Ликорис (гет)

Совершенно неожиданный телефонный звонок застал Такемичи врасплох: девушка только-только принялась месить рисовое тесто, как знакомая трель и вибрация отвлекли её. Пришлось срочно мыть руки и брать трубку, едва успев взглянуть на имя контакта.

— Алло, — улыбнулась девушка, прижимая телефон к уху.

— Привет. Как твои дела? — Женский голос по ту сторону был привычно мягким и полным любви. У Ханагаки даже сердце заныло: она успела соскучиться по матери, хотя та, казалось бы, совсем недавно гостила у неё!

Девушка взглянула на настенные часы.

— Хорошо, а твои? Ты чего так неожиданно звонишь-то? Разве у тебя не разгар рабочего дня? — удивлённо спросила она.

— Сегодня я выходная, — отмахнулась мать. — Я вот чего хотела. У меня две новости: хорошая и просто отличная. С какой начать?

Такемичи приподняла бровь. Да уж, в последнее время ей точно не хватало хороших новостей.

— Давай с просто хорошей.

Она повернулась спиной к кухонному столу и облокотилась на него.

— Твой друг, Казутора-кун, вполне успешно начал лечение, — важно сообщила мама. — Он идёт на контакт с врачами и не высказывает никакой агрессии.

— О, — кивнула девушка, нахмурившись. — Это хорошо.

Честно говоря, Ханагаки было плевать на Казутору и его дальнейшую судьбу. Жив — и ладно. Мёртв — ну и чёрт бы с ним. Лечится — окей. Не лечится — ну и пусть и дальше сидит в диспансере. Главное, чтобы больше не лез ни к ней, ни к Майки, ни к остальным её друзьям и товарищам.

Такемичи чуть качнула головой. Ей-то Казутора может и был безразличен, но для Баджи он всё ещё оставался дорогим другом. Он переживал за него, хотел ему помочь, надеялся поддерживать контакт и дальше. Понять подобную привязанность Ханагаки могла, но не одобрить.

— У него забрали сотовый и не пускают посетителей, — продолжила мать, — однако раз в два дня позволены недолгие звонки по городскому. Быть может, кто-то из твоих товарищей захочет поболтать с ним? Мне дать телефон диспансера?

Такемичи поджала губы. Она выступала против общения Баджи и Казуторы, так что сейчас была просто отличная возможность прервать его, однако… Однако она всё ещё оставалась другом Баджи, а потому не могла так по-свински поступить с ним. Да и Казутору в какой-то степени было жалко, он ведь остался совсем один. Друзей нет, товарищей из банды — тоже. Даже родители устроили скандал и отреклись от нерадивого сына.

Девушка вздохнула. Возможно, она об этом пожалеет в будущем.

— Да. Давай.

Мама тут же продиктовала номер, который Ханагаки записала на ближайшую салфетку. В конце концов, Баджи уже большой мальчик и сам разберётся со своими друзьями. Её дело — передать информацию.

— А что за прекрасная новость? — перевела разговор Такемичи, убирая салфетку подальше от грязного стола.

— У меня не получится вырваться к тебе на Рождество. Сама понимаешь, праздник, больница будет забита очередными пьяными пациентами, которые только по счастливой случайности остались в живых.

И это было правдой. На Рождество люди гуляли так резво, что в больницах был полный аншлаг: раненных по собственной или чужой глупости доставляли чуть ли не каждые десять минут. Травматологов и хирургов на всех просто физически не хватало, из-за чего приходилось активизировать врачей и других специальностей для оказания первой помощи.

Такемичи вздохнула, на секунду сжав руку в кулак, а потом расслабив её. Было ожидаемо, что мама не приедет: в конце концов, это не первое Рождество, которое они проводили порознь из-за её работы. В принципе, любые праздники девушка проводила почти каждый раз без матери.

— И чем же эта новость так прекрасна? — немного шутливым тоном осведомилась девушка, стараясь скрыть лёгкую грусть. Ну, в этом году у неё хотя бы будут друзья и любимый, чтобы не сидеть совсем уж одной в Рождество.

— А тем, дорогая моя, что мы с отцом приедем к тебе на Новый год. Мы уже обо всём договорились, взяли отпускные.

Девушка удивлённо захлопала глазами и выпрямилась.

— Правда? — совсем не своим, каким-то хриплым и чужим голосом спросила она, забывая дышать от волнения. — Правда-правда?

— Правда-правда, — рассмеялась мама. — Пока точную дату своего прилёта сказать не могу, но отец будет у тебя двадцать седьмого декабря. — Такемичи тут же бросила взгляд на висящий на стене календарь. На дворе было восемнадцатое ноября, а это значило, что отец приедет чуть больше, чем через месяц.

