Never Let You Down (гет)

У любви нет прошедшего времени.

* * *

Конец — это тоже часть пути.

* * *

Время неумолимо бежит вперед, а Локи все не стареет, зато годы отражаются на Элис, безжалостно и жестоко, хотя, вроде бы, она не так уж и стара по меркам асгардцев, да и в Мидгарде дожить до такого возраста не считается подарком судьбы. Изящные руки словно с каждым днем превращаются в дряблую кожу, но, как отмечает Лафейсон, их всё так же приятно целовать, как и в тот день, когда ей исполнилось шестнадцать. Каждый раз, перед сном, она с особой заботой мажет их какими-то маслами, чтобы не выделяться на фоне вечно молодых асгардок, которые, кажется, с первого дня её жизни в этом золотом королевстве до этой минуты — такие же веселые, заводные и жизнерадостные, тайком завидующие ей. А было бы чему — надо признать, Роджерс устала от этого. Устала от постоянного отсутствия мужа во дворце, перебранок с Брунгильдой, молчаливости Тора, который был намного счастливее до того, как стал царем, и постоянно пустого взгляда младшей дочери, такого безнадежного и грустного. А младшая так и не заявилась с того самого дня.

Скрипя зубами, Элис поправляет ворот ночной сорочки, оборачивается, и видит его — Локи, все ещё молодого и резвого, телом, явно не душой. С годами и он стал мудрее, теплее, рассудительней. Он лежит и сосредоточенно читает в тусклом свете, что дает уже догорающая свеча, пока за окном кричит ворон, и каждый раз, после этого крика, принц гасит свечу и откладывает книгу, целует Элис и ложится спать, как было и в этот раз.

— Я люблю тебя, — нежно касаясь горячими пальцами его гладкой щеки, хрипло шепчет женщина.

— И я тебя люблю, — говорит Локи, целуя её в лоб и зарываясь рукой в длинные, седые волосы, которые вместо возраста только придавали ей стати и мудрости, которую можно было разглядеть только по тому, как светятся её глаза, а точнее, не светятся в последнее время вообще. Он прижимает её к себе, и крепко-крепко держит, словно самую дорогую вещь во всех девяти мирах, с которой он ни за что не расстанется.

Ночи на фьордах в последний год холодные, морозные, такие, от которых трескается кожа на щеках, а после жутко горит и щепается, словно маленькие осы едят тебя изнутри. Шум моря становился всё громче, оно было всё ближе, топило под собой землю. Ветра были все более шумными, воющими, словно предупреждающими о надвигающейся опасности, как стая волков, что бежит от лесного пожара. Элис все тяжелее было засыпать — нехорошее предчувствие, словно нитки, впивалось в кожу и резало её, не давая и глаз сомкнуть. Вставая с кровати, она тихо подошла к шкафу, и достала оттуда длинный, почти в пол, халат, который стоило бы одевать после долгих ванн на покрасневшее от пара тело, но Роджерс ни разу не надевала его по назначению, и вообще, кажется, не надевала, и сейчас был первый раз.

Женщина осторожно вышла из покоев, и пошла вниз, по лестнице осторожно, не издавая ни звука. Черный голубоглазый кот спокойно посапывал на широких перилах и не думая просыпаться. Элис нежно почесала его за ушком и пошла вниз, разгуливая по дворцу подобно той самой кошке, что предназначена сама себе. Длинные полосы света, который роняло на землю северное сияние, лежали на мраморной плитке на полу богатого дворца, что после каждого разрушения становился всё краше и краше. Сейчас такое, вроде бы, грозить не должно — он и так защищен всеми возможными методами и способами, кажется, даже от ядерной атаки, лучше любого бомбоубежища в мире. Над Асгардом часто летали самолеты— насколько принцесса знала, это было что-то вроде испытания нового оружия или летательных аппаратов, а может, это были даже квинджеты Щ.И.Т.а, что ни разу не изменились за эти года, что она имеет с ними дело — они всегда были практичными, удобными и шли в ногу со временем, но шума от этого меньше не становилось.

Путь к библиотеке был закрыт, ведь нынче это место — тренировочный зал для Кэрри и Виктора, которые, кажется, всё же нашли общий язык, не смотря на все опасения Лафейсона. К куполу тоже не подобраться — он закрыт на все замки, а ключи есть только у стражи, и в добрые пять утра никто ей двери не откроет. Устало вздохнув, Элис начала утопать в оглушающей тишине, чувствовать, как головная боль становится всё слабее и слабее, как воздух становится чище. Над дворцом опять пролетели самолеты. И замолкли. Словно по команде.

Едва открыв глаза, Локи услышал гул толпы за окнами, а не обнаружив рядом с собой Элис, рванул прочь из комнаты, чуть ли не задыхаясь. Сердце сумасшедше стучит и бьет по вискам, в голове, в глазах, на языке, везде застыл немой и очень важный вопрос: «Что, черт подери, происходит?».

Чем ближе были центральные ворота, тем сильнее становился панический крик: детей, взрослых, что подорвались с кроватей, заслышав невнятные шумы за окнами. Локи поднял голову к небу — к золотому куполу медленно летела бомба. Принц выпучил глаза, и раздвинув руки, вскрикнул:

— Без паники! Без паники! Чтобы это ни было, купол защитит вас! Я уверяю, асы! Вернитесь в свои дома и… — вместе с первыми лучами рассвета на самый верх купола приземлилась бомба. И, ко всеобщему удивлению, она начала медленно проходить сквозь купол, — Убирайтесь отсюда! Бегите, куда угодно, дальше от дворца! Бегите! — тон Локи мгновенно сменился с успокаивающего на истеричный. Он попытался усилить купол магией, но понял, что его не хватит, и болезненно отдернув руки, понял, что и физически в нем что-то постарело.

Брунгильда и Тор, бегом выбираясь из дворца, пытались понять, что им делать — такого не было ни разу в истории Асгарда, ни разу, ни в чьей истории. Запыхаясь, валькирия нашла в себе силы остановиться.

— Так что будем делать? — спросил страж богов, — Снимать защитный купол?

Брунгильда взглянула на Тора, надеясь, что он сделает правильный выбор. Он уверенно мотнул головой, схватил женщину за руку, и они стремглав помчались куда подальше, даже не успокаивать народ, а просто бежать — что-то предпринимать было поздно.

Панический страх атаковал Элис, что пыталась докричаться хоть до кого-то в течении толпы: она истерично, почти срываясь на рев, выкрикивала чьи-то имена, хватала детей, людей за руки, помогая им подняться, пока сама в итоге не упала прямо под ноги и под копыта лошадей, под пыль, от которой задыхалась — и после каждой попытки встать её давили, давили, давили, она не могла сделать вздоха, и всё, что ей оставалось делать, так это молить Одина о пощаде. Элис не хочет умирать, она не желает прощаться с Локи, со всеми дорогими ей людьми, но где-то на интуитивном уровне, она чувствовала, как эта тонкая красная линия скоро просто оборвется, или, быть может, законно завершится. Кто-то наступает ей на ногу, больно, ощутимо, и принцесса кричит, что есть мочи, понимая, что нога сломана, и своим ходом она уже не пойдет, и никто ей не поможет — остается надеяться только на то, что когда это все закончится, ещё найдут — помятую, раненую, но живую.

Толпа, кажется, была бесконечной, но когда вся пыль была у неё в груди, когда руки, ноги, казались хрупкими и неощутимыми мешками с переломанными костями, Элис увидела свет — нежный, желтовато-белый цвет рассвета, что пробивался через облака, словно освещая ей путь. Облизав губы, она закрыла глаза, и из последних сил попыталась встать, что оказалось, на удивление, адски больно — и Роджерс кусает себя за губу, прокусывает её до крови, так, что четыре маленькие красные струйки текут вниз, по подбородку, по шее, беспощадно пачках халат. Элис вытирает опухшей рукой кровь с лица, и устало, чувствуя, как в глазах всё плывет, пытается сделать шаг, и у неё получается, и тогда Роджерс победно улыбается:

— Эй… Кто-нибудь! Я здесь! Помогите… По… — она задирает голову к небу, и видит, что свет исходит вовсе не от солнца, а от того, что кто-то пытается сдержать купол магией. Делая ещё шаг, Элис чувствует, что переломанные ребра начинают пробивать легкие, и словно насквозь, выгоняя песок из дыхательных путей. Женщина болезненно кашляет, и пыль с кровью выбираются из легких с дерущей, невыносимой болью, — …могите… Прошу… — говорит она, и падает на колени, не слыша уже ни себя, ни кого-то другого.

Кэрри чувствует, как сила рвется из-под кожи, пока пытается убрать эту бомбу, или снаряд, или чтобы это ни было, из защитного купола. Локи поддерживает её силы. Пока Виктор держит сам трескающийся и разваливающийся по кускам купол. Резко взмахнув руками, Локисдоттир хватает бомбу магией, и поджав губы, буквально выплеснув весь свет изнутри, выбрасывает её в море — и огромный гриб из воды и дыма поднимается уже там. Асгарду ничего не грозит — она, Виктор и её отец выдыхают с облегчением. Локи внезапно приоткрывает рот и чувствует мигрень, что врезается в голову, словно арматура.

— Где… Где Элис? — давит он из себя, пока Кэрри и Виктор озадаченно смотрят на него.

Через пару мгновений Локи телепортируется на площадь, разрушенную площадь, окруженную серо-жёлтым, грязным туманом, в котором едва можно дышать. Принц оглядывается по сторонам, опуская всю пыль магией на землю. Оборачиваясь, он видит, как в пыли, в крови, парализовано лежит Элис, закрыв глаза. Локи рванул к ней и присел рядом с ней, не боясь пыли и грязи, он положил её голову себе на колени и отряхнул лицо её лицо, нежное, холодное лицо от пыли. Он чувствует, что она не дышит, и немедля касается своими губами её губ, вдыхая в её легкие воздух, и через пару вдохов, Роджерс открывает глаза и смотрит на Локи. Женщина видит его размыто, расплывчато, но по голосу, что эхом ударяется о стенки её черепа, она узнает его и из последних сил фокусирует взгляд на нем:

— Что произошло, Элис? — надрывисто дыша, спрашивает Лафейсон.

— Локи… — едва давит из себя Элис, пока из уголка рта течет тонкая струйка крови, — Просто возьми меня за руку… — принц послушно берет её за руку, сплетает пальцы, сжимает, и чувствует, что в ладонях его принцессы нет никаких сил, и с каждой секундой она все слабее и слабее. По щекам текут слезы, горькие, которые, кажется, рвут кожу и режут глаза сильнее чего-либо другого, — Спой мне ту песню…

Вздохнув, Локи приподнял её, положил себе на плечо и тихо запел:

— May your dreamы bring you peace in the darkness… — Элис едва прикрыла глаза и выдохнула, медленно, хрипя, с нескрываемой болью, которую ничем не приглушить, — May your head rise over the rain, may the light from above always lead you to love… May you stay in the arms of the angels, — протянул Локи и погладил её по шее, осторожно, не желая сделать ещё больнее. За его спиной стояла Кэрри, что обливается слезами, и Виктор, что подбадривающее держал её за руку. Перед ним стояли Тор и Брунгильда, что появились словно из ниоткуда. Стискивая зубы, Локи поднял глаза, и взглянул на Тора, — Она ещё дышит… Можно что-то… Что-то сделать?..

