Весенняя страна (гет)

Но снова прорастет трава

Сквозь все преграды и напасти.

Любовь — весенняя страна,

Ведь только в ней бывает счастье.

Рязанов Э.А.

Зелёное лето клонилось к закату; становились холодными туманные утренние часы, а по вечерам с заходом солнца воздух заметно свежел. Гнулись в садах деревья под тяжестью плодов; наливались нивы, и пришло время жатвы. С утра до ночи трудились в полях селяне, торопясь убрать богатый урожай. Год выдался хорошим по погоде, хотя и трудным — из-за войны. Но ныне она будто бы утихла. Пронеслась по королевству весть, что злобная и страшная ведьма Моргана превращена великим чародеем Мерлином в камень, а сторонники её разбиты в боях и обращены в бегство, что замки их разрушены или взяты; что сам чародей исчез, однако оставил на страже мира одного из учеников своих. И ещё говорили, что грядёт время, когда явится волшебник, равный по силе исчезнувшему, и одержит он окончательную победу над тьмой.

А пока над полями Камелота плыли песни косарей, бесхитростные и бодрые, о веселье и любви. Но рыцарю, проезжавшему мимо этих полей, мимо полных жизни селений, было, видимо, не до веселья.

Однажды, когда подъехал рыцарь к селению на краю леса, увидел он у колодца древнюю старуху. И тогда путник спешился и подошёл к колодцу; он поклонился старухе, точно она была самой королевой, и спросил, не видала ли она в их краях девушки необыкновенной красоты.

— А не положено ли тебе, господин, сначала попросить у меня воды? — спросила старуха, окидывая его далеко не ласковым взглядом.

— В самом деле, — кивнул рыцарь, закашливаясь, так как он вдоволь наглотался дорожной пыли. — Благодарю тебя... Так что же девушка? Ты не видела её?

Старуха внимательно вгляделась в его лицо, покачала головой, поджала сухие губы, а затем повернулась и махнула рукой: мол, ступай следом.

— Ты явился почти вовремя, — бросила она через плечо. — Ещё застанешь.

Рыцарь ахнул и схватил старуху за плечо, заставляя её остановиться.

— Застанешь? Она больна?

— А ты и не догадываешься? — выплюнула старуха. — Ступай за мной.

Густые ветви деревьев сомкнулись над их головами; по узкой тропке рыцарь поднялся следом за своей провожатой к хижине, вросшей в землю. Дверь в неё была такой низенькой, что ему пришлось согнуться чуть ли не вдвое, чтобы войти внутрь.

В единственной комнате было темно и сыро. "Как в могиле!" — подумал рыцарь, а затем... затем он увидел Веронику.

Она лежала на бедной крестьянской постели, исхудавшая и обессиленная; очертания её тела едва вырисовывались под ветхим одеялом. На бледном лице, казалось, остались одни глаза — она стала похожа на святых с византийских мозаик, со взглядом, полным страдания и грусти.

Он упал на колени рядом с ней; взял её руки в свои — о, бедные, загрубевшие от тяжёлой работы руки, которыми он некогда любовался! Прежде он не смел коснуться края её платья, но теперь покрыл поцелуями холодные пальцы своей Прекрасной Дамы, хотя вовсе не собирался проявлять такую несдержанность. Она поймёт, она всегда всё понимала, она знает — он не оскорбит её.

— Бальтазар... — он скорее почувствовал, чем услышал, как она позвала его.

Он поднял голову, встречаясь с ней взглядом.

— Бальтазар, ты сможешь простить меня?

— Простить? Тебя? Это ты прости меня, Вероника. Ты спасла нас всех, ты спасла мне жизнь⁽¹⁾, а я — я не смог уберечь тебя…

— Ты не мог... уберечь меня... от моей собственной глупости, — возразила она. — Бог свидетель, как я сожалею... я верила Моргане... и...

— Тише, Вероника. Мы оба верили не тем людям. Прости меня... я должен был понять...