— Это и вправду прекрасная новость, — обрадованно улыбнулась Такемичи, подходя к календарю и тут же обводя «27 декабря» в кружок. — Я очень по вам соскучилась. Особенно по папе. Я ж его не видела… очень давно, — неловко выкрутилась девушка, понимая, что не помнит, сколько не виделась с отцом в этом времени.

Год? Полтора? Минимум полгода — это точно.

— Ну вот встретитесь наконец-то. И познакомишь его с Майки-куном.

— Баджи-сан тебе всё рассказала, — мгновенно поняла Ханагаки. Девушка почувствовала, как щёки потеплели, и сердце радостно забилось. Мать была «за» её отношения.

— Ну конечно, она мне всё рассказала! Моя дочь нашла себе парня и не рассказывает! — притворно обиделась мама, едва различимо ворча. — Хорошо, что это Майки-кун, он вроде бы надёжный и добрый парень. Балбес, правда, но ты должна его перевоспитать. Если хочешь быть с ним и дальше, то он должен задуматься о будущем. Что он сможет тебе дать? Обеспечит ли он тебя?

Такемичи недовольно вспыхнула.

— Мам, прекращай, — твёрдым тоном попросила она. Рука невольно сжалась в кулак.

— Что «мам»? — недовольно отозвалась женщина. — Тебе уже пятнадцать, ему — шестнадцать. Не сказать, что я одобряю отношения в столь юном возрасте, но понимаю: сама была подростком. Просто прошу тебя, если он окажется неамбициозным, не топи себя. Ты девочка завидная, всегда найдёшь кого получше. Думай о будущем.

— Хорошо, мам. Закрыли тему, окей?

Женщина с той стороны лишь тяжело вздохнула, но поддалась. Вскоре разговор зашёл о школе, и больше они к вопросу Майки не возвращались.

И лишь когда звонок был завершён Такемичи позволила себе ударить кулаком по столу. Раздражение рассерженной змеёй кипело в груди.

Это был уже третий человек за последний месяц, кто призывал её думать о будущем и о том, что может дать Майки. И, в принципе, вся компания гопников-подростков. В который раз окружающие ставили под сомнение её решения. Сперва это был Тачибана Масато, который сорвался на неё после ссоры с дочерью. Затем директор, который был очень обеспокоен ситуацией с Чифую. А теперь ещё родная мать, которой пусть и понравился Майки, но с оговорочкой. И теперь эта оговорочка всплыла наружу: а что он ей даст в будущем?

Да какое дело, что он мог бы ей дать, если сейчас самым важным было спасти окружающих? Подарить им счастливую жизнь!

Девушка рассерженно клацнула зубами и пустым взглядом уставилась на тесто.

Такемичи была взрослым человеком. В конце концов, ей было двадцать семь лет! Она вернулась из будущего, где умерла, попав под поезд. К тому же она помнила ещё две своих будущих жизни: одну, в которой она сама выстрелила в Майки, и вторую, в которой это сделал Хаккай. Первая из них в памяти оставалась смутным пятном, поскольку едва ли отличалась от уже пережитой, той, в которой она упала под поезд. А вот вторая периодически возвращалась пёстрыми воспоминаниями и яркими чувствами, от чего порой было уж слишком больно.

Подводя итоги, Такемичи прожила одну полноценную и три обрывочных жизни, так что примерно знала, чего стоит ожидать от будущего в вопросах финансовой обеспеченности. Ей не было страшно остаться без образования или даже связаться с гопниками. Но она хотела жить здесь и сейчас, наслаждаться каждым мигом убывающей юности, чтобы ни о чём не жалеть в зрелом возрасте.

А всякие вопросы о денежном благосостоянии вообще могли подождать!

Такемичи расстроенно отложила телефон и вернулась к тесту, стараясь бытовыми вопросами забить куда подальше все неприятные эмоции. Но те вспыхивали. Снова и снова. Подобно фейерверку, что поднялся в небо одинокой вспышкой и распался на тысячи световых искр.

Чувства клокотали, набирая оборот, стоило девушке попытаться раскатать тесто скалкой уже в который раз — неудачно.

Чаша оказалась переполнена. Слова матери — последняя капля, переполнившая эту самую чашу и преодолевшая натяжение воды. Эмоции хлынули через край.

