезы за шлемом, медленно, не оборачиваясь, Элис уходит прочь, не переставая думать о том, что ноги подкашиваются и руки, как желе, дрожат. Всё еще тянет к нему.

Даже сейчас.

Всё еще тянет.

Элис уже год подрывается среди ночи, задыхаясь и вскрикивая. Элис уже год нормально стоит на обоих ногах, но каблуки себе позволить всё ещё не может — слишком большая нагрузка на ноги, как говорит врач. Элис всё еще заваривает две чашки кофе, и не знает, куда деть вторую, но выливать её она точно не собирается. Элис уже год ничего не читает, никуда, кроме башни Тони, не ходит, и ни с кем, кроме Мстителей, не говорит. Элис завидует подругам — Ванде и Мишель, — ведь те чертовски нежно прижимаются к своим суженым на фото, которые размещают в соц.сетях, постят слишком теплые и домашние сториз, в то время как она летом мерзнет под тремя зимними одеялами. Элис всё ещё не в силах отделаться от мысли о том, что всё вокруг — это какая-то матрица, обман, и всего этого нет. Она либо мертва, либо в коме. Такой вариант жизни, как жизнь в одиночестве, как пустота где-то в области сердца, пустота, которую там подаренным ей же ножом вырезал Локи-черт-его-побери-Лафейсон, который так и не сдержал обещания.

Ремонты никто из Роджерсов не любил. Элис постоянно закашливалась от ядреного запаха краски, Баки пару раз чуть не сломал себе нос, а кровать Стив собрал с третьего раза, и то, когда Элис дала по голове. Единственный, кому, кажется, было весело, это Бакс — частные ванны, постоянное движение и много вещей, в которые можно засунуть морду или погрызть. И вот, когда этот круг ада, в котором Элис испортила кучу домашних вещей, закончился, всё, кажется, вернулось на свои места — ночные кошмары, вторая кружка кофе, гребаная корейская морковка в холодильнике, нашелся даже тот кусок зеленой ткани, точно с его одежды, который до рук девушки дошел в самый первый день у Стива. Именно сейчас, Роджерс-младшая, стараясь отвлечься, мяла в вытянутых руках этот лоскуток. Ей казалось, что он чертовски теплый. Она положила его себе в карман, и взглянув на Баки, что рылся в её голове, спросила:

— Пап, так что там по поводу медового месяца? Куда поедете? — единственное, что действительно увлекало девушку последние пару недель, так это подготовка к свадьбе отца. Отцов, если быть точнее. Она была готова хоть до ночи выбирать место проведения, контролировать список гостей, набрасывать какие-то идеи, собирать плейлист и выбирать костюмы. Отвлекало от чертей, скакавших внутри, надо сказать, хорошо. Да и мысли о том, что жизнь не заканчивается, хорошо латали раны на сердце.

— Мартышка, мы даже не задумывались, если честно…

После этих его слов у Элис зазвонил телефон.

— Кто там, пап? — Роджерс-младшая чуть приподнялась на локтях.

— Тони, — сказал Барнс, — сбросить?

Девушка, не ответив, взяла телефон, и перевернулась на живот, чтобы мужчина почесал ей голову. Она потянулась, и на выдохе сказала в трубку:

— Алло, Тони… Что ты хочешь?

— Ты сейчас свободна? — уже по игривым ноткам в гласных можно было понять, что Старк точно что-то задумал. Элис это уже настораживало.

— Да… — чуть с волнением произнесла девушка, потирая заусенцы на пальцах.

— Одевайся и выходи. Тебя кое-кто ждет.

— Кто?

— Это сюрприз, мисс Роджерс, не обольщайтесь. — так же ехидно сказал Тони.

Через десять минут Роджерс-младшая уже стояла на тротуаре, под палящим солнцем, раздраженная, но, так или иначе, не замерзшая. Вокруг, с новым летом, всё зазеленело. Девушка прекрасно помнила, как в том году всё было отвратительно, серо, как люди ходили унылые, среди сухих веток и полумертвых, избитых животных, что сбежали на улицу после пропажи хозяев. Как в воздухе пахло гарью, как объявлялись комендантские часы, как она сидела одна дома, смотря романтические трагикомедии ни о чем, жуя чипсы. Помнит, как тогда посадила себе зрение, незначительно, правда, и оно быстро вернулось в норму, но всё же, встряску своему организму она дала. Сейчас всё действительно выглядело по-иному — люди улыбались, смеялись, выгуливали здоровых собак, дети пускали мыльные пузыри, всё вокруг ожило, пестрило, если расправить руки, говорила Ванда две недели назад, попивая с Элис кофе на балконе, можно ощутить, как летишь, как отрываешься от земли, прощупать и понять полную свободу. Но Роджерс-младшая, кажется, ничего подобного даже в теории представить не могла. Для самой себя она закрылась там — в том сером мгновении, в той минуте, когда очередная её слеза капает на книгу Джоджо Мойес, которую она бы и в руки никогда не взяла, когда за окном бушует ураган и птицы, не сумевшие совладать сами с собой, не успевшие улететь и спрятаться, врезаются в её окно.

Машина Старка показалась в паре метров от неё, и Элис пошла навстречу. Она открыла дверь и уселась на переднее сидение. Тони и впрямь выглядел очень возбужденным и ехидным, будто девушка не знала, на что подписывается. Роджерс круглыми глазами взглянула на него, пристегивая ремень, и монотонно, будто репетировала, произнесла:

— Угомонись, Старк, если там что-то, что мне не понравится, я тебя прибью.

— Понравится, — сдвинувшись с места, сказал Тони, — обязательно.

Через пару минут рассматривания видов за окном, у Элис вырвалось заинтересованное и на удивление живое:

— Тони, кто это? — она давно не говорила с таким азартом и искренностью. Маленькая Роджерс возвращалась к жизни

— Не скажу.

— Мужчина? Женщина? Животное? Кто хочет меня увидеть?

— Узнаешь.

Девушка сложила руки на груди, выдохнула и вжалась в кресло.

— Даже не намекнешь?

— Нет. — он выдавил улыбку и усмехнулся.

Элис смирилась. Правда, смирилась. Попыталась утолить своё волнение, жар в груди, дрожь в руках, безумную эмоциональную тряску, сковавшую её вдоль и поперек железными прутьями. Давних знакомых у неё нет, каких-то знаменитостей, которые бы хотели с ней встретиться, точно нет, что за сюрприз Тони ей готовит она даже не догадывалась. Да и забросила эту идею очень быстро — что будет, то будет.

Старк отвез её в то место, которое она старалась избегать всеми силами. Это то место, где она впервые увидела Локи. Элис отчетливо помнит, как Стив держал её за руку, попросив не смотреть и не подслушивать, а она мяла в руке зеленый клочок ткани, из которого лезли нитки и от которого пахло кровью. Она таки ослушалась отца — и увидела бога лжи. Одним глазком, перед самым исчезновением. Ещё тогда она спросила у самой себя: «Почему он в наморднике и наручниках? Что он сделал? В чем он виноват, что с ним не так, чем он заслужил такое унижение?». Элис так и не ответили на те вопросы, но как бы он не накосячил, сколько бы жизней не разрушил, она на крови была готова поклясться — ничем не заслужил. Он намного лучше, чем о нем считают, и Роджерс-младшая ещё тогда была готова доказать, что это так, крепко сжимая в руке клочок ткани, понимая, чьей одежде он принадлежит, согревая о его тепло свои постоянно ледяные руки. Дети намного более чуткие в таких вопросах, нежели взрослые, уже успевшие огрубеть и очерстветь под постоянным давлением таких людей. Последним, в чем Элис не ошиблась в своей жизни, был Локи. Забавно — тогда она ещё его имени и не знала, а уже готова была доверять.

Выходя из машины, вспоминая это мгновение, и впервые за долгие годы придавая ему какое-то значение, Элис машинально оглядывается вокруг. Дверь захлопнулась, Тони картинно встал возле машины, будто видя того, кто должен был стать тем самым «сюрпризом», в отличие Элис. Девушка неуверенно спрятала кисти рук в рукава куртки, чтобы хоть немного их согреть, вжала шею в плечи, и повернувшись к Старку лицом, одновременно пятясь назад, громко, наперекор шуму воды, толпы и ветра, спросила:

— Ну и где же сюрприз? — с какой-то опаской в голосе лепечет Элис, а после ощущает, как врезалась в кого-то спиной, — Изви…

Она не успевает договорить, как оборачивается и прикрывает рот рукой, чтобы не завизжать во всю глотку. Элис не верит своим глазам, её руки дрожат, а ноги подкашиваются. Она хватает стоящего напротив человека за пиджак, притягивает к себе, и крепко-крепко, до хруста костей, сжимает, её сердцу хочется кричать, но вместо этого она бесшумно плачет ему в грудь, вдыхая родной, холодный запах, что щекочет ноздри и будит в ней что-то то, что, казалось, умерло в тот вечер, когда за окном бушевала буря и умирали птицы.

— Тише, солнце… Ну чего ты плачешь? Не рада мне? — прижимая Роджерс к себе, тихо говорит Локи. Он зарывается рукой в её волосы и целует в голову, от чего она мурчит сквозь слезы, и привстает на носочки, и Лафейсон прекрасно понимает, зачем. Элис нежно касается своими губами его губ, кладет руки на щеки, аккуратно поглаживая их, углубляет поцелуй, уверяя бога коварства, что сегодня точно от него не отстанет. Локи сильнее обнимает её, стараясь быть так близко, как только можно. Он соскучился, страшно соскучился, и никогда не хочет, чтобы их расставание было настолько же длительным.

Отстраниться друг от друга они смогли только тогда, когда воздуха в легких перестало хватать. На щеках Элис блестели следы от слез, веснушки к лету стали совсем яркими — намного ярче, чем тогда, когда Локи видел их в последний раз.

— Живой… Живой, господи… — шептала Элис, почесывая его щеки ногтями. Девушка чуть заскулила, и поджав губы, уткнулась лбом ему в лоб.

— Живой. Я же обещал, Элис.

— Обещал… — хмыкнула она, всматриваясь в его глаза. Только сейчас она вспомнила, какие они теплые, как ярко в них переливается свет, как они светятся, когда он смотрит на неё.

— Ну не плачь, — ласкающим уши голосом произнес Локи. Как давно она не слышала его голоса… — веснушки потускнеют.

Элис тут же улыбнулась и все тревоги, и печали, кажется, ушли на нет.

Они будто оторвались от мира, когда вновь увидели друг друга. Они гуляли по Центральному парку, держась за руки, и прожигая друг друга взглядом. Локи не мог не отметить, что Элис начала казаться ему несколько ниже, чем была до этого. Девушка же просто смотрела на него, слушала то, что он говорит, отмечая каждую маленькую изменившуюся в нем деталь. Например, морщин у глаз стало больше. Глаза, пусть и казались сначала яркими, слегка помутнели. На шее красовались едва заметные следы от швов — Тор говорил, что ему сломали шею. Руки его, кажется, стали намного более жесткими, чем до этого. Зато волосы заметно отросли и стали виться — копаться в них хочется вдвое сильнее. От косичек бог коварства не отделается никак. Но… изменилось в нем и кое-что ещё. Роджерс-младшей показалось, что он выглядел увереннее, словно точно понимал то, что важно понимать. Быть может, понимал, что его дождались, не променяли на кого-то ещё, страстно хранили в сердце и не собирались оттуда отпускать.

— Как-то так… — поднял брови и закончил Лафейсон, взглянув на возлюбленную, что поправляла его волосы, стоя на носочках.

— Ты ещё не всё рассказал. — поправляя воротник, улыбнулась ему Элис.

— Любой твой вопрос, Элис. — он смотрел на девушку, как в первый раз. Словно влюбленные подросток. Блондинка поправила ему галстук и тот вспомнил, каким был их первый поцелуй. Эта лавина эмоций, приятных воспоминаний, связанных с любовью его жизни, невольно вызывала широкую улыбку, каждый раз вызывала, стоило ему вспомнить об Элис, о том, что где-то на затворках вселенной, не важно, далеко ли, близко ли — бьется её сердце, полное храбрости, живет её душа, полная добра, существует она, Элис Роджерс, самоотверженная, всепрощающая, понимающая и видящая людей насквозь, Элис Роджерс. Он не смог оторвать от неё глаз, и когда она заметила это, нежно поцеловала его в нос, возвращая на землю.

— Так где ты прятался этот год? — сплетая их пальцы, спрашивает девушка, — Ты же был жив, выходит?

— Эм-м… — замешкался Лафейсон, поджав губы. Он был уверен, что если скажет это вслух, Элис его просто в клочки порвет, прямо тут, — Это асгардская тайна. Расскажу, когда станешь принцессой.

Лучше было и правда сообщить о своих намерениях, чем о том, где он провел этот год. Так она хотя бы улыбнется — Элис очень красиво улыбается.

— И как выжил, тоже тайна? — усмехнулась она.

— Нет. Выжил я ради тебя.

Пусть девушка и была готова к ответу в таком роде, не засмущать её это не могло. Как говорил Баки, Элис была ещё «совсем ребенком», «чем-то из раздела фантастики», «нарушением всех законов физики», и к такой своей реакции на мелочи девушка уже была готова. Поэтому и не скрывала её. Совсем. И знала, что Локи в ней это чертовски нравится.

До башни было совсем недалеко — Тони будто предвидел это, будто знал, что они захотят зайти, побыть наедине, подурачиться. Элис несказанно радовало то, что все козыри сегодня у них в рукаве. В лифте, когда она легла ему на грудь щекой, чтобы Локи её обнял, девушка почувствовала что-то скомкавшееся в своем кармане. Она полезла туда рукой и достала немного поблескивающий, испачканный давно запекшейся и кровью, плотный кусок ткани. Роджерс-младшая вздохнула и спросила:

— Локи, кстати… Это твоё?

Мужчина хмыкнул, и аккуратно погладив костяшки Элис, всмотрелся в ткань.

— Откуда у тебя это, Солнце? — встревоженно спросил Локи.

— Ещё с детства. Когда меня только забрал Стив и привез в башню, ну, ему по делам было нужно, и… в мусоре, что выгребали с последнего этажа, я нашла это. Оно же твое, да?

Локи кивнул, пряча лоскуток ткани в ладони мисс Роджерс. Не самые приятные воспоминания накрыли его с головой, но быстро эту волну от подавил. Привык уже вспоминать об этом и забывать снова. Элис, в тот день, когда он пришел каяться ей во грехах своих, много чего он ей сказал и о том, что наделал в тот день, с которого у неё сохранился кусок его одежды. Не обо всем, даже наоборот, мало о чем — когда-то узнал, что его преступление все называют просто «кражей тессеракта», а не убийством свыше тысячи людей за сутки. И ей он говорил то же самое. Все говорили то же самое. Он прекрасно знал, что наделал намного больше, чем просто кража, но… Большее говорить было нельзя. У всех Мстителей, и вообще людей, которых она знала, и которые знали её, это было табу. Которого и Лафейсон старался придерживаться.

Когда двери лифта отворились, Элис быстро вытащила Локи из него и, держа за руку, закружилась, как в танце. Именно сейчас она поняла то чувство, что описывала ей Ванда — будто действительно вырастали крылья и поднимал её в воздух, разбивая все те оковы, что наложило на неё одиночество.

— Ты же не любишь танцевать, — усмехнулся бог лжи, притянув её к себе, и наклонив, как в танго, — За год что-то изменилось?

— Вроде нет, — улыбнулась девушка, — просто настроение такое — танцевать. Вот и всё.

Мужчина ей улыбнулся, и кивком сказал, что не против потанцевать с ней. Выглядели эти пляски, тем более без музыки, немного глупо, но если верить Старку — на этаже они одни. Ни единой души. Их маленькой участок в большом здании, в котором всё кипит и не стынет. Можно и немного поглупить, прежде чем вернуться к тому, что происходит за окнами, вновь утонуть в рутине, перед этим надо придать значимости этому дню — дню, когда они вновь встретились. На том же месте, где и впервые, будто так задумала сама вселенная. Они танцевали долго, всё, что только можно было себе позволить, всё самое странное, самое быстрое и самое медленное, полностью отдаваясь и танцам, и друг другу. Локи бы, надо признать, никогда бы не подумал, что будет так развлекаться с мидгардской девчонкой. Он бы вообще не подумал, что у него будет что-то с мидгардской девчонкой.

Вечером, перед сном, им обоим захотелось что-то приготовить. Локи задумался о том, что они давно вместе ничего не делали на кухне. А у Элис как раз было желание приготовить что-нибудь по мамиными рецептам. Она редко по ним готовила, только если понимала, что очень сильно скучает. Сегодня её как раз укутали воспоминания обо всем, что было в её жизни до прошлого года. Тепло маминых рук, папин смех, неугомонность брата и постоянные ссоры сестер, сломанная на фигурном катании рука, добродушность соседей, за тем и яркое появление в её жизни Стива, которое стало ничем иным, как спасением, отрадой, посланием с небес, новая школа, в ней — Питер Паркер и ЭмДжей, появление в её жизни маленького, нерасторопного щенка, вместе с ним и Тони Старка, Наташи Романофф, которая научила её драться, как девчонка, Ванды, что помогала недолгое время бороться с кошмарами… Хотелось принести в это важный, безусловно важный день, кусочек прошлого, что согревает её в уходящие холода.

— Элис, мы не переборщили с клубникой? — спрашивает трикстер, отрывая зеленый хвостик от очередной ягоды.

— Всё правильно, Локи, не гони на меня, — улыбнулась она, не отрываясь от замешивания крема, — подай творог.

— У меня руки в муке.

— И нос в креме… — смеется Элис, бросая на Лафейсона взгляд, полный умиления и доброты, а потом вытирая с носа крем и слизывая его с пальца.

— Слушай, Солнце, если бы не ты, я бы никогда не подумал, что буду всерьез что-то печь…

— На что ты намекаешь, Локи? — она разрезала клубнику вчетверо и один кусочек поднесла ко рту Лафейсона, так как он получился не совсем ровным и пожертвовать им было не жалко.

— На то, что ты, мисс Роджерс, сделала невозможное, — он взглянул на неё, — ты что-то во мне перекроила. Просто… полностью. Меня всего. — Элис подняла голову, и с небольшим удивлением на лице посмотрела на него, — Признавайся, колдуешь?

— Пока — нет, — улыбнулась она, убирая скорлупу со стола. Странная тема для разговора во время приготовления торта, не поспоришь. Но, кажется, их это особо не волновало. Хотелось просто слышать голоса друг друга, голоса, которые говорят приятные вещи, рассказывают что-то о днях Локи и Элис друг без друга, что-то грустное, что-то веселое, что-то интересное или не совсем.

Через пару минут Локи уже заваривал клубничный чай, и пока торт печется, он решил присоединиться к Элис, сидящей на диване и листающей социальные сети. Он нежно приобнял её, зарываясь носом в волосы, а она без слов поняла, что надо прижаться к нему, крепко прижаться, так, чтобы слышать стук его сердца. Так Роджерс-младшая и сделала, не веря собственным ушам — он живой. Это не сон. Он правда рядом с ней. Холодный, родной, настоящий, а не тот, что иногда снился ей во снах — облезлый, с кровавыми глазами, сломанными конечностями, толкающий её в самую преисподнюю. Такого Локи никогда и не было. Он всегда был на её стороне. Он никогда её не предаст, не бросит, не подведет… Рядом с ним она может ощущать себя под защитой. Действительно свободной, счастливой… Вслушиваясь в ритм его сердца, она тихо-тихо, сначала одними губами, потом шепотом, а потом и вполголоса, запела:

— Ma vie cesse quand tu pars… Je n'ais plus de vie et même mon lit ce transforme en quai de gare… Quand tu t'en vas… — Локи сразу узнал эту песню, и поглаживая Элис по спине, влюбленным взглядом, с быстро бьющимся сердцем, слушал её пение, тихое, неумелое, но такое приятное, искреннее, исходящее не от гортани, а от души, — Je suis malade, complètement malade… Comme quand ma mère sortait le soir, et qu'elle me laissait seul avec mon désespoir…*

Она подняла голову и взглянула на него с улыбкой, потом чуть подтянулась и коснулась носом носа — нежно, с какой-то своей особой наивностью и искренностью. Локи нежно поцеловал её, не желая, чтобы этот день закончился. Совсем не желая, чтобы это мгновение останавливалось.

Надо признать, скучали они не только друг по другу, но и по таким вот безмятежным вечерам в компании друг друга, за поеданием клубничного торта и клубничного чая. Когда они собирались спать, то не могли не заметить, что от обоих безумно пахнет клубникой. Они засыпали в обнимку, слушая дыхание друг друга. Элис практически не ворочалась — первую ночь после войны бесконечности она спала спокойно, не дергаясь, чувствуя себя… дома. Под охраной, не в одиночестве. Локи изредка дергался, но тут же крепче прижимал к себе свою Элис, зарывался носом в мягкие светлые волосы, и вновь засыпал, крепко, без волнений и печали, обретая, кажется, потерянный рай.

Посреди ночи, он почему-то проснулся. Обнаружив, что спит, почему-то, спиной к Элис, Локи повернулся к ней лицом и не мог вновь не вглядеться — чтобы влюбиться в неё заново, сотый раз за день. Девушка выглядела безмятежно, спокойно, обнимая одеяло и немного посапывая, зарывалась носом в него. Лафейсон погладил её ребрами пальцев по щеке, она промурлыкала что-то себе под нос, и, убирая одеяло, легла на спину и потянулась. Её топ задрался до ключиц, обнажая грудь, и она, заметив это, тут же проснулась и поспешила его опустить. Элис бросила взгляд на пробудившегося Локи, который смотрел на неё голодными глазами. Смутившись, она опустила глаза и тут же залилась краской, украдкой посматривая на Лафейсона. Он снова коснулся холодными пальцами её щеки, Роджерс невольно поежилась, вздохнула и прижалась к его руке. Она, надо признать, просто обожала, когда он так делает.

В окно светили фонари и свет вывесок, но откуда-то снизу, что делало оттенки тусклее и разглядеть в их свете что-либо было невозможно — ни белейшую простынь, ни интерьер комнаты. Только вот светлая кожа Элис, её плечи, усыпанные родинками, её немного растрёпанные волосы, казалось, светились в темноте. Локи коснулся пальцами пряди её волос, заправил её за уши, а после лег на бок, опираясь на локоть, и взглянул в голубые глаза девушки. В них плясало какое-то игривое пламя, и одновременно — доверие с волнением. Мужчина навис над ней, прикрыл глаза и коснулся губами её губ, разгорячённых, обкусанных губ, сладость которых казалась приторной, но разве его это волнует? Его рука скользнула ей на плечо, и Элис ощутила, как по всему телу пробежались мурашки величиною с кулак. Она поежилась под весом его тела, прикрыла глаза и потянулась пальцами к воротнику его рубашки, расстегивая одну пуговицу за другой, будто нарочно, медленно, наслаждаясь каждым сантиметром его кожи, к которой Элис так давно не прикасалась.

Утром девушка проснулась с чувством приятной усталости. Локи обнимал её со спины, ласково прижимая к себе и утыкаясь холодным, как и всё тело, носом ей шею, вызывая приятную волну мурашек. Элис повернулась к нему лицом, не расцепляя объятий, и поправив свои волосы, принялась гладить его лицо подушечками пальцев. Она проводила пальцами по линии скул, по аккуратным бровям, по челюсти, поправляла волосы, гладила шрамы на шее с особой аккуратностью, едва касаясь, но чувствуя его холод. В голове промелькнула мысль, что ни один другой человек бы не стерпел такого холода, а она спокойно лежит и даже не дергается, ощущая его руки у себя на талии.

На этаже они явно были не одни — слышались голоса Ванды и Вижена, очевидно, приехавших погостить, возглас Мишель «не дергаться!», очевидно, адресованный одному из её натурщиков, лепет Пеппер, чьи каблуки громко стучали по полу, так же, совсем приглушенно, где-то вдалеке, слышались Стив и Баки, хвалящие торт и обсуждающие, что отметить медовый месяц в Италии — не такая уж и плохая идея.

— Доброе утро, Солнце… — вполголоса прохрипел Лафейсон, целуя Элис в лоб и прижимая к своей шее. Элис положила руки ему на крепкую, гладкую спину, и прижалась вплотную, закинув ногу на бедро и позволяя ему покрепче обнимать себя, так крепко, как только возможно.

— И тебе доброе… — ответила Элис, щекоча ресницами его шею, — Нас, наверное, обыскались… — добавила она, после того, как прямо рядом с дверью послышалось бурчание Джеймса.

Локи поежился, мурлыкнул и немного отстранился, но так, чтобы можно было взглянуть ей в глаза, и с усмешкой голосе ответил:

— Тебе ли не всё равно?

Элис улыбнулась, понимая, что ей действительно всё равно, и притянув Локи к себе за шею, крепко поцеловала, не давая кислороду пробиться в легкие.Примечание к частиАтенншн, эта глава никак не связана с событиями "Капитан Марвел" и "Мстители 4", если вы читаете это тогда, когда фильмы уже вышли. Все персонажи живы после событий "Войны бесконечности", Танос повержен, а все остальные счастливы и здоровы.

* — Lara Fabian — Je Suis Malade. Перевод ищите в интернете.

Правда рано или поздно вскрывается, и кому, как ни Локи, об этом знать. Он явно устал нести наказания и чувствовать последствия каждого своего грешка, и как на зло, очередное наказание, напоминание, проверка, настигали его именно тогда, когда рядом была Элис. Тогда Лафейсон душой чувствовал этот адский оксюморон — рядом с тобой любимый человек, но в тебе бушует тот демон, который ненавидит его. Локи прекрасно помнил, пусть и не до конца осознавал, что произошло в тот день, в который Элис раз в год куда-то испаряется, уезжает в какое-то место, из которого возвращается грустной, но явно спокойной и умиротворенной. Ему казалось, что разговор о том дне, вскрытие столь неприятной ему правды, можно оттянуть навсегда, и он никогда не коснется их обоих, и что всегда у них будет мир и покой, но… Этот урок он усвоил не так хорошо, как казалось.

Он прекрасно помнит, как Стив подозвал Элис к себе, желая что-то сказать. Разговор был долгим, и всё это время, не происходило ничего необычного. Не было ни криков, ни ругани… Элис просто вышла из комнаты, заплаканная и явно подавленная. Локи тут же подорвался и пошел ей навстречу, чтобы выслушать, успокоить, поддержать, сделать то же, что он делал обычно… Но в ответ на попытку к ней подойти он получил удар в нос. В голове тотчас же отпечатались её слова, громкие, резкие, будто плеткой по ребрам:

— Ты убил их! Всех! Как ты мог?! Что… Что ты…

Он стоял, обомлев и не понимая ни слова из того, что она говорит. Её глаза были раздраженными, полными слез, руки тряслись, а губы искусаны до крови. Стив вовремя подоспел, чтобы оттащить её от него, чтобы эта ссора, эта шокирующая подробность, не обернулась для них разрывом. С тех пор, Локи помнит, они не виделись. Он прекрасно понимал, что это связано с тем, что он смутно помнит, но что до сих пор иногда бьет молотком по голове.

Элис долго злилась, долго думала о том, что ей придется вновь говорить с ним, смотреть ему в глаза, как прежде, выбивать и него дурь и напоминать, как сильно она его любит. Но эта рана, которую, как оказалось, нанес ей он… она до сих пор не зажила. И вряд ли когда-нибудь заживет. Время лечит, но оно же и губит, как убедилась Роджерс — чем дольше она тянет с этим разговором, чем дольше она кормит и поит себя трагедией, почти сокрушившей её, чем сильнее тонет в воспоминаниях, и чем сильнее отдаляется от него, понимая, что он — её награда и наказание, тем хуже становится ей, а значит, и ему. После очередной раны на пальце, полученной после громких слов Старка, подошедшего к ней из-за спины, пока она готовила борщ (она так и не поняла, что это такое) вместе с Наташей, она твердо решила, что с неё хватит.

— Элис, а как там вой чернокнижник? Всё ему простила?

И ком встал в горле, перехватив дыхание. Девушка моргнула и не заметила, как чуть не отрезала себе полпальца. Ещё тогда она задумалась обо всем, что ему наговорила. И ещё тогда ей захотелось его увидеть. Полежать с ним в одной кровати и услышать его голос. Погладить его по скуле и поцеловать его, крепко-крепко, отпуская все грехи и признавая, что-то, что он у неё отнял, быть может, стоит того, что у неё есть сейчас.

Она прибыла в Асгард, и практически сразу заметила его именно там, где и ожидала увидеть — в коридорах дворца, блестящего, золотого, но таинственного и огромного, с которым бы никакой иной на планете не сравнился бы. Локи зашел себе в комнату, и в душе Элис затаилась надежда о том, что они поговорят тихо, скромно и без истерик, что их никто не увидит, и они побудут наедине. Девушка последовала за ним, и тихо-тихо, постучала в двери. Они тут же отворились перед её лицом, и Локи смотрел прямо на неё. Он был уставшим, растрепанным, а нос, кажется, ни разу не искривился.

— Элис? — тихо спросил принц, опуская глаза, осматривая гостью с ног до головы.

— Я соскучилась, — хриповато, без какой-либо злости в голосе сказала Роджерс, поправляя его волосы.

Взгляд Лафейсона выдавал то же самое — желание обнять и сказать, как он соскучился. Но какая-то внутренняя цепь держала его от этого.

— Зачем ты пришла ко мне? — он будто угадывал, о чем она думает, хотя, так оно и было. Слишком хорошо он её знал — даже мысли читать не приходилось. Девушка бросила озадаченный взгляд на бога лжи, но убирать от него свои руки и не планировала.

— Ты не ждал? — с какой-то болью в голосе сказала девушка.

Он затащил её за руку в комнату. Не грубо, не сильно сжимая — будто для того, чтобы она просто была к нему поближе.

— Элис, мне казалось, ты уже всё для себя решила. Я — монстр и чудовище, не достойное тебя и твоей любви. Ты это не сказала, но думала об этом. И не открещивайся.

Девушка закачала головой и поспешила его переубедить:

— Это не так… Совсем не так… Ты…

— Солнце, я даже не помню, что тогда делал. Я чудовище. Действительно монстр. Я не знаю, как ты дышишь со мной одним воздухом…

Элис подошла к нему, плавно, будто паря по воздуху, аккуратно подняла руки, спрятанные в длинные треугольные рукава. Локи только заметил, что она в платье. В том, что носят асгардки. Она была так красива… И её красота застряла внутри принца. Он не был в силах противостоять ей. Он тут же задумался о том, как одно нахождение рядом с ним порочит её идеальность, как это рушит ангела внутри неё. Мисс Роджерс для Локи Лафейсона была тем самым, что убеждало его, раз разом — ему есть, ради чего жить, и есть, во имя чего бороться. Но… откуда же берутся такие разлады? Почему его прошлое рушит его настоящее? Почему все пришло к тому, что она хоть на долю секунды, но возненавидела его?

— Как бы тебе того ни хотелось, мы не будем счастливы, Элис. Мы из разных миров. Я — монстр, ты — ангел. Я не знаю, что еще из того дня станет для тебя ударом, что ещё пошатнет тебя… Я ничего о нем не помню. Не потому, что убивать людей для меня — обыденность, а потому что я просто не помню. Ты не знаешь, на что подписываешься, мисс Роджерс… Ты не знаешь, сколько слез ещё прольешь из-за меня. Ты…

— Остановись, — шикнула Элис, — остановись. Прекрати оправдываться, Локи. Бесполезно. И каяться тоже — это ничего не меняет. Я знаю, на что я иду. Находясь рядом с тобой… Я понимаю и принимаю все твои грехи. Да, ты не лучший. Да, ты по горло в крови и сейчас утонешь, я знаю это и вижу… Но если я могу дать тебе хоть немного любви, хоть на мгновение заставить забыть о твоей боли и твоих ранах, то я сделаю это. Даже если ты подведешь меня и сделаешь что-то ужасное, разобьешь мне сердце, я все равно буду на твоей стороне… — она вздохнула, опустила глаза, и встряхнув волосами, вновь взглянула на Локи. Он всё ещё выглядел поникшим. Элис в который раз убедилась, что нельзя оставлять его одного. Никогда, — Давай ты позволишь мне просто любить тебя? Не смотря ни на что, ни на горе, ни на радость… Просто отдаваться тебе полностью. Ладно?

По лицу мужчины, что совсем не скрывало эмоций, было видно смятение и удивление. Будто он никогда и ни от кого не слышал таких слов, что поражало Элис ещё сильнее. Она поджала губы и поправила волосы Локи. Он совсем растрепанный, совсем уставший… Будто её эмоции ударили его по живому. Да чего лгать — так оно и было. Элис, безусловно, была его слабым местом. Но и в то же время одно воспоминание о её улыбке, о её запахе, о её руках и веснушках, заставляло его просыпаться по утрам. Элис — словно вечный двигатель, тащащий куда-то вперед, куда-то в счастью, к долгожданной награде после болезненного и мучительного наказания. Локи, безусловно, ассоциировал девушку с теми ангелами, что выводят грешников из ада, если на земле им прощают все грехи. И именно сейчас, кажется, наступил тот момент, когда его крылья обрастают перьями, и он получает законный отдых после тысяч лет мучений и страданий. Будто больше не будет больно и плохо. Локи благосклонно кивает ей, обнимая и соглашаясь со всем тем, что она ему сказала.

— Где ты нашла это платье? — устало спрашивает Локи, поглаживая девушка по спине.

— Я тебе не рассказывала, но… всю прошлую осень я провела в Асгарде. В его остатках, точнее. И… Осталось с тех пор пару платьев.

— Что ещё я о тебе не знаю, Элис Роджерс? — улыбнулся Локи, видимо, в первый раз после их расставания.

Элис поцеловала его в нос, и мягко улыбаясь ему в ответ, почесала скулу. Она пожала плечами, и осматривая его с ног до головы, задумалась о том, что Локи было бы неплохо, как минимум, причесать.

Любой бы из узкого круга близких Стива был готов был поклясться, что никогда не видел его таким взволнованным и возбужденным, как в день свадьбы. Он метался из угла в угол, нервно поправлял бабочку, рассматривал свою прическу, которую Элис хорошенько смазала гелем, стоя на табуретке и иногда давая ему пощечины, чтоб не суетился. Баки хорошо скрывал свои эмоции, будто невзначай по десять раз снимая и одевая перчатку, покусывая губы, и требуя дать ему шампанское уже сейчас, когда они ещё даже не приехали к месту проведению торжества, а выбрано оно было, как не удивительно, ближе к морю, на пляже, хотя Стив настаивал на свадьбе в черте города, чтобы как можно больше людей знали о том, что борьба за его счастье, наконец, закончена, но и в то же время они были предельно отгорожены от всего мира.

— Пап, можешь застегнуть? — Элис уже минут пять морочилась с нежно-розовым пышным платьем, а Барнс крутился где-то возле зеркала, ворчал и молил о том, чтобы его волосы можно было распустить, так как с прической, которая тянет глаза на лоб, невозможно будет искренне улыбаться и не проронить ни одного бранного слова за весь вечер. Джеймс едва слышимо подошел, убрал светлые кудри на плечо дочери, и синхронно, положив свою руку на её, застегнул платье.

— Какие садисты делают такие застежки? — он взял в зубы шпилек, чтобы помочь Элис уложить прическу, и осторожно, будто боясь, что новая рука выйдет из строя по какой-то неведомой причине, и навредит ей. От такой фобии сложно избавиться — и его психолог не раз отмечал, что Баки будто нарочно никогда не потянется этой рукой к чему-то нужному, будет крутиться, вертеться, но всегда воспользуется сначала своей рукой, а потом уже железным протезом. На голове Элис уже был собран аккуратный пучок, напоминающий розу, а оставшиеся по бокам кудри красиво блестели и лежали на бледных, изящных плечах, усыпанных родинками.

— Спасибо, пап, — улыбнулась Роджерс-младшая и поцеловала мужчину в щеку, обнимая за плечи и поправляя его волосы.

— Кстати, твои асгардцы будут на свадьбе? Или короли решили воздержаться от того, чтобы навестить холопов? — Баки недовольно фыркнул после того, как задал вопрос, и принялся поправлять платье Элис: присел, одернул подол, заглянул в каждую складку, смотря, не отвалились ли блестки…

— Мне ничего не говорили, — мотает головой Элис, покорно стоя и смотря в потолок, уперев руки в бока, — Наверное, нет… И, пап, прекрати вести себя так, словно свадьба у меня, а не у тебя.

— Я не могу, — шикнул Баки, поднимаясь с колен, — Я нервный.

— Стив тоже, веришь? — Элис заботливо поправила воротник рубашки и проверила, не потерял ли где-нибудь Барнс свои запонки, — Он раз тридцать за утро спросил, на месте ли кольца.

— И что, на месте? — быстро спросил Баки, выпучив глаза.

— На месте. — Элис замерла, подняла на него голову, положила руку на щеку, поправив прядь волос, и встала на носочки, чтобы крепко обнять и поцеловать в щеку.

Где-то за дверью Стив что-то ворчал себе под нос, и Элис решила, что он начал просто сходить с ума от волнения. Стив был весьма эмоционален, но при этом он знал, в какое русло направить свои эмоции. Роджерс-младшая вышла из комнаты, вытаскивая из комнаты и Барнса, что, кажется, до последнего не давался. Стив усмехнулся, любуясь двумя самыми близкими ему людьми и тем, как они легко относятся друг к другу. Кажется, то напряжение, что он себе навыдумывал, вовсе никогда не существовало — Баки был ей отцом, а она ему дочерью, и сошлись они даже быстрее, чем Элис с самим Роджерсом. Кажется, праздник сегодня и впрямь был не у них, а у неё — она впервые после победы над Таносом выйдет на какое-то мероприятие, и она выглядит счастливой, игривой, предельно открытой, а ведь ещё пару месяцев назад не было и дня, чтобы она не плакала.

Элис бросила на отца взгляд, потом посмотрела на другого, и уверенно сказала Стиву:

— Мы готовы.

Роджерс улыбался, не в силах оторвать от приемной дочери взгляд.

— Что ты так на меня смотришь, пап?

— Я сомневаюсь, что свадьба у нас.

Элис закатила глаза и тяжело вздохнула. Она, безусловно, понимала, что будет сегодня такое слышать, и не раз, но лишнего внимания она, надо признать, не любила, и если кто-то из очень-очень дальних родственников Старка прицепится к ней, как и пару лет назад, она точно забудет про платье и даст в нос, не сомневаясь. А если Локи и прибудет, о чем он ей, разумеется, не сообщил, она не отойдет от него ни на шаг, и будет точно чувствовать себя принцессой, и пару раз, быть может, задумается о том, почему он так тянет с предложением, пусть и давно, очень давно намекает на свадьбу, ещё с тех самых пор, как совсем юная и влюбленная Элис выводила на обложке черновика по французскому «Элис Лафейсон», и это заметил Питер и понял, что его попытки завоевать капитанскую дочь — бессмысленны, и её сердце отдано кому-то другому.

Лимузин, пригнанный Старком прямо к дому Роджерса, до жути напоминал девушке о том, как однажды они с Локи впервые поддались искушению, разрушили все стены, что были кругом и сдерживали их до тех пор, и поцеловались в таком же лимузине. Отцы до сих пор об этом не знали — да и так ли это важно, если сейчас всё хорошо? Но Тор, знающий о том поцелуе, уверенно считал, что когда-нибудь, изрядно напившись, Элис таки выдаст свою маленькую тайну, и как минимум, поразит слушателей. Для Одинсона покорение его брата было уже чем-то из разряда подвига, на который никто не способен, а ещё и в таком юном возрасте… точно что-то вне всех рамок.

Наташа и Ванда хорошо потрудились и к их приезду пляж был готов к торжеству. Джеймс нервничал, постоянно поправляя галстук, рукава и спрашивая приемную дочь, не испортилась ли прическа, на что Элис лишь мотала головой, легонько улыбаясь и не отрывая взгляда от украшений: от роз, которыми были украшены колонны, от узора, который создавали разбросанные по скатерти блестки, от мерцающих приятным белым светом шаров, от гирлянд серебряного и бронзового оттенков, от пастельных оттенков конфетти и серпантина, уже разбросанных под ногами… Внутри Элис билась какая-то радость вперемешку с восхищением. Стоило ей только вспомнить эти влюбленные взгляды, смущенные жесты и то неловкое предложение руки и сердца во время одной из миссий Мстителей, как к этим чувствам добавлялась гордость. Наконец-то, спустя столько лет, эти двое стариков отвоевали своё счастье.

Из мыслей и восторженности Элис вырывает Старк, чей голос раздался откуда-то сбоку:

— Роджерс, ты прямо сияешь, — он хлопает замечтавшуюся девушку по плечу, а Элис вопрошающе смотрит на него, — Женихов растащили, ты абсолютно свободна. Желаешь выпить?

— Благодарю, дядя Тони, за вашу бесконечную тягу меня споить, — усмехнулась Элис, забирая из рук Старка высокий бокал шампанского, и опустошая его за пару секунд, — где миссис Старк? — вежливо спрашивает Элис.

— Без официальностей, — следуя примеру блондинки и отпивая из бокала немного шампанского, вальяжно отвечает он, — А про Пеппер… Скажем так, меня выставили за двери роддома, потому что ей хочется побыть наедине с дочерью.

Девушка выпучила глаза удивленно ахнула, после улыбнувшись во все тридцать два зуба:

— У тебя вчера родилась дочь, а ты сейчас развлекаешься на свадьбе своих бывших врагов? — выдает Элис, кладя руки на плечи Тони.

— Поправка — в последний раз развлекаюсь перед тем, как утонуть в пеленках и детских бутылочках.

— Ты как всегда, — она выпрямляется, делает лицо посерьезней и поправляет его галстук, — Кстати, почему Алекс? — она поднимает глаза, убирает от него руки и смотрит куда-то в сторону, будто ожидая прибытия асгардцев.

— Пару дней назад мы с Пеппер обсуждали, как же её назвать, и Мишель решила прокричать на весь коридор «Алекса, это так грустно, включай «Деспасито». И знаешь, что? Нам понравилось.

Лицо девушки выражало полное недоумение. Кажется, она сама себе ответила на вопрос, почему ЭмДжей и Человек-Паук не пришли на свадьбу — их придурковатость Стив и Баки не выдержали бы.

Внутри торжественного зала всё так же блестело и искрилось, было залито светом, в воздухе витал аромат корицы и ванили, гости, абсолютно каждого из которых Элис знала, мило перебалтывались о чем-то между собой. Свадьба и правда была маленькой, пусть и казалась масштабной, дорогой и роскошной — тут и правда самые близкие, самые дорогие люди… Семья. Но Элис всё равно чувствует какой-то неуют, будто чего-то важного здесь нет. И она прекрасно понимает, чего именно. И когда понимание этого начинает по чайной ложке выедать её мозг, она направляется к стойке с бокалами белого вина, выстроенного пирамидой, и берет самый верхний, чтобы немного выпить «для храбрости». Двери торжественного зала в очередной раз распахнулись, девушка раздраженно покачала головой и отстала от бокала, взглянув на прибывших гостей. Она тут же расплылась в улыбке — ими были Тор, Брунгильда, облаченная в золотое платье, и Локи. Роджерс смотрит на него, светится, поправляет подол кукольного, пышного платья и облизывает губы, стараясь не выделяться из толпы, проверяя, как быстро он заметит её среди толпы.

— Ты сегодня выглядишь, как принцесса, — говорит Лафейсон, приближаясь к ней. Трикстер берет её за руку и кружит — Элис заливисто смеется, и останавливаясь, смотрит ему в глаза, — Вся светишься, искришься…

— Ты тоже, — ласково поправив его волосы, мурлыкает Элис.

Локи бросает взгляд на недопитый бокал вина на круглом столике, и снова смотрит Элис в глаза:

— Ты же шафер, я правильно помню? — Элис кивнула, — Тогда кончай пить. Ты на каблуках, а сломанные ноги… Не самая лучшая перспектива в день свадьбы твоих отцов, — усмехнулся Лафейсон, целуя Роджерс в лоб.

Громкая музыка раздалась в зале уже через пару минут, привлекая внимание всех гостей к себе. Барнс и Роджерс уже стояли у алтаря, держа в руках свои свадебные клятвы. Локи окидывал Элис, стоящую рядом с ними. Девушка переминалась с ноги на ногу, жутко волнуясь и тревожась. Она старалась улыбаться, бегая глазами по залу, успокаивала себя. Локи знал, что она думает об алкоголе в её крови, о том, что сейчас, кажется, рядом с ней стоят самые счастливые люди на свете, и что она жутко хочет сказать тост о том, как сильно она любит их, как прекрасно то, что они, наконец-то, нашли в себе силы для такого ответственного шага, и уже представляет, как этот тост перебивает Тор, напоминая о том, что у него, между прочим, тоже скоро свадьба. Лафейсон усмехнулся, взглянул на неё, и Роджерс взглянула на него в ответ, тут же расслабившись и почувствовав успокоение.

— Знаешь… Мне казалось глупым писать какую-то клятву, но сейчас, смотря на тебя, я просто готов пообещать тебе всё, что угодно, и сделать ради тебя все, что угодно. Ты с самого начала своего существования был причиной, по которой я живу, ради которой я что-то делаю. Ты наполняешь каждый мой день смыслом, Стив. И я верю, что остаток наших жизней будет наполнен друг другом. До конца.

Роджерс поджала губы и широко улыбнулась. Она снова зыркнула на Локи, и обнаружила, что тот неотрывно смотрит на неё. Элис смущенно опустила глаза, и перевела взгляд с одного из женихов на другого — Стив светился изнутри, очевидно, до глубины души тронутый словами возлюбленного. Джеймс улыбается, пристально смотрит на Стива, ожидая услышать, какие слова скажет он ему в ответ на такую скромную истину, преследующую его всю жизнь.

— Я просто хочу сказать, что рад стоять сегодня здесь, перед тобой, что безумно рад, что мы наконец-то можем быть счастливы и спокойны друг за друга. Это чувство ни с чем не сравнится, Бак. Я всегда мечтал о мире с чистым небом над головой, где я… Где мы просто сможем быть рядом, не боясь никаких невзгод и осуждений. Где не будет ничего, чтобы нам угрожало. Я не могу поверить в то, что спустя столько лет борьбы… Мы наконец-то можем быть вместе. Просто вместе.

Элис сделала шаг вниз со ступеньки и дала им кольца. Девушка с восторгом окинула взглядом своих отцов, широко улыбнулась, и взглянула в зал, пока Стив и Баки обменивались кольцами.

— Я клянусь тебе в вечной любви. В болезни и здравии, в горе и в радости.

— Я клянусь в любви и верности. При любых обстоятельствах… Всегда.

— Можете поцеловаться, — с теплотой и нежностью в голосе сказала Элис, широко улыбаясь.

Баки поцеловал Стива, нежно обнимая его за плечи. Стив улыбался сквозь поцелуй, зарываясь руками в волосы Барнса. С разных сторон по залу разлетелись золотые конфетти, ленты, тут же отскочили пробки от шампанского, и громкие крики ликования раздались от каждого из присутствующих. Ванда тут же сделала пару фотографий, вырывая телефон из рук Вижна, Нат тут же залила в себя стакан белого вина, а Старк просто стоял и улыбался, невзначай наклоняясь к Сэму, чтобы попросить его принести ещё немного алкоголя — как ни крути, а выпить за не совсем молодых всё-таки нужно. Элис убрала подушку для колец себе подмышку, и как-то безмятежно улыбнулась. Она задумалась, что никогда не была на свадьбах, и никогда бы в жизни не подумала, что на свадьбе, по её мнению, мероприятии шумном и бессмысленном, может быть так по-семейному, по-домашнему тепло и спокойно, она никогда бы не подумала, что может быть так… Прекрасно. Вроде бы и событие масштабное, долгожданное и высасывает много сил, а вроде бы и всё очень тихо, ни одного незнакомого лица, тепло родного дома и жизнерадостность.

Столы стояли на пляже под навесом, еда была исключительно легкой и вкусной. Ванда танцевала под тихую музыку с Виженом, прижималась к нему, и ведьму явно не волновало то, что выглядят они, как два пенсионера. Роджерс смотрела на них и улыбалась, изредка переводя взгляд на Стива и Баки, что терлись носом в нос и изредка целовали друг друга в щеку. Они выглядели до безумия счастливыми. Стив решил отойти за сидром, по пути пощекотал Элис за ухо, как ребенка, а девушка громко расхохоталась, ежась и дергаясь. Стоило Роджерсу скрыться из виду, как Барнс тут же прильнул к ней, сел вплотную, и взяв за руки, начал:

— Я до сих пор не верю, что он согласился, Элис.

— Я тоже… Мне казалось, Стив предпочтет закрыться и вообще не пытаться завести с кем-то роман. А с тобой… Вы поженились, пап. Или как это правильно назвать?

Барнс вздыхает, поправляет волосы обеими руками, и с какой-то легкостью, будто он знатно напился, начинает:

— Я вообще не думал, что когда-нибудь с ним увижусь. Представь, что я чувствую, наконец-то имея возможность без опасностей и гнета пробыть рядом с дорогим человеком всю оставшуюся жизнь. Я чертовски счастлив… Меня просто переполняют чувства. Я люблю его. Пусть никогда об этом и не говорил.

— Вот иди и скажи это, недо-любовник! — пихнув Баки под бок, довольно громко говорит Роджерс. Барнс тяжело вздыхает, и вставая из-за стола, идет приглашать Стивена на танец — и вымучанно, нелепо и как-то по-детски, но приглашает уже мужа на танец. Элис чувствует себя лучшей свахой, которая только может быть.

Теперь уже две пары кружились в неспешном и нежном танце под Skylar Grey. Девушка неотрывно наблюдала за парочками, пока её не отвлекла холодная рука на плече и ласковый голос над ухом:

— Моя принцесса не заскучала? — прощебетал Лафейсон у неё над ухом, присаживаясь рядом.

— Заскучала… — говорит Элис, поправляя подол платья на колене. Локи взял её за талию и усадил себе на колени, и девушка пискнула от неожиданности, а потом просто смирилась и положила голову на плечо возлюбленного, одной рукой поглаживая его спину, а другую складывая в его ладонь, — Почему сразу не пришел? — она чуть приподняла голову, уткнувшись носом ему в ухо, а взглядом окинув Ванду, Вижена и мистеров Роджерс-Барнсов.

— Тор очень долго решался, — сказал Локи, поворачивая голову в её сторону и утыкаясь лбом в лоб.

— Ну точно не дольше, чем ты, — усмехнулась Элис. Локи закатил глаза, и девушка искренне, заливисто рассмеялась.

— Я хочу пригласить тебя на танец, — резко выдает принц, кладя руки на талию Элис. Она одобрительно кивает, и спрыгивает с него, берет за обе руки, и тащит на себя.

Живая, танцевальная, но медленная и спокойная музыка раздавалась из колонок. Если на каблуках встать на пол, то можно почувствовать, как он едва ощутимо вибрирует в темп музыке — и Элис это очень расслабляет. Она берет Лафейсона за руку, едва касаясь, кладет другую руку ему на плечо, и выдыхая, начинает плавно двигаться, смотря ему в глаза, вдыхая запах моря, она словно парит над полом — её мысли заполнены им и только им. Игривым взглядом она рассматривает его лицо — каждую морщинку, каждую волосинку и каждый изгиб. Она видит, как он едва заметно расплывается в улыбке, и прежде чем она успевает что-то сказать, Локи хватает её за талию, и сбивая с ритма, поднимает за талию и удерживает в воздухе пару секунд, а потом ставит обратно на пол.

— Так и не научилась танцевать вальс, — говорит Локи, прижимая её к себе.

— Я ни за какие гроши это не станцую. Что угодно — но не это. — бурчит Элис, кладя руки на лопатки трикстеру, а щекой прижимаясь к его груди.