Царь кивнул, и это зародило в Локи надежду не остаться одному вновь. Он взял Элис на руки и встал перед богом грома, умоляюще прожигая его взглядом.

— В Йотнухейме была так называемая «талая вода», которую, если выпить, можно обрести бессмертие…

— И она будет видеть смерть всех своих близких, а сама будет жить тысячи…

— Ты хочешь, чтобы она умерла? — Тор положил руку ему на плечо и крепко его сжал, отчего Локи резко отстранился, — Сам знаешь ответ. Нельзя медлить.

Кусочки льда и хлопья снега в воздухе — вот свойственный для отстраненного от всего мира царства льдов и мороза, которое зовется Йотунхейм. Ледяные скалы, что виднеются вдали, представляют собой готический замок, внутри которого кроются темные залы и коридоры, по которым не летает снег — только за окном вьюга сеет снег круглосуточно, без устали, словно желая заморозить всех и каждого, кто приходит в ледяное королевство, только вот Локи так просто не взять: от одного прикосновения к местным льдам его кожа окрасилась в синий, лицо, руки, всё тело покрылось йотунскими рельефами, ледяными узорами, что оседали на коже подобно инею на сухих ветках деревьев.

Поднимая руку, Тор зажигает на кончиках пальца желтые огни молний, и тем самым привлекает внимание солдат, стражи, жителей, и в частности — королевы, которая через пару мгновений, в сопровождении своей ледяной свиты появляется королева Йотунхейма: статная, красивая, уверенная, такая, какой мог бы стать Локи, не выбери он тогда свою мать, отца и брата, а власть. Фрида же убила двух зайцев сразу, и явно не прогадала:

— Какими судьбами, отец, дядя? — спросила она, чуть наклонив голову и взглянув на обоих.

— Твоя мать может умереть с минуты на минуту, — Фрида подняла голову и ошарашенно взглянула на отца, растерянного и напуганного, — Тор говорит, что в Йотунхейме есть «талая вода», которая может подарить бессмертие и залечить все раны… Мы пришли за ней, заберем и сразу уйдем, честно, — умоляюще произносил Лафейсон, срываясь. Королеве йотунов он показался непохожим на себя, и девушка насторожилась, не зная, как ответить отцу.

— Папа, — сказала она, спустя много лет, — Это миф… Этой воды не существует…

Локи стиснул челюсти, и взглянув на Фриду с горечью, явно ему не присущей, взмахнул рукой, чем возвел за спиной плата огромную ледяную скалу, что устремлялась в небо и разрасталась с каждой секундой. Фрида быстро среагировала и растопила её, пока Локи уходил куда-то вдаль, в снежные валуны и ближе к пропасти.

— Брат, — окликнул его Тор, на что Локи никак не отреагировал.

Никто никогда не видел его таким — испуганным, потерянным, брошенным буквально на краю света самой судьбой. Локи зарылся руками в волосы, взял пряди и собирался будто вырвать их, но от горечи только пнул камень, недовольно рыкнув. Фрида медленно подходила ближе, оставив замершего, как ледяная статуя, дядю позади, и подходя всё ближе и ближе к отцу, которого заживо сжирала вина за все грехи человечества. Девушка поправила платье и села рядом с отцом, неспешно, медленно, словно растягивая секунды в минуты, минуты в часы, часы — в сутки, а сутки в года.

— Что произошло? — спросила Фрида, сплетая пальцы с пальцами отца, облаченными в тяжелую кожаную перчатку.

— На Асгард сбросили что-то… Бомбу, снаряд — не знаю, и в давке… Её переломали на кусочки. Пока мы с Кэрри уничтожали бомбу, она… Просто умирала там… Одна… И я ничего не могу сделать! — сорвался Лафейсон, не вставая с места, срывая связки.

— Что за бомба? «Привет» от Мидгардцев?

— Да, — прорычал принц, поджимая губы.

Фрида удивленно раскрыла глаза и посмотрела прямо в пропасть, в пустую бездну, в которой метель гоняет барханы снега, так же бессмысленно, как и всё её существование отныне. Её дом, её маму, её самого дорого человека просто уничтожили потому, что кто-то решил, что может уничтожить нерушимое царство, разрушить миллионы жизней, буквально разбить кучу таких же людей, как они сами, просто потому, что могут. Девушка встает с валуна, поправляя платье, и идет к Тору, дрожа и белея на глазах.

— Когда будут её похороны?.. — спрашивает Фрида, проникновенно заглядывая в глаза дяде, надеясь услышать в ответ хоть что-то, лишь бы это заглушило плач её отца, который всегда был сильным, а сейчас — сгорел в пламени, что зажгла та бомба, что уронили на Асгард.

— Сегодня ночью, — давит из себя Тор, а Фрида, холодно кивая, маскируя слезы падающим льдом.

Когда они вернулись в Асгард, Элис ещё была жива — дышала, сердце иногда стучало, и казалось, случало громко, будто кто-то бьет в большой барабан, и удар этот глухим звуком распространяется по воздуху. Локи сидел рядом, держа её за руку, и просто молчал, прислушиваясь к собственному сердцебиению, искренне надеясь на то, что оно замолчит тогда же, когда замолчит и её сердце. Он не желал иного исхода, не думал о нем, не думал о том, что будет, когда Элис умрет, а умерла бы она всяко раньше него. Одна эта мысль вызывала мучительную боль, а мучиться, думая о ней — самая жестокая из пыток, через которые он проходил и мог бы пройти. Поджимая губы, Локи обнимал её, целовал уже холодное, но ещё живое, тело, знал, что она видит и слышит его, но несмотря на это всё, хотелось молчать. Поздно и глупо сейчас разглагольствовать о своих огромных, жарких чувствах, надо было дать им остынуть, просто дарить Элис любовь, пока её сердце из последних сил бьется, как птица в клетке, час которой пришел уходить.

На мгновение, он перестает дышать, и Локи не придает этому значения. Проходит ещё мгновение, и он напрягается, его сердце сжимается, руки начинают дрожать. Проходит ещё мгновение, и поднимая голову с её груди, он смотрит на её лицо. Ещё через мгновение голову, будто паразит, порабощает мысль родом из адского котла, что уготован самому страшному грешнику — его любовь мертва. Не внутри, а снаружи — та смерть, которой не избежать, та смерть, от которой не спасти. С надеждой, он касается её щеки, думает, что она очнется, проснется от того, что его пальцы щекочут её щеку, но она недвижимо лежит, и голова склоняется налево, бессильно, как у брошенной на пол детской игрушки. Принц тяжело вздыхает, обнимает в последний раз, и выходя из комнаты, некрасноречиво, тихо, но уверенно, даже немного резко, изрекает:

— Она мертва.

Тор тяжело вздыхает и опускает голову, а Кэрри заливается слезами, кажется, не находя себе места, и чувствуя, словно тонет в себе же, ломается и трещит по швам от распирающей боли и угнетающего чувства вины, ведь если бы она была сильнее, то справилась бы с этим гораздо быстрее. И мама была бы жива. Виктор аккуратно касается рукой её плеча, но красно-желтая сфера вырывается и бьет его по руке. Парень морщится, чувствует, как кровь в венах нагревается до температуры кипения, но не издает и звука.

— Пап, прости… Я же… Я могла её спасти…

— Не могла, — сухо мнет пальцы принц, не двигаясь с места.

— Да я ни черта не могу! Сила огромна, а толку от неё мало! Я не могу быть королевой после таких провалов, отец! Это ложь! Я никчемна и бесполезна, и мне нужно стоять спиной за весь Асгард?!

— К сожалению, Кэрри, мы ничего не выбираем. И ничего не решаем.

— Правда? Так какого черта моя сестра свалила и правит там, где ей угодно, а я не могу жить в Париже, учиться, работать?

— Потому что если не ты, то больше никто.

Стиснув зубы, Кэрри осознала свою эгоистичность и циничность, прижала колени к груди, не желая никого трогать, и не желая, чтобы хоть кто-нибудь трогал её.

Стив чувствует вес гроба на своих плечах, поджимает губы, смотря в никуда, явно не себе под ноги и явно не вперед. Баки по другую от него сторону точно также, отстраненно, будто далеко от этого всего, устало смотрит вниз и сглатывает слюну, понимая, что ещё пару мгновений, и он, без возможности дышать от боли, перестанет и видеть от слез, что белой пеленой прорежутся из глаз и разорвут душу в клочья. Родители, пусть даже и не родные, не должны хоронить своих детей.

Кэрри не выдержала — разорвав платье, она заперлась в комнате и громко плакала, и вытаскивать её оттуда никто не собирался. Локи тяжелым взглядом провожал Элис к северному морю, стараясь не смотреть никому в глаза, лишь изредка поглядывая на Тора и Брунгильду, стоящих с непоколебимой безразличностью на лице, будто для них ничего из происходящего не имеет значения. Принц вновь почувствовал то самое, опустошающее и разрушающее каждого, чье сердце бьется, но не хочет биться, чувство — одиночество, что наступает внезапно и бьет молотком по голове, а потом и ножом в сердце. Именно сейчас Локи понимал, чувствовал на кончиках пальцев, как сильно он её любит, настолько сильно, что не может поверить в это — единственным, что могло разлучить их, была смерть, но даже ей, кажется, это не удалось.

Лучники поднимают стрелы в небо — они горят, пламя пляшет так, словно кто-то готовится к торжеству, а не к поминкам. Тетива натягивается у всех синхронно, пламя начинает дрожать, и сердце замирает у всех, кто любил ту, кто плывет сейчас в морскую пучину, ту, чье лицо омывается дикими, похожими на скалы, волнами. Зажмурив глаза, они отпускают стрелы, и огненные полосы окрашивают рассветное небо в алый. Кэрри наблюдает за ними, и падает на колени, хватаясь за отца, а Локи хватает её и прижимает к себе, прячет от всех бед, и неотрывно смотрит на то, как лезвия врезаются в гроб, что плывет по морю, и он, сгорая, превращается в звездную пыль, и устремляется вверх, какая-то её часть оседает на воде, и уносится в глубину океана, чтобы остаться там навсегда — в глазах принцессы, в которых тоже, порою, бушевал шторм. А теперь вместо них — звезды.

На поминках по асгардским традициям всегда должен быть галдеж и раздолье, реки пива и бесконечное веселье. Локи не понимал этих традиций, и, быть может, их не понимали все оставшиеся на поминки люди и асы — они молчали, лишь изредка слышались тихие всхлипы и перебрасывания фразами. Принц смотрел на это, сидя за столом и болтая белым вином в бокале, чувствуя, как легкие словно что-то рвет и мнет, не давая вздохнуть. Он чувствовал, как умирает, но не он, а его сердце, которое Элис Роджерс давным-давно сделала своим, безжалостно украв прямо из грудины. Локи понимал, что оно бьется как-то отдаленно, словно не в нем, и понимал, что вместе с Элис в эту ночь окончательно умер и он. Поставив на стол бокал, он окинул взглядом всех, кто сидел напротив — Стива и Баки склонив головы пытались засунуть хоть кусок себе в горло, сделать хоть глоток, на Ванду Максимофф, что старалась отвлечься от нагнетающей тишины, магией толкая свисающие с люстры хрустальные бусы, что звонко бились друг о друга, так и напоминая всем, кто сидит под ней, смех Элис — такой же звонкий и чистый, громкий и искренний.