Кусок теста полетел в стену, сползая по ней и падая на пол. Туда же полетели скалка и доска. Нож ненадолго застыл в её руке, пока в голове проскользнула лихая мысль: «А что, если порезать руку?», но Ханагаки успела взять себя в руки и выкинуть нож куда-то в раковину. Но этого хватило, чтобы Такемичи закричала, схватилась за голову и резко опустилась на корточки, проклиная себя и свою слабость.

— Дура… Дура. Дура! — шептала она, вцепившись руками в волосы. Что-то упало на пол, и девушка поняла, что плачет. От этого она почувствовала себя лишь более жалкой. Захотелось вцепиться в кого-нибудь, ударить, сделать больно и себе, и другому. Разорвать. Разодрать.

Выпустить все неприятные чувства и сомнения прочь-прочь-прочь…

Крик вновь сорвался с губ, ногти впились в кожу головы, а от собственной беспомощности затошнило. И одновременно с этим внутри поднялась волна гнева и раздражения.

Внезапно руки что-то коснулось, и Такемичи резко подняла голову. Над ней возвышалась испуганная Хината.

— Т-такемичи-тян, — прошептала она.

— Отвали! — закричала девушка, отмахнувшись от руки подруги. И тут же прикусила язык, застыв. Она не хотела кричать на Хинату. На кого угодно, но только не на Хину. — Я… Прости. Я просто… Я… — И тут её накрыла ненависть к себе вперемешку с жалостью. Какая же она тупица!

Тачибана неуверенно что-то промямлила, испуганно заозиралась. Такемичи поняла, что надо брать себя в руки, не пугать подругу. Надо сдержать этот приступ, закрыть его глубоко в себе. Снова запереть все эти чувства…

Нет. У неё не хватит ни сил, ни самообладания, ни банального желания. Такемичи устала. Она снова опустила голову, уставившись на свои колени. Всегда сильная, всегда смелая, всегда всех защищающая! Она устала! Устала! Ей нужно было отдохнуть! Она, чёрт возьми, устала!

Тут кто-то оттолкнул Хинату, а в следующий момент Ханагаки оказалась поднята вверх. Она вскрикнула, но подняла голову. От удивления у неё не нашлось слов.

Кисаки.

А что он тут забыл? Как он не понимал, что девушка не хотела его видеть?! Уж точно не его!

Нервный смех сорвался с её губ: ну да, конечно, откуда Кисаки знать? Он ведь не видел того будущего! Не переживал тот кошмар! О, он так преданно любил её здесь и сейчас, даже не подозревая, что там, двенадцать лет спустя, они будут ждать появления своего первенца.

«Если девочка — Аки, если мальчик — Ясухиро»…

Кисаки что-то говорил напуганной Хинате, а потом отправился с Такемичи на руках к дивану, аккуратно усаживая её и беря её руки в свои, осторожно распрямляя сжатые кулаки, а затем беря её запястья в ладони и мягко водя большими пальцами по костяшкам.

— Смотри на меня и дыши, — мягким, но властным тоном приказал он. — Раз-два — вдох. Три-четыре-пять-шесть — выдох. И ещё раз. Раз-два — вдох. Три-четыре-пять-шесть — выдох. — И сам задышал, как говорил.

Они остались вдвоём — Тачибана куда-то ушла. Видимо решила дать Тетте шанс самому разобраться с Ханагаки.

Такемичи повторила за Кисаки, напугано и растеряно смотря в чужие светло-голубые глаза. Чуть сдвинутые брови, упрямый взгляд, прямой нос, чуть впалые скулы, тонкие сухие губы, очки на переносице — всё это был привычный её Кисаки. Тот самый, кого она годами обнимала по вечерам. Тот самый, с кем разделила еду, кров и жизнь.

Это был её Кисаки. И в то же время не её.

Голова пухла от искаженных воспоминаний другого будущего. Она ещё не всё могла принять, дать устаканиться в голове.

— Я… — тоненьким голоском выдавила из себя Такемичи.

— Молчи, — резко ответил Кисаки, нахмурившись. — У тебя истерика и паническая атака. Не знаю, как ты довела себя до такого, но сейчас всё в порядке. Ты не одна. Мы все рядом. Хината и я тут. Лучше сконцентрируйся на мне. Смотри на меня и повторяй за мной. Дыши. — И она задышала. — Раз-два — вдох. Три-четыре-пять-шесть — выдох. Раз-два — вдох. Три-четыре-пять-шесть — выдох. Раз-два — вдох. Три-четыре-пять-шесть — выдох.

Раз-два — вдох. Три-четыре-пять-шесть — выдох.

Кисаки чуть улыбнулся, и суровость спала с его лица, являя подростковую мягкость.