Голубой цвет неба быстро растворялся в сиреневом, красном, желтом и синем. Стив и Баки нежились, держались за руки, наблюдали за тем, как садится солнце, держались за руки… Музыка уже не доносилась из колонок — оставалось только слушать крики чаек, шум прибоя, и трепетное дыхание Баки. Стив держал его за руку, крепко держал, не желая отпускать. Он поправлял его волосы, иногда показывал, как красиво садится солнце, а Джеймс и не собирался его слушать — плескался водой, страстно целовал, но не слушал. Он хотел насладиться им — его телом, его взглядом, его губами и его руками, его смехом и голосом. Обращать внимание на красоту природы и то, что место для бракосочетания они выбрали восхитительное и красивое вовсе не хотелось.

Элис, тем временем, мазала свое лицо каким-то кремом, стоя перед зеркалом в одной рубашке, которая, очевидно, принадлежала Локи, и изредка поглядывала на своих отцов — она была несказанно рада видеть их, наконец-то, счастливыми, раскрепощенными, теми мальчишками из Бруклина, о которых ей рассказывал Стив, когда она ещё совсем малышкой не могла уснуть. Девушка не могла представить что-то лучше счастливого Стива. Он сам много лет делал её счастливой — и теперь счастлив сам, с человеком, который придает его жизни какой-то особый оттенок, с которым всё выглядит лучше.

— Веснушки выводишь? — усмехнулся Лафейсон, поправляя белое полотенце на поясе.

— Ага, — улыбнулась Элис, встряхнув волосами и взглянув на Локи. Она на пару секунд застыла, рассматривая его тело. Гладкое, бледное, почти идеальное — не считая мозолей на руках. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что он принц, аристократ, или просто какой-то знатный человек, пришедший точно не из двадцать первого века.

— Прекрати глазеть на меня, — сказал принц, завязывая волосы в хвостик.

— А ты на меня.

— Ты хотя бы в одежде. В моей.

Девушка замотала головой, смотря на Локи, и тяжело вздохнув, продолжила прихорашиваться. Роджерс опять смотрела в зеркало, расчесывая волосы и заплетая их в какой-то замысловатый пучок, в итоге закрепив его двумя шпильками. Лафейсон, как и всегда, обнял её со спины, крепко прижал к себе и зарылся носом в волосы. Элис вывернулась, повернулась к нему лицом, и положив ладони ему на лопатки, уткнулась носом в яремную ямку. Мужчина задумался о том, насколько её кожа нежная, насколько её дыхание теплое, и насколько она нежная. Он тихо вдыхает это цветочно-цитрусовый аромат её волос, целует лоб, и всё это под шум моря, под крики чаек, под едва слышный шелест комнатных растений, расположенных в номере отеля. Кажется, если закрыть глаза, то перед глазами можно представить рай — и ничего, равным счетом, не изменится.

Но все его грезы перебивает довольно странный жест Элис.

— Не кусайся, — обиженно произносит трикстер, отстраняясь от блондинки.

— О чем ты задумался? — Роджерс поправила его волосы, и взглянула в глаза.

— Я задумался… О том, какую хочу свадьбу.

В голубых глазах девушки загорелся энтузиазм.

— И какую свадьбу ты хочешь? — Элис тащит его за собой и падает на кровать, потащив Локи за собой, — Громкую, пышную, и такую, чтобы Тор побил все бутылки себе о голову? — Локи смеется и ложится рядом с девушкой, обнимая её за талию, — Я вот не хочу громкую свадьбу… Хочу, как у пап — тихую, с самыми близкими и дорогими людьми рядом. А ещё я хочу белое платье… Не самое пышное, но кружевное. Длинное. Как-то, что было у моей мамы. И ещё… Я когда-то давно делала кое-что… Мне хочется, чтобы это было на тебе, когда мы будем стоять у алтаря.

— И что же это?

Элис словно одумалась, покачала головой и прижалась к трикстеру, чуть ежась:

— Забудь. Ничего, — отрезала она.

— Свадьбу придется совместить с коронацией, — перебил её Локи и взглянул в глаза, чтобы задобрить и успокоить, — Станешь принцессой.

— Я уже принцесса, — поднявшись на четвереньки и нависнув над Локи, говорит Элис.

— Я и не спорю, — улыбнулся трикстер, прижимая её к себе за талию. Девушка покорно укладывается на него так, чтобы слышать сердцебиение — её оно успокаивает лучше всяких таблеток.

На какое-то время оба замолчали, просто наблюдая за тем, как начинается шторм. Волны становились больше и больше, темнело, всё начинало шуметь — и не понятно, что именно, что громче и что страннее. Элис быстро засыпала в ненастную погоду — Локи прекрасно об этом знал, и сейчас делал всё, чтобы будущая принцесса Асгарда спокойно и безмятежно уснула. После танцев, нервов и в целом эмоционального дня всегда нужно хорошенько отдохнуть. И всё равно, что разговор не закончен — всё равно рано что-то планировать, рано о чем-то думать. Брак с мидгардкой это нечто фантастическое для Асгарда, только-только встающего на ноги после Рагнарёка.

В мире нет ничего обворожительней, чем безмятежно сопящая Элис. Локи закрывает дверь на балкон магией, укрывает Роджерс-младшую одеялом, и пытается взглянуть на то, что ей снится. Он редко это делает — только тогда, когда любопытство берет верх, или, когда он обеспокоен её мыслями, чувствами и общим состоянием.

Сейчас Элис снился бал. Тот бал, на котором они впервые появились вместе. Он приглашает её на танец, она смущенно соглашается, а после танцует — делает вид, что танцует. Бог усмехается, понимая, что во сне вовсе не тот бал — а свадьба. В Асгарде, в солнечный, но не знойный день. Она в белом платье, светится изнутри, и в голубых глазах отражается надежда — надежда на то, что дальше всё будет идти только так, как она хочет. Во сне Элис бросает взгляд на фьорды, и вздыхая, прижимается к Локи, и хрипло почему-то, произносит спокойное, уверенное, такое долгожданное «я люблю тебя».

— Я тоже люблю тебя, солнце, — говорит Локи, целуя возлюбленную в лоб на ночь, и сам не замечает, как засыпает, не обращая внимания на шторм за окном.

Когда предлагают съездить куда-то с друзьями, куда-то далеко от дома, подальше от суеты и обыденности, надо непременно соглашаться, паковать чемоданы, как ужаленный, и с грязной головой, целуя родителей в щеки и убеждая, что все будет прекрасно, бежать в аэропорт. Именно так Элис и поступила, чем шокировала Мишель Джонс и, кажется, поразила Питера Паркера до глубины души. Нед и Бетти ей были не так хорошо знакомы, как Питер и Мишель, но, кажется, недотрога-Роджерс не отказалась бы от поездки во Францию, в Париж, даже с самыми заклятыми врагами.

В самолете девушка не могла усидеть на месте, и кажется, Мишель была поражена такому раскладу — еще пару месяцев назад в Элис нельзя было хоть немного жизни вдохнуть, а сейчас она словно маленький ребенок, отправляющийся в Диснейлэнд. Такое счастье и озорство не могло не пойти на пользу, и естественно, своим хорошим настроем Элис заряжала всю компанию.

— Ты какая-то веселая для Капитана Арктики, — усмехнулась Мишель, не отрываясь от «Одиночества в сети», — Ты, по-моему, еще вчера ходила убитая. Что-то произошло?

— ЭмДжей, я еду в сердце Франции, мне что, траурное лицо сделать? А я-то могу, ты знаешь! — воскликнула Элис, ерзая на кресле, и взглянув на Мишель самой серьезной гримасой, которую только могла сделать.

— Прекрати, — расхохоталась Мишель, — Ты меня пугаешь.

— Вот и бойся, потому что я не знаю, что будет после первого глотка «Мальбека», — выпучив глаза, с детским восторгом лепечет она.

— Ты едешь во Францию чтобы напиться?

— Она из дома выходит, чтобы напиться, — подключается Пит, наклоняясь к девушкам с задних сидений.

Элис кивает, облизывая губы, словно с какой-то гордостью признавая, что оно так и есть. Девушка думает, что это всяко лучше, чем чувствовать адскую боль от пролежней, разъезжать на коляске по любимым местам, когда по ним хочется и вовсе пройтись босыми ногами, намного лучше гулять и напиваться, нежели сидеть дома и сверлить потолок глазами. Лучше, Элис думает, сверлить точно так же путеводитель по Парижу, наслаждаясь каждым мгновением, проживая жизнь на максимум, каждый день и каждый раз именно так, как ей искренне того хочется — и все это не забывая держать себя в руках, — ей, как никак, осенью двадцать один.

По прибытию Роджерс завизжала, как маленький ребенок. Наверное, энтузиазм из неё можно было черпать ведрами, и его бы все равно было много. В первый же день, расположившись в одиночном номере, позвонив Стиву и напомнив, что все хорошо, её не убьют и не прирежут где-нибудь, она потащила Питера и Мишель к Эйфелевой башне. Девушка осматривала все с невообразимым восторгом, снимала и фотографировала все, что только видит, говорила с Парижанами на французском, и кажется, была рада позировать Мишель на фоне достопримечательностей, хотя в любой другой обстановке она бы уже через две минут жаловалась на затекшие ноги и ветер, раздражалась от просьбы повернуть голову или чуть изменить положение пальцев.

Под конец дня Элис таки затащила оставшихся с ней Бетти и Мишель на дегустацию вина — и надо признать, французское вино действительно отличается на вкус от того, что продают в Америке, даже в лучших винных магазинах. Оно слаже, крепче, чувствуется, что ему не один десяток лет и виноград и правда был лучшим. Элис даже не заметила, как опьянела, и почему-то она была в разы пьянее Бетти и Шелли, что сопровождали ее до номера, в котором она, кстати, спала одна — её не шатало из стороны в сторону, ей не становилось слишком хорошо или слишком плохо, скорее, её клонило в сон и она чувствовала некую расслабленность. Дойдя до номера, Роджерс тут же плюхнулась на кровать, написала Стиву и Баки, что ложится спать, выложила пару фото, и обняв подушку, уткнулась в нее носом и, казалось бы, мгновенно ощутила, что проваливается в сон, но чувство сонливости и успокоения перебила холодная рука, плавно обвивающая её талию со спины. В полудреме Элис прижалась к такому же холодному телу, чуть поежилась и сладко промычала.

— И с каких пор ты так спонтанно отправляешься в путешествия по Европе? — ожидаемо раздался голос возмущенного Локи.

— С тех пор, как я Элис Роджерс-Барнс, и ровно до тех пор, пока я не Элис Лафейсон, — промурлыкала та, поворачиваясь к трикстеру лицом. Она уткнулась носом ему в грудь, а он провел ледяными пальцами вдоль её ребер, отчего её тело, чуть более теплое, чем обычно, очевидно, от палящего Парижского солнца, покрылась мурашками величиною с кулак. Локи вздохнул, понимая, что количество решений его «проблем» только что снизилось до одного.

В коридоре послышались шаги — тихие, но шкрябающие по полу, словно кто-то в полусне надел шлепки и решил пройтись до туалета. Но Мишель Джонс, являющаяся причиной звука, явно выходила из совместного с Паркером номера не для того, чтобы сходить в туалет, раз забрела она к Элис. Девушка поправляет копну кудрявых волос, и без стука открывает дверь в номер настежь. Её глаза тут же округляются, Шелли прикрывает рот рукой, чтобы не запищать, и тихо сползает на пол, опираясь о дверной косяк.

На кровати мирно сопела Элис, прижимаясь вплотную к богу обмана, одетому довольно просто, но со вкусом. Локи зарывался носом ей в волосы, неаккуратно разбросавшиеся по всей подушке, его руки были сомкнуты в замок где-то на пояснице блондинки, и с каждым её вздохом прижимались к её телу всё сильнее и сильнее. Мишель почти сразу узнала создание, которому Элис позволяла так близко к себе находиться, через пару секунд она поняла также и то, что раз Роджерс-младшая не отталкивает его от себя, то, очевидно, что вместе они довольно давно — заслужить любой кредит доверия любого Роджерса очень сложно, — а это значит, что Элис очень много ей не рассказывала, а это приводит Джонс к выводу о том, что до утра, или хотя бы до рассвета, ждать ни в коем случае нельзя, и выход только один: будить Роджерс и пытать её до изнеможения.

— Твою мать! — горланит Джонс на весь коридор, разбудив Локи и Элис, заставив из практически синхронно приподняться и взглянуть в сторону двери, — И это, значит, вот этого вот ты от меня скрывала лет… — Мишель начала быстро считать на пальцах годы от их выпускного до поездки во Францию, — Пять лет?! Ты монстр, Элис!

И в Мишель летит подушка.

Всю ночь Джонс не могла отцепиться от Роджерс, не давала ей спать и отдыхать, постоянно дергая и суя свой любопытный нос во всевозможные случаи и моменты её жизни за последние несколько лет, выпытывая, принимал ли Локи Лафейсон в них участие. Сам трикстер, словно кот, расположился у Элис на коленях, вытянув руки вперед и изредка издавая довольное мычание, прижимаясь к ней сильнее и сильнее. Кажется, ему ласкало эго то, что Элис помнит каждую минуту, проведенную с ним, но абсолютно не в силах вспомнить тот год, что провела без него. Но и в то же время, он жутко расстраивался из-за того, что без него Роджерс-младшая чувствует себя неполноценной, опустошенной и ненужной, пусть её и окружает заботливая семья, дорогие ей люди и друзья — подавляющее их большинство были рядом в тот год, но в любом случае, девушка провела его словно в холодной воде под толщей льда, в ожидании, когда же он, наконец, оттает, в полном неведении, что происходит на поверхности.

Элис встретила утро, как она и ожидала, в компании одиночества, а не Лафейсона, на что лишь раздраженно вздохнула, в очередной раз напоминая себе о словах, вычитанных на одном из форумов: «Он ветреный, и скорее всего, просто играет с тобой, и рано или поздно, но он тебя оставит, как поношенную куклу», и в последнее время, Роджерс старалась готовить себя к мысли о том, что так и будет — сколько бы он ей в вечной любви не клялся и сколько бы раз не обещал сделать её своей. Девушка одевалась, с некой грустью смотря на каждый предмет одежды, а в особенности грустно ей было замечать кольцо на безымянном пальце, которое подарил ей Локи. Словно оно было пустышкой и ничего не значило.

Но все её сомнения и раздражения падают куда-то в бездну, когда со спины её обнимают холодные руки. Элис вздрагивает и оборачивается, чуть вскрикивая от неожиданности. Она смотрит на Лафейсона, широко улыбающегося и зажмурившегося, немного хихикающего, и улыбается ему в ответ, целует в щеку, и опускает глаза чуть ниже — и видит, что кроме полотенца на нем нигошеньки нет. Манит? Естественно. Но надо держать себя в руках.

— В следующий раз, когда проснусь без тебя, ты проснешься без головы, — шикнула Элис, демонстративно поворачиваясь к нему спиной.

Локи тяжело вздохнул, сделал максимально серьезное выражение лица, и взглянул на Роджрес-младшую так, как обычно в фильмах смотрят на предмет своего воздыхания. Но в его взгляде виднелся и некий кусочек печали, такой незаметный, и скорее уже привычный, что Элис даже не придала ему значения. Он знал каждую мелочь, о которой она когда-либо задумывалась. И сомнения в нем тоже не были тайной. Ещё его мать подметила, что он видит, что чувствуют все, кроме него самого. И сомнения Элис в нем тоже не являлись для него какой-то тайной или секретом, а вот его переживания и попытки понять, что же делать, чтобы не загубить жизнь ей, и чтобы, при этом, делать её счастливой, обязаны остаться за кулисами.

— Не осмелитесь, мисс Роджерс, — произнес он, целуя её в лоб. Его волосы немного влажные, от них пахнет какими-то хорошими духами, как и от всего его тела, но волосы всегда пахли по-особенному — Элис уткнулась носом ему в ключицу, а потом чуть приподняла голову, чтобы ощутить этот холодный аромат — то ли мяты, то ли просто свежей травы.

— Почему это? — тихо сказала Элис, смотря ему в глаза.

— Потому что вы слишком сильно меня любите, — с хитростью в голосе прощебетал трикстер, крепко целуя возлюбленную в уголок глаза, — Потратите на меня пару часов своей жизни?

Эдис вздыхает, и без сомнений, без дрожи в голосе, уверенно и твердо произносит то, что, наверное, звучит не на каждом свадебном алтаре:

— Хоть целую вечность, — она опускает уголки губ, наблюдая за тем, как Локи, кажется, начинает светиться изнутри, если не загораться вовсе от её слов.

Весь день они и впрямь проводят вместе, словно что-то нераздельное и неразлучное. Элис не может оторвать взгляда от него — хотя вчера ей хотелось посмотреть на фонтаны, походить по тихим улочкам, заглянуть в пекарню или кафе, чтобы попить знаменитый французский кофе и отведать круассанов с клубникой, но сейчас, в данный момент все её мысли поглощены им, им и только им.

На улице, по которой они сейчас прогуливались — вдвоем, наедине, без лишних глаз и людей, — играла громкая музыка. Скрипка, альт и контрабас с виолончелью, играют под небольшой сценой под крышей — очень гармонично, что-то грустное и романтичное. Головы Роджерс и Лафейсона тотчас же посетила одна и та же мысль — такую музыку надо играть вечером. А ещё лучше ночью, когда гирлянды, что висят над их головами, светятся, словно звезды в ночном небе, когда фонари, что стоят тут возле каждого окна, освещают сине-сизые дома и силуэты города влюбленных своим теплым светом, когда улица пахнет как-то волшебно, когда в воздухе шумит тишина, от которой кажется, что в мире остались только они вдвоем. И никто больше никому не нужен. Когда остается только ждать рассвета и наслаждаться каждый другим, впадая в забвение и запирая себя в золотой клетке, что создают внеземные чувства.

Локи в голову приходит странная идея. Как он сначала подумал, свойственная только мидгардцу — пригласить Элис на танец. Он смотрит на её восторженный взгляд, и кажется, даже слышит, как её сердце стучит — словно мелодия ей знакома, словно она занимает важное место в её жизни. Лафейсон тревожится, и аккуратно касаясь кончиками пальцев её плеча, привлекает её внимание, и когда видит заинтересованный взгляд голубых, словно крылья бабочки*, глаз, то наклоняется к Элис и тихо шепчет ей на ухо:

— Ты так слушаешь эту музыку, словно она тебе знакома… Что это за мелодия?

Элис помотала головой, а потом взглянула на Локи.

— Просто жутко нравится, — сказала Роджерс-младшая, — Мне всегда нравилось слушать инструменты вживую. Это… захватывающе. Словно переносишься в какой-то другой мир, где нет ничего тяжелого или болезненного. Только искренность и чувства. Это незабываемо. Я будто впадаю в забвение.

Локи хмыкнул и с легкой ухмылкой взглянул на неё, а после взял за запястье, плавно скользнул рукой по её ладони, схватил за пальцы, и чуть отстранившись, закружил, после уронил себе на руку. Шокированная блондинка уперлась рукой ему в грудь, схватилась за пиджак и оторвала одну ногу от земли. В её глазах прямо читался вопрос: «Какого черта ты, Лафейсон, творишь?».

— Вы не откажете мне в танце, мисс Роджерс?

— Только не вальс, ради всего святого, — мотает головой Элис, и полностью поддаваясь Лафейсону, выпрямляется.

Он вертит ею, как хочет, а она отдается танцу с таким желанием и страстью, что этим и заражается, кажется, самое холодное существо во всех девяти мирах, и не в силах проиграть ей в своем пламени, разгорающемуся внутри с каждым прикосновением и погасающему с каждым отстранением. Стоит Элис прекращать касаться его, хлопая в ладоши или маня к себе, как он буквально сходит с ума — подхватывает её, кружит, тут же притягивает к себе, и чем ближе их лица после каждого такого отдаления, тем сильнее соблазн остановить танец страстным французским поцелуем, а продолжить где-то в номере, на кровати или у стенки, но совсем уже не танец, а что-то другое…

Она с отдышкой прижимается к нему. Её руки у него на плечах, скрещены за спиной. Локи утыкается лбом ей в лоб, улыбается, чувствуя, что она запыхалась. Девушка касается рукой его щеки, а потом ногтями почесывает подбородок, словно он кот — и принц поддается ей, промурлыкав:

— Великолепно танцуешь, Элис.

— И не вальс… Заметь… Принц, — усмехнулась Элис, всё ещё не в силах отдышаться.

В Париже совсем не холодно, в отличие от Нью-Йорка или Асгарда, и Роджерс заметила это чуть ли не с первых мгновений. На улицах всегда много людей, и пустынно, она предполагала, только по ночам. Так на самом деле и было чем ближе к ночи, тем тише и прохладнее. Заметила она это ещё тогда, когда они с Локи сидели в одной из кофеен. Просто сидели — любовались друг другом, говорили ни о чем, словно поговорить не о чем, и пили кофе с каким-то приторным вкусом ванили. Уже тогда, когда он не касался её кожи очень долго, Элис заметила холодок, что иголками покалывает плечи, руки, и шею. Именно тогда, когда замерзать начала шея, девушка распустила волосы. Лафейсон любил, когда она распускает волосы — это прибавляло ей статности и ещё сильнее притягивало. Светлые локоны лежали на плечах, переливались бежевым и лимонным оттенками, делали Элис ещё бледнее и элегантнее. Полоска солнечного света упала на её лицо и подчеркнула веснушки, которое каждое лето разгорались и становились ярче, замазывает она их или нет.

— Ты выглядишь прямо как на том фото, — усмехался Локи, прожигая её взглядом.

— На каком? — Элис поправила волосы.

— На том, которое с собой носит твой отец.

И она тогда тяжело вздохнула, наклонилась к нему и поцеловала. Просто так — захотелось. Она тоже долго прожигала его взглядом, и тоже замечала, как блестят его волосы, как светятся его глаза и кожа, словно он вампир из «Сумерек», а не принц Асгарда. Но в голове, надо признать, тогда, как и сейчас, как и утром, витало некое сомнение — а долго ли этой сказке длиться? Она смотрит на него, буквально тонет в его глазах, не может прекратить касаться, но все равно… Элис чувствует, будто что-то не так. И это самое «что-то не так» — это осознание того, насколько они далеки друг друга. Локи постоянно прячется от нее в другой части света. Роджерс не может трогать эти волосы тогда, когда ей вздумвется, не может смотреть в эти глаза каждое утро, поосыпаюсь и сладко потягиваясь в постели. Даже спят они в разных кроватях. Девушка смотрит перед собой и полностью погружается в свои мысли, словно подводная лодка на дно. Но её отвлекает Лафейсон:

— Знаешь, а я ведь знал, что ты будешь в Париже, — Бог прижимает её к себе вплотную, и Элис громко выдыхает, чувствуя через платье, какие же ледяные у него руки.

— Знал? Откуда?

— Не важно, — усмехнулся он, — Просто… Я кое-что подготовил. Специально для тебя.

— Специально для меня?

— Да. Такого ни у кого больше не будет. Ты готова?

Девушка кивает, хлопая резницами и расплываясь в улыбке.

— Тогда закрой глаза.

И Элис закрывает их. И через несколько мгновений чувствует, как в спину ей дует холодный ветер. Элис тут же хватается руками за плечи, начинает растирать их, но глаз не раскрывает. Локи накинул своей пиджак ей на плечи — теперь намного теплее. Роджерс-младшая поправляет прядь волос, что выправилась из-за уха и поднялась в воздух, чем защекотала ухо. На лице непроизвольно появилась едва заметная улыбка. Девушка почувствовала теплое дыхание Локи у себя на шее, и не выдержав, распахнула глаза, после чего восхищенно ахнула, попятившись назад, ему навстречу. Они были на самой верхушке Эйфелевой башни, куда не ходят лифты и где редко бывают люди. Элис взвизгнула от восторга. Париж, погружающийся в сумерки, был словно на ладони. Лафейсон наблюдал за её эмоциями, обнимал со спины, и точно так же, но где-то в глубине души, восхищался прекрасным видом, но не столько Парижа, сколько неба — оно напоминало какой-то асгардский алкогольный кокйтейль, на вид приятный, пастельных оттенков, но на деле способный уложить лошадь. Точно так же и вид вечернего неба, что переходит в ночное — пьянит своей гразиозностью и неаккуратностью одновременно. Все закаты — игрушка дьявола.

— Это… Это… Боже… — терялась Элис, после каждого слова оборачиваясь на Локи.

— Волшебно?

— И неповторимо, — добавила девушка, взглянув в глаза трикстера, — Прямо как ты, — она поправила его воротник, — Волшебник… и один во всей вселенной, — после чего она встала на носочки и коснулась своими губами его губ, благодаря за сюрприз перекрестным поцелуем.

Позади Локи стоял небольшой круглый столик с двумя плетенными стульями и двумя винными бокалами. Мужчина отодвинул для возлюбленной стул, открыл бутылку того самого «Мальбека», о котором Элис грезила еще в самолете, и разлил по бокалам. Локи сел напротив неё, взяв бокал и вздохнув, будто собирался произносить тост, но его мысль перебила Роджерс:

— За что выпьем?

На кончике языка отплясывали самые «лучшие» пожелания. Локи было, что ей сказать, после того, как она засомневалась в искренности его намерений сегодня утром. Но как истинный принц, Бог обмана и лжи, Лафейсон сдержал себя в руках. Отчасти:

— Знаешь… Мне бы хотелось выпить за уверенность. Друг в друге и каждого в самом себе.

— Это ты к чему? — она чуть изогнула бровь, болтая красным полусухим в бокале.

— К тому, что чтобы там в твоей голове не происходило и какие бы отвратительные мысли туда не закрадывались, я все равно люблю тебя. И всес сердцем желаю сделать тебя принцессой. Пусть и не сейчас.

— Тогда… — Элис вздыхает и ехидно улыбается, в который раз понимая, что Лафейсон всегда на чеку, и провести его вещь невозможная, — За тебя. Потому что ты вселяешь в меня уверенность, стоит мне только немного разочароваться.

— И за тебя тоже, — добавил он, ерзая на стуле.

— За нас, — она коснулась бокалом его бокала и выпила все содержимое залпом.

— Кстати… В прошлый раз, когда речь заходила о нашей помолвке, Тор почти дал согласие, — Элис взбодрилась и подняла взгляд с бокала вина на Локи, — Нас перебила Брунгильда.

— То есть… Это намек на…

— Это прямым текстом, как вы говорите, — усмехнулся Лафейсон, поправляя её волосы, растрепавшиеся от ветра. Элис легко улыбнулась, смущенно опустила глаза и отпила немного из бокала. Вино было восхитительным, и явно было откуда-то из Асгарда, а этикетка — для поддержания атмосферы.

Девушка отвела взгляд в сторону Парижа, что расстилался под ними, словно какой-то пестрый, аккуратный ковер в детской. Тона заката всё темнели и темнели, превращаясь в ночь, а Элис все сильнее и сильнее утопала где-то в своих мыслях и воспоминаниях, подобно тому, как Париж утопает в свете фонарей, гирлянд и фар, подобно тому, как зажигается Эйфелева башня.

— О чем думаешь, принцесса?

Элис вздыхает, и без зазрения совести говорит, как есть:

— Моя мама много рассказывала мне про Париж, — начала Элис, положив руки на стол, — Она играла на скрипке, и когда папа был в командировке здесь… Мама играла на улице, а папа шел на собеседование. Тогда они познакомились. А потом, через много лет, опять прилетели в Париж… Маме надо было выступать. И именно после выступления папа узнал, что у него буду я. Третья дочь, — Локи накрыл её руки своими, и Роджерс бросила на него свой грустный взгляд, — Они рассказывали мне столько о Париже, о Франции… О музыке и технике… К десяти годам я была просто одержима Парижем! Я так мечтала пройтись по улицам с родителями, услышать от них разные истории об их встречах, свиданиях, прожить это всё вместе с ними, ощутить себя в колыбели их любви, как асгардцы говорят. Но… Всё оборвалось. Это всё равно, что скрипка расстроится в самый разгар композиции. Мне жутко их всех не хватает… — она шмыгнула носом и спрятала мокрые глаза под руку.

— Элис, ты не должна здесь плакать. Это Париж. В нем случаются много историй, и у них у всех разный конец — у каких-то хороший, у каких-то чудовищный. Самое главное — сделай свою историю такой, какой хотелось бы тебе… И такой, чтобы не разочаровать их, — погладил её по щеке Локи, и печаль будто рукой сняло. Она кивнула, безмолвно подтверждая и соглашаясь с каждым его словом. Девушка взглянула на него, замурлыкала и прижалась к руке, чтобы успокоиться. Элис не раз задумывалась о том, что когда рядом с ней Локи, все тревоги будто рушатся, теряют всякое значение. Роджерс-младшая считала. Что именно это чувство и есть любовь — именно отсутствие тревоги и печали почувствовал её отец, когда впервые услышал, как играет на скрипке её мать.

Бутылка вина была выпита за пару минут, и сомнений не оставалось — оно точно было асгардским, терпким, крепким и пьянило с полглотка. Весь путь к отелю Элис сходила с ума, много улыбалась и смеялась, вешалась на Лафейсона, страстно его целовала, неаккуратно касалась его шеи, прижималась к его ледяной коже, хотя будь она трезва, она бы непременно отскочила. А быть может, девушка просто позволила себе вольность, и вспомнив, как сильно за ним скучала, не хотела ограничивать себя в проявлении чувств. Да и на худой конец, у неё свидание — она может позволить себе всё, что только хочет.

Локи прижимал её к стенке, страстно целуя, зарываясь руками в волосы, не желая отпускать. Пока они оба пьяны, пока Элис не оттолкнет его, если он ляпнет что-то не то, или слишком больно укусит. Он резко отстранился от неё, на какое-то время прекратил, вглядываясь в её дикие глаза, в которых горит какой-то животный огонь. Она тяжело дышит, и Лафейсон впивается губами в её шею, расстегивая платье со спины. Роджерс легонько отталкивает его, усмехаясь, говорит:

— Дотерпи до номера, ненасытный мой, — она коснулась изящными пальцами его шеи, провела ими до челюсти, и крепко поцеловала в губы, не церемонясь, делая поцелуй настолько глубоким, насколько это возможно. Свободной рукой она искала дверную ручку, чтобы попасть в номер и поддаться искушению, позабыв, что на них смотрят камеры, что мимо них могут проходить люди. Другой рукой Элис притягивает его к себе за галстук, впиваясь пальцами в хлопковую ткань.

Дверь номера распахивается, и Локи с Элис заваливаются в него с грохотом, громко целуясь и хватая друг друга за разные части тела, не в силах устоять на ногах под действием алкоголя. Трикстер вновь прижимает её к стене, скользнув рукой от ягодицы до колена, приподнимая её ногу. Злосчастная туфля слетает с этой ноги, а после и с другой, и Роджерс подпрыгивает, обвивая ногами его торс. Распахнув глаза, Элис хотела увидеть перед собой кровать, пустую кровать с белоснежными простынями, в сторону которой она толкнет Лафейсона, повалит его, и снимет уже этот раздражающий пиджак, и сделает с ним всё, что ей только в голову придет, но…

На кровати уже нежились Питер и Мишель. Парень, голый по пояс, гладил смуглые щеки подруги, нежно целуя её в губы, а Джонс зарывалась пальцами ему в волосы, растрепывая их. Роджерс возмутилась такому раскладу, пусть где-то в глубине души и была рада за подругу, что набралась смелости для такого шага — и видимо, перебрала.

Элис тут же отстранилась от Лафейсона, застегивая платье и поправляя испорченную укладку.

— Джонс, мать твою!

ЭмДжей тут же отстраняется от Питера, с какой-то неуверенностью смотря на Роджерс.

— Мы перепутали номер? — безмятежно спрашивала она, пока Питер, сразу же сообразив, что это к хорошему не приведет, собирался. Мишель точно выпила. И вряд ли мало — Шелли не умеет пить. Вот вообще.

— Теперь твоя очередь рассказывать, что ты от меня скрывала, Мишель Джонс, — сказала Элис, сложив руки на груди.

— Очень долгая и неинтересная история, Кэп, — сказал Питер, — Не рекомендую.

— И у нас нет времени её слушать, — схватив Роджерс под колени и закинув себе на плечо изрек он.

Элис хихикала, снова отдаваясь своим эмоциям и чувствам — этой ночью будет только она и он. И исключено, что кто-то ещё.Примечание к частиДолгожданная часть после долгого отпуска, надеюсь, вы оцените по достоинству!

Действия происходят примерно после событий фильма "Вдали от дома")

— Это действительно жутко больно… Ай… — стонала Элис, сильнее цепляясь рукой за одежду Локи и прижимаясь к нему, будто надеясь, что это облегчит боль, и ведь в некоторых случаях действительно облегчало, помогало, но сейчас, почему-то, укус какой-то мидгардской собаки не мог компенсироваться объятиями любимого, даже немного.

— Мы почти на месте, Элис, потерпи немного. — спокойно сказал Локи, прижимая Элис к себе и не давая ей заплакать от боли.

— Напомни, пожалуйста, почему мы идем не к придворным врачам, а… сюда?

— Потому что я не хочу закатывать брату истерики, да и здесь… здесь будет действенней.

— Уверен?.. — вновь простонала Элис, — Я вот нет…

— Не доверяете мне, принцесса?

Девушка тяжело вздохнула и уткнулась лбом ему в шею, с какой-то особенной нежностью потираясь о неё носом, будто это действительно помогало унять боль в кровоточащей руке. Она будто безмолвно не согласилась с его словами, и тихо признала, что её возлюбленный — дурачок.

Локи постучал в дверь небольшого дома с крышей из рыжей черепицы, окна его были зашторены так, что ни один лучик света не попадал наружу — так выглядели либо дома, которые покинули, либо дома, в которых уже давно и крепко спят. Элис смутилась, приготовившись к тому, что после того, как дверь откроется, она выслушает в свой адрес и адрес Асгардского принца кучу упреков, оскорблений и прочих не самых приятных слов, но после того, как дверь отворилась, а в глаза Роджерс-младшей ударил яркий, желтоватый свет, послышалось лишь удивленное «ах», а после него добродушная на вид женщина, по земным меркам лет сорока, затараторила:

— Добрый вечер, принц. Какими судьбами ко мне пожаловали?

— София, давай без официальностей… — выдохнул Локи, — Знаешь же, я не слишком их люблю.

— Ладно. Так что случилось? Кто это?

Элис кашлянула, взглянула на Локи, а потом перевела взгляд на Софию. Девушка отметила, что София выглядит на удивление бодрой, но не могла понять, почему она не спит в двенадцать ночи. На её вопросы ответил детский вопль, такой знакомый ей ещё с глубокого детства:

— Ма-а-ам! Себастиан меня обижает!

София закатила глаза и тяжело вздохнув, бросила:

— Проходите и говорите, что случилось.

Девушка опасливо уставилась на свою руку, другой, здоровой, обнимая Локи за шею. Элис всегда боялась врачей. До чертиков. Постоянно отказывалась от прививок, и посещала больницу в самых крайних случаях, когда лечение дома не приносило абсолютно никаких результатов. Сейчас она задумалась о том, что вообще зря вышла на улицу, могла бы просто посидеть дома и не быть укушенной, Лафейсон бы не поднял паники и ни к кому бы её не потащил, и не пришлось бы сейчас любоваться склянками, словно из средневековья, и шприцами, таблетками, всем… этим.

Где-то в глубине дома шумели дети, и судя по тому, как ласково лекарка с ними говорила, это были её дети. Роджерс это немного успокоило, но стоило ей взглянуть на свою руку, как она сразу же вжалась в кресло, в которое её заботливо усадил Локи. Представляя грядущие процедуры, она не могла угомониться и совладать с собой. София вошла в комнату и начала мыть руки. Элис лишь перевела на неё взгляд, как перепуганный кот, и ожидала худшего.

— Да что ты так дрожишь? Я выгляжу, как хирург?

— Немного… — сглотнула Элис.

Женщина усмехнулась и обернулась. Красно-карие глаза с каким-то интересом рассматривали девушку, в них буквально читалось умиротворение и успокоение.

— Понимаю, не самым приятным будет смотреть на то, как в твоей ране роется незнакомый человек, но… Придется. Я лечила Локи, когда у него была сломана шея… Он точно такой же был, как сейчас помню. Моим мальчикам сразу же приглянулся.

— В-вашим мальчикам?..

София усмехнулась, закатывая рукав Элис и поправив свои рыжие кудри, ответила:

— Себастиан и Уильям. Увидят тебя — сразу накинутся, — тараторила она, промывая рану каким-то синеватым раствором. Элис поморщила нос, более-менее расслабившись в кресле, и смотря на весь процесс с увлеченностью, — Поэтому их сейчас развлекает Локи. Хочешь чаю, кстати?

— Не откажусь, — сглатывая произнесла мисс Роджерс, наблюдая за тем, как мазь с руки женщины оказывается на её укусе, проникает в рану и будто склеивает её края. Зрелище не из приятных — но если Элис задалась целью в следующем году стать, наконец-таки, Асгардской принцессой, то придется привыкать к Асгардской медицине и подобным странностям.

Стоило Софии отчалить за чаем, как к Элис тут же подкрался маленький кареглазый мальчик, и встал перед ней, вглядываясь в черты лица. Он смотрел с особой заинтересованностью, любопытством, словно изучая новых и невиданных до этого существ. Роджерс улыбнулась ему, и жестом предложила сесть ей на колени — такого внимания со стороны детей она никогда не была против, наоборот, ей было приятно, что она нравится малышам — она нескучно проведет время, а родители ребенка, с которым ей поручат сидеть, побудут вместе. Стив даже как-то пошутил, что ей было бы неплохо пойти работать гувернанткой в Белый дом, на что Элис лишь с недоумением улыбнулась. Малыш забрался ей на колени, обняв за плечи и рассматривая лицо.

— Ты точно мидгардка? — спросил, судя по всему, Уильям, опустив голову чуть влево, — Ты не выглядишь, как мидгардка.

— Спасибо, — тихо сказала блондинка, обнимая мальчика свободной рукой.

— Ты его невеста? — показывая пальцем на то место, где, предположительно, находился Локи, спросил мальчишка. Элис поразила прямолинейность мальчика, его открытость — дети, обычно, много стесняются, когда узнают, что Элис, возможно, будущая принцесса или что Локи — принц Асгарда. Но дети Софии явно были не из таких.

— Ещё нет, — улыбнулась девущка, взглянув на Лафейсона, на плечах которого сидел Себастиан и пытался вырвать ему волосы, — Как думаешь, если он предложит выйти за него замуж, стоит ли соглашаться? — она взглянула на мальчика с любовью и поцеловала в лоб.

— Стоит, конечно стоит, — сказал он в маминой манере — тараторя и плюясь слюнями, — Он хороший… Это только кажется, что злой и раздраженный. Это маска, но он её снимает. Он правда хороший и очень любит тебя. Помню… Помню, когда мама его лечила, он рассказывал нам много про тебя. Не знаю, сказки это были или нет… Я уже не верю в сказки. Думаю, он говорил правду.

— И что же он говорил? — закусив губу и улыбнувшись, наклонилась к мальчику Элис.

— Что очень любит тебя. И что у вас всегда будет «долго и счастливо».

Девушка смущенно опустила глаза, взглянула на Локи из-под ресниц, не в силах не заметить, что он с дремающим мальчишкой на руках выглядит очень мило, и прижала к себе младшего брата того мальчишки, крепко-крепко, и кажется, через пару секунд он уже уснул, просто прислушавшись к стуку её сердца. Если верить рассказам родного отца Элис — именно так она и засыпала на ком угодно, слушая биение сердца.

— Так ты, я смотрю… — начала Элис, подняв голову, — Сказочником заделался? — она улыбнулась, кажется, позабыв о боли в руке. В комнату, через маленькое пространство между Локи и дверным косяком, протиснулась София:

— Да он всегда им был, ей богу. Держи чай — от него полегчает. — женщина принялась перематывать больное место, — Ой, он тебя не замотал? Локи он очень сильно выматывал… Да, Локи? — обернулась лекарка, завязывая бантик из концов марлевой повязки.

— Нет, София, — он закатил глаза, — Я в сотый раз говорю, что твои дети — ангелы, в отличие от меня и моего брата в отрочестве. Мы те ещё дьяволята были… — усмехнулся Лафейсон, и посмотрел на свою возлюбленную с волнением в глазах. Элис кивнула ему, без слов объяснив, что всё хорошо.

Женщина отстранилась от руки Элис, и полезла искать что-то в ящике рядом с креслом. Это была какая-то не очень приятная на вид таблетка, которая через пару мгновений уже оказалась в желудке у Элис.

— Потерпи немного. К утру всё затянется, абсолютно. И шрамов не останется. Попей чаю и ложись спать. По домам я вас не отпущу — уже поздно. Ясно, Элисса?

Девушка кивнула, но немного смутилась — непривычно ей было слышать своё имя на асгардский лад. Элис бросила взгляд на Локи и улыбнулась ему — невольно, как на автомате она иногда переводила на него взгляд. Просто чтобы убедиться, что он не оставил её, что он рядом, что он протянет руку помощи в случае чего. Его поддержка для неё было самым важным для спокойного, не стрессового существования — как для любого человека воздух, как для королевства его король.

Уже через пару минут Элис лежала на кровати, придвинутой практически вплотную к окну, поглаживая волосы маленького мальчика. Что умиротворенно сопел к неё на груди, а сбоку от неё лежал Локи, на руке которого так же спокойно и безмятежно сопел Себастиан. Он любовался Роджерс-младшей, которая сосредоточенно, по-матерински тепло, поправляла мальчишке волосы, взъерошивая их и поправляя вновь.

— Откуда ты их знаешь? — не отрываясь, спросила Элис, в опущенных и блестящих глазах которой отражался снег, падающий за окном.

— София вытащила меня после того, как Танос… Ты знаешь, что Танос. А мальчики… Я не знаю, с каких пор меня любят дети. Обычно, дети меня шугались.

— Где их отец?

— Погиб во время Рагнарека. Я тысячу раз перед ними извинялся, когда узнал, что во время того, как я прохлаждался на Сакааре, тут гибли люди… Но, знаешь, они не зачерствели. Такие же дети… Обычные дети. И не скажешь, что ещё вчера скорбили… Один, например, прямо сейчас отдавит мне руку. — последнюю фразу Локи тихо прорычал, будто желая, наконец-то, сменить тему на что-то более позитивное. И у него получилось — Элис немного приулыбнулась, и поцеловала внезапно замычавшего мальчика в лоб. Он сильнее прижался к ней, сжал её одежду, будто детеныш греется о мать-медведицу.

— Так что ты им такого рассказывал, что они спрашивают, не твоя ли я невеста? — девушка повернулась на бок, укладывая мальчика под одеяло и почесывая пухлую щеку, покрытую тонкими капиллярами. Она улыбалась во все тридцать два зуба, желая будто услышать что-то такое, что улучшит её состояние и будет более приятным, нежели таблетки.

— Я просто рассказывал им сказки. Ну, как сказки… Наши с тобой встречи, но в сказочном виде.

— Например? — Роджерс-младшая поежилась, обняла малыша и приготовилась внимательно слушать Локи.

— Ну… Я рассказывал про то, как мы встретились.

— И как же? — усмехнулась девушка. Истории нелепей для сказок она придумать и не могла.

— Мы встретились на балу для знати, на котором ты была капитанской дочерью. Нам было запрещено подходить друг к другу, но, нарушив все запреты, мы уединились, говорили час, второй, третий… И оба понимали, что, возможно, видимся в последний раз. И все закончилось тем, что стоило нам влюбиться, и нас обоих разлучили… И больше всего на свете мы боялись того, что больше не встретимся. Но встретились… И….

— Жили долго и счастливо?

— Да, жили долго и счастливо. — улыбнулся Лафейсон. Роджерс младшая любила видеть его улыбку, любила осознавать, что делает любимого человека счастливым, иногда казалось, что счастливейшим из счастливых. Стоило ей вспомнить, задуматься о том, что он пережил до неё — а она до него, — как в душе начинало просыпаться спокойствие, смелость и уверенность. Она прямо сейчас, и каждый раз, когда получалось, благодарила жизнь за такой подарок судьбы, как Локи. Далеко не идеальный, но любимый. Очень любимый и самый для неё дорогой.

Они ещё долго лежали, убаюкивая и охраняя сон чужих детей, которые, кажется, за вечер жутко к ним привязались, и завтра утром не захотят отпускать, наблюдая друг за другом и касаясь друг друга, поправляя волосы, одежду, держась за руки… А за окном разбушевалась метель. Укус у Элис почти не болел, лишь изредка чувствовалось, как затягиваются раны, и она немного дергалась, но, тут же чувствуя ладонь принца на своей щеке, успокаивалась и утыкалась лбом ему в шею — благо, дети лежали так, что не мешали им быть так близко, как только хочется.

— Элис… — внезапно прошептал Локи, когда Роджерс-младшая почти спала.

— Да?

— Знаешь, какую сказку я бы рассказывал нашим детям? — Элис подняла голову, с вопросом в глазах смотря на хитрое лицо Локи. Буря за окном бушевала и свистела, Элис вспомнилось, как в такие снегопады в Нью-Йорке отец брал всю семью в охапку, усаживал на большой диван, брата Элис и саму Элис садил себе на колени, а старшие сестры садились на колени матери, которая, в свою очередь, клала голову на плечо отца, и папа начинал рассказывать о том, как он встретил их мать, как они поцеловались после кино под дождем, как папина собака укусила её, как дедушка выгонял его из дома зонтиком… Локи положил свою как всегда ледяную руку на лопатку, но Элис, почему-то, почувствовала тепло, даже жар, который исходил бы от камина, от огня, бушующего в клетке из стальных прутьев, коим в первые минуты их встречи был и Локи. Воспоминания о прошлом лавиной окатили Роджерс-младшую, она прижала к себе ребенка, а принц вздохнул и начал свою историю:

— Давным-давно, на межи двух королевств, жил-был одинокий принц… У него, казалось бы, была крепкая, дружная семья, все богатства всех девяти миров были на расстоянии вытянутой руки, ему были открыты тайны каждой души, кроме своей собственной… Однажды, принц решил нарушить один-единственный запрет, впервые в жизни поступить не по воле своего отца, а по своей собственной, узнать правду о самом себе, но… в наказание за свое любопытство и желание быть большим, чем он являлся на самом деле, принц попал в ловушку, из которой, ему казалось, не было выхода… Он вернулся из неё, и чуть было не уничтожил тот мир, из которого была простолюдинка. Она была… простой, ничем не обыкновенной, но вырвавшись из заточения на несколько часов, принц понял, что по уши влюбился в неё. Он понял, что эта простолюдинка, из другого мира, это всё, в чем он нуждается. Ради неё он был готов стерпеть любое наказание, но не выдержал и вырвался раньше времени, пожертвовав… пожертвовав всем. Они были счастливы каждое мгновение, любили друг друга, каждую часть друг друга, искренне, так, как казалось, во всех девяти мирах не любят. Простолюдинка оказалась солнцем, что освещало принцу путь, что подарило крылья, что сделало его… свободным. Но вот, однажды принц понадобился своей Родине — он долго прощался и простолюдинкой, на крови клялся ей вернуться, и чуть было не умер, но его спасла добрая волшебница, что обещала принцу сделать всё, чтобы он воссоединился со своей возлюбленной. И вот, спустя сотни лет ожиданий, отвоевав сотни и сотни войн, преодолев тысячи болезней… Принц вернулся к своему ангелу. И поклялся больше никогда его не отпускать.

— А что было потом? А потом-то что было, а, принц? — подорвался Себастиан, чем заставил Элис широко улыбнуться, и тут же уткнуться в плечо Лафейсону — чтобы не раскрывать личностей, на которых были основаны принц и простолюдинка.

— А… я и сам не знаю. Но… разве должна такая история заканчиваться? — Элис улыбалась и чуть ли не плакала от того, насколько эта история близка к её мечтам, которые, судя по всему, уже давным-давно сбылись — только вот она сама этого не замечала.

За окном всё ещё бушевала буря, а сказкам не было никакого конца — ни хорошего, ни плохого. Должны ли такие сказки вообще заканчиваться?

Элис не впервые была в новом Асгарде, что раскинулся вдоль фьордов, уже издалека блистающем золотом, серебром, всеми оттенками радуги. С огромной высоты он казался ещё краше — женские платья выглядели словно капли акриловой, насыщенной и яркой краски, не могут перемешаться воедино, и всё, что им остается — это кружиться, кружиться, и ещё раз кружиться, мелькать и скрываться, но не растворяться и теряться. Стоя напротив лобового стекла, одетая в шелковое золотое платье, Роджерс-младшая наблюдала за этим всем, её сердце билось, можно казать, даже колотилось, и было готово выскочить из груди, но тихо дыша, поправляя кулон в виде сердца, она успокаивала себя.

— Вот уж не подумал бы, что квинджет будет использоваться в таких целях, — буркнул Тони, пока Пеппер стряхивает с его плеча свои волосы, что так назло выправились из аккуратной прически, которая позволяла разглядеть её плечи и шею как нельзя лучше.

— А в каких ещё его использовать? — раздраженно спрашивает Наташа, пытаясь оторвать плойку от волос Ванды, — Нас пригласили на коронацию, Норвегия — не соседняя страна, и перелететь океан за пару часов и без затрат можно только так. Тем более, к фьордам самолеты не ходят. По суше тоже бы добирались долго.

Тони тяжело вздохнул и закатил глаза, и в попытках перевести тему, кинул взгляд на Роджерсов — одна мечтательно смотрела в окно, а другой, не отрываясь, разглядывал свои рукава. Если оторвать второго, то ничего лестного и отвлекающего от нудности предстоящего он не услышит, а вот если оторвет Элис от её грез, то ничего страшного не произойдет, и с привычной ему иронией в голосе, Старк, не стесняясь, спрашивает:

— В облаках витаешь, медвежонок?

— Дядя Тони, — она не отрывается, и будто ожидает что-то увидеть, там, внизу, — Я просила вас меня так не называть. И… — она вдохновенно вздыхает и поворачивает голову в его сторону, — Там действительно очень красиво. Будто в сказке, — говорит Элис, и с удивлением поднимает голову, когда обращает внимание на то, что квинджет идет на снижение, а пестрые и яркие краски праздника становятся насыщенней, ближе, к ним можно прикоснуться рукой и буквально слиться с ними в единое целое.

Смотря на новый асгардский дворец снизу-вверх, можно было заметить, что он в разы больше прежнего, но и в то же время выглядит аккуратнее, не такой громоздкий и массивный, каким она помнила его из детства. Вокруг дворца цвели магнолии, вереск, желтые лилии и розовые розы, на деревьях висели гирлянды, переливающиеся и мерцающие, словно светлячки в свежую летнюю ночь. Всё это отражалось в её глазах и сияло ещё сильнее, она взяла Стива под руку, и не спуская глаз с этого внеземного рая, тонула и тонула в мыслях о том, что рано или поздно, она просто не сможет покинуть это место, влюбится в этот Асгард, с неидеальными, потрепанными жизнью, жителями, такими же, как она, такими же, как… Он.

Он направлялся к новоприбывшим гостям, широко улыбаясь. Элис тоже не смогла сдерживать улыбку — после того, как по Асгарду прокатилась волна слухов про её отношения с Локи, они сговорились и приняли решение весь вечер притворяться незнакомцами. Забавы ради — обоим было смешно и интересно наблюдать за тем, какой желчью в них плюют некоторые озлобленные асы, а может, даже и мидгардцы, распускают о них всякую чушь. Да и тем более, Роджерс отметила, что это, отчасти, романтично — притвориться, будто всё в первый раз. Локи видел в этом какой-то азарт, игру, небольшую ложь, которую он может себе позволить, а Элис возможность прочувствовать всё заново, будто не было у них никаких разладов, неполадок, и она вовсе не подрывалась от кошмаров, проводя с ним каждую ночь, а из-за всего этого, она, надо признать, нередко увлекалась самокопанием, и какой бы эмпатией не обладала Ванда, и сколько бы Стив и Баки не тратили время на то, чтобы убедить Элис в том, что всё хорошо, она всё равно усердно считала, что всё не хорошо. И желала побороть это как можно скорее — чтобы стало легче.

