Чумной год (джен)

— Смотрите, какой малыш!

— Да он же меньше, чем Инкоши!

— Ещё чего, — бурчит Инкоши, и впрямь самый маленький; ему лет двенадцать, и он на два пальца выше Жука.

— Малец или не малец, а в поединке с сёстрами не посрамился.

— Видать, умелый!

— Давно таких к нам не приходило. Ты чей такой взялся, а?

— С Узкого моря? Или из-под перевала?

— Давай, заходи к нам!

— Унхаш, отопри ворота! У нас гости!

Жук хлопает ресницами, обнимает прижатый к груди шлем и крутит головой, не зная, к кому обратиться; земля за деревней истыкана пиками с насаженными на них черепами — очень сомнительно, что у божьих людей именно так выглядит обряд погребения, — а её жители совсем не похожи на тех, с кем он подружился в Грязьмуте: ни внешне, ни по говору, ни по одежде, — и Жук не напуган, но насторожен и напряжён, и в любую секунду готов рвануть в грибное болото, хоть бы и прямо сапогами по отравленной воде.

Кто-то трогает пальцем его волосы, и Жук, вспыхнув жаром до ушей, не глядя пихает локтем.

— Ай-э!

— Лапу убери, Инкоши! Седых никогда не видел?

— Нет, — говорит ребёнок, таращась во все глаза.

— Так это, — со знанием дела говорит самый старший из мужчин, рослый и сутулый, кивая головой на длинной шее, — у многих бывает. У Урсе-Ховата в шестьдесят три такая появилась.

— Не целиком же, — добавляет девица с татуированными щеками, так же одетая, как и мужчины, — вот ему и интересно.

— Каменные люди тоже поздно седеют, как и мы. А этот молодой. Значит, не из ихних.

— Он мне локоть разбил, — ворчит юноша с постным худым лицом, по виду ровесник девицы.

— И правильно сделал! Какой же это воин, если не скрестит меч с нашей пикой?

— И убил Хостхера и Ахал-Келлики!

— Уняться бы тебе, Улле! По-твоему, настоящий воин должен сложить голову задарма?

Юноша ещё сильнее кривит лицо, но умолкает и трёт раненый локоть; Жук бил сильно, наотмашь, в точности по сухожилию, и левая рука теперь висит плетью, почти не дёргаясь в пальцах. И Жуку ничуть не совестно.

— Пойдём, жучок, — тянут женщины за плащ, намокший в грибных болотах. — Мы тебя накормим.

— Как думаешь, он достоин того, чтобы посидеть у нашего очага?

— Теперь — достоин. Вы все видели: Сув-Херват подбила ему глаз и порвала плащ, а он даже против неё выстоял.

— Давно у нас не ужинали чужаки.

— Ты куда путь держишь, жучок?

— Мх-х-гха, — нечленораздельно сообщает Жук.

— Ясно, — тут же делает вывод старший, — далеко.

— В Гнездо? В чёрный лес?

— Не дело туда лезть, жучок. Там только бледные многоножки и оборотни.

— Да, не дело, — певуче подхватывает татуированная девица, — если только не идёшь к усыпальнице Зверя.

— Не иди к Зверю, страшные там места. Иди своей дорогой, а потом к нам в гости заходи.

— Божьи воины чужих не привечают, но ты теперь будешь наш.

Жук, окружённый деревенскими, осторожно вступает в жилище; все палаты связаны промеж собой, громоздясь одна на другую, но в этом нет ни муравьиного хаоса, ни липкой скученности, и дышится здесь куда легче, чем в топях, — оглядывается, поедая глазами расписанные рунами деревянные щиты и наколотые на пики панцири многоножек, и жадно вдыхает запах дикого мяса, до корочки жарящегося: что ж, видимо, потрошить и запекать в травах будут не его.

Унхаш свешивается из-за рычага, вперивается в Жука взглядом и с искренним интересом присматривается. Пожалуй, такими — любопытными, болтливыми, чуть не почтительными, — божьи воины Жуку нравятся куда больше, чем прежними: ещё днём мимо уха Жука, едва он ступил за щит подле груды черепов, просвистела стрела, и Жуку всё ещё удивительно, как легко жители деревни сменили гнев на милость, стоило только трём их предводительницам склонить пики и головы после поединка.

— Садись вот здесь, тут теплее.

— Будешь грибное пиво, жучок? Оно в голову даёт, но сладкое.

— М-ма! — мотает Жук седой головой, усевшись у очага, совершенно не почтительно вцепляется в обгоревший панцирь многоножки и кое-как — по мере возможности при своих зубах — вгрызается в кисловатое, до одури сочное мясо.

Младшая из трёх сестёр — та, которая ступала осторожнее, и Жук хорошо это разглядел, когда убирал меч в заплечные ножны, — улыбалась.

Красивая сестра, черноглазая.