Спрятав лицо под ладонями, Кэрри делает глубокий вдох, запрокидывает голову и болезненно кашляет, словно задыхаясь, и ни Локи, ни Тора, ни Виктора это не заботит — погрязшие в смертельно тихом зале, они были бы не против того, чтобы кто-то хоть слово проронил, что-то сказал, засмеялся или закашлял. Девушка складывается и кашляет себе в колени, и когда наконец делает вздох, то извиняется за то, что нарушила тишину, не замечая, что все умоляюще смотрят на неё: «скажи что-нибудь, пока мы все не сошли с ума от несправедливости и боли, что рвет наши души именно сейчас».

На улице вновь завыли ветра и закаркали неугомонные вороны, и началось то как-то резко, громко, хотя, обычно, буря собирается долго, ближе к утру, как это было в день её смерти. Локи поднял голову и взглянул на окно — огромные хлопья снега летели на ветру, как звездная пыль устремлялась в небо сегодня ночью. Украшая алый рассвет, что будто кровь окутывал дворец. Тор приподнялся, вместе с ним и другие гости, которых тут же начала успокаивать Брунгильда, и надо признать, не помогало. Двери распахнулись, и вместе с темным, угловатым и аккуратным женским силуэтом, во дворец проникли сугробы и стужа.

Кэрри вырвалась из-за стола и тут же поняла, кто решил заявиться на мамины похороны. Стиснув зубы, толкая всех, кто являлся преградой, она вырвалась поближе к гостю. Она не могла сдержать гнева, пусть и Виктор учил об обратном — сжав кулаки, принцесса неслась на сестру, желая преподать ей урок.

— На кой-черт ты пожаловала? Тебе же плевать на неё! Всегда было плевать! — громко начала будущая королева, стуча обувью по полу, смотря прямо в красные глаза сестры, — Ты хочешь, чтобы тебя жалели, да? — с каждым словом кожа Фриды, что пряталась под железным, словно доспехи, одеянием, становилась белой. Локи отметил — она точная копия матери, — Ты никогда её не любила… Сбежала, когда она нуждалась в тебе. Мы нуждались в тебе! — воскликнула Кэрри, отмахиваясь руками от отца и дяди, что изо всех сил старались поубавить её пыл. Бесполезно.

Локисдоттир-старшая повела челюстью и опустила глаза, приготовившись дальше слушать, как ей показалось, бредни сестры.

— Ты — монстр, Фрида. Она не хотела видеть тебя на своих похоронах. Ей не нужны эти твои лживые слезы, маскарад… Они никому не нужны. Как и ты. Поэтому ты и ушла — осознав свою ущербность, решила присоединиться к таким же ущербным…

— Замолчи! — вставила наконец Фрида, хватая её руками за лицо, чтобы хоть немного успокоить, — Замолчи, Кэрри! Тебя никогда это не волновало, так чего ж разглагольствуешь, тем более сейчас?! Не рассуждай о том, что она хотела и не хотела, ладно? — королева выдохнула, спокойно взглянула на сестру и убрала от неё свои руки, — Вы и так от меня отказались. Так просто, ни разу не навестив и ни разу не назначив встречу. Я сама по себе. Вы мне не семья, — резкость слов Фриды ранила Лафейона в самое сердце, и он не сдержался:

— Фрида, ты не…

— Тогда уходи, — рыкнула Кэрри, — Асгард тебе не дом.

— Кэрри! — окликнул её отец, зажимая рот, чтобы она не наговорила глупостей, — Фрида, ты не лжешь? Мы правда тебе не семья?

— Извини, пап, — вздыхает она, — Я всегда была одна. Отличалась от всех и всем: тем, кого люблю, как выгляжу, как думаю… Я, быть может, и люблю вас, но на вас я не похожа. Поэтому… так, — выдохнула девушка, — В случае, если вы не убережете себя, свой дом, и мне действительно будет некуда вернуться, я прибью всех, кто будет против. Меня не держит мое имя. Дети Имира всегда отличались мстительностью и злобой — именно это я всегда давила в себе, но сейчас… У меня нет причин это делать. Если надо будет — отстою ещё один трон, асгардский. Ценой жизни любого из вас. Я не позволю уничтожать место, где я родилась, где была счастлива моя мать, ценой какого-то жалкого мирного договора с людьми, что ниже вас и нас на тысячи рангов.

— Но, Фрида, — сказал Тор, — Твоя мать — тоже мидгардка.

— Она была в тысячи раз мудрее всех асов, когда-либо живших на земле. Она единственная такая. И её же убили мидгардцы. Я не права, дядя?

Тор замолчал, отпуская Кэрри, а Локи смотрел на дочерей, словно это какая-то непереносимая пытка.

— Объявляешь мне войну? — спросила Кэрри.

— Да, я объявляю тебе войну. Пока Асгард стоит на защите Мидгарда, он будет медленно чахнуть. А с тобой и вовсе падет.

Брюнетка рявкнула что-то нечленораздельное вслед сестре, когда та уходила, так и не попрощавшись с матерью. Она чувствовала — в ней живет намного большая часть матери, чем всем кажется. И Фрида обязана её сберечь от чужих глаз, как самое ценное, что у неё только есть. А ценнее и ничего нет.

7 лет спустя

Не в первый раз, и очевидно, не в последний, Локи убеждается, что боль от потери может быть только мучительной, и никогда от чьей-то смерти никому не становится хорошо и свободно на душе. Они с Элис не засыпают вместе уже много лет. Они с Элис не разговаривают уже несколько лет. Они с Элис не смотрели друг другу в глаза, не чувствуют тепло собственных тел уже несколько лет. Он не чувствует от неё запах лимона и мяты, он не чувствует, что её нет рядом. Бывает так, что он засидится допоздна за бумагами, а со спины словно обнимает что-то теплое, словно её руки скользят по его чистой коже, согревают вечно ледяное сердце. Локи научился жить без неё, смирился как-то, но в то же время он не чувствует себя живым без неё, и решает считать, что в тот же рассвет, вместе с ней умерла и его душа.

Тяжело вздыхая и кашляя, он разминает шею, нависает над листочком и чашкой чая, чуть жмурится, вчитываясь в текст, и замирает, сминая бумагу и выбрасывая её в гору таких же бумаг, бессмысленных любовных писем, которыми он обменивался с Элис, когда она жила у Фьюри — он просовывал конверт ей по окно, осторожно, а она тут же забирала его, читала письмо, прижимала к груди и писала ответ, быстро, но красиво, будто писала от самого сердца — она была левшой, а значит, и левая рука была ближе к сердцу, нежели правая, и, быть может, они все писались от самого сердца. Эти письма, что он хранил многие годы, сейчас он выбрасывает — безжалостно и беспощадно, калеча себя самого, разделяя свои от её, чтобы свои отнести ей на могилу завтра утром. Пустая могила стоит рядом с могилами её родителей, сестер и брата, где нет места асгардцам, Локи и его дочерям. Стив настоял на том, что хотя бы после смерти она должна быть рядом с ними, и принц, переступая через свой эгоизм, позволил Роджерсам поставить памятник там, где им хотелось.

Если бы Локи что-то решал, он бы поставил памятник там, где они любили смотреть на звезды — на самом краю огромной зеленой поляны, с которой открывался тихий и умиротворяющий вид на море, с которого каждую ночь всё звездное небо было, словно на ладони. Он бы приходил к ней, садился напротив, и они бы вместе смотрели на звезды.

Собрав все свои письма, мысленно готовя себя к тяжелому разговору, Локи перевязывает конверты с письмами красной лентой, бережно заворачивает их в то платье, которое он подарил ей в ту ночь, что они смотрели на воду, и прячет куда подальше, чтобы ни Тор, ни Кэрри, ни кто-то еще, не догадался о его визите. К ней на могилу он всегда ходит в одиночестве.

Замок трясется, и Локи едва не падает — скорее всего, что-то врезалось в защитный купол, и ударной волной пошатнуло дворец. Мужчина поправляет рубашку, и осторожно выходит из дворца, проверить, что произошло. Он неспешно бредет по пустым залам, босиком, чувствуя каждую пылинку и камешек под ногами, и слышит хруст — с полотка что-то посыпалось. Он задирает голову и видит, как хрустальная люстра дребезжит и трещит. Через мгновение она падает и разбивается, с грохотом, разлетаясь на мелкие кусочки. На звуки прибегает Кэрри, за ней — Тор и Брунгильда. Локи прикрывается руками от прыгающих по полу разбитых осколков хрусталя.

— Что происходит? — встревоженно спрашивает Брунгильда, подходя к разбитой люстре.

— Да черт его знает! — кричит Локи, — Надо убираться отсюда!

Кэрри поджимает губы и берет отца под руку:

— У тебя бровь разбита…

— Кэрри, плевать! Уходим! — истерично кричит Локи, пытаясь вытянуть всех троих ко входу. За ними рушится и весь дворец — Асгард вновь и вновь превращается в руины, и кажется, он никогда не прекратит отстраиваться заново, и это какая-то откровенная насмешка судьбы — асы не могут жить спокойно, каждые несколько лет рассыпаясь и собираясь по кусочкам.

Неразбериха заставила вес Асгард закричать и заорать, словно всех режут, и кажется, так оно и было — осколки дворца, что принимал на себя снаряды, разлетались везде, заставляя купол светиться, и рикошетом отскакивая от него, непременно попадали кому-то в голову. Угроза была велика, её некогда было останавливать. Стратегия сейчас была только одна — бежать. Спасаться любой ценой. Но Локи, кажется, этого не слышал, и блистал тем, чему его научила Элис и тем, что когда-то Один считал главной слабостью любого правителя — милосердие. Хватая каждого упавшего ребенка, и бережно вручая его в руки родителю.

Рано или поздно любого правителя губит его милосердие, даже если её в нем всего капля, и эта мысль стала словно толчком прочь для Локи — он отошел подальше от шума, взглянул в ту сторону, где скрипело что-то массивное и тяжелое, и, приготовившись перехватить это магией, не успел понять, что не совладает с падающей прямо на него бетонной колонной. Обернувшись, он ощутил тяжелый удар, а после видел лишь тьму и чувствовал лишь адскую, ни с чем не сравнимую, боль. На миг его голову озарила одна мысль — страшно умирать в одиночестве.

* * *

Нет на планете города холоднее, чем Лондон, а Александра Старк уверена в этом. Во Франции всегда тепло, потому что на каждой улице есть пекарня, и круассаны готовятся днем и ночью. В Германии жаркий и тяжелый для её легких воздух, потому что когда дышишь в больнице, спирт и хлор въедаются глубоко в них, и машинные выхлопы превращаются в невыносимую ношу, которую из себя никуда не денешь. В лондонских лечебницах Алекс никогда не лежала, и делать выводы не могла — поэтому этот холод был как-то по-особенному ей дорог и необъяснимо ценим. С Лондоном её мало что связывает в степени откровений — никто здесь не видел её с ужасающими синяками под глазами, жирными волосами и пижаме. В последний раз она была тут в тот год, когда Томас Максимофф переборол истерическое расстройство, а ей диагностировали алкоголизм. И вот, она вернулась сюда, ни слова никому не сказав — ни матери, с которой отношения становились хуже с каждым годом, ни своему телохранителю, никому, совсем никому.

