Never Let You Down (гет)

Медленно, но верно, Фрида влюбляется в Париж. Ей нравится относительная тишина и простота этого города, ей нравится его аромат, который похож на запах её возлюбленной, с которой она так и не помирилась. Ей нравится спокойствие, которое Париж ей приносит. Но ей совсем не нравятся мидгардцы, совсем никакие. Они много ругаются, тратят время на бесполезные вещи, много грубят и шумят. Ночной город больше манит её, сильнее сковывает в свои холодные ветреные объятия, утаскивает в свои огни. Горячий кофе в полупустой кофейне, переполненной тишиной и джазовой музыкой одновременно, с сестрой напротив — вот, что последние несколько месяцев ласкает сердце Фриды Локисдоттир, которую вместе с сестрой отец отправил в Париж однажды, не представляя, что их обеих со второго раза он завоюет навсегда.

Кэрри больше всего нравилось просыпаться на самом рассвете, как можно раньше, чтобы потащить Фриду с собой по магазинам, по кафе и по паркам, в которых много фонтанов и достопримечательностей. Ей это приносило неописуемое удовольствие — видеть, как младшая сестра смотрит с восхищением на экспонаты в Лувре, просит сфотографироваться на фоне Эйфелевой башни. Она, обычно, тратила всё время на самоконтроль… Они обе тратили почти всё время на самоконтроль. Элис решила отправить из подальше от этого всего — дать им побыть вместе. Родные сестры чертовски плохо знают друг друга, пусть и очень сильно любят.

— Кэрри, — задыхаясь, говорит Фрида, — Может, тебе хватит? — она смотрит на большие пакеты с одеждой, и устало опускает плечи.

— Это всё тебе, к слову, — промурлыкала Кэрри, поправляя розовый берет. Она выглядела, как стереотипная, но безумно привлекательная француженка: слегка растрепанные волосы, полосатое платье, яркие туфли и перчатки, красная помада, которая придавала ей шарма и румяные, обветренные щеки. Фрида же выглядела неуклюже даже в изысканной одежде: широкие плечи превратят любую её одежду в свисающие с них тряпки, на фоне бледной кожи, обычно, было заметно только что-то грязное, широкие бедра портили любое платье. Грубые и угловатые черты лица, костлявое тело ставили крест на нормальной, открытой одежде, которую Кэрри называла «одеждой для настоящих леди». Фрида чувствовала себя не в своей тарелке в этом свете и радости. Ей присущ холод и тьма.

Едва заставив Фриду хотя бы примерить что-то из того, что она выбрала, Кэрри взглянула на небольшой магазинчик с какой-то завистью и надменностью. Она была бы не против сбежать из Асгарда, чтобы заправлять таким. Сменить имя и фамилию. Просто улететь кричащим буревестником куда-нибудь, где нет всего того золота и той роскоши, что так приелись, так душат её в Асгарде. Она касается кончиками пальцев вельветового пиджака, который является частью делового костюма, и резко оборачивается, когда её зовет сестра:

— Я всё, — блондинка выходит из-за шторы, поправляя рукава белого, воздушного платья с длинными рукавами и юбкой в пол. Аккуратное и легкое, оно словно сглаживало все углы её тела — мускулистые плечи, спину, руки и ноги делало женственней. Она выглядела нежной, хрупкой девушкой, кроткой и вовсе не той, кто через несколько лет сядет на трон Асгарда.

— Ты просто… выглядишь, словно мамины любимые цветы.

— Могла придумать что-то ещё более глупое? — Фрида поворачивается лицом к зеркалу и поправляет слегка отросшие волосы, взъерошивая их кончиками пальцев.

— Нет, серьезно. Папа описывает их как что-то, отражающее юность и чистоту, которую не смоют из человека и тысячи…

— Я не человек, — внезапно холодно бросает Фрида, стискивая челюсть, — Заруби себе на носу, Кэрри, во мне нет ничего человеческого. Я — чертов монстр. Смирилась уже. Хватит меня переубеждать.

— Мы все слишком просты, чтобы описать кого-то словом «человек». Считаешь себя монстром? Тебе комфортно? Считай. Но готовься к тому, что всегда будет тот, кто считает иначе. Тебя будут превозносить и охранять через десяток-другой лет. Ты — будущая королева. Асы не видят в тебе монстра.

— Тебе так кажется, — она опускает глаза, расстегивает платье и по щелчку пальцев переодевается в привычную себе одежду. Вздыхая, девушка выходит прочь из магазина, хлопая дверью. Кэрри осторожно поднимает белое платье и смотрит на него спокойно, но словно с осколком битого стекла в груди — с горечью и скованностью где-то внутри. Уже сегодня вечером они будут дома, и Кэрри надеется, что Фрида, впервые за долгое время, почувствует себя хорошо.

