Significant Digits - Значащие цифры (джен)

Салорский побег, Запретный лес, Шотландия

10 сентября, 1995 года

за четыре года до описываемых событий

Культура кентавров очень древняя. Уходя корнями вглубь веков, она объединяет семь мировых стад и тянется непрерывной линией до наших дней. Податливость и открытость новым идеям сочетаются в ней с одним неизменным законом. Можно обсуждать и менять представления о жизни, смерти и всём, что между ними, не подлежит обсуждению лишь непреложный закон — Неветвящийся Путь. И это единственная вещь, закрытая для дискуссий.

Неветвящийся Путь обязывает каждого кентавра обучиться мудрости, накопленной его предками за долгие века, собранной по крупинкам у звёзд, у волшебников и маглов. Поэтому в юности кентавры с головой уходят в обучение. И в процессе каждый из них постепенно склоняется к той или иной системе мышления. Для удобства часто говорят, что каждое стадо делится на несколько naʼniłkaadí (что тоже значит «стадо», из-за чего легко запутаться). Это магловское слово понравилось кентаврам, которые заимствовали его и теперь использовали по всему миру, чтобы различать школы мышления внутри стада.

Оно стало популярно после того, как кентавры стада Качины, существовавшего в старые времена, впервые попытались изложить, в чём заключались фундаментальные ошибки мировоззрения их магловских врагов, индейцев навахо. Но это грустная история, и сейчас речь не о ней.

Юный Гарри Поттер-Эванс-Веррес, стоящий у власти всего пару лет, уязвлённый недавним провалом Международного статута сохранности жизни и здоровья на голосовании в Визенгамоте пришёл в Запретный лес, к Салорскому побегу. С очень важной просьбой.

≡≡≡Ω≡≡≡

— Мне нужна помощь, — сказал Гарри. У юноши были взлохмаченные волосы, которые он убирал на одну сторону, и внимательные, вдумчивые зелёные глаза, подмечающие все детали. Их созерцательная задумчивость отражала скрывающийся за ними острый ум.

— Ты несправедлив, — сказал Рунвит. — Ты используешь слова крайне обширного контекста, старого, крепко устоявшегося, уходящего корнями в сеть традиций, создавая ясную формулировку, что предъявляет нам требования посредством этого контекста. Рассуждая о словах «нужна» и «помощь», мы не можем отделить их от их изначального происхождения, и с твоей стороны несправедливо полагаться на данное преимущество, на эту двойственность. Используя язык с глубокими импликациями обыденного контекста произносимых слов, ты предъявляешь нам требования, абстрагируясь от сути своих аргументов.

Рунвит был молодым кентавром и считался небольшим для своего рода, но он высоко возвышался над Гарри, и каждый экспрессивный удар его копыта напоминал волшебнику о чистой физической силе этого создания. При этом трагедия прошлого неприятно напоминала о себе, трагедия, которую он, без сомнений, возместил, но которая продолжала причинять боль.

— У языка есть контекст, как и у всего прочего, — ответил Гарри, хотя ему понадобилось время, чтобы понять запутанный упрёк. — Думаю, было бы ошибкой пытаться избежать прямой просьбы, ведь тогда я бы ещё больше полагался на неизбежный «изначальный» контекст. — Он задумался ещё на мгновение. — К тому же, контекст подходящий — мы действительно говорим о жизни и смерти.

В том, как он говорит, узнаётся что-то знакомое... это магловская философия. Гарри мельком взглянул на хижины из грубой коры, кроме которых на поляне ничего не было, не считая священного побега в центре. Где они берут магловские книги? У них есть какая-то магия или артефакты, позволяющие им менять внешность, или у них есть посредники? Наверняка об этом знает кто-нибудь в Волшебных Созданиях… если бы Гарри знал раньше, он бы обязательно спросил. Стоит разузнать. Хотел бы он, чтобы у него было время самому изучать такие вещи, но даже одна эта встреча далась ему тяжело. Чтобы её устроить, ему пришлось использовать некоторые контакты, оставленные ему Дамблдором, а также неоплаченный долг крови.

Гарри был очарован: казалось, что перед ним целая цивилизация философов. С другой стороны, эта беседа показывала, что некоторые потоки мысли были слишком уж непрозрачны для приятной дискуссии.