Вглядываясь в карту на запястье, она поправляет ярко-рыжие локоны, и идет против ветра, направляясь к гостинице, волоча за собой красный почти пустой чемодан. Она хмурится, когда обнаруживает, что связь не работает, и раздраженно опускает запястье, выключая экран. Совсем недавно справившись с болезнью, перебороть нервозность Александра не смогла, и раздражалась она, когда что-то идет не так, очень быстро и без особых усилий. Эмоциональность сгубила её, и девушка прекрасно это понимала, но, несмотря на это, все попытки контролировать себя она заканчивала и не начиная. Легче всего ей всё равно будет на антидепрессантах.

Привыкшая к преследованию папарацци, Алекс не придала никакого значения тому, что за ней по пятам идет мужчина — один раз обернувшись, она не ускорила шага и не запереживала, просто равнодушно шагала дальше, надеясь, что придет по адресу и не перепутает свой отель с каким-нибудь странным рестораном или жилым домом, что не пропустит его в лондонской серости и скуке. Рыжие волосы развевал ветер, и не дрожа от страха, Александра шла по прямой: сначала проверила, вернулась ли связь, потом проверила, в строю ли нано-оружие, что она разработала ещё года два или три назад, когда работала в посольстве и отвечала за безопасность иранских женщин, что прибывают в Америку по разным причинам. Им всем нужна была защита, и небольшой браслет с жучком, железной перчаткой, собранной точно по заветам Энтони Эдварда Старка, подходил как оружие для самозащиты — эдакий смертельный перцовый баллончик.

Алекс поднимает голову, когда убеждается, что все в порядке, оборачивается, смотря на чемодан — не отвалилось ли колесо и не заело ли ручку. Подняв глаза, она увидела преследователя прямо перед собой. Его лицо было скрыто под капюшоном, а в поднятый руках было что-то тяжелое, похожее на плиту. Не успев сообразить, что происходит, Алекс сжала кулаки, перчатка активировалась, и не выпрямляясь, прикрывшись чемоданом, Старк ударила кулаком по плите. Это сбило мужчину с толку, но точно не остановило. Александра попыталась выпрямиться, схватилась за плиту, чтобы вырвать её из рук неизвестного, и у неё почти получилось обезоружить нападавшего… Но её прервало алое свечение в воздухе, что подняло нападавшего в воздух. Плита осталась у Алекс в руках, и она уже приготовилась прикрываться ею от возможной атаки, но темный силуэт, который освещало алое свечение, где-то на крыше взмахнул руками, и преступника, нападавшего на Алекс Старк, разорвало на две части. Девушка выпучила глаза, испуганно бросила плиту на землю, и она с грохотом ударилась об асфальт, наверное, разбудив десяток-другой жителей дома по соседству. Темный силуэт опустил руки, приподнял одну ногу, и тем же кроваво-красным потоком энергии оттолкнулся от крыши, постепенно приближаясь к земле, освещаясь холодным белым светом мигающих фонарей. После одного мгновения темноты две части трупа исчезли, где-то внизу послышался плеск воды, а где-то вверху — шум проезжающего поезда, свет из окон которого осветил неизвестного, и напряжение Алекс как рукой сняло:

— Уилльям? — она сделала шаг ему навстречу, на крайний случай ударив изогнутую плиту ногой и поймав её на лету, как скейтборд.

— …Пьетро Максимофф, — продолжает юноша, неспешно подбираясь к ней ближе.

— Не пробовал прекратить убивать людей, мистер Максимофф? — девушка тихо положила плиту на асфальт и уверенно подошла к Уилльяму, убрав рыжие локоны за спину, — А то я вся в крови… Можно было быть аккуратнее.

— Я всё ещё это не контролирую, Лекси, — Уилльям был единственным, кто с самого детства называл её «Лекси» — ни ей самой, ни кому другому это прозвище не нравилось. Недовольно вздохнув, Алекс опустила его капюшон, и сразу же взглянула в бездонные глаза Уилла, что словно мед становились ярче и теплее от солнечного света. Светло-карие, они действительно были цвета только что собранного меда, и Алекс, наверное, как никто другой знала, что в них невозможно не влюбиться: в их любовь и боль, которые превращались в его взгляде в одно целое.

— Мое предложение сделать тебе сдерживающий, латексный, ультратонкий и не стесняющий движения костюм с нано-технологиями все еще…

— Лекси, нет, — смеется Уилльям, видя, как Александра улыбалась и хихикала, — Это слишком пошло, — мотает головой парень, с каждой секундой чувствуя себя всё более неловко, то ли из-за глупости и нелепости первой встречи через столько лет, то ли из-за бабочек в животе, из-за этого странного и легкого покалывания под ребрами, — Как тебя занесло в Лондон? — добродушно спрашивает Максимофф, пока Старк берет его за руку.

— Это долгая история… — начинает Алекс, поправляя рыжие локоны изящными руками, — Сначала я лечилась во Франции, потом и меня выписали и после трех лет в Японии я опять запила… Лечилась в Германии. А потом как-то… Встала на ноги и занялась политикой.

— Политикой? — нахмурился Уилл.

— Сама не понимаю, как меня туда занесло, — стыдливо качает головой Александра, — Так вот, после работы в посольстве я уволилась, ушла на дно… И приехала в Лондон на собеседование в модельное агентство, потому что мне интересно, что будет.

— Будешь разъезжать по показам, вилять задом на подиумах и плакать ночами из-за булимии и гневных комментариев, — он затягивается сигаретой и расправляет плечи.

— Уилл, — опускает глаза Алекс, — Я просто хочу попробовать.

— Я не против, — говорит парень, чем вызывает недолгую и неловкую паузу, после которой девушка продолжает:

— Разрешишь переночевать у тебя сегодня?

— Конечно, — выдыхает дым Уилл, — Только у меня брат дома. Ждет подругу по переписке у меня, потому что я живу рядом с вокзалом.

— Ничего страшного, — говорит Алекс, чуть задирая голову, чтобы посмотреть на его лицо. Кажется, они оба ещё с детства влюблены друг в друга, и оба этого не знают — именно так они выглядят со стороны, словно по уши влюбленные дураки, коими, к сожалению, и являются.

Дом семьи Максимофф стоял далеко от квартирных блоков и серых улиц, ближе к тем местам, в которых легко скрыться — совсем рядом с лесом, железной дорогой, в паре километров был аэропорт. Дом снаружи был больше, чем внутри, и черт его знает, магия это или просто умение Ванды и Вижена сделать просторным даже самое маленькое пространство. Кажется, находясь в бегах, скрываясь от тех, кто приходит не к тебе, а за тобой, люди стараются прятаться, занимать как можно меньше места, искренне боясь быть замеченными и убитыми, но это точно не про тех, кто носит фамилию «Максимофф». Как оказалось, Ванды и Вижена сегодня нет дома — они отправились ликвидировать последствия какого-то взрыва на западе Норвегии, но Алекс считала, что причина другая, более веская, нежели просто проблемы с рванувшим домом на фьордах. Открывая чистую белую дверь с дверным молотком в виде позолоченной лозы роз, Старк вступает на порог и вытирает ноги о мягкий красный ковер. Ей кажется, с её последнего визита тут ничгео не изменилось.

В доме стоял запах пиццы и колы, и это, кажется, единственное, что портило интерьер в шоколадных оттенках и все впечатление о жителях в принципе. Уилльям помогает Алекс снять темно-красное, багровое пальто и вешает его на крючок у двери. Из-за угла появляется кудрявая шевелюра, вслед за ней круглое, чуть приплюснутое лицо с глубокими, темно-карими глазами и едва заметной светлой щетиной на подбородке.

— Привет, обжора, — выдыхает Уилл и Алекс оборачивается, смотря на его надменный взгляд.

Томас, до этого выглядывавший из-за двери оказывается в объятиях Уилла, едва успел он это произнести.

— И тебе привет, братец, — младший брат обнимает старшего и ему на глаза попадается Алекс, что собирает в высокий хвост свои огненно-рыжие волосы, — Алекс?

Девушка улыбнулась и протянула руку.

— Сама в шоке, — она мотнула головой, отчего хвост забавно подпрыгнул в воздухе.

— Много воды утекло с тех пор, когда я в последний раз тебя видел, Лекс, — Томас уверенно пожал её руку, но девушка не могла не заметить слабости в ней. Томас, наверное, понимал её, как никто иной — только он из самого близкого круга её друзей и знакомых, лежал в психушке.

— Уилл говорит, ты ждешь подругу по переписке.

— Да, жду, — с энтузиазмом промурлыкал Том, явно довольный тем, что брат проболтался, — Её зовут Сара, она подала документы в Оксфорд, играет на гитаре и любит Гюго больше, чем люблю его я. Она прекрасная, правда.

— Рада за тебя, — взгляд Александры скользнул на Уилльяма, что судорожно оттирал следы крови с рукава толстовки.

— Она нормально реагирует на то, что я пью таблетки и знает о мутации, — тише говорит Томас, широко улыбаясь.

— А ещё ты её в глаза не видел и на её месте может оказаться коренастый мужик, который открутит тебе голову, — усмехается Уилльям, — И придется бежать. Хотя… Ты же можешь делать это весь день.

— Уилльям, — перебила ещё не успевшую начаться перебранку Александра, — Может, не будешь задерживать Томаса и отпустишь его на вокзал, чтобы он встретился с Сарой и…

— Да, ты права, — перебил её Уилл и строго посмотрел на брата, после чего тот быстро собрал сумку и удалился из дома.

Явно смятенная раздраженная, сразу после того, как Том захлопывает дверь, Алекс падает на диван и без спросу берет кусок пиццы пепперони, и откусывает немного, после чего кладет обратно в коробку и делает глоток колы. Уилльям опирается предплечьем о дверной косяк и смотрит на неё, холодно и тяжело, но не без сочувствия. Он знает, что он сейчас скажет, и она знает, что он читает его мысли. Девушка оборачивается и начинает:

— «Сара распрекрасная», — вздыхает Старк, — Конечно, кто угодно лучше меня. Этим обязательно тыкать в лицо, словно… Мать твою, — она стискивает зубы до скрежета и оборачивается, стараясь сдерживать слезы, которые, непонятно почему, вырываются из глаз неистово и причиняя острую боль, — Какого черта я мерзкая, как… Как…

— Александра Морган Старк, прекращай это, — Уилл садится рядом с ней и гладит по руке, касается запястья ледяными пальцами, отчего кожа девушка покрывается маленькими мурашками, которые, благо, умело скрывает темно-зеленая блузка с какой-то пародией на жабо у шеи. Алекс выдыхает и смотрит ему в глаза, — Ты можешь быть миллион раз отвратительна, но ты — это ты, и от этого не убежать, не скрыться. В любом случае…

— Уилл, я не хочу быть отвратительной, я не хочу слушать про кого-то беспроблемного и задумываться о том, насколько я обуза для тебя, твоей матери, своей матери. Это ужасно слышать, об этом ужасно думать. Папа хотел, чтобы я была лучше всех, а я… Выросла неконтролируемой алкоголичкой и пытаюсь хоть куда-нибудь ногой вступить, а везде — чертово стекло и гвозди. Не умею я ходить по этому. Не умею.