* * *

Недовольно бурча в ответ на любые слова, что доносились из-за двери, Фрида лежит на кровати и выгоняет из своей комнаты всех, кроме мамы с папой. Она устала, не на шутку устала от того, что всё вокруг напоминает ей о своей крови, о тех нравах, что перемешались в ней так беспощадно и странно, и так покладисто и осторожно сложились в её сестре. Это словно какая-то усмешка от судьбы — некрасивая, несвободная, нелюбимая, несчастливая, в противовес самому светлому из людей, что только существуют. Иногда, казалось, было слышно, как она — судьба, — раскатисто смеется её неудачам и плачет из-за радостей, но в последнее время, после того бала, кажется, она замолчала. Дальше Фрида должна двигаться сама.

Брюнетка устало ворочается на кровати, без сил и без желания спать, кряхтит и постанывает. Фрида поворачивает в её сторону голову и видит эту дурацкую маску для сна с изображением какой-то картины Ван Гога, которая нарисована и на стене слева от Кэрри. Младшая сестра любит рисовать, и зная это, себе на зло, Фрида подарила ей масляные краски — и в ту же ночь она нарисовала на стене их комнаты это злосчастное цветное мракобесие, в котором Фрида не видела ничего хорошего и интересного, но которым восхищалась Кэрри. Тяжело вздохнув, девушка отвернулась от картины и от сестры, запустив руку под подушку и попытавшись-таки провалиться в сон.

Грохот послышался где-то недалеко. Кэрри, которая, обычно, спит очень чутко, тут же подорвалась. На столе дрожали духи и статуэтки, с потолка посыпалась краска. Девушка встала с кровати и наступила ногой прямо на одну из них, громко рявкнула от боли, чем разбудила сестру:

— Кэрри, что за…

— Что-то происходит! Идем! — настороженно прокряхтела брюнетка, хватая старшую сестру за руку и выбегая из комнаты.

В глубине трясущегося дворца слышался детский плач.

— Маркус… — выжала из себя ещё не проснувшаяся Фрида, и рванула к нему, позабыв про сестру.

Маркусом Брунгильда и Тор назвали своего сына — вымученного, выстраданного, но крепкого и родного. Совсем беззащитный, он остался где-то там, далеко, и добежать до него было проблемой — камни, тяжелые, падали сверху на мраморный пол, превращая всю красоту и величие только недавно отстроенного дворца в ничто.

— Фрида, стой! — воскликнула Кэрри, пытаясь сдерживать крушение всеми силами.

Фрида не остановилась. Вскочив на трясущуюся лестницу, девушка, перескакивая несколько ступенек разом, понеслась в покои к королю и королеве, бежала на плач мальчика, который, по существу, не слишком-то и был кем-то любим и кому-то нужен, в отличие от неё и её сестры. Скорее, он был просто тем, кто освобождает её от престола, от извечных уроков этикета и тренировок в битвах на мечах. Фрида не может себе позволить лишиться такой свободы, не может лишить этот дворец его надежды и его будущего, законного и заслуженного будущего, не такого девианта и разочарования, как она. Над головой что-то прохрустело и упало у неё за спиной. Машинально, дергаясь и спеша, Фрида попыталась тяжелыми заклинаниями, которые едва помнила, сдержать потолок над собой, но раз уж этого не делала Кэрри — значит, бесполезно. И она не сможет.

Через мгновение, в глубине коридоров, эхом о стены ударился детский крик. Кэрри замешкалась, замерла и зажмурилась, пока уводила родителей подальше от дворца. Перед глазами стояла страшная картина: младенец, совсем маленький, сморщился в истерике, махал руками и ногами, а над ним, словно мясник или плача, возвышался двухметровый ледяной великан с чем-то, напоминающим топор, в руках. Он поднял орудие над головой младенца, мгновение и… Крик затихает. Стены дворца убила давящая тишина. Это как контузия, сковавшая это место, в этом времени.

Фрида застыла, когда увидела, как дрожит Маркус без половины головы. К глазам тут же подступили слезы, адская ненависть зажгла сердце, её впервые в жизни бросило в жар. Она стиснула зубы, посмотрела в красные глаза йотуна, и медленно-медленно, словно издеваясь, шагала к нему навстречу. Он смотрел на её, стоял, как вкопанный. В последний момент, не сдерживая ярость, Фрида схватила секиру дяди, и снесла голову нападавшему, громко взревев. Она не обращала внимания на то, что вокруг неё всё рушится и разбивается, что вот-вот ей на голову упадет камень с потолка, что сейчас её раздавит вместе с уже мертвым Маркусом под руинами некогда великого Асгарда, который в эту ночь пал от давних врагов.