— Какие же забавные пары сегодня образовались, — подошел он к ней, сияя, словно изнутри. Он окинул заинтересованным взглядом Клинта с Нат, что поправляли друг другу прически, и явно не ожидал, что до торжества эти двое, в последние месяцы грызущиеся, «всего лишь лучшие друзья», так быстро сойдутся. Локи украдкой взглянул на Элис, и она так же незаметно сделала реверанс, а он поцеловал её руку, едва касаясь губами кожи — так и принято у незнакомцев, являющихся аристократами, королями, принцами, и… ещё кучей титулованных, которых Элис, в силу своей нелюбви с историей, не слишком хорошо видела.

— Для меня большая честь видеть Вас в этот вечер, принц, — сдержанно, схватив себя за запястье, говорит девушка. На пальце блестит кольцо, которое ей передал Тор — и он улыбнулся ей, когда заметил его. Он заметил, как блестят её глаза, как чуть трясутся от волнения её руки, как аккуратно и скромно она накрашена. Он цеплялся за каждую деталь, и все, что он может делать, это наблюдать. Наблюдать за каждым её движением и лишь изредка касаться её кончиками пальцев. Никаких контактов — сугубо флирт и заигрывания. Если честно ему это нравилось.

— Это для меня большая честь видеть вас сегодня здесь, среди моих дорогих друзей… Такую неотразимую леди, — он лучезарно улыбнулся ей, и Роджерс-Барнс в который раз отмечает, как его улыбка согревает. Элис мысленно говорит себе, что нет в мире ничего лучше его улыбки, — Позволите сегодня потанцевать с вами, мисс Роджерс-Барнс?

— Я не смею вам отказывать, моя леди, — говорит он, и спрятав одну руку за спину, а другую подавая ей, чтобы помочь подняться по ступенькам. Не стесняясь, и томно взглянув на него исподлобья, она подает руку, и в глаза бросается осторожный, теперь уже позолоченный, а не серебряный, браслет, с гордыми инициалами «Э.П.Р.Б.». Такие браслеты Тони подарил каждой из своих дорогих дам — Пеппер, Наташа, Ванда и Алекс тоже могли похвастаться такими. И, казалось бы, каждая девушка обиделась бы, будь у её подруги такой же аксессуар, как у неё самой, но их всех отличала друг от друга цитата, гравированная на внутренней стороне. У Элис была цитата из произведения Марка Леви: «Некоторые мгновения имеют привкус вечности».

Дворец внутри был также золотым, в воздухе, прямо в воздухе, висели свечи, летали белые, красные, зеленые, голубые и желтые огоньки, словно конфетти, которое не может опуститься на землю — хотя и его на полу было более, чем достаточно. Вдоль стен стояли красивые, с позолоченными ножками, с белыми, кружевными скатертями, а на них стояли закуски для гостей. Слева более-менее легкие: оливки, виноград, оленина и ещё куча блюд, на которые Элис внимания не обратила. Справа же — мясо, пиво, вино и то, что Роджерс бы никогда не стала есть. Она осматривалась по сторонам, и заметила, что асгардцы такие же, какими были в первый раз, когда она увидела их. Они красивы, сильны, умны, и просто… неотразимы. Роджерс тотчас же почувствовала себя не в своей тарелке, какой-то лишней, убогой, но это чувство рассеялось в тот же момент, как она сделала первый глоток вина — настоящее, красное и сладкое.

Элис не позволяла себе хоть на мгновение оторвать от него взгляд, девушка строптиво любовалась им, хоть и согласно уговору, они должны были выглядеть предельно неподозрительно — как Джеймс Бонд и Веспер Линд, как они договаривались, — но она первая сдалась, и покусывая губы, отводила взгляд, когда это понимала. И тогда он начинал любоваться её задумчивостью и серьезностью, тем, как она крутит браслет, играет с кольцом, потягивает красное вино, закусывая его сыром, иногда болтая о чем-то с Нат, которая поглядывала на Клинта, который явно предпочитал закуски полегче и, на удивление, был трезв, и Лафейсон был готов поклясться, что он единственный трезв. Он любовался Элис, а после, чтобы дать ей возможность поисследовать его: его руки, его тело, его волосы, его шею и плечи, — отворачивался, улыбался, и наблюдая за тем, как где-то в глубине зала, расслышав ещё тихую музыку оркестра, в обнимку кружатся Тор и Брунгильда, оба пьяные, но в меру, об счастливые донельзя, и оба, черт возьми, наконец-то могут позволить себе быть увлеченными только друг другом, и никем больше. Мир для этих двоих словно сомкнулся — у Тора — на ней, у Валькирии — на нем. Лафейсон опускает голову, мотает ею, а потом переводит взгляд на Элис, которая, как оказалось, тоже глазеет на него.

Впервые за вечер, их взгляды встретились. Они смотрели друг на друга с разных сторон зала, как-то игриво вскинув брови, так же игриво улыбаясь. Элис облизнула губы, слизав с них красную помаду, поправила платье, и отдав Вижену бокал с вином, чуть приподняла подол платья, и уверенным шагом подалась навстречу Лафейсону, будто знала, что сил скрываться у него больше не осталось, и, неожиданно, но он пошел к ней навстречу — медленно, размеренно, дразня и прожигая взглядом. И вот, когда между ними остался метр, что-то остановило их обоих, и с какой-то привычной ему надменностью, Локи сделал её один шаг навстречу, вытягивая руку вперед:

— Знаете, что отличает Вас от обычных мидгардок? — спрашивает Лафейсон, оглядываясь по сторонам, замечая, что все вокруг начинают что-то танцевать, как-то двигаться, — От них невозможно отделаться, мисс Роджерс-Барнс.

В глазах быстрой палитрой, смешиваясь и сливаясь, проносятся Брунгильда в пурпурном платье с золотыми узорами, что сливается с красным плащом Тора, Клинт в темно-фиолетовом костюме и Наташа в синем, переливающемся голубым, точно цвета океана, платье, держась за руки, отдаются танцу сполна, и набрав слишком большую скорость, прижимаются друг к другу губами, Ванда, как всегда, нарядившаяся во что-то нежное и невинное, чтобы скрыть своих дьяволов под корсетом в цветочек, осторожно мечется из стороны в сторону со строгим Виженом, на ходу напоминающем ей правила танца, Стив и Баки просто тихо покачиваются в углу, каждый бурча что-то свое… Во всей этой круговерти их даже не заметят. Элис так же опасливо оглядывается, и опустив голову, таки дает ему руку, а потом уверенно смотрит в глаза, и позабыв про высокие каблуки, хватает его за обе руки, и отбросив всю серьезность, берет его за руку и кружится, а потом хватается за вторую и ещё раз крутится. Она искренне верит, что в этой круговерти красок, в этом буйстве цветов, никто из не заметит, не заметит, сколько нежности и ребячества, сколько тишины и крика одновременно между ними прямо сейчас. И на них и впрямь никто не смотрит, но нужно признать, что глаз от них тоже не оторвать.

— Мисс Роджерс-Барнс, я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не украсть вас…

— Ну, боюсь, если Вы меня украдете, ваш брат и мои отцы вас убьют, — игриво отвечает Элис, пока Локи вглядывается в блеск в её глазах.

— Тогда расскажите мне, как оторвать от вас взгляд, мисс Роджерс-Барнс, потому что вы дьявольски красива сегодня.

Она опускает глаза и улыбается, скромно, но точно понимая, что асгардский принц ждет от неё более ярой и взрывной реакции, нежели смущение. И она дает ему эту реакцию.

По хлопку рук Брунгильды, свечи гаснут, и в воздухе остаются только яркие разноцветные блестящие огоньки. Они поднимаются под самый потолок, и там превращаются в красивых, парящих и пестрых бабочек, отдающих неоном и холодным свечением. Они опускаются вниз, разлетаются по дворцу, и Элис запрокидывает голову, наблюдая за этой дикой игрой света, на этот беспорядок и хаос. Лафейсон прижимается к ней всем телом, гладит руки, плечи, усыпанные родинками, придерживает её за спину, будто боится, что она сбежит, обманет, укроется от него в толпе и он больше никогда её не найдет, но… Он понимает, что так крепко держать её — бесполезно. Она не уйдет — слишком верна ему, дорожит им, каждой его частью, каждой его ложью. Локи чувствует это, и каждый раз, вместе с этим вдохновением и надеждой, что дарит всего один её завороженный взгляд, он получает и чувство стыда за самого себя. Трикстер не в силах смириться с тем, что так жестоко относится к её чувствам, ставит себя выше неё, и не ценит так, как стоило бы.

— Смотри, — говорит Элис, когда одна из ярких, словно игрушечных бабочек, садится ей на палец, и машет своими сияющими крылышками.

Он смотрит на счастливую девушку, которая, словно маленький ребенок, смотрит на бабочку несколько секунд, а после, широко улыбаясь, на Локи, и отпускает бабочку. Она окончательно влюбляется в Асгард. Локи только сейчас понимает, что Элис он ни на что не променяет. Каждая секунда с ней стоит вечности, и вечность бы он отдал за неделю с ней. Элис такая… искренняя. И это являлось тем, что отличает её от Асгардок сильнее всего. Искренность. Чувственность. Скоротечность, ценность времени с ней, и её самой.

И тогда, когда бабочка скрывается в толпе, Локи целует Элис. На виду у всего мира. Будто в первый раз.

В незнакомой кровати всегда очень тяжело засыпать — это Роджерс-Барнс отмечала не единожды, и даже не дважды. Она отчетливо помнит, как проворочалась всю свою первую ночь в приюте, а потом, как не спала неделю, будучи заложницей белых и высоких стен в доме Фьюри. Этот неуют, эта непривычность, и скорее даже просто странность, никогда не давали ей спать, в отличие от Баки, который засыпал в любых условиях и в любое время суток, и в отличии от Стива, который еле засыпал даже в самых благоприятных обстановках и в самых тихих комнатах. Такой бзик, надо сказать, привносил мало удовольствия в её жизнь, делая ночевки с подругами невозможными, сводя на «нет» всё удовольствие от поездок в скаутские лагеря и убивая всякое желание гостить у Тони целую неделю, пока папа с Нат в отъезде. И асгардская постель не стала исключением — даже не смотря на сопящего под ухом Локи, прекратить ворочаться Элис не могла, на что раз в пару минут недовольно рычала и фыркала, понимая, что подушка ощущается как камень, а одеяло какими-то лозами, в которых она раз за разом путается в попытках найти удобную позу для сна. Даже если ей это удается — скрип, стон, вздох, храп, вой ветра беспощадно будят её, чем несказанно выводят из себя.

Девушка просто лежит, сверлит глазами потолок, и думает, что ей до безумия неловко спать с ним в одной кровати, в большой кровати, рассчитанной на двоих, а может даже и на троих. Ютясь с ним на одной кровати Элис редко чувствовала себя не в своей тарелке, считая, словно так и должно быть, и другой альтернативы просто нет, но сейчас, когда она появилась… Что дальше? Ещё один разрушенный барьер, победа над ещё одним неудобством, добавлявшим драйва и огонька. Но с одной стороны, что такого плохого в спокойствии? Они его заслужили, отвоевали, каждый друг за друга — и вот, чтобы его обнять, ей нужно только повернуться на другой бок. Локи в сантиметрах. Полностью её, со всем комфортом и удобством. Но Элис всё равно что-то не так, и, посылая собственную гармонию к чертям, она тихо встает с кровати и направляется к выходу из комнаты. На несколько секунд она задерживает ладонь над позолоченной дверной ручкой, оборачивается, убеждаясь, что Локи спит, и её уход не потревожит его, и выскальзывает из комнаты в темноту.

Из высоких витражных окон пробивается чистый, нежно-голубой лунный свет. Элис некоторое время смотрит на его отражение, на то, как тени неподвижно лежат на полу, будто солдаты в строю. Девушка осматривается, проверяя, нет ли рядом стражи или прислуги, которая непременно погонит её в кровать. Никого. Ни души. Она спокойно вздыхает и делает шаг вперед, и вся эта тишина мгновенно обрывается — откуда ни возьмись через черно-белые полосы к Элис бежит черный голубоглазый кот. Роджерс-Барнс с удивлением смотрит на гостя:

— Откуда ты тут взялся, малыш? — она присаживается и чешет мурлыке за порванным ухом. Кот мурчит, после чего резко распахивает блестящие глаза и довольно смотрит ими на Элис.

Вставая, она смотрит в сторону лестницы, и уверенно, но тихо, на босых ногах, идет к ней. Пол в тронном зале холодный, даже ледяной, и от него по телу волей-неволей бегут мурашки. Дворец выглядит, будто перенесся кем-то в реальность прямиком из «Снежной королевы» — он безжизненный, пустой, тихий и холодный… И так завораживает, хватает за душу, манит своей таинственностью в каждом углу. Теплые кошачьи лапы шлепают по полу — новый знакомый уверенно следует за Элис, будто проводник, будто он знает, где находится то, что она ищет. Кот резво бежит к лестнице, и девушка ускоряет шаг, но всё равно не может догнать сорванца, и когда он скрывается за перилами, то Роджерс-Барнс переходит на бег, а когда добирается до лестницы, перепрыгивает сразу несколько ступенек, спотыкается, и с грохотом приземляется на колени.

Болотного цвета штаны пижамы, позаимствованной у Локи, в районе колен окрашиваются красным. Девушка раздраженно стонет, встает на ноги, и смотрит на кота, как на виновника всех мировых войн и одного из всадников апокалипсиса. Животное безмятежно, чванливо смотрит на неё, моргает и потягивается, а после, заметно снизив скорость и подняв хвост, устремляется куда-то вперед. Элис следует за ним, смотрит на тронный зал сверху вниз и видит, какой изящный узор изображен на паркете: это спирали, линии, черты и штрихи, что создают своим хитросплетением белый лотос, а в самой его середине — солнце.

Кот заходит за угол, и Элис вновь следует за ним, кажется, окончательно доверившись давнему жителю замка в такой небольшой экскурсии. В темном коридоре были лишь небольшие круглые окна, каждое из которых было украшено готическими узорами и темными шторами. Роджерс чувствовала, словно она в каком-то романе о призраках из семнадцатого века: темные коридоры таинственного поместья, загадочные тайники, в которых таится информация о прошлом неотразимого барона, который женился на ней и столкнул лицом к лицу с опасностью в виде призраков людей, некогда убитых его руками в этом доме… Странно сравнивать асгардский замок, охраняемый если не тысячами, то сотнями стражей точно, такое неприступное и скрытое от чужих глаз место, и какой-то ветхий дом из Англии семнадцатого века, но надо признать, будучи совсем юной Элис любила представлять себя на месте героинь таких романтических романов, полностью погружаясь в историю, в себя, влюбляясь в героев и пугаясь привидений, будто они прямо перед её лицом. Страх для неё — что-то необычное, долгожданное, а риск — способ пощекотать себе нервы. Точнее, когда-то такими являлись. Повзрослев, перетерпев не одну потерю, она думает совершенно иначе.

Дорога к какому-то тайнику, к которому вел её этот странный, но, видимо, знакомый жителям замка кот, была не длинной: поворот за угол, потом по прямой, потом поворот направо, и там дверь, украшенная серебряной рамкой с изумрудами и рубинами, с внушающих размеров замком и цепями, которые Элис бы ни за что не разорвала своими руками. Казалось бы, вот она — разгадка тайны, которая мучает девушку полночи, что она не может уснуть, всего в метре от неё, даже немного виднеется благодаря тоненькому лучику света, что пробивается сквозь дверную щель, но… Нет. Замок. Цепи. Рамка. Дверь, кажется, запечатана, и не понимая, что такого она за ней должна была увидеть, Элис хмурится и дует губы на кота, что самодовольно умывается и даже не думает ответить на немой вопрос, повисший в воздухе.

— Ну и зачем ты меня сюда привел, а, хулиган? — с усмешкой и печалью в голосе изрекает Элис. Кот лишь поднимает на неё глаза и облизывается, а потом, кажется, таки ломаясь под её взглядом, подходит к двери и приоткрывает её лапой, протискиваясь в щель. Цепи не плотно держат дверь, и ели попытаться её раскрыть, то вполне хватит места, чтобы протиснуться коту — но не ей.

Буквально через пару секунд из-под двери высовывается розовая кошачья лапа, и когда Роджерс обращает на повторяющееся шорканье внимание, то замечает тонкий, серебряный ключ, и хватает его, пока кот не передумал. Она крутит его в руках, а после смотрит на замок, и победно улыбается, понимая, что ключ подходит. Элис вставляет его в замок, прокручивает, цепи падают, с громким звоном ударяясь об пол. Двери сами собой распахиваются, и прямо за ними лежит наглый черный кот, не переставая умывать свою морду ни на секунду, и никакие движения, звуки или происшествия не смогут его прервать.

— Что ж… Спасибо, пушистик, — усмехается уже с радостью Элис, и перешагивает через кота, который, в свою очередь, пытается схватить её за штанину, но терпит неудачу.

В большой круглой комнате всё было заставлено книгами, потолок представлял собой огромный купол с картой звездного неба… Таким, каким его видели асы, жившие в настоящем Асгарде, в Асгарде, который был так далек, недосягаем, казался мифом и легендой, а оказался сущей правдой. Она обнимает себя за плечи, делает шаг вперед, обходит все полки, и понимает, что о существовании половины книг и не подозревала, а у другой половины она и названия прочесть не сможет, потому что на корешках нарисованы непонятные иероглифы вместо названия. Потолок светится и переливается, привлекая на себя внимание. Роджерс запрокидывает голову и любуется этой неописуемой красотой, картой девяти миров, настолько красивой и объемной, что её, кажется, можно потрогать. Взгляд Элис падает на единственную книгу, название которой написано на английском, единственную книгу, которую она читала и узнает — «Портрет Дориана Грея». Она читала её в тот день, когда впервые открылась ему, почувствовала, что дорожит им, ценит… Элис улыбается, тянется за книгой, но её заставляет отдернуться и замереть знакомый голос:

— Дориан Грей… — усмехается Лафейсон, медленными шагами приближаясь к девушке, сердце которой колотится так быстро, как только возможно, — Был знаком с Оскаром Уайльдом. Подарил мне черновики. Его произведения никто не понимал, потому что писал он обо мне. Безумие, правда?

— Ты об этом не рассказывал, — говорит Элис, облизывая губы и протягивая Локи ключ, — Извини, решила… Немного прогуляться.

— И пробралась в мой тайник, — усмехнулся он, — Хотя, в последнее время, я редко тут бываю. Очень редко. Больше времени провожу с тобой.

— Что еще ты мне не рассказываешь? — делая шаг навстречу, спрашивает Элис, — Оскар Уайльд…

— Королева Елизавета, — продолжил он.

— Всегда тянуло на британок, да? — Элис хихикнула, почесала его щеку и уткнулась лбом в лоб.

Локи аккуратно берет её за руку и нежно сплетает её со своей, поглаживает сбитые костяшки, трется носом в нос, а она что-то мурлыкает, а после открывает глаза и смотрит вверх, на карту девяти миров.

— Этот купол… Зачем он тебе?

— Ты про карту девяти миров? — он тоже смотрит вверх, и прижимает её руку к своей груди, — Мне она ни к чему. За ней скрывается что-то… Более интересное.

Он отстранился от Элис, сделал несколько шагов к центру комнаты, и сделав несколько плавных движений горящими зеленым пламенем руками, обернулся. Прямо из пола появился телескоп — белый, совсем новый, сияющий. В глазах девушки загорелся интерес — она быстро приблизилась к Локи, и улыбаясь, рассматривала телескоп с детским восхищением.

— И давно он тут у тебя?

— С того самого дня, как я тут живу, — сказал трикстер, раскрывая купол. За ним скрывалось сине-сиреневое ночное небо, усыпанное звездами. Элис смотрела на него, не отрываясь, затаив дыхание и вглядываясь в каждую белую сияющую точку. Локи взглянул на неё и улыбнулся, разглядев в её глазах этот космос, целую вселенную, полную звезд, света и неповторимости. Сколько он не взглянет в это завораживающее ночное небо — оно каждый день разное. Неповторимое. Как и Элис. Каждый день делает что-то новое, удивляет его, как-то по-новому вдыхает в него жизнь, веру и надежду в то, что завтра будет что-то ещё лучшее. Он бы отдал всё за то, чтобы чаще видеть её. Буквально всё — вплоть до своей жизни. И не раз это доказал.

— Локи, смотри, видишь звезду? — не отрываясь от телескопа, говорит Роджерс

— Какую из? — он отрывается от неё, и задирает голову к небу, которое в присутствии Элис ему вовсе неинтересно, — Их тут тысячи.

— Самую яркую.

— Самую яркую? Вижу, — с непониманием бормочет трикстер.

— Её называют в честь тебя. «Локабренна», по-моему.

— Мидгардцы назвали в честь меня звезду? — удивляется Локи, взглянув на Элис, которая таки оторвалась от телескопа, чтобы кивнуть ему, — Что ж… Это значит, я могу ей распоряжаться? — усмехается он, взглянув ей в глаза.

— Не знаю… Наверное, можешь. Или мог бы.

— Значит, теперь это не «Локабренна», а «Элисслус».

— Элисслус? Что это значит? — хмурится Элис, и встает прямо перед ним, поправляя воротник его рубашки. Она видит цепочку у него на шее, и цепляет за неё ключ от этого места — как символ одной из бессонных ночей, которую они провели вдвоем.

— «Свет Элис».

Девушка стискивает челюсть и большими от удивления глазами смотрит на него, пока черный голубоглазый кот трется о её ноги, явно требуя внимания, явно ревнуя новую знакомую с Локи. Он смотрит на Элис влюбленно, спокойно, замерев, будто если он пошевелится, то её свет погаснет, тепло превратится в холод, а доброта в глазах превратится в злобу. Чтобы разорвать это неловкое молчание, Роджерс берет кота на руки, прижимает его к себе, и животное начинает с любопытством обнюхивать её лицо, шею и руки. Локи не может оторвать от неё глаз, и поэтому Элис, в смущении опуская голову, говорит ему:

— Почему свет? — она поджимает губы, целует кота и смотрит прямо в глаза Лафейсону.

Он, не мешкаясь, отвечает:

— Знаешь, ты… Когда ты появилась в моей жизни, она обрела новый смысл. Я жил во лжи, это всё казалось таким бессмысленным, пустым, я просто шел ко дну, а ты вытащила меня из беспросветной темноты, стала светом, полярной звездой… Я не знаю, как это сказать, просто… Ты — мой свет, Элис. Если я путаюсь, теряюсь или не знаю, что будет завтра, ты просто приводишь меня в чувство… Ты прекрасна, Элис Роджерс. Я просто не могу представить и дня без тебя. Когда тебя нет рядом всё такое серое, пустое, а когда ты рядом… Звезды сияют ярче. Я вижу свет, когда ты рядом. И это потому, что я люблю тебя. Вот и всё.

Девушка расплылась в теплой улыбке, и кажется, чуть ли не плакала. Она отпустила кота, и тот, недовольно мяукнув, ушел восвояси. Локи обнял её за талию, пока Элис таки позволила себе пустить слезу. Она никогда не представляла, даже не думала, что на свете будет хоть кто-то, кто любит её так же сильно, как Локи. Он дарил ей ощущение особенности, заставил полюбить саму себя, отпустить всё то, что делало её черствой, бездушной… Он тоже был её светом, её солнцем, её спасательным кругом во время шторма. Они не могут друг без друга, и с каждым днем всё сильнее и сильнее это понимают.

— Элис, если ты пойдешь на это задание, то оно станет твоим последним.

— Это почему?

— Потому что никто не хочет, чтобы ты больше рисковала. Нат не сможет спать по ночам, Стив до конца своих дней будет винить себя, а Ванда разнесет что-нибудь и впадет в истерику. Ты — то, что их объединяет, и если они потеряют тебя, то… — Старк задерживает дыхание, смотря в сторону с кроватки, на изголовье которой красовались инициалы «А.М.С.». Александра Морган Старк, — С каких пор ты не была на миссиях?

— С вторжения Таноса, — говорит девушка, поправляя волосы, убранные в высокий хвост, — Это был первый и последний раз, когда я хоть что-то делала. Почему сейчас ты…

Их беседу прерывает Пеппер, ввалившаяся в комнату с несвойственной ей неаккуратностью. В руках у неё были две кружки с ромашковым чаем, и она, контролируя то, распекается ли чай или нет. Она бросила взгляд на Элис и Тони, и целуя Старка в висок, говорит:

— Всё ещё бодаетесь из-за миссии? — Тони кивает, и её тяжелый вздох доносится до самого сердца Элис. Прекращая теребить и растягивать рукава плотной водолазки, она сглатывает и смотрит на Старка с какой-то горечью и одновременно радостью, с пониманием, что ли. Нет и не должно быть чего-то важнее семьи в её жизни. Нет и не должно быть ничего для её семьи важнее её жизни. Роджерс помнит, как резко и быстро погибли её родители и как долго она страдала из-за этого, страдала, понимая, что почти все кусочки паззла просто разбросаны по её сознанию, и она сама не может найти себе места. Её взгляд падает на Алекс, и она надеется, что в её рыжей голове никогда не появится столь отвратительной идеи, как геройство.

— Знаешь… Пожалуй, вы с Тони правы, — он смотрит на миссис Старк и берет у неё из рук кружку с изображением щенка, пару секунд смотрит в неё, а потом вновь поднимает голову, — У меня есть планы на будущее. Я хочу отучиться, вернуться в фигурное катание, устроить семью… Мне стоит остановиться даже не начав. Пока не поздно.

Тони и Пеппер одновременно облегченно вздыхают, и Элис ложится на колени к Пеппер, чтобы немного успокоиться и остудить свой пыл. Заканчивать что-то, во что верил всю свою жизнь ради того, чтобы просто жить. Стремиться к чему-то земному и простому, к тому, что находится на земле, здесь, а не там, в небесах, в которых она мечтала обрести свободу, когда впервые увидела Нью-Йорк с крыши башни Мстителей. Сама того не подозревая, Элис ещё давно приняла это решение — в тот самый день, когда поняла, что жить не может с чувством потери и опустошения.

Последняя миссия стала для Элис очень выматывающей — она действительно не в строю и не незаменима. Даже тот единственный раз, который она принимала участие в битве, она была бесполезна, и лишь задержала врага на несколько секунд, получив с этим и переломы, места которых до сих пор временами ныли и болели. Каждый раз, когда эта боль напоминала о себе, Локи приходил к ней, чтобы успокоить и провести с ней весь день, пока она сжимает подушку от боли, что разрывает её изнутри. Лафейсон обладал каким-то обезболивающим свойством, и сейчас, на мгновение, когда автоматная очередь пролетела мимо неё, Роджерс-Барнс задумывается о том, что ей здесь не хватает Локи, который был бы опорой, поддержкой, спасением и успокоением.

Но о своем последнем рывке девушка решила ему не говорить.

Домой в тот вечер даже скрипящий суставами Тони возвращался менее уставшим и измотанным, чем Элис, которая не могла отдышаться почти всю дорогу домой, так ещё ей и пришлось тащить потерявшего сознание Питера домой — не без помощи, конечно, но это изматывает ещё сильнее. Элис понимала, что Мишель её убьет, потому что именно на неё Джонс повесила заботу о своем большом ребенке на время своего отъезда. Она знала о задании, о его умеренной сложности и о том, что оно последнее для Элис. Но страх того, что Питер что-то сделает без её ведома был больше — если Джонс влюблялась, то от её заботы и паранойи было тяжело отделаться. Локи был из того же теста, и Роджерс, кажется, уже слышала то, как он отчитывает и ругает её за царапину на ноге.

— Элис, Мишель тебя прикончит… — едва стоя на ногах и судорожно ища кнопку нужного этажа лифта, бормотал Питер.

— Это тебя она прикончит, — рычит Элис, — Я не просила меня прикрывать. Эта штука из вибраниума и…

— Не чистого, — на выдохе бросил Паркер, сползая вниз по стене. — Шури слепила его из того, что было, и…

— Я не просила меня прикрывать. — повторила Элис, — Подумай о себе, об ЭмДжей, о вашем коте… Вы хотите путешествовать, почему ты себя не бережешь? — Питер расслышал в её речи нотки Тони, и понял, что мозги им обоим вправляются одинаково.

— Завтра должны быть в Шри-Ланке, — Питер вытер пот с лица.

— А ты звучишь так, будто пил всю ночь, и выглядишь не лучше, — буркнула Элис, поднимая Паркера с пола, — Что она подумает, Пит?

— А что подумает… Твой… Этот… Блин… Ну этот…

— Точно пил, — мотнула головой Роджерс-Барнс и отвесила ему оплеуху.

— Локи! Вот что он подумает, увидев, что у тебя подбородок разбит? И что нога поцарапана, и костюм разбит… Он же тебя порвет.

— Ага, на тряпки, — не отрываясь от сенсора на внутренней стороне предплечья, отрезала девушка.

Двери лифта бесшумно открываются, и Роджерс с Паркером даже не обращают внимания на то, что они прибыли на нужный им этаж. Питер пытается привстать, и Элис подхватывает его, параллельно печатая Мишель СМС: «Ваш заказ «Питер Паркер» прибыл в пункт назначения. Дальнейшие приказания, генерал?»

Питер вполне себе мог идти сам, но лишь опираясь о стену, и Элис быстро отпустила его, чтобы открыть дверь. За ней их уже ждал огромный, пушистый кот. Он вальяжно подошел к двери, держа длинный хвост трубой, грациозно переставляя лапы, словно он марширует, а не просто идет встречать хозяина. Блеснув холодными зелеными глазами, он уселся и обвил свои огромные лапы пушистым хвостом.

Питер ввалился в квартиру, чем очень испугал Рыся — он зашипел, сгорбился, и боком отбежал куда-то в сторону, испуганными, большими глазами смотря на Питера.

— Напугал кота, — Элис включила свет, — Молодец.

Завидев Роджерс, кот явно задобрился и подбежал к ней, чтобы прыгнуть на руки.

— Иди на диван, — сказала девушка, поглаживая кота, — Вернусь с аптечкой, подлатаю тебя. ЭмДжей скажешь, что упал.

— На ножи?

— Именно.

Элис явно что-то раздражало, эта нотка в голосе, которую она и не пыталась скрыть, звучала так отчетливо, как никогда. Можно было подумать, что она шутит, но на самом деле, она до глубины души расстроена и опечалена. Быть может, ей и никогда не хотелось быть героем, а может быть, был и такой момент, когда она себе в этом поклялась, и сейчас обманывает саму себя. Роджерс распускает высокий хвост, взъерошивает волосы, которые с трудом теряют форму от тугого хвоста, и нажатием пары кнопок на сенсоре снимает с себя костюм — он складывается в маленький браслетик в форме изящного перышка, и Роджерс снимает его с руки, кладет на небольшую полку, и открывает зеркало, за которым скрывается аптечка. Она уверенно хватает её, потом одной рукой одергивает футболку, смотря на её подол, будто ожидает увидеть там ответы на все свои вопросы, какую-то кнопку, на которой написано «помощь, если тебе скоро поступать в колледж, а ты до сих пор не разобрался в себе», но её там, к сожалению, не оказывается, и понимая, как глупы её мысли и идеи, Элис поднимает голову и смотрит на себя в зеркало. От неожиданности она пучит глаза и мгновенно, машинально оборачивается:

— Предупреждай… — прижимая ладонь к груди, говорит девушка, и осматривает Локи с ног до головы.

— Так неинтересно, — хмыкает он и целует её в лоб, — Где подбородок разодрала? — он касается горизонтальной раны на её лице, и девушка тут же отпрыгивает.

— Потом расскажу. Сейчас, этого болвана подлатаю…

— Болван? — он поднимает бровь, — Пару лет назад ты называла его «Пит». Сменил имя?

Элис закатывает глаза, и не нарочно задевая возлюбленного плечом, идет к Паркеру, громко топая по полу. На спинке дивана над Паркером с предельно самодовольным видом сидит Рысь и умывается, а сам Паркер постанывает, держась за ребра. Роджерс усаживает его, чем спугивает кота, которого отпугнуть решился бы далеко не каждый, и перематывает плечо бинтом, предварительно обработав мазью. Пит постанывал и кряхтел, на что Элис лишь раздраженно рычала время от времени. Сосредоточенно, но с какой-то печалью в глазах, Роджерс лечит его раны, прикладывает к ним лед, капает на них перекисью, что шипит и пенится, и в её голове явно крутятся в дьявольском хороводе какие-то нехорошие мысли — Лафейсон чувствует это, хоть и не подает виду. Он сморит на неё: на её глубокие и грустные голубые глаза, но длинные и тонкие пальцы, что так ловко оказывают первую помощь, на то, как она поправляет волосы и не может не заметить, что ей тяжело дышать.

К ногам Лафейсона прибегает кот и демонстративно садится перед ним, требуя внимания. Трикстер присаживается и начинает чесать кота за ухом, и вовсе не замечает, что Роджерс, ещё минуту назад казавшаяся ему до боли печальной, добродушно улыбается проявлению его слабости к котикам. Питер одевается и направляется в спальню, явно не заметив присутствия Локи в своем доме. Элис хмурится и смотрит вслед уставшему Паркеру, а потом вновь на Лафейсона.

— Ты невидимый? — шепчет она, складывая всё содержимое аптечки на место. Локи кивает ей, и оставив в покое Рыся, делает несколько шагов навстречу Роджерс. Она резко поднимает голову, перекинув влажные от пота волосы с плеча на плечо. Элис видит в его глазах вопрос, и выпрямляясь, сначала словно стесняется, облизывает губы, и таки набирается отваги взглянуть ему в глаза:

— Что тебя беспокоит, принцесса? — Элис улыбается, вспоминая, что именно так её называл в детстве Стив, — Тебя что-то беспокоит, я знаю.

— Я… — она набирает в легкие больше воздуха. — В общем, ты, наверное, знаешь, что я хотела… Ну…

— Быть, как Мстители? Героем? — она кивает и продолжает:

— В общем, я решила, что… Сегодня было мое второе и последнее задание. Я… приняла решение, что не хочу быть героиней. Это, знаешь… Не для меня, — она зарывается руками в волосы, отворачивается и делает несколько шагов к огромному, во всю стену, окну, распахивает плотные шторы и смотрит на ночной Манхэттен свысока, как когда-то смотрела с Лафейcоном в своей юности.

— Почему? — интересуется Локи, — Разве тебе не хочется помогать людям, рискуя собой и… — он запнулся, понимая, какую чушь городит.

— У меня нет автостопа, — выдыхает она, рассматривая свое отражение в окне, — Я хочу помогать другим. Безнадежным, потерянным, уставшим от жизни… Но… Я не хочу умирать, — она оборачивается и смотрит на Лафейсона серьезными глазами, — Я хочу параллельно с этим вести и мирную жизнь. Не быть под прицелом, отучиться, завести семью, детей, может быть, и умереть в своей кровати, а не от ран на поле боя. Да, может, это эгоистично, но… Я хочу жить. Просто жить. Ради тех, кого люблю, ради тех, кто жив, и ради тех, кто ушел. Я просто…

— Тише, — он обнял её за плечи, крепко прижал к себе и заботливо поцеловал в лоб, — Всё хорошо. Это… Правильно. Если так велит твое сердце, то… Делай так. — он положил свой подбородок ей на голову и зарылся носом в волосы, — Я полностью тебя поддерживаю. И хочу затушить твой страх.

Элис хмыкает и прижимается к нему, чувствуя, как все раны перестают болеть. В душе зарождается умиротворение. Он действительно успокаивает её, держит в узде её страхи, страх быть осужденной и пойти не по тому пути. Рядом с ним так спокойно, так уютно, что она бы никогда и ни за что не поверила в то, что Локи может лгать ей. А он лжет. Иногда позволяет себе это делать. И пусть она свято верит в истину каждого его слова — на самом деле, он иногда позволял себе приукрашать. И угадать она этого не могла. Их отношения никогда не были идеальными, и кусая губы ночами, вспоминая все его грехи, Элис понимала, что это так, и понимала, что продаст душу дьяволу за него. Какими бы противоположными они ни были, какими бы неправильными и нечестными были слова, что он ей говорит, и сколько бы раз она не сомневалась в нем, в себе, в их любви, она всегда оказывалась истинной, искренней, чистой, в каком-то смысле. И сейчас, слыша, как стучит его сердце, Роджерс была готова отдать всё, лишь бы слышать стук этого сердца каждое мгновение, просто зная, что тот единственный раз, когда она рисковала собой, она ни на йоту не ошиблась.

Уже несколько лет Элис живет одна в не очень-то и уютной однокомнатной квартире. Уже несколько лет она замечает, что с каждым днем её зрение всё хуже и хуже, а количество страниц, которые она перевела с французского, испанского и итальянского на английский превышают количество страниц, которые содержали все книги в библиотеке её университета. Поступила она не с первого раза, и сейчас, заканчивая выпускной проект, она вспоминает этот год, который ей целенаправленно говорили «нет», и словно на зло, сейчас делает проект про асгардцев и особенности их лексики, диалекта и языка в целом. Никто не сможет доказать правдоподобность её работы, так как в Асгарде, который только недавно открыл свои врата перед миром, никто из них точно не был, и изучить, что в нем и как, какой у асов язык, какие у него особенности, никто просто не успел бы.

Поправив очки, Элис старательно и быстро печатает работу, сосредоточенно хмуря брови и иногда раздраженно покашливая, и устало вздыхая, откидываясь на кресло и отъезжая на нем к самой стенке. Утром она честно работает, а после обеда старается прокастинировать, как может. Вроде бы, она и пишет проект, но в то же время, ей очень мешает след от пальца на ноутбуке, пятно от кофе, которое она пролила на пижамные штаны ещё утром, нужно срочно застирать, и вообще, у неё до сих пор кровать не застлана, а ложиться спать надо не позже, чем в три утра, и тогда это злостное колесо сансары дает оборот. И так уже, от силы, месяц.

Сейчас уже ночь. Час ночи. Элис перелопатила все учебники по лингвистике и все словари, но доказать близость асгардского и норвежского ей так и не удалось, а единственная зацепка — når du snakker om sola, det begynner å skinne, — поговорка, присущая и асгардцам, и норвежцам, аргументом являться не будет. Кто-то аккуратно, даже с опаской, с осторожностью, явно неприсущей рукам с такими длинными пальцами, обнимает Роджерс со спины, и она, выдохнув, берется за предплечья этих рук, притягивая, тем самым, лицо владельца к себе, и целует его в подбородок, уже наизусть зная, как и когда он приходит: поздно, тихо, и оставаясь до утра.

— Соскучилась?

— Всё ещё спрашиваешь? — выдыхает девушка, сцепив свои пальцы с его, и аккуратно возвращаясь к работе, так, чтобы его не обидеть. В последний раз она видела Локи тогда, когда меняла очки, а это было недели полторы назад — времени прошло немного, а кажется, словно вечер.

Плед ложится на её плечи благодаря чьим-то заботливым рукам, они же, через пару секунд, начинают гладить её волосы, которые совсем недавно она постригла — когда они уже ниже задницы, становится очень неудобно. Расческа скользит по прядям, выравнивая и упорядочивая каждую из них, так же аккуратно и заботливо. Кажется, даже если Элис ослепнет, она без труда распознает Лафейсона в толпе — по прикосновениям, по дыханию, по каждому его жесту и каждой неровности, вене на руке.

— Как продвигается работа? — говорит Локи перед тем, как взять кружку со стола и отпить из неё немного еще неостывшего чая.

— Туго, — отрезала Роджерс, — асгардский очень сложен…

— Это помесь латыни, немецкого и норвежского.

— Что у вас общего с норвежским? — хмурится в раздражении Элис и заправляет волосы за ухо.

— Произношение некоторых бранных слов, — усмехается Локи, и девушка вновь направляет взгляд в компьютер, выделяя и вырезая целую страницу текста, — Ты вообще отдыхаешь, золотце мое? — с волнением и усмешкой одновременно произносит трикстер.

— По три часа в день, — буркнула девушка, — Почти свободно говорить на только распространяющемся языке… И не знать, что о нем написать. Класс, — она откидывается на кресло, снимает очки и трет глаза.

— Это нельзя так оставлять, — выдыхает Локи, чешет затылок, и после того, как встречается взглядом с Роджерс, захлопывает крышку ноутбука, снимает с неё очки, хватает на руки, и кладет на кровать, а сам ложится сверху — и всё это неспешно, и его удивляет, что девушка не сопротивляется, не ворчит и не брыкается, словно она ждала такого его поведения, такой дерзости и противоречию тому, чего ожидает она.

Девушка немного поежилась, потянулась и сладко промычала:

— Надо заканчивать… Пусти…

— Отдохни хоть немного.

— Нельзя, Локи, — она в миг посерьезнела, подтянулась ближе к изголовью и приподнялась на локтях.

— Можно, Локи, — он утыкается лицом ей в грудь, — Я пришел просто пролежать с тобой в кровати весь день. И я знаю, что ты не против, — Элис закатывает глаза, пока трикстер прожигает её взглядом, словно выжидая момента, чтобы напасть.

— Работа выматывает, — говорит Элис и ложится на спину, зарываясь руками в волосы Локи.

— На самом деле, легче понять, о чем люди говорят, нежели то, что и зачем они делают. Действительно выматывала бы работа про язык тела.

Девушка удивленно подняла брови и погладила Лафейсона по шее.

— И чем это он сложнее?

Он хитро улыбнулся, сдержал широкую улыбку, которую, в свою очередь, не смогла сдержать Роджерс, и поднялся с кровати, замечая, с какой легкостью Элис его отпускала. Хотя в любой иной раз — точно бы схватила и притянула к себе. Она и впрямь устала, и Локи действительно жалеет, что не отговорил её от этого и не затащил в Асгард силой.

Локи встал перед ней, оглянулся по сторонам, поправил рукава рубашки, и продолжил опасливо оглядываться по сторонам, сложив руки за спиной и не выдавая на лице ни единой эмоции. Девушка смотрела на него с непониманием и чесала голову. Она заметила, что фасон рубашки очень тонкий, и из-за этого можно было запросто разглядеть рельефы его тела, изучить его, каждую родинку, каждый капилляр.

— Вот скажи, что я сейчас чувствовал? О чем думал?

— Ждал кого-то? Нервничал? — спрашивает девушка.

— Нет, — ухмыляется принц и собирает свои волосы в хвост, — Я был уверен. Старался убить время. Чувствовал себя в безопасности. Был сосредоточен. Пытался это продемонстрировать, так или иначе…

Элис призадумалась на секунду — взгляд его и правда был уверенным, поза показывала, что бояться ему нечего, грудь колесом и чистое, размеренное дыхание, без напряжения, это подтверждало, на лице и морщинка не дрогнула, но при этом озирался по сторонам он, будто что-то разыскивая среди желтых стен, книжного шкафа и кровати, которые были прямо перед ним. Он не выдавал неуверенности, страха, нервов — он что-то искал, и знал, что ищет. Роджерс задумалась о том, как он поправлял рукава, и предположила, что он потерял либо часы, либо запонки. Нахмурившись и осознав глубину каждого жеста, каждого вздоха, Роджерс едва выдавила из себя:

— Д-да… Но… Это же гениально, — она резко взбодрилась и подняла голову, взглянула Локи в глаза, — Так просто, но так глубоко….

— Когда мне было скучно, ночами я отыгрывал сцены из некоторых пьес, что ставили в девяти мирах — так и научился. Почти все мидгардские произведения просты до боли, но в то же время так глубоки и… просто прекрасно открывают ваше нутро. И вообще, нутро каждого.

Девушка кивнула и улыбнулась.

— Меня пытались затащить в театральный кружок на третьем курсе, — она встала с кровати и подошла к Лафейсону, чтобы поправить его воротник, потому что как всегда — он за ним не следил. По нему было видно, что он не от мира сего, и рубашки с натирающими воротниками ему мало знакомы, — Я попыталась.

— И как?

Девушка бросила на возлюбленного взгляд, полный игривости и заинтересованности, она была готова, кажется, рассказать ему все реплики Офелии, что выучила тогда, а их было не много и произносила она их отвратительно, да и, стоит признать, играть и прикидываться никогда не любила, но то, что пришло ей сейчас в голову, она обязана была продемонстрировать Локи во всей красе, отдать последние силы этой реплике, чтобы порадовать его, убедить, что хоть что-то в её учебе принесло результаты, и, вдохнув в легкие побольше воздуха, Элис начала:

— Не верь дневному свету, не верь звезде ночей… — выдохнула она, не заметив, как Лафейсон подхватил:

— Не верь, что правда где-то, но верь любви моей, — одновременно прошептали они и улыбнулись друг другу.

— Второе явление второго акта, из письма Гамлета к Офелии, — протараторил Локи, н Элис кивнула ему, — Любимая мидгардска пьеса. Когда правил Асгардом ставил её раз двадцать, не меньше, — усмехнулся трикстер.

— Я знаю только пару реплик и… То, что почти во всех переводах это письмо становится однозначным — он признается ей в любви. А в оригинале…

— Двусмысленно.

— Да, двусмысленно, — кивнула Элис, до глубины души тронутая тем, что он заканчивает за неё предложения. Сейчас ей кажется, что существа лучше во всем мире не найти — а она и не хочет. Лишь бы он, лишь бы всегда, и лишь бы рядом. Большего для чувства спокойствия, защищенности, достижения того состояния, когда она может сложить руки за спиной, ей и не нужно. Только он.

— Знаешь, это… Даже хорошо, что ты так мало знаешь. Перед тобой весь мир — ты можешь в любой момент изучить что-то новое, а мы, асгардцы, к сожалению, к вашим земным двадцати годам уже всё знаем.

— Не всё, — она заботливо заправила вьющуюся прядь его волос за ухо и поцеловала в уголок губ, — Самого себя ты всё ещё не знаешь. Всех остальных до нитки, а себя… Вообще нет.

— Зато меня знаешь ты, — улыбнулся он и погладил мисс Роджерс по голове.

Работу Элис дописала довольно быстро — с консультантом по почти всем языкам девяти миров писать значительно легче. Локи рассказывал ей много историй, о своем прошлом, которые бы, скорее всего, он рассказал бы только пьяным в стельку: о том, как он переписывал черновики Конана Дойля, о том, как в веке восемнадцатом обманывал девушек, приманивая их на свою красоту, а потом оставляя ни с чем, о том, что видел драконов, и видел последнего из них, о том, что он видела убийство Кеннеди своими глазами… Девушке с трудом верилось в их достоверность, но и не верить тоже не было оснований. На самом деле, её не столько волновало, о чем он балаболит, пусть и очень убедительно балаболит — её было интересно слушать его голос, прислушиваться к каждому придыханию и сипу. Ей нравилось изучать то, как он звучит, как некоторые буквы перекатываются на его языке, как красиво и грамотно он говорит, как быстро подбирает слова. Он действительно был божеством — тем, кому должны поклоняться, недостижимым идеалом, сокрытым за пеленой, в коконе из лжи и обмана, сокрытия истины, которым он обвил себя, чтобы было не так больно жить. Элис понимала его, вспоминала, как сама не раз осуждала себя за свою ложь, большую или маленькую. Так действительно было легче.

Когда она впервые его встретила, то впервые открылась кому-то, словно нашла родственную душу. Если весь мир ополчится против неё, и Элис лишится тех людей, которым могла бы доверять, последним существом, что заслужило её правды, её сердца, останется Лафейсон. Именно с ним она пройдет до конца, именно он — её солнце, её небо, её воздух. Возможно, это глупо — всецело вверить себя самому известному лжецу Асгарда, но даже если Элис когда-нибудь пожалеет о своем выборе, она никогда не перестанет любить того, кто сегодня сказал ей: «Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, но верь любви моей.»

Тяжело вздыхая, Ванда сгребает коллекцию чая в компактный пакет, и окинув полку, которая находится чуть выше уровня её глаз, грустным взглядом, сгребает заварной чай с апельсином в тот же пакет, а потом, спрыгивая со стула, приземляется почти что в объятия Элис.

— Спасибо, — отрезает она, когда девушка ловит её и ставит на пол, — Я скоро действительно упаду… — Ванда смотрит на часы и видит, что на них почти три часа ночи, а потом поправляет волосы, что давно уже выправились из хвоста на голове, и снова ищет что-то на, кажется, уже давно опустошенных полках.

— Ты так и не сказала, к чему такая срочность и почему вы улетаете в Лондон. Вроде бы, вас не преследуют…

— Преследуют. Деваться некуда. Только туда, — чеканит женщина, перепроверяя каждый ящик по три раза.

Элис садится на корточки рядом с ней, берет за руку, помогает встать. Ванда совсем не отдыхает. Ванда измотана, замучена, может быть, даже испугана. Когда блондинка берет её за руки, то замечает, что они трясутся. Вижн почти на сто процентов уверен, что их кто-то ищет, да и Тони ещё давно предположил, что рано или поздно таких, как Ванда, Томас и Уильям начнут искать. Да это и не было каким-то сюрпризом. Ожидаемо. Предсказуемо. Клише, как говорил Том. Но что-то всё равно было не так. Тоска по дому, который буквально на глазах испаряется? Нежелание расставаться с теми людьми, которые стали тебе семьей? Это могло быть что угодно, и Роджерс, наверное, как никто иной понимала, что происходит. Но, как ни крути, вслух этого произнести не отваживалась. Ванда, по своей природе, человек оседлый, осторожный, не ожидала наткнуться на такое так скоро и так быстро расстаться с простой человеческой жизнью, сколько бы себя ни готовила. Да хоть вечность — всё равно в итоге больно.

В соседней комнате что-то упало. Элис дернулась и обернулась, сильнее сжав руки подруги, а Ванда заметно напряглась, нахмурилась и чуть повысив голос, возмутилась:

— Уилл, что упало?! Брат?!

— Нет, мам, диван! — с отдышкой говорил Уилл, пока Элис скрывала улыбку и осматривалась по сторонам. Смотреть на опустевшие квартиры никогда не приносило ей удовольствия. Это выглядело так, словно солнце гаснет, будто что-то уходит…

Ванда сорвалась с места и впервые за последний час оживилась, поправила волосы и направилась в гостиную, проверить, что не так. Уилл, конечно же, не солгал, но на диване, который он уронил, лежал брат. Миссис Максимофф, кажется, была готова убивать. Элис аккуратно положила руку ей на плечо, и она мгновенно успокоилась, лишь недовольно рыкнув на своих отпрысков.

Она не была строгой матерью. Совсем. Ей тяжело было кричать на них, ругать их, она предельно избегала такого. У Уилла тот же дар, что и у неё, у Томаса — тот же, что и у её брата, только совмещенный с СДВГ и шизофренией. Ванда каждую секунду на иголках, но искренне верит в то, что они не должны остро нуждаться в ней с самого детства. Скорее всего, она помнит себя — беззащитную и совсем несамостоятельную, маленькую девочку, которую сковывал и уничтожал страх, страх быть одинокой и покинутой.

Вижн копается в спальне на втором этаже, до жути скрупулезно перебирая каждую её заколку, складывая каждый пластырь в аптечку, словно готовится к концу света. Андроиду казалось, что именно так оно есть, ведь когда его жена встревожена, значит, действительно грядет что-то не то. Быть может, не страшное, но неприятное для неё — это точно. Элис практически ни слова ему не сказала за сегодня. Он уходил в себя, рассматривая какие-то фотографии, разыскивая что-то в интернете или просто упаковывая коробки. Вижн почти не следил за сыновьями, хотя, со слов Ванды: «Вижн носится с ними, как курица с цыплятами. А сегодня какой-то тихий, застенчивый. Переживает. Или чувствует, как переживаю я, одно из двух».