— Это не вечно. Мы все что-то отдаем, чтобы в итоге получить свое счастье, добиться цели.

— Томас отдал свой рассудок взамен на скорость, которая ему не нужна, ты отдал свою безгрешность взамен на… телепатию, левитацию и телекинез, ты можешь делать, что хочешь, но способен только на разрушения. Тебе это настолько нужно? Ты считаешь, что это стоит жертв?

— Мы это не выбирали, Лекси.

— Я тоже не выбирала смерть своего отца. Но почему-то она случилась.

— Ты выбрала запить после неё, — говорит Уилл, откидываясь на спинку дивана и вытирая пот с лица, — Значит, впереди будет свет, если ты смогла пройти через тьму.

— Тогда я в сумерках, — Алекс закинула ногу на ногу и сложила руки на груди, откинувшись на спинку дивана. Она почувствовала лопаткой руку Уилльяма, и придвинулась ближе к его плечу.

— Что же тогда твое заходящее солнце, Алекс Старк?

На мгновение девушка задумалась и посмотрела на Уилла, опустила глаза и уткнувшись лицом ему в шею, тихо и хрипло выдавила из себя:

— Ты, Уилл Максимофф.

Александра поднимает голову, чтобы быстро посмотреть ему в глаза, и рыжие пряди падают на её плечи. Уилл смотрит на неё полуприкрытыми глазами, зарывается рукой в её волосы, и девушка прикрывает глаза, а потом медленно приближается к юноше, в конце концов, коснувшись лбом его лба, нежно и осторожно, чтобы не спугнуть в кой-то веке тепло в своем теле. Алекс осторожно скользит рукой по его ноге, а потом забирается тонкими пальцами под толстовку, гладит бок, за ним и спину. Уилльям, кажется, позабыл про стеснение, и небрежно трется носом о её нос, а потом, резко, внезапно, словно ударяя, целует её. Девушка, не задумываясь, садится ему на колени лицом, гладит его широкую грудь под толстовкой, пока он медленно и неумело расстегивает пуговицы её блузки. Алекс отстраняется и смотрит ему в глаза, пока большие и холодные руки Максимофф гладят её поясницу. Она смотрит в них, на их медовый оттенок, взгляд цепляется за длинные ресницы и широкие брови. В голове невольно появляются мысли о том, что она слишком долго откладывала эту встречу, этот поцелуй, чтобы вот так, за пару секунд, что-то прерывать. Набирая в легкие больше воздуха, девушка вновь касается губами губ Уилльяма, нежно, тепло, так, как целуют солдаты, пришедшие с войны.

Идиллию, которой не суждено было сложиться годами, которая, словно по волшебству, сложилась за несколько минут, прерывает звонкий стук в дверь. Алекс отстраняется от Уилла, смотрит в сторону входной двери, кусая губы. Уилл притягивает её обратно за шею, но Алекс вскакивает и отпускает его, застегивает блузу на ходу, и идет к двери, из-за которой всё ещё раздается звонкий стук, будто кто-то стучит в неё совсем маленькими кулачками. Старк открывает дверь, пока Уилльям идет к ней, поправляя толстовку, пряча кровь, что въелась в рукав.

За дверью стоит блондинка с каре, одетая в довольно облегающий черный костюм с накидкой, украшенной звездами, и наплечниками, словно покрывшимися коркой льда. Алекс не может даже предположить, кто это, и с раздражением смотрит на Уилла, который сразу же её узнал:

— Фрида? Что случилось?

Девушка, с лицом, полным тоски и горечи, зашла в дом, щелкнула пальцами, и вместо королевских одежд на ней появились темные джинсы, серый свитер под горло и косуха с заклепками. Она сложила руки на груди и зашла в дом, стуча по полу ботинками на платформе.

— Моя сестра не смогла защитить Асгард, и я иду на неё войной. Мне нужны люди, которые против того, чтобы народы просто так искоренялись, во имя «тестов ядерного оружия».

Алекс и Уилл с непониманием переглянулись.

— Что происходит? — спросила Старк, — Кто ты такая?

— Фрида Локисдоттир, законная королева Йотунхейма, принцесса Асгарда, знакомая твоего парня, предотвращаю войны, побеждая их, — уверенно говорит девушка, не выдав ни единой эмоции на лице. Алекс кивнула, словно что-то поняла.

— Как тебя сюда занесло? — Уилльям, кажется, вовсе позабыл, что было ровно минуту назад. Алекс окутала грусть и ревность.

— Я уже сказала, — она коснулась руками плеч, опустила глаза и произносила каждое слово, не двигая челюстью через приоткрытые губы. Её кожа из темно-синей становилась мраморно белой, без единого изъяна, словно у древнегреческой статуи, — Моя сестра не сберегла Асгард. Бомба взорвалась прямо над дворцом, и больше я ничего не знаю. Но подозреваю, что отец мертв, и дядя тоже, а значит, меня ничего не остановит. Я поклялась, что если хоть одно стеклышко треснет, пока она правит Асгардом, я её убью. Мне нужны люди на моей стороне — те, кто против безумия, против того, чтобы виновные оставались безнаказанными. Уилльям, ты все ещё идиот, раз каждое слово тебе приходится разжевывать.

Алекс скрипнула челюстью и чуть нахмурилась. Никто, кроме неё, черт возьми, не может называть Уилльяма Пьетро Максимофф идиотом. Юноша лишь усмехнулся, и вставив руки перед собой, неловко начал:

— Остынь, Фрида, таких людей куча, почему ты пришла ко мне?

Блондинка закатила глаза.

— Твоя магия сильнее, чем у неё. Вместе мы её уничтожим. И я взойду на трон Асгарда, так же, как на трон Йотунхейма много лет назад. Вместе с ней уничтожим и тех, кто против меня. Уилльям, ты же на моей стороне? — на мгновение глаза Фриды сверкнули алым, и Александра, заметив это, затряслась. Уилльям переглянулся с Лекси, та стиснула зубы и опустила руки, чтобы сплести его и её ладони. Фрида смотрела на них с незаметной завистью — столько доверия и тепла в каждом движении у влюбленных она видела в последний раз на балу, когда были живы её родители, и танцевали рядом с пустыми лицами, пустыми душами, словно пламя свечи пляшет во тьме прежде, чем затухнуть. А затухло оно в тот самый день, когда погибла её мать. И больше, если верить слухам, её отец так ярко не горел — словно умерший пару месяцев назад Сириус, — Я пойму, если ты откажешься. Никто не хочет брать на себя ответственность за тысячи смертей. Особенно когда тебе есть, ради чего жить. Но… Войне, любой, на это все равно. И этой войне тоже.

— Мы идем с тобой, — с пониманием давит из себя Уилл. Фрида одобрительно кивает, и вновь щелкая пальцами, чтобы перевоплотиться в воительницу, окрасив свою кожу в синий, глаза — в красный, и облачившись в полностью черные, легкие доспехи, с огромной полярной звездой на груди. Алекс не могла не отметить, что в Фриде слишком много пафоса, но тут же покачала головой, вспомнив, что она, как никак, королевна, и имеет полное право быть не скромной.

— Тогда готовьтесь. Нападаем вместе с моей армией сегодня утром, на рассвете. Надеюсь, мы все вернемся живыми.

* * *

Сосредоточенно и устало, Кэрри создавала руками маленькие розовые молнии, пуская их от пальца к пальцу в ладонях. Локи смотрел на это, чах, лежал обездвиженный, не в силах что-то сделать, чтобы помочь ей — мог только направлять словами: «левее», «правее», «напряги и резко расслабь пальцы, произнося в голове…». Виктор покорно стоял за дверью, на случай, если Кэрри вновь перестарается и потеряет сознание. Маленькая молния ударила по стеклу в комнате, проделав в нем ювелирно круглую маленькую дырочку. Королева дернулась, прижала кулаки к груди и отпрыгнула. Локи тяжело вздохнул и закрыл глаза.

— Что-то не так, Кэрри… И я не могу понять, что. Чувства притупляются. Я теряюсь… Не могу прочувствовать тебя.

Кэрри вздыхает и кладет руки на колени, поправляя малиново-золотое платье, а следом — диадему на голове. Она смотрит на сгущающиеся краски неба, что точь-в-точь как в её видении. Она сжимается, чувствуя, что тот день, в который её проткнут тысячами копий, всё ближе. И это вместе с ней чувствует и Виктор.

— Я пойду, — кивает Кэрри, и не смотря в глаза отцу, удаляется из комнаты.

Локи тяжело вздыхает, и прислушивается, как свистит ветер, рвущийся в окно. В комнату громко заходит Тор, хлопает дверью и закрывает дыру красной тряпкой. Бросая взгляд на младшего брата, некогда царь громко кашляет и осматривает его с ног до головы — беззащитного, обездвиженного, холодного и испуганного. Стиснув челюсть и похрустев шеей, Тор прищурился и прохрипел невнятно:

— Ты вообще расклеился… Зато того мальчонку спас. Герой, ничего не скажешь, — Одинсон сел на край кровати и взял брата за руку. Она словно ватная, не шевелится, никак не реагирует на прикосновения. Локи словно живой труп, сердце которого бьется из последних сил.

— Насмехаешься?.. — сипит Лафейсон, отводя взгляд в окно, за которым всё настолько серое, что кажется, он находится в черно-белом кино, которое вот-вот перекроет помехами и прервется.

— Ни разу, — опускает глаза Тор, берет брата под руки и поднимает его выше на подушке, чтобы дышать стало легче, и он мог смотреть ему в глаза, — Это её след… Я не могу тебя за это осуждать. Я понимаю тебя, так что все хорошо.

Локи хмыкает и вместо того, чтобы поднять уголки губ в ухмылке, за которой, обычно, скрывается боль, он опускает их ещё ниже, и делает настолько глубокий вздох, насколько может.

— Мне хуже, — отрезает принц, медленно моргая и поджимая губы, — Намного… Мне кажется, скоро я с ней встречусь, — и он закрывает глаза, шумно выдыхая и мгновенно засыпая. Тор прижимает пальцы к его шее, и чувствует, как стучит пульс через белую тонкую кожу. Он облегченно выдыхает. Надолго ли?

Тем временем, Кэрри не находит себе места, и, закатив глаза так, что видны только белки, слышит всё, о чем её отец и дядя говорят, и из глаз вместо слез льются тонкие струйки крови, отчего девушка вскрикивает, взмахивая массивной прической, и складывается вдвое. Виктор хватает её за плечо и резко оборачивает к себе, а потом, раздраженно фыркнув, вытирает кровавые следы с румяных щек. Он плотно прижимает большие пальцы к её вискам, чтобы успокоить, и у него это, как всегда, выходит — девушка никак не блокирует чужую магию. Лучшая её защита — это нападение, и если ей надо, она уколет так больно, как только может. Делая глубокий вдох и замирая, Кэрри открывает глаза и смотрит на Виктора, и понимает, что вернулась к реальности.