— Хорошо. Знаешь «Шрека»? — Такемичи кивнула. — Отлично. Давай поговорим о том, сколько лет он жил на болоте и куда делись его родители. Итак, Шреку на момент истории тридцать лет. Как я это понял? Ну что ж…

И Такемичи слушала. Она не знала, почему, но слушала. Голос Кисаки, его глаза и тёплые руки — это всё, на чём она концентрировалась. Ей было плевать на Шрека, на его возраст, на какой-то там мюзикл по мультфильму и на запертую в башне Фиону. Важен был только Кисаки.

Внезапно что-то холодное коснулось её руки, и Такемичи вздрогнула, резко приходя в себя. Тетта давал её стакан с водой и таблетку успокоительного.

— Выпей, — всё так же мягко, но вместе с тем строго приказал он. Ханагаки подчинилась. И с каждым глотком она всё больше и больше расслаблялась. Остатки истерики уходили прочь. — И что тебя так довело? Что случилось?

Такемичи опустила взгляд в пол, тяжело вздыхая. Могла ли она поделиться с ним хоть каплей своих переживаний? Имела ли на это право? Он ведь всегда так поддерживал её!

— Просто… Навалилась куча всего. Дракен, Чифую, Казутора. Хината с отцом поссорилась, а мама и директор… Ох. Я просто… Не справилась. Из-за мелочи. Сорвалась и… И уже всё. Ничего не понимала.

Кисаки недовольно поджал губы.

— Не стоит так сильно переживать из-за других.

— Но ведь я не могу иначе! — воскликнула девушка, беспомощно оборачиваясь к нему. — Я… Я просто немного устала. Я хочу отдохнуть.

— Опять взваливаешь на себя неподъёмное, — вздохнул Тетта, слегка покачивая головой. — Правда, прекращай. Иначе поседею раньше времени. — И это была настолько привычная фраза, что Ханагаки аж воздухом подавилась. Кисаки так часто говорил ей это! А потом ещё постоянно добавлял, что придётся ей, Такемичи, стыдиться его. А девушка всегда смеялась в ответ, заявляя, что белые пряди лишь придадут ему мужественности.

Ханагаки крепко зажмурилась, отгоняя непрошеные мысли. Нет уж, с неё на сегодня хватит!

Тут входная дверь громко хлопнула, раздался громкий вскрик, и в следующий момент её ладони были выдернуты из рук Кисаки, а к ней самой прижалось что-то прохладное. По щеке мазнули длинные светлые волосы, в нос ударил запах смазки для мотоцикла, морозной улицы и сладкого тайяки.

— Майки-кун… — прошептала Такемичи. Прохлада мгновенно сменилась теплом, стоило только большим горячим ладоням начать массировать её плечи, а горячим губам — уткнуться в стык плеча и шеи.

— Ты напугала меня. Тачибана позвонила, у неё был такой голос! Сказала, тебе плохо! Я сорвался. Гнал. Ты… Ты в порядке? О, милая моя, всё хорошо? — испуганно зашептал он в плечо, прижимаясь всё ближе и всё крепче. Девушка непроизвольно всхлипнула.

— Угу, — кивнула она. — Кисаки-кун… Он смог успокоить. Привёл в чувство.

Майки чуть отстранился, бросил на недовольного Тетту короткий взгляд, кивнул ему, а потом вновь обнял Ханагаки, пересаживая её к себе на колени и не собираясь отпускать в ближайшее время. Девушка наконец-то расслабилась.

Возможно, ей только этого и не хватало. Тихого вечера, тёплых объятий, выплеска эмоций, копившихся в ней за всё это время.

Она уткнулась лбом в шею возлюбленного, обнимая его так же крепко, как и он её, и зажмуриваясь. Такемичи посидит тут немного, отдохнёт в этих объятий, укрывающих её от вездесущего Тетты, соберется с духом и уберёт беспорядок, который она тут устроила.

— Останешься сегодня со мной, Майки-кун? — очень тихо спросила она, почти не надеясь, что её услышат.

— Обязательно, Такемучи. Я буду здесь столько, что смогу тебе надоесть и опустошить твой холодильник.

Из её рта вырвался смешок. Да, Майки мог это сделать не только за один вечер.

Она чувствовала его руки на спине и бедрах, как он пальцами рисовал узоры, мягко гладил и просто молчал. Но их разговор мог и подождать. Присутствие Майки рядом всегда оказывало облегчение и тепло в душе. В его объятиях становилось лучше. А может, это было действие успокоительного. Такемичи не знала наверняка, но была рада обоим вариантам.