В дверь постучали. Женщина вздрогнула, выронила из рук строительный скотч, которым собиралась заклеить коробку, её руки тут же обрамило красное пламя, она замерла и стиснула зубы. Элис безмятежно пошла открывать дверь, пока Ванда телепатически её от этого отговаривала. Жаль, она забыла, что её мысли не слышат в ответ. Нервы, нервы, нервы. За дверью Роджерс встретила Локи — с удивлением в глазах, но сдержанного. Она хихикнула и чмокнула его в нос. Лафейсон будто услышал команду «отомри» и сделал шаг через порог:

— Миссис Максимофф… — начала он.

— Тебя не звали, — буркнула Ванда.

— Ванда, она пришел нам помочь. Вдвоем мы коробки не дотащим…

— А я его до двери затащу. В два счета, — рычит ведьма, свирепым взглядом окидывая принца с ног до головы, — Ты видела, что он творил?! — повысила голос женщина, приблизившись к Элис, скрещивая руки на груди. Лафейсон тут же отодвинул их друг от друга. Женских перепалок ему хватало — взять только Тора и Брунгильду.

— Это не тактично — говорить об этом при нем, — спокойно и немного грустно ответила Элис, поправляя белокурую прядь, что упала на глаза. Локи тихо выдохнул:

— Можно я уже зайду?

Успокоившаяся на вид, но далеко не внутри, Ванда, кивнула, но один её взгляд таки кричал: «Это под твою ответственность, Элис Роджерс». И блондинка кивнула, услышав её речь как наяву. Девушка проводила Локи взглядом — он направился к Томасу и Уильяму, а Ванда заметно напряглась.

— Только не к детям… — она сиганула в комнату, но Элис вовремя её остановила:

— Ванда, угомонись.

И ведьма, словно по команде, приходит в себя. Элис чуть обнимает её за плечи, и Ванда поддается своим эмоциям, обнимая её в ответ. Роджерс понимала, что ей страшно. Страшно начинать всё заново, когда, кажется, раны только зажили. Она слышит, как Томас и Уильям смеются, пока Локи развлекает их, и в душе тотчас же зарождается пустое ощущение того, что это выскальзывает из-под рук, убегает от неё, а она не в силах это догнать. С другой стороны Ванду обнял Вижн, только что спустившийся со второго этажа. Она вздохнула и прижалась к нему, до хруста костей сжимая ребра. Элис тихо отпустила её и бросила взгляд на Локи, который пугает Томаса и учит Уилла магии.

Девушка улыбнулась и пошла дальше, на верх, заметно поникнув и расстроившись. Ей срочно захотелось побыть наедине с собой, просто подальше ото всех. Она зашла в комнату, полную коробок, а посреди комнаты стояла большая кровать — без простыни, одеяла и подушек. Роджерс тихо прилегла на неё и свернулась в клубочек, сильнее кутаясь в свой свитер. По спине пробегают мурашки размером в кулак — ей вспоминается, как она точно так же лежала на такой же пустой кровати, в такой же пустой комнате в приюте. Тяжело втягивая в себя воздух, она кашляет и сильнее сжимается, скрещивая руки на груди. Элис не любит пустоту, её напрягает то, что Ванда, Вижн и их милые сыновья куда-то уходят, уезжают отсюда, и она остается без последней подруги на расстоянии вытянутой руки. У Нат не всегда можно спросить совета, с Брунгильдой не сладилось, а Мишель явно не до неё, и всех их можно прекрасно понять.

Как же хочется, чтобы в комнату кто-то вошел. Согрел, бережно накинул плед, взял за руку и вывел отсюда, в тепло и в любовь. Локи. Элис тяжело вздыхает и ежится. Её-таки кто-то трогает за плечо, и она оборачивается. Ванда. Она расстраивается и ложится ей на колени, кладет на них руки и прижимает колени к груди.

— Знаешь, хоть он и ужасен, я всё равно его люблю… Он нуждается в любви. В тепле, в ласке… И тогда в нем просыпается что-то хорошее. Если отвечать на зло злом, то далеко не уедешь. А ему как раз такое и не нужно… — оправдывается она.

— Я знаю… Но, Элис… Он не может измениться. Лгать и причинять боль — вот его натура. А против натуры не попрешь. Как бы тебе ни хотелось, он тот, кто он есть, — говорит Максимофф, поглаживая её по голове.

— А если он не тот, кем его делают все вокруг? Если на самом деле он должен дарить тепло и любовь, а обстоятельства вынудили его быть таким? Ванда, никто же не знает наверняка… И он сам не знает, — выдохнула Роджерс.

— В любом случае, надо быть готовой к тому, что к нему, скорее всего, отнесутся как к Богу обмана. Извини за то, что я так… Это нервы…

— Я понимаю, — сглатывает Элис, ежась и прижимаясь к Ванде, — Пора бы уже привыкнуть к тому, что чудовище я не расколдую… — они одновременно захихикали, пока с первого этажа не послышался чей-то крик. Они быстро поняли, что кричит кто-то из братьев, и подорвались тотчас же.

Ванда была на этаже уже через пару мгновений, Элис побежала за ней, проскакивая несколько ступенек сразу. В комнате всё было на своих местах, Уилл стоял в другом углу комнаты, прикрывая рот руками, некоторые коробки были перевернуты. Максимофф испуганно окидывала взглядом комнату, Вижн, стоящий за ней, так же встревоженно изучал взглядом комнату. Роджерс сделала первый шаг в комнату, Уильям шагнул назад, смотря ей в глаза своими, полными слез, иногда его взгляд перескакивал на стену. Элис, Ванда и Вижн одновременно взглянули в ту сторону. Локи, держа Томаса за руки, перебирал пальцами у его лба, его глаза светились, пока Томас плакал. Ванда поняла, что у него были галлюцинации, его что-то испугало. Лафейсон успокаивал его магией, пытался на время избавить от недуга, который портит и разум, и душу. Он был сосредоточен, серьезен и неотрывно колдовал над мальчишкой, который успокаивался.

Уильям, тем временем, спрятался за диван. Элис подошла к нему, обняла, и целуя в висок, спросила:

— Что произошло?..

— Мы играли… Я зарядил в него чем-то вроде шара… Я не знаю, как… Элис… Извините…

Роджерс-Барнс тут же прижала его к себе, и поглаживая по голове, начала успокаивать. Локи не отрывался — его глаза блестели холодом, руки шевелились элегантно и заученно, создавалось ощущение, что он не впервой так делает. Элис не отрывала от него взгляда, но только чейчас заметила, что его губы шевелятся:

— May your dreams… Bring you peace in the darkness… May your head rise over the rain… May the light from above always lead you to love…

— Что за заклинание он читает, Ванда? — спрашивает Вижн.

— Это песня, — отвечает Элис, — Колыбельная для солдата.

Оба окидывают её удивленным взглядом, а Локи убирает руку от Тома и утыкается лбом ему в лоб, держа за плечи. Они синхронно вздыхают, синхронно открывают глаза, и Локи говорит ему:

— Ничего не бойся. Всё хорошо. Тебе никто не навредит… Ты отважный, Томас. Я верю в тебя. Не предавай мое доверие, ладно? — Томас кивает и обнимает Локи, сжимая шею. Уильям успокаивается, и чтобы примириться, подходит к брату и обнимает его тоже. Элис замечает, что Ванде не по себе, но выдавить из себя злополучное «спасибо» она не может. Гордость, нервы, недоверие. Всё в кучу.

С первым лучами солнца они провожали всю семью Максимофф прочь из того места, где им может что-то навредить. Ванда таки поблагодарила его, и, обнимая Элис на прощание, шепотом, едва слышимо, сказала ей, что она не ошиблась с выбором. Он не идеальный, вообще ни в чем не идеальный, но как опора, как поддержка, нет никого лучше. Роджерс бы ни на что его не променяла, потому что он стал ей родным, её частью. Она хочет делить с ним всю свою боль, доверить самые холодные и потаенные уголки своей души. Элис в который раз убедилась, что Локи не тот, кем его считают.

От неё, кажется, можно было ожидать чего угодно, и даже больше. И Локи убеждался в этом с каждым годом всё больше и больше. Когда она сказала, что хочет заняться фигурным катанием, выучить хотя бы средней сложности элементы, Локи вызвался быть её учителем, пусть он и сам, как говорит Тор «трехногая корова на льду». Но ему, на самом деле, просто хотелось побыть с ней. Вспомнить, каково это — быть рядом с ней. Просто с ней. В последние пару месяцев он совсем замотался на посту принца: встречи с норвежцами, праздники, дипломатия, и всё это на их с братом плечах. Лафейсон чувствовал, что счастлив от такой суматохи, но чего-то ему явно не хватало, и этим чем-то была Элис, которая встает в семь утра, исправно ходит на все пары, а потом подрабатывает в ночную смену медсестрой в местном хосписе, просто для того, чтобы прекратить клянчить деньги у отцов, и для того, чтобы Старк, наконец-то, успокоился. Трикстер, кажется, только за эту разлуку понял, что Элис надо как можно быстрее забирать в Асгард, к себе, наплевать на то, что она противится, и просто забрать. Замотанная Роджерс, в кой-то веки, почувствует себя принцессой, а Лафейсону будет комфортно и спокойно рядом с ней. Он твердо решил, что пора, хотя бы ради собственного спокойствия. Да и тем более, согласие Тор дал уже давно.

Локи заметил, что лучше у неё получается, когда на неё никто не смотрит. Её перевороты намного лучше, а какая-то пародия на прыжки превращалась во что-то очень неплохое, любительское, но грациозное. Может быть, это потому, что ночные парки вдохновляли — разбросанные и небрежно повешенные на деревья гирлянды, дорожка, подсвеченные радужными огоньками, а иногда и снег, холодные хлопья, точки, что безмятежно и тихо падают с неба на землю, иногда застывая или не добираясь до земли, потому что осели на чьей-нибудь одежде и там же и растаяли. Держа его за руки, чтобы не упасть, Элис иногда поднимала голову к небу, смотрела на то, как небо наполняется снежинками, словно звездами, пушистыми и резными звездами, будто кто-то присылает такие не похожие друг на друга сигналы с неба, пытаясь что-то сказать им, обыкновенным, земным. Её это вдохновляло, словно удар молнии, провоцировало к тому, чтобы начать делать, наконец, что-то тяжелое, падать, сбивать ноги и руки, но не прекращать.

Словно плывет по льду, Роджерс отталкивается от Локи и едет вперед спиной, потом, чуть сгибая колени, отталкивается и скользит к противоположной стороне бортика, вращается вокруг своей оси — неуклюже и чуть не падая, — и на разгоне врезается в принца. Тот хватает её, разворачивает на триста шестьдесят градусов, и толкает вперед. Девушка, от неожиданности вскрикнув, сгибает колени и отталкивается левой ногой, оставляя на льду толстую царапину и крошки. Элис поднимает одну ногу и пытается раскрутиться, но выходит у неё не очень, и потеряв равновесие, она, кажется, падает… Но Лафейсон, запыхавшись, успевает поймать её магией. Роджерс тяжело дышит, и понимая, что она не сломала себе спину, спокойно становится на ноги, сразу же отталкиваясь правой ногой и скользя прямо к трикстеру в объятия.

— Как-то не больно удачлива ты сегодня, — поглаживая её плечи, на которые накинута джинсовая куртка с мехом внутри, на самом деле, принадлежавшая вовсе не ей, а её подруге ЭмДжей, пролепетал Локи.

— Это потому что снега нет, — поднимает голову и оправдывается Элис, — Вот увидишь, я сегодня ещё задам тебе жару! — улыбается она и щекочет возлюбленного за ушами. Он тоже улыбается ей — не сразу, только тогда, когда вспоминает, что у него есть важный для неё презент. Кажется, уровень его секретности и сдержанности за эту ночь поубавился.

— Я посмотрю, как ты выполнишь аксель, когда придет время, — усмехнулся ей в ответ Локи, а девушка демонстративно оттолкнулась от него, сделала пару кругов по катку, а потом попыталась выполнить что-то вроде двойного акселя, но не смогла, и прокрутилась вокруг своей оси только один раз, и Лафейсон уже был готов ловить её, ожидая, что она упадет сломает себе что-то, но вместо этого она уверенно приземлилась, и подняв правую ногу вверх, дальше скользила спиной вперед.

Он, кажется, выдохнул так громко, что это можно было услышать в Асгарде.

— Всё ещё будешь смеяться надо мной?

— Я и не смеялся, Элис, — он схватил её за руку и подкатил к себе. Она чуть не упала, но трикстер успел её подхватить и поставить на ноги, — Я просто не ожидал, что ты превзойдешь себя.

— Ну, не слишком-то и превзошла… — блондинка взглянула на него исподлобья, — Я пыталась сделать его много раз, пока ты не пришел, и… Мои бедра тебе лучше не видеть.

Лафейсон ухмыльнулся.

— Ты же понимаешь, что если я захочу их увидеть, я их увижу?

— Нет, — улыбнулась Элис, — Теперь до свадьбы не увидишь, — девушка вновь подалась чуть назад, в этот раз таща Локи, словно тяжелую ношу, за собой.

Он нехотя покорился ей, и оттолкнувшись, сократил расстояние между их телами, но Эли, казалось, нужна была не близость, а наоборот — дистанция. Ей хотелось подразнить его, выполняя элементы, которые считаются одиночными, показать, что она полностью оправдывает его ожидания. Роджерс постоянно считала, что должна добиваться его внимания, доказывать ему, что несмотря ни на что, на все свои изъяны, она достойна такого, как он, и именно поэтому стремилась быть во всем первой, идеальной для него. Жаль, что всё, в чем нуждался Локи — это просто просыпаться с ней по утрам. Слышать, как она бормочет себе под нос глупые песни про измену и бывших, пока наводит порядок. Вдыхать её аромат, кисло-сладкий и такой уже приевшийся, но всё равно неизменно любимый. Касаться её кожи, которая трескается от холода, которая покрыта рубцами и шрамами, что оставила на ней жизнь. Он просто мечтал быть рядом. С ней, какая она есть — решительной, смелой, уверенно в себе. Тогда эта решимость, смелость и уверенность воцарялись и в нем.

Пока Элис раскатисто смеется, хватаясь за бортик на поворотах, когда её заносит, Локи думает, какой бы момент подобрать для того, чтобы прямо ей сказать: «ты будешь моей женой». Он уже воображает себе её радость, восторг, визг — она будет так же рада, как тогда, в тот день, когда после самой долгой разлуки, они, наконец, встретились. Мужчина помогает ей встать, и держа за плечи, смотрит на её улыбку. Элис отстраняется от него и успокаивается, понимая, что ей засыпало снегом рот.

— Извини… У меня очень хорошее настроение… — она просит прощения за несдержанность и кладет руку ему на плечо, — Я очень давно тебя не видела.

— Я тоже соскучился, — улыбается он, после чего спокойно, но устало выдыхает.

— В следующий раз надо будет привязать тебя к себе, — бурчит Элис, перешнуровывая один из коньков и задирая голову на него, — Мало ли что… — в её тоне проскакивает тревожность. Трикстер понимает, что надо её успокоить:

— Не доверяешь мне? — шутливо спрашивает Локи и подает ей руку, когда видит, что Элис прекратила шнуровать коньки.

Девушка выдерживает паузу, опускает глаза. На мгновение она думает о том дне, когда они впервые встретились. Об их первом поцелуе. Первом свидании, первом «Я люблю тебя», которое сейчас они произносят крайне редко. О первом разе, когда она усомнилась в нем, чуть не потеряла его. Это всё собирается в кучу, и поднимая голову, Роджерс уверенно и четко говорит ему:

— Доверяю.

И её лицо озаряет улыбка. Она встает на ноги и сжимает его руку. Потом смотрит в его глаза, тонет в их зелени, как во влажных и жалких джунглях. В её глазах он видит океан, небо, да весь мир… И нехотя шепотом просит:

— Закрой глаза.

Девушка покорно жмурится. Он сплетает её руки со своими и тащит за собой, она вслепую разгоняется и толкает его от себя, её правая нога выскальзывает ему навстречу, он отодвигает левую ногу назад и кружит девушку. Холодные руки Лафейсона осторожно перемещаются ей на талию, Элис кладет свои ему на плечи, и не прекращая вращаться, ощущать, как снежинки и ночное небо смешиваются черно-белый хоровод из света и тьмы над их головами, девушка отрывается от земли, не чувствует льда под своими ногами. Локи улыбается, смотрит на её лицо, на то, как снег оседает и тает на её ресницах, на то, как она старается посильнее ухватиться за его тело, за его руки, шею, плечи — да за всё что угодно. Через пару секунд она отпускает его — знает, что удержит. Девушка широко расправляет руки, и чувствует, как летит. Она так же заливисто смеется, как тогда, когда упала, и кажется, вовсе не хочет возвращаться на землю. Но придется.

С кружащейся головой, но трикстер подбирает момент, чтобы поставить её на ноги. Роджерс пару секунд держится за него, едва стоя на коньках, но фокусирует взгляд на его растрепанной прическе, приходит в себя, начинает шустро поправлять её.

— Элис… — смеется Лафейсон, выскальзывая из-под её рук, — Я, вообще-то, хотел серьезно поговорить.

— Но решил вскружить мне голову. Буквально, — серьезно говорит блондинка, подъезжая к нему на прямых ногах.

Мужчина тяжело вздыхает, поправляет шевелюру, что значительно отросла, и становится напротив Элис. Снег и не думает прекращать идти, и кажется, с каждой секундой его становится всё больше и больше. Какое-то время они просто смотрят друг на друга, через снег, что падает между ними. Локи, кажется, слышит, как напряженно стучит её сердце, так часто, словно вот-вот разорвется. Элис сглатывает и собирается что-то сказать, но принц прерывает её, и спрашивает:

— Элис… Ещё раз… Ты мне доверяешь?

— Доверяю, — хрипло отвечает Роджерс, после чего взволнованно добавляет: — Что такое?

— Ничего, — лжет Локи, — Просто… Я не достоин тебя. Всё ещё. Твоей простоты, тебя самой… Но если ты считаешь иначе…

— К черту это «недостоин», — она кладет руку ему на щеку, — Мы любим друг друга. Плохими, хорошими — плевать. Просто любим. Чего ещё ты хочешь?

Локи хватает её руку, осторожно опускает вниз, и когда уверяется в том, что прямо сейчас мисс Роджерс точно не опустит голову, и осторожно надевает на её палец кольцо:

— Чтобы ты всегда была рядом. Был моей музой, смыслом жизни, поддержкой. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. И ты станешь. Слышишь меня?

В удивлении, Элис Роджерс широко распахивает глаза, подносит руку, на которую надето кольцо, ко рту, и едва сдерживая слезы, утыкается ему в плечо, благодаря небеса за такой подарок. А снег продолжает сыпаться с неба, словно сияющие звезды, что посещают землю в честь их горящей любви.

— Тебе не кажется, что это дорого? — стискивая зубы и поправляя корсет белого пышного платья говорит Элис. Она надевает его уже третий раз за сегодня, и кажется, что влюбилась в него. Но её смущает ценник. И ей, кажется, всё равно на слова Тони о том, что она может позволить себе всё, что угодно.

— Элис, еще одно слово и идешь на свадьбу голышом! — подтягивая корсет повыше, восклицает Наташа, изрядно вымотанная настроем Роджерс, — Это свадьба. На Асгардском принце. Оторвись.

— Но, Нат…

— Стив, доволен? Воспитал скромницу, да настолько, что она на платье хочет сэкономить, — в ответ словам Романовы последовала тишина, — Роджерс, ты вообще тут? — Элис обернулась и застала отца, кажется, обомлевшим от восторга. Она усмехнулась, упираясь руками в бока и встряхивая волосами.

— Земля вызывает Стивена Гранта Роджерса, — усмехается девушка, поглаживая свои оголенные плечи и рассматривая вены, жилки и родинки на них.

— А? — отозвался Стив, оторвав от приемной дочери взгляд. Элис выдохнула с облегчением, поправила бело-золотую юбку платья, чуть взъерошила волосы, придав им объема и так свойственную прическам француженок небрежность. Она встала прямо перед зеркалом, поправила подол, что сзади немного удлиняется и на самых краях блестит, усыпанный золотыми блестками и бусинками. Осторожно Элис перебросила волосы на левую сторону и спрятала тем самым шрам на ключице. Выдохнув, она задумалась, что попала в сказку, и именно поэтому выходит замуж за принца Асгарда, её деверем будет король Асгарда. Роджерс всю жизнь считала, что выйдет замуж за обычного земного мужчину, в меру успешного, в меру разгильдяя, глуповатого, но солидного, такого, который сможет прокормить минимум двух детей, собаку или кота, и её, конечно же, тоже. И сейчас, когда Наташа со спины накидывает на неё атласную бело-золотую накидку, чтобы на случай ветра плечи были прикрыты, Элис выдыхает, понимая, что всё то, что с ней происходит — это правда, это наяву, это её жизнь.

— Ты буквально светишься в нем, Элис, — улыбается Наташа.

— Бери его, — буркает Стив, выскальзывая у неё из-за спины, — И те балетки, что я предлагал.

— Пап…

— Это «да»! И не спорь! — восклицает Роджерс-старший и исчезает среди белых пышных юбок и черных манекенов, чтобы оплатить платье на кассе.

Элис смотрит на свое отражение в зеркале, и слышит, как бьется её сердце. В голове застревает мысль о том, что бьется оно ради всех тех, кого она любит. И ради Локи в том числе.

* * *

Локи волнуется. Безумно. Изо дня в день всё сильнее и сильнее, и кажется, его ничто не сможет успокоить — ни красное полусухое, ни полусладкое, ни даже горячо любимое белое сухое. А на празднестве, к слову, будут почти все сорта асгардских вин, и Тор, зачитывая этот «список для клуба анонимных алкоголиков», не раз восклицал «зачем?!», но внятного ответа от брата так и не получил. А его жене, кажется, это и вовсе было в радость, поэтому ворчал он чуть меньше, чем обычно, и в основном, причиной ворчания были не сами идеи для списка гостей и украшения зала, а то, сколько это всё будет стоить. Лафейсон изрядно устал напоминать, что в асгардской казне хватит золота на миллион таких свадеб, если не на три.

Он просыпается каждое утро, и с первыми лучами солнца смотрит на то, что готово к торжеству — на длинные столы, на хрустальную посуду, на свисающие с потолка лозы белых и нежно-розовых роз, на витражные окна, отполированные до блеска, на бабочек из рода морфо, что меланхолично и тихо летают по тронному залу, на то, как тут тепло и уютно. Локи эта обстановка напоминала о его матери, а в сиреневых оттенках рассвета и при сумерках, он, кажется, вовсе забывался и вспоминал о ней. Локи скучает по Фригге. Ему бы хотелось видеть свою мать на своей свадьбе, а ведь когда-то она говорила ему, что в мире определенно точно есть человек, который однажды полюбит его так сильно, как только он этого заслуживает. Локи был уверен, что Элис любит его больше, чем он заслуживает.

В очередной раз он ходит вокруг алтаря, смотрит на зал в полутьме. Ему холодно — редко случается так, что ледяной великан мерзнет, но это не физический холод, эта мерзлота идет изнутри, как кровь из открытой раны, и идет она каждый раз, когда эта заноза впивается всё глубже и глубже. Такие раны вообще не заживают.

Локи вздыхает и поднимается на алтарь. Он становится справа, закрывает глаза, набирает в легкие больше воздуха, и вслепую создает перед собой иллюзию Элис — счастливой, улыбчивой, с яркой россыпью веснушек на носу и щеках и голубыми, как океаны, глазами.

— Сегодня, да и каждый день, я хочу сказать тебе, что… Я не достоин тебя, солнце. Никак. Я ужасен, мерзок, и… Должен был сгинуть ещё давным-давно. И так бы, наверное, и случилось бы, не свяжи нас жизнь. Но ты появилась и…

— Эй, братец, — разрывает уединение Тор, и иллюзия Элис рассыпается в пыль под руками Локи, — Долго так ещё будешь?

— Я волнуюсь.

— Я понимаю.

— Не понимаешь… — опустил голову трикстер, поправляя мантию на плечах, — У тебя и Брунгильды не было никаких проблем: оба асы, оба любите выпить, оба можете править. Только вот детей иметь не можете… Но это не мешает вам жить душа в душу. У вас у обоих одинаковые грехи. У меня же с ней… Я её не стою. Вообще, — всматриваясь в лучи солнца, пробивающиеся через розы и крылья бабочек, сказал Локи.

— Она любит тебя, несмотря на то, что ты так грешен. Она даже под страхом смерти осталась с тобой. Элис любит тебя, ещё раз повторю. До безумия. И ты всё ещё рассуждаешь на тему того, кто кого стоит? — Локи опустил голову и исподлобья посмотрел брату в глаза, — Вы не на рынке. Вы влюблены.

Лафейсон кивает и спускается с алтаря, поправляя черные волосы.

— Она, кстати, когда-то была тут, — король подошел ближе, и Локи заметил у него в руках что-то блестящее и яркое, — Как раз после того, как ты сымитировал смерть. У неё было сломано бедро, ключица…

— Ты это к чему?

— Сидя в инвалидном кресле и захлебываясь в слезах, она сделала тебе это, — отрезал Тор и вручил брату золотое кольцо с орнаментом снаружи и гравировкой внутри. Надпись внутри была на асгардском. Локи прищурился и попытался прочесть её, — Там написано «Луне моей жизни».

— Луне моей жизни… — повторил Локи и надел кольцо на палец. Как раз.

— Вы одинаковые. И друг друга точно стоите. То, что ты себе навыдумывал — ерунда и собачий бред. Просто любите друг друга. И… — Локи оживился и посмотрел в глаза Тору, — Начнешь клятву со слов «я тебя не достоин» — полетишь в Северное море со свистом. Понял меня, брат?

Локи улыбнулся и кивнул, прикрывая кольцо на пальце другой рукой.

— Я тебя тоже люблю, — ухмыляется бог и снова бросает взгляд на кольцо, сделанное и забытое той, что украла его сердце.

* * *

Стук в дверь, и вот за ней уже слышатся шаги хозяйки или хозяина, но громче них, конечно же, топот огромных лапок мейн-куна, который, не успела Элис зайти за порог, принялся тереться о ноги. Питер, увидев её, широко улыбнулся и крепко обнял:

— Приветствую, Капитан, — усмехается он, постукивая блондинке между лопаток.

— Питер, уже не так смешно, — ответила Элис и схватив кота на руки, зашла в квартиру.

Мишель крутилась перед зеркалом в платье янтарного оттенка, что ближе к подолу насыщалось цветом и будто переливалось огнем. На шее у неё висел серебряный медальон в виде сердца, на тонких темных пальцах были скромные серебряные кольца. Кудрявые волосы чуть ниже лопаток переливались от блесток. Элис поджала губы и незаметно подкралась со спины, пугая подругу её же котом. Мишель отпрыгнула, но не испугалась, а рассмеялась и обняла Роджерс.

— Мишель Паркер…

— Элис Лафейсон…

— Элисса Асгардская, к слову, — она отстранилась и сжала девушку за плечи, — Там всё немного сложнее. — она улыбнулась.

— Как я тебе? — Элис показала два больших пальца и широко улыбнулась, — Питер говорит, что издалека я выгляжу как огонь, — усмехнулась Мишель и бросила влюбленный, но злобный взгляд на Паркера, который, поднимая руки, шел на кухню.

— Я нашла себе платье… и приехала узнать, что там со списком гостей, — протараторила пока еще Роджерс. Питер принес ей чай, и монотонно произнес:

— Ваш чай, Элисса Асгардская Роджерс-Барнс, кхалиси, неопалимая, бурерожд… — его прервал полный непонимания взгляд Роджерс. Он кашлянул, взял кота на руки и удалился на кухню.

Элис в своем свадебном платье выглядела, как принцесса — скромно, сдержанно, но элегантно и богато, будто это не современное платье из шестого или пятого салона, который они со Стивом и Нат посетили, а старое, века эдак из семнадцатого или девятнадцатого, одеяние королевы, герцогини или любимой единственной принцессы во всем роду. Накидка добавляла наряду тепла и уюта, на торжестве, скорее всего, Элис будет единственная не с оголенными плечами — девушка быстро мерзнет, а на фьордах и вовсе дует холодный морской ветер, что приносит с собой запах соли и свежести каждый рассвет и уносит их каждый закат. Мишель не могла оторвать взгляд, и если честно, немного завидовала, потому что в свое время предпочла просто по-тихому повенчаться, без торжества, просто пригласив самых близких.

— Оно как по тебе шилось, — отмечает Питер, мучая кота, — Вы с Шелли будете блистать.

— Или причина не приглашать твою тётю на свадьбу. Замучает, — усмехнулась Элис.

— Не говори такого, — пожурила её Мишель, — Он же всю ночь проплачет в подушку!

И Мишель получила по голове плоской подушкой в виде дольки арбуза. Питер прыгнул к ней на диван, набросился и начал щекотать. Они совсем ещё дети, пусть и цифры в паспорте совсем о другом. Элис наблюдала за тем, как они сближаются, не отходят друг от друга, и каждый день, изо дня в день живут душа в душу, сближаясь и ничего друг от друга не тая. Ей вспоминается, как далеки они были с Локи пару лет назад, и как, в итоге, сейчас всё уложилось. Девушка поправляет волосы, уже представляя, как произносит клятву на алтаре, как нежно и сладко они целуются, будто это всё и правда сказка.

Ту ночь Элис ночевала у Мишель, потому что Стиву, Тони и Наташе надо было срочно сделать что-то втайне от неё. Как Роджерс показалось, Питер и Шелли в курсе этого кое-чего, не просто так же они ходят с каменными лицами и постоянно переглядываются, а когда переглядываются не могут сдержать улыбки. Стоило девушке едва уснуть, как они начинали о чем-то перешептываться, и тогда Элис демонстративно ежилась, им назло, чтобы замолчали и дали поспать без бабочек в животе.

Утром Питер начал дергать Элис за рукав футболки:

— Капитан Динамо, подъем, — шептал Питер, растрясывая её.

— Паркер, я тебя сейчас убью…

— Тебя ждут, — добавила Мишель и оторвала подругу от постели.

Нехотя, девушка неторопливо оделась, попрощалась с Питером и Мишель, и, широко зевая, начала проверять сообщения. Одно от Тони: «Завтра тебя ждет сюрприз. Встань пораньше». Следующее от Наташи: «Мы со Стивом отлучимся в Асгард завтра. Приедешь домой сама?». Девушка улыбнулась, понимая, что возможно сегодня встретится с Локи. Элис шустро спустилась вниз, открыла двери и спустилась по лестнице, пропустив последнюю ступеньку — сразу прыгнула в объятия Лафейсона, поджидавшего её на тротуаре. Она прижимала его к себе, утыкалась носом в шею, пока он покрывал её кожу крепкими поцелуями. Элис встала на ноги и посмотрела ему в глаза — немного грустные, ярко-зеленые и полные радости. Роджерс улыбнулась, когда Локи погладил её щеку, прямо по веснушкам, которые она больше не скрывала, и засуетилась, почувствовав холод на челюсти. Принцесса взяла его за ребро ладони и повернула его руку ладонью вверх. Голубые глаза удивленно взглянули на него.

— От… Откуда оно у тебя? Я же…

— Забыла про него, — трикстер взял её за руку и поцеловал в костяшки.

— Тор тебе отдал? — Локи кивнул и сплел их пальцы между собой.

— Я пришел забрать тебя в Асгард. Хочу побыть с тобой наедине, пока Тор разбирается со своей торжественной мантией и угощениями, — он взял её за руку и закружил, — Не против?

Девушка мотает головой и уверенно прижимается к его груди, слушает его сердце. Оно бьется в том же ритме, что и у неё, Элис закрывает глаза, и не замечает, как оказывается в золотом тронном зале Асгарда, который полон бабочек и роз, хрусталя, мягкого солнечного света, по которому раздавался терпкий запах вина и моря. Роджерс обернулась, посмотрела на алтарь, украшенный перьями и тюлем с золотыми узорами. Восторженно задирая голову кверху, Элис растягивает губы в улыбке и тихо шепчет:

— Так прекрасно… Так, как я и хотела… — он берет её за руки и аккуратно гладит пальцы, задевая кольцо, на внутренней стороне которого он когда-то высек «Солнцу, воссиявшему надо мной». Элис задевает его кольцо в ответ, — Будем считать, что это наши обручальные кольца. Пока мы ещё не женаты.

Лафейсон усмехается, облизывает губы и смотрит ей в глаза:

— Ещё немного осталось, потерпи, солнце, — спокойно лепечет принц, поправляя её волосы и целуя в лоб, — Побудем наедине? — Элис кивает и дерет его за руку. Как же ей хочется его касаться, как она соскучилась… Как давно они не были вместе. Роджрес успокаивала себя тем, что совсем скоро они будут неразлучны: она будет переводить книги с Асгардского, участвовать в балах и встречах, направлять его и поддерживать во всем, что разумно, и беречь от того, что не разумно, а он будет оберегать её от ошибок, от всякой напасти, и самое главное — они будут друг друга любить. Больше всего на свете.

В Асгарде всегда царит умиротворение — редко когда бывает беспокойно и шумно, а если и бывает, то скорее всего по радостной причине. Сейчас за окном тихо, только океан шумит и поют птицы. Элис лежит на коленях у Локи, который чешет ей голову, и одной рукой гладит недовольного чем-то голубоглазого кота, а за другую её держит Лафейсон. Через какое-то время кот уходит и ложится в ноги, а принц подтягивает её к себе. Элис ложится ему на плечо и обнимает обеими руками. Бог так и норовит взять её за руки, и она покорно дается и с удовольствием позволяет ему делать с собой всё, что ему захочется.

— Я никогда тебе не говорил, но у тебя руки, как у моей матери, — переплетая свои пальцы с пальцами мидгардки, сказал Локи.

— А какие у неё были руки? — не без интереса спрашивает Элис, вглядываясь в следы от мозолей на руках бога, в каждую шероховатость и неровность. Она прекрасно помнит, какие у Фригги были руки, она помнит её глаза, красивый голос, которым она пела ей колыбельную про то, как павшие солдаты попадают в руки ангелов, превращаются в шумы леса, пение соловья и сойки, в гул ветра за окном.

Он замолкает на пару секунд, а потом начинает описывать всё, что пришло ему в голову:

— Теплые, нежные, но сильные… — он вздыхает и смотрит в глаза невесты, — и родные. — горько выдыхает Лафейсон, после чего целует костяшки пальцев девушки.

Элис улыбается и перекатываясь, ложится на Лафейсона, упирается ладонями в грудь и садится ему на пресс, берет за руки и прикасается ладонями в ладони, сплетая обе руки с его руками. Его руки жесткие, черствые — чувствуется шершавость, что пришла от арфы, гитары и повода лошади, возможно от того, что он долго писал или что-то собирал, быть может, из-за пыток или чего-то ещё… Его руки как ничто иное отражают его жизнь, его историю… И теперь её дополняет и Элис. Локи садится, отпускает руки Роджерс и крепко-крепко прижимает её к себе, чтобы никогда не отпускать.

Волнение, кажется, не самое сильное чувство, что может преследовать Элис в день свадьбы. Намного сильнее было чувство того, как она отдаляется от своей семьи, от людей, которые стали ей семьей. Она не остается одна, не теряет стержень и не бросает их, нет, она просто становится старше, самостоятельней, смелее в каком-то смысле. Девушка смотрит себе под ноги, на белую дорожку с золотым окаймлением, а поднимая голову смотрит на голубых бабочек, легко порхающих перед ней. Тихая и неброская музыка, которую наигрывает один из сыновей Софии на арфе, заставляет её расслабиться и принять то, что с сегодняшнего дня всё кардинально изменится, но в то же время, всё будет так, как она хотела — Локи рядом, рядом и его тепло, его поддержка… просто он. Тот, кто дал ей надежду в самое безнадежное время, тот, кого она полюбила всем сердцем со всей его болью и всеми изъянами. А он полюбил её, уставшую от жизни уже в четырнадцать лет, и вдохнул в неё новую, яркую, полную печали и разлук, нов то же время полную радости, тепла, понимания.

Если бы пару лет назад ей сказали, что в её жизни зажжется такой яркий свет, она бы непременно рассмеялась и ни слову не поверила. Но, к её большому удивлению, это оказалось бы правдой.

Локи улыбается, и Элис, не сдерживаясь, улыбается ему в ответ. Сегодня она может позволить себе не сдерживать чувства, что горят внутри, она может позволить себе всё, как говорила Ванда. Из кучи гостей заметно выделяются Мстители, Мишель, Пеппер и Алекс, Ванда и Вижн, что всё-таки, не смотря на страх быть пойманными, прибыли на её свадьбу в компании Уилла и Тома. София тоже сидит в первых рядах, и добродушно улыбаясь, смотрит на Локи, чтобы успокоить. Брунгильда стоит рядом с Одинсоном, держит кольца и влюбленными глазами посматривает на короля. Они выглядят действительно по-королевски, статно. Элис среди них будет казаться простой, наверное, невзрачной или вовсе лишней. Но эти мысли уходят на задний план, когда Тор подает ей руку, чтобы она без проблем встала на алтарь перед своим возлюбленным. Он быстро отпускает её и Элис берет Локи за руки. Их обручальные кольца простые, донельзя простые, но сделали они их друг для друга, давным-давно.

— Мы собрались здесь сегодня, чтобы связать два влюбленных сердца Элис Асгардской и Локи Одинсона узами брака. Много лет они были неразлучны, вдохновляли друг друга изо дня в день, клялись в вечной любви, и сейчас я предлагаю им сделать это публично для того, чтобы подтвердить серьезность их намерений и искренность чувств, — серьезно и вдохновенно произнес Тор. Ему не шла такая серьезность, но, надо признать, мало кого в тронном зале это волновало.

Локи и Элис переглянулись и кивнули друг другу. Элис начала читать клятву первой, страшно волнуясь и сжимая ладони Одинсона:

— Сегодня я стану самой счастливой мидгардкой из всех живущих на белом свете, и всё это благодаря тебе — тому, кто вытащил меня со дна и дал силы жить, благодаря тому, кто изо дня в день делал меня принцессой на протяжении всей моей жизни до этого момента, и будет делать ещё после него. Я хочу сказать тебе, Локи, спасибо. Спасибо за то, что дал мне надежду, спасибо за то, что спрятал мою боль в пучину своей любви и искренних чувств. Спасибо за то, что никогда мне не врал, и за то, что ни одно мое сомнение или страх не стал истиной за те года, что ты рядом. Я не могу представить себя без тебя. Ты неотъемлемая часть моей души, моей жизни… меня. И мне нужна свадьба, чтобы говорить это вслух, так громко, как только могу. Ты наполнил меня, сделал меня такой, какая я есть, вдохновил начать всё сначала, жить ради тебя. Когда-то давно Один говорил, что мы связаны больше, чем судьбой. Мы встретимся всегда, при любых обстоятельствах, наши души преодолеют любые испытания, время, пространство — да всё. Два искренне любящих сердца всегда друг друга найдут. И мы нашли друг друга. Я хочу поклясться тебе в том, что безмерно люблю тебя, и порой это доходит до безумия. Я никогда не оставлю тебя одного. Я клянусь тебе в своей любви и верности. Клянусь.

Она проговорила это словно на одному дыхании. Стив пустил скупую мужскую слезу и Баки его успокаивал, похлопывая по плечу. Локи глубоко вздохнул, и посмотрев ей в глаза, начал:

— Моя дорогая Элис… Я благодарен тебе за то, что стою сегодня перед тобой, перед всеми этими людьми. Я не знаю, что тало бы со мной, не заблудись ты в тот день и не забреди в темницу, в которой я чах… Я не хочу думать об этом. Всё, чего я хочу, это думать о тебе. О нас. Хочу думать о том, сколько всего нас ждет, о том, что мы будем неразлучны до конца своих дней, о том… что будет сковывать нас вместе. Я думаю о том, как просыпаясь, я буду смотреть тебе в глаза, как твои руки будут согревать меня в стужу, пусть я и не мерзну. Я думаю о том, как приглашу тебя на танец этим вечером. Я думаю о том, как сильно я тебя люблю. И я не хочу, чтобы это кончалось. Поэтому я клянусь оберегать тебя любой ценой, быть тебе поддержкой, опорой. Я обещаю тебе полную уверенность, честность и то, что я буду любить тебя, несмотря ни на что. Для меня нет ничего важнее, чем ты. Мое сердце беспокойно, когда тебя нет рядом, мне плохо, когда я не могу тебе чего-то дать или наоборот, что-то отбираю, как, например, сейчас я отрываю тебя от твоей семьи и близких. Хочу пообещать им, что ты будешь жить в любви и беззаботности, в спокойствии и здравии. Я обещаю им, что ты всегда будешь навещать их целой и невредимой. Я клянусь им в том, что ты ни секунды не будешь плакать, будучи принцессой Асгарда и моей женой. Я клянусь тебе в вечной любви. Хотя, кажется, клялся в ней уже тысячи раз.

По щекам Элис текли слезы. Она вытерла их рукой, растирая кожу под веснушками, а Локи взял её за щеки и крепко поцеловал. Музыка стала громче, а Элис раскрепостилась и перестала сдерживаться, зарываясь рукой в волосы трикстера, другой рукой обнимая его за плечо. Он гладил её по спине, щекотал лопатки кончиками пальцев через ткань, целуя всё напористее и напористее. Они любят друг друга, и теперь это ни для кого не секрет. Как бы редко они это друг другу не говорили, их уже давным-давно унесло от обыденности, от суеты, им просто хотелось быть вместе, быть рядом. Вот он, залог их счастья.

По тронному залу раскатились громкие радостные возгласы, кто-то подбрасывал свои шляпы и улюлюкал, кто-то просто улыбаясь стоял и смотрел на то, как сбывается мечта некогда маленькой и глупой девочки, которая превратилась в прекрасную женщину, завоевавшую холодное сердце короля Йотунхейма.

Весь день светило яркое солнце, море шумело, билось о гавани, а птицы пели, щебетали и кричали, все гости, без исключения, были счастливы и веселились, упиваясь вином, пивом, слушая живую музыку и болтая обо всем на свете. Бабочки летали среди бубнящих и смеющихся богатых знатных дам, ведясь на сладкие ароматы их духов, хрустальные бокалы звенели друг о друга, музыканты неустанно проводили руками, смычками и медиаторами по струнам, перебирали клавиши под своими пальцами, были сосредоточены и вдохновлены гомоном вокруг них. Наверное, это большая честь — играть на королевской свадьбе, среди богатых, известных людей. Они выкладываются на максимум, ни одной ошибки не слышно — только усталые вздохи.

Они не могут оторвать взгляд друг от друга, и даже тогда, когда Питер носится рядом с фотоаппаратом, ничего, кажется, не может помешать им насладиться друг другом. Вокруг них так и витает атмосфера нежности, честности, привязанности. Кольца ярко блестят на пальцах, выбиваясь из всей пучины асгардского золота — они ярче, чище, аккуратнее и единственные на их пальцах украшения. Элис и Локи выглядят заметно скромно на фоне других асгардцев, и им обоим это нравится — выделяться среди богатства и холода, даря друг другу чувства и тепло, которое не подарит ни одна горящая на небе звезда. Они правда были как что-то особенное, выбивающееся из колеи.

Ближе к ночи, когда в высоких кронах деревьев зажглись разноцветные фонарики, а у их корней и в траве застрекотали кузнечики и загорелись светлячки, Элис захотелось отлучиться и отдалиться от всего вокруг — она поднялась в свои покои, переоделась в нежно-бирюзовое платье с прозрачными рукавами, украшенными золотыми узорами. Тор говорил, что что-то подобное носила их мать, когда они были совсем ещё юными. Локи тоже не раз узнавал в ней Фриггу. Прогуливаясь по саду, среди высоких деревьев и кустов роз, Элис видит кота, того самого, что проводил её в библиотеку той ночью, когда Роджерс не спалось. Она присаживается и гладит мурлыку, который, кажется, доволен тем, что он вновь появилась в его компании. Девушка отдыхает, расслабляется, приходит в себя после лицезрения плачущих навзрыд Мстителей, успокаивающих друг друга и своих детей, Брунгильды, что без остановки «дегустировала» все сорта вин, что были на празднике, и, в конце концов, асов, что обращаются к ней на «ваше высочество». Это так странно и непривычно… Но ей надо привыкать. Так она планирует провести остаток жизни, и ни за что и ни на что не променяет это «ваше высочество».

— Чего ушла? — Локи, появившийся из ниоткуда, коснулся её плеча и мягко позвал. Элис обернулась и выпрямилась, отпустив кота:

— Мне так от этого всего непривычно… — честно сказала девушка.

— От чего?

— «Её высочество Элисса Асгардская»… — усмехнулась она, — Я ещё долго буду к этому привыкать.

— Я тоже долго привыкал к этому с тех пор, как воскрес, — он взял её за руку.

— Тебя так всю жизнь называли… А меня от силы два дня, и то не полных, — она опустила голову, щекой прижимаясь к его руке, — Я обыкновенная. Поэтому и непривычно.

Локи тяжело вздохнул.

— Обыкновенного в тебе ничего, — подметил он и схватил её на руки. Девушка обняла его за шею обеими руками и взглянула в глаза.

— Это почему? — она нахмурилась и улыбнулась.

— Потому что ты теперь принцесса. Асгард на одну четвертую твой. Ты завоевала моё сердце. Ты пошла на Таноса с ножом. Ты не обыкновенная, ты безбашенная. И это я ещё не начал говорить, что ты начитанная, образованная, красивая, грациозная… Ты идеальная, — с широкой улыбкой на лице бормотал Локи.

— Ты так говоришь, потому что меня любишь, — возразила принцесса, положив голову ему на плечо.

— Хотя бы поэтому ты особенная — потому, что я тебя люблю.

Он поставил её на ноги перед клумбой с белыми тюльпанами, взял за руки, одну положил себе на плечо. Элис плавно сделала шаг ему на встречу, и они закружились в плавном, аккуратном вальсе, будто они вовсе не принц и принцесса, а обычные мидгардцы, забредшие на этот праздник по нелепой случайности, наслаждающиеся живой музыкой, полной ошибок и небрежностей, но живой, такой, какую Локи пообещал Элис на асгардском балу, когда ещё сам правил им. Кто же знал, что этот бал будет в их честь?

— Устала? — раскрутив блондинку, спрашивает трикстер.

Элис кивает, делает неловкий шаг ему навстречу, скрещивая руки на шее, а он подхватывает её, берет на руки и целует в лоб, на что она довольно мурлыкает, и ей в ответ мурлыкает черный бездомный кот, который негласно назначил своим домом асгардский дворец, когда его, как такового, ещё не было. Он выбрал Элис своей хозяйкой, как понял Локи, поэтому преследует её и в такой важный, ответственный день.

— Непрост этот усатый… — усмехнулась Элис, взглянув в глаза измотанному возлюбленному, — Это же он меня в библиотеку тогда привел.

— Он очень старый и мудрый, и точно не простой кот, — буркнул ей в ответ Лафейсон, — Мне он не нравится.

— Не любишь кошек? — мурлычит Элис, нюхая его волосы. В ответ на её вопрос Локи лишь хмыкает, девушка вздыхает и прижимается к нему всем телом, чтобы согреть, пока он несет её в их общие покои. Они просто молчат, прислушиваясь к стрекотанию кузнечиков, щебету некоторых ещё не спящих птиц, к шуму ночного прибоя. Элис не замечает, как проваливается в сон у него на руках, утром она и не вспомнит, как бережно он положил её на кровать, укрыл одеялом и сам лег рядом так тихо, чтобы не разбудить. Локи ещё будет спать, когда она проснется и узрит то, как красив Асгард в лучах растущего солнца, как он блестит и переливается, когда он поймет, что теперь неотъемлемая часть этого всего, точно так же, как и сердца короля Йотунхейма.

Существовать в отрыве от дома оказалось труднее, чем казалось на первый взгляд. Всё, что Элис смогла утащить с собой из башни, из своей комнаты, из колледжа, всё время было с ней. Локи не раз находил её лежащей на кровати и обнимающей енота по имени Мистер Корица, просматривающей свой школьный альбом, пролистывая страницы «Собора Парижской Богоматери» в сотый раз, вспоминая Париж и думая о том, как чувствует себя Ванда, так же оторванная от тех, кто помог ей встать на ноги после потери семьи, как чувствуют себя её дети, как там поживают Старки, что сейчас делает Баки, Стив, не заболел ли Бакс, и какой клочок земли в следующий раз собираются посетить Мишель и Питер, только вернувшиеся домой с Кубы. Ей тяжело адаптироваться к Асгарду, который, несмотря на всё свое дружелюбие, слишком идеален, словно кто-то свыше играет в куклы.

Когда ей становится совсем тяжело, она заходит к Локи в кабинет — обнять со спины, прижаться, предложить съездить в Осло, чтобы поискать книги, которые можно перевести на асгардский, или просто поговорить с людьми, которые не вылизаны донельзя и ругаются матом. Он не против, совсем не против. Сын Лафея и сам до безумия любит холодное ночное Осло, которое шумит и сияет, как Рождественская елка. Принц видит, как принцесса сияет и как широко и тепло улыбается, прогуливаясь по сувенирным магазинам, магазинам одежды и книжным, кажется, чувствуя себя в своей тарелке.

Сколько не перевоспитывай — всё равно в душе мидгардка. Радуется мелочам, до боли гостеприимна и добра, отзывчива и не чувствует границ. На ужинах, например, редко молчит и улыбается, чаще просто обсуждает бытовые темы или помогает принимать решения. Подойти и помочь встать упавшему ребенку для неё как вздохнуть — её не сдерживает статус, который обязует ходить с высоко поднятой головой, не смотреть в сторону простого народа и беспристрастно относиться ко всему, что происходит вне дворца. Её заметно раздражал такой контроль. Со временем она на него наплевала. Тор считал, что она поступила правильно. Брунгильда же наоборот.

Возвращаясь с очередных переговоров, Локи не нашел Элис на её обычном месте — в его библиотеке с телескопом. Только кот, дремлющий на кресле, наталкивал на мысль о том, что она тут есть. Усатый везде следовал за ней, и кажется, что он тоже был какой-то частью её прошлого, беззаботного и свободного. Асгард стал для неё золотой клеткой, и Лафейсон уже жалел, что заманил её сюда. Лучшая из женщин, что он знал, заслуживала лучшей участи, нежели жизнь по таким жестоким правилам. Для него она сглаживала все углы и «прелести» асгардских традиций и устоев, а вот он для неё — черт знает. Куда-то уезжал он редко, но это не значит, что девушка не чувствовала себя одиноко. Одиночество — состояние души, а не тела. Это чувство чужеродности, которое никакое золото, никакие яркие платья, вино и книги не сгладят. И, быть может, даже любовь не сгладит.

Первое место, где нужно было искать Элис тогда, когда библиотека пуста — сад. Среди ярких кустов роз, усыпанной белыми, почти прозрачными тюльпанами, землей, она отдыхала от шума и чувствовала умиротворение, спокойствие. Локи в этом саду ещё до свадьбы любил вспоминать об Элис. О том, как мило и тихо она спит, о том, как она дует губы и обижается, о том, как она напевает что-то, пока готовит, о том, как она целует его и как прыгает на спину после долгой разлуки. Это место было полностью посвящено ей, оно пахло ей, ведь где-то неподалеку цвели лимоны. В саду её искать пришлось долго, потому что сам сад огромен. Но там она была. И услышав, как Элис, точно Элис, что-то напевает в одной из отдаленных позолоченных беседок с белыми колоннами, по которым спускались лозы плюща. Он подошел ближе, и увидел Роджерс, что держит в руках гитару и напевает песню Леоны Льюис и смотрит на маленькую девочку с непослушными светло-русыми волосами и яркими веснушками. Локи замер, наблюдая за ними.

— Don't wanna fall, don't know where to start it all… I can start by taking it slow.

