Перекрестки миров и тридцать три тысячи жизней (гет)

На берегу Долгого озера холод ощущался острее. Гермионе показалось, что вышла она не из лесной чащи на открытое место, а из теплого жилища на зимний двор, в морозные объятия здешнего малоснежного, но сурового декабря. Уже стемнело до фиолетовой черноты, только на севере полоска заиндевело-розового горизонта оттеняла грозные черные очертания Одинокой Горы.

Причал уцелел только чудом. Выщербленные каменные ступени и мостовая обрывались прямо в озеро, над поверхностью воды торчали редкие обугленные сваи — все, что осталось от моста, тут и там все еще плавали доски и искореженные куски жести. Гермиона невольно поежилась. Где-то в глубине спал теперь уже вечным сном Смауг. Время и безжалостная озерная вода слущит мясо с костей, подводными течениями разнесет по дну чешую, будто мелкие камешки, укроет песком и илом остов, и станет он прибежищем для стаек мелких донных рыб, а память об огнедышащем драконе, пламя которого загасилось озерной водой навеки, постепенно изгладится из памяти людей вместе со страхом, который так долго терзал их... Гермиона вдруг поняла, что она не забудет. Как и гномы. Как Бард. Как Торин... Потому, что это уже стало частью ее самой.

Торин молчал и старательно отвязывал от колышка один из челноков. Мокрая, похрустывающая ледяной корочкой пеньковая веревка затвердела до состояния каната, сплетенного из стальных нитей, подавалась плохо, скользя в занемевших пальцах. Наконец ему удалось справиться с узлом. Торин обернулся и увидел, что Гермиона наблюдает за ним. Стоит недвижно и рассматривает внимательно, не сводя глаз и словно стараясь не пропустить ни единой детали, размышляет о чем-то своем. Он подумал, что мог бы отдать не только Аркенстон, но и всю Гору впридачу, чтобы только понять, что за мысли сейчас копошатся в ее голове. Он отдал бы гораздо больше, чтобы понять самого себя.

За густым прибрежным ивняком изредка мелькали отблески костров Эсгарота. Там словно была другая реальность, запределье, последняя страница прочитанной уже книги, которую они только что перевернули.

— Почему ты пришел за мной?

Этот немудреный вопрос заставил Торина вздрогнуть. Он едва не упустил в воду край лодочного каната. В груди заболело от желания сказать правду, разом разделавшись со всеми недомолвками, секретами и полуистинами. Но Гермиона не была к этому готова. Не теперь. Он с деланым безразличием пожал плечами.

— Я думал, это очевидно. Я незаслуженно обидел тебя. Ты думала, что я не в состоянии признать свою неправоту?

Гермиона почувствовала к своему удивлению легкую досаду — словно что-то не давало ей покоя, как назойливый камушек, не к месту запавший в туфельку. Ответ ее решительно не устроил. Прислушиваясь к возникшему внутри чувству неудовлетворенности, она спрашивала себя, что же именно желала бы от него услышать, но ответа не находила.

Над озером раскинулась тихая ночь. Недвижная и безветренная, она превратила его поверхность в обсидиановое зеркало, в котором отразилось небо, полное невероятно ярких от мороза звезд. Гермиона запрокинула голову. Зрелище завораживало. Казалось, небо и земля перемешались, снова настал первородный хаос и в мире не осталось ничего, кроме ночи, звезд и... их с Торином.

Сам же Торин думал о другом. Остался позади Эсгарот, надежно отделенный от них водами Долгого озера и прибрежным лесом, а вместе с ним — хоббит, которого так любила Гермиона, взбалмошный бродячий маг, сующей свой нос везде, в том числе туда, куда не следует, ненавистный остроухий и человеческий вожак, с которыми девушка так нежно сдружилась... Тут сейчас была совсем другая реальность. И в ней Торину хотелось, чтобы Гермиона была обыкновенной человеческой девушкой, не умеющей становиться невидимкой, взглядом разжигать очаг и прикосновением излечивать раны. Он понимал, что и так уже получил больше, чем мог надеяться, поэтому старался прогнать эти эгоистичные мысли. Она была больше, чем просто женщиной, которую он любил. Она была его тихой гаванью, его наградой за десятки лет непрекращающейся войны, бушующей внутри него, его отдохновением... И олицетворением начинающейся новой жизни.

По небосклону чиркнула падающая звезда. Гермиона хотела уже по детской привычке загадать желание, но рядом неожиданно сверкнула еще одна, а потом еще и еще... И через минуту небом овладело огненное безумие. Это был самый невероятный звездопад, который только приходилось видеть Гермионе. Он был похож на дождь, рождественский серпантин, реку из бумажных фонариков в пасхальные праздники... Сердце девушки съежилось в горошину, ею овладел восторг с примесью благоговейного ужаса.

— Я всего дважды видел такой звездопад, — прошептал Торин. — После нашествия Смауга и битвы при Азанулбизаре. Дед говорил, что каждая упавшая звезда — это чья-то загубленная жизнь. А здесь совсем недавно пролилось немало крови...

Гермиона улыбнулась.

— Я верю, что это не только прощание с ушедшими, но и начало новой эпохи. Все уже закончилось, Торин. Осталось только отпустить это в своем сердце.

— И небо, как чаша с огнем пролилось...

Гермиона вздрогнула. Так и есть. Потому, что неясно уже, где небо, где вода... А земля где? Пропала, будто и не было ее. Есть только Гора — незыблемая, надежная и непоколебимая.

Звезды падали до самых утренних сумерек, а едва рассвело, и Торин с Гермионой поднялись в первые распадки Одинокой, их глазам открылось необыкновенное зрелище. И тут и там по проталинам прямо из редких снежных проплешин глядели в солнечное и не по-зимнему ясное утреннее небо белые звездочки незнакомых цветов...

— Алферин*... — одними губами прошептал Торин. Гермиона видела, как сильно он удивлен, даже испуган. Она вопросительно посмотрела ему в глаза. — Его никогда не было под Горой. Он растет юге, в степях... Погребальный цветок.

Гермиона опустилась на колени. Подобрала присыпанный землей пробитый орочьим ятаганом изломанный шлем, в котором уже пророс зеленый, усыпанный бутонами кустик. Под ее прикосновением они вздрогнули, как живые, и распустились. Она бережно положила находку на место.

— Видишь? — обратилась она к молчавшему Торину. — Смерти уже нет. Только жизнь.

А у расчищенных от обломков Северных Врат их встречал Балин. Так, будто знал, что появятся именно теперь. Гермиона застенчиво и немного несмело улыбнулась ему, и старый гном в ответ заулыбался так счастливо, что вокруг стало еще светлей. Он подошел к Торину и сжал его плечо.

— Какой день! Я верил, что ты вернешь ее домой! — Балин обнял Гермиону и отступив на шаг, вдруг поклонился ей. — Атану мен**...

— Балин!.. — уже привычно предупреждающе зарычал на него Торин. — За язык к водяному колесу привяжу и за рычаг дерну!..

— Помолчи! — отмахнулся старик. — Если скажешь, что я неправ — забуду, что ты мой король. Она ли для нас не важнее, чем бесконечная мифрильная жила? — и он потянул ничего не понимающую девушку внутрь Горы. — Милая, тебе пора начинать обучаться нашему языку. Иначе в скором времени ты перестанешь нас понимать. Здешний народ между собой на всеобщем не разговаривает, знаешь ли... Ты же не против, что я сам буду тебя учить?..

*Алферин — он же симбельмейн, он же уилос, он же «бессмертный»

**Атану мен — моя королева