Перекрестки миров и тридцать три тысячи жизней (гет)

Будет ли в сумерках, под дождем,

— Аконит или борец обыкновенный называют также волчьей смертью. Легенда о происхождении этого растения связана с мифическим героем Древней Греции — Гераклом. При выполнении двенадцатого подвига он пленил и вывел из царства Аида трёхголового стража преисподней Цербера. Оказавшееся на поверхности чудовище, ослеплённое ярким солнечным светом, стало бешено вырываться. При этом из его пастей потекла ядовитая слюна, залившая землю и траву вокруг, и там, куда она попадала, поднимались высокие, стройные ядовитые растения. Аконит крайне опасен. Кто скажет мне, почему?

Снейп окинул класс выжидающим взглядом и, как следовало ожидать, увидел только одну поднятую руку. Он позволительно кивнул.

— Вероятно потому, что он очень похож на любисток — безвредное растение, которое повсеместно употребляют в пищу, — получив разрешение, ответила Гермиона. — Несведущие в травах люди просто путают их. Но в малых дозах яд, содержащийся в аконите, является незаменимым лекарством...

— ...и сказано было тибетскими врачевателями: три оружия есть у лекаря: слово, цветок и нож, и нет ни одной болезни, которую не могли бы излечить растения. Совершенно верно, мисс Грейнджер. Вы заработали для своего факультета пять баллов. Но сегодня единственное применение аконита, которое нас интересует — это аконитовое зелье. Зелье, которое способно сохранить разум оборотня незамутненным. Зелье, которое помогает примириться со своим внутренним зверем. Зелье, разрушающее власть полнолуния. Рецепт крайне сложен, и сегодня вы займетесь лишь первым этапом приготовления.

По классу зашелестели осторожные шепотки — семикурсники впервые были допущены к созданию зелья такого уровня. Гермиона привычным жестом поправила Невилла, заменив его нож на серебряный, и остановила Гарри, который уже собирался крошить в котел листья аконита вместо цветов.

Сама она работала спокойно — аконитовое зелье ей приходилось варить не единожды. Минувшим летом — первым после войны, когда волшебный мир зализывал раны, а люди учились жить заново — еще не вполне оправившийся после близкого знакомства с Нагайной Снейп неожиданно попросил ее о помощи. Змеиный яд выводился из организма медленно, и малая толика задержавшегося в крови токсина сделала свое дело, несмотря на усилия колдомедиков — правая рука профессора оказалась парализованной. А Ремус Люпин, для которого аконитовое зелье было жизненной необходимостью, не мог ждать его выздоровления. И правой рукой Снейпа стала Гермиона. Временный паралич заставил того пересмотреть свой взгляд на многие вещи: через несколько месяцев рука восстановилась, а вот привычка работать с Гермионой — осталась...

Серебряный нож измельчал ядовитое растение безупречно четкими короткими движениями, его белое лезвие ловило пламя горелки и разбрасывало его по темной поверхности стола мелкими круглыми бликами. Аконит станет ловушкой для зверя, серебро скрепит кандалы, многократно усилив действие яда, и зелье после первого этапа приобретет серебристый оттенок — яркий, как полная луна, как звездные сумерки. Потом оно будет созревать ровно три недели и станет в конце концов прозрачным и изумрудным, как абсент, как безумие, как глаза ночного хищника, идущего за добычей... Гермиона впала в состояние, которое было сродни трансу — будто она не просто варила зелье, а создавала шедевр, произведение искусства, и каждое движение ее ножа было как взмах кисти искушенного художника.

По классу плыл свежий, дразняще-терпкий, ни на что не похожий аромат аконита...

* * *

Ремус возвратился в свои комнаты ближе к полуночи. В коридорах Хогвартса было спокойно и тихо, во время обхода ему попался лишь только один третьекурсник-гриффиндорец, пытавшийся напоить свою подругу из Хаффлпаффа амортенцией под видом зелья жидкой удачи... Оборотень узнал любовный напиток по запаху — для него он пахнул старыми книгами, яблоками и корицей...

Поставив отобранный у молодежи флакончик на стол, Ремус устало привалился плечом к стене рядом с окном и выглянул наружу.

Луна раздобрела, как спелая тыква на Хеллоуин; раскрыла янтарные глаза, пробуждаясь ото сна, и над Запретным лесом порывом осеннего ветра пронесся ее тихий заспанный вздох. Ремус глядел на нее, царящую в небесах в короне обманчиво-теплого золотистого гало, величественную, несмотря даже на набегающие время от времени облака, и ощущал безысходность. Да, теперь он пил аконитовое зелье регулярно, но оно не могло помочь ему там, где он более всего в этом нуждался. Оно не могло унять телесную жажду, избавить от сумасшедших снов и грызни его внутреннего волка, который теперь никогда не бывал спокоен.

