Чумной год (джен)

Квиррел хмурится, глядя, как кончик точёной пики упирается в его грудь: лишь упирается, не прокалывает и не стремится к сердцу, — и тычет в него, но пику держат крепко, со знанием дела, — видать, её владелец-рыцарь умеет с ней обращаться. Впрочем, и выглядит страж озера Унн сурово, — рослый, бородатый, весь в зелёно-чёрном — даже борода словно цветёт в зеленоватых прожилках, а правый локоть с боком и бедром прикрыты тяжёлым щитом. Левша.

Бледный Король тоже, говорят, был левшой.

— Нельзя туда глядеть, бледный. Здесь озеро наше, священное.

Много и о жителях тропы говорили: мол, бог у зелёных детей не тот, и язык чужой, и земля ядовитая, — разок попьёшь, и вода загрызёт нутро, до крови расцарапает; Квиррел бывал в здешних краях, когда однажды ехал с порученьем от наставницы в королевские сады, и воду пить поостерёгся, — дело ли пить воду из чужого ручья? — но местные не испугались и язык его сразу поняли, мигом болтовню завели, приволокли к круглому алтарю-панцирю, исписанному рунами, и пальцем тыкали — всё про значенье галдели: знакомо ли? Квиррел и бровью не покривил — прочёл, это уж Мономона Наставница расстаралась, неделями знания и грамоту в тугую его голову вбивала. А теперь зелёная тропа, такая же мокрая и тёплая, как и в то лето, полнится щебетом птиц-маскокрылов, и никто уже не бежит следом, когда Квиррел бредёт по заросшим тропкам, — лишь вошкаются в траве мшистики, и разросся колючий кустарник, шипами ёжится, и шипы на нём длинные — в два дюйма. Память у Квиррела мутная, кусками да урывками: видать, притупилась за те десять лет, что Квиррел прожил в южных землях, — но то лето ему хорошо помнится.

Квиррел, помедлив, аккуратно трогает лезвие, ощущая пальцем щербину и две зазубринки: старая пика, много уже повидала.

— Мне, я так полагаю, стоит заточить меч?

— Стоит, — сухо отвечает зелёный рыцарь, и рука у него твёрже щита.

— И даже не стоит полагать, что я могу дерзнуть умыться в озере и помолиться?

— Не стоит.

Квиррел делает шаг назад, и ещё один, и под каблуком его сапога чавкает полный влагой мох, а зелёный рыцарь опускает пику и, отвернувшись, смотрит на озеро, — обширное и светло-зелёное, будто в нём расцвела дюжина дюжин ночных кувшинок; вот только никаких кувшинок в озере нет — лишь жилки корневищ у берега, голые и сплетённые самыми немыслимыми узелками. Похоже, толкового разговора не получится.

Квиррел, подумав, садится на холодную, оплетённую плющом скамью у подножия расколотого алтаря, такого же круглого, как и все здешние рунные панцири, достаёт оселок и навостряет Жало, глядя то на своё мутное отражение в лезвии, то на рыцаря.

— И в ваш дом тоже пришла чума, да?

— Пришла.

— Ясно, чего вас здесь стало меньше.

— Стало меньше, — хрипло говорит зелёный рыцарь, — и больнее. И мы совсем перестали приходить сюда на моленье.

— А от кого тогда, — Квиррел щурится, отложив оселок, и кусает ноготь, — ты сторожишь озеро?

— От того, что нельзя… э-э!

Квиррел ловко ныряет под руку рыцаря, и пика только царапает кладку, а сам Квиррел, прыгнув на камень, жадно вглядывается в зеленоватую бурлящую гладь, — но камень оказывается скользким, таким же влажным, как и всё вокруг, и Квиррел, даже не успев вскрикнуть, ухает в воду:

— Кх-х!

Вода щиплет губы, язык, горло — не больно, но цепко, будто до горечи солёная.

Квиррел выныривает, сплюнув изо рта, и встряхивает головой, придерживая завязки головной маски Наставницы, поддетой на манер дорожной шляпы, а к щеке липнет уголок мокрого платка. Вода холодна, как в минеральном источнике, Квиррел мгновенно начинает дрожать, — но зато вся сонливость, вся потная липкость слетает за один миг, и Квиррел готов поклясться на серебряном идоле короля, что под его сапогом шевелится что-то живое, а в воде скользит обширное светлое брюхо, — да такое огромное, словно под землёй озеро Унн раз в десять шире, чем на самом деле.

Квиррелу по душе всё непонятное, новое, огромное, — ещё с тех пор по душе, как Мономона Наставница привела его за руку в каньон, под крышу своего деревянного терема, и объяснила, что есть вещи куда как лучше денег и тарелки супа; но Квиррел, ахнув, сначала инстинктивно вцепляется в рукоять меча, и лишь потом — завороженно смотрит на ожившее, распространившееся вширь и вглубь озеро.

— Ох, мать-богиня! Озеро-то твоё и впрямь живое!

— Унн! — вздрагивает зелёный рыцарь, охолонувшись и побледнев, роняет пику, падает на колени и кланяется, приложив к окислившейся кирасе ладони, — да так низко, что его борода чуть ли не мокнет в воде.