— Выслушай, — прошептала она, хмурясь. — Как же хорошо, что ты пришёл! Я не надеялась... Но я хотела, чтобы ты не думал обо мне... слишком дурно. Я верила, что... — она поморщилась, словно от боли; ей во всех смыслах трудно было говорить.

— Тише, тише, — покачал он головой. — Я знаю, всё знаю. Вероника, я всегда... ты должна рассчитывать на меня. Разве я не клялся тебе в верности? О, почему, почему ты не позвала меня на помощь?

Бальтазар хотел сказать, что по-прежнему любит её, и это было написано на его лице. Вероника подняла свою тонкую руку и легонько провела по его волосам — совсем как в те годы, когда они были невинными детьми, не знавшими бремени горя и позора.

Словно в ответ на его вопрос из полумрака комнатки раздался тихий плач — не то писк котёнка, не то скрип немазаной двери. Бальтазар обернулся; его глаза настолько привыкли к темноте, что он сумел разглядеть, как старуха склонилась над чем-то вроде колыбели.

— Теперь ты понимаешь…

Он покачал головой и поднялся с колен; ему стоило сделать один шаг, скорее даже полшага, чтобы оказаться рядом со старухой и заглянуть в колыбель.

Там, внутри, из складок белой ткани — ослепительно белой и яркой в этом тёмном, бедном жилище, — выглядывало маленькое красное личико. Бальтазару никогда прежде не случалось видеть так близко новорождённого младенца, и ему трудно было поверить, что человеческое существо и впрямь может быть таким крошечным. Он так и сказал старухе, когда она спросила его, что он думает об этом ребёнке.

Старуха невесело рассмеялась — мелким, дребезжащим смешком.

— Он на редкость крупный, этот парень! — объяснила она.

Но в её взгляде, обращённом к Бальтазару, не было больше злости; Нимуэ поняла, что не он был причиной несчастий её гостьи, которой она не задала за прошедшие месяцы ни единого вопроса.

А Бальтазару вспомнился замок Хорвата, парадные залы, устланные драгоценными коврами, столы, ломившиеся от яств, и сытое, холёное лицо хозяина. Пока Макс наслаждался всей этой роскошью, к которой всегда имел слабость, Вероника страдала и мучилась в нищете и забвении, могла даже умереть, и в самый трудный час рядом с нею не было ни одного близкого человека...

Но теперь это всё в прошлом!

— Какое имя ты дала ему, Вероника? — спросил Бальтазар, оборачиваясь к бедной матери, с тоской смотревшей в сторону сына, к которому не в силах была подойти.

— Я думала… назвать его Горлуа. Хотя едва ли я имею на это право. Бедный отец! Хорошо, что он не дожил… все мы, его дочери, не принесли ему ничего, кроме горя и бесчестья⁽²⁾…

— Вероника, ты сама знаешь, что это не так! Не смей себя даже сравнивать с этими… — он не договорил.

Старуха с удивлением переводила взгляд с Бальтазара на Веронику. Она понятия не имела, кого приютила у себя, хотя и понимала, что перед ней — девушка знатного происхождения.

— Послушай, Бальтазар… — вновь заговорила Вероника, — Макс… он не должен знать… ничего…

— Он и не узнает, — ответил Бальтазар, вновь опускаясь на колени рядом с постелью Вероники; он не знал, как объяснить ей, что Максим Хорват больше уже никогда, ничего не узнает на этом свете. — Вероника… я должен отдать тебе кое-что…

С этими словами достал он из висевшей у него на поясе сумки тяжёлый перстень с розовым камнем и, взяв бессильную руку Вероники, надел его ей на палец. И засветилось кольцо мягким светом, и на щёки молодой женщины легла розоватая тень — словно предвестник возвращающегося румянца.

— Думаю, так ты поправишься быстрее. Вероника, я… с радостью предложил бы тебе и другое кольцо, если бы ты только согласилась.

Она опустила глаза, и из-под её длинных ресниц, таких тёмных на бледном лице, покатились, одна за другой, крупные слезинки.