— Рунвит призывает тебя обозначить причины, которые, вероятно, преувеличены в стремлениях, хоть твои стремления и не имеют значения. Обозначь свои потребности и предоставь аргументы, и дай нам принять своё решение, — прогудела Аоста. Её тёмно-каштановый цвет кожи почти совпадал с цветом её шерсти, что делало её однотонной и выделяло из толпы кентавров (которые обычно были двухцветными). Этот окрас хорошо сочетался с исключительно спокойным характером Старейшины.

Стоявший рядом с ней Гленсторм согласно закивал. В руке он держал чётки и пассивно перебирал бусины большим пальцем с самого начала беседы.

— Мои потребности... — Гарри в отчаянии потёр лоб, а потом собрался с мыслями. Он прочистил горло. — Мне нужно ваше содействие в определении местоположения некоторых могущественных объектов, скрытых от магических кристаллов и чар обнаружения, но, как я полагаю, не от прорицания и пророчеств. Это единственный способ удержать в заключении Тёмного Лорда Волдеморта, и сохранить безопасность мира.

— В момент, когда что-то получает начало, оно получает предопределённый конец, детёныш волшебников, — сказал Гленсторм. — Даже если звёзды не предвещают будущей расплаты, это случится, и тогда долг создания будет уплачен. В первичном хаосе создавались и разрушались бесчисленные миры. И так будет продолжаться. Но тебе следует знать, прежде чем приходить к нам вот так: сегодня ты здесь только с молчаливого согласия Фиренце и в знак признания его долга... перед тобой. В других обстоятельствах мы не стали бы закрывать глаза на то, что ты станешь причиной. Звёзды кричат о будущем, и ни один кентавр не может игнорировать их. — Голос кентавра был спокойным, но за ним скрывалась хрупкая глубина.

— Да, — Рунвит бросил взгляд на двух Старейшин, затем снова на Гарри, и кивнул. — Мы не можем не выслушать тебя после того, как узнали о том бесчестии и о твоём благородстве. Но разрушение — не внешняя сила. Конец системы обусловлен несоответствием идеи и реальности, и поскольку в нашем мире идея и реальность постоянно находятся в противоречии, разрушение лежит в основе всех вещей, в области, эксцентриситет которой обеспечивает плотное средоточие системы, участвуя в созидании того, что одновременно с этим грозит уничтожить. — Кентавр задумчиво помахал хвостом влево-вправо и добавил, словно спохватившись: — Потому, можно прийти к выводу: разрушение — это не действие, которое следует после, извне, в один короткий день. Оно постоянно происходит внутри предмета.

— Маглы пришли к подобного рода идее... правилу, которому следует природа, под названием Второй закон термодинамики, — сказал Гарри. — Оно говорит, что любая закрытая система стремится к хаосу, в конце концов. Но, — он поднял палец, — Внешнее воздействие может стабилизировать её. Считайте себя этим внешним воздействием и стабилизируйте мир.

Гарри на мгновение ощутил неловкость из-за жуткой эксплуатации научного принципа и его использования в качестве метафоры. Он почувствовал себя грязным, и ему захотелось отмыться. Но это не настоящая дискуссия о реальности... это спор, построенный на аналогиях и риторике, и все мы неявно согласились с этим. В противном случае мы бы обсуждали факты, а не разводили... даже не знаю как назвать. Фрейминг ⁽¹⁾ Думаю, я могу согласиться на эти условия. На мгновение он задумался, принадлежала ли эта мысль Волдеморту, но решил, что нет. В конце концов, они установили правила дискуссии, так что нет ничего плохого в том, чтобы ими руководствоваться.

Аоста покачала головой. У неё были красивые длинные волосы, собранные джутовым шнуром в хвост, который поразительно походил на её настоящий хвост (наверняка так задумано?). Гарри зафиксировал глаза на её волосах и лице, что было довольно непросто, учитывая её рост и тот факт, что кентавры не носили одежды.

— Мы видим, что творится в мире, и вполне очевидно, что повсюду царит страдание. Мы не можем позволить, чтобы наши действия приблизили конечный хаос, особенно если бездействие отсрочит на время его наступление. Отсутствие боли предпочтительно.

