Своя сторона (джен)

Азирафаэль устал. У него не было уже сил даже кричать. Они просто закончились, выгорели, вытекли до капли, как прежде выгорела гордость и готовность стойко терпеть боль, как можно дольше не позволяя демонам радоваться его стонам и воплям. Он больше не пытался бороться. Не старался отгородиться от медленно растворяющей его ненависти собственной, недоступной ему сейчас, благодатью. Не ждал спасения. Просто лежал, поджав колени к груди и уткнув в них лицо, бездумно слушая накатывающий со всех сторон многоголосый, пронизывающий до костей неумолчный стон проклятых душ. Он больше не пытался заслониться от него самыми лучшими своими воспоминаниями. Не было их больше. Ничего не осталось, кроме этой темноты, и холода, и бесконечного, милосердного в своем равнодушии одиночества. Даже боль — и та притихла, отползла прочь, сменившись тупой, вязкой, тягучей агонией, неумолимо пьющей из него жизнь, но слишком неторопливой, чтобы у него были силы хотя бы испугаться её. Азирафаэль не пытался сопротивляться ей. Из глаз неостановимо, беззвучно катились слёзы; у него больше не было стыда за них. Он сам был — расколотой клепсидрой, по каплям теряющей свою сущность, свою жизнь. Он больше не боялся этого. Спасения не будет — он знал это и был почти рад этому горькому осознанию. Он должен был просто дождаться, когда всё закончится.

У него, на самом деле, уже почти получалось. Теперь, когда вслед за надеждой ушла жалость к себе, а страх притих, сменившись смутным сожалением где-то глубоко внутри, это было почти легко.

Не так давно, когда ещё оставались силы размышлять, жалеть, надеяться на что-то, стыдиться чего-то — тогда, почти вечность назад, он решил для себя, что всё, на самом деле, не так уж плохо. Кроули не пришёл. Значит, всё-таки решил спасаться сам, осознав бессмысленность попыток вытащить из Ада самого Азирафаэля. Тогда, день-год-вечность назад, когда у него ещё были силы что-то чувствовать, он испытывал горечь. Совсем немного. Облегчения всё-таки было больше. Он не хотел, чтобы Кроули погиб. На самом деле, даже хорошо, что Кроули всё же остался демоном, не став таким, каким Азирафаэль порой, с надеждой и страхом, видел его. Это значит, что Ад не получит его. Азирафаэль мог бы сказать, что это его… радует. Если бы помнил ещё, что такое радость. Если бы оставались силы хоть на какую-то эмоцию, кроме усталого, уже почти равнодушного ожидания конца.

Когда с громким, нарочитым скрипом открылась запирающая его темницу дверь, он даже не открыл глаз. Ему было уже почти всё равно. Вряд ли может быть намного хуже. Даже если вернулся Хастур. Внутри вяло шевельнулся слабый отзвук страха: он помнил, какую боль мог причинять этот отвратительный, сам похожий на жабу демон. Шевельнулся — и притих, придавленный глухой, всеобъемлющей усталостью.

Кто-то вошёл в камеру. Или, вернее, кого-то с шумом втолкнули в неё. Азирафаэль не поднял головы. Это был его последний щит: безразличие, не спасающее от мучений, но с каждым часом всё лучше защищающее от ужаса скорой смерти. Он не будет сопротивляться. Даже если это Хастур. Даже если они пришли доломать то, что осталось от его крыльев. Даже если они придумали какую-то новую пытку. Он не будет бороться — и, возможно, они потеряют к нему интерес. Ему осталось недолго. Это просто нужно выдержать.

Тихий сдавленный стон от двери заставил его вздрогнуть и, сжавшись, крепче зажмурить глаза. По тусклому щиту спасительного равнодушия со звоном протянулась трещина. Резкая, неожиданно сильная боль толкнулась в сердце, с лёгкостью забивая своей остротой вязкую тупую агонию. Ангел плотнее сцепил руки, стараясь полностью свернуться в клубок. Не думать. Это всего лишь мираж. В конце концов, он в Аду, здесь для каждого найдётся его личный кошмар…

А спустя несколько секунд кто-то с шумом рухнул рядом с ним на колени, и знакомые, дрожащие руки неверяще обняли его за плечи.