Кэрри устало носится из стороны в сторону, цокая небольшими каблуками по кафелю одной из больниц Осло. Её руки дрожат, ноги, кажется, ходят сами собой, она их уже не контролирует, хотя она всегда контролировала всё. Её трясет. Это, к сожалению, замечает отец, как бы она ни старалась скрыть это своей умиротворенной иллюзией. Локи взмахнул рукой, развеяв сидящую рядом с ним иллюзию по воздуху, и проявив, словно старую фотографию, настоящую Кэрри.

— Я видела его. Я видела, как всё произойдет. Своими! Глазами! Я могла его спасти… — истерично цедит через зубы Кэрри, хватаясь за голову.

Элис и Локи бросили на неё понимающие взгляды. Женщина распахнула объятия, предлагая дочери успокоиться, слушая шум её сердца, и Кэрри спокойно села рядом, уложив голову матери на плечо. Она не сделала то, что могла бы — это её убивает, рвет изнутри, словно пытка, которая никогда не закончится. Из глаз текут слезы, стекают по щеке и по носу, но легче от них не становится. Маркуса, ни в чем неповинного новорожденного наследника, уже не спасти.

С другого конца коридора прямо на них шла разоренная валькирия, и пытающийся догнать и усмирить её гнев Тор. Элис тут же поднялась и пошла ей навстречу, чтобы взять весь удар на себя, и не успев проронить и слова, получила пощечину.

— Это из-за неё мой сын мертв! Из-за Фриды! — рычала, словно дикая медведица, Брунгильда, вновь замахиваясь. Элис приготовилась к ещё одному удару и сжалась, но руку королевы твердо остановил Локи, не менее разъяренный и злой, чем она. Валькирия отдернула руку и сделала шаг назад, зная, что он может надавить по самому больному, и тогда она не отвертится.

— Да, это из-за Фриды. Но убила его не она, пойми.

— Она одна из…

— Не смей называть её монстром, — Лафейсон поднял указательный палец и приложил к её губам, одним своим взглядом запрещая перечить, — Не. Смей.

— Я королева, — раздраженно говорит Брунгиьда.

— А я её отец.

Фрида сильнее вжимается в подушку, обхватывая её руками, слушая крики за дверью. Кардиограмма утомляюще монотонно пищит, перевязанная рука и сломанная шея ноют всё сильнее, и никакое обезболивающее не помогает. Странное чувство, что пробегает по всему телу мурашками по коже, по переломам и ушибам, что оставило на ней то крушение, не оставляя без внимания и её глаза — из них покатились горячие, обжигающие слезы, ошпаривающие шрамы на холодной и белой, как подснежник, коже. Чувство отреченности и отсутствия безопасности, доселе незнакомые, словно всплеск адреналина в падении поражают её и делают каждый вздох невыносимым.

Сейчас для неё существует только один верный выход — уйти прочь, не вернуться, оставить их с собой наедине, оказаться там, где она была кому-то нужной, в объятиях Арии, например, два месяца назад, в квартире своих дедушек, что показывают ей старые фотографии и рисунки, которым вот уже под сотню лет, в компании своих единственных друзей в лице меча, щита и черного голубоглазого кота. А может, лучше всего там, где все такие же, как она? В холодном и таинственном мире монстров, утративших короля. Что будет, подари она им королеву, подарив и безопасность тем, кого она всем холодным сердцем любит?

* * *

Асгард невыносимо холоден в белые ночи, свойственные для севера. Сияние пропадает, наверное, с начала весны до конца лета, а осенью иногда возвращается. Сейчас тонкие разноцветные иглы, что словно шелк устилали небо, не виднелись даже если присматриваться, а Фриде так не хватало хоть немного света именно сейчас, луча, что подсказал бы ей, куда деваться. Ария выставила её за дверь, и расплакавшись, принцесса убедилась, что ей точно пора уходить. Она смотрела вдаль, на море, разглядывая свои жесткие руки, с мозолями и ссадинами, что Кэрри бережно заклеивала пастырями уже не первую неделю. Девушка вздохнула, спрыгнула с камня, на котором сидела, и приземлилась черными сапогами в песок, который тут же загрязнил их. Локисдоттир устало вздохнула, отряхнула одежды, которые впервые за много лет были не платьями, а одним из папиных старых костюмов, только плащ не зеленый или изумрудный, как он любил, а голубой, как глаза Элис. Фрида не хотела уходить в Йотунхейм одна, поэтому взяла с собой то, что всяко напомнит о доме, с какой бы силой она не скучала.