Некий утилитаризм? Так или иначе, какой-то вид консеквенциализма. Гарри казалось, что его неподготовленного забросили в яму к фанатам книги «Философия 101»⁽²⁾. Ладно, и как мне доказать, что в мире гораздо больше радости, чем боли, и что его спасение — совершенно добрая и этичная цель? Они примут доводы статистики?

— И этот путь не худший, — согласился Рунвит. — Худшее насилие происходит, когда некто, — сказал он, подчеркнув последнее слово, — с которым ты так или иначе связан, полностью принадлежит себе, самодостаточен. Полное исключение других делает такое насилие худшим насилием — предела ему не будет, поскольку реальность и представление о ней в этом ком-то полностью слились воедино.

— Вы же не имеете в виду, что станет лучше, если мир будет разрушен? В противном случае вы, наоборот, обязаны мне помочь, раз считаете, что ваша помощь может приблизить конец... — Сказал Гарри, изо всех сил приспосабливаясь к другой аргументации. Нет, даже больше... Ему нужно было понять совершенно другой язык, другой взгляд на мир. Они не согласны друг с другом в фундаментальных принципах — этике добродетели или консеквенциализме — тогда как их можно убедить хоть в чём-то?

— Нет, я не имел этого в виду, — сказал Рунвит. — Своими руками напрямую помогать тебе... мы не станем этого делать. Гражданское общество и его законы — это насилие. Помочь тебе означало бы стать частью этого насилия или того хуже — стать его причиной. Достаточно плохо уже то, что мы об этом говорим и должны принимать решение. Мы не препятствуем тебе и мы не поощряем ошибку Фиренце. Мы обязаны помочь или помешать тебе, но это...

— Нерешаемо? — подсказал Гарри, надеясь, что понял неправильно.

— Да, — с улыбкой сказал Рунвит. Он ударил копытом и кивнул.

Ладно, время попытать удачи с остальными двумя. Больше похоже на подбор кода, чем на дискуссию.

Вообще, их диалог напоминал о том, почему политические дебаты в Парламенте имеют тенденцию переходить от апелляций к эмоциям, нападкам на докладчика и ложной аргументации.

— Тогда вы, — сказал он Гленсторму, — считаете ли вы, что лучше, чтобы мир был уничтожен? И что добродетельное создание должно позволить этому случиться?

— Настоящего уничтожения нет, — ответил синевато-чалый кентавр. Он стучал чётками, перебирая бусины в опущенной руке. — Несомненно, существует бесконечное количество миров, и мы с ними взаимосвязаны. Но я не стану прятаться за идеями Демокрита. Нет, то, о чём ты говоришь, не привело бы к добру, и добродетельное создание воспротивилось бы этому. Но мы вернулись к утверждению, которое ты пытался оспорить с обеих сторон, словно запутавшийся притворщик: помощь тебе приблизит угасание звёзд и конец света, а не предотвратит их. У вашего народа есть свой грубый способ прорицания, разве твои люди не говорили о предсказанном?

Пророчеств больше нет. Три года назад Гарри вошел в Зал Пророчеств, только чтобы увидеть, что он разрушен — осколки кристалла, разбитые полки и плотная дымка волшебной пыли. Дамблдор говорил правду, в какой-то момент он разрушил помещение... и с тех пор скрывал этот факт. Результат величайших магических трудов был уничтожен, и предсказания более нельзя было собирать и изучать. Ни у одной страны не было ничего подобного, и многие века Британия господствовала над магическим миром. Так что эта потеря стала национальной трагедией. Уцелели лишь пророчества, спрятанные в Венгрии — более сотни предсказаний, каждое индивидуально запечатано уникальными чарами и скрыто в особом тайнике в каменной расщелине карьера Урист. Большинство из них были впечатляюще древними, из домерлинской эпохи, ещё было несколько дюжин более современных пророчеств из других стран и всего пара британских, запечатанных почему-то с особой тщательностью. Скорпион и лучник, запертые за гранью, откуда нет возврата...

— Да. И потому ещё более важно найти волшебные артефакты, которые мне нужны, чтобы «конец света» оказался качественно другого рода, — сказал Гарри. — Конец света может случиться множеством способов... При одном из них мир превратится во что-то большее и лучшее.