— О, ангел… Что они с тобой сделали…

Щит хрустнул, раскалываясь целиком и сразу. Азирафаэль судорожно всхлипнул, потрясённо открывая глаза. Задрожал, не в силах поверить, не понимая, как это может быть, почему он здесь, если должен быть далеко, возможно, на Альфе Центавре, должен прятаться, пока есть время…

Кроули со сдавленным стоном, больше похожим на всхлип, рывком притянул его к себе, прижимая к своей груди. Трясущиеся руки бережно провели по спине, запнувшись там, где торчали под лопатками окровавленные обрубки крыльев. Азирафаэль услышал судорожный, прерывистый вздох, и сжался, боясь взглянуть своему демону в лицо.

— Ненавижу… — сдавленно прохрипел Кроули; Азирафаэлю сквозь прокатившийся по телу озноб вдруг показалось, что этой ненависти, одной её, хватило бы, чтобы дотла выжечь ад, весь, до дна. Она обжигала — но одновременно, странным образом, согревала, смывая склизкую плёнку окутывающей его Скверны.

— О, Господи, Кроули… — не веря себе, беспомощно пробормотал он, пряча мокрые глаза в воротнике щегольской чёрной рубашки. — Мой Бог, зачем, это ведь ловушка…

Кроули со свистом выдохнул.

— Тиш-ш-ше, ангел, — хрипло попросил он. — Я знаю. У меня ес-с-сть план. Я вытащу тебя отсюда.

— О, Господи…

Азирафаэля вдруг затрясло. Топкое безразличие исчезло, словно смытое штормовой волной. Сейчас он чувствовал себя почти так, как в самом начале, когда его только-только швырнули на каменный пол в этой тесной камере, а отвратительный демон с жабой на голове с жестокой ухмылкой наступил на панически дёргающееся крыло, материализуя в руке горящий тёмным пламенем меч. Он вдруг с отчётливостью понял, что всё кончено. Случилось то, чего он больше всего боялся, то, на что запрещал себе надеяться, молясь о том, чтобы у Кроули оказалось достаточно благоразумия, чтобы спасаться самому. Ему показалось, что под ногами раскрылась непроглядная пропасть, и он рушится вниз, увлекаемый всё глубже и глубже в беспросветное глухое отчаяние. Ему казалось, он кричит, кричит без звука, без голоса, захлёбываясь раскалённым воздухом и бессильно втягивая в сокращающиеся в агонии лёгкие смесь, которой по определению нельзя дышать.

А потом знакомые пальцы почти до боли впились ему в плечи, и он почувствовал, как его с силой встряхнули. Зубы громко клацнули друг он друга. Он подавился судорожным, вырвавшимся из груди против воли всхлипом… и понял, что снова может дышать.

— Тиш-ш-ше, ангел, — твёрдо прошипел Кроули, вновь прижимая его к груди. — Не надо так. Прос-с-сто доверьс-с-ся мне на этот раз, я обещаю, что больш-ш-ше не отдам тебя им.

Азирафаэль с трудом поднял голову и беспомощно взглянул на друга. Демон выглядел бледным и измученным, жёлтая радужка занимала полностью весь глаз, не оставляя ни малейшего белого пятна, а бескровные до серого губы были разодраны, словно он не раз и не два вцеплялся в них зубами, глуша крик. Азирафаэль хотел сказать, что всё не так, что это несправедливо — подозревать его в страхе за себя, когда Кроули ждёт неизбежная ужасная смерть в руках мстительных владык Ада…