Волны становились всё больше, а берег отходил назад. Недавно шел дождь, и влажный, тяжелый запах свежей травы заполонял легкие, не оставляя в них места для кислорода. Фрида опустила голову, словно кого-то или чего-то ожидая. Колдунья из неё была никудышная, но чутье, скорее всего, доставшееся от предков-великанов, никогда её не подводило, и сейчас это легкое покалывание в груди подсказывало, что уходить ещё рано. Надо дожидаться чего-то, а вот чего… Оно никогда не угадывало — плохого ли, хорошего ли.

Фрида долго металась в сомнениях уже даже стоя на берегу, уже согласовав свое решение с самой собой тысячу раз. Это было правильным — пожертвовать целостью, чтобы спасти остатки. Кэрри будет хорошей королевой, правда хорошей, а родители буду ещё долгие годы вместе, Тор и Брунгильда будут иметь ещё миллион наследников, и золотой купол, под которым спасался от нападок Асгард, будет целым ещё долгие годы, сотни и тысячи лет. Девушка поднимает голову к небу, и в её глазах отражается млечный путь, такой таинственный, но до жути красивый. Она смотрит туда, вглядывается вдаль, и понимает, что здесь, среди асов, нет ей места. Это не её королевство, не она должна им править, и глубоко вздыхая, она уверенно идет навстречу к небольшому паруснику, который должен был унести её вглубь моря, где её кожа окрасится в синий, откуда она отправится в Йотунхейм.

Поднимая парус, она замирает и прислушивается.

— Мам… — тянет она, поднимая голову и испуганно пряча глаза от матери.

— Куда ты? — спокойно спрашивает женщина, одетая, на удивление в мидгардскую одежду. Она делает шаг навстречу Фриде, — Ария тебя выставила… Я слышала, что она сказала…

— «Это не чувства, не любовь, извини». Вот, что она сказала. И разбила мне сердце.

— А ты?

— Разбила ей нос, — выдохнула Локисдоттир, не поднимая глаз.

— Не в твоем стиле… — выдохнула женщина, поправив волосы.

— Я ухожу, — буркнула Фрида, — В Йотунхейм.

— Я знаю, — расстроенно бросила Элис, кутаясь в куртку, — Если ты считаешь, что так будет лучше… То…

— Я вас не бросаю, я хочу вас защитить! — перебила её Фрида, раздраженно вспылив, — Я тут не в своей тарелке. Это не мои люди, не мой народ. Кэрри будет королевой лучше, чем я, она хочет править, она будет править.

— Знаешь, лучше всего тот король, который не хочет править. Он справедлив и честен. А желающий власти обезумеет.

— Поэтому я и оставляю трон ей, — буркнула принцесса.

— Но… Фрида, солнышко, если что, то ты всегда можешь вернуться домой. Я не заставляю тебя оставаться, если ты хочешь уйти туда, где тебе станет лучше. Мы просто будем ждать тебя. Я буду. Дождусь же?

Девушка расслабилась за мгновение и оттаяла, прекратив вязать узлы на веревке. Она взглянула на маму, взглянула ей в глаза, спокойно, умиротворенно, и кажется, передумала уходить, покидать её. По щекам внезапно полились слезы, Фрида вытерла их рукавом и взглянула на Элис, тепло и с добротой:

— Вы и есть мой дом, мам… Я всегда вернусь к тебе. Где бы ты ни была. Ты дождешься меня, мам, я клянусь тебе. Я люблю вас… Больше всего на свете.

Элис встает перед ней, вытирает нежными, теплыми руками её слезы.

— Передать Арии, что ты ушла?

— Да… — глотает Фрида, стискивая зубы, — И скажи, что я всё равно её очень-очень люблю…

Легко отпуская мать, окидывая последним взглядом родной Асгард, Фрида садится в лодку, и тихо плача, прощается со всеми, кем дорожит, просит прощение у всех тех, кого обидела, и собирает себя, словно разбитую вазу, по частям. Она уходит в тот мир, в котором она — королева, в не монстр, которого все боятся. Элис провожает её взглядом, думая о том, что с первыми лучами солнца по ту сторону океана её ждут, чтобы проводить в последний путь Тони Старка. Уже не сдерживая боли, Элис понимает, что потеряла этой ночью двух самых дорогих ей людей, которых вряд ли получится вернуть.