— Частичка всего есть во всём остальном, потому не существует движения и не существует изменения, — покачал головой Гленсторм. — Конечно, доброе создание должно предотвращать страдания... но мудро помнить, что никого нельзя винить в неспособности. Воистину, если конец неизбежен — а звёзды говорят лишь о том, что неминуемо случится — доброе создание должно оправдать свою добродетель. Как справедливо заметил Фиренце, мы не можем вмешиваться в дела философствующих королей из народа волшебников, иначе мы запачкаем свои копыта. — Кентавр замолчал, всё ещё качая головой, и добавил, — Хотя, как тебе известно, он опоздал с этим советом.

Гленсторм сомневался, были ли слова Фиренце неблагодарными: «Он диктатор-платоник, которого мне не удалось убить и который вернул меня к жизни, прикрываясь фантастической историей; он планирует победить войну, боль и смерть, так что, возможно, лучше не мешать ему... но и помогать или как-то содействовать тоже не стоит».

Гарри посмотрел на Аосту и Рунвита, чтобы понять, согласны ли они с этим утверждением. Если каждый из них в итоге решил, что идея невмешательства необходима, чтобы не запачкать руки о неотвратимое зло, если теперь все трое заняли одну позицию, то он мог перестать ходить кругами и сфокусировать своё внимание на одной идее.

— Я согласен со Старейшиной Гленстормом, — сказал Рунвит, — Но думаю, что нам не стоит обманываться, Старейшина, полагая, что решение не вмешиваться не является формой взаимодействия, ведь и оно будет иметь последствия. Оно должно приниматься в рамках глобальных социальных структур, всемирных, не только магических. Принимая это решение, мы помимо воли становимся их частью, иначе это неэффективно или невозможно. Вне их рамок решения не имеют чётких целей. Известным, определённым образом решения принимаются лишь в социальных структурах. Борясь за добродетель, мы решаем отступить, но сам процесс принятия решения вовлекает нас во взаимодействие… это большое упущение, которое нас всюду преследует. Важно знать, что ты всегда вовлечён, особенно когда не подозреваешь об этом.

К концу этой диатрибы Аоста уже выглядела немного нетерпеливо, но она определённо привыкла к подобному, Гленсторм тоже не собирался прервать своего юного соплеменника. Дискуссия священна. Однако, когда он закончил, Аоста изложила свою точку зрения более просто, с несвойственной её народу лаконичностью.

— Как сказал Гленсторм, конец этого мира неизбежен, — сказала она. — У нас есть хорошие тому доказательства. Я не уверена, несёт ли он что-то хорошее и может ли быть качественно другим, как ты сказал, детёныш волшебников. Я не уверена насчет «нерешаемости», но я знаю, что не существует непреодолимого основания уделять внимание этому делу, если оно уменьшит для нас ценность оставшегося времени.

Гарри казалось, что его мозг горел от напряжения, пока он пытался уследить за тремя независимо выведенными философскими традициями и ответить одновременно на все возражения. Если бы он всё ещё вёл диалоги внутренними голосами, в этот момент он пообещал бы своему мозгу печеньку.

— Значит, если я правильно понял, — наконец сказал он, опять наморщив лоб. — Вы, сэр, — указал он жестом на Гленсторма, — считаете, что помогать мне неправильно, потому что добродетельное создание так бы не поступило. Но позвольте предположить, что это всего лишь подмена действительного значения оценки, и переформулировать. Добродетельное создание — это создание, которое творит добрые дела. Решение не делать чего-то, что улучшит мир (сделает людей более счастливыми, здоровыми, богатыми) не является действием добродетельного создания.

Гленсторм покачал головой.

— Мы знаем о будущем лишь то, что говорят звёзды, поэтому добродетель должна исходить изнутри, а не смотреть на последствия. Если я спасу дитя, а позже этим днём оно совершит убийство, я всё ещё буду добродетельным.

— Значит, ключевой вопрос заключается в том, ведёт ли ваше знание к убеждению, что действие является добрым?

Кентавр кивнул, казалось, его занимала эта беседа.

— Запомните эту мысль, — сказал Гарри. Он повернулся к Рунвиту. — А вы, сэр, считаете, что мы можем оценить мир и выбрать наиболее этичный путь, но при этом каждое действие приписывает нам вину в участии в системной несправедливости. Вы полагаете, что это нерешаемо, но в то же время принимаете моральные решения по некоторым вопросам и делаете это, определяя наиболее этичную линию поведения, не так ли? Если вы согласны с тем, что мы постоянно являемся частью неотъемлемой несправедливости мира, даже когда ничего не делаем, тогда ваше решение зависит от того, поможет ли ваше действие сделать мир лучше? Разве не так?