Но отступившая было выматывающая слабость вновь навалилась на плечи, и ему больше нечего было ей противопоставить. Азирафаэль ощутил, как тёмная волна всепоглощающей злобы вновь начинает струиться в его душу — сперва тонкими ручейками, а потом всё мощнее, мощнее, и вот уже последняя хрупкая плотина в сознании скрипит, с трудом выдерживая этот страшный напор. Он с отчаянием осознал, что яростная лавина гнева и яростной жажды защитить, обрушившаяся на него от Кроули, на несколько минут отшвырнула прочь этот тёмный вал. Но теперь, казалось, стало ещё хуже. После этого сладостного глотка чистого воздуха выдерживать липкий ненавидящий шёпот проклятых душ стало не просто сложнее — невозможно. Словно вместе со вспыхнувшей и умершей надеждой в нём лопнула какая-то струна, до сих пор, незаметно для него самого, державшая его над самой кромкой трясины. А теперь отравляющая волна скверны навалилась на него с новой силой, отнимая жизнь и волю.

Азирафаэль он с почти беззвучным стоном вновь уткнулся в грудь Кроули, оседая в его руках. Демон тихо выругался. Осторожно, стараясь не задевать кровоточащие обломки крыльев, перехватил его под спину, укладывая на свои руки, словно в колыбели. Азирафаэль услышал тихий долгий шелест. А миг спустя отравляющее душу давление Скверны вдруг резко исчезло — разом, словно кто-то повернул вентиль. И измученного ангела начало мягко окутывать тёплая, мягкая сила, которой не могло, не должно было быть в этом царстве отчаяния и злобы.

Азирафаэль судорожно вздохнул, чувствуя, как почти болезненно поднялась его грудь, до отказа заполняя лёгкие спасительной энергией любви и заботы. Он потрясённо вцепился руками в рубашку Кроули, на миг испугавшись, что его забрали наверх, в Рай, а Кроули оставили одного внизу. Но почти тут же с беспомощным изумлением понял, что они всё ещё в там, где и были. Что эта тёплая, живая, целительная сила принадлежит не Небесам — нет, они давно уже утратили эту чудесную, всеобъемлющую энергию, растратили её по капле на следование замшелым заветам и равнодушную «любовь ко всему человечеству». Эта сила не могла быть подарком Небес. Она не принадлежала Аду, отрёкшемуся от Любви во имя Свободы. Она…

И Азирафаэль вдруг потрясённо понял, что это — Кроули. Это его сила, его душа. Его отчаянное стремление защитить и щемящая, вскипающая на глазах нежность. Это он заслоняет его от смертоносного дыхания Преисподней, не позволяя чужой глухой ненависти пить его силы. Он, тот, кого его бывшие братья с презрением называли демоном и исчадием бездны, сейчас без раздумий отдавал ему свет и тепло, которые давно были утрачены Небесами, проповедующими служение добру. И всегда это делал. Но лишь сейчас, почти досуха высосанный Адом, отсечённый от ангельской благодати демоническим ошейником, не способный больше держать щиты, призванные оберегать эфирных существ от «грязного», «тварного» мира — лишь сейчас он смог ощутить и принять этот согревающий поток.

Он медленно поднял голову — и со стыдом взглянул в тревожные, яростные глаза своего друга.

— О, Кроули… — беспомощно прошептал он, чувствуя, как чуть смещаются руки под его спиной, помогая ему держать голову. — Дорогой мой, как же ты смог…

Ответом ему была кривая, отчаянно-шальная улыбка на бледных губах.

— Не с-с-спрашивай, ангел… — устало прошептал он. — Поверь, ты не хочеш-ш-шь это знать.

Азирафаэль моргнул. Он хотел ответить… Но слабость — не та, выматыващая, высасывающая жизнь, а мягкая, почти приятная слабость властно охватила его за плечи, океаном зашумела в голове. Он почувствовал, как наливаются тяжестью веки и, проваливаясь в спокойный сон, услышал тихое, измученное:

— С-с-спи, ангел. Прос-с-сто с-с-спи сейчас-с-с… Я пос-с-сторожу.