Время пришло, и теперь Лунатик хотел свою женщину.

Уроки защиты от темных искусств с некоторых пор стали для Ремуса настоящей мукой. Семикурсники по большей части практиковались в поединках и дуэльных заклятьях, а Гермиона была сильна, слишком сильна для того, чтобы ставить ее в пару с тем же мальчиком Уизли или даже Гарри, и он чаще всего становился ее партнером сам. В такие минуты Лунатик выл от восторга, ощущая близость своей второй, и одновременно бесновался в бессилии, не имея возможности получить ее. Однажды во время таких занятий, Гермиона замешкалась, и заклятие связывания, пущенное им, попало в цель. Этот эпизод стал по истине испытанием для выдержки Ремуса, едва сумевшего усмирить Лунатика, обезумевшего от вида беспомощной девушки и пожелавшего немедленно показать всем и каждому в этой комнате, что та принадлежит ему. Это было самой жестокой и изощренной пыткой, которую только оборотню доводилось переносить.

От таких мыслей Ремус задышал чаще, ему стало жарко, и он безжалостно рванул ворот рубашки. Грудь, пересеченная тремя серебристыми шрамами от когтей Сивого, ходила ходуном, глаза в полумраке комнаты мягко засветились золотом.

Лунатик хотел Гермиону.

Каменная стена приятно холодила тело сквозь влажную от испарины ткань, и Ремус почувствовал небольшое облегчение. За окном стемнело, башни Хогвартса озарились вспышками близких зарниц, загрохотал гром и разразилась бурная гроза. Дождь яростно бился в стрельчатое окно, заставляя стекло тонко звенеть. Внезапно его тело пронзила длинная судорога, и Лунатик возбужденно зарычал. Ремус дернулся от неожиданности и в отчаянии вцепился пальцами в волосы, надеясь, что намеренно причиненная себе боль отрезвит его, когда его ноздри рефлекторно раздулись, улавливая вожделенный аромат, который засочился в дверные щели со стороны коридора. Почти одновременно с этим раздался тихий стук в дверь.

О, Мерлин, нет! Только не сегодня, когда близкая к своему апогею луна готова выпустить Лунатика из его темницы... Какого дьявола Северус не пришел сам?!

Ремус сделал несколько коротких поверхностных вдохов, стараясь усмирить разбушевавшегося зверя, но запах Гермионы уже окутал его, проник в легкие, заполнил собою все закутки комнаты, и Лунатик, торжествующе воя, законно требовал свободы.

И того, что принадлежало ему по его волчьему закону, который не был записан ни на одном пергаменте, но запечатан в крови оборотня.

Ремус обреченно распахнул дверь и одновременно посторонился, пропуская Гермиону в комнату.

— Это для тебя, — девушка несмело улыбнулась и протянула флакончик, в котором плескалась изумрудная жидкость. — Извини за позднее вторжение.

— Ты нарушаешь правила, — усмехнулся оборотень. — Время за полночь. Я мог бы забрать его сам.

— Это просьба профессора Снейпа, — смутилась девушка. — У него созревает жутко капризное зелье. Он не отходит от котла ни на минуту.

Очередной раскат грома грянул совсем близко, молния осветила внутренний двор и темную громаду Запретного Леса, а особенно неистовый порыв ветра ударил в окно, с треском распахнув створки. Ветер и косой крупный дождь ворвались внутрь, в комнате сразу запахло озоном и влажной землей. Оконная рама мазнула по письменному столу, смахнув стоящий на его краешке флакон с амортенцией. Раздался звук бьющегося стекла, и зелье выплеснулось на каменный пол, растекшись по нему блестящей мокрой кляксой...

Ремус и Гермиона метнулись к распахнутому окну одновременно, оборотень прижал плечом створку и надавил, выгоняя наружу ночной ветер. Гроза бушевала.

Гермиона присела на краешек стола, переводя дух. Оборотень дернулся, как от удара, когда его настигла теплая волна, исходящая от ее тела. Она была недопустимо близко. Мокрая блузка, капельки дождя часто падают с кончиков волос, дождь на лице, на губах, на тонкой нежной шее... Лунатик уже не выл — хрипел, больно выцарапываясь наружу, и Ремусу казалось, что он наяву истекает кровью. Он едва успел поймать свою собственную руку, которая уже тянулась к открытой коже девушки, беззащитно белеющей в разверстом вороте школьной блузки.