— Ты перенапряглась и у тебя из глаз шла кровь, — как всегда равнодушно изрекает Виктор, — Ты все еще не контролируешь себя, Кэрри. Я знаю, что грядет… Если ты не научишься себя контролировать, то потерпишь поражение.

Девушка рычит:

— Виктор, я знаю, что я гиперэмоциональна, не надо напоминать об этом каждый чертов раз, — она морщит ном и слишком мило злится. Скрывает за этим страх и тревогу. Виктор давно это заметил и старался сохранять равнодушие, как он и обещал, начиная обучение у Стивена Стрэнджа, но сейчас понимал — не может. Не может оставить её совсем одну, ведь она и так поглощена одиночеством, брошена и оставлена всем, что было её нитями с жизнью. Она не покидает Асгард, готовится к апокалипсису, который может быть фантазией или галлюцинацией, она живет не в своей тарелке, словно в чужой коже, — Ты равнодушный, циничный и… И… И… — она хмурится и разбивает каменную статую у себя за спиной, чтобы никому не навредить.

Юноша смотрит на неё и берет за руку, бросая всё на самотек. Он не чувствует себя Виктором Стрэнджем, он чувствует себя глупым неумелым мальчишкой, который наступает на грабли своего отца прямо сейчас. Кэрри смотрит на него, как на идиота, но руку вытащить не пытается, и всего лишь недовольно рычит, колет его волшебной иглой в самое сердце, но так легонько, словно играя на пианино, на его чувствах. Она не любит его кудри, его раздувающийся оранжевый костюм, его руки, что словно у недалекого мальчишки-подростка дубовые и неумелые, не любит то, как он ведет себя с ней, искренне желая, чтобы он её хотя бы ненавидел, осмелился возненавидеть королеву Асгарда, и это было бы, черт возьми, более справедливо и романтично, чем его равнодушие. Изо всех сил она сдерживается, чтобы не отвесить ему сильную пощечину, пока не понимает, что не может — впервые за те годы, что она знает Виктора, он взял её за руку. Такой недоступный и пустой, впервые что-то проявил. К ней вообще кто-то впервые что-то искренне проявил, и чувствовала это Локисдоттир каждым волоском своего тела, на кончиках ресниц и мурашкам на коже.

Мирясь с тем, что сильнее, чем сейчас, её уже ничто не унизит, королева разрушающегося на глазах королевства берет его за пальцы своими, длинными и холодными. Она прикрывает глаза и представляет самое непристойное, что только может себе позволить, забывая обо всем на свете, просто желая отдаться одной мысли, что как паразит застряла в ней на многие годы, и кажется, вот-вот отомрет. Кэрри сжимает ладонь Виктора, жесткую, загорелую, и встает, поправляя платье, смотрит на него понимающими глазами и ведет за собой. Они медленно идут в глубь замка, в самый подвал, кажется, спускаясь по пыльной винтовой лестнице, кашляют и кажется, оба понимают, что настало время быть откровенными друг с другом, и за пару минут нагнать те года, что они растратили впустую.

В подвале стоит небольшое пианино, покрытое плотным слоем пыли. Кэрри выставляет руки перед собой, расправляет пальцы с огромным количеством золотых колец, и вся пыль поднимается в воздух, летает в нем, словно снег в ночи. Тонкая струйка белого света пробивается через дыру, в которую проскальзывал голубоглазый кот. Кэрри безмолвно садится перед пианино, открывает крышку и затаив дыхание, жмет пальцами на пыльные клавиши. Она закусывает губы, когда ошибается, но это не меняет того, что музыка, которую она играет, не похожа ни на что другое, она мелодична и насыщенна, полна эмоций, полна её самой, полна того, что таится внутри неё. Виктор задумывается о том, что когда-то давно, она уходила ночами из спальни и не приходила в неё до утра, на завтраке напевала какую-то уж больно ритмичную мелодию, которая ближе к концу всё спокойней и спокойней, а потом вновь, словно раскаты грома, становится чем-то резким и грохочущим, беспорядочным, а сразу после таких качелей превращается чуть ли не в гаммы. Юноша чувствует, что в этой музыке, которая рождается под пальцами Локисдоттир младшей, сокрыты все её эмоции, все её чувства, её горечь и сладость, любовь и ненависть, что пряталось за заслонкой. Это — её откровение, её реквием, её гимн. И Виктор — первый и последний, кто услышит эти чарующие и пьянящие, будто ликёр, звуки, он единственный унесется в дебри её души прямо сейчас, окажется в её душе, словно в райском саду. Никто за всю жизнь ни разу не слышал это, и вот, сейчас, они оба здесь, она — играет, а он — слушает, и кажется, впервые в жизни дает волю самому себе: Виктор плачет. Искренне. Не может дышать и видеть что-то перед собой. В его голове только музыка и Кэрри Локисдоттир, королева Асгарда и та, кто играет на струнах его души.

— Это… Это волшебно, — трепещет сердце парня, когда её пальцы задерживаются на низких нотах и больше в комнате не раздается ни звука. Девушка тихо закрывает крышку пианино, встает перед Виктором в полные рост, и склонив голову, говорит:

— Я написала эту музыку сразу после того, как моя сестра покинула наш дом. Я чувствовала предательство и одиночество. Родители просто бросили меня в этот омут… Я не чувствовала от них поддержки. Ни от кого. Всё это время у меня был только ты — скованный, замкнутый, как пустышка. А я повелась на тебя, словно ты «Плацебо». Думала, спасешь… А ты только губил. И вот, сегодня, ты осмелился выпустить свою гнилую кровь наружу. И я выпустила тебе свою.

Виктор жалобно взглянул на Кэрри, положил руку ей на щеку, и приблизился к губам, прикрыв глаза. На щеках девушки появились слезы. Она зажмурилась и нехотя оттолкнула своего учителя.

— Нет, Вик, — она мотала головой и почесала ног ребром пальца, — Я не буду причинять тебе боль тем, что не оправдываю ожиданий. Я не спасла сестру, не спасла мать, и теряю отца… И тебя тоже потеряю. Извини, но… У нас не будет первого и последнего поцелуя. Мы не проснемся вместе в кровати голые и смущенные, не потанцуем на нашей свадьбе, у нас не будет детей. Я не твоя цель, не твоя мечта. Я просто не твоя. Прости, но Один распорядился иначе.

— К черту Одина, — рычит Виктор, не сдерживая эмоций, и берет её за руки, — Я люблю тебя!

Кэрри улыбается и мотает головой, пока из раскрасневшихся глаз текут холодные слезы. Она аккуратно выпутывает свои руки из его.

— Не любишь… — она открывает глаза и намеренно делает свою кожу синей и холодной, глаза красными-красными, словно игристое вино в свете свечи, — Я чудовище.

Виктор качает головой и вытирает слезы с её щеки.

— Прекрасное чудовище, — они оба улыбаются друг другу, и Виктор целует её в висок, отчего её кожа вновь становится розовой и чистой, теплой, как рассветное солнце, и мягкой, как шелк.

— Спасибо тебе, — говорит Кэрри и обходит его, поднимается по винтовой лестнице на верх, оставляя и хороня всё, чем дорожит, в этой комнате в подвале: собой и Виктором, и она искренне считает, что так будет легче.

* * *

Сиреневое солнце рассвета своим светом придает волосам Фриды странный, какой-то сине-черный цвет, а её кожу делает блестящей, словно у куклы. Её грудь опускается и поднимается под доспехами, она тяжело и часто дышит, надо признать, жутко нервничает и переживает, но в то же время понимает, что она — последнее зерно разума в Асгарде, спаситель, тот, кто должен заставить всех мертвых встать и сражаться на её стороне. На второй план отошли чувства, месть и гнев, осталось только одно — долг.

Она окидывает взглядом копье, что уверенно держит в левой руке, и узорчатый щит в правой, она запрокидывает голову в небо и глядит на рассветное небо, ждет лучей солнца и завидев их, поворачивает голову вправо — смотрит на Алекс и Уилла, что последовали за ней. Рыжая держит свой красно-золотой шлем в руках, а потом смотрит на королеву Йотунхейма, чья кожа постепенно окрашивается в синий, и надевает шлем. Уилльям поправляет датчики контроля на костюме, что собрал для него брат — больной на голову, но гений, — и впервые в жизни не прячет лицо. Эго Фриды ласкают мысли о том, что они доверились ей. Что много людей не хотят мира с войной. Что за её спиной стоят не только йотуны, уставший он битв, но и ваны, и куча, куда мидгардцев. Она уверена, что сегодня она превратит Асгард с пепел, если они сами не сдадутся. А иного исхода быть и не может.

Ударяя копьем по земле, королева вызывает легкую дрожь, что пробегает по защитному куполу Асгарда, который похож на разбитую яичную скорлупу, и во всю глотку орет:

— Воины! На позиции! — её голос ни разу не срывается от такого крика. Когда те, кто должен быть в воздухе, взмывают вверх, Фрида расправляет крылья — черные, как ночь, точно вороньи, такие же, что на своем костюме, созданном больше для забавы, чем для дела, носила её мать. Он не был способен её защитить, и именно поэтому она сама же положила ему конец. Что сейчас сделает и Фрида с Асгардом, который не может сам себя защитить.

Армия Асгарда сползается, как муравьи на кусок гнилого яблока, к краю купола. Во главе них — Тор, что весьма удивляет королеву Йотунхейма. Неужели её сестра решила оставить всё просто так, или сама погибла во время вчерашнего взрыва? В таком случае, это послужило бы ей неплохим уроком, но к сожалению, она уверена — Кэрри где-то там и жаждет победить эту войну.

— Фрида! Королева Йотунхейма, принцесса Асгарда, известная как та, кто предотвращает войны, побеждая их, — горланит Тор, держа в руке свою секиру, которая за годы стала выглядеть, как дешевый топор, — Отступи, пока не поздно, дитя, — он рычит и ревет, пока армия возится и готовится к атаке в любой момент, — Никто не хочет того, что ты затеяла. Иди править своим королевством. Наши же дела оставь нам.

— Извини меня, дядя, но, к сожалению, моя сестра осмелилась оскорбить меня на похоронах нашей матери, а я поклялась, что если это повторится, и хоть одна невинная душа погибнет из-за её халатного отношения к безопасности собственного народа, то я нападу на Асгард, уничтожу её, и буду восседать на троне двух королевств. Если можете — остановите меня, если нет — отдайте Кэрри, я снесу ей голову, и тогда всё обойдется без кровополития.

— Ты обезумела, дитя, — рявкает Тор, после чего Фрида недовольно рычит, взмахивая механическими острыми крыльями.

Из толпы слышится едва различимый женский писк, и через шеренги и колонный солдат к регенту подбирается знакомая светловолосая девушка. Взгляд Фриды падает на неё, и она замолкает, смотря на неё не без интереса. Это Ария…

— Фрида! — кричит что есть мочи она, — Останови это безумие, прошу! Погибнут дети! Погибнут люди! Погибнут все те, у кого есть шансы на жизнь! Прошу, умоляю тебя, останови это! Я не хочу смотреть на то, как ты уничтожаешь то, что тебе дорого… Я не хочу лишаться дома. Фрида…

— Ты бы в любом случае осталась без дома, Ария, — перебивает свою возлюбленную Фрида, доставая меч из ножен, — С такой королевой можно и голову потерять… — она усмехается, а Ария падает перед ней на колени, магией развеивая небольшой участок купола:

— Остановись! — визжит она и с неё спадает капюшон, — Клянусь, Фрида, клянусь, Асгард будет цел и будет стоять ещё тысячи лет… Только не убивай никого, прошу, милая! Прошу!

