Отражение нарцисса (джен)

Леонидас с сосредоточенным видом сидел в своем кабинете на первом этаже особняка. Рядом с ним примостился светловолосый — в мать — парень, внимательно помогающий отцу с деловыми бумагами. Они были так увлечены своим занятием, что не заметили, как в кабинет вошла Далва, неся на подносе две чашки кофе.

— Эдуарду, мальчик мой, ты все за работой? — покачала она головой. — Сходил бы, прогулялся, погода такая чудесная! А вам, сеньор Леонидас, должно быть стыдно эксплуатировать сына!

— Далва! — Леонидас приспустил очки на нос. — Ну кто тебе сказал, что я кого-то эксплуатирую?

— Не стоит переживать, мы уже заканчиваем, — ответил юноша. — Я как раз собирался сходить кое-куда, вот только пара последних штрихов…

— Ладно, ладно, — Леонидас будто бы смутился. — Правда что, Эдуарду, иди, развейся, я и сам могу все доделать.

— Как скажешь, папа, — согласился Эдуарду, отпив из чашки глоток горячего напитка. — Но с контрактами по экспорту ты мне потом все-таки объясни поподробнее. Пока, Далва, — он поцеловал няню в щеку и бодрой походкой вышел прочь.

— Он так напоминает мне Диогу, — умильно посмотрел ему вслед отец. — Тот тоже был целеустремленный, амбициозный, жаль, только, ветреный.

— Ах, сеньор Леонидас! — вздохнула служанка. — Мне сегодня приснился такой замечательный сон про Диогу!

— Неужели? Расскажи.

— Снилось мне, что он снова пришел в наш дом, сидел с нами за одним столом, рассказывал что-то, а сам счастливый-счастливый! И возраста он был своего, как наши мальчики, не изменился ни капельки. Вот только одет был странно, по-современному.

— Что же тут странного? — улыбнулся Леонидас. — Если он молодой, то и одеваться должен по-молодежному, — после этой фразы в его взгляде засквозила грусть. — Далва, разве можно излечить эту боль? Сколько бы времени ни прошло, как бы счастлив я ни был, она всегда остается со мной. Как много бы я отдал, чтобы еще хотя бы раз взглянуть на него, поговорить с ним. Родители не должны хоронить своих детей, не должны… Далва, а где Иветти? — внезапно спросил он, переводя разговор на другую тему.

— Сеньор Леонидас, так она же готовит дефиле, — напомнила Далва.

— А, да-да, — Леонидас словно очнулся от забытья. — Мне показалось, что она задерживается.

Он отложил бумаги и поднялся наверх, чтобы тайком от чужих глаз побыть в комнате покойного сына. Двадцать лет пролетели, как один миг, а портрет молодого улыбающегося парня на стене висел так, точно его повесили пару дней назад. Ни Иветти, ни младшие сыновья Леонидаса не дерзали предложить ему разобрать «музей» имени Диогу — все знали и уважали скорбь главы семейства, со временем за всеми радостями и хлопотами превратившуюся в светлую и тихую, но все же печаль. Ему было трудно избавиться от мыслей о том, что большая дружная семья могла быть еще больше, и эта недостающая часть навсегда осталась зияющей дырой в династии Феррасов.

* * *

Лео начал чаще улыбаться, однако вовсе не из-за того, что ему было радостно. Во мраке отчаяния наступает такой момент, когда становится все равно, и появляется какое-то нездоровое оживление, со стороны выглядящее как возвращение к благополучию и нормальной жизни. Деузе было невдомек, что скрывается за привычным для ее сына веселым смехом, и она была счастлива видеть его таким — разговорчивым, острым на язык, а главное, деятельным. Похоже, Лео всерьез вознамерился стать журналистом по примеру сеньора Брендона — женщина была в этом уверена. Казалось, бури миновали, и все пошло на лад. Это был всего лишь трудный возраст, припозднившийся, правда, но временный, как и все трудные периоды.

К Лео вернулись ночные кошмары, не мучившие его с той самой ночи, когда он искал посреди старинных развалин убежища от самого себя. В них он уже был не школьником, а взрослым человеком, покорно ожидающим своего смертного часа вместе с остальными. Его ужасно пугали эти сны, но предугадать их появление было невозможно, поэтому иногда Лео не спал вовсе, а лежал, занимая голову разнообразными мыслями. И одна из них становилась все более настойчивой, изощренной, превращаясь в навязчивую идею. Поначалу Лео страшился ее, но у порочных мыслей есть одно нехорошее свойство — они не набрасываются на человека сразу, так как рискуют быть безжалостно отвергнутыми, а заставляют его посомневаться, пораздумать, привыкнуть к себе, чтобы потом растерзать жертву всей стаей, как шакалы.