Под каблуком Гермионы тонко хрустнуло стекло.

— У тебя что-то разбилось? — рассеянно спросила она, чувствуя, как обоняние дразнит все усиливающийся сладкий аромат.

— Амортенция, — поморщился Ремус, кивая на разлитое зелье. — Изъял у предприимчивых студентов.

Гермиона вспыхнула и потупилась. Ее будто мягким шерстяным пледом окутал густой теплый аромат горячего шоколада, к которому примешивались странно знакомые волнующие нотки. Почему для нее зелье пахнет шоколадом? Куда делся запах пергамента и книг?

— Что с тобой? — через силу спросил Ремус, пытаясь сосредоточиться на разговоре. Близость Гермионы сводила его с ума, и рычанье Лунатика отдавалось в мозгу громовыми раскатами. — Этой дряни слишком много — отсюда и запах, — он потянулся за палочкой. — Я сейчас все уберу.

— Ремус? Ты разбил флакон с аконитовым зельем?

Он замер на мгновение, ошеломленный ее вопросом, потом произнес Эванеско и медленно обернулся, показывая девушке невредимую пузатую склянку.

— Имеешь в виду этот?

Гермиона побледнела и тотчас отвела взгляд. Она все еще ощущала запах зелья, которое еще недавно готовила. Оборотень почувствовал очередную волну тепла, когда запылали ее щеки. Амортенция для нее пахла аконитом. Лунатик торжествовал.

Она принадлежит нам!

Над лесом ветер разогнал грозовые тучи, умытая дождем луна, еще не полная, но уже такая властвующая, насмешливо заглянула в окно, и в этот миг Ремус понял, что потерпел поражение, и сейчас волк гораздо сильнее его. Когда Гермиона, пробормотав извинения, попробовала проскользнуть к выходу, он, неуловимо быстро переместившись, встал у нее на пути. В глазах девушки отразилась умопомрачительная смесь страха, смущения и серебристого лунного света.

— Ремус...

— Какой еще запах ты чувствуешь? — хрипло спросил он, медленно оттесняя ее вглубь комнаты.

Гермиона взглянула в его глаза и обомлела — из привычных серых они стали янтарными и мягко светились в полумраке комнаты. Она трудно сглотнула.

— Шоколад... — едва выдавила она. — Аромат горячего шоколада.

И тот Ремус, которого она знала и любила, мягкий, немного застенчивый, с тихим спокойным голосом, дарящим покой и тепло, безвозвратно исчез. Выражение его лица резко изменилось, стало уверенным и жестким. На губах блуждала улыбка, которую Гермиона не назвала бы иначе, как хищной. Торжество и нетерпение зверя, загнавшего добычу. Он был в своей человеческой форме, но это был не Ремус. Это был волк, Лунатик. И добычей его была она сама.

Гермиона в ужасе попятилась, но натолкнулась на спинку не к месту стоящего посередь комнаты кресла. Он ловко поймал ее, не дав упасть, и плотно притиснул к своему твердому горячему телу. Волк дурел от своей власти над ней. Там не было никакой возможности остановить его.

Готова она или нет, ей придется принять его.

— Каждый раз, когда ты входишь в класс, я могу ощущать твой аромат, каждый день он меня дразнит, — проговорил он, уткнувшись носом ей в шею чуть ниже уха. Ее запах был чистым и незамутненным, и это приводило Лунатика в еще больший восторг. Это значило, что к ней не прикасался никто из этих глупых, бушующих гормонами мальчишек, которые вечно крутятся рядом. Он плотоядно ухмыльнулся. — Это было глупо, Гермиона. Знала ли ты, что делаешь, когда позвала меня там, в Запретном Лесу? Не думаю.

— Ремус, остановись...

— Не могу, милая. Если бы сегодня зелье принес Северус, то ты бы получила отсрочку. Месяц, два... Вряд ли больше. Лунатик ждал этого слишком долго. Знаешь ли ты, что могла стать моей еще шесть лет назад? Когда волк услышал твой вой, все, чего он хотел — это бежать за тобой по ночному лесу, настигнуть тебя, вдавить в мокрый мягкий мох и отметить, как того требует обычай. Но ты была слишком юной, слишком хрупкой... Тогда человек сумел победить волка, но теперь все будет по-другому.