Её пальцы перебирали струны, завитые светлые волосы лежали на чуть сгорбленной спине и иногда спадали на плечи. Закончив, Элис передала гитару девочке:

— Попробуй. Просто поиграй на струнах. Первая, вторая, третья, третья, вторая первая. Потом пятая, четвертая, шестая и шестая, пятая, четвертая.

Девочка сделала всё так, как сказала Элис. Роджерс улыбнулась, села рядом и погладила её по голове. Малышка подняла голову и улыбнулась ей в ответ, повторив ритм вдвое быстрее. Подняв голову, принцесса увидела принца, и сложив руки на коленях, заметно погрустнела.

— Ваше Высочество, всё хорошо?

— Да… — ответила Элис, — У тебя хорошо получается. Потренируйся до завтра.

— Но у меня нет гитары…

— Возьми себе мою.

— Можно? — удивилась малышка.

— Конечно можно, — широко улыбается Элис, гладя девочку по голове. Она быстро забирает инструмент, обнимает Роджерс и убегает, держа гитару за гриф над землей.

Не оборачиваясь и не смотря в глаза Локи, Элис идет ему навстречу, держа спину ровно, подбородок выше, чем обычно, и изящно сложив руки, как балерина, прикрывая одной ладонью другую.

Принц подает ей руку, и расковавшись, Элис берет его за руку.

— Не осуждай меня за это, — Элис опустила голову.

— Что это за девочка? — осторожно спрашивает Лафейсон, пытаясь заглянуть ей в глаза. Она поднимает голову и тихо говорит:

— Дочь одной из моих горничных. Осмелься меня за это осуждать. У неё огромный потенциал, она прекрасно поет и…

— Я тебя не ругаю, — сказал Локи, накрывая её предплечье своей рукой, — Но дело в том, что есть много знатных людей, у которых есть такие же дети, которых можно так же обучать чему-нибудь, если горишь желанием. Можешь спросить у них про книги, которые можно перевести на английский, например. Почему бы не попробовать так?

— Они избалованные, — буркнула Элис, — Воспитанные, но избалованные. И если им захочется, они найдут нормального учителя. И научатся этому за неделю. У них все возможности, а у неё их нет. Мне закрывать на это глаза?

— Нет, — бросил Локи, понимая, что если ответит что-то другое, то это непременно приведет к ссоре. Элис была в чем-то права, пусть это и противоречило асгардским устоям. Но, надо признать, мало кто был бы против, если бы что-то изменилось в лучшую сторону. Мидгард должен быть примером для Асгарда, а Асгард для Мидгарда, но до тех пор, пока Роджерс не вышла замуж за Локи, это работало только в одну сторону.

— Как прошли переговоры? — спрашивает принцесса, поправляя волосы.

— Устал, — усмехнулся Локи, — Кстати, переговоры как раз об этом и были.

— О том, что нужно немного распустить средневековый строй?

— Он не средневековый.

Она рыкнула ему в ответ и взяла под руку, обиженно смотря вперед, то опуская глаза, то поднимая их к небу, краски которого темнели и сгущались. Предвещалась дождливая ночь, а значит, спать они сегодня будут особенно крепко и сладко.

— Так что было на переговорах?

— Речь зашла о том, что Асгард старомоден. И нам не помешало бы немного осовремениться. А знаешь, почему об этом зашла речь?

— Почему?

— Потому что тут появилась ты. Ты ведешь себя, как любая современная принцесса, и требования теперь предъявляешь ты. И историю тоже пишешь ты. И всё изменить можешь тоже только ты.

— Ну, не только я, — улыбнулась Элис, — Мы. Мне нравится слово «мы». Мы можем всё изменить. Только мы.

— Да… Мы.

— Так прекратишь сдерживать мои педагогические зачатки?

— Не прекращу. Ты должна отдыхать и иногда подписывать бумаги. И делать то, что приносит тебе удовольствие.

— И со временем ссохнуться, как говорит Брунгильда, — усмехнулась Элис и тут же загрустила. Локи прижал её к себе.

Брунгильда явно не была счастлива самому факту существования Роджерс, ведь она может позволить себе вольничать, может контролировать свое опьянение, может без проблем связываться с родными, может позволить себе всё что угодно, и родить ребенка в том числе. Причин для ненависти было много, и чаще всего, не на публике, всё выливалось наружу. Пару раз она доводила Элис до слез. Один раз они дрались, но их быстро разняли. Брунгильда не была ангелом, как на первый взгляд казалось, но и дьяволом её тоже не назовешь. Спустя тысячи лет найти настоящее место под солнцем, и в итоге опять заиметь конкуренцию никакой потерявшийся в себе не хочет.

Покои Элис и Локи находились на втором этаже, в левом крыле дворца, к ним вела золотая закругленная лестница и два коридора — один с окнами, другой с факелами, и покои находились в самом конце второго коридора. Вид, что открывался с балкона, был завораживающий — золотые макушки домов блестели в лучах рассвета, что щекотали лицо через витражные двери и окна во всю стену. Комната была широкая, просторная, на полу лежал пушистый ковер, под потолком висел янтарь, что утром наполнялся солнечным светом, который держался до ночи, и благодаря нему в покоях никогда не было темно. Локи говорил, что этот зачарованный янтарь похож на чьи-то слезы, что в судный день обрушатся на него и Элис и проткнут их насквозь. Тогда девушке становилось не по себе.

В правом крыле, которое зеркально повторяло левое, располагались покои Тора и Брунгильды. В них Элис не была, но исходя из того, что она слышала, они такие же. Только вместо янтаря — стекло, пушистого ковра нет, но зато кровать больше в разы. Оттуда редко доносились звуки скандалов, но почти каждую ночь — плач и истерики, которые связаны с тем, что с рождением наследника Элис может обогнать Брунгильду. Сама девушка ужасно корила себя за то, что из-за неё кто-то страдает, но в таких случаях Локи стоило только напомнить ей, что винить себя в том, что тот, кто она есть — глупо и несуразно. Но в то же время, сам принц любил напомнить ей, что теперь она должна быть дальше от той мидгардки, какой была до коронации и свадьбы. Но если задуматься, та мидгардка — именно та, кем она является на самом деле. И даже если это скрывать, то всё равно рано или поздно это вырвется наружу.

Открывая дверь в покои, Элис впервые за день расслабила плечи, вытащила из волос шпильки, что держали небольшой пучок, расплела косички по обе стороны от ушей, немного взъерошила волосы, аккуратно уложенные до этих пор, и скидывая обувь, падает на кровать и переворачивается на спину.

— Убил, — говорит Локи и прыгает на неё сверху, обнимая за талию. Элис чуть приподнимается на локтях и двигается ближе к краю кровати.

— Полностью и наповал.

— Полностью и наповал убьет Брунгильда, когда узнает, что гитары у меня больше нет, и принадлежит она не какому-то талантливому мальчику или девочке каких-то знатных особ, а дочери горничной, — вздыхает девушка, заправляя его волосы за уши, — Почему она так ко мне относится?

— Ты можешь позволить себе быть естественной и санкции для тебя менее беспощадные, — Локи перекатился так, что Элис смогла расположиться на его груди, — Ты же позволяешь себе ухаживать за лошадьми, застилать кровать, заниматься… бытовыми делами. А она нет. Просто улыбается и существует. Даже почти ничего не решает — всё делает Тор.

— Просто за то, что я хотя бы вдали от чужих глаз могу позволить себе быть собой? — интересуется Роджерс, игриво перебрасывая волосы со спины на плечо.

— Просто за то, что ты из Мидгарда, и являешься мостом от нас туда, а значит, и возможностей у тебя больше, а значит и воли. Ты из двух миров сразу, она же — из одного.

Девушка вздохнула и уткнулась подбородком ему в грудь, взяла руки принца и положила себе на талию, а потом начала гладить его скулы. Локи прикрыл глаза и задремал, но Элис не дала бы ему спать, особенно когда не все вопросы получили свой ответ. Её волновало и то, когда она сможет увидеться со своей родней, когда будет следующий прием или ужин, когда у него выделится минутка для неё. Только для неё.

— Не спите, Ваше Высочество… — говорит девушка, заваливаясь на бок рядом с ним.

— Не сплю… Просто наслаждаюсь тобой. Твоими руками, твоим запахом…

— Вслепую? — усмехнулась Элис, — Не думала, что так можно, — она проводит носом ему за ухом, потом по шее, и, мурлыкая, целует в челюсть, одной рукой прижимая к себе.

— Тем, что ты делаешь сейчас, можно наслаждаться даже глухим, слепым и немым, веришь? — усмехается Локи и целует её, накрывая губы принцессы своими, поглаживая её талию и её руки, перекатившись на кровати так, что она оказалась снизу.

Элис бросает на него теплый взгляд, полный любви, закидывает ногу на бедро, и поднимается, прижимаясь грудью к его груди, касаясь языком языка, сплетаясь с Локи, как сплетаются змеи. Они сковываются, как замок, становятся ближе друг к другу, сами того не подозревая — когда скучают, тоскуют, когда находятся рядом, любят друг друга.

Лафейсон скользит рукой по её спине в поисках застежки платья, пока не вспоминает, что она уже никогда не наденет платья на молнии. Она — принцесса Асгарда, а не простая девочка, что рвется наружу. Рано или поздно та девчонка уснет, и ничто уже её не пробудит.

— Элис, ты же неважно себя чувствовала ночью… Может, не поедешь? — вытаскивая из прикроватной тумбочки расческу, говорил Локи. Девушка собиралась поехать к Стиву и Баки, навестить могилы родителей, узнать, как там Алекс, Тони и Пеппер, в целости и сохранности ли Клинт и Наташа, дома ли вообще Мишель и Питер. Да и тем более, Элис не отказалась бы и просто от того, чтобы побыть вдали от Брунгильды, от всех королевский обязанностей, от дворца — ближе к дому.

— Локи, я должна навестить родителей, — расстроенно вздыхает девушка, застегивая сумку и бросая на мужа тяжелый, полный тоски взгляд, — Я бы взяла тебя с собой, но нужно немного отдохнуть от Асгарда.

— Я тоже от него устал, — он складывает руки на груди и дует губы, как маленький мальчик. Роджерс приподнимает его, поправляет ему подушку, берет за плечи и начинает разминать их, пытаясь сделать расслабляющий массаж. Довольно мурлыкая, принц запрокидывает голову и тянется за поцелуем, который Элис не может ему не подарить. Поглаживая его холодные скулы, девушка упирается носом в нос, пока Локи гладит её по голове, и быстро целует, после чего резко отстраняется. Почувствовав боль внизу живота, она стискивает челюсти, — Я буду скучать… — мурлыкает трикстер, наблюдая за каждым её движением.

— Я тоже, — сладко шепчет Элис ему на ухо, а потом берет за руку, чтобы он проводил её до двора, а точнее, до того места, где телепортацию точно никто не заметит. Они любили так сбегать, особенно во время каких-то значимых событий, чтобы просто побыть наедине, притвориться простыми людьми, которых ничего не волнует, кроме друг друга и того, что весна в этом году явно задерживается.

Стоило Элис только выйти за пределы дворца, подойти ближе к конюшням, как её конь, Лавкрафт, взбунтовался, и уже чуть не выскочил из загона. Девушка подошла к нему, погладила ему за ухом, а конь в ответ боднул её головой в шею. Она давно на нем не ездила — месяца два точно. Он не самый спокойный из коней, и это было заметно даже по его внешнему виду: чубарый, с массивной, но худой мордой, постоянно перевязанными фиолетовой тканью копыта, беспорядочные косы, что иногда виднеются в пышной гриве, и маленькие черные ушки, над которыми очень часто смеялся Тор, а Лавкрафт, словно это понимая, щедро давал ему по лицу хвостом.

— Успокойся, Лавкрафт, тише, — начала девушка, успокаивая коня, — Я знаю, что давно на тебе не ездила, но это не значит, что я тебя не люблю. Мне просто не здоровится, мальчик, — после этих слов конь облизал Элис, и брыкаясь, отскакал в другую сторону загона.

— Даже лошадь тебя не отпускает, — фрыкнул Локи, — Может, действительно останешься?

— Локи, обещаю, что вернусь к вечеру… — она поцеловала его в уголок губ, прижалась, и распахнув глаза, обнаружила, что находится совсем близко к дому.

Она видит родные окна, в которых виден прыгающий Бакс, Баки, о чем-то причитающий, и Стив, жующий, очевидно, что-то полезное и вкусное (или просто вкусное). Рядом с домом — мотоцикл Стива, который Элис с большим удовольствием эксплуатировала в отрочестве, и с большим удовольствием эксплуатировала бы сейчас — жаль, статус принцессы Элиссы Асгардской не позволяет. Роджерс стучится в двери, и уже слышит, как Бакс царапает лапами дверь, как Стив его за это журит. Дверь открывается, и, не успев произнести и слова, Элис чувствует, как Бакс приземляется прямо ей на руки и начинает заботливо лизать. Он лает, а девушка улыбается, не намеренная его отпускать. Только вот опять боль и внизу живота всё портит, и Роджерс ставит его на лапы, а сама — крепко-крепко обнимает отцов, утыкаясь Баки в шею, пока Стив целует её в щеку. Она чувствует, что буквально висит между ними, и из-за этого невольно усмехается, понимая, что сколько бы ей, Элис Роджерс, ни было бы лет — она всё равно их маленькая девочка.

— Ты как, мартыш? — спрашивает Барнс, поглаживая её волосы, — Соскучилась?

— С первых секунд скучаю, пап, — говорит Элис, обращаясь, очевидно, к ним обоим, — Чем могу помочь? — она улыбнулась и перевела взгляд на Стива.

— Например, объяснить ему, что я не разожрался, — усмехнулся Роджерс, и Элис расхохоталась вслед за ним. В улыбке она почувствовала, как на губы навалились щеки — с детства она такого не ощущала, никогда с тех пор так широко не улыбалась. Или щеки просто стали больше.

— Да не разожрался он, пап! — шутливо воскликнула девушка, пихая Джеймса в плечо, — Хорошего человека должно быть много. Успокойся.

Барнс вздыхает, собирает волосы в пучок, и идет собирать коробки. Стив горделиво поручил Элис складывать всё содержимое её комнаты — от гирлянд до дневников, которые они хотели взять с собой на память. Они очень скучали по ней, и будут скучать. На мгновение, Роджерс захватила тоска, а ещё через мгновение она расплакалась, прижимая к себе плюшевого мишку, которому так и не придумала имени. Она прекрасно помнит, что ей его подарила Наташа, в её пятнадцатый день рождения, бежавшая с миссии и до жути уставшая, и единственным, что она успела схватить, стал этот медведь. Блондинка плюхнулась на постель, прижала к себе игрушку, и глубоко вздохнув, закусила губу и взвыла. На такой пронзительный плач тут же прибежал Бакс, а за ним и Стив. Собака прыгнула Элис на колени и принялась резво вылизывать лицо, а мужчина приобнял за плечо:

— Что случилось? — спокойно спросил он, пока к комнате неспешно, в свойственной себе манере, брел Джеймс. Он неуклюже сел рядом и обнял дочку за шею. А плач не прекращался, наверное, минут пять-десять. В головах у мужчин возникли миллионы страшных причин её слез: от той, что её бьет Локи, до той, что она ела на завтрак что-то, отличное от привычного. Успокоить её удалось, на удивление, просто: всего лишь дать ей шарлотку, в которой находятся яблоки, на которые у неё аллергия. Таблетку она, конечно же, выпила, но ситуация была уж точно «из ряда вон».

— Так что случилось? — переспросил Баки, держа её за руку, пока она уплетала шарлотку за обе щеки. Не дожевав, она ответила:

— Ничего… — Элис шмыгнула, а Стив схватился за голову и вытер лицо руками. Баки тихо хихикал в подушку, наблюдая за тем, как его муж пребывает в состоянии гнева, отчаяния и полного диссонанса с реальностью, но при этом пытается сохранять спокойствие. Получалось, если честно, плохо — поэтому он и смеялся.

К вечеру, кажется, всё стало очевиднее некуда — Элис легко засыпала, тяжело просыпалась, то складывала вещи с интересом и удовольствием, то швырялась в стены тем, что не влезало в коробку под удобным ей углом. Когда Роджерс успокоилась и начала более-менее успокаиваться, Джемс предложил ей съездить в Бруклин — отвезти все уже собранные вещи в его со Стивом новый дом, полюбоваться ночным видом на Бруклинский мост, поговорить обо всем на свете. Они давно друг друга не видели, и поговорить точно есть о чем. Девушка оделась свободно, но тепло: широкая черная рубашка, черный кардиган, теплые носки и брюки, теплая обувь. Очевидно, так не ходят в Осло, да и в Манхэттене намного теплее, чем бывало обычно. Баки этому значения не придал, взял её за руку, когда погрузил все коробки, и помог сесть в машину. Девушка тут же принялась снимать с себя теплую одежду. Мужчина сел в машину, закрыл двери, открыл окна на полную и завел машину.

Половину пути они ехали молча. Баки и не хотел её пытать, если честно — просто хотел сменить обстановку, может, ей станет легче, может нет. В любом случае это бы пошло на пользу. Бруклинский мост, до безумия красивый и светящийся желтыми, теплыми цветами, в приближающейся фиолетово-красной ночи он выглядел как клочок земли, не залитый кровью во время войны. Ровно в тот момент, когда они пересекли черту «Манхэттен» и приближались к границе Бруклина, Элис набрала в легкие побольше воздуха, и тихо сказала:

— Не говори никому, что я беременна от него, ладно? — она откинулась на кресле, — У меня и так ощущение, что он что-то подозревает…

— Кто? — спокойно спросил Баки.

— Локи, — отрезала Элис, сложив руки на коленях, словно преступник на допросе.

— А что тебе будет, если он узнает?

— От него — ничего. А вот от Брунгильды, Тора… Может не поздоровится.

Джеймс нахмурился и снизил скорость.

— Ты думаешь, что тебя там будут ущемлять из-за того, что ты…

— Да, — Не дала закончить фразу Элис, — Не говори это вслух. Может, это был бракованный тест… И я просто отравилась… И… — она тяжело вздохнула, — Ладно, ничего, — прорычала принцесса в продолжении своей мысли.

— Может, таки скажешь ему? Он же должен иметь какую-то власть. Затыкать, наконец, неугодные рты.

— Брунгильда — королева. Поднявшаяся с низов и сошедшая с ума от власти. Наследники у неё вряд ли будут. А вот если будут у меня… Она ни мне, ни им жизни не даст. Вот так, — прохрипела Элис.

— Тогда, может быть… Останешься тут, пока не родишь? Чтобы без последствий.

— Пап, — буркнула Элис.

— А что тебе мешает? Защитишь и себя, и его или её. Почему нет?

— Я принцесса. Я должна…

— Ты будущая мать. Тебе нельзя волноваться, бояться и быть вне безопасности. Ты либо едешь туда, чего не случится, пока я жив, либо остаешься тут, наблюдаешься у врача и не пересекаешься с этой женщиной.

— А Локи?

— Он мне не нравится, — фыркнул Баки, на что Элис задорно хихикнула, — Пусть побудет без тебя. Здоровее будет. Нас ты сегодня уже до белого каления довела, — рассмеялся Барнс, на что Элис легонько пихнула его в бок.

Квартира в Бруклине была тихой, маленькой и уютной. Мебель выглядела старой, пыльной, но пахло от неё чистящими средствами и свежестью. На комоде стоял бансай, а рядом с ним — фотографии Баки и Стива довоенных времен. Они до жути счастливые, играют с самолетом и поездом, Джеймс смеется и улыбается, а Стив с сосредоточенным лицом держит самолет в вытянутой руке над собой. На них застиранные клетчатые рубашки, только на Стиве — брюки, а на Баки — шорты. Чуть выше, на стене висит рисунок Стива — он, в образе обезьяны, выступает перед публикой. Принцесса вздыхает, снимает фото со стены, и оборачивается на отца.

— Обокрали музей?

— Только поняла? — выкладывая из коробок портфолио Элис, её детские альбомы и дневники, говорит Баки.

Альбомы блестят в холодном свете лампы, и девушка подходит к ним. На первом фото из детского альбома — маленькая она, дата её рождения, первое фото. Она улыбается и перелистывает страницу, а там видит свою мать, отца, и как аккуратный сверточек розовой ткани, в котором лежит она, обнимают её старшие сестры. Поджав губы, Элис закрывает альбом и прижимает его к груди, видит обугленную и поцарапанную обложку, а потом кладет его на место. Она обещала Локи оставить свою боль в прошлом, а Баки не волноваться. Боль внизу живота опять сковывает её, и Роджерс сгибается напополам, быстро укладываясь на диван.

— Что такое? — спрашивает Джеймс, раскладывая всё по полкам.

— Немного больно… — выдыхает девушка, одной рукой поглаживая низ живота, а другой зарываясь в волосы. На самом деле, ей адски больно.

До следующего утра домой они не возвращались. Периодически Элис просыпалась, ходила в туалет и возвращалась на диван, то бросая подушку на пол, то принося ещё одну, чтобы было удобнее. Баки точно сошел с ума за эту ночь, беспрерывно писал Стиву, оповещая обо всем, что делает Роджерс-младшая, холодно ей или жарко, хорошо или плохо, иногда спрашивая и переспрашивая, знают ли об этом в Асгарде. Стив постоянно отвечал твердым и четким «нет», которое, в отличие от того «нет», что говорит Элис, нельзя было трактовать как «наверное» или «может быть». К рассвету её высочество уснуло, обнимая одеяло ногами и свесил голову с дивана. Уставший Барнс бережливо уложил её голову обратно на подушку, укрыл тонким пледом и сунул в руки плюшевого мишку. Она лишь сладко промурлыкала что-то в подушку и прижалась к ней щекой. Мужчина улыбнулся, погладил её по голове и сел на подлокотник дивана, ей в ноги, продолжая отправлять Стиву сердечки в конце сообщений о состоянии Элис. Баки сфотографировал её и отправил Стиву. Стив не просмотрел сообщение. У Баки началась паника.

Где-то полчаса он мотался перед телефоном, ждал ответа, раздраженно дышал в тишину, резко поворачивая голову на дочь, когда та мычит, и иногда поглядывая в окно, ведь из этого окна был прекрасный, завораживающий вид на Бруклинский мост, и по совместительству, на встающее после двенадцати часов передышки солнце. Луч проник в комнату, медленно-медленно крался по ковру, потом по столу, сам не зная, зачем, и так добрел до лица блондинки, засветив её веснушки, сделав ресницы и морщинки выразительными и заметными. Элис немного поморщилась, улыбнулась, и одновременно со звуком входящего сообщения, распахнула глаза.

Проснулась она явно в хорошем расположении духа, потянулась и взглянула на отца. Его взгляд был встревожен, он смотрел в телефон неотрывно, словно боясь что-то выдать, сказать то, что никто не должен слышать.

— Пап, всё хорошо? — спрашивает Роджерс-младшая, заправляя прядь волос за ухо.

— Асгард кто-то атаковал. Дворец разрушен, — нечленораздельно ответил Барнс хриплым голосом. К своему сожалению, Элис поняла каждое его слово. И успокоить её на этот раз не удалось.

Только ближе к полудню стало известно — никто не пострадал, в том числе и Локи. И даже Лавкрафт. Спокойно выдохнув, Элис прекратила чувствовать боли. А под вечер и вовсе успокоилась, но в Асгард не рвалась — не время для того, чтобы там быть, мешать своим присутствием и без того сломленному народу. Справятся они без неё точно лучше, чем с ней.

* * *

— Волнуешься? — спрашивает Наташа, поглаживая Элис по голове, пока она пытается расслабиться, держа руку на животе. Ребенок внутри не прекращает пинаться, и девочку приходится без остановки успокаивать и гладить, чтобы она хоть на минутку успокоилась.

— Да… — выдыхает Элис, поудобнее устраиваясь на коленях женщины и пытаясь взять её за руку. Буквально вчера вечером Асгард официально вернулся в строй, дворец готов, а все, кто остался без дома, вновь его обрели. Со слов Тора по телефону: «Лавкрафт жив и здоров, ест больше обычного, тот котяра уже эксплуатирует вашу новую постель, а твой муж пьет вино и не выходит из ванной весь день». На эти слова принцесса улыбнулась, а потом Фрида — такое имя она придумала дочери, — впервые толкнулась. Она усмехнулась в трубку, а Одинсон спросил, что смешного — и девушка ответила, что это будет сюрприз, и попрощалась. Какая реакция будет у короля и принца она не знает, и прямо сейчас чувствует себя как на минном поле.

— В любом случае, ты можешь ошпарить его кипятком.

— Я не тиран, — утвердительно отрезала Элис.

— Я бы поспорил! — бросил Старк, который никак не может разобраться с кофе-машиной, которую Пеппер настойчиво просила починить в час ночи, понимая, что без кофе не сможет уложить больную ангиной Алекс. Элис, вроде, ничего ему не сделала, но то, сколько раз она ходила попить воды ночью, показалось ему самой настоящей пыткой — в туалет хотелось неимоверно, но Александра успела заснуть на его плече, пока её мать пыталась разобраться с кофеваркой.

В ответ на такое заявление Роджерс запустила в Тони розовым плюшевым пони. Он расхохотался и бросил им в Нат. Романова спокойно убрала игрушку. Элис опять провалилась в мысли — быть может, её вышвырнут из дворца, а может быть, лишат титула и разлучат с Локи, только на всю жизнь, а не на пару месяцев. Да все что угодно могло произойти. Беременность и наследников никто не планировал, и «большим счастьем» королева это вряд ли сочтет, а её мнение, хочешь-не хочешь, стоит выше мнения принца.

Послышались разговоры со двора — в дом Старков пожаловали гости. Элис приподнялась и положила руку на живот, почувствовав, как ребенок внутри будто сжался, и тяжело, дрожа, выдохнула. Тони ринулся открывать дверь. Нат уложила девушку себе на колени, сосредоточенно смотря на дверь. Она переглянулась с Элис, и когда братья зашли в комнату, крепко-крепко сжала её руку.

— Только не орать, — сглотнула блондинка, смотря на Тора и Локи снизу-вверх, — Ребенок твой. Не орать.

Локи обомлел, замер, кажется, совсем не понимая, что происходит. Тор поднял брови, сложил руки на груди и растерянно посмотрел на нежно-персиковый оттенок стен кухни, явно оценивая его с точки зрения профессионального дизайна интерьера (на деле он пытался отвлечься от шока).

— Не падать в обморок, — добавила Элис, — Иди сюда, — она привстала и неуклюже подтянулась к нему, требуя теплых объятий, которым Лафейсон, конечно же, не смог отказать. Романова ушла в другую комнату, уводя за собой Тора: им нужно побыть наедине.

— Почему я не знал? — усмехнулся Локи, усаживаясь рядом с девушкой. Он погладил её ребрами пальцев по щеке, а принцесса легла ему на плечо.

— Я думала, ты меня убьешь… — выдохнула она.

— За что? За ребенка?

— Ладно, не ты, Брунгильда, — опять выдохнула Элис, поглаживая живот. Дышать ей было очень тяжело.

— Она и слова тебе не скажет, и я об этом позабочусь. Слышишь?

— Слышу.

Принц попытался заглянуть ей в глаза, но Роджерс-младшая была увлечена своим животом. Тяжело дыша, она собрала волосы в хвост, и сразу же положила руки обратно.

— Она не дает мне покоя. Много пинается.

— Это девочка? — с открытым восторгом тихо спросил Локи. Элис кивнула, — Боже… Можно к ней прикоснуться? — в ответ на этот вопрос блондинка молча взяла его руку за запястье и положила себе на живот. Фрида снова пихнулась, а у Локи по щеке потекла слеза.

— Извини, что выбрала имя без тебя… Я решила назвать её Фрида.

— «Мир и покой»?

— Да, — кивает Элис, накрывая руку Лафейсона своей, — В знак того, что она — наш заслуженный покой от расставаний, битв, утрат и жестокости. На самом деле, мне просто понравилось это имя, и я решила, что раз…

Кивая ей, бог не смог сдерживать слез. Девушка спокойно вздохнула, оборвав себя на полуслове, обняла его за шею и поцеловала в щеку. По его взгляду, по теплой улыбке. Без труда можно было понять, что он счастлив, наверное, как никогда. Он взволнован, точно так же, как и она. Ему больно от того, что он не был рядом с ней эти месяцы, оставил возлюбленную одну, такую же встревоженную и незнающую, что будет дальше. Локи точно был готов отдать всё, чтобы Элис было комфортно, чтобы она не чествовала печали и не знала такой жестокой разлуки, какую пережила. Он должен делать эту девушку счастливой, а в итоге — сделал её грустной и нервной.

— Я не достоин тебя, солнце… — промурлыкал Локи, бодая её в шею.

— Не говори чепухи, — Элис погладила его по голове и поцеловала в волосы, — Я люблю тебя. У нас будет дочка. Что ещё тебе не так? — она усмехается и целует его в ухо.

— Всё хорошо… — принц шмыгает носом, прижимает принцессу к себе, — Всё именно так, как я и мечтал… — продолжает он, забываясь и теряясь во всем, о чем думал. Его мысли вновь поглощает она. И вместе с ней — ещё одно маленькое сердечко.

* * *

Прибыв в Асгард, принцесса тут же начала чувствовать облегчение — дышать уже не так тяжело, в голову не лезут всякие глупые мысли. Ей легче, ей проще рядом с ним, и Фрида уже не так сильно бьет её ногами, так же успокоившись и почувствовав комфорт, безопасность. Брунгильда спокойно отнеслась к тому, что матерью наследника всё-таки будет не она, хотя Элис до последнего чувствовала какую-то подлянку. Черный кот всегда спал у неё в ногах, иногда подходил, нюхал живот и ложился рядом. Его голубые глаза уже не так сильно горели, он заметно постарел с их первой встречи. Лавкрафт очень соскучился по ней, и она каждый день ходила его кормить, гуляя по дворцу и наслаждаясь садом, который с каждым днем превращался в лед, затухал и вял. Приходила зима.

— Не замерзнешь? — спросил Лафейсон, накидывая ей на плечи мантию.

— Не холодно же.

— Даже я замерз, — цедит Локи, осматривая замерзающий, покрывающийся синим инеем сад.

— Ты не мерзнешь, — сказала Элис, погладив живот, — И я подозреваю, что она тоже.

Принц остановился и помотал головой.

— Считаешь, будет йотункой? — встревоженно пробормотал Локи, настолько тихо, будто боялся, что это кто-то услышит, и его жена в их числе.

— Почему тебя это пугает? — в полголоса спрашивает она.

Мужчина тяжело вздыхает, поправляет воротник, перчатки, словно стараясь отвлечься от своих мыслей и тревог, что сразу после этого вопроса настигли его голову и его сердце. Он не хочет отвечать на этот вопрос. Очень. Благо, Элис быстро замечает его тревогу, берет за руку и встречается с ним глазами. Нехотя, с какой-то опаской, он ответил:

— Тогда Асгард пал из-за вторжения в него Йотунской армии. Их правитель, который заменял меня и моего отца, умер. И они решили навестить нас «с целью забрать то, что и так принадлежит им». Поэтому… Если она тоже йотунка, то под удар попадаем все мы.

Внутри Элис всё жалось и завертелось в безумном хороводе из страха, ужаса и мучительного волнения. Она стискивает челюсть, во взгляде её проскакивает нотка раздражения и гнева. Сглатывая слюну, она смотрит на Лафейсона — заметно расстроенного окатившими его тяжелыми, словно сталь, мыслями.

— Какого черта ты сразу не сказал? — прорычала Элис, сложив руки на груди, — Не знаю… Усилила бы охрану… Побыла бы дома…

— Успокойся, — он взял её за руки, — Об этом только в дворце знают. Шпионов устранили. Вы в безопасности.

— Ты полгода был тут, чуть не пострадал, и в итоге… я только сейчас узнаю причину. Ты меня совсем за дуру держишь?

— Нет. Просто есть такие вещи, о которых мне говорить нельзя.

— Ты издеваешься? Вы все от меня что-то скрываете? — раздраженно бурчит Элис, вырывая свои руки из его рук. В ответ на это Локи просто её обнимает, и она успокаивается, выдыхает и немного морщится, зарываясь рукой в его волосы.

— Тебе нельзя было волноваться. И сейчас тоже нельзя. Поэтому… Просто ни о чем не переживай. Готовься к родам и ни о чем не переживай. Хорошо?

— Хорошо… — отвечает ему Элис, утирая слезы и чувствуя, что она дома, в безопасности, рядом с мужчиной, что её любит.

* * *

Дворец всю прошлую ночь не спал, Локи был на нервах, трясся, разбил несколько стаканов, в которых была вода. Он не мог найти себе места, метался из угла в угол, иногда останавливался, слушая, что происходит за закрытой дверью, ожидая, наконец, услышать детский плач. Когда его очередной раз не раздавалось, принц стискивал челюсть, опускал голову, шел к ближайшей стенке, и прижавшись к ней, сползал на пол. И так несколько раз.

Сначала она просто проснулась, безмолвно походила по комнате, потом села на стул, поглаживая живот. Через пару минут, сморщившись, сжав губы, стиснув зубы, она болезненно выдохнула, промычала, и едва понятно сказала: «Кажется, началось». И Локи тут же ринулся за лекарем, как ужаленный, позвал Софию, разбудил и поднял на уши весь дворец.

Брунгильда сидела на пуфике рядом с этой дверью, расстроенная, она сложила руки на коленях и иногда дергалась, резко поворачивая голову в сторону двери. Она оборачивалась на крики Элис, а потом озадаченно смотрела на Тора. Громовержец тогда подходил к ней, хлопал по плечу и брал за руку. Локи, если честно, впервые видел валькирию настолько ослабшей и уставшей, опечаленной чьим-то счастьем настолько, что даже говорить сложно. Иногда она молча смотрела на него, кивала и улыбалась, скрывая за немой радостью огромную печаль. Ей, как считается издавна, счастья материнства познать не суждено. На месте Тора принц бы увел её куда-нибудь подальше из дворца, куда-нибудь, где ничего не сделает ей больно и плохо, не будет давить на неё.

— Ты в обморок не упади, брат, — начал Тор, чем привлек внимание Лафейсона к себе, — Бледный весь.

— Потому что волнуюсь.

— Я тоже волнуюсь, — ответил Тор, усаживаясь рядом с Брунгильдой и касаясь её волос кончиками пальцев, — Это же наследник.

— Наследница, — поправил Локи, сложив руки на груди.

Королева подняла на них головы и окинула тяжелым взглядом. Локи заметил это, и всего лишь понимающе кивнул и опустил глаза.

На мгновение за дверью наступила тишина. Потом послышался детский крик. Принц выпучил глаза, взглянул на короля и королеву, ринулся к двери и громко распахнул её, создав небольшой сквозняк в комнате. Жену он не видел за спинами врачей и акушеров. Когда дыхание перемкнуло и в груди от волнения защемило, к нему быстро подошла София, делая огромные шаги. Её лицо было красным, словно обветренным, по лбу стекали капельки пота, рыжие волосы склеились. Она положила руки ему на плечи, сделала глубокий вдох и сказала:

— Ты теперь отец. Поздравляю, — и обняла его. Крепко, но сдержанно. И Локи поспешил обнять в ответ.

Попав под его взгляд, врачи тут же выходили из комнаты. Так они с Элис остались наедине. Она неотрывно смотрела на дочку, покачивала её на руках, спокойно улыбалась. Лафейсон сделал пару шагов им навстречу, и еле дыша от восхищения и возбуждения, присел на угол кровати, наклонился к Элис и нежно поцеловал её в спутанные волосы.

— Спасибо, — сказал он и посмотрел на Фриду. На лбу красовались йотунские отметины, кожа была синей, поблескивающей, а глаза — красно-сиреневыми, чем-то напоминали ему Прованс в оттенках заката, — Спасибо за неё.

Девушка поднимает голову и смотрит ему в глаза, а потом закрывает их и утыкается лбом в плечо. Трикстер чувствует, что она немного подрагивает, едва держит ребенка на руках. Он гладит дочь по голове, и блестящая сине-голубая кожа ледяной великанши превращается в человеческую, матовую и чистую. Локи смотрит на неё с улыбкой, а Элис смотрит в её ярко-зеленые глаза, словно у кошки. Её уставшее и мокрое от пота лицо озаряет теплая улыбка, и целуя Локи в щеку, она касается носом его уха, и тихо шепчет ему:

— Побудь с нами. Я соскучилась.

Принц кивает, садится на стул рядом с кроватью, и осторожно, ненавязчиво, пытается взять Фриду на руки. Элис позволяет это сделать и обнимает его за плечо, смотрит на малышку, которая что-то по-своему говорит, мурлыкает и пытается улыбаться. Лафейсону, надо признать, очень сложно сдерживать слезы счастья, и одна всё-таки вырывается наружу. Элис заботливо её вытирает, но встать с постели не может. Принцесса лишь тяжело дышит, замечая то, как Фрида похожа на отца. Девушка чуть приподнимается на локтях, неуклюже перекатывается на бок и поправляет волосы, немного влажные от пота. Её муж шмыгает носом, прижимая к себе дочь, точно на грани истерики, и понимая, что если это вовремя не остановить, то сдержать потом будет невозможно, и поправляя его волосы, устало хрипит:

— Тише. Всё хорошо. Я люблю тебя.

Он смотрит на неё, и улыбаясь, целует в лоб.

— Отдыхай… Я тоже тебя люблю, — тихо говорит он, чувствуя, как дочь на его руках медленно засыпает, прижимается к нему. Элис кладет руки под голову и смотрит на безмятежного и счастливого Локи, которым она его, наверное, никогда не видела. Смотря на своих самых дорогих людей, она проваливается в сон, желая как можно быстрее проснуться и увидеть их вновь. И так всю жизнь.Примечание к частиЯ хз, насколько нормально выпускать главу такого содержания после "Финала", но мне становится от неё легче. Давайте залижем раны вместе?)

https://vk.com/steklozavod_villi?w=wall-150718871_2406 — кому интересно, вот версия развития "Финала" с участием Элис. Благодарю за ожидание и за то, что всё ещё читаете эту работу!

Глубокая ночь. Кажется, спит в этом мире уже всё, что только можно — от мала до велика. Чарующие звуки ночи перешептываются друг с другом за окном, напевая колыбельную ушедшему дню, объявляясь приходящим и дрожащим, ярким утром. Ничего не предвещает беды. Абсолютно. Элис и Локи спят в обнимку, в прочем, как и всегда, дыша друг другу в шею и держась за руки. Тепло. Уют. Комфорт и умиротворение. Та любовь, которую Локи не получил, та, которую заслужил. Он уже даже не хмурится во сне, чувствуя под своими руками теплую, нежную, такую хрупкую… Его Элис.

Из соседней комнаты раздается жалобный стон. Локи, на самом деле, сразу его услышал — материнский инстинкт работал у него намного лучше, чем у Элис, — но будить её, или просыпаться сам, не отважился. Пока стоны не повторились и не спала уже Элис.

Девушка подорвалась, потерла глаза, но в ответ услышала лишь недовольное мычание мужа.

— Ма-а-ам… Пап… — тягучий голос маленькой Фриды послышался за стенкой.

— Элис, там что-то не так, — в наигранном полусне сказал Лафейсон, — посмотришь?..

Принцесса недовольно чертыхнулась, забрала себе одеяло и отвернулась от Локи.

— Ты сходи… — шепотом выдала она, — До пяти утра — это твоя дочь.

— Па-а-а-а… — еще раз жалобно раздалось за стеной.

Локи встал с кровати, получше укрыв Элис и поправив её волосы, потянулся, и едва слышимо направился в соседнюю комнату, на выходе наступив на кота. Элис лишь недовольно вздохнула, забрав бедное животное себе под бок и вытолкав Локи из комнаты. И такое поведение было вполне понятно — Элис завтра наведываться домой и делать всё, что она пропустила и не сделала за последние полгода. Она хочет выглядеть отлично, не выдавать хоть малейшей усталости, чтобы не быть в очередной раз быть высмеянной из-за своего состояния. Хотя, если начать вдумываться, ей можно было позавидовать — у неё любимый муж, дорогая дочь, пушистый кот, целый дворец и Асгард в распоряжении. Чем не мечта? Да, не всё гладко. Всё как у людей. Но этому, кажется, можно порадоваться.

С трудом, набравшись растерянной по пути в комнату смелости, после очередного жалобного «мам», Локи открывает дверь. Фриде плохо спится — он только недавно начала жить в своей комнате, которая казалась ей пустой, душной, чужой и страшной. К такому быстро не привыкнешь.

На кровати лежит и ежится маленький белобрысый комочек — точная копия матери-мидгардки, но с одной отличительной особенностью от отца, которой, надо признать, лучше бы не было. Локи сразу же понял, что она испугалась, когда поняла, что начала принимать свой прежний облик. Это бы и его испугало, не знай о причинах такой особенности у себя. Лафейсон был встревожен не меньше, чем его дочь, но чтобы не ввергать маленькую Фриду в ещё большую панику, он принял непринужденный, заспанный вид только что подорвавшегося к любимой дочке отца. Наконец-то его искусство обманывать пригодилось ему для благой цели.

— Что случилось, доченька? — ласково. Неожиданно для самого себя, спрашивает Локи аккуратно подходя к постели Фриды. Он видит, что она с ужасом в глазах смотрит в пустоту, и поэтому легонько гладит её по голове, чтобы успокоить, — Что такое?

— Я не могу уснуть…

Он тяжело вздыхает, понимая, что проблемы у него и у его дочери одинаковые и они большие. Фрида, в принципе не из пугливых, всё равно имела свойство подрываться от каждой ударившей по окну ветке. Локи присел на кровать и прижал дрожащую малышку к себе, на что она лишь пробубнила что-то и пригрелась. Но не может же он всю ночь лежать с ней в одной кровати и следить за тем, чтобы принцесса не просыпалась — нужно что-то сделать, и желательно так, чтобы действие этого «чего-то» продлилось до самого утра, не тревожа ни самого Локи, ни Элис, ни малышку Фриду.

— Па-а-ап, — давит из себя она, чем заставляет отцы отстраниться и взглянуть в её большие, круглые, холодные голубые глаза. Точно такие же, как у него. Будто в зеркало смотрит, — Можешь меня убаюкать?

— Конечно, зайчик, — Локи пристроился поближе к дочери, понимая, что спать она согласится только вместе с кем-о из родителей. Раз на эту важнейшую миссия послали именно его, ему и придется работать нянькой, к чему он, в принципе, привык. Более пяти лет нянчиться с её матерью, потом еще пять — с ней.

Фрида устроилась поудобнее, поправила подушку, сильнее зарылась носом в одеяло, обняла папину жилистую и сильную руку, будто зная, что так быстрее уснет и будет чувствовать себя в безопасности, и заинтересованными глазами взглянула на него. Локи спокойно, с несвойственной для себя нежностью, поправлял её одеяло и волосы, которые так и падали на глаза, выправляясь из тугой косы. Она слишком сильно ворочалась, пока пыталась уснуть, от этого и выглядит, как измученный котенок.

— Расскажи сказку.

Этого Локи боялся, наверное, больше всего на свете. Рассказчик из него просто отвратительный. Мидгардских сказок он знать не знает, и Элис тоже помочь ничем не может. О чем ей рассказать? О путешествии в Царство Тьмы? О попытке захватить Нью-Йорк? О рагнареке? У Локи Лафейсона, безусловно, очень насыщенная событиями жизнь. Он, бесспорно, многое пережил, об этом люди слагали мифы задолго до его первого визита на землю. У него есть много выдуманных историй, что восхваляют его, как бога, но, раз слушая их, Фрида ни разу не засыпала, значит, что как отец он ноль без палочки и без дырочки, и какая теперь разница, какой он там бог или насколько харизматичный мужчина?

Запрокинув голову, он начинал вспоминать какие-то байки, которые рассказывал ему Тор. Ничего вменяемого, что можно было бы рассказать ребенку, ему в голову не пришло — только истории о битвах и пьянках. И о бурных ночах с Валькирией и Джейн. В голову начали приходить воспоминания о тех сказках и легендах, что рассказывали ему в детстве Один и Фригга. Эти сказки были теплыми, такими ласковыми и родными, и то, что отличало их от всего остального, что он прочел — у них был счастливый конец. Хотя… Откуда ему знать, если засыпал он где-то на середине и никогда не дослушивал до конца?

— Какую сказку тебе рассказать? — уже без надежды в голосе спрашивает Лафейсон, поглаживая на удивление бодрую дочь по голове.

— Придумай сам.

Сейчас прозвучало, без преуменьшения, самое страшное, что он только мог себе вообразить. С фантазией у него, может быть, всё хорошо, но как только дело доходит до чего-то конкретного, когда просят развлечь гостей или рассказать что-нибудь о своей жене, вся кучка мыслей тут же рассыпается, и он не может из себя и слова выжать. Хотя, всё равно находит какой-то выход из таких ситуаций. А сейчас этого выхода попросту нет. Придется выкручиваться и действительно придумывать что-то свое. Или… Рассказать что-то хорошо забытое из старого.

Перед тем, как начать, Локи тяжело вздохнул, прекратил гладить дочь по голове и принял положение полусидя. Впереди была длинная ночь, на часах всего-то два тридцать девять, он успеет рассказать кучу сказок, убаюкать дочь, вернуться к Элис и проспать свои законные десять часов. Или уже семь…

Фрида пристроилась ему на плечо и еще раз заинтересованно взглянула в глаза отца.

— На межи двух королевств, давным-давно, жил одинокий принц. У него была крепкая, дружная семья: хорошая мать, строгий отец, верный брат. Ему были открыты тайны любой души, он понимал всех и каждого, имел несметные богатства… Но он абсолютно не знал и не любил себя. И однажды, принц решил нарушить запрет, поступить так, как велит его сердце, побывав там, где он родился. В наказании за свое любопытство и желание быть тем, кем он являлся на самом деле, принц попал в ловушку, в которой, ему казалось, он заточен на веки…

Фрида внимательно слушала, в её взгляде читался интерес, и судя по всему, о ком идет речь, она понимала — не зря же он первым делом научил её телепатии, пусть это и сложно для детей.

— Он выбрался из этой ловушки?

— Да, выбрался. И чуть на уничтожил все девять миров. Но в одном из них… Была простолюдинка. Она была обычной, но искренней, чистой, таких нигде не было и вряд ли ещё будут. Принц понял, что влюблен в неё по уши, был отдать всё, что угодно, лишь бы она была с ним честна и рядом с ним счастлива. Он, принц… Просто нуждался в ней. Мечтал быть рядом с ней. И поэтому вырвался из заточения, позабыл о наказании. Ради того, чтобы быть с ней, он отдал… Всё. Пожертвовал всем. И тогда они были счастливы каждое мгновение, любили друг друга, каждую часть друг друга, искренне, так, как казалось, во всех девяти мирах не любят. Простолюдинка оказалась путеводной звездой, что подарила принцу крылья, что сделала его… свободным. Но однажды… Им пришлось расстаться — родные простолюдинки дрались не на жизнь, а насмерть, а родные принца оставили на него свое огромное королевство. Они долго прощались с простолюдинкой, принц на крови клялся ей вернуться, и чуть было не умер, но его спасла добрая волшебница, что обещала принцу сделать всё, чтобы он воссоединился со своей возлюбленной. И…

Взгляд мужчины упал на заинтересованно слушающую малышку. Локи почувствовал тепло на душе, увидев эти огромные, сонные глаза, и заправив выправившуюся из косы прядку волос за ухо, решил продолжить:

— …И в один прекрасный день, после трех тысяч дней и трех тысяч ночей, проведенных с простолюдинкой, принц предложил ей стать принцессой. Он боялся отказа, боялся, что ранит принцессу, ведь всё ещё чувствовал себя монстром, он боялся, что чернь может вернуться в его сердце… Король к тому времени был уже мертв, как и королева, и он не мог спросить у любимой матери или отца совета. Поэтому поступил так, как велело ему сердце.

— А что простолюдинка ответила?

Трикстер замешкался, понимая, что продолжение он ещё никогда и никому не рассказывал. Придется вспоминать и придумывать на ходу, и вздохнув, он ответил:

— Простолюдинка согласилась быть принцессой. Она согласилась быть с принцем, не смотря на страх, что тьма может вновь пробудиться в его сердце… В отличие от наследника, принц мог жениться по любви, и был этому несказанно счастлив, ведь он боролся за эту любовь всю свою жизнь… И боялся отказа еще больше, чем согласия.

— А что было потом?

— Потом они сыграли свадьбу… Такую свадьбу, что о ней было слышно далеко за пределами королевства, мало того, что она была пышная, громкая, с большим шведским столом, драками и криками пьяного Роджер… Кхрм, криками о любви и в куче белых тюльпанов… Но говорили об это свадьбе не потому, что она была пышной и громкой, а потому, что до этого ни один принц не женился на простолюдинке. Они были самыми первыми. Их любовь была сильнее правил и преград… И любых страхов.

Сказав это, Локи увидел сладко зевающую у него под плечом Фриду. Малышка уже почти спала, тихо посапывая и сжимая руку не на шутку уставшего отца. Он задумался, что этой сказке, которую придумал на ходу, пересказывая самую главную историю в своей жизни, нужен конец. И как можно более счастливый. Но вовремя остановился, задав себе вопрос — а нужен ли этой сказке, пусть и счастливый, но всё-таки конец? Локи, надо признать, ещё в самом начале понял, что не хочет, чтобы эта сказка заканчивалась… Думая о том, как сильно он влюблен в свою жену, в хрупкого, невинного и нежного Ангела, которого зовут Элис, до сих пор влюблен, словно подросток. На его лице проступила улыбка. Он взглянул на свою дочь, аккуратно, чтобы не разбудить, провел рукой по голове, и как оказалось, за зря.

— Пап, — промурлыкала Фрида в полусне, — А чем всё закончилось?

— У них родилась дочь, поговаривают. А дальше я не знаю… Да и не заканчивалось ничего. Таким историям не должен приходить конец.

— Даже счастливый?

— Даже счастливый. — вздохнул Лафейсон, откидывая голову на подушку. Девочка, кажется, в то же мгновение уснула.

На часах было ровно четыре утра, первые лучи раскаленного солнца ласкали холодную норвежскую землю, шум прибоя становился всё громче и громче, местные птицы начинали петь, а Элис стояла в дверях, наблюдая за тем, как принц Асгарда лежит и мирно посапывает, закончив рассказывать слишком правдивую сказку.Примечание к частиЭта часть ранее была опубликована у меня в группе, как часть некой "рекламы" к фанфику:

https://vk.com/@steklozavod_villi-skazka-na-noch

Так что не пугайтесь))

— Неуклюже! — кричит валькирия, когда из рук Фриды, облаченной в самые легкие доспехи, которые только можно найти в Асгарде, вылетает меч и с треском летит на землю. Девочка фыркает, предотвращая удар магической сферой, что создала между ладоней за считанные секунды, и с ревом бросает ею в оружие Брунгильды — меч вылетает у неё из рук, и чуть было не врезается в Локи, который вышел из дворца, чтобы прервать тренировку. Лафейсон сдерживает край меча магией, и прикрыв глаза, отводит его от себя в сторону двумя пальцами.

Фрида, испачканная в грязи и поту, смотрит на отца — устало, вытаращенными глазами. Светлые, как россыпь подснежников, волосы, развевает теплый летний ветер. Брунгильда оборачивает и с какой-то тяжестью смотрит на принца, с усталостью. Лафейсон же даже не взглянул на неё — шел строго навстречу к дочери, неспешно, безмятежно и с легкой озорной улыбкой на лице. Локисдоттир быстро поняла его эмоции и ухмыльнулась в ответ, когда отец подошел близко к ней.

— Ваша Светлость, — улыбнулся Локи, погладив дочь по щеке, — Опять променяли ужин на тренировки с королевой?

— Пап, — она прижимается щекой к руке, а потом осторожно выскальзывает, — Я забылась.