— Вот, — Брендон достал с полок несколько брошюр и положил их на стол перед Лео, — как ты и просил, сделал для тебя подборку.

— Спасибо, сеньор, — он быстро пролистал одну, но тотчас потерял к ней интерес. — Оказывается, в работе журналиста не все так просто.

— Конечно, а как ты думал, — Фортескью уселся напротив него и достал сигару. — У нас есть свои нормы и правила, которых мы придерживаемся, иначе некоторые репортеры уже сидели бы за решеткой.

— А если бы случилось так… — Лео помолчал несколько мгновений, — так, что в редакцию бы обратился человек, который хочет рассекретить какого-то преступника, но он боится быть узнанным, вы не стали бы публиковать его имя?

— Разумеется, нет! — воскликнул мужчина. — Защиту персональных данных, журналистскую этику никто не отменял, мы не можем публиковать такие вещи открыто без письменного разрешения человека. Лео, существует принцип анонимности. Однажды к нам в газету обратилась женщина, которой удалось вырваться из лап смертельно опасного маньяка. Конечно же, материалом заинтересовалась полиция, и вскоре негодяй был найден и арестован. Неизвестно, сколько еще бы жертв оказалось на его счету, если бы не смелый поступок той женщины.

— Любой на ее месте сделал бы так.

— Ну, не скажи. Многих останавливает ложный страх огласки, а тем временем зло остается безнаказанным.

— Как вы думаете, клонирование, например, это зло? — Лео задал вопрос, от которого его сердце бешено заколотилось.

— Лично я не вижу в клонировании ничего предосудительного, — Брендон делал вид, что не понимает, к чему ведет этот разговор, хотя сам продумывал каждую фразу и направлял мысли Лео, точно кукловод. — В животноводстве этот метод может быть вполне пригоден. После некоторой доработки, разумеется.

— В животноводстве… — отстраненно повторил Лео. — А если бы начали клонировать людей? Сейчас об этом много говорят.

— Клонирование людей запрещено законом во многих странах, Лео.

— Значит, это преступление?

— Безусловно, — журналист сделал затяжку от сигары и медленно выдохнул ее терпкий дым.

— Но почему?

— Как это почему? Человек не овца и не теленок, у него есть самосознание. Это во-первых. А во-вторых, запуская процесс контроля над популяцией, человечество в определенном смысле открывает ящик Пандоры. Я дам тебе почитать один превосходный роман на эту тему, если интересно. Так вот, клонирование — очень скользкая стезя, перспективы которой в масштабах планеты предугадать сложно. Да и есть ли смысл, насколько я знаю — а я недавно подробно изучал эту тему — клоны имеют низкую выживаемость в сравнении с особями, зачатыми обычным способом.

— Вы уверены? — побледнел Лео.

— Это результаты экспериментов над животными, но с людьми, я полагаю, было бы еще сложнее. Одним словом, вредоносная и бессмысленная процедура, а ее идеологи мерзавцы, либо глупцы.

— Вот как… — часто заморгал парень и поднялся из-за стола, чуть не опрокинув стул. — Сеньор, я пойду, у меня есть кое-какие дела дома.

— Лео, брошюры! — окликнул его Брендон.

Тот машинально, словно робот, вернулся и подхватил небольшую стопку литературы по журналистике. «Он совершенно морально уничтожен, разбит, раздавлен», — не без сожаления подумал Фортескью, глядя на его лицо. Репортер сознавал, что поступает жестоко, но он ничего не мог поделать с желанием кричать о своей находке всему миру. Возможно, сей печальный пример послужит уроком другим мечтателям от науки, а жертвы… Ни одно громкое дело не обходится без жертв, и кто, как не мастер пера знал об этом. Он мог бы прямо сейчас завершить свою миссию и навсегда покинуть Бразилию, но оставался самый последний, решающий шаг, без которого она не была бы полной.

В ночной тьме яркой россыпью зажглись множество звезд, укрывая небесным куполом огромный ревущий океан и город, что примостился на его берегу. Лео сидел на пустынном пляже и безучастно наблюдал, как его омывают соленые волны. Казалось, что душа, если она есть, выжжена дотла, и вряд ли уже это можно исправить. Он чувствовал, что стремительно идет ко дну, но справедливо ли идти туда одному? Похоже, Альбьери все равно. Он больше не искал встреч со своим творением, жил обычной жизнью и не помышлял о том, к какой катастрофе привели его научно-философские изыскания. Что ж, это ненадолго. Возможно, Лео обречен, но он разделит по праву свою обреченность с создателем. Именно там, под южным звездным небом Лео принял судьбоносное решение, навсегда изменившее его жизнь и его самого.