Не задумываясь, Фрида замахивается, и делая поворот вокруг своей оси, не без труда отрубает Арии голову. Она отлетает, и лицо блондинки с ужасом смотрит на армию йотунов с земли. Брызги крови на лице Фриды стекают вниз, на шею, и она бросает уверенный, холодный, точно не человеческий взгляд на Тора, который стоит, словно скованный в ужасе. Глаза Фриды блестят красным, девушка убирает труп с дороги ногой, не моргнув и глазом, словно это обыденное дело. Она чувствует, как кровь стынет в жилах у неуверенных и испуганных до смерти рядовых, и ей это нравится.

Тор немедленно отдает приказ атаковать, и две толпы несутся друг на друга, пока между ними растворяется в золотые блестящие огоньки купол. Асгард утратил границы с Мидгардом. Фрида раз за разом пронзает воинов мечом, окрашивая доспехи, крылья и копье в кроваво-красный. Её глаза наполняются кровью, в них пляшут черти, безумие, Фрида не похожа на ту наивную девочку, которую облили водой, проявив настоящую сущность всему миру, она — та, кем её называли, и гордится этим, словно это её единственное достижение, её самая большая награда. Королева получает неописуемую дозу удовольствия, когда Уилльям разрывает на куски очередного толстого идиота, что валит её на землю, а Алекс отстреливает половину головы тому, кто стоял за спиной черно-красного, обезумевшего ангела.

Совсем трусливых одолеть легко, даже не прилагая усилий, и та кровавая баня, что поглощает Асгард, становится будто местом поражения каким-то опасным вирусом под названием «паника», в котором Фрида чувствует себя просто превосходно. Тор совсем пропал из поля зрения, и это, кажется, только ей на руку — страх, адреналин, заставляют её голову отключиться, и только руки умело работают, уничтожая противника за противником, добавляя ей силы и желания драться всё больше и больше. В такие моменты Локисдоттир чувствует себя Аресом, всадником апокалипсиса, самим воплощением войны и смерти, правосудием и настоящей богиней, единственной в мире, способной постоять за него же. Взмахивая копьем, она откидывает сразу нескольких врагов, и без помощи Уилла убивает их, замораживая и разбивая кубы льда, от которых остается не столько осколков, сколько крови, и её глаза становятся всё более багровыми, словно у дьявола. Сглатывая слюну, девушка чувствует, как что-то бьет её по шее со спины, и успевая развернуться, она пронзает воина в золотых доспехах прямо в голову, после чего отбрасывает копье острием в коня и наездника, достает из ножен меч, уже изрядно перепачканный кровью, и без разбору прорубает им путь ко дворцу, чтобы найти сестру, и расправиться уже с ней.

Несколько голов у её ног, и вот, она у ворот — перестроенных, переделанных, но таких же, как и в день её рождения много лет назад. Облизывая окровавленные губы, Фрида быстро попадает внутрь дворца, и тихо расправляется с охранниками. Черт знает, что несет её в тронный зал, быть может, следы крови, а может, что-то ещё, какое-то странное предчувствие, жжение выше груди и ниже лица, что-то, что заставляет её адски улыбаться, на разжимая челюсти. После каждого её шага, кровь, на которую она наступает, остается при ней. Она чувствует её тепло, её легкость, и точно теряет рассудок, когда момент свершения её долга всё ближе и ближе.

На троне пусто. Фрида с непониманием смотрит на него, шумно отбрасывает меч, и складывает крылья за спиной. Руками королева вытирает кровь с лица, а после слышит знакомый голос:

— Не меня ищешь? — Кэрри вальяжно идет к ней навстречу в белоснежном платье, и Фрида оборачивается дико, словно голодный шакал на запах крови.

— Ох, сестренка, — говорит Фрида, поправив волосы, — Думала, что вправлю тебе мозги. Что ты справишься с королевством. Верила в тебя. А ты… Допустила такое, убив тем самым нашего отца и мое доверие к тебе.

— Ты сама кричала, что мы тебе никто. Так зачем пришла? — она согнула руки в локтях, и показывая пальцами какие-то знаки, притягивала к своим рукам куски колонн, пола, все камни, что были рядом.

— Защитить тех, кого люблю, — Фрида подняла в воздух струи крови, и они свернулись вокруг неё дырявой сферой, после чего она повернула руки и сделала их твердыми, как миллионы клинков, собираясь вонзить в тело Кэрри, но та успела сделать щит из груды камней, и острые стрелы ударились о него, испачкав кровью и стекая на пол, мерзко и гадко.

— Ты не умеешь любить. Ты монстр, Фрида.

— Что ты сказала?

— Ты — монстр!

Блондинка усмехнулась и наклонила голову вбок:

— Так ты такая же, — спокойно изрекла девушка, после чего прижала одну руку к себе, а другой притянула к себе капли крови, что острым дождем обрушились на сестру, которая, пусть и пыталась их отталкивать, уже была ранена.

Фрида расправила плечи и сделала из пальцев когти, а потом взмахнула одной и за ней потянулась волна из крови, плотная, твердая, и накрыла Кэрри с головой, сжигая её кожу, раня веки и заставляя задыхаться. Королева Асгарда не с первого раза могла её отбросить, и надеялась, что попадет комом энергии, что выпустила вместе с кровью из своего тела, задеть ничего не подозревающую сестру, которая уже праздновала победу, но Фрида умело отбилась от него щитом. Прощупывая каждое слабое место сестры, она безжалостно наносила новый и новый удар, дразнила и измывалась над ней, иногда покалывая льдом, а иногда и обсыпая льдом, заставляла её падать и вставать, не давала и разу ответить, а если и давала, то тотчас же кувыркалась и перепрыгивала из укрытия в укрытие. Она раскатисто смеялась, когда сестра попадала по ней, но не подавала виду, что ей больно или она что-то себе повредила — любая рана тут же затягивалась, как затянулось бы сейчас что угодно, и душевная рана в том числе.

Кэрри изрядно утомилась, и уже из последних сил совладала с сестрой, с её раскатистым безумным смехом, с её дразнилками и уклонами, с этой кровью на лице, принадлежащей всем тем, кто сейчас там, борется непонятно за что просто потому, что Фриде так захотелось. Власть сделала её безумной — может, и правильно, что она не заняла Асгардский трон. Кэрри хватает и сжимает магией огромный кусок колонны, и бросает в ту сторону, где должна быть Фрида, но её там не оказывается, а дворец трещит по швам. И для брюнетки это словно глоток свежего воздуха — она находит в себе силы улыбнуться, осознавая, что этот день они проводят вместе, под руинами некогда величайшего королевства. Фрида взглянула на потолок, и на голову ей упал небольшой камень. Она вспомнила, что отец говорил по этому поводу — только существо, по силам равное самому Лафею, может уничтожить этот дворец. Кэрри впала в безумие. Фрида испуганно, впервые за все время выходит из-за колонны, и видит, как сестра смеется, закатив глаза. И явно что-то нехорошее заставляет Фриду успокоиться. Её глаза вновь окрашиваются в голубой, кожа становится ещё белее, чем до этого. Её окутывает неистовый страх, и что делать, она не знает.

— Эй… — испуганно бормочет королева Йотунхейма, робка шагая навстречу к парящей над полом сестре.

— Знаешь, Фрида, мы должны погибнуть вдвоем. Как настоящие сестры, так? Как семья… Мы же… Семья… А ты пришла защитить тех, кого любишь… Но вместо этого убиваешь их…

— Успокойся, — уверенней говорит девушка, — Прошу тебя, угомонись. Спустись и мы поговорим… Сможем править вместе. Я буду с девушкой, а ты с Виком, мы будем лучшими королевами, Кэр. Прошу тебя, остановись и мы поговорим! — надрывисто говорила Фрида, незаметно проверив, насколько далеко от неё кровь.

Кэрри моргнула и опустилась на землю. В её сердце словно зажглось доверие и тепло, она поверила словам Фриды. Она вспомнила, как они шили друг другу кукол, как учились вместе языкам и этикету, как поддерживали друг друга, были рука об руку. Как клялись быть вместе до конца, несмотря ни на что. И все мысли о том, что старшая сестра — предатель словно улетучились. Кэрри кашлянула, сделала пару шагов навстречу сестре и заплакала, искренне, с трепетом в сердце.

— Давай… Иди сюда… Я тебя обниму, милая… — говорила Фрида с добротой смотря на сестру.

— Знаешь… Знаешь, ты в чем-то права… Папа жив, Тор жив, они нам помогут… Мы построим лучший Асгард… Будем путешествовать… Ох, Фрида, — и Кэрри бросилась ей в объятия, как мышка в мышеловку.

Фрида достала клинок и воткнула ей в спину так, что он выглядывал у неё между грудей. Кэрри затряслась и посмотрела вниз, не успев ничего сказать, она поперхнулась в своей крови, и не сказала больше ни слова. Её труп бездвижно упал, и лужа крови под ней расползалась с каждой минутой. Королева Йотунхейма отпрянула, заправила волосы за ухо, а потом облегченно выдохнула, присела перед сестрой и закрыла ей глаза.

— Прости, но… Так надо. Передавай маме, что я скучаю.

Чувствуя себя омерзительно, Фрида пыталась переварить, что происходит. Она смотрела в пол, который был залит кровью, она посмотрела на свое отражение, и попыталась перебороть страх перед самой собой. Всё, чего она хочет сейчас — найти папу, увидеться с ним, как с последним самым дорогим человеком, что остался в живых. На дрожащих ногах, Фрида шла по огромным, растрескавшимся коридорам, обнимая себя за плечи, осматривая портреты, висящие на стенах, с которыми когда-то разговаривала, о судьбах, изображенных на них грезила, а сейчас — молится, чтобы это оказалось сном. Она старается не заглядывать в окна, избегая глазами те горы трупов, которыми обложена земля, не рассматривать изуродованные, с испуганными глазами, разинутыми ртами, лица. Фрида хватается за голову, когда заходит в белый коридор в крыле. Где когда-то была спальня её родителей. Она маниакально раскрывает все двери, срывает их с петель и бросает в стены, будто это сделает ей легче, успокоит её и угомонит дьявола, что засел внутри неё, и хватается за её разум в любую удобную минуту.

Одну из дверей Фрида открывает, на удивление, спокойно. Она вглядывается в комнату, видит красный платок, что закрывает дыру в стекле, видит кучу лекарств и стопку писем на столе, узнает мамин туалетный столик, видит знакомый шкаф, и тихо заходит в комнату, не сразу замечая парализованного отца, что лежит на кровати и кажется, не подает признаков жизни. Девушка тут же бросается к нему, садится рядом, вытирает кровь с лица и тела, насколько это возможно сделать, ударяясь о судороги в пальцах, головную боль и бабочки в животе. Она не верила, что когда-нибудь увидит своего отца. Не верила, что он захочет её видеть — но он видит.

— Пап… — Фрида нежно касается ладонью его щеки. Локи просыпается, и через ресницы смотрит на дочь.