— Опять? — он становится на одно колено и берет её за руки, — Третий раз за неделю, милая, — говорит Локи, поправляя её спутанные, влажные волосы.

— Не ругай её, — говорит Брунгильда, подбирая меч, — Из неё выйдет отличный воин. Как из Кэрри — колдунья. Кстати, не видел её? — валькирия прячет мечи за спину и подходит к принцу. Он тяжело вздыхает и тихо ругается. Локи знает, где она — в его библиотеке, читает книги по магии, тренируется, пока на коленях у неё мурлыкает черный кот, поднявший всю пыль в воздух, пока носился по полу.

Элис блуждала по старым лестницам Асгардского дворца, чуть приподняв подол фиолетового платья с градиентом в белый ближе краям. В пышной прическе красовалась диадема, аккуратная, скромная, но сияющая на солнце разноцветной россыпью драгоценных камней. Принцесса осторожно заворачивает за угол, видит приоткрытую массивную дверь, которая точь-в-точь, как до разрушения дворца, и тихо приоткрывает её. Скрип прорывается в светлую комнату, но не отвлекает младшую из сестер от магии. Перебирая пальцами в воздухе, она старается удержать над собой небольшой розовый огонек, который издалека напоминает девушку, которая танцует что-то под спокойную музыку в одиночестве. Кэрри сосредоточена, её пальца обрамляют и сковывает множество колец, но ни одно из них не мешает её пальцам изгибаться, заставляя розовую огненную Дюймовочку крутить фуэте и высоко прыгать. Элис не хочет прерывать Локисдоттир-младшую, поэтому тихо крадется к ней, наблюдая за тем, как маленькая куколка в её руках превращается в снежинку, тает, а потом возрождается в голубя с веткой оливы в клюве.

— Я хотела феникса… Вот черт, — возмущается Кэрри, пока принцесса садится рядом с ней на ручку кресла и гладит по голове.

— Практикуешься в иллюзиях? — спрашивает Роджерс, которая, надо признать, мало что смыслит в магии, но наблюдать за ней обожает.

— Привет, мам, — темноволосая девочка резко опускает руки, что заставляет птицу рассыпаться, и смотрит матери в глаза, — Что такое? Папа ищет?

— Ищет, — говорит Элис, поглаживая младшую дочь по голове, — Он будет тобой гордиться, когда увидит твои результаты, солнце, — улыбается женщина.

— Ему не всё равно? — огромные круглые зеленые глаза смотрят прямо в душу, и Элис не может не смягчиться.

— Ему не всё равно, милая, — она спокойна, умиротворена и благородна. Элис явно больше той дурочки, которой богатство Асгарда вскружило голову. В ней меньше импульсивности и больше рассудительности. Она с каждым годом всё больше и больше это чувствует, и замечает то же самое и в своих детях, — Ты ещё и Ванде нос утрешь… — усмехнулась Роджерс, — Только продолжай в том же духе.

Девочка кивает и спрыгивая с кресла, идет в сторону двери, собирается на ужин. Она выходит за пределы комнаты, Элис смотрит ей вслед, зная, чего ждет, и тихо считает до трех:

— Раз… Два… Три…

Кэрри возвращается к двери, смотрит на неё и восклицает:

— Люблю тебя, мам!

Элис не может сдержать смех, и вставая с кресла, берет дочь за руку. Почему-то, в голове всплывает воспоминание о том, как Фригга так же брала её за руку и вела на ужин. Тор буквально вчера сказал принцессе, что она выглядит, как его мать, а Локи это подтвердил, словно это действительно так. Сама же Элис это всячески отрицала — до Фригги ей далеко. У неё нет впереди тысяч лет, чтобы стать такой же мудрой, какой когда-то была королева Асгарда. Вздыхая и улыбаясь, блондинка смотрит на девочку, которая сжимает её руку, и присаживается, чтобы поцеловать её в лоб. Девочка улыбается и тащит Элис вперед, навстречу Фриде и Локи.

— Фрида-а-а! — кричит Кэрри, пока старшая сестра присаживается на колени, чтобы успеть схватить её и обнять.

Локи улыбается, глядя на дочерей, и Элис, заметив это, она говорит:

— Ты словно таешь, когда на них смотришь, Локи.

— Я не таю, — отнекивается он, не сводя взгляда с девочек, — Я жестокий Бог озорства и обмана, которого ничего в этом мире не может растрогать и растопить.

— Локи… — с неприятной и наигранной интонацией удивления прикрывает рот Элис, — Неужели… — она смеется, подходит к нему и целует в уголок губ, берет за руку Фриду, её муж берет за руку Кэрри, и они идут на ужин, по темным и освещенным коридорам.

Элис кажется, что она знает этот дворец наизусть, что живет в нем всю жизнь. На деле же — чуть больше десяти лет. Её старшей дочери десять, младшей — восемь. Растут они как мидгардкие дети, и жить будут столько же, сколько и она, имея при этом божественную силу от отца и неземную красоту от них обоих. Женщине кажется, что это всё сказка, чей-то вымысел, что это долгий сон, что это всё происходит не с ней… Но на самом деле, всё именно с ней. Она принцесса. Она жена. Она мать. Она счастлива, как никто во всех девяти мирах, и делает таким же счастливым самого, как ей казалось, несчастного. То, что их притянуло друг к другу — не просто судьба или предназначение. Это нечто большее.

Ужин проходит относительно тихо, Кэрри демонстрирует отцу то, чему научилась сегодня, и он спокойно объясняет ей её ошибки, осторожно показывает, как сделать лучше. Фрида же рассказывает, что сегодня чуть не убила Брунгильду, на что королева смеется, отвечая, что та ещё недостаточно опытна, чтобы её убить. Фрида редко раскрепощается, только в кругу семьи, любимых людей и видеть её такой самоуверенной и открытой для Элис и Локи самая большая награда. Они внимательно слушают каждый её вздох, каждый выброс и спор в сторону Кэрри, понимая, что на их дочек слишком много навалилось — Фриду готовят к вступлению на престол, которое, возможно, и не скоро случится, а Кэрри оставили наедине с собой, своими мыслями и прихотями. Иногда, когда они ругались, Локи винил в этом себя — он недоглядел, недосмотрел, не почувствовал чего-то смертельно важного. Элис всегда умела его успокоить и помирить девочек. Тогда Тор со слишком горделивым видом говорил: «За каждым великим мужчиной стоит великая женщина, а за Локи стоит Элис».

Спали сестры, как ни странно, в одной постели — неразлучные с детства, они не представляли и взрослой жизни друг без друга. Роджерс не видела в этом ничего зазорного — её старшие сестры брали её себе на кровать, когда она болела или ей было плохо. У Локи были немного другие взгляды на это, ведь если по какой-то причине атакуют ту часть замка, в которой спят их дочери, то они потеряют двух наследниц сразу. Элис считала это слишком надуманным, да и тем более, над всем Асгардом с того нападения возвышается прозрачный магический купол, который могут пересекать асы и люди, но не может пересечь ничто иное и никто иной. Даже если кто-о и захочет напасть, он должен будет разрушить купол, что сделать, считай, невозможно, если не ты его создал.

Локи и Элис, обычно, бездвижно лежали по обе стороны кровати, поглаживая девочек по волосам, пока те не уснут, напевая им колыбельные и рассказывая истории из жизни, превращенные в сказки. Так Танос превратился в «Огромного и вонючего битого огра», Тони в «рыцаря в железных доспехах», а Стив и Баки в «неразлучных воинов». Элис едва сдерживала смех, слушая такие сказки, но с другой стороны — её жизнь превратилась в такую же сказку наяву, которая никогда не будет заканчиваться назло всем тем, кто был преградой их любви ещё много лет назад. Они всё равно пронесли эту любовь через все преграды — через время, через боль, через смерть. В мире, кажется, не осталось ничего, что могло бы их разлучить.

— Уснула? — шепчет Элис, едва не засыпая сама.

— Вроде да… — шепчет в ответ принц, осторожно вставая с кровати. Она даже не скрипнула, и Элис спокойно выдыхает, поднимаясь с неё и на носочках подбираясь к бело-золотой двери. Женщина оборачивается за шаг до неё, и смотрит на то, как измотанная тренировками Фрида прижимает к себе Кэрри, которая улыбается до ушей. Локи целует каждую из них в лоб и идет следом за женой, в спальню.

Их спальня выглядит более заполненной, чем пару лет назад — в углах комнаты стоят каменные белые статуи, по стенам расползаются розы, одна из стен превратила себя в огромный камин, что как нельзя лучше согревает зимой. Элис устало заваливается на кровать, обнимает руками подушку, сгибает одну ногу в колене и прижимает к груди. Локи ложится рядом и обнимает её со спины, так, что она чувствует, как стучит его сердце, слышит его дыхание, чувствует, как он пахнет — этот аромат никогда не выветрится, он всегда будет пахнуть так же, как в первую их встречу. От Элис тоже никогда не перестанет пахнуть сладким лимоном. Они словно застыли во времени, в том дне, когда они встретились. Потерянная, но вновь нашедшая себя девочка, и потерянный Бог, которому только предстоит себя найти.

* * *

С самого утра во всем Асгарде переполох — младшая наследница не подает никаких сигналов. Её нет ни в окрестностях, ни на её любимом месте, на котором она вдохновенно рисовала Северное море, ни в конюшнях, ни даже в Осло. Элис на нервах, не в силах держать себя в руках — плачет, кричит, утыкается в мужа.

Фрида знать не знает о пропаже — с самого рассвета, завязав глаза, она прыгает по срезанным кольям в тяжелых сапогах, с мечом, уклоняясь от созданного ею же самой маятника. Она рычала, ревела, бросалась на импровизированного врага, перепрыгивая по кругу из кольев. Прыгнув на куклу, Фрида отрубает ей голову, с её лица слетает повязка, и увернувшись от кольев, девушка падает на землю, кубарем катится вниз, к гавани, наглотавшись пыли, быстро вскакивает на ноги, сбрасывает доспехи и тормозит, поднимая кучки земли. Море сегодня очень взволновано — огромная волна ударяется о скалу, и чуть ли не падает на Фриду, но девушка уклоняется и остается сухой.

Устав от тренировок, девушка втыкает меч в землю и направляется во дворец, в легкой рубашке и кожаных штанах, которые она порвала чуть ниже колена. Стиснув зубы, слизав кровь с разбитой во время падения губы, она уверенно хромает в сторону дворца. Жадно глотая воздух, она врывается во дворец, и с грохотом вваливается в главный зал, пустующий и плохо освещенный. Грязная, неопрятная, она старается не попадаться никому на глаза. Сначала умоется, потом переоденется, и только тогда, с ровной осанкой, приподнятым подбородком, будет смотреть в глаза матери и отцу, королю и королеве. Главный зал украшен портретами правителей Асграда: слева королевы, справа — короли. Фрески совсем не повредились временем. Со стен на неё величаво смотрели Бёр и Бестла, Фригга и Один, Брунгильда и Тор, её мать и её отец… И сразу после изображения Элис оставалось пустое место, которое было уготовано для неё. Девушка касается его пальцами, но тут же отдергивается — в её голове не место для романтики и чувственности, как говорит Брунгильда. Ей надо думать о престоле, а не жить своими прихотями.

Фрида останавливается и прислушивается к пустынным стенам дворца. Где-то далеко, на втором этаже, слышится женский плач. Это её мать. Локисдоттир хочет рвануть к ней, прибежать, успокоить, уничтожить того, кто довел её до слез. Но монарший этикет, королевское поведение требует от неё хладнокровия. Она равнодушно, но внутри разрываясь на части, идет на плач, и стучит в дверь родительских покоев.

— Кто? — слышится грубый и усталый голос её отца из-за двери.

— Я, отец, — скромно цедит Фрида, поправляя волосы.

— Заходи, — дочь заходит и запирает двери. За дверьми родительских покоев происходили, как ей казалось, немыслимые вещи — «отец» превращался в «папу», «матушка» в «маму», а всей официальности словно и не было никогда.

Элис сидит посреди кровати, сжимая в руках кружку с чаем. Локи гладит её по голове, а Фрида, выпуская свои эмоции наружу, говорит:

— Что случилось?

— Кэрри пропала, — встревоженно говорит принц, присаживаясь рядом с женой, — Её ищут… Предположительно, она в Мидгарде.

— В Мидгарде… — рычит Фрида, поправляя волосы, — Её поискать? — заботливо мурлыкает она.

— Где ты так? — Элис встает с кровати и подходит к старшей дочке. В свои семнадцать она с неё ростом, но Роджерс всё равно волнуется за неё, словно за совсем маленького ребенка. Фрида отдергивается и смотрит на мать, надеясь на понимание, — Тренировки?

Фрида кивает, устало утыкается матери в грудь.

— Я поищу её вечером, обещаю… Простите, что не сейчас…

— Фрида, — строго зовет её Локи, — Не извиняйся. Хватит. Мы любим тебя и уставшей, и не принцессой, и принцессой, кем угодно и чем угодно. Пока ты не на троне — живи, пожалуйста. Асграду ещё наслужишься… — на одном дыхании, словно что-то вызубренное, произнес Лафейсон.

Вечер наступил незаметно быстро — краски ночи сгустились, на небе зажигались яркие огни. Кэрри нашли. Она в Париже — в том городе, где по рассказам мамы началась история её бабушки и дедушки, где они с её отцом проводили прекрасные ночи. Париж для Фриды был городом-запретом и городом-мечтой одновременно. Она смотрела на ночные улицы, на спешащих французов, балаболящих без остановки. Для Локисдоттир это был первый выход в Мидгард в одиночестве. Ей было непривычно в толпе людей, что изворачиваются, стараясь не удариться о её широкие плечи, она была шокирована вальяжностью и открытостью мима, что подарил ей розу, которую она осторожно взяла в руку, пытаясь не уколоться о шипы. Девушка не могла устоять перед витринами, и иногда останавливалась, чтобы полюбоваться на неописуемой красоты коктейльные платья, которые ей никогда не надеть на асгардские балы — они для них слишком вульгарные.

Принцесса направлялась к клубу «Septième ciel», в котором тринадцать минут назад видели девушку, похожую на её сестру. Он находится прямо возле Эйфелевой башни, очевидно, элитный и громкий — такое место невозможно не заметить, он, как только открывшийся паб в Асгарде — так же мерзок, но, очевидно, популярен.

Врываясь в шумный зал, в котором каждый сантиметр набит цветом и светом, Фрида понимает, насколько скромно она одета — белая рубашка и черные брюки. Девушки здесь одеты в почти прозрачные, короткие платья. У девушки это вызывает отвращение, и, наверное, сестру среди этого сброда будет легко найти. И Фрида оказывается права — только она трется задницей о торс одного парня, грубо дрыгая телом под громкие и неразборчивые басы, в которых нет смысла, и параллельно целует другого. Наследницу это возмущает, она ставит руки в бока и зовет сестру:

— Кэрри Анабелль Локисдоттир! — горланит Фрида. Младшая сестра неспешно выпрямляется, берет со стояки коктейль, и раскачивая бедрами подходит ближе к сестре.

— Чего? — неразборчиво стонет Кэрри, опираясь о какого-то француза.

— Папа отдал приказ вернуть тебя в Асгард, и как можно быстрее. А я его выполняю, — Фрида наблюдает за неприятной ей картиной.

— Это ж… Чем надо быть для отца, чтобы получать от него приказы? — эти слова задевают блондинку, и на её лице сразу воцаряется боль и тоска, но она быстро возвращается в строй — отец любит её и ценит. То, что она сказала — формальность, которую приписывает ей её статус. Смысла сдыиться своего королевского звания нет.

— Не об этом… И неужели тебе правда нравится их компания? Они же… Мерзкие… И пьяные… И трогают тебя за разные места… — лепечет девушка, отбиваясь от пристающих к ней мужчин. Она на грани того, чтобы призвать свое оружие, но держится. Был в тренировках толк, и это неоспоримый факт — они закаляют её брезгливость и нежность.

— Мидгардцы — прекрасны. Они в разы живее тебя, Фрида, поэтому никуда я не пойду! Да-а-а-а! Слышишь меня?! Ни-ку-да не пой-ду! Ха-ха!

— Живо домой. Не позорь меня! — девушка хватает сестру за руку и тащит на себя.

— Да ладно тебе… Я всего лишь хочу потанцевать!

Фрида не выдерживает и телепортирует сестру в родительские покои, где её давно ждут, чтобы отругать, как следует. Это трезвит Кэрри, и девушка тут же сбрасывает каблуки, смотря в грустные глаза матери, полные слез. Сестра и отец строго и надменно смотрят на неё. Темноволосая понимает, что ей точно не поздоровится.

— Мам… Пап…

— Где ты была? — спрашивает Локи, делая шаг ей навстречу, — Мы волновались!

— Меня больше волнует то, с кем ты была! — восклицает Фрида. Элис молча смотрит на это всё. Не угрожающие крики продолжаются ещё долго, и где-то через пять минут, после того, как Кэрри расплакалась, Фрида и Локи попросили прощения и ушли в другую комнату, срывать гнев и раздраженность.

Элис спокойно села рядом с дочерью, погладила её по плечу. Девушка взглянула на неё и легла на колени, поджимая губы и вытирая красную помаду.

— В Париже… Там был человек, который заставил меня радоваться. Переживать… Злиться и плакать… Рядом с ним я не сдерживалась, потому что я принцесса… Рядом с ним я была собой! Никто в Мидгарде не знает, что я принцесса. Поэтому я хочу там быть! С людьми, а не с прислугой, гостями и политиками… Я устала от королевства… Я хочу быть человеком… — плачет Кэрри, сглатывая слюну, в надежде успокоиться. Она чеканит каждое слово, иногда порыкивает и покрикивает, желая достучаться до сестры и отца. Локи и Фрида за дверью встревоженно смотрят друг на друга, считая, что они должна зайти, но их перебивает речь Элис:

— Милая, Париж — город не только любви, но и разбитых сердец… Вы когда-нибудь встретитесь.

— Кто? Я даже его имени не знаю…

— Ты и твоя любовь, милая. Ты и твоя любовь.

Лафейсон в который раз удивляется тому, как Элис похожа на его мать, а Фрида нервно сглатывает, жалея о том, как поступила с сестрой.

* * *

Фрида надевает сережки, аккуратные, но привлекающие внимание. Её раздражают её длинные волосы, она рычит, смотря на себя в зеркало — длинное, блестящее платье в пол, с немаленьким вырезом, который отец всячески предлагал прикрыть, а мать — заставляла отца успокоиться и помочь и без того скованной дочери немного раскрепоститься. И всю эту картину, состоящую из её совершенства, как она считает, портят длинные волосы, почти до поясницы. Она крутится перед зеркалом, и когда Кэрри уже резво стучит ей в двери, Фрида хватает один из папиных ножей, решительно, на выдохе, срезает себе волосы примерно до лопаток. Прическу это никак не портит, и улыбаясь самой себе, Фрида убирает волосы ногой под туалетный столик матери, и с невинным видом бежит открывать двери.

В попытках отдышаться, блондинка находит силы улыбнуться сестре, словно ничего и не было. Кэрри тут же замечает, что со старшей сестрой не так, и хмурит брови, недовольно приоткрывая рот. Фрида пытается состроить дурочку, поэтому её внутреннее спокойствие непоколебимо, и даже безумный стук сердца, отдающий в ушах, его не пошатнет. У принцесс такая особенность — сумасшедшая выдержка, покрепче, чем у любого воина.

— Мама разрешила надеть тиары… Зачем ты подстриглась?

Фрида поджала губы и опустила глаза.

— С длинными волосами я — не я, Кэр, — говорит наследница, на что её сестра удивленно поднимает брови и мотает головой, мол, «дурочка».

Она хватает сестру за руку и тащит выбирать тиару — Кэрри выбирает себе ту, которая похожа на корону из «Запутанной истории»: она, ей кажется, подходит к белому наряду. Фрида же выбирает скромную, напоминающую терновый венок, с аккуратным рубином посередине, который едва бросается в глаза. Девушка смотрит на себя в зеркало, поправляет белокурые локоны и когда слышит, как сестра выходит из сокровищницы, устремляется за ней.

Внизу уже собрались все самые знатные жители Асгарда и Мидгарда, все смотрят на неё — будущую королеву Асгарда, на Фриду, и на её преемницу — Кэрри. Фрида опускает зеленые глаза вниз, в то время как её сестра улыбается и смотрит на всех сияющими, точно такими же зелеными глазами. На мгновение, она поднимает глаза и видит среди взглядов один, самый согревающий и самый дорогой. Её глаза золотые, платье усыпано золотыми перьями, блестками и рюшами. Ария выглядит, как Белль из «Красавицы и чудовища», сказки, которую ей рассказывал Баки. Сердце Фриды тут же согревается, и она находит в себе силы улыбнуться, тепло и искренне. Элис тоже улыбается, видя, что вечно холодная, замкнутая Фрида светится, глядя на свою возлюбленную.

Девушка подходит к ней, осторожно приглашая на танец. Ария любуется ею, и кладет свою руку ей в ладонь. Фрида смотрит ей в глаза и делает шаг, поднимая их ладони и едва касаясь её. Девушка занесла руку за спину, её партнерша взялась за юбку и чуть приподняла её край над полом. Фрида смотрит на неё — влюбленно, несказанно радуясь где-то в глубине души.

— Снежная королева, не говори, что придется тебя растапливать, — облизывает губы Ария, и накрывает руку Фриды своей. Наследница смеется, опускает голову и встряхивает блестящими волосами, — Ты такая красивая сегодня.

— Ты красивее… И уверенней держишься в танце, — шепчет Фрида, — Мне даже танцевать с тобой нельзя. Я иду против правил.

— Родители разрешили, ты чего? — Ария делает шаг навстречу Локисдоттир, — Это меня убьют, если тут увидят.

— Дворец под защитой, — успокаивает её Фрида, рассматривая наряд из-под ресниц, — Сестра нашла нам свободную комнату. Проведешь со мной ночь?

Ария смущается, пока с губ Фриды срывается несколько томных смешков. Девушка поднимает глаза и видит, как морщится нос её подруги, когда она искренне смеется, когда позволяет себе вольность. Локисдоттир хватает её за руку и раскручивает, нарушая безмятежный, поэтический тон танца, превращая его в ирландские пляски, на которые никто, надо признать, не расчитывал. Ария сбрасывает каблуки, крутится вокруг своей оси, держа Фриду за руку, а потом она сцепляет их пальцы между собой вновь, и начинает бежать куда-то в бок, таща принцессу за собой. Пара её смешков превращается в раскатистый, звонкий смех. Блондинка жмурит глаза, чувствуя, как волосы щекочут лицо, как робкие и слабые руки возлюбленной держат её, грубые и сильные, в своих. Обычно, случалось наоборот — Фрида держала Арию над пропастью, над тьмой, над опустошением и потерей себя. Видимо, иногда роли меняются, и это, как рассказывал в своих сказках отец, совершенно нормально.

Они были готовы плясать друг с другом весь вечер, и получали от этого неслыханное удовольствие. Локи смотрел на свою дочь, тепло и с какой-то грустью на душе, понимая, как много он у неё отнимал. Элис коснулась его плеча, аккуратно взяла за руку.

— Помнишь наш первый танец? — спрашивает женщина, поправляя волосы.

— Помню, — и принц прижимается к ней всем телом, обнимает за талию. Всё точно, как в первый раз — они опять отрываются от мира, находя его друг в друге. Локи зарывается рукой её в волосы, прижимая к себе крепко-крепко, как самое дорогое, что у него есть, и нежно целует в голову. Совсем не так, как в первый раз — лучше. Теплее. Искренней. И в этот раз это точно чувства, которые дышат своим жаром им в сердца, и не планируют угасать даже в самую холодную зиму.

Кэрри напряженно потягивает вино, чувствуя что-то неладное, что дышит в спину её сестре. Она встревоженно смотрит на её, на людей в толпе, что окружают её и Арию, дочь дипломата, который помог асам взять тот маленький клочок норвежской земли, на которой они расположились. Отец уже давно исчез с асгардских земель, оставив дитя мидгардкой и асгардской крови наедине с матерью. Один из мужчин, со странной стрижкой, показался обворожительной принцессе подозрительной, и она, чтобы отвлечь его и уберечь сестру, бросил бокал ему под ноги, чем привлекла внимание людей трех от силы — а потом пригласила его на танец. Мужчина был старше её, и Фрида устало покачала головой, сжав губы и поморщив нос, замечая, как сестра вновь пытается взять на себя обязанности её телохранителя.

Безмятежный танец Фриды и Арии длится ещё недолго — их теплые взгляды, полные чувств, прерываются громким ударом воды о воздух. Девушки задирают головы, заранее расслышав этот плеск. Ледяная пленка окутывает девушек. К щекам Арии липнут волосы, прическа превращается в мочалку. Фрида, доселе уверенная в себе, словно оказывается на людях без одежды. Вода ледяная. Ария чуть не поскальзывается на льду, и чтобы её удержать, девушка подхватила её руками за талию. Её кожа начала синеть, но этого никто не заметил, пока не посинело её лицо. Громкие и унизительные возгласы матери Арии, которые пыталась прекратить стража, а потом и Тор с Локи. Ария смотрела на Фриду в обличие йотуна как на монстра, как на дикое, бешеное животное, что вот-вот накинется на неё и вырвет глаза.

— Ты… Ты… — давит из себя Ария, — Что ты за… монстр?

Локи не выдерживает. Он словно на своих щеках чувствует слезы дочери, которые подступают одновременно с пледом, что должен её согреть, и раздраженно восклицает:

— Уведите её.

— Отец! — восклицает Фрида, — Ария, это не то, о чем ты подумала! Ари! Вернись! — она рвется из хватки своей сестры, которая отпустила подозрительного мужчину, чтобы поддержать сестру, чье сердце явно растрескивается по частям.

Оставшуюся часть вечера наследница плакала в колени сестры, пока с двух сторон её успокаивали и приводили в чувства родители. Элис встревоженно сжимала и поглаживала её ладонь, а Локи перебирал пальцами её волосы — это с детства успокаивает дочь. Дрожа, как осиновый лист, Фрида давила из себя нечленораздельные речи, и когда, наконе, успокоилась, просто забилась в угол, прижимая к себе сестру, держа отца за руку, прижимаясь к руке матери, которой она гладила её по щеке, утирая слезы, на удивление горячие.

— Это… Это… Пап… — давила из себя девушка в который раз.

— Фрида… — начала Элис, обратив взгляд дочери на себя, — Ты всегда была такой. Ты это знала. Ты это гордилась. Почему из-за слов человека, который, как оказалось, никогда тебя не любил, ты так расстраиваешься?

— Я люблю её, мама, — вздыхает Фрида, — Я хочу быть с ней. Я…

— Она тебя предала. Оказалась старых деревенских взглядов. Ты не монстр, которым пугают детей, Фрида. Ты наша дочь, которой мы хотели дать волю… И оступились, — вздохнул он, прижимая светловолосую дочь к себе.

— Всё хорошо… Она была лучшим, что было у меня. Теперь остались только вы… И всегда будете только вы.

Кэрри тяжело вздыхает, и кладет ладонь сестре на сердце, чувствуя, как бешено оно колотится, и она выпускает магию из своих пальцев через её грудную клетку, прямиком к сердцу. Девушка применяет то заклинание, что помогает лечить раны — и сейчас она пытается вылечить раны на сердце сестры. Так продолжается недолго, пока Фрида не замечает это, и не сплетает их мизинцы. Смотря ей в глаза, Кэрри безмолвно обещает ей, что никогда её не предаст.

Медленно, но верно, Фрида влюбляется в Париж. Ей нравится относительная тишина и простота этого города, ей нравится его аромат, который похож на запах её возлюбленной, с которой она так и не помирилась. Ей нравится спокойствие, которое Париж ей приносит. Но ей совсем не нравятся мидгардцы, совсем никакие. Они много ругаются, тратят время на бесполезные вещи, много грубят и шумят. Ночной город больше манит её, сильнее сковывает в свои холодные ветреные объятия, утаскивает в свои огни. Горячий кофе в полупустой кофейне, переполненной тишиной и джазовой музыкой одновременно, с сестрой напротив — вот, что последние несколько месяцев ласкает сердце Фриды Локисдоттир, которую вместе с сестрой отец отправил в Париж однажды, не представляя, что их обеих со второго раза он завоюет навсегда.

Кэрри больше всего нравилось просыпаться на самом рассвете, как можно раньше, чтобы потащить Фриду с собой по магазинам, по кафе и по паркам, в которых много фонтанов и достопримечательностей. Ей это приносило неописуемое удовольствие — видеть, как младшая сестра смотрит с восхищением на экспонаты в Лувре, просит сфотографироваться на фоне Эйфелевой башни. Она, обычно, тратила всё время на самоконтроль… Они обе тратили почти всё время на самоконтроль. Элис решила отправить из подальше от этого всего — дать им побыть вместе. Родные сестры чертовски плохо знают друг друга, пусть и очень сильно любят.

— Кэрри, — задыхаясь, говорит Фрида, — Может, тебе хватит? — она смотрит на большие пакеты с одеждой, и устало опускает плечи.

— Это всё тебе, к слову, — промурлыкала Кэрри, поправляя розовый берет. Она выглядела, как стереотипная, но безумно привлекательная француженка: слегка растрепанные волосы, полосатое платье, яркие туфли и перчатки, красная помада, которая придавала ей шарма и румяные, обветренные щеки. Фрида же выглядела неуклюже даже в изысканной одежде: широкие плечи превратят любую её одежду в свисающие с них тряпки, на фоне бледной кожи, обычно, было заметно только что-то грязное, широкие бедра портили любое платье. Грубые и угловатые черты лица, костлявое тело ставили крест на нормальной, открытой одежде, которую Кэрри называла «одеждой для настоящих леди». Фрида чувствовала себя не в своей тарелке в этом свете и радости. Ей присущ холод и тьма.

Едва заставив Фриду хотя бы примерить что-то из того, что она выбрала, Кэрри взглянула на небольшой магазинчик с какой-то завистью и надменностью. Она была бы не против сбежать из Асгарда, чтобы заправлять таким. Сменить имя и фамилию. Просто улететь кричащим буревестником куда-нибудь, где нет всего того золота и той роскоши, что так приелись, так душат её в Асгарде. Она касается кончиками пальцев вельветового пиджака, который является частью делового костюма, и резко оборачивается, когда её зовет сестра:

— Я всё, — блондинка выходит из-за шторы, поправляя рукава белого, воздушного платья с длинными рукавами и юбкой в пол. Аккуратное и легкое, оно словно сглаживало все углы её тела — мускулистые плечи, спину, руки и ноги делало женственней. Она выглядела нежной, хрупкой девушкой, кроткой и вовсе не той, кто через несколько лет сядет на трон Асгарда.

— Ты просто… выглядишь, словно мамины любимые цветы.

— Могла придумать что-то ещё более глупое? — Фрида поворачивается лицом к зеркалу и поправляет слегка отросшие волосы, взъерошивая их кончиками пальцев.

— Нет, серьезно. Папа описывает их как что-то, отражающее юность и чистоту, которую не смоют из человека и тысячи…

— Я не человек, — внезапно холодно бросает Фрида, стискивая челюсть, — Заруби себе на носу, Кэрри, во мне нет ничего человеческого. Я — чертов монстр. Смирилась уже. Хватит меня переубеждать.

— Мы все слишком просты, чтобы описать кого-то словом «человек». Считаешь себя монстром? Тебе комфортно? Считай. Но готовься к тому, что всегда будет тот, кто считает иначе. Тебя будут превозносить и охранять через десяток-другой лет. Ты — будущая королева. Асы не видят в тебе монстра.

— Тебе так кажется, — она опускает глаза, расстегивает платье и по щелчку пальцев переодевается в привычную себе одежду. Вздыхая, девушка выходит прочь из магазина, хлопая дверью. Кэрри осторожно поднимает белое платье и смотрит на него спокойно, но словно с осколком битого стекла в груди — с горечью и скованностью где-то внутри. Уже сегодня вечером они будут дома, и Кэрри надеется, что Фрида, впервые за долгое время, почувствует себя хорошо.

* * *

Недовольно бурча в ответ на любые слова, что доносились из-за двери, Фрида лежит на кровати и выгоняет из своей комнаты всех, кроме мамы с папой. Она устала, не на шутку устала от того, что всё вокруг напоминает ей о своей крови, о тех нравах, что перемешались в ней так беспощадно и странно, и так покладисто и осторожно сложились в её сестре. Это словно какая-то усмешка от судьбы — некрасивая, несвободная, нелюбимая, несчастливая, в противовес самому светлому из людей, что только существуют. Иногда, казалось, было слышно, как она — судьба, — раскатисто смеется её неудачам и плачет из-за радостей, но в последнее время, после того бала, кажется, она замолчала. Дальше Фрида должна двигаться сама.

Брюнетка устало ворочается на кровати, без сил и без желания спать, кряхтит и постанывает. Фрида поворачивает в её сторону голову и видит эту дурацкую маску для сна с изображением какой-то картины Ван Гога, которая нарисована и на стене слева от Кэрри. Младшая сестра любит рисовать, и зная это, себе на зло, Фрида подарила ей масляные краски — и в ту же ночь она нарисовала на стене их комнаты это злосчастное цветное мракобесие, в котором Фрида не видела ничего хорошего и интересного, но которым восхищалась Кэрри. Тяжело вздохнув, девушка отвернулась от картины и от сестры, запустив руку под подушку и попытавшись-таки провалиться в сон.

Грохот послышался где-то недалеко. Кэрри, которая, обычно, спит очень чутко, тут же подорвалась. На столе дрожали духи и статуэтки, с потолка посыпалась краска. Девушка встала с кровати и наступила ногой прямо на одну из них, громко рявкнула от боли, чем разбудила сестру:

— Кэрри, что за…

— Что-то происходит! Идем! — настороженно прокряхтела брюнетка, хватая старшую сестру за руку и выбегая из комнаты.

В глубине трясущегося дворца слышался детский плач.

— Маркус… — выжала из себя ещё не проснувшаяся Фрида, и рванула к нему, позабыв про сестру.

Маркусом Брунгильда и Тор назвали своего сына — вымученного, выстраданного, но крепкого и родного. Совсем беззащитный, он остался где-то там, далеко, и добежать до него было проблемой — камни, тяжелые, падали сверху на мраморный пол, превращая всю красоту и величие только недавно отстроенного дворца в ничто.

— Фрида, стой! — воскликнула Кэрри, пытаясь сдерживать крушение всеми силами.

Фрида не остановилась. Вскочив на трясущуюся лестницу, девушка, перескакивая несколько ступенек разом, понеслась в покои к королю и королеве, бежала на плач мальчика, который, по существу, не слишком-то и был кем-то любим и кому-то нужен, в отличие от неё и её сестры. Скорее, он был просто тем, кто освобождает её от престола, от извечных уроков этикета и тренировок в битвах на мечах. Фрида не может себе позволить лишиться такой свободы, не может лишить этот дворец его надежды и его будущего, законного и заслуженного будущего, не такого девианта и разочарования, как она. Над головой что-то прохрустело и упало у неё за спиной. Машинально, дергаясь и спеша, Фрида попыталась тяжелыми заклинаниями, которые едва помнила, сдержать потолок над собой, но раз уж этого не делала Кэрри — значит, бесполезно. И она не сможет.

Через мгновение, в глубине коридоров, эхом о стены ударился детский крик. Кэрри замешкалась, замерла и зажмурилась, пока уводила родителей подальше от дворца. Перед глазами стояла страшная картина: младенец, совсем маленький, сморщился в истерике, махал руками и ногами, а над ним, словно мясник или плача, возвышался двухметровый ледяной великан с чем-то, напоминающим топор, в руках. Он поднял орудие над головой младенца, мгновение и… Крик затихает. Стены дворца убила давящая тишина. Это как контузия, сковавшая это место, в этом времени.

Фрида застыла, когда увидела, как дрожит Маркус без половины головы. К глазам тут же подступили слезы, адская ненависть зажгла сердце, её впервые в жизни бросило в жар. Она стиснула зубы, посмотрела в красные глаза йотуна, и медленно-медленно, словно издеваясь, шагала к нему навстречу. Он смотрел на её, стоял, как вкопанный. В последний момент, не сдерживая ярость, Фрида схватила секиру дяди, и снесла голову нападавшему, громко взревев. Она не обращала внимания на то, что вокруг неё всё рушится и разбивается, что вот-вот ей на голову упадет камень с потолка, что сейчас её раздавит вместе с уже мертвым Маркусом под руинами некогда великого Асгарда, который в эту ночь пал от давних врагов.

Кэрри устало носится из стороны в сторону, цокая небольшими каблуками по кафелю одной из больниц Осло. Её руки дрожат, ноги, кажется, ходят сами собой, она их уже не контролирует, хотя она всегда контролировала всё. Её трясет. Это, к сожалению, замечает отец, как бы она ни старалась скрыть это своей умиротворенной иллюзией. Локи взмахнул рукой, развеяв сидящую рядом с ним иллюзию по воздуху, и проявив, словно старую фотографию, настоящую Кэрри.

— Я видела его. Я видела, как всё произойдет. Своими! Глазами! Я могла его спасти… — истерично цедит через зубы Кэрри, хватаясь за голову.

Элис и Локи бросили на неё понимающие взгляды. Женщина распахнула объятия, предлагая дочери успокоиться, слушая шум её сердца, и Кэрри спокойно села рядом, уложив голову матери на плечо. Она не сделала то, что могла бы — это её убивает, рвет изнутри, словно пытка, которая никогда не закончится. Из глаз текут слезы, стекают по щеке и по носу, но легче от них не становится. Маркуса, ни в чем неповинного новорожденного наследника, уже не спасти.

С другого конца коридора прямо на них шла разоренная валькирия, и пытающийся догнать и усмирить её гнев Тор. Элис тут же поднялась и пошла ей навстречу, чтобы взять весь удар на себя, и не успев проронить и слова, получила пощечину.

— Это из-за неё мой сын мертв! Из-за Фриды! — рычала, словно дикая медведица, Брунгильда, вновь замахиваясь. Элис приготовилась к ещё одному удару и сжалась, но руку королевы твердо остановил Локи, не менее разъяренный и злой, чем она. Валькирия отдернула руку и сделала шаг назад, зная, что он может надавить по самому больному, и тогда она не отвертится.

— Да, это из-за Фриды. Но убила его не она, пойми.

— Она одна из…

— Не смей называть её монстром, — Лафейсон поднял указательный палец и приложил к её губам, одним своим взглядом запрещая перечить, — Не. Смей.

— Я королева, — раздраженно говорит Брунгиьда.

— А я её отец.

Фрида сильнее вжимается в подушку, обхватывая её руками, слушая крики за дверью. Кардиограмма утомляюще монотонно пищит, перевязанная рука и сломанная шея ноют всё сильнее, и никакое обезболивающее не помогает. Странное чувство, что пробегает по всему телу мурашками по коже, по переломам и ушибам, что оставило на ней то крушение, не оставляя без внимания и её глаза — из них покатились горячие, обжигающие слезы, ошпаривающие шрамы на холодной и белой, как подснежник, коже. Чувство отреченности и отсутствия безопасности, доселе незнакомые, словно всплеск адреналина в падении поражают её и делают каждый вздох невыносимым.

Сейчас для неё существует только один верный выход — уйти прочь, не вернуться, оставить их с собой наедине, оказаться там, где она была кому-то нужной, в объятиях Арии, например, два месяца назад, в квартире своих дедушек, что показывают ей старые фотографии и рисунки, которым вот уже под сотню лет, в компании своих единственных друзей в лице меча, щита и черного голубоглазого кота. А может, лучше всего там, где все такие же, как она? В холодном и таинственном мире монстров, утративших короля. Что будет, подари она им королеву, подарив и безопасность тем, кого она всем холодным сердцем любит?

* * *

Асгард невыносимо холоден в белые ночи, свойственные для севера. Сияние пропадает, наверное, с начала весны до конца лета, а осенью иногда возвращается. Сейчас тонкие разноцветные иглы, что словно шелк устилали небо, не виднелись даже если присматриваться, а Фриде так не хватало хоть немного света именно сейчас, луча, что подсказал бы ей, куда деваться. Ария выставила её за дверь, и расплакавшись, принцесса убедилась, что ей точно пора уходить. Она смотрела вдаль, на море, разглядывая свои жесткие руки, с мозолями и ссадинами, что Кэрри бережно заклеивала пастырями уже не первую неделю. Девушка вздохнула, спрыгнула с камня, на котором сидела, и приземлилась черными сапогами в песок, который тут же загрязнил их. Локисдоттир устало вздохнула, отряхнула одежды, которые впервые за много лет были не платьями, а одним из папиных старых костюмов, только плащ не зеленый или изумрудный, как он любил, а голубой, как глаза Элис. Фрида не хотела уходить в Йотунхейм одна, поэтому взяла с собой то, что всяко напомнит о доме, с какой бы силой она не скучала.

Волны становились всё больше, а берег отходил назад. Недавно шел дождь, и влажный, тяжелый запах свежей травы заполонял легкие, не оставляя в них места для кислорода. Фрида опустила голову, словно кого-то или чего-то ожидая. Колдунья из неё была никудышная, но чутье, скорее всего, доставшееся от предков-великанов, никогда её не подводило, и сейчас это легкое покалывание в груди подсказывало, что уходить ещё рано. Надо дожидаться чего-то, а вот чего… Оно никогда не угадывало — плохого ли, хорошего ли.

Фрида долго металась в сомнениях уже даже стоя на берегу, уже согласовав свое решение с самой собой тысячу раз. Это было правильным — пожертвовать целостью, чтобы спасти остатки. Кэрри будет хорошей королевой, правда хорошей, а родители буду ещё долгие годы вместе, Тор и Брунгильда будут иметь ещё миллион наследников, и золотой купол, под которым спасался от нападок Асгард, будет целым ещё долгие годы, сотни и тысячи лет. Девушка поднимает голову к небу, и в её глазах отражается млечный путь, такой таинственный, но до жути красивый. Она смотрит туда, вглядывается вдаль, и понимает, что здесь, среди асов, нет ей места. Это не её королевство, не она должна им править, и глубоко вздыхая, она уверенно идет навстречу к небольшому паруснику, который должен был унести её вглубь моря, где её кожа окрасится в синий, откуда она отправится в Йотунхейм.

Поднимая парус, она замирает и прислушивается.

— Мам… — тянет она, поднимая голову и испуганно пряча глаза от матери.

— Куда ты? — спокойно спрашивает женщина, одетая, на удивление в мидгардскую одежду. Она делает шаг навстречу Фриде, — Ария тебя выставила… Я слышала, что она сказала…

— «Это не чувства, не любовь, извини». Вот, что она сказала. И разбила мне сердце.

— А ты?

— Разбила ей нос, — выдохнула Локисдоттир, не поднимая глаз.

— Не в твоем стиле… — выдохнула женщина, поправив волосы.

— Я ухожу, — буркнула Фрида, — В Йотунхейм.

— Я знаю, — расстроенно бросила Элис, кутаясь в куртку, — Если ты считаешь, что так будет лучше… То…

— Я вас не бросаю, я хочу вас защитить! — перебила её Фрида, раздраженно вспылив, — Я тут не в своей тарелке. Это не мои люди, не мой народ. Кэрри будет королевой лучше, чем я, она хочет править, она будет править.

— Знаешь, лучше всего тот король, который не хочет править. Он справедлив и честен. А желающий власти обезумеет.

— Поэтому я и оставляю трон ей, — буркнула принцесса.

— Но… Фрида, солнышко, если что, то ты всегда можешь вернуться домой. Я не заставляю тебя оставаться, если ты хочешь уйти туда, где тебе станет лучше. Мы просто будем ждать тебя. Я буду. Дождусь же?

Девушка расслабилась за мгновение и оттаяла, прекратив вязать узлы на веревке. Она взглянула на маму, взглянула ей в глаза, спокойно, умиротворенно, и кажется, передумала уходить, покидать её. По щекам внезапно полились слезы, Фрида вытерла их рукавом и взглянула на Элис, тепло и с добротой:

— Вы и есть мой дом, мам… Я всегда вернусь к тебе. Где бы ты ни была. Ты дождешься меня, мам, я клянусь тебе. Я люблю вас… Больше всего на свете.

Элис встает перед ней, вытирает нежными, теплыми руками её слезы.

— Передать Арии, что ты ушла?

— Да… — глотает Фрида, стискивая зубы, — И скажи, что я всё равно её очень-очень люблю…

Легко отпуская мать, окидывая последним взглядом родной Асгард, Фрида садится в лодку, и тихо плача, прощается со всеми, кем дорожит, просит прощение у всех тех, кого обидела, и собирает себя, словно разбитую вазу, по частям. Она уходит в тот мир, в котором она — королева, в не монстр, которого все боятся. Элис провожает её взглядом, думая о том, что с первыми лучами солнца по ту сторону океана её ждут, чтобы проводить в последний путь Тони Старка. Уже не сдерживая боли, Элис понимает, что потеряла этой ночью двух самых дорогих ей людей, которых вряд ли получится вернуть.

Без Фриды во дворце безумно пусто, и с каждым днем на Элис это давит всё сильнее и сильнее. Локи подавлен, сломлен, его корит то, что он не смог сделать всё, чтобы сделать самых лучших людей в его жизни счастливыми и беззаботными. Кэрри, надо признать, всё больше и больше похожа на ту самую Кэрри Уайт, в честь которой её назвал отец — замкнутой, холодной, теряющей контроль над собой. Ей вовсе не нравится держать книгу на голове, чтобы поправить осанку, общаться сначала с тем, кто сидит слева, а потом с тем, кто справа, потому что так велят какие-то глупые, не пойми кем надиктованные правила, которые ей, как единственной живой наследнице надо выполнять беспрекословно.

Глядя в темную ночь, Кэрри устало стояла на балконе, опираясь о перила в надежде хоть немного расслабить спину. Голову терзали глупые мысли, встречающиеся мидгардцам, обычно, при сонном параличе — разного рода плохие, жуткие видения, что приходили в голову, рушили всю ту липовую конструкцию «хорошей девочки», что Кэрри изо всех сил старалась удержать в руках. Она стоит и видит, как Асгард рассыпается по кирпичикам, ка каждый дом наполняется страхом перед концом всего, как родители пытаются увести её отсюда, а она не может пошевелиться, даже вздохнуть, потому что под ребрами, в легких, в сердце торчат тысячи острых клинков, копий, мечей, а под ними всеми — разрастающаяся, словно лед в стоячей воде, лужа крови. Локисдоттир машет головой и быстро оборачивается, чувствуя за спиной чье-то очень громкое для её магической чувствительности присутствие.

— Не лезь мне в голову, пап, — бурчит Кэрри, вновь уставившись на линию горизонта, легко положив предплечья на перила.

— Я тоже видел Рагнарек, — неспешно и аккуратно, разминая пальцы рук, Локи подошел к ней и встал рядом, спрятав руки за спину.

— Это не Рагнарек, это что-то хуже, — отвечает ему девушка, поправив тиару на голове, — Всё просто…

— Рассыпается на куски. И ты тоже умираешь, смотря на это.

— Так спокойно об этом говоришь… — удивленно и встревоженно говорит девушка, опуская глаза вниз, словно провинилась в чем-то совсем незначительном.

— Если ты что-то видишь, то это обязательно случится, — говорит Локи, осторожно касаясь её плеча, — И с этим ничего не поделаешь. Тебя гнетет и давит та ответственность, что на тебя навалилась, а твоя сила… Подозреваю, больше моей. А мама подозревает, что больше силы миссис Максимофф. И когда её пытаются притеснять, отбирают у тебя… Она начинает тебя уничтожать, а ты — всё вокруг.

Кэрри невольно вспомнила, как бросив в стену всю накопившуюся в руках энергию, разрушила её — настолько болезненным для неё был уход сестры. Она просто-напросто уничтожила такую любимую ею «Звездную ночь», сама убила всё, что так сильно любит. Её злило это, и перемешиваясь со всем остальным грузом, превращалось в то, что она не хочет видеть, не хочет знать и то, что не дает ей спать.

Она держит отца, который ведет её в покои, под руку, они оба как-то скорбно молчат, не желая говорить о том, как Фрида ушла, а все разговоры во дворце, вне дворца и даже, кажется, птицы пели только о том, что Фрида Локисдоттир покинула родной дом во имя чужого царства. Но только Элис, Локи и Кэрри знали о том, что сделала она это чтобы никому не навредить и сберечь всех, кого может и кем дорожит. Монстру не место среди людей, ему место среди монстров — вот её кредо, нынешней, наверное, королевы Йотунхейма. Самой мудрой королевы.

— Спокойной ночи, — говорит Локи, целуя дочь в лоб, чего обычно не делал с её четырнадцатого дня рождения. Он ласково гладит её щеку, заботливо снимает тиару и распускает прическу. Кэрри вздыхает, укрывается, и сжимая край одеяла, говорит:

— Можно тебя о кое-чем попросить? — она выглядит смущенной и грустной, когда произносит это, поэтому асгардскому принцу не остается ничего, кроме как кивнуть ей, — Расскажи мне сказку. Как в детстве. Можешь?

Лафейсон тепло улыбается, опускает глаза и начинает ту самую историю, которой, он искренне верит, ещё не скоро придет конец.

* * *

Шторы в их комнате были плотно закрыты с того самого дня, как Фрида ушла. Кэрри поняла, что даже если сестра вернется, то с ней она никогда не заговорит и говорить не захочет. Какие бы дифирамбы ни пела мама, как бы ни призывала её понять и принять её «подвиг», Локисдоттир младшая не сделает этого. В отличие от сестры с промытыми мозгами, которая разучилась жить для себя, Кэрри сохранила гордость и честь, не королевскую, а свою собственную, человеческую.

Нехотя открывая глаза, девушка ворочается в кровати и прислушивается к тихим перешептываниям за дверью. Мама, папа, и… какой-то мужчина, скорее юноша, примерно её возраста, по предположениям — симпатичный и загадочный, такой же, какой когда-то за считанные пару часов влюбил её дважды — в себя и в Париж. С тех пор Кэрри боялась говорить с молодыми людьми на такие сокровенные для неё темы, на которые говорила с тем мужчиной. Она стала заложницей собственного страха полюбить, искренне, по-настоящему, из-за одной разорванной влюбленности. Порой, принцесса сама смеялась над собой — так это нелепо и глупо.

Прихорашиваясь, она внимательно слушала разговоры за дверью, но ни единого слова разобрать не смогла. Они будто специально бубнили, стараясь уберечь что-то от её любопытных ушей, и Кэрри решила сама разобраться с этим, накинув поверх длинной кремовой ночнушки, которая сошла бы за обыкновенное платье, будь под ним что-то кроме её кожи, красный халат Фриды, тоже в пол. Выждав три секунды, прислушиваясь к голосу незнакомого парня, Локисдоттир осторожно открывает дверь и выходит из спальни. На неё тут же устремляются взгляды матери и отца, она тепло улыбается им и слегка присаживается:

— Доброе утро, — улыбнулась она и перевела взгляд на юношу. Улыбка с превратилась в восхищение — кудрявый, с широкими бровями, ярко выраженными скулами, глубокими, точно цвета леса, глазами. Красивый, очень, даже чересчур, от чего Кэрри не смогла не засмущаться, — У… У нас гости? Почему вы не предупредили? — девушка резко перевела взгляд на родителей, словно осуждая их за то, что её в такой ранний час видит симпатичный юноша, а она совсем не по-королевски выряжена.

— Кэрри, милая, — начала Элис, — Твой отец рассказал мне, что ты видишь и… Я предложила найти того, кто поможет научиться контролировать эти видения и твою магию. Теперь этот юноша — твой учитель. Он ученик доктора Стивена Стрэнджа, его помощник и спутник. Думаю, вы поладите, — спокойно говорила Роджерс, иногда бросая взгляды на парня, чем точно вызывала ревность у Локи, поэтому он прижал её к себе за талию сразу после того, как она закончила, и увел куда подальше.