Гермионе казалось, что она борется со скалой. Ремус завел ее руки за спину и сцепил запястья.

— Мне бы хотелось, чтобы все случилось так, как положено, — продолжал он, а его пальцы уже скользили по перламутровым пуговкам ее блузки. Окно снова распахнулось, и в комнату ворвалась ночная свежесть, наполненная ароматом ушедшей грозы. — Там, за стенами этого замка, на свободе и в лесной тени, в сумерках перед полнолунием, где тысячи звуков и запахов слились бы в одну мелодию, а твой крик бесследно растаял бы в ночи. Для тебя любовное зелье пахнет горячим шоколадом и аконитом. Скажи же, если я тебе совсем безразличен. Скажи сейчас, и я остановлюсь.

Нет, он не был ей безразличен. Это чувство породили война и опасность, сопереживание и забота, горячее юное сердце, уже знавшее влюбленность, теперь потянулось к любви. Но Гермиона знала и любила Ремуса. О Лунатике она не знала ничего, и то, что происходило сейчас, пугало ее. Он был слишком горячим, слишком страстным.

— Твое молчание как нельзя лучше подтверждает мои догадки, — мурлыкнул Ремус, склоняясь к ее губам. Одновременно с поцелуем Гермиона ощутила резкий рывок — треснула блузка под сильной рукой, брызнули во все стороны пуговки. — Я не хочу тебя пугать, но Лунатик больше не станет ждать.

Через открытое окно в комнату тек ночной влажный холод, но Гермиону пожирало пламя. Этим пламенем был Ремус, неумолимый и жуткий в своих желаниях, и внутри нее самой уже поднималась сладкая горячая боль и жажда. Он опрокинул ее на спину, прямо на мягкий ковер, ласкал, изучал, словно отыгрывая у жизни те шесть лет мучительного ожидания, а потом целовал то нежно, то яростно, и Гермиона отвечала на его поцелуи, чувствуя себя песчинкой, подхваченной ураганом, без воли, без надежды вырваться... В комнате одуряюще пахло грозой.

Ремус чуть отстранился, любуясь, тем как перламутрово сияет ее влажная кожа в лунном свете.

— Прости, — с сожалением прошептал он, прижимая ее руки над головой и склоняясь к шее. Гермиону, возвращенную его голосом в реальность, окатил страх, она запоздало дернулась и сразу же ощутила, как его острые зубы разрывают нежную кожу прямо над ключицей, там, где часто билась голубая жилка...

Гермиона закричала от неожиданности и боли, чувствуя, как от места укуса по телу во всех направлениях потек обжигающий жар. Мир ускользал от нее, лунный свет мерк в глазах. Последним, что уловило ее гаснущее сознание, были горячие руки Ремуса, неумолимо разводящие в стороны ее колени, и пронзившая ее новая боль, а потом вокруг наступила темнота...

* * *

— А теперь поставьте свои котлы на полки и можете быть свободны. Эссе о применении слизи флоббер-червей в лекарственных зельях должно быть не короче трех футов. И не забывайте, что проверять его буду не я, а профессор Снейп.

Третьекурсники повалили к выходу шумной гурьбой, и Гермиона вздохнула свободно. Это была идея МакГонагалл — возложить на гриффиндорскую старосту бремя преподавания зельеварения у младших курсов, чтобы Снейп мог больше времени посвящать исследованиям — на которую профессор так опрометчиво согласился. Более того, он выглядел крайне довольным этой затеей.

Гермиона устало потянулась. Три месяца. Осталось всего три месяца, и она уже не будет студенткой. И тогда ей больше не придется называть Ремуса профессором и прятать маленькое аккуратное серебристое полукружие шрама от его укуса под шейным платком. И, старательно осторожничая, врать Гарри о Рону, не понимающим, по какой причине она не позволяет им дружески приобнять ее или чмокнуть в щеку в благодарность за помощь с домашним заданием — чужие запахи на ней приводили Лунатика в бешенство. А Снейп, с которым Гермиона продолжала работать, судя по его понимающим взглядам и тому, что теперь он старался не касаться ее даже случайно, и так прекрасно все знал. Она улыбнулась своим мыслям.

Вдоль стены на длинном деревянном столе стояли котлы — третьекурсники сегодня варили амортенцию. Гермиона прислушалась к себе. Любовное зелье больше не пахло ни книгами, ни шоколадом, ни даже аконитом... Ремус прав — теперь для них обоих оно пахло одинаково. Лесом после дождя, грозой и полнолунием.