— Элис?.. Солнце… — лепечет он, а Фрида раскрывает рот, не в силах что-то сказать, — Ты пришла ко мне? Я соскучился… Знаешь, за те годы, что тебя нет, случилось столько всего страшного… Я не могу без тебя. Я чахну и погибаю просто так, без причины. Я затух в тот же день, что и ты… Надеюсь, тебе хорошо в раю… Или куда вы там отправляетесь? Черт его знает… — Фрида не может его перебить, не имеет права. Поэтому просто слушает, гладит его лицо, — У тебя таки красивые голубые глаза… И волосы… Ты сама чистота и невинность… Любовь моя… Я не могу без тебя… Пожалуйста, если это ты, то забери меня к себе. Я не могу жить без тебя… Я не хочу, Элис. Если это ты, слышишь, то… Забери меня. Я устал и соскучился… Я не вижу дальше смысла без тебя, любовь моя… Я перечитывал твои письма. Писал тебе новые. Каждый день… Это безумие. Знаешь, мне кажется, я действительно ценю тебя больше всего на свете… Я без тебя — ничто. Я не хочу быть ничем. Прошу тебя, милая… Молю… Давай останемся вместе на веки? Я люблю тебя, Солнце моё… Пожалуйста… Оставайся… Навсегда… — последние слова он выдыхал, все время смотрел в никуда, и кажется, видел в Фриде свою Элис.

Девушка хмурилась, и когда отец закрыл глаза, то легла ему на грудь, и заплакала, громко-громко и надрывисто, будто желая, чтобы её услышали.

* * *

Даже спустя много лет Париж восхитителен, и Алекс не может не замечать этого, когда смотрит на брусчатку под ногами, когда смотрит на эти старые кирпичные домики, когда чувствует аромат булочек и вереска, видит цветущие персики и вишни. Франция не меняется никогда, и именно этим постоянством она приковывает — словно застревает во времени, прячется где-то вне остального мира. Томас и Сара словно маленькие дети — постоянно носятся и улыбаются, кажется, забывая зачем приехали в Париж: здесь в последний раз видели Фриду Локисдоттир буквально вчера, играющей на скрипке у клуба «Septième ciel». Уилльям же наоборот был слишком сосредоточен и занят, чем нереально раздражал всех, и из-за этого даже пару раз получил по лицу от Александры, которая, по каким-то таинственным причинам, вела себя раздражительно в последнее время.

— Что там, Том? — спрашивает Уилл, пока Алекс влюбленными глазами наблюдает за каждым зданием, мимо которого они проходят.

— Если верить этой штуке, то она живет в этом переулке. Тут есть небольшая сцена для уличных музыкантов, а разу за ней есть и подъезд. Навестим её?

— Да, а потом доставим Тору, — буркает Уилльям и смотрит на Алекс, которая явно потерялась где-то в своих мыслях, и идет, смотря уже не на дома, не на небо, не на персики, а куда-то мимо всего.

— Лекси, ты в порядке? — наклоняется Уилльям.

— Что с ней будет после того, как мы доставим её в Асгард?

— Её казнят, — накусывая круассан, говорит Сара, поворачиваясь к Алекс и Уиллу.

Алекс становится не по себе, и она заметно ежится прямо внутри джинсовой куртки Уилла, что он заботливо накинул на неё ещё квартал назад.

Дом, в котором, по идее, должна жить Фрида, старой постройки, и кажется, что он вовсе доисторический. Подъезд темный, с холодным зеленым светом и резными перилами, без лифта и кучей квартир на одной площадке — где-то пять или шесть, не поймешь. Последний, третий этаж, выглядит как большой чердак с низким потолком. Дверь в квартиру обита черной кожей, на которой явные следы царапин — Фрида не первая жительница этой квартиры, и очевидно, что не последняя. Уилл без проблем выламывает дверь, а Томас быстро оббегав всё. Что за ей, убеждается, что она безопасна. Со словами о том, что они будто совершают ограбление, Том открывает дверь настежь, и они все заходят в холодную квартиру с темно-зелеными обоями. В спальне болтаются сиреневые шторки, через открытую форточку в квартиру залетает бабочка.

Сара садится на кровать, надевает очки, заправляет короткие темные локоны за уши, открывает ящик в прикроватной тумбочке и осторожно лезет туда, находя стопку писем.

— Узнаешь? — спрашивает она у Уилла. Тот берет один из конвертов и читает:

— Для Э. Р. От Л. Л. «Никогда не предам тебя». Это письма Локи к Элис. Она и их забрала. Надо бы доставить Стиву, или Тору, или…

— Или оставить между ними, — буркает Томас, пихая брата в бок.

Алекс тихо ходит по квартире и забредает на кухню: хлебница, черная ваза с увядшими белыми тюльпанами, какая-то старая книга, если присмотреться, открытая на форзаце, где обведено «перевод на французский Э. Роджерс», резные черные стулья из прутьев, на которых, наверное, неудобно сидеть. На столе белая кружевная скатерть, испачканная сгущенкой и джемом, которые уже засохли. На книгу тихо и бесшумно, словно пушинка, садится бабочка морфо — лазурная, как Северное море. Старк плюхается на стул и обращает внимание на чернильницу и бумагу — немного потертые, в кофейных и жирных пятнах. Неужели королева такая неряха? Она берет в руки письмо и читает его не без интереса.

— Уилл! Том! Смотрите, что нашла! — восклицает Алекс минут через пять, сложив письмо вдвое в своих руках.

* * *

— Это всё, что нашли? — хмурится Тор, поглаживая седину своей бороды и вглядываясь в тоненький, как мыльный пузырь, листик бумаги, который разорвется, стоит на него подуть.

— Клянемся, мистер Одинсон! — уверенно тараторит Сара, хотя скрыть ложь ей всегда удается плохо. Томас качает головой:

— Ещё нашли их переписку, — дополняет Максимофф.

— И? — спрашивает король, раздраженно выдыхая.

— Решили оставить это между ними, — девушка поправляет подол платья, теребит юбку в руках, всё, лишь бы не попадать под его тяжелый взгляд.

Тор вздыхает и отмахивается рукой, чтобы гости из Мидгарда удалились в свои покои. Он встает с трона, и хромает до своих покоев, в которых, несмотря на то, что уже далеко за полдень, мирно спит Брунгильда. Он садится за стол, держа письмо прямо перед глазами, и зажигает свечу, приложив к фитилю палец, а после — тянется за очками и чуть склоняется над листом бумаги, уложив его на стол так, чтобы он точно не улетел.

С первых строк Тор видит знакомый почерк — почти такой же. На немного более дрожащий и скачущий, был у Элис, а значит, это письмо писала Фрида. Он уже заинтригован и зол на тех, кого послал на поиски Фриды, и где-то в глубине души надеялся, что она уже просто мертва, и именно по этой причине ему никто её не привел.

«Мой многоуважаемый и родной дядя, царь Асгарда, Бог грома, сын Одина, Тор,

Моё первое детское воспоминание — это то, как я лежу у мамы на руках, смотрю ей в глаза, она поет мне песню, а потом в соседней комнате что-то разбивается, и она тяжело вздыхает, говоря мне «твой дядя — слон». После этого я долго хихикала и хохотала. Тогда я ещё не знала, что всю свою жизнь пройду не по тому пути, о котором мечтаю. Просто потому, что я никогда ничего не роняла, никогда не мерзла, никогда не любила мужчину и никогда не любила корсеты так, как их любила моя сестра. Я хотела быть королевой, и была уверена, что всю жизнь у меня всё пройдет гладко. Но меня никто не принимал просто потому, что я такая, какая есть. Поэтому я спасла свою семью — потому что ты разбил вазу, а мама смеялась над тобой, пока ждала папу, а потом плакала, когда моя сестра чуть не погибла во время рождения.

Я слишком ценила и буду ценить свою семью, чтобы просто взять и забыть о ней. Пусть я и кричала, что у меня её больше нет — я была разрушена тем, что папа не смог спасти маму. Для меня это было шоком, потерей смысла того, что я делала. Но потом, я задумалась… Как сильно мой отец любит мою мать. Задумалась о том, что она погибла потому, что он слишком любил её, хотел приковать к себе, защитить, а она была не против, и в итоге… Именно это погубило её. Его любовь её убила. Мне искренне хочется умереть так же — в любви. Асы, что видели их тогда, говорили мне, что он пел ей ту колыбельную, что моя мама пела мне, а ей её пела её мать. Её мать была парижской скрипачкой, именно поэтому я переехала в Париж — в колыбель их любви, где родилась любовь моих бабушки и дедушки, где укрепилась любовь моих матери и отца.

Я верю в теорию переселения душ. Ты рассказывал, что Один обещал моим родителям, что они вечно будут вместе, и даже после смерти, когда-нибудь, их старые блудные души найдут друг друга в кромешной тьме всех девяти миров. Сегодня, когда я была на улице, я видела детей, совсем маленьких, до жути похожих на маму с папой. Наконец-то они в одном мире, и никаких преград между ними нет. Хотя Брунгильда предрекала, что мама попадет в земной рай, а отец в Вальхаллу. И они никогда не увидятся. Даже после смерти. Я верю в их любовь, в то, что они вместе сейчас, и я живу ради них, живу так, как мне хочется, потому что не хочу, чтобы меня осуждали как моих родителей за то, что они такие, какие есть.

Я познакомилась с одной девушкой — её зовут Лукреция Паркер-Джонс, и её мать и отец знали моих родителей. Вместе мы договорились объездить весь мир в поисках их следов, в поисках людей, что видели их любовь, любовь вопреки всему, любовь, которая никогда не закончится. Моя семья сейчас — это всё, что у меня есть, поэтому, дядя, я прошу тебя, ПОЖАЛУЙСТА, позволь мне увековечить их любовь в книгах, песнях, повестях, фильмах… Они должны жить в моем сердце и сердцах других людей. Должны быть счастливы. И я должна быть счастлива. Ради них. Ради того, чтобы быть живым доказательством того, что они любили друг друга настолько, что родилась я.

Я ошиблась. Оступилась. Много-много раз я оступалась. И мечтаю загладить свою вину. УМОЛЯЮ, позволь мне жить, любить и помнить их. Это всё, чего я желаю. Помолись за Кэрри. Найди себе преемника. Наладь со всеми отношения. Я клянусь тебе, дядя, что больше никогда не появлюсь в твоей жизни, если ты не появишься в моей. Я просто храню память о них. И ты храни. Тогда всё встанет на свои места, и мне кажется, люди станут добрее, хоть один, хоть два, но поверят в любовь и семью. Их любовь даст им надежду, как дает сейчас мне.

Надеюсь, это письмо попадет тебе в руки каким-нибудь образом, через сколько-то лет. Если ты это читаешь, значит, я делаю всё правильно. Счастья и мира Асгарду.

Целую,

Фрида Л.-Р.»

Тяжело вздыхая, Тор вытирает пот со лба, чешет бороду, и не раздумывая, подносит письмо к свече. Пусть будет так, как она желает — Локи и Элис не учили её врать.Примечание к частиВот такой вот финал♥

Прошу оставить отзывов! Работа проделана не малая, и хочется побольше ответной реакции, чем её есть сейчас. Люблю вас <3