— Меня зовут Виктор, — сказал парень после того, как принц и принцесса Асгарда ушли, — А тебя…

— Кэрри, — нервничая, девушка куталась в халат и прикрывалась всеми возможными способами, — Не смейте шутить про Стивена Кинга.

— Ты далека от Кэрри Уайт, как Солнце от Луны, — усмехается Виктор.

Девушка тяжело вздохнула, понимая, что общий язык с Виктором она не найдет, да и не хочется как-то. Он показался ей заумным и слегка далеким от мира сего, потерянным в параллельных реальностях, чего Кэрри, помешанная на реализме, точно не приветствовала. Учитель, она считала, мало чем бы ей помог, лучше был бы какой-нибудь психолог, врач, который скажет, шизофренические это галлюцинации или действительно кусочек из будущего, который, почему-то, за неё зацепился.

Первая тренировка, как говорит этот витающий в небесах чудак, будет сегодня, ровно в полдень. Кэрри исправно пришла на неё, смирившись с тем, что просто так из дворца ей его не выгнать, и точно так же просто так не сбежать. Когда она увидела его медитирующим среди деревьев, то тут же замерла в недоумении. В голове возник только один план последующих действий — бежать, пока он не видит. Тихо развернувшись в противоположную от красивого, но странного юноши сторону. К её сожалению, он это заметил:

— Кэрри, — тихо сказал он, после чего перед девушкой появилась прозрачная граненая стена, в которой отражалось всё то, что было по другую сторону. Девушка сделала шаг назад и резко обернулась:

— Что за фокусы? — недовольно спросила она, — Пропусти меня! Стража! — Виктор спокойно стоял перед ней.

— Мы в зеркальном измерении, — сказал парень, потирая предплечья и поправляя рукава кашаи, — Тут хоть кричи, хоть не кричи, — он опустил голову и исподлобья взглянул на принцессу, — Не паникуй.

— Ты меня читаешь… Предугадываешь, что я буду делать, да? — поинтересовалась девушка, сложив руки на груди.

— Я вижу тебя больше, чем насквозь, — говорит Виктор и складывает руки в сферу, образуя между ними светящийся оранжевый шар, — Повторяй за мной.

Кэрри резко создала красный пылающий шарик на руке и продемонстрировала Виктору, словно намекая, что его уроки ей не нужны, и справится она сама.

— Резкая, импульсивная, вспыльчивая и нетерпеливая. Если чего-то и хочешь, то всего и сразу. Поэтому твое будущее тебя уничтожает.

Девушка спрятала огонек в кулаке и вновь опустила глаза так, словно провинилась.

— Вот почему я медитирую — сосредотачиваюсь и успокаиваюсь.

— Класс, психованный пытается чему-то обучить психованную, — отрезала Кэрри.

— Тебе тоже надо успокоиться. Отвлечься от того, что тебя напрягает. Выплеснуть энергию.

Кэрри замотала головой, понимая, что Виктор несет самую большую чушь из существующих. От неё оторвали кусок, сломали, унизили, выпотрошили всё её нутро и превратили в клоунессу, что пляшет на костях некогда всесильного Асгарда, сделали с ней то, чего она никогда не хотела, ей предстоит жить в том мире, который она не строила и в котором не хотела жить. Локисдоттир отдала бы всё для того, чтобы жить в Париже, с тем парнем, который влюбил её в Париж и в себя, быть обычной ученицей школы искусств, рисовать красивые, великолепные картины, а не восседать на троне, просто чтобы он не пустовал. Её мечтой было жить для себя, делать то, что ей хочется, а не оказывать услугу кому-то, управлять кем-то, кем она не хочет.

— Это невозможно, Виктор, — сквозь зубы процедила Кэрри, — Я не хочу делать то, что меня заставляют. Мне не нужен этот этикет, языки, гребаные ограничения свободы… Для чего? Для кого? Почему на трон не может сесть мама, папа, кто угодно? Почему именно я? Я не хочу править. Мне плевать на Асгард, мне плевать на трон. Я просто хочу в Мидгард. Я считаю его простоту своим домом, как и мама. Я хочу просто учиться, просто тратить деньги на одежду, которая подходит мне по размеру, просто… Просто жить! Без этой мишуры и лжи, что окружает мою семью столько, сколько я живу. У меня была Фрида, она… Она просто жила, делала, что хотела, она мечтала о троне, мечтала стать королевой, а потом какая-то идиотка облила её ледяной водой и превратила её жизнь в ад, как когда-то Один превратил жизнь моего отца в ад. Мама спасла его, посвятила ему жизнь… А Фриду никто не спасет. Она убежала от одиночества, от пустоты, чтобы восполнить её теми… — она набрала в легкие воздуха, взмахнула руками, отчего красное пламя разлетелось осколками во все стороны, и его поглотили зеркала, что окружали их с Виктором, — …кто её любит и ждет. Сестра обещала вернуться… Но ты понимаешь, что она не вернется. Я это понимаю, папа с мамой это понимают… Она просто оставила нас без опоры, без веры. Ею должна стать я… А я не могу ею быть. Даже для самой себя.

Пару секунд они помолчали, смотря друг другу в глаза.

— Легче?

— Нет.

— Не можешь это отпустить? Смириться?

— С чем?! С тем, что всё, к чему я шла, просто разрушено?! С тем, что на меня сами небеса давят?! С тем, что сестра меня предала и…

Виктор перебил её, приложил руку к её лбу и немного толкнул вперед. Девушка закатила глаза так, что они стали белыми, чисто белыми, и её душа позади неё смотрела на свое падающее тело, словно это что-то обыденное. Юноша взглянул на неё, и Кэрри спокойно кивнула.

— Меня этим не остановишь, — падающее тело было всё ближе к земле, а лицо оставалось невозмутимым. Кэрри вселилась обратно в свое тело и встала на ноги, — Я намного могущественней и намного хуже. Такой же монстр, как и она, только бежать мне некуда. Все три храма разрушены, маги сосредоточены только в Тибете, но мне там делать нечего… Я неуправляемое чудовище.

— Прекрасное чудовище, — возразил Виктор. Кэрри усмехнулась и впервые за весь день тепло улыбнулась ему. Он взглянул на неё, взял за руку и вывел из зеркального измерения, — Ты можешь это контролировать. Это не ужасно. Ты справишься. Доверься мне.

Девушка не слушала его — сосредоточилась на том, какие теплые у него руки, какой бархатистый голос. Не поднимая глаз, услышав только последние два слова, Кэрри кивнула и улыбнулась, стараясь верить ему, словно впервые за целую жизнь. И она доверилась, как своей первой и последней надежде.

— Начнем? — уверенно спросила девушка, не пытаясь выпутать руку из руки Виктора.

Юноша кивнул и сильнее сжал её руку, потащив за собой.

Закрывая глаза, Элис расчесывает волосы, блонд которых превращается в седину с того дня, как Фрида ушла, а может, начал превращаться ещё раньше. Она накинула шаль на слабые плечи, покрытые шрамами, взглянула на шкатулку с украшениями и осторожно открыла её изящной рукой, каждая косточка и жилка на которой была ярко выражена и выделялась венами и капиллярами, что становились ярче на бледной коже. С особым трепетом и осторожностью, женщина достает из шкатулки браслет с гравировкой адреса, номера телефона и имени Стива Роджерса.

Она видела Стива на похоронах Тони, и честно говоря, боялась к нему подобраться и заговорить: много лет они не виделись, и разговор на поминках был самым худшим вариантом их встречи. Но, к счастью, Роджерс не был против даже такой их встречи — он нежно её обнял, уткнул себе в грудь и позволил проплакаться, без слов понимая, что её нужна поддержка и понимание, именно от него, именно сейчас. Даже спустя столько лет, она всё ещё его дочь. Трепетно вздыхая, она надевает браслет.

Следующим в её руки попал кулон в виде розы — тот самый, что Локи подарил ей на её шестнадцатилетие в знак примирения и доверия, именно подарив него, он сказал ей, что любит её. Она дорожит этим подарком, словно золотом, словно чем-то неповторимым и невероятным, каким-то чудом, которое обязано её пережить. Перебросив волосы на плечо, принцесса Асгарда надевает на шею это украшение — простое, но ужасно дорогое, словно хранящее те воспоминания, что она когда-то переживала с ним на шее.

— Ты готова? — скромно спрашивает Лафейсон, заглядывая в покои, чтобы напомнить ей о том, что им скоро выходить.

— Да, почти, — она быстро надевает кольцо и идет к выходу, закрывает дверь, а Локи понимает, что в свои сорок пять она ничуть не хуже, чем в пятнадцать. Галантно предложив ей руку, Локи не может оторвать от неё глаз, не может просто взять и отвести взгляд. Он хочет любоваться ею, любоваться до самой смерти, и это будет тем, что ему нужно больше всего.

Направляясь к театру в Осло, в котором сегодня ставили «Ромео и Джульетту», Элис не смогла удержаться и не посетить один из своих магазинов, которыми была занята вот уже много лет: книги с переводом на асгардский, книги по обучению асгардскому, путеводители по Асгарду… Маленькие, неприметные, такие магазинчики притягивали к себе тех, кто заинтересован с этим молодым, «украденным» у норвежцев кусочком земли. Роясь по полкам, женщина кропотливо вглядывалась в каждый форзац, вчитываясь в фамилию автора, название и скромную подпись под большими, кричащими именами и названиями: «переведено с большой любовью и уважением Элис Роджерс». Локи смотрел на её завороженный взгляд, слышал, как бьется её сердце, бьется за каждого, кто возьмет её труд в руки. Она поднимает взгляд, смотрит на принца, и улыбается, тепло, и кажется, этим теплом можно согреть весь замерзающий от наступающей зимы Осло.

За много лет, Элис сделала много чего ещё — например, музыкальные школы, которые, в отличие от книжных особого успеха не сыскали, но нужно признать, что встречи с теми, кто учится в этих школах, с уверенными в себе мальчишками и девчонками, действительно бесценны и неповторимы. И сегодня, если верить всем источникам, в оркестровой яме будет одна из выпускниц такой школы — именно ради неё Элис и идет туда, чтобы в конце вечера с ней встретиться. Но все-таки, надо признать, если бы не Локи, она бы не вылезла из дворца, чтобы вспомнить саму себя и немного расшевелиться после большого удара по сердцу и душе.

Их редко узнавали, а если и узнавали, то не верили, что это они самые — регенты при будущей правительнице Асгарда, и Элис с Локи пользовались этим, особо не пряча лица за шарфами, шапками и очками. Лафейсон даже как-то полюбил мидгард и мидгардцев после того, как женился на Элис, скорее всего, начал лучше их понимать, принимать то, что они беззащитны, и требуют защиты, как и было испокон веков — асы должны защищать мидгардцев, асы должны быть друзьями мидгардцам, их верой, поддержкой, опорой. Сильные должны помогать слабым, а не топтать их, как считает любой злодей, чем и отличается от любого героя.

— Локи, — тихо начала женщина, снимая пальто и вешая его на крючок, — Давно хотела сказать…

— Я боюсь, когда ты так начинаешь, — улыбается Лафейсон, обнимая жену за талию.

— Я никогда не была в театре. Совсем.

Элис мотает головой, а Локи непонятливо хмурится, вглядываясь в каждую её морщинку и щурится.

— Ты врешь, — говорит принц.

— Не вру, — отнекивалась Элис.

— Тут нет ничего сложного, — усмехается Локи, — Просто наслаждаешься и проникаешься жизнью, что проживают на сцене. Как наслаждаешься книгой или фильмом.

В зале было тихо и трепетно. Надо признать, почти всю пьесу Элис смотрела не на сцену — на него. А он не мог оторвать глаз от неё. Осторожно, почти не дыша, Локи положил ей на колено холодную руку, и женщина тихо вздрогнула, накрыв его руку своей, сплетая их пальцы. Элис смотрит в глаза Локи, подвигаясь ближе и положив голову ему на плечо. Как ей не хотелось, чтобы постановка заканчивалась, ведь по окончанию, в любом случае, придется от него оторваться, отпустить ненадолго его холодные, жесткие руки, на которых никак не отражается возраст, на них не отпечатались те года, что они пережили вместе — только шрамы, так же, как и на ней. Локи громко вздыхает, так, что кажется, это слышно даже актерам на цене, и Элис чувствует, как пробегают мурашки по коже: вдруг они кому-то помешали? Принца это мало волнует, и он смотрит ей в глаза вместо того, чтобы смотреть на сцену. Он видит, как она сияет, каждый участок её кожи, её тела, словно свет. Когда он думает об этом, что сцены слышны точно его мысли:

— …Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет. Джульетта, ты как день! Стань у окна, убей луну соседством; Она и так от зависти больна, что ты ее затмила белизной, — эмоционально восклицает актер со сцены, кажется, проникаясь этими чувствами не меньше своего героя — Локи уверен, что не меньше. Невозможно так искренне передать эти чувства, эту боль, эту надежду и веру, любовь к своему подарку судьбы. Он знает это не понаслышке, на собственном опыте, к сожалению, или к счастью.

Совсем позабыв об изначальной причине визита сюда, Элис, словно в юности, начала утопать в нем. В его глазах, ярких, как залежи изумрудов, в его дыхании, каждом его вдохе, в его запахе, плотном, холодном, словно свежая мята, от вкуса которой немеет язык, притупляется вкус всего остального, как весь мир теряет значимость, когда Элис смотрит на Локи. Для неё в такие моменты весь мир сосредотачивается на нем, он становится всем её миром. А Элис все ещё не уверена, что может заменит ему целую вселенную.

Осло, который засыпает снегом, словно сошел с картин какого-нибудь художника — куча цветных пятен, неповторимая игра цветов и буйство красок. Люди в разноцветных шарфах и куртках, снеговики, светящиеся шары, что будто парят в воздухе. С каждым годом Норвегия становилась для Элис всё более и более родной, словно застывшей в десятых годах её века, в её любимой эпохе. Смотря в небо, которое роняет снежинки, как звезды, женщина вспоминает лучшие моменты её жизни, и в сердце словно врезается какой-то теплый огонек — она видела такие хлопья снега в темном небе в тот день, когда Локи предложил ей стать его женой.

— Помнишь? — она ловит несколько снежинок рукой, они покрывают перчатку бело-голубой коркой, а Локи видит лишь то, как снежинки лежат на её ресницах, словно бусы, — Так же снег шел, когда ты сделал мне предложение.

— Помню, — говорит Локи, но сам он неволей вспоминает, как выла вьюга за окном, когда родилась Фрида. Элис словно услышала, о чем он думает, уловила эту тонкую нить, и поджав губы, продолжила:

— И когда Фрида родилась, такие же снежинки разносила метель, — Роджерс мечтательно запрокинула голову к небу, стряхнув с перчатки снег, — Люблю зиму. Прекрасное время, все-таки. Такое же, как и ты — холодное, суровое и колючее, но, что парадоксально, самое теплое, уютное, и я без него не могу. Я живу зимой. Так же, как и тобой. Я посвятила тебе жизнь, и ни разу об этом не пожалела. А кажется, только вчера я дрожала от холодных летних ночей в детском приюте при церкви. Тогда же я и перестала верить в бога — он обещал меня хранить, а в итоге бросил на обочину жизни погибать без любви. Потом меня спас Стив… А потом меня начал хранить ты.

— Как самое дорогое сокровище, что есть во всем Мидгарде. И ту, что хранит меня от безумия и смерти уже много лет. Ты посвятила мне жизнь… Значит, я должен посвятить её тебе.

Устало, они направляются ко дворцу, вдыхая запах зимы и друг друга. Они, кажется, стали одним целым, не могут друг без друга, и друг без друга не хотят — это ли не верность и любовь, к которой так стремятся все влюбленные все тысячи лет? Они — миры друг друга. И больше им ничего не нужно. Даже спустя сто лет.Примечание к частиФинал скоро, вы готовы?)

У любви нет прошедшего времени.

* * *

Конец — это тоже часть пути.

* * *

Время неумолимо бежит вперед, а Локи все не стареет, зато годы отражаются на Элис, безжалостно и жестоко, хотя, вроде бы, она не так уж и стара по меркам асгардцев, да и в Мидгарде дожить до такого возраста не считается подарком судьбы. Изящные руки словно с каждым днем превращаются в дряблую кожу, но, как отмечает Лафейсон, их всё так же приятно целовать, как и в тот день, когда ей исполнилось шестнадцать. Каждый раз, перед сном, она с особой заботой мажет их какими-то маслами, чтобы не выделяться на фоне вечно молодых асгардок, которые, кажется, с первого дня её жизни в этом золотом королевстве до этой минуты — такие же веселые, заводные и жизнерадостные, тайком завидующие ей. А было бы чему — надо признать, Роджерс устала от этого. Устала от постоянного отсутствия мужа во дворце, перебранок с Брунгильдой, молчаливости Тора, который был намного счастливее до того, как стал царем, и постоянно пустого взгляда младшей дочери, такого безнадежного и грустного. А младшая так и не заявилась с того самого дня.

Скрипя зубами, Элис поправляет ворот ночной сорочки, оборачивается, и видит его — Локи, все ещё молодого и резвого, телом, явно не душой. С годами и он стал мудрее, теплее, рассудительней. Он лежит и сосредоточенно читает в тусклом свете, что дает уже догорающая свеча, пока за окном кричит ворон, и каждый раз, после этого крика, принц гасит свечу и откладывает книгу, целует Элис и ложится спать, как было и в этот раз.

— Я люблю тебя, — нежно касаясь горячими пальцами его гладкой щеки, хрипло шепчет женщина.

— И я тебя люблю, — говорит Локи, целуя её в лоб и зарываясь рукой в длинные, седые волосы, которые вместо возраста только придавали ей стати и мудрости, которую можно было разглядеть только по тому, как светятся её глаза, а точнее, не светятся в последнее время вообще. Он прижимает её к себе, и крепко-крепко держит, словно самую дорогую вещь во всех девяти мирах, с которой он ни за что не расстанется.

Ночи на фьордах в последний год холодные, морозные, такие, от которых трескается кожа на щеках, а после жутко горит и щепается, словно маленькие осы едят тебя изнутри. Шум моря становился всё громче, оно было всё ближе, топило под собой землю. Ветра были все более шумными, воющими, словно предупреждающими о надвигающейся опасности, как стая волков, что бежит от лесного пожара. Элис все тяжелее было засыпать — нехорошее предчувствие, словно нитки, впивалось в кожу и резало её, не давая и глаз сомкнуть. Вставая с кровати, она тихо подошла к шкафу, и достала оттуда длинный, почти в пол, халат, который стоило бы одевать после долгих ванн на покрасневшее от пара тело, но Роджерс ни разу не надевала его по назначению, и вообще, кажется, не надевала, и сейчас был первый раз.

Женщина осторожно вышла из покоев, и пошла вниз, по лестнице осторожно, не издавая ни звука. Черный голубоглазый кот спокойно посапывал на широких перилах и не думая просыпаться. Элис нежно почесала его за ушком и пошла вниз, разгуливая по дворцу подобно той самой кошке, что предназначена сама себе. Длинные полосы света, который роняло на землю северное сияние, лежали на мраморной плитке на полу богатого дворца, что после каждого разрушения становился всё краше и краше. Сейчас такое, вроде бы, грозить не должно — он и так защищен всеми возможными методами и способами, кажется, даже от ядерной атаки, лучше любого бомбоубежища в мире. Над Асгардом часто летали самолеты— насколько принцесса знала, это было что-то вроде испытания нового оружия или летательных аппаратов, а может, это были даже квинджеты Щ.И.Т.а, что ни разу не изменились за эти года, что она имеет с ними дело — они всегда были практичными, удобными и шли в ногу со временем, но шума от этого меньше не становилось.

Путь к библиотеке был закрыт, ведь нынче это место — тренировочный зал для Кэрри и Виктора, которые, кажется, всё же нашли общий язык, не смотря на все опасения Лафейсона. К куполу тоже не подобраться — он закрыт на все замки, а ключи есть только у стражи, и в добрые пять утра никто ей двери не откроет. Устало вздохнув, Элис начала утопать в оглушающей тишине, чувствовать, как головная боль становится всё слабее и слабее, как воздух становится чище. Над дворцом опять пролетели самолеты. И замолкли. Словно по команде.

Едва открыв глаза, Локи услышал гул толпы за окнами, а не обнаружив рядом с собой Элис, рванул прочь из комнаты, чуть ли не задыхаясь. Сердце сумасшедше стучит и бьет по вискам, в голове, в глазах, на языке, везде застыл немой и очень важный вопрос: «Что, черт подери, происходит?».

Чем ближе были центральные ворота, тем сильнее становился панический крик: детей, взрослых, что подорвались с кроватей, заслышав невнятные шумы за окнами. Локи поднял голову к небу — к золотому куполу медленно летела бомба. Принц выпучил глаза, и раздвинув руки, вскрикнул:

— Без паники! Без паники! Чтобы это ни было, купол защитит вас! Я уверяю, асы! Вернитесь в свои дома и… — вместе с первыми лучами рассвета на самый верх купола приземлилась бомба. И, ко всеобщему удивлению, она начала медленно проходить сквозь купол, — Убирайтесь отсюда! Бегите, куда угодно, дальше от дворца! Бегите! — тон Локи мгновенно сменился с успокаивающего на истеричный. Он попытался усилить купол магией, но понял, что его не хватит, и болезненно отдернув руки, понял, что и физически в нем что-то постарело.

Брунгильда и Тор, бегом выбираясь из дворца, пытались понять, что им делать — такого не было ни разу в истории Асгарда, ни разу, ни в чьей истории. Запыхаясь, валькирия нашла в себе силы остановиться.

— Так что будем делать? — спросил страж богов, — Снимать защитный купол?

Брунгильда взглянула на Тора, надеясь, что он сделает правильный выбор. Он уверенно мотнул головой, схватил женщину за руку, и они стремглав помчались куда подальше, даже не успокаивать народ, а просто бежать — что-то предпринимать было поздно.

Панический страх атаковал Элис, что пыталась докричаться хоть до кого-то в течении толпы: она истерично, почти срываясь на рев, выкрикивала чьи-то имена, хватала детей, людей за руки, помогая им подняться, пока сама в итоге не упала прямо под ноги и под копыта лошадей, под пыль, от которой задыхалась — и после каждой попытки встать её давили, давили, давили, она не могла сделать вздоха, и всё, что ей оставалось делать, так это молить Одина о пощаде. Элис не хочет умирать, она не желает прощаться с Локи, со всеми дорогими ей людьми, но где-то на интуитивном уровне, она чувствовала, как эта тонкая красная линия скоро просто оборвется, или, быть может, законно завершится. Кто-то наступает ей на ногу, больно, ощутимо, и принцесса кричит, что есть мочи, понимая, что нога сломана, и своим ходом она уже не пойдет, и никто ей не поможет — остается надеяться только на то, что когда это все закончится, ещё найдут — помятую, раненую, но живую.

Толпа, кажется, была бесконечной, но когда вся пыль была у неё в груди, когда руки, ноги, казались хрупкими и неощутимыми мешками с переломанными костями, Элис увидела свет — нежный, желтовато-белый цвет рассвета, что пробивался через облака, словно освещая ей путь. Облизав губы, она закрыла глаза, и из последних сил попыталась встать, что оказалось, на удивление, адски больно — и Роджерс кусает себя за губу, прокусывает её до крови, так, что четыре маленькие красные струйки текут вниз, по подбородку, по шее, беспощадно пачках халат. Элис вытирает опухшей рукой кровь с лица, и устало, чувствуя, как в глазах всё плывет, пытается сделать шаг, и у неё получается, и тогда Роджерс победно улыбается:

— Эй… Кто-нибудь! Я здесь! Помогите… По… — она задирает голову к небу, и видит, что свет исходит вовсе не от солнца, а от того, что кто-то пытается сдержать купол магией. Делая ещё шаг, Элис чувствует, что переломанные ребра начинают пробивать легкие, и словно насквозь, выгоняя песок из дыхательных путей. Женщина болезненно кашляет, и пыль с кровью выбираются из легких с дерущей, невыносимой болью, — …могите… Прошу… — говорит она, и падает на колени, не слыша уже ни себя, ни кого-то другого.

Кэрри чувствует, как сила рвется из-под кожи, пока пытается убрать эту бомбу, или снаряд, или чтобы это ни было, из защитного купола. Локи поддерживает её силы. Пока Виктор держит сам трескающийся и разваливающийся по кускам купол. Резко взмахнув руками, Локисдоттир хватает бомбу магией, и поджав губы, буквально выплеснув весь свет изнутри, выбрасывает её в море — и огромный гриб из воды и дыма поднимается уже там. Асгарду ничего не грозит — она, Виктор и её отец выдыхают с облегчением. Локи внезапно приоткрывает рот и чувствует мигрень, что врезается в голову, словно арматура.

— Где… Где Элис? — давит он из себя, пока Кэрри и Виктор озадаченно смотрят на него.

Через пару мгновений Локи телепортируется на площадь, разрушенную площадь, окруженную серо-жёлтым, грязным туманом, в котором едва можно дышать. Принц оглядывается по сторонам, опуская всю пыль магией на землю. Оборачиваясь, он видит, как в пыли, в крови, парализовано лежит Элис, закрыв глаза. Локи рванул к ней и присел рядом с ней, не боясь пыли и грязи, он положил её голову себе на колени и отряхнул лицо её лицо, нежное, холодное лицо от пыли. Он чувствует, что она не дышит, и немедля касается своими губами её губ, вдыхая в её легкие воздух, и через пару вдохов, Роджерс открывает глаза и смотрит на Локи. Женщина видит его размыто, расплывчато, но по голосу, что эхом ударяется о стенки её черепа, она узнает его и из последних сил фокусирует взгляд на нем:

— Что произошло, Элис? — надрывисто дыша, спрашивает Лафейсон.

— Локи… — едва давит из себя Элис, пока из уголка рта течет тонкая струйка крови, — Просто возьми меня за руку… — принц послушно берет её за руку, сплетает пальцы, сжимает, и чувствует, что в ладонях его принцессы нет никаких сил, и с каждой секундой она все слабее и слабее. По щекам текут слезы, горькие, которые, кажется, рвут кожу и режут глаза сильнее чего-либо другого, — Спой мне ту песню…

Вздохнув, Локи приподнял её, положил себе на плечо и тихо запел:

— May your dreamы bring you peace in the darkness… — Элис едва прикрыла глаза и выдохнула, медленно, хрипя, с нескрываемой болью, которую ничем не приглушить, — May your head rise over the rain, may the light from above always lead you to love… May you stay in the arms of the angels, — протянул Локи и погладил её по шее, осторожно, не желая сделать ещё больнее. За его спиной стояла Кэрри, что обливается слезами, и Виктор, что подбадривающее держал её за руку. Перед ним стояли Тор и Брунгильда, что появились словно из ниоткуда. Стискивая зубы, Локи поднял глаза, и взглянул на Тора, — Она ещё дышит… Можно что-то… Что-то сделать?..

Царь кивнул, и это зародило в Локи надежду не остаться одному вновь. Он взял Элис на руки и встал перед богом грома, умоляюще прожигая его взглядом.

— В Йотнухейме была так называемая «талая вода», которую, если выпить, можно обрести бессмертие…

— И она будет видеть смерть всех своих близких, а сама будет жить тысячи…

— Ты хочешь, чтобы она умерла? — Тор положил руку ему на плечо и крепко его сжал, отчего Локи резко отстранился, — Сам знаешь ответ. Нельзя медлить.

Кусочки льда и хлопья снега в воздухе — вот свойственный для отстраненного от всего мира царства льдов и мороза, которое зовется Йотунхейм. Ледяные скалы, что виднеются вдали, представляют собой готический замок, внутри которого кроются темные залы и коридоры, по которым не летает снег — только за окном вьюга сеет снег круглосуточно, без устали, словно желая заморозить всех и каждого, кто приходит в ледяное королевство, только вот Локи так просто не взять: от одного прикосновения к местным льдам его кожа окрасилась в синий, лицо, руки, всё тело покрылось йотунскими рельефами, ледяными узорами, что оседали на коже подобно инею на сухих ветках деревьев.

Поднимая руку, Тор зажигает на кончиках пальца желтые огни молний, и тем самым привлекает внимание солдат, стражи, жителей, и в частности — королевы, которая через пару мгновений, в сопровождении своей ледяной свиты появляется королева Йотунхейма: статная, красивая, уверенная, такая, какой мог бы стать Локи, не выбери он тогда свою мать, отца и брата, а власть. Фрида же убила двух зайцев сразу, и явно не прогадала:

— Какими судьбами, отец, дядя? — спросила она, чуть наклонив голову и взглянув на обоих.

— Твоя мать может умереть с минуты на минуту, — Фрида подняла голову и ошарашенно взглянула на отца, растерянного и напуганного, — Тор говорит, что в Йотунхейме есть «талая вода», которая может подарить бессмертие и залечить все раны… Мы пришли за ней, заберем и сразу уйдем, честно, — умоляюще произносил Лафейсон, срываясь. Королеве йотунов он показался непохожим на себя, и девушка насторожилась, не зная, как ответить отцу.

— Папа, — сказала она, спустя много лет, — Это миф… Этой воды не существует…

Локи стиснул челюсти, и взглянув на Фриду с горечью, явно ему не присущей, взмахнул рукой, чем возвел за спиной плата огромную ледяную скалу, что устремлялась в небо и разрасталась с каждой секундой. Фрида быстро среагировала и растопила её, пока Локи уходил куда-то вдаль, в снежные валуны и ближе к пропасти.

— Брат, — окликнул его Тор, на что Локи никак не отреагировал.

Никто никогда не видел его таким — испуганным, потерянным, брошенным буквально на краю света самой судьбой. Локи зарылся руками в волосы, взял пряди и собирался будто вырвать их, но от горечи только пнул камень, недовольно рыкнув. Фрида медленно подходила ближе, оставив замершего, как ледяная статуя, дядю позади, и подходя всё ближе и ближе к отцу, которого заживо сжирала вина за все грехи человечества. Девушка поправила платье и села рядом с отцом, неспешно, медленно, словно растягивая секунды в минуты, минуты в часы, часы — в сутки, а сутки в года.

— Что произошло? — спросила Фрида, сплетая пальцы с пальцами отца, облаченными в тяжелую кожаную перчатку.

— На Асгард сбросили что-то… Бомбу, снаряд — не знаю, и в давке… Её переломали на кусочки. Пока мы с Кэрри уничтожали бомбу, она… Просто умирала там… Одна… И я ничего не могу сделать! — сорвался Лафейсон, не вставая с места, срывая связки.

— Что за бомба? «Привет» от Мидгардцев?

— Да, — прорычал принц, поджимая губы.

Фрида удивленно раскрыла глаза и посмотрела прямо в пропасть, в пустую бездну, в которой метель гоняет барханы снега, так же бессмысленно, как и всё её существование отныне. Её дом, её маму, её самого дорого человека просто уничтожили потому, что кто-то решил, что может уничтожить нерушимое царство, разрушить миллионы жизней, буквально разбить кучу таких же людей, как они сами, просто потому, что могут. Девушка встает с валуна, поправляя платье, и идет к Тору, дрожа и белея на глазах.

— Когда будут её похороны?.. — спрашивает Фрида, проникновенно заглядывая в глаза дяде, надеясь услышать в ответ хоть что-то, лишь бы это заглушило плач её отца, который всегда был сильным, а сейчас — сгорел в пламени, что зажгла та бомба, что уронили на Асгард.

— Сегодня ночью, — давит из себя Тор, а Фрида, холодно кивая, маскируя слезы падающим льдом.

Когда они вернулись в Асгард, Элис ещё была жива — дышала, сердце иногда стучало, и казалось, случало громко, будто кто-то бьет в большой барабан, и удар этот глухим звуком распространяется по воздуху. Локи сидел рядом, держа её за руку, и просто молчал, прислушиваясь к собственному сердцебиению, искренне надеясь на то, что оно замолчит тогда же, когда замолчит и её сердце. Он не желал иного исхода, не думал о нем, не думал о том, что будет, когда Элис умрет, а умерла бы она всяко раньше него. Одна эта мысль вызывала мучительную боль, а мучиться, думая о ней — самая жестокая из пыток, через которые он проходил и мог бы пройти. Поджимая губы, Локи обнимал её, целовал уже холодное, но ещё живое, тело, знал, что она видит и слышит его, но несмотря на это всё, хотелось молчать. Поздно и глупо сейчас разглагольствовать о своих огромных, жарких чувствах, надо было дать им остынуть, просто дарить Элис любовь, пока её сердце из последних сил бьется, как птица в клетке, час которой пришел уходить.

На мгновение, он перестает дышать, и Локи не придает этому значения. Проходит ещё мгновение, и он напрягается, его сердце сжимается, руки начинают дрожать. Проходит ещё мгновение, и поднимая голову с её груди, он смотрит на её лицо. Ещё через мгновение голову, будто паразит, порабощает мысль родом из адского котла, что уготован самому страшному грешнику — его любовь мертва. Не внутри, а снаружи — та смерть, которой не избежать, та смерть, от которой не спасти. С надеждой, он касается её щеки, думает, что она очнется, проснется от того, что его пальцы щекочут её щеку, но она недвижимо лежит, и голова склоняется налево, бессильно, как у брошенной на пол детской игрушки. Принц тяжело вздыхает, обнимает в последний раз, и выходя из комнаты, некрасноречиво, тихо, но уверенно, даже немного резко, изрекает:

— Она мертва.

Тор тяжело вздыхает и опускает голову, а Кэрри заливается слезами, кажется, не находя себе места, и чувствуя, словно тонет в себе же, ломается и трещит по швам от распирающей боли и угнетающего чувства вины, ведь если бы она была сильнее, то справилась бы с этим гораздо быстрее. И мама была бы жива. Виктор аккуратно касается рукой её плеча, но красно-желтая сфера вырывается и бьет его по руке. Парень морщится, чувствует, как кровь в венах нагревается до температуры кипения, но не издает и звука.

— Пап, прости… Я же… Я могла её спасти…

— Не могла, — сухо мнет пальцы принц, не двигаясь с места.

— Да я ни черта не могу! Сила огромна, а толку от неё мало! Я не могу быть королевой после таких провалов, отец! Это ложь! Я никчемна и бесполезна, и мне нужно стоять спиной за весь Асгард?!

— К сожалению, Кэрри, мы ничего не выбираем. И ничего не решаем.

— Правда? Так какого черта моя сестра свалила и правит там, где ей угодно, а я не могу жить в Париже, учиться, работать?

— Потому что если не ты, то больше никто.

Стиснув зубы, Кэрри осознала свою эгоистичность и циничность, прижала колени к груди, не желая никого трогать, и не желая, чтобы хоть кто-нибудь трогал её.

Стив чувствует вес гроба на своих плечах, поджимает губы, смотря в никуда, явно не себе под ноги и явно не вперед. Баки по другую от него сторону точно также, отстраненно, будто далеко от этого всего, устало смотрит вниз и сглатывает слюну, понимая, что ещё пару мгновений, и он, без возможности дышать от боли, перестанет и видеть от слез, что белой пеленой прорежутся из глаз и разорвут душу в клочья. Родители, пусть даже и не родные, не должны хоронить своих детей.

Кэрри не выдержала — разорвав платье, она заперлась в комнате и громко плакала, и вытаскивать её оттуда никто не собирался. Локи тяжелым взглядом провожал Элис к северному морю, стараясь не смотреть никому в глаза, лишь изредка поглядывая на Тора и Брунгильду, стоящих с непоколебимой безразличностью на лице, будто для них ничего из происходящего не имеет значения. Принц вновь почувствовал то самое, опустошающее и разрушающее каждого, чье сердце бьется, но не хочет биться, чувство — одиночество, что наступает внезапно и бьет молотком по голове, а потом и ножом в сердце. Именно сейчас Локи понимал, чувствовал на кончиках пальцев, как сильно он её любит, настолько сильно, что не может поверить в это — единственным, что могло разлучить их, была смерть, но даже ей, кажется, это не удалось.

Лучники поднимают стрелы в небо — они горят, пламя пляшет так, словно кто-то готовится к торжеству, а не к поминкам. Тетива натягивается у всех синхронно, пламя начинает дрожать, и сердце замирает у всех, кто любил ту, кто плывет сейчас в морскую пучину, ту, чье лицо омывается дикими, похожими на скалы, волнами. Зажмурив глаза, они отпускают стрелы, и огненные полосы окрашивают рассветное небо в алый. Кэрри наблюдает за ними, и падает на колени, хватаясь за отца, а Локи хватает её и прижимает к себе, прячет от всех бед, и неотрывно смотрит на то, как лезвия врезаются в гроб, что плывет по морю, и он, сгорая, превращается в звездную пыль, и устремляется вверх, какая-то её часть оседает на воде, и уносится в глубину океана, чтобы остаться там навсегда — в глазах принцессы, в которых тоже, порою, бушевал шторм. А теперь вместо них — звезды.

На поминках по асгардским традициям всегда должен быть галдеж и раздолье, реки пива и бесконечное веселье. Локи не понимал этих традиций, и, быть может, их не понимали все оставшиеся на поминки люди и асы — они молчали, лишь изредка слышались тихие всхлипы и перебрасывания фразами. Принц смотрел на это, сидя за столом и болтая белым вином в бокале, чувствуя, как легкие словно что-то рвет и мнет, не давая вздохнуть. Он чувствовал, как умирает, но не он, а его сердце, которое Элис Роджерс давным-давно сделала своим, безжалостно украв прямо из грудины. Локи понимал, что оно бьется как-то отдаленно, словно не в нем, и понимал, что вместе с Элис в эту ночь окончательно умер и он. Поставив на стол бокал, он окинул взглядом всех, кто сидел напротив — Стива и Баки склонив головы пытались засунуть хоть кусок себе в горло, сделать хоть глоток, на Ванду Максимофф, что старалась отвлечься от нагнетающей тишины, магией толкая свисающие с люстры хрустальные бусы, что звонко бились друг о друга, так и напоминая всем, кто сидит под ней, смех Элис — такой же звонкий и чистый, громкий и искренний.

Спрятав лицо под ладонями, Кэрри делает глубокий вдох, запрокидывает голову и болезненно кашляет, словно задыхаясь, и ни Локи, ни Тора, ни Виктора это не заботит — погрязшие в смертельно тихом зале, они были бы не против того, чтобы кто-то хоть слово проронил, что-то сказал, засмеялся или закашлял. Девушка складывается и кашляет себе в колени, и когда наконец делает вздох, то извиняется за то, что нарушила тишину, не замечая, что все умоляюще смотрят на неё: «скажи что-нибудь, пока мы все не сошли с ума от несправедливости и боли, что рвет наши души именно сейчас».

На улице вновь завыли ветра и закаркали неугомонные вороны, и началось то как-то резко, громко, хотя, обычно, буря собирается долго, ближе к утру, как это было в день её смерти. Локи поднял голову и взглянул на окно — огромные хлопья снега летели на ветру, как звездная пыль устремлялась в небо сегодня ночью. Украшая алый рассвет, что будто кровь окутывал дворец. Тор приподнялся, вместе с ним и другие гости, которых тут же начала успокаивать Брунгильда, и надо признать, не помогало. Двери распахнулись, и вместе с темным, угловатым и аккуратным женским силуэтом, во дворец проникли сугробы и стужа.

Кэрри вырвалась из-за стола и тут же поняла, кто решил заявиться на мамины похороны. Стиснув зубы, толкая всех, кто являлся преградой, она вырвалась поближе к гостю. Она не могла сдержать гнева, пусть и Виктор учил об обратном — сжав кулаки, принцесса неслась на сестру, желая преподать ей урок.

— На кой-черт ты пожаловала? Тебе же плевать на неё! Всегда было плевать! — громко начала будущая королева, стуча обувью по полу, смотря прямо в красные глаза сестры, — Ты хочешь, чтобы тебя жалели, да? — с каждым словом кожа Фриды, что пряталась под железным, словно доспехи, одеянием, становилась белой. Локи отметил — она точная копия матери, — Ты никогда её не любила… Сбежала, когда она нуждалась в тебе. Мы нуждались в тебе! — воскликнула Кэрри, отмахиваясь руками от отца и дяди, что изо всех сил старались поубавить её пыл. Бесполезно.

Локисдоттир-старшая повела челюстью и опустила глаза, приготовившись дальше слушать, как ей показалось, бредни сестры.

— Ты — монстр, Фрида. Она не хотела видеть тебя на своих похоронах. Ей не нужны эти твои лживые слезы, маскарад… Они никому не нужны. Как и ты. Поэтому ты и ушла — осознав свою ущербность, решила присоединиться к таким же ущербным…

— Замолчи! — вставила наконец Фрида, хватая её руками за лицо, чтобы хоть немного успокоить, — Замолчи, Кэрри! Тебя никогда это не волновало, так чего ж разглагольствуешь, тем более сейчас?! Не рассуждай о том, что она хотела и не хотела, ладно? — королева выдохнула, спокойно взглянула на сестру и убрала от неё свои руки, — Вы и так от меня отказались. Так просто, ни разу не навестив и ни разу не назначив встречу. Я сама по себе. Вы мне не семья, — резкость слов Фриды ранила Лафейона в самое сердце, и он не сдержался:

— Фрида, ты не…

— Тогда уходи, — рыкнула Кэрри, — Асгард тебе не дом.

— Кэрри! — окликнул её отец, зажимая рот, чтобы она не наговорила глупостей, — Фрида, ты не лжешь? Мы правда тебе не семья?

— Извини, пап, — вздыхает она, — Я всегда была одна. Отличалась от всех и всем: тем, кого люблю, как выгляжу, как думаю… Я, быть может, и люблю вас, но на вас я не похожа. Поэтому… так, — выдохнула девушка, — В случае, если вы не убережете себя, свой дом, и мне действительно будет некуда вернуться, я прибью всех, кто будет против. Меня не держит мое имя. Дети Имира всегда отличались мстительностью и злобой — именно это я всегда давила в себе, но сейчас… У меня нет причин это делать. Если надо будет — отстою ещё один трон, асгардский. Ценой жизни любого из вас. Я не позволю уничтожать место, где я родилась, где была счастлива моя мать, ценой какого-то жалкого мирного договора с людьми, что ниже вас и нас на тысячи рангов.

— Но, Фрида, — сказал Тор, — Твоя мать — тоже мидгардка.

— Она была в тысячи раз мудрее всех асов, когда-либо живших на земле. Она единственная такая. И её же убили мидгардцы. Я не права, дядя?

Тор замолчал, отпуская Кэрри, а Локи смотрел на дочерей, словно это какая-то непереносимая пытка.

— Объявляешь мне войну? — спросила Кэрри.

— Да, я объявляю тебе войну. Пока Асгард стоит на защите Мидгарда, он будет медленно чахнуть. А с тобой и вовсе падет.

Брюнетка рявкнула что-то нечленораздельное вслед сестре, когда та уходила, так и не попрощавшись с матерью. Она чувствовала — в ней живет намного большая часть матери, чем всем кажется. И Фрида обязана её сберечь от чужих глаз, как самое ценное, что у неё только есть. А ценнее и ничего нет.

7 лет спустя

Не в первый раз, и очевидно, не в последний, Локи убеждается, что боль от потери может быть только мучительной, и никогда от чьей-то смерти никому не становится хорошо и свободно на душе. Они с Элис не засыпают вместе уже много лет. Они с Элис не разговаривают уже несколько лет. Они с Элис не смотрели друг другу в глаза, не чувствуют тепло собственных тел уже несколько лет. Он не чувствует от неё запах лимона и мяты, он не чувствует, что её нет рядом. Бывает так, что он засидится допоздна за бумагами, а со спины словно обнимает что-то теплое, словно её руки скользят по его чистой коже, согревают вечно ледяное сердце. Локи научился жить без неё, смирился как-то, но в то же время он не чувствует себя живым без неё, и решает считать, что в тот же рассвет, вместе с ней умерла и его душа.

Тяжело вздыхая и кашляя, он разминает шею, нависает над листочком и чашкой чая, чуть жмурится, вчитываясь в текст, и замирает, сминая бумагу и выбрасывая её в гору таких же бумаг, бессмысленных любовных писем, которыми он обменивался с Элис, когда она жила у Фьюри — он просовывал конверт ей по окно, осторожно, а она тут же забирала его, читала письмо, прижимала к груди и писала ответ, быстро, но красиво, будто писала от самого сердца — она была левшой, а значит, и левая рука была ближе к сердцу, нежели правая, и, быть может, они все писались от самого сердца. Эти письма, что он хранил многие годы, сейчас он выбрасывает — безжалостно и беспощадно, калеча себя самого, разделяя свои от её, чтобы свои отнести ей на могилу завтра утром. Пустая могила стоит рядом с могилами её родителей, сестер и брата, где нет места асгардцам, Локи и его дочерям. Стив настоял на том, что хотя бы после смерти она должна быть рядом с ними, и принц, переступая через свой эгоизм, позволил Роджерсам поставить памятник там, где им хотелось.

Если бы Локи что-то решал, он бы поставил памятник там, где они любили смотреть на звезды — на самом краю огромной зеленой поляны, с которой открывался тихий и умиротворяющий вид на море, с которого каждую ночь всё звездное небо было, словно на ладони. Он бы приходил к ней, садился напротив, и они бы вместе смотрели на звезды.

Собрав все свои письма, мысленно готовя себя к тяжелому разговору, Локи перевязывает конверты с письмами красной лентой, бережно заворачивает их в то платье, которое он подарил ей в ту ночь, что они смотрели на воду, и прячет куда подальше, чтобы ни Тор, ни Кэрри, ни кто-то еще, не догадался о его визите. К ней на могилу он всегда ходит в одиночестве.

Замок трясется, и Локи едва не падает — скорее всего, что-то врезалось в защитный купол, и ударной волной пошатнуло дворец. Мужчина поправляет рубашку, и осторожно выходит из дворца, проверить, что произошло. Он неспешно бредет по пустым залам, босиком, чувствуя каждую пылинку и камешек под ногами, и слышит хруст — с полотка что-то посыпалось. Он задирает голову и видит, как хрустальная люстра дребезжит и трещит. Через мгновение она падает и разбивается, с грохотом, разлетаясь на мелкие кусочки. На звуки прибегает Кэрри, за ней — Тор и Брунгильда. Локи прикрывается руками от прыгающих по полу разбитых осколков хрусталя.

— Что происходит? — встревоженно спрашивает Брунгильда, подходя к разбитой люстре.

— Да черт его знает! — кричит Локи, — Надо убираться отсюда!

Кэрри поджимает губы и берет отца под руку:

— У тебя бровь разбита…

— Кэрри, плевать! Уходим! — истерично кричит Локи, пытаясь вытянуть всех троих ко входу. За ними рушится и весь дворец — Асгард вновь и вновь превращается в руины, и кажется, он никогда не прекратит отстраиваться заново, и это какая-то откровенная насмешка судьбы — асы не могут жить спокойно, каждые несколько лет рассыпаясь и собираясь по кусочкам.

Неразбериха заставила вес Асгард закричать и заорать, словно всех режут, и кажется, так оно и было — осколки дворца, что принимал на себя снаряды, разлетались везде, заставляя купол светиться, и рикошетом отскакивая от него, непременно попадали кому-то в голову. Угроза была велика, её некогда было останавливать. Стратегия сейчас была только одна — бежать. Спасаться любой ценой. Но Локи, кажется, этого не слышал, и блистал тем, чему его научила Элис и тем, что когда-то Один считал главной слабостью любого правителя — милосердие. Хватая каждого упавшего ребенка, и бережно вручая его в руки родителю.

Рано или поздно любого правителя губит его милосердие, даже если её в нем всего капля, и эта мысль стала словно толчком прочь для Локи — он отошел подальше от шума, взглянул в ту сторону, где скрипело что-то массивное и тяжелое, и, приготовившись перехватить это магией, не успел понять, что не совладает с падающей прямо на него бетонной колонной. Обернувшись, он ощутил тяжелый удар, а после видел лишь тьму и чувствовал лишь адскую, ни с чем не сравнимую, боль. На миг его голову озарила одна мысль — страшно умирать в одиночестве.

* * *

Нет на планете города холоднее, чем Лондон, а Александра Старк уверена в этом. Во Франции всегда тепло, потому что на каждой улице есть пекарня, и круассаны готовятся днем и ночью. В Германии жаркий и тяжелый для её легких воздух, потому что когда дышишь в больнице, спирт и хлор въедаются глубоко в них, и машинные выхлопы превращаются в невыносимую ношу, которую из себя никуда не денешь. В лондонских лечебницах Алекс никогда не лежала, и делать выводы не могла — поэтому этот холод был как-то по-особенному ей дорог и необъяснимо ценим. С Лондоном её мало что связывает в степени откровений — никто здесь не видел её с ужасающими синяками под глазами, жирными волосами и пижаме. В последний раз она была тут в тот год, когда Томас Максимофф переборол истерическое расстройство, а ей диагностировали алкоголизм. И вот, она вернулась сюда, ни слова никому не сказав — ни матери, с которой отношения становились хуже с каждым годом, ни своему телохранителю, никому, совсем никому.

Вглядываясь в карту на запястье, она поправляет ярко-рыжие локоны, и идет против ветра, направляясь к гостинице, волоча за собой красный почти пустой чемодан. Она хмурится, когда обнаруживает, что связь не работает, и раздраженно опускает запястье, выключая экран. Совсем недавно справившись с болезнью, перебороть нервозность Александра не смогла, и раздражалась она, когда что-то идет не так, очень быстро и без особых усилий. Эмоциональность сгубила её, и девушка прекрасно это понимала, но, несмотря на это, все попытки контролировать себя она заканчивала и не начиная. Легче всего ей всё равно будет на антидепрессантах.

Привыкшая к преследованию папарацци, Алекс не придала никакого значения тому, что за ней по пятам идет мужчина — один раз обернувшись, она не ускорила шага и не запереживала, просто равнодушно шагала дальше, надеясь, что придет по адресу и не перепутает свой отель с каким-нибудь странным рестораном или жилым домом, что не пропустит его в лондонской серости и скуке. Рыжие волосы развевал ветер, и не дрожа от страха, Александра шла по прямой: сначала проверила, вернулась ли связь, потом проверила, в строю ли нано-оружие, что она разработала ещё года два или три назад, когда работала в посольстве и отвечала за безопасность иранских женщин, что прибывают в Америку по разным причинам. Им всем нужна была защита, и небольшой браслет с жучком, железной перчаткой, собранной точно по заветам Энтони Эдварда Старка, подходил как оружие для самозащиты — эдакий смертельный перцовый баллончик.

Алекс поднимает голову, когда убеждается, что все в порядке, оборачивается, смотря на чемодан — не отвалилось ли колесо и не заело ли ручку. Подняв глаза, она увидела преследователя прямо перед собой. Его лицо было скрыто под капюшоном, а в поднятый руках было что-то тяжелое, похожее на плиту. Не успев сообразить, что происходит, Алекс сжала кулаки, перчатка активировалась, и не выпрямляясь, прикрывшись чемоданом, Старк ударила кулаком по плите. Это сбило мужчину с толку, но точно не остановило. Александра попыталась выпрямиться, схватилась за плиту, чтобы вырвать её из рук неизвестного, и у неё почти получилось обезоружить нападавшего… Но её прервало алое свечение в воздухе, что подняло нападавшего в воздух. Плита осталась у Алекс в руках, и она уже приготовилась прикрываться ею от возможной атаки, но темный силуэт, который освещало алое свечение, где-то на крыше взмахнул руками, и преступника, нападавшего на Алекс Старк, разорвало на две части. Девушка выпучила глаза, испуганно бросила плиту на землю, и она с грохотом ударилась об асфальт, наверное, разбудив десяток-другой жителей дома по соседству. Темный силуэт опустил руки, приподнял одну ногу, и тем же кроваво-красным потоком энергии оттолкнулся от крыши, постепенно приближаясь к земле, освещаясь холодным белым светом мигающих фонарей. После одного мгновения темноты две части трупа исчезли, где-то внизу послышался плеск воды, а где-то вверху — шум проезжающего поезда, свет из окон которого осветил неизвестного, и напряжение Алекс как рукой сняло:

— Уилльям? — она сделала шаг ему навстречу, на крайний случай ударив изогнутую плиту ногой и поймав её на лету, как скейтборд.