— Ты ведь не хочешь сказать, что всё ещё любишь его…

— Ненавижу! — проговорила она с такой страстью, какой прежде не было в ней. — Но ты… Я не могу принять твоё великодушие. Твою доброту… Моя жизнь кончена, а ты... ты должен быть счастлив.

— Не смей так говорить. А что до меня, я не могу быть счастлив без тебя, и…

— Ты должен! — и в её голосе послышалось что-то от прежней Вероники, воительницы, раздававшей приказы отрядам грозных воинов; но потом она добавила тихо и горько: — А мне недолго осталось… и мальчику моему тоже.

— Ну нет! Не для того я отыскал тебя! Послушай, Вероника, я ничего не попрошу, кроме права защищать тебя… Твой сын будет моим сыном, внуком своего деда, сэра Горлуа, и…

— Постой, постой… — прошептала она. — Погоди. Одно я, в самом деле, попрошу у тебя, Бальтазар. Нимуэ говорит, что мой… что недолго… а он ведь ещё не крещён, ни у одной из нас нет сил для такого пути… до города… Нимуэ может пройти хоть по бушующему морю, но только если кто-то ждёт её помощи... при смерти. А так...

— Разумеется, я привезу священника, и он окрестит Горлуа здесь, в этом доме…

Нимуэ с младенцем на руках выбралась из хижины, оставив Бальтазара и Веронику одних, и уселась на стволе дерева, поваленного бурей; оно уже много лет служило ей скамьей. Старуха улыбнулась ребёнку и скорее забормотала, чем запела короткую старинную песенку; а мысли её текли, далёкие и бессвязные. Последним малышом, которого она не только приняла, но и за которым долго ходила, был Ланселот, королевский сын, а ныне — лучший рыцарь Артурова двора. Быстро летят годы, несутся мимо столетия бурной рекой, а всё одно и то же, и беспокойный мир всё стучится и стучится к ней в двери, никуда не скроешься от него. В нём, в мире этом, слишком много ненависти и злобы, но хорошо, что остаётся хоть немного места для любви...

Когда Бальтазар уехал, Нимуэ вернулась в дом; Вероника сказала ей:

— Прости, Нимуэ, что ничего не рассказала тебе прежде.

— Я ведь не спрашивала. Теперь спрошу: ты так и сказала ему «нет»?

Вероника едва заметно кивнула.

— Дура ты, вот кто!

— Я это знаю и сама! — воскликнула та, приподняв голову. — Но ты разве меня не видишь, Нимуэ? На что я похожа? Я не хочу однажды увидеть, как он раскается… доброта и благородство толкают его на этот поступок, но что будет потом?

— Я же говорю — дура! Любит он тебя без памяти. Коль один обманул, это ещё не значит, что весь свет дурён. А тебе не пристало думать о себе. Быть может, после крещения мальчишка твой на поправку пойдёт⁽³⁾. Каково ему будет жить незаконным? Или ты совсем на этого рыцаря смотреть не можешь?

— Кажется, никогда я не любила его так, как теперь…

Нимуэ покачала головой и улыбнулась — грустно, ласково и лукаво. Ибо знала она, что будет дальше. Нет, не потому, что была волшебницей — магия уже много лет неумолимо покидала её, — а потому, что была очень, очень старой женщиной, немало повидавшей на своём веку.

* * *

Расцветал над землей светлый, ясный май. Цвели яблони вокруг собора в Гластонбери. И всюду солнце пригревало ласково, как летом, и всё живое тянулось к нему, и сквозь прошлогодние листья прорастала свежая зелёная трава. Третья весна шла юному Горлуа, внуку властителя Корнуолла; Вероника угадала, давая сыну такое имя — рос он похожим на деда. Пока что ещё нежный, маленький, как один из тоненьких цветов, что тянутся из земли по первому зову весеннего солнца, мальчик жил у материнских колен, в покое и неге, но скоро, скоро должен был прийти его черёд оглянуться вокруг и упорхнуть из-под женской опеки. При мысли об этом сердце Вероники сжималось от страха и тоски, но знала она — придётся ей смириться и выучиться жить с этим неизбежным страхом и с бессмертной надеждой, как другим матерям до неё. А пока что...