Рунвит ответил:

— Да, всё так, хотя я бы поставил под вопрос использование тобой этого грубого двойственного понятия «согласен». Так речь искажает мысль и склоняет к полному одобрению идеи, исключая все нюансы вопроса, сомнение или неопределённость.

— Нет никакого способа обойти свойственную языку несправедливость, включая его двойственные конструкции, но мы хотя бы понимаем это, — поспешно проговорил Гарри. — Хорошо, значит, в обоих случаях перед нами вопрос действительности.

Он повернулся к Аосте.

— Вы, мадам. Вы...

— Вопрос действительности — это важно, — перебила она его, улыбаясь. — Изменит ли мир к лучшему это действие... вот в чём вопрос.

Пусть вы станете королевой и будете управлять ими, с благодарностью подумал Гарри, улыбаясь в ответ. Ну то есть не королевой... А какая у них здесь эквивалентная должность. Насколько он помнил, кентавры адаптировали под себя русскую модель региональных представителей с военным лидером в качестве номинального главы. Хотелось бы надеяться, что naʼniłkaadí Аосты получит большее влияние... так было бы лучше. Он задумался, есть ли какая-то возможность посодействовать этому, и сделал мысленную заметку на будущее.

— Значит, все мы согласны, — сказал Гарри, отступая назад на шаг, чтобы не приходилось так высоко задирать голову, — что вопрос в том, является ли это самой важной задачей — помочь мне определить местоположение некоторых могущественных объектов. Если это сделает мир лучше, тогда вы и ваши соплеменники должны помочь. В противном случае — нет, — ему пришлось сопротивляться желанию быть скурпулёзным и предложить определения понятий «лучше», «важный» и других неточных слов, но вряд ли это помогло бы ему донести свою мысль.

Три кентавра переглянулись, а затем согласно закивали.

— Хорошо, — сказал Гарри. Он улыбнулся. — Тогда я объясню. Есть три вещи, которые мне нужно найти. Кубок Полуночи, который может связать обетом всех, кто не поместил в него своё имя, и который, согласно легенде, уже сломан. Мне нужно выяснить, так ли это. Кубок Рассвета, также известный как Кубок Огня, который может связать обетом всех, кто поместил в него своё имя. Воскрешающий Камень, один из Даров Смерти братьев Певереллов, способный пересечь любой барьер. Кубок Огня и Камень оказались в своё время в руках лорда Волдеморта, и мы не смогли их обнаружить. Но они слишком могущественны и слишком важны, чтобы оставить их судьбу воле случая.

— Нам известны все три устройства, — сказала Аоста. Она вопросительно посмотрела на Рунвита, и кентавр кивнул.

— Я расскажу вам о своих намерениях и мы решим вопрос действительности, если позволите? — сказал Гарри. Он разложил по полочкам свои знания, аргументы и изобретательность. От этого зависит многое. Если я облажаюсь, мне придётся найти личный подход к кому-то вроде Аосты. А если и так не выйдет... что ж, буду вынужден пробовать что-то другое. Ему в голову пришла мысль о принуждении, но он отбросил её. Это была тёмная дорожка, и он не собирался идти на крайние меры, пока не переберёт все остальные идеи.

Чётки Гленсторма стучали. Аоста сложила руки на груди, строгая, но открытая. Рунвит напряжённо слушал.

— Что ж, — начал Гарри. Он прочистил горло и проверил счёты в кармане. Сдвинулось семнадцать бусин, по одной за каждую минуту беседы. Невидимые авроры, следившие за секретностью этого разговора, работали чётко и слаженно. — Вот мой план — по крайней мере, всё, что я могу вам рассказать про него.

1) Фрейминг — метод влияния на восприятие человеком той или иной информации с помощью изменения формы её подачи, формулировок, смысловых акцентов и т.п.

Вернуться к тексту

2) Paul Kleinman Philosophy 101: From Plato and Socrates to Ethics and Metaphysics, an Essential Primer on the History of Thought

Вернуться к тексту