— …Пьетро Максимофф, — продолжает юноша, неспешно подбираясь к ней ближе.

— Не пробовал прекратить убивать людей, мистер Максимофф? — девушка тихо положила плиту на асфальт и уверенно подошла к Уилльяму, убрав рыжие локоны за спину, — А то я вся в крови… Можно было быть аккуратнее.

— Я всё ещё это не контролирую, Лекси, — Уилльям был единственным, кто с самого детства называл её «Лекси» — ни ей самой, ни кому другому это прозвище не нравилось. Недовольно вздохнув, Алекс опустила его капюшон, и сразу же взглянула в бездонные глаза Уилла, что словно мед становились ярче и теплее от солнечного света. Светло-карие, они действительно были цвета только что собранного меда, и Алекс, наверное, как никто другой знала, что в них невозможно не влюбиться: в их любовь и боль, которые превращались в его взгляде в одно целое.

— Мое предложение сделать тебе сдерживающий, латексный, ультратонкий и не стесняющий движения костюм с нано-технологиями все еще…

— Лекси, нет, — смеется Уилльям, видя, как Александра улыбалась и хихикала, — Это слишком пошло, — мотает головой парень, с каждой секундой чувствуя себя всё более неловко, то ли из-за глупости и нелепости первой встречи через столько лет, то ли из-за бабочек в животе, из-за этого странного и легкого покалывания под ребрами, — Как тебя занесло в Лондон? — добродушно спрашивает Максимофф, пока Старк берет его за руку.

— Это долгая история… — начинает Алекс, поправляя рыжие локоны изящными руками, — Сначала я лечилась во Франции, потом и меня выписали и после трех лет в Японии я опять запила… Лечилась в Германии. А потом как-то… Встала на ноги и занялась политикой.

— Политикой? — нахмурился Уилл.

— Сама не понимаю, как меня туда занесло, — стыдливо качает головой Александра, — Так вот, после работы в посольстве я уволилась, ушла на дно… И приехала в Лондон на собеседование в модельное агентство, потому что мне интересно, что будет.

— Будешь разъезжать по показам, вилять задом на подиумах и плакать ночами из-за булимии и гневных комментариев, — он затягивается сигаретой и расправляет плечи.

— Уилл, — опускает глаза Алекс, — Я просто хочу попробовать.

— Я не против, — говорит парень, чем вызывает недолгую и неловкую паузу, после которой девушка продолжает:

— Разрешишь переночевать у тебя сегодня?

— Конечно, — выдыхает дым Уилл, — Только у меня брат дома. Ждет подругу по переписке у меня, потому что я живу рядом с вокзалом.

— Ничего страшного, — говорит Алекс, чуть задирая голову, чтобы посмотреть на его лицо. Кажется, они оба ещё с детства влюблены друг в друга, и оба этого не знают — именно так они выглядят со стороны, словно по уши влюбленные дураки, коими, к сожалению, и являются.

Дом семьи Максимофф стоял далеко от квартирных блоков и серых улиц, ближе к тем местам, в которых легко скрыться — совсем рядом с лесом, железной дорогой, в паре километров был аэропорт. Дом снаружи был больше, чем внутри, и черт его знает, магия это или просто умение Ванды и Вижена сделать просторным даже самое маленькое пространство. Кажется, находясь в бегах, скрываясь от тех, кто приходит не к тебе, а за тобой, люди стараются прятаться, занимать как можно меньше места, искренне боясь быть замеченными и убитыми, но это точно не про тех, кто носит фамилию «Максимофф». Как оказалось, Ванды и Вижена сегодня нет дома — они отправились ликвидировать последствия какого-то взрыва на западе Норвегии, но Алекс считала, что причина другая, более веская, нежели просто проблемы с рванувшим домом на фьордах. Открывая чистую белую дверь с дверным молотком в виде позолоченной лозы роз, Старк вступает на порог и вытирает ноги о мягкий красный ковер. Ей кажется, с её последнего визита тут ничгео не изменилось.

В доме стоял запах пиццы и колы, и это, кажется, единственное, что портило интерьер в шоколадных оттенках и все впечатление о жителях в принципе. Уилльям помогает Алекс снять темно-красное, багровое пальто и вешает его на крючок у двери. Из-за угла появляется кудрявая шевелюра, вслед за ней круглое, чуть приплюснутое лицо с глубокими, темно-карими глазами и едва заметной светлой щетиной на подбородке.

— Привет, обжора, — выдыхает Уилл и Алекс оборачивается, смотря на его надменный взгляд.

Томас, до этого выглядывавший из-за двери оказывается в объятиях Уилла, едва успел он это произнести.

— И тебе привет, братец, — младший брат обнимает старшего и ему на глаза попадается Алекс, что собирает в высокий хвост свои огненно-рыжие волосы, — Алекс?

Девушка улыбнулась и протянула руку.

— Сама в шоке, — она мотнула головой, отчего хвост забавно подпрыгнул в воздухе.

— Много воды утекло с тех пор, когда я в последний раз тебя видел, Лекс, — Томас уверенно пожал её руку, но девушка не могла не заметить слабости в ней. Томас, наверное, понимал её, как никто иной — только он из самого близкого круга её друзей и знакомых, лежал в психушке.

— Уилл говорит, ты ждешь подругу по переписке.

— Да, жду, — с энтузиазмом промурлыкал Том, явно довольный тем, что брат проболтался, — Её зовут Сара, она подала документы в Оксфорд, играет на гитаре и любит Гюго больше, чем люблю его я. Она прекрасная, правда.

— Рада за тебя, — взгляд Александры скользнул на Уилльяма, что судорожно оттирал следы крови с рукава толстовки.

— Она нормально реагирует на то, что я пью таблетки и знает о мутации, — тише говорит Томас, широко улыбаясь.

— А ещё ты её в глаза не видел и на её месте может оказаться коренастый мужик, который открутит тебе голову, — усмехается Уилльям, — И придется бежать. Хотя… Ты же можешь делать это весь день.

— Уилльям, — перебила ещё не успевшую начаться перебранку Александра, — Может, не будешь задерживать Томаса и отпустишь его на вокзал, чтобы он встретился с Сарой и…

— Да, ты права, — перебил её Уилл и строго посмотрел на брата, после чего тот быстро собрал сумку и удалился из дома.

Явно смятенная раздраженная, сразу после того, как Том захлопывает дверь, Алекс падает на диван и без спросу берет кусок пиццы пепперони, и откусывает немного, после чего кладет обратно в коробку и делает глоток колы. Уилльям опирается предплечьем о дверной косяк и смотрит на неё, холодно и тяжело, но не без сочувствия. Он знает, что он сейчас скажет, и она знает, что он читает его мысли. Девушка оборачивается и начинает:

— «Сара распрекрасная», — вздыхает Старк, — Конечно, кто угодно лучше меня. Этим обязательно тыкать в лицо, словно… Мать твою, — она стискивает зубы до скрежета и оборачивается, стараясь сдерживать слезы, которые, непонятно почему, вырываются из глаз неистово и причиняя острую боль, — Какого черта я мерзкая, как… Как…

— Александра Морган Старк, прекращай это, — Уилл садится рядом с ней и гладит по руке, касается запястья ледяными пальцами, отчего кожа девушка покрывается маленькими мурашками, которые, благо, умело скрывает темно-зеленая блузка с какой-то пародией на жабо у шеи. Алекс выдыхает и смотрит ему в глаза, — Ты можешь быть миллион раз отвратительна, но ты — это ты, и от этого не убежать, не скрыться. В любом случае…

— Уилл, я не хочу быть отвратительной, я не хочу слушать про кого-то беспроблемного и задумываться о том, насколько я обуза для тебя, твоей матери, своей матери. Это ужасно слышать, об этом ужасно думать. Папа хотел, чтобы я была лучше всех, а я… Выросла неконтролируемой алкоголичкой и пытаюсь хоть куда-нибудь ногой вступить, а везде — чертово стекло и гвозди. Не умею я ходить по этому. Не умею.

— Это не вечно. Мы все что-то отдаем, чтобы в итоге получить свое счастье, добиться цели.

— Томас отдал свой рассудок взамен на скорость, которая ему не нужна, ты отдал свою безгрешность взамен на… телепатию, левитацию и телекинез, ты можешь делать, что хочешь, но способен только на разрушения. Тебе это настолько нужно? Ты считаешь, что это стоит жертв?

— Мы это не выбирали, Лекси.

— Я тоже не выбирала смерть своего отца. Но почему-то она случилась.

— Ты выбрала запить после неё, — говорит Уилл, откидываясь на спинку дивана и вытирая пот с лица, — Значит, впереди будет свет, если ты смогла пройти через тьму.

— Тогда я в сумерках, — Алекс закинула ногу на ногу и сложила руки на груди, откинувшись на спинку дивана. Она почувствовала лопаткой руку Уилльяма, и придвинулась ближе к его плечу.

— Что же тогда твое заходящее солнце, Алекс Старк?

На мгновение девушка задумалась и посмотрела на Уилла, опустила глаза и уткнувшись лицом ему в шею, тихо и хрипло выдавила из себя:

— Ты, Уилл Максимофф.

Александра поднимает голову, чтобы быстро посмотреть ему в глаза, и рыжие пряди падают на её плечи. Уилл смотрит на неё полуприкрытыми глазами, зарывается рукой в её волосы, и девушка прикрывает глаза, а потом медленно приближается к юноше, в конце концов, коснувшись лбом его лба, нежно и осторожно, чтобы не спугнуть в кой-то веке тепло в своем теле. Алекс осторожно скользит рукой по его ноге, а потом забирается тонкими пальцами под толстовку, гладит бок, за ним и спину. Уилльям, кажется, позабыл про стеснение, и небрежно трется носом о её нос, а потом, резко, внезапно, словно ударяя, целует её. Девушка, не задумываясь, садится ему на колени лицом, гладит его широкую грудь под толстовкой, пока он медленно и неумело расстегивает пуговицы её блузки. Алекс отстраняется и смотрит ему в глаза, пока большие и холодные руки Максимофф гладят её поясницу. Она смотрит в них, на их медовый оттенок, взгляд цепляется за длинные ресницы и широкие брови. В голове невольно появляются мысли о том, что она слишком долго откладывала эту встречу, этот поцелуй, чтобы вот так, за пару секунд, что-то прерывать. Набирая в легкие больше воздуха, девушка вновь касается губами губ Уилльяма, нежно, тепло, так, как целуют солдаты, пришедшие с войны.

Идиллию, которой не суждено было сложиться годами, которая, словно по волшебству, сложилась за несколько минут, прерывает звонкий стук в дверь. Алекс отстраняется от Уилла, смотрит в сторону входной двери, кусая губы. Уилл притягивает её обратно за шею, но Алекс вскакивает и отпускает его, застегивает блузу на ходу, и идет к двери, из-за которой всё ещё раздается звонкий стук, будто кто-то стучит в неё совсем маленькими кулачками. Старк открывает дверь, пока Уилльям идет к ней, поправляя толстовку, пряча кровь, что въелась в рукав.

За дверью стоит блондинка с каре, одетая в довольно облегающий черный костюм с накидкой, украшенной звездами, и наплечниками, словно покрывшимися коркой льда. Алекс не может даже предположить, кто это, и с раздражением смотрит на Уилла, который сразу же её узнал:

— Фрида? Что случилось?

Девушка, с лицом, полным тоски и горечи, зашла в дом, щелкнула пальцами, и вместо королевских одежд на ней появились темные джинсы, серый свитер под горло и косуха с заклепками. Она сложила руки на груди и зашла в дом, стуча по полу ботинками на платформе.

— Моя сестра не смогла защитить Асгард, и я иду на неё войной. Мне нужны люди, которые против того, чтобы народы просто так искоренялись, во имя «тестов ядерного оружия».

Алекс и Уилл с непониманием переглянулись.

— Что происходит? — спросила Старк, — Кто ты такая?

— Фрида Локисдоттир, законная королева Йотунхейма, принцесса Асгарда, знакомая твоего парня, предотвращаю войны, побеждая их, — уверенно говорит девушка, не выдав ни единой эмоции на лице. Алекс кивнула, словно что-то поняла.

— Как тебя сюда занесло? — Уилльям, кажется, вовсе позабыл, что было ровно минуту назад. Алекс окутала грусть и ревность.

— Я уже сказала, — она коснулась руками плеч, опустила глаза и произносила каждое слово, не двигая челюстью через приоткрытые губы. Её кожа из темно-синей становилась мраморно белой, без единого изъяна, словно у древнегреческой статуи, — Моя сестра не сберегла Асгард. Бомба взорвалась прямо над дворцом, и больше я ничего не знаю. Но подозреваю, что отец мертв, и дядя тоже, а значит, меня ничего не остановит. Я поклялась, что если хоть одно стеклышко треснет, пока она правит Асгардом, я её убью. Мне нужны люди на моей стороне — те, кто против безумия, против того, чтобы виновные оставались безнаказанными. Уилльям, ты все ещё идиот, раз каждое слово тебе приходится разжевывать.

Алекс скрипнула челюстью и чуть нахмурилась. Никто, кроме неё, черт возьми, не может называть Уилльяма Пьетро Максимофф идиотом. Юноша лишь усмехнулся, и вставив руки перед собой, неловко начал:

— Остынь, Фрида, таких людей куча, почему ты пришла ко мне?

Блондинка закатила глаза.

— Твоя магия сильнее, чем у неё. Вместе мы её уничтожим. И я взойду на трон Асгарда, так же, как на трон Йотунхейма много лет назад. Вместе с ней уничтожим и тех, кто против меня. Уилльям, ты же на моей стороне? — на мгновение глаза Фриды сверкнули алым, и Александра, заметив это, затряслась. Уилльям переглянулся с Лекси, та стиснула зубы и опустила руки, чтобы сплести его и её ладони. Фрида смотрела на них с незаметной завистью — столько доверия и тепла в каждом движении у влюбленных она видела в последний раз на балу, когда были живы её родители, и танцевали рядом с пустыми лицами, пустыми душами, словно пламя свечи пляшет во тьме прежде, чем затухнуть. А затухло оно в тот самый день, когда погибла её мать. И больше, если верить слухам, её отец так ярко не горел — словно умерший пару месяцев назад Сириус, — Я пойму, если ты откажешься. Никто не хочет брать на себя ответственность за тысячи смертей. Особенно когда тебе есть, ради чего жить. Но… Войне, любой, на это все равно. И этой войне тоже.

— Мы идем с тобой, — с пониманием давит из себя Уилл. Фрида одобрительно кивает, и вновь щелкая пальцами, чтобы перевоплотиться в воительницу, окрасив свою кожу в синий, глаза — в красный, и облачившись в полностью черные, легкие доспехи, с огромной полярной звездой на груди. Алекс не могла не отметить, что в Фриде слишком много пафоса, но тут же покачала головой, вспомнив, что она, как никак, королевна, и имеет полное право быть не скромной.

— Тогда готовьтесь. Нападаем вместе с моей армией сегодня утром, на рассвете. Надеюсь, мы все вернемся живыми.

* * *

Сосредоточенно и устало, Кэрри создавала руками маленькие розовые молнии, пуская их от пальца к пальцу в ладонях. Локи смотрел на это, чах, лежал обездвиженный, не в силах что-то сделать, чтобы помочь ей — мог только направлять словами: «левее», «правее», «напряги и резко расслабь пальцы, произнося в голове…». Виктор покорно стоял за дверью, на случай, если Кэрри вновь перестарается и потеряет сознание. Маленькая молния ударила по стеклу в комнате, проделав в нем ювелирно круглую маленькую дырочку. Королева дернулась, прижала кулаки к груди и отпрыгнула. Локи тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— Что-то не так, Кэрри… И я не могу понять, что. Чувства притупляются. Я теряюсь… Не могу прочувствовать тебя.

Кэрри вздыхает и кладет руки на колени, поправляя малиново-золотое платье, а следом — диадему на голове. Она смотрит на сгущающиеся краски неба, что точь-в-точь как в её видении. Она сжимается, чувствуя, что тот день, в который её проткнут тысячами копий, всё ближе. И это вместе с ней чувствует и Виктор.

— Я пойду, — кивает Кэрри, и не смотря в глаза отцу, удаляется из комнаты.

Локи тяжело вздыхает, и прислушивается, как свистит ветер, рвущийся в окно. В комнату громко заходит Тор, хлопает дверью и закрывает дыру красной тряпкой. Бросая взгляд на младшего брата, некогда царь громко кашляет и осматривает его с ног до головы — беззащитного, обездвиженного, холодного и испуганного. Стиснув челюсть и похрустев шеей, Тор прищурился и прохрипел невнятно:

— Ты вообще расклеился… Зато того мальчонку спас. Герой, ничего не скажешь, — Одинсон сел на край кровати и взял брата за руку. Она словно ватная, не шевелится, никак не реагирует на прикосновения. Локи словно живой труп, сердце которого бьется из последних сил.

— Насмехаешься?.. — сипит Лафейсон, отводя взгляд в окно, за которым всё настолько серое, что кажется, он находится в черно-белом кино, которое вот-вот перекроет помехами и прервется.

— Ни разу, — опускает глаза Тор, берет брата под руки и поднимает его выше на подушке, чтобы дышать стало легче, и он мог смотреть ему в глаза, — Это её след… Я не могу тебя за это осуждать. Я понимаю тебя, так что все хорошо.

Локи хмыкает и вместо того, чтобы поднять уголки губ в ухмылке, за которой, обычно, скрывается боль, он опускает их ещё ниже, и делает настолько глубокий вздох, насколько может.

— Мне хуже, — отрезает принц, медленно моргая и поджимая губы, — Намного… Мне кажется, скоро я с ней встречусь, — и он закрывает глаза, шумно выдыхая и мгновенно засыпая. Тор прижимает пальцы к его шее, и чувствует, как стучит пульс через белую тонкую кожу. Он облегченно выдыхает. Надолго ли?

Тем временем, Кэрри не находит себе места, и, закатив глаза так, что видны только белки, слышит всё, о чем её отец и дядя говорят, и из глаз вместо слез льются тонкие струйки крови, отчего девушка вскрикивает, взмахивая массивной прической, и складывается вдвое. Виктор хватает её за плечо и резко оборачивает к себе, а потом, раздраженно фыркнув, вытирает кровавые следы с румяных щек. Он плотно прижимает большие пальцы к её вискам, чтобы успокоить, и у него это, как всегда, выходит — девушка никак не блокирует чужую магию. Лучшая её защита — это нападение, и если ей надо, она уколет так больно, как только может. Делая глубокий вдох и замирая, Кэрри открывает глаза и смотрит на Виктора, и понимает, что вернулась к реальности.

— Ты перенапряглась и у тебя из глаз шла кровь, — как всегда равнодушно изрекает Виктор, — Ты все еще не контролируешь себя, Кэрри. Я знаю, что грядет… Если ты не научишься себя контролировать, то потерпишь поражение.

Девушка рычит:

— Виктор, я знаю, что я гиперэмоциональна, не надо напоминать об этом каждый чертов раз, — она морщит ном и слишком мило злится. Скрывает за этим страх и тревогу. Виктор давно это заметил и старался сохранять равнодушие, как он и обещал, начиная обучение у Стивена Стрэнджа, но сейчас понимал — не может. Не может оставить её совсем одну, ведь она и так поглощена одиночеством, брошена и оставлена всем, что было её нитями с жизнью. Она не покидает Асгард, готовится к апокалипсису, который может быть фантазией или галлюцинацией, она живет не в своей тарелке, словно в чужой коже, — Ты равнодушный, циничный и… И… И… — она хмурится и разбивает каменную статую у себя за спиной, чтобы никому не навредить.

Юноша смотрит на неё и берет за руку, бросая всё на самотек. Он не чувствует себя Виктором Стрэнджем, он чувствует себя глупым неумелым мальчишкой, который наступает на грабли своего отца прямо сейчас. Кэрри смотрит на него, как на идиота, но руку вытащить не пытается, и всего лишь недовольно рычит, колет его волшебной иглой в самое сердце, но так легонько, словно играя на пианино, на его чувствах. Она не любит его кудри, его раздувающийся оранжевый костюм, его руки, что словно у недалекого мальчишки-подростка дубовые и неумелые, не любит то, как он ведет себя с ней, искренне желая, чтобы он её хотя бы ненавидел, осмелился возненавидеть королеву Асгарда, и это было бы, черт возьми, более справедливо и романтично, чем его равнодушие. Изо всех сил она сдерживается, чтобы не отвесить ему сильную пощечину, пока не понимает, что не может — впервые за те годы, что она знает Виктора, он взял её за руку. Такой недоступный и пустой, впервые что-то проявил. К ней вообще кто-то впервые что-то искренне проявил, и чувствовала это Локисдоттир каждым волоском своего тела, на кончиках ресниц и мурашкам на коже.

Мирясь с тем, что сильнее, чем сейчас, её уже ничто не унизит, королева разрушающегося на глазах королевства берет его за пальцы своими, длинными и холодными. Она прикрывает глаза и представляет самое непристойное, что только может себе позволить, забывая обо всем на свете, просто желая отдаться одной мысли, что как паразит застряла в ней на многие годы, и кажется, вот-вот отомрет. Кэрри сжимает ладонь Виктора, жесткую, загорелую, и встает, поправляя платье, смотрит на него понимающими глазами и ведет за собой. Они медленно идут в глубь замка, в самый подвал, кажется, спускаясь по пыльной винтовой лестнице, кашляют и кажется, оба понимают, что настало время быть откровенными друг с другом, и за пару минут нагнать те года, что они растратили впустую.

В подвале стоит небольшое пианино, покрытое плотным слоем пыли. Кэрри выставляет руки перед собой, расправляет пальцы с огромным количеством золотых колец, и вся пыль поднимается в воздух, летает в нем, словно снег в ночи. Тонкая струйка белого света пробивается через дыру, в которую проскальзывал голубоглазый кот. Кэрри безмолвно садится перед пианино, открывает крышку и затаив дыхание, жмет пальцами на пыльные клавиши. Она закусывает губы, когда ошибается, но это не меняет того, что музыка, которую она играет, не похожа ни на что другое, она мелодична и насыщенна, полна эмоций, полна её самой, полна того, что таится внутри неё. Виктор задумывается о том, что когда-то давно, она уходила ночами из спальни и не приходила в неё до утра, на завтраке напевала какую-то уж больно ритмичную мелодию, которая ближе к концу всё спокойней и спокойней, а потом вновь, словно раскаты грома, становится чем-то резким и грохочущим, беспорядочным, а сразу после таких качелей превращается чуть ли не в гаммы. Юноша чувствует, что в этой музыке, которая рождается под пальцами Локисдоттир младшей, сокрыты все её эмоции, все её чувства, её горечь и сладость, любовь и ненависть, что пряталось за заслонкой. Это — её откровение, её реквием, её гимн. И Виктор — первый и последний, кто услышит эти чарующие и пьянящие, будто ликёр, звуки, он единственный унесется в дебри её души прямо сейчас, окажется в её душе, словно в райском саду. Никто за всю жизнь ни разу не слышал это, и вот, сейчас, они оба здесь, она — играет, а он — слушает, и кажется, впервые в жизни дает волю самому себе: Виктор плачет. Искренне. Не может дышать и видеть что-то перед собой. В его голове только музыка и Кэрри Локисдоттир, королева Асгарда и та, кто играет на струнах его души.

— Это… Это волшебно, — трепещет сердце парня, когда её пальцы задерживаются на низких нотах и больше в комнате не раздается ни звука. Девушка тихо закрывает крышку пианино, встает перед Виктором в полные рост, и склонив голову, говорит:

— Я написала эту музыку сразу после того, как моя сестра покинула наш дом. Я чувствовала предательство и одиночество. Родители просто бросили меня в этот омут… Я не чувствовала от них поддержки. Ни от кого. Всё это время у меня был только ты — скованный, замкнутый, как пустышка. А я повелась на тебя, словно ты «Плацебо». Думала, спасешь… А ты только губил. И вот, сегодня, ты осмелился выпустить свою гнилую кровь наружу. И я выпустила тебе свою.

Виктор жалобно взглянул на Кэрри, положил руку ей на щеку, и приблизился к губам, прикрыв глаза. На щеках девушки появились слезы. Она зажмурилась и нехотя оттолкнула своего учителя.

— Нет, Вик, — она мотала головой и почесала ног ребром пальца, — Я не буду причинять тебе боль тем, что не оправдываю ожиданий. Я не спасла сестру, не спасла мать, и теряю отца… И тебя тоже потеряю. Извини, но… У нас не будет первого и последнего поцелуя. Мы не проснемся вместе в кровати голые и смущенные, не потанцуем на нашей свадьбе, у нас не будет детей. Я не твоя цель, не твоя мечта. Я просто не твоя. Прости, но Один распорядился иначе.

— К черту Одина, — рычит Виктор, не сдерживая эмоций, и берет её за руки, — Я люблю тебя!

Кэрри улыбается и мотает головой, пока из раскрасневшихся глаз текут холодные слезы. Она аккуратно выпутывает свои руки из его.

— Не любишь… — она открывает глаза и намеренно делает свою кожу синей и холодной, глаза красными-красными, словно игристое вино в свете свечи, — Я чудовище.

Виктор качает головой и вытирает слезы с её щеки.

— Прекрасное чудовище, — они оба улыбаются друг другу, и Виктор целует её в висок, отчего её кожа вновь становится розовой и чистой, теплой, как рассветное солнце, и мягкой, как шелк.

— Спасибо тебе, — говорит Кэрри и обходит его, поднимается по винтовой лестнице на верх, оставляя и хороня всё, чем дорожит, в этой комнате в подвале: собой и Виктором, и она искренне считает, что так будет легче.

* * *

Сиреневое солнце рассвета своим светом придает волосам Фриды странный, какой-то сине-черный цвет, а её кожу делает блестящей, словно у куклы. Её грудь опускается и поднимается под доспехами, она тяжело и часто дышит, надо признать, жутко нервничает и переживает, но в то же время понимает, что она — последнее зерно разума в Асгарде, спаситель, тот, кто должен заставить всех мертвых встать и сражаться на её стороне. На второй план отошли чувства, месть и гнев, осталось только одно — долг.

Она окидывает взглядом копье, что уверенно держит в левой руке, и узорчатый щит в правой, она запрокидывает голову в небо и глядит на рассветное небо, ждет лучей солнца и завидев их, поворачивает голову вправо — смотрит на Алекс и Уилла, что последовали за ней. Рыжая держит свой красно-золотой шлем в руках, а потом смотрит на королеву Йотунхейма, чья кожа постепенно окрашивается в синий, и надевает шлем. Уилльям поправляет датчики контроля на костюме, что собрал для него брат — больной на голову, но гений, — и впервые в жизни не прячет лицо. Эго Фриды ласкают мысли о том, что они доверились ей. Что много людей не хотят мира с войной. Что за её спиной стоят не только йотуны, уставший он битв, но и ваны, и куча, куда мидгардцев. Она уверена, что сегодня она превратит Асгард с пепел, если они сами не сдадутся. А иного исхода быть и не может.

Ударяя копьем по земле, королева вызывает легкую дрожь, что пробегает по защитному куполу Асгарда, который похож на разбитую яичную скорлупу, и во всю глотку орет:

— Воины! На позиции! — её голос ни разу не срывается от такого крика. Когда те, кто должен быть в воздухе, взмывают вверх, Фрида расправляет крылья — черные, как ночь, точно вороньи, такие же, что на своем костюме, созданном больше для забавы, чем для дела, носила её мать. Он не был способен её защитить, и именно поэтому она сама же положила ему конец. Что сейчас сделает и Фрида с Асгардом, который не может сам себя защитить.

Армия Асгарда сползается, как муравьи на кусок гнилого яблока, к краю купола. Во главе них — Тор, что весьма удивляет королеву Йотунхейма. Неужели её сестра решила оставить всё просто так, или сама погибла во время вчерашнего взрыва? В таком случае, это послужило бы ей неплохим уроком, но к сожалению, она уверена — Кэрри где-то там и жаждет победить эту войну.

— Фрида! Королева Йотунхейма, принцесса Асгарда, известная как та, кто предотвращает войны, побеждая их, — горланит Тор, держа в руке свою секиру, которая за годы стала выглядеть, как дешевый топор, — Отступи, пока не поздно, дитя, — он рычит и ревет, пока армия возится и готовится к атаке в любой момент, — Никто не хочет того, что ты затеяла. Иди править своим королевством. Наши же дела оставь нам.

— Извини меня, дядя, но, к сожалению, моя сестра осмелилась оскорбить меня на похоронах нашей матери, а я поклялась, что если это повторится, и хоть одна невинная душа погибнет из-за её халатного отношения к безопасности собственного народа, то я нападу на Асгард, уничтожу её, и буду восседать на троне двух королевств. Если можете — остановите меня, если нет — отдайте Кэрри, я снесу ей голову, и тогда всё обойдется без кровополития.

— Ты обезумела, дитя, — рявкает Тор, после чего Фрида недовольно рычит, взмахивая механическими острыми крыльями.

Из толпы слышится едва различимый женский писк, и через шеренги и колонный солдат к регенту подбирается знакомая светловолосая девушка. Взгляд Фриды падает на неё, и она замолкает, смотря на неё не без интереса. Это Ария…

— Фрида! — кричит что есть мочи она, — Останови это безумие, прошу! Погибнут дети! Погибнут люди! Погибнут все те, у кого есть шансы на жизнь! Прошу, умоляю тебя, останови это! Я не хочу смотреть на то, как ты уничтожаешь то, что тебе дорого… Я не хочу лишаться дома. Фрида…

— Ты бы в любом случае осталась без дома, Ария, — перебивает свою возлюбленную Фрида, доставая меч из ножен, — С такой королевой можно и голову потерять… — она усмехается, а Ария падает перед ней на колени, магией развеивая небольшой участок купола:

— Остановись! — визжит она и с неё спадает капюшон, — Клянусь, Фрида, клянусь, Асгард будет цел и будет стоять ещё тысячи лет… Только не убивай никого, прошу, милая! Прошу!

Не задумываясь, Фрида замахивается, и делая поворот вокруг своей оси, не без труда отрубает Арии голову. Она отлетает, и лицо блондинки с ужасом смотрит на армию йотунов с земли. Брызги крови на лице Фриды стекают вниз, на шею, и она бросает уверенный, холодный, точно не человеческий взгляд на Тора, который стоит, словно скованный в ужасе. Глаза Фриды блестят красным, девушка убирает труп с дороги ногой, не моргнув и глазом, словно это обыденное дело. Она чувствует, как кровь стынет в жилах у неуверенных и испуганных до смерти рядовых, и ей это нравится.

Тор немедленно отдает приказ атаковать, и две толпы несутся друг на друга, пока между ними растворяется в золотые блестящие огоньки купол. Асгард утратил границы с Мидгардом. Фрида раз за разом пронзает воинов мечом, окрашивая доспехи, крылья и копье в кроваво-красный. Её глаза наполняются кровью, в них пляшут черти, безумие, Фрида не похожа на ту наивную девочку, которую облили водой, проявив настоящую сущность всему миру, она — та, кем её называли, и гордится этим, словно это её единственное достижение, её самая большая награда. Королева получает неописуемую дозу удовольствия, когда Уилльям разрывает на куски очередного толстого идиота, что валит её на землю, а Алекс отстреливает половину головы тому, кто стоял за спиной черно-красного, обезумевшего ангела.

Совсем трусливых одолеть легко, даже не прилагая усилий, и та кровавая баня, что поглощает Асгард, становится будто местом поражения каким-то опасным вирусом под названием «паника», в котором Фрида чувствует себя просто превосходно. Тор совсем пропал из поля зрения, и это, кажется, только ей на руку — страх, адреналин, заставляют её голову отключиться, и только руки умело работают, уничтожая противника за противником, добавляя ей силы и желания драться всё больше и больше. В такие моменты Локисдоттир чувствует себя Аресом, всадником апокалипсиса, самим воплощением войны и смерти, правосудием и настоящей богиней, единственной в мире, способной постоять за него же. Взмахивая копьем, она откидывает сразу нескольких врагов, и без помощи Уилла убивает их, замораживая и разбивая кубы льда, от которых остается не столько осколков, сколько крови, и её глаза становятся всё более багровыми, словно у дьявола. Сглатывая слюну, девушка чувствует, как что-то бьет её по шее со спины, и успевая развернуться, она пронзает воина в золотых доспехах прямо в голову, после чего отбрасывает копье острием в коня и наездника, достает из ножен меч, уже изрядно перепачканный кровью, и без разбору прорубает им путь ко дворцу, чтобы найти сестру, и расправиться уже с ней.

Несколько голов у её ног, и вот, она у ворот — перестроенных, переделанных, но таких же, как и в день её рождения много лет назад. Облизывая окровавленные губы, Фрида быстро попадает внутрь дворца, и тихо расправляется с охранниками. Черт знает, что несет её в тронный зал, быть может, следы крови, а может, что-то ещё, какое-то странное предчувствие, жжение выше груди и ниже лица, что-то, что заставляет её адски улыбаться, на разжимая челюсти. После каждого её шага, кровь, на которую она наступает, остается при ней. Она чувствует её тепло, её легкость, и точно теряет рассудок, когда момент свершения её долга всё ближе и ближе.

На троне пусто. Фрида с непониманием смотрит на него, шумно отбрасывает меч, и складывает крылья за спиной. Руками королева вытирает кровь с лица, а после слышит знакомый голос:

— Не меня ищешь? — Кэрри вальяжно идет к ней навстречу в белоснежном платье, и Фрида оборачивается дико, словно голодный шакал на запах крови.

— Ох, сестренка, — говорит Фрида, поправив волосы, — Думала, что вправлю тебе мозги. Что ты справишься с королевством. Верила в тебя. А ты… Допустила такое, убив тем самым нашего отца и мое доверие к тебе.

— Ты сама кричала, что мы тебе никто. Так зачем пришла? — она согнула руки в локтях, и показывая пальцами какие-то знаки, притягивала к своим рукам куски колонн, пола, все камни, что были рядом.

— Защитить тех, кого люблю, — Фрида подняла в воздух струи крови, и они свернулись вокруг неё дырявой сферой, после чего она повернула руки и сделала их твердыми, как миллионы клинков, собираясь вонзить в тело Кэрри, но та успела сделать щит из груды камней, и острые стрелы ударились о него, испачкав кровью и стекая на пол, мерзко и гадко.

— Ты не умеешь любить. Ты монстр, Фрида.

— Что ты сказала?

— Ты — монстр!

Блондинка усмехнулась и наклонила голову вбок:

— Так ты такая же, — спокойно изрекла девушка, после чего прижала одну руку к себе, а другой притянула к себе капли крови, что острым дождем обрушились на сестру, которая, пусть и пыталась их отталкивать, уже была ранена.

Фрида расправила плечи и сделала из пальцев когти, а потом взмахнула одной и за ней потянулась волна из крови, плотная, твердая, и накрыла Кэрри с головой, сжигая её кожу, раня веки и заставляя задыхаться. Королева Асгарда не с первого раза могла её отбросить, и надеялась, что попадет комом энергии, что выпустила вместе с кровью из своего тела, задеть ничего не подозревающую сестру, которая уже праздновала победу, но Фрида умело отбилась от него щитом. Прощупывая каждое слабое место сестры, она безжалостно наносила новый и новый удар, дразнила и измывалась над ней, иногда покалывая льдом, а иногда и обсыпая льдом, заставляла её падать и вставать, не давала и разу ответить, а если и давала, то тотчас же кувыркалась и перепрыгивала из укрытия в укрытие. Она раскатисто смеялась, когда сестра попадала по ней, но не подавала виду, что ей больно или она что-то себе повредила — любая рана тут же затягивалась, как затянулось бы сейчас что угодно, и душевная рана в том числе.

Кэрри изрядно утомилась, и уже из последних сил совладала с сестрой, с её раскатистым безумным смехом, с её дразнилками и уклонами, с этой кровью на лице, принадлежащей всем тем, кто сейчас там, борется непонятно за что просто потому, что Фриде так захотелось. Власть сделала её безумной — может, и правильно, что она не заняла Асгардский трон. Кэрри хватает и сжимает магией огромный кусок колонны, и бросает в ту сторону, где должна быть Фрида, но её там не оказывается, а дворец трещит по швам. И для брюнетки это словно глоток свежего воздуха — она находит в себе силы улыбнуться, осознавая, что этот день они проводят вместе, под руинами некогда величайшего королевства. Фрида взглянула на потолок, и на голову ей упал небольшой камень. Она вспомнила, что отец говорил по этому поводу — только существо, по силам равное самому Лафею, может уничтожить этот дворец. Кэрри впала в безумие. Фрида испуганно, впервые за все время выходит из-за колонны, и видит, как сестра смеется, закатив глаза. И явно что-то нехорошее заставляет Фриду успокоиться. Её глаза вновь окрашиваются в голубой, кожа становится ещё белее, чем до этого. Её окутывает неистовый страх, и что делать, она не знает.

— Эй… — испуганно бормочет королева Йотунхейма, робка шагая навстречу к парящей над полом сестре.

— Знаешь, Фрида, мы должны погибнуть вдвоем. Как настоящие сестры, так? Как семья… Мы же… Семья… А ты пришла защитить тех, кого любишь… Но вместо этого убиваешь их…

— Успокойся, — уверенней говорит девушка, — Прошу тебя, угомонись. Спустись и мы поговорим… Сможем править вместе. Я буду с девушкой, а ты с Виком, мы будем лучшими королевами, Кэр. Прошу тебя, остановись и мы поговорим! — надрывисто говорила Фрида, незаметно проверив, насколько далеко от неё кровь.

Кэрри моргнула и опустилась на землю. В её сердце словно зажглось доверие и тепло, она поверила словам Фриды. Она вспомнила, как они шили друг другу кукол, как учились вместе языкам и этикету, как поддерживали друг друга, были рука об руку. Как клялись быть вместе до конца, несмотря ни на что. И все мысли о том, что старшая сестра — предатель словно улетучились. Кэрри кашлянула, сделала пару шагов навстречу сестре и заплакала, искренне, с трепетом в сердце.

— Давай… Иди сюда… Я тебя обниму, милая… — говорила Фрида с добротой смотря на сестру.

— Знаешь… Знаешь, ты в чем-то права… Папа жив, Тор жив, они нам помогут… Мы построим лучший Асгард… Будем путешествовать… Ох, Фрида, — и Кэрри бросилась ей в объятия, как мышка в мышеловку.

Фрида достала клинок и воткнула ей в спину так, что он выглядывал у неё между грудей. Кэрри затряслась и посмотрела вниз, не успев ничего сказать, она поперхнулась в своей крови, и не сказала больше ни слова. Её труп бездвижно упал, и лужа крови под ней расползалась с каждой минутой. Королева Йотунхейма отпрянула, заправила волосы за ухо, а потом облегченно выдохнула, присела перед сестрой и закрыла ей глаза.

— Прости, но… Так надо. Передавай маме, что я скучаю.

Чувствуя себя омерзительно, Фрида пыталась переварить, что происходит. Она смотрела в пол, который был залит кровью, она посмотрела на свое отражение, и попыталась перебороть страх перед самой собой. Всё, чего она хочет сейчас — найти папу, увидеться с ним, как с последним самым дорогим человеком, что остался в живых. На дрожащих ногах, Фрида шла по огромным, растрескавшимся коридорам, обнимая себя за плечи, осматривая портреты, висящие на стенах, с которыми когда-то разговаривала, о судьбах, изображенных на них грезила, а сейчас — молится, чтобы это оказалось сном. Она старается не заглядывать в окна, избегая глазами те горы трупов, которыми обложена земля, не рассматривать изуродованные, с испуганными глазами, разинутыми ртами, лица. Фрида хватается за голову, когда заходит в белый коридор в крыле. Где когда-то была спальня её родителей. Она маниакально раскрывает все двери, срывает их с петель и бросает в стены, будто это сделает ей легче, успокоит её и угомонит дьявола, что засел внутри неё, и хватается за её разум в любую удобную минуту.

Одну из дверей Фрида открывает, на удивление, спокойно. Она вглядывается в комнату, видит красный платок, что закрывает дыру в стекле, видит кучу лекарств и стопку писем на столе, узнает мамин туалетный столик, видит знакомый шкаф, и тихо заходит в комнату, не сразу замечая парализованного отца, что лежит на кровати и кажется, не подает признаков жизни. Девушка тут же бросается к нему, садится рядом, вытирает кровь с лица и тела, насколько это возможно сделать, ударяясь о судороги в пальцах, головную боль и бабочки в животе. Она не верила, что когда-нибудь увидит своего отца. Не верила, что он захочет её видеть — но он видит.

— Пап… — Фрида нежно касается ладонью его щеки. Локи просыпается, и через ресницы смотрит на дочь.

— Элис?.. Солнце… — лепечет он, а Фрида раскрывает рот, не в силах что-то сказать, — Ты пришла ко мне? Я соскучился… Знаешь, за те годы, что тебя нет, случилось столько всего страшного… Я не могу без тебя. Я чахну и погибаю просто так, без причины. Я затух в тот же день, что и ты… Надеюсь, тебе хорошо в раю… Или куда вы там отправляетесь? Черт его знает… — Фрида не может его перебить, не имеет права. Поэтому просто слушает, гладит его лицо, — У тебя таки красивые голубые глаза… И волосы… Ты сама чистота и невинность… Любовь моя… Я не могу без тебя… Пожалуйста, если это ты, то забери меня к себе. Я не могу жить без тебя… Я не хочу, Элис. Если это ты, слышишь, то… Забери меня. Я устал и соскучился… Я не вижу дальше смысла без тебя, любовь моя… Я перечитывал твои письма. Писал тебе новые. Каждый день… Это безумие. Знаешь, мне кажется, я действительно ценю тебя больше всего на свете… Я без тебя — ничто. Я не хочу быть ничем. Прошу тебя, милая… Молю… Давай останемся вместе на веки? Я люблю тебя, Солнце моё… Пожалуйста… Оставайся… Навсегда… — последние слова он выдыхал, все время смотрел в никуда, и кажется, видел в Фриде свою Элис.

Девушка хмурилась, и когда отец закрыл глаза, то легла ему на грудь, и заплакала, громко-громко и надрывисто, будто желая, чтобы её услышали.

* * *

Даже спустя много лет Париж восхитителен, и Алекс не может не замечать этого, когда смотрит на брусчатку под ногами, когда смотрит на эти старые кирпичные домики, когда чувствует аромат булочек и вереска, видит цветущие персики и вишни. Франция не меняется никогда, и именно этим постоянством она приковывает — словно застревает во времени, прячется где-то вне остального мира. Томас и Сара словно маленькие дети — постоянно носятся и улыбаются, кажется, забывая зачем приехали в Париж: здесь в последний раз видели Фриду Локисдоттир буквально вчера, играющей на скрипке у клуба «Septième ciel». Уилльям же наоборот был слишком сосредоточен и занят, чем нереально раздражал всех, и из-за этого даже пару раз получил по лицу от Александры, которая, по каким-то таинственным причинам, вела себя раздражительно в последнее время.

— Что там, Том? — спрашивает Уилл, пока Алекс влюбленными глазами наблюдает за каждым зданием, мимо которого они проходят.

— Если верить этой штуке, то она живет в этом переулке. Тут есть небольшая сцена для уличных музыкантов, а разу за ней есть и подъезд. Навестим её?

— Да, а потом доставим Тору, — буркает Уилльям и смотрит на Алекс, которая явно потерялась где-то в своих мыслях, и идет, смотря уже не на дома, не на небо, не на персики, а куда-то мимо всего.

— Лекси, ты в порядке? — наклоняется Уилльям.

— Что с ней будет после того, как мы доставим её в Асгард?

— Её казнят, — накусывая круассан, говорит Сара, поворачиваясь к Алекс и Уиллу.

Алекс становится не по себе, и она заметно ежится прямо внутри джинсовой куртки Уилла, что он заботливо накинул на неё ещё квартал назад.

Дом, в котором, по идее, должна жить Фрида, старой постройки, и кажется, что он вовсе доисторический. Подъезд темный, с холодным зеленым светом и резными перилами, без лифта и кучей квартир на одной площадке — где-то пять или шесть, не поймешь. Последний, третий этаж, выглядит как большой чердак с низким потолком. Дверь в квартиру обита черной кожей, на которой явные следы царапин — Фрида не первая жительница этой квартиры, и очевидно, что не последняя. Уилл без проблем выламывает дверь, а Томас быстро оббегав всё. Что за ей, убеждается, что она безопасна. Со словами о том, что они будто совершают ограбление, Том открывает дверь настежь, и они все заходят в холодную квартиру с темно-зелеными обоями. В спальне болтаются сиреневые шторки, через открытую форточку в квартиру залетает бабочка.

Сара садится на кровать, надевает очки, заправляет короткие темные локоны за уши, открывает ящик в прикроватной тумбочке и осторожно лезет туда, находя стопку писем.

— Узнаешь? — спрашивает она у Уилла. Тот берет один из конвертов и читает:

— Для Э. Р. От Л. Л. «Никогда не предам тебя». Это письма Локи к Элис. Она и их забрала. Надо бы доставить Стиву, или Тору, или…

— Или оставить между ними, — буркает Томас, пихая брата в бок.

Алекс тихо ходит по квартире и забредает на кухню: хлебница, черная ваза с увядшими белыми тюльпанами, какая-то старая книга, если присмотреться, открытая на форзаце, где обведено «перевод на французский Э. Роджерс», резные черные стулья из прутьев, на которых, наверное, неудобно сидеть. На столе белая кружевная скатерть, испачканная сгущенкой и джемом, которые уже засохли. На книгу тихо и бесшумно, словно пушинка, садится бабочка морфо — лазурная, как Северное море. Старк плюхается на стул и обращает внимание на чернильницу и бумагу — немного потертые, в кофейных и жирных пятнах. Неужели королева такая неряха? Она берет в руки письмо и читает его не без интереса.

— Уилл! Том! Смотрите, что нашла! — восклицает Алекс минут через пять, сложив письмо вдвое в своих руках.

* * *

— Это всё, что нашли? — хмурится Тор, поглаживая седину своей бороды и вглядываясь в тоненький, как мыльный пузырь, листик бумаги, который разорвется, стоит на него подуть.

— Клянемся, мистер Одинсон! — уверенно тараторит Сара, хотя скрыть ложь ей всегда удается плохо. Томас качает головой:

— Ещё нашли их переписку, — дополняет Максимофф.

— И? — спрашивает король, раздраженно выдыхая.

— Решили оставить это между ними, — девушка поправляет подол платья, теребит юбку в руках, всё, лишь бы не попадать под его тяжелый взгляд.

Тор вздыхает и отмахивается рукой, чтобы гости из Мидгарда удалились в свои покои. Он встает с трона, и хромает до своих покоев, в которых, несмотря на то, что уже далеко за полдень, мирно спит Брунгильда. Он садится за стол, держа письмо прямо перед глазами, и зажигает свечу, приложив к фитилю палец, а после — тянется за очками и чуть склоняется над листом бумаги, уложив его на стол так, чтобы он точно не улетел.

С первых строк Тор видит знакомый почерк — почти такой же. На немного более дрожащий и скачущий, был у Элис, а значит, это письмо писала Фрида. Он уже заинтригован и зол на тех, кого послал на поиски Фриды, и где-то в глубине души надеялся, что она уже просто мертва, и именно по этой причине ему никто её не привел.

«Мой многоуважаемый и родной дядя, царь Асгарда, Бог грома, сын Одина, Тор,

Моё первое детское воспоминание — это то, как я лежу у мамы на руках, смотрю ей в глаза, она поет мне песню, а потом в соседней комнате что-то разбивается, и она тяжело вздыхает, говоря мне «твой дядя — слон». После этого я долго хихикала и хохотала. Тогда я ещё не знала, что всю свою жизнь пройду не по тому пути, о котором мечтаю. Просто потому, что я никогда ничего не роняла, никогда не мерзла, никогда не любила мужчину и никогда не любила корсеты так, как их любила моя сестра. Я хотела быть королевой, и была уверена, что всю жизнь у меня всё пройдет гладко. Но меня никто не принимал просто потому, что я такая, какая есть. Поэтому я спасла свою семью — потому что ты разбил вазу, а мама смеялась над тобой, пока ждала папу, а потом плакала, когда моя сестра чуть не погибла во время рождения.

Я слишком ценила и буду ценить свою семью, чтобы просто взять и забыть о ней. Пусть я и кричала, что у меня её больше нет — я была разрушена тем, что папа не смог спасти маму. Для меня это было шоком, потерей смысла того, что я делала. Но потом, я задумалась… Как сильно мой отец любит мою мать. Задумалась о том, что она погибла потому, что он слишком любил её, хотел приковать к себе, защитить, а она была не против, и в итоге… Именно это погубило её. Его любовь её убила. Мне искренне хочется умереть так же — в любви. Асы, что видели их тогда, говорили мне, что он пел ей ту колыбельную, что моя мама пела мне, а ей её пела её мать. Её мать была парижской скрипачкой, именно поэтому я переехала в Париж — в колыбель их любви, где родилась любовь моих бабушки и дедушки, где укрепилась любовь моих матери и отца.

Я верю в теорию переселения душ. Ты рассказывал, что Один обещал моим родителям, что они вечно будут вместе, и даже после смерти, когда-нибудь, их старые блудные души найдут друг друга в кромешной тьме всех девяти миров. Сегодня, когда я была на улице, я видела детей, совсем маленьких, до жути похожих на маму с папой. Наконец-то они в одном мире, и никаких преград между ними нет. Хотя Брунгильда предрекала, что мама попадет в земной рай, а отец в Вальхаллу. И они никогда не увидятся. Даже после смерти. Я верю в их любовь, в то, что они вместе сейчас, и я живу ради них, живу так, как мне хочется, потому что не хочу, чтобы меня осуждали как моих родителей за то, что они такие, какие есть.

Я познакомилась с одной девушкой — её зовут Лукреция Паркер-Джонс, и её мать и отец знали моих родителей. Вместе мы договорились объездить весь мир в поисках их следов, в поисках людей, что видели их любовь, любовь вопреки всему, любовь, которая никогда не закончится. Моя семья сейчас — это всё, что у меня есть, поэтому, дядя, я прошу тебя, ПОЖАЛУЙСТА, позволь мне увековечить их любовь в книгах, песнях, повестях, фильмах… Они должны жить в моем сердце и сердцах других людей. Должны быть счастливы. И я должна быть счастлива. Ради них. Ради того, чтобы быть живым доказательством того, что они любили друг друга настолько, что родилась я.

Я ошиблась. Оступилась. Много-много раз я оступалась. И мечтаю загладить свою вину. УМОЛЯЮ, позволь мне жить, любить и помнить их. Это всё, чего я желаю. Помолись за Кэрри. Найди себе преемника. Наладь со всеми отношения. Я клянусь тебе, дядя, что больше никогда не появлюсь в твоей жизни, если ты не появишься в моей. Я просто храню память о них. И ты храни. Тогда всё встанет на свои места, и мне кажется, люди станут добрее, хоть один, хоть два, но поверят в любовь и семью. Их любовь даст им надежду, как дает сейчас мне.

Надеюсь, это письмо попадет тебе в руки каким-нибудь образом, через сколько-то лет. Если ты это читаешь, значит, я делаю всё правильно. Счастья и мира Асгарду.

Целую,

Фрида Л.-Р.»

Тяжело вздыхая, Тор вытирает пот со лба, чешет бороду, и не раздумывая, подносит письмо к свече. Пусть будет так, как она желает — Локи и Элис не учили её врать.Примечание к частиВот такой вот финал♥

Прошу оставить отзывов! Работа проделана не малая, и хочется побольше ответной реакции, чем её есть сейчас. Люблю вас <3