Лодочка из коры в пухлой детской ручонке уже пересекала бурное море — за неимением лучшего «морем» стал ствол берёзы, низко изогнутый, как сиденье. Горлуа, говоривший на диво чисто и бегло для своих трёх лет, недаром отпрыск одной из самых образованных женщин в Камелоте, увлечённо рассказывал Веронике, куда плывёт его корабль… Над головами их шумела берёзовая роща, а перед ними, на холме, возвышался старинный замок — серый и грубоватый на фоне нежно-голубого неба; родной дом. С тех пор, как Вероника маленькой девочкой покинула Тинтагиль, у неё не было настоящего дома — но теперь он, определённо, был. И она была у него — хозяйка, мать… жена. Бальтазару удалось убедить Веронику, что им движет прежняя любовь к ней, а не жалость или верность рыцарскому обету.

И вот теперь Вероника слушала болтовню Горлуа, рассеянно сплетая из первоцветов маленький венок. На душе у неё было легко и спокойно; настоящим благословением стали для неё годы затишья. Конечно, и супруг её, Бальтазар, и она сама оставались чародеями на службе у короля Артура; вместе они держали в руках хрупкий мир и собирались удерживать его так долго, как только смогут...

Вдруг побледнев, охваченная внезапным приступом слабости, Вероника опустилась на изогнутый ствол берёзы рядом с Горлуа.

— Мама? — он вскинул на неё ясные глаза, останавливая ход своего корабля из коры.

— Всё хорошо, милый, — она ласково погладила мальчика по голове. И вспомнился ей вой метели, безжалостный холод, непреклонная помощь Нимуэ, морозное утро над мельницей, и чувство горечи, охватившее всё её существо. Теперь всё было иначе, совсем иначе. Вероника была счастлива. Если её догадка верна, то вновь встретиться с Нимуэ им предстоит зимой; только не придётся старухе самой пробиваться к ней сквозь буран — её привезут с почестями. Затем она подумала, что хорошо было бы показать бывшей Владычице Озера, как вырос Горлуа... И ещё...

Вероника подняла голову и улыбнулась, увидев, что к ним по тропинке, взбегавшей по холму к берёзовой роще, поднимается Бальтазар; он помахал им рукой, и Вероника помахала в ответ. А Горлуа, засмеявшись, сунул матери в руки свою лодочку из коры и побежал навстречу человеку, которого знал и любил как своего отца. Бальтазар подхватил мальчика на руки и усадил себе на плечи, а тот завизжал от восторга, радуясь, что вознёсся так высоко.

Вероника смотрела на них обоих сквозь дымку внезапно навернувшихся на глаза слёз — светлых, благодарных. Они держали в руках хрупкий мир и собирались удерживать его так долго, как только смогут; а пока вокруг цвела весна, и впереди — она знала, — было ещё множество вёсен, цветущих, дарующих надежду.

1) Опять отсылка к фильму: там Вероника тоже спасла Бальтазара — весьма замысловатым образом и едва не ценой жизни.

Вернуться к тексту

2) Поведение Морганы и Моргаузы трудно охарактеризовать иначе как дурное. Правда, об Элейн, третьей дочери сэра Горлуа, мы ничего порочащего не слыхали — о ней вообще очень мало известно. Скорее всего, она единственная была порядочной женщиной, верной женой и хорошей королевой — а может, до нас просто не дошли сведения о её похождениях. В конце концов, в "Смерти Артура" Томаса Мэлори мы встречаем эпизод, где Ланселот был похищен несколькими королевами, которые бесстыдно заспорили между собой, с кем этот красивый рыцарь будет делить ложе. Там были Моргана, Моргауза и, можно предположить, их сестра Элейн. Так что я сочла возможным пожертвовать добрым именем этой дамы для ровного счёта.

Вернуться к тексту

3) Нимуэ родом из языческого эпоса, но эпоха, в которой она живёт, христианская. Кто знает, какие чувства и мысли заставили её оставить Озёрный замок?

Вернуться к тексту