Девушка и Снейп (гет)

Утром мы с Хельгой пошли посмотреть, как украшен замок. Мы проходили по коридору первого этажа, весело напевая «Carol of Bells», когда навстречу нам, недовольно щурясь, вышла миссис Норрис, кошка смотрителя Филча. Недолго думая, сияющая Хельга подхватила ее на руки и принялась гладить, приговаривая: «И кто это у нас такая красивая кошка? Кто такая милая кошка?» От избытка чувств Хельга чмокнула совершенно оторопевшую миссис Норрис в розовый носик. Кошка неуверенно мурлыкнула. «Мурлычешь, лапочка моя! Мне так жаль тебя оставлять, но мы еще не все посмотрели!» Хельга осторожно поставила кошку на пол. Кошка звонко чихнула и недоуменно уставилась на мою подругу. Признаться, я не смогла удержаться от смеха.

После обеда мы сваляли во внутреннем дворике здоровенного снеговика, а уже в четыре подруга решила, что пора идти, готовиться к балу. Она возилась с моей прической так долго, у меня даже шея онемела, но результат получился достойным долгих усилий. Должно быть, Хельга черпала вдохновение в прическах девятнадцатого века, так как щеки мои обрамляли блестящие локоны, а на затылке красовалась корона из толстых кос. Сбоку Хельга приколола белую лилию. После этого подруга вплотную занялась своей внешностью, а мне оставалось лишь надеть заранее приготовленное платье и ждать назначенного часа. С трепетом облачалась я в белый шелк: платье напомнило мне о недавнем сновидении.

Тут я впервые задумалась: а что мы вообще знаем о профессоре Снейпе? Разумеется, кроме того, что он умен, язвителен и обладает достаточно тяжелым характером. Я могла бы добавить к этому списку легелименцию и то, что профессора нельзя назвать совсем уж несправедливым. Посылки для такого вывода были весьма просты. Тот профессор Снейп, которого я знала уже шесть с лишним лет, ни за что не спустил бы мне сказанного в библиотеке, если бы не… Если бы не был уверен, что за моими словами не стояло и тени дерзости. И почти наверняка он проверил «чистоту моих намерений» на уроке, недаром после зельеварения у меня так сильно ломило виски. Но чем он живет? На что надеется? Что ему снится? Не потому ли он вреден, что всегда одинок? А может, ему нравится его одиночество? Все это были вопросы без ответов, но я все же от души посочувствовала профессору Снейпу — тяжело жить, когда ты один и никто тебя не любит — и положила на сердце впредь вести себя с ним как можно мягче и осторожнее.

В половине восьмого мы спускаемся с Хельгой в гостиную, где нас уже дожидаются Джозеф Ливен и Эдмунд Стилмен, облаченные в парадные мантии. Хельга обворожительна в своем белом атласном платье, которое она надела «за компанию». Серьги, похожие на два золотых водопада, спускаются почти до плеч. Пышные черные волосы откинуты на спину. От Хельги пахнет лавандовой водой — это её любимые духи.

Вестибюль встречает нас радостным гулом. Учащиеся негромко переговариваются, переходят с место на место, отыскивая знакомых, окликают друг друга, поздравляя с Рождеством и делясь впечатлениями по поводу убранства замка, поглядывают на часы, разглаживают и без того гладкие полы парадных мантий, нервно оправляют манишки. Нарядные девушки то и дело прихорашиваются, смеясь над шутками своих кавалеров. Двери в Большой Зал должны открыться только в восемь часов вечера, а пока собравшимся представлена счастливая возможность полюбоваться красотами оранжереи, в которую превратили часть двора, примыкавшую к входу в замок. Через открытые парадные двери я вижу роскошные кусты белой сирени, между которыми вздымают свои струи беломраморные фонтаны, дорожки, усыпанные желтым песком и перепархивающих от цветка к цветку эльфов в ярких платьицах.

Сердце радостно трепещет в груди. Как здорово быть молодой, нарядной и — спасибо Хельге — хорошенькой! Хочется верить, что этот бал подарит мне нечаянную радость, что-то такое же светлое, как сам праздник Рождества.

Ровно в восемь двери в Большой Зал медленно открываются, и учащиеся входят в него пестрой, многолюдной толпой. Длинные столы факультетов убраны. Вместо них по залу рассеяны небольшие столики, покрытые красивыми скатертями.

Я хочу сесть как можно дальше от главного стола, за которым должны поместиться преподаватели, но Хельга, любящая находиться в центре событий, тащит всех нас к столу, располагающемуся очень близко к преподавательскому. Парализованный её обаянием Эдмунд и не думает возражать, а Джозефу, кажется, все равно. Мне приходится смириться с положением дел, но я слегка утешаюсь, убедившись, что можно сесть так, чтобы оказаться к главному столу не лицом, а боком.

Большой Зал необыкновенно красив. Потолок, зачарованный под звездное небо, украшают гирлянды из плюща и омелы. Еще выше натянута тонкая серебряная сетка. Время от времени она слегка колышется, осыпая собравшихся в зале лепестками белых роз. Стены зала покрыты сверкающим инеем вперемешку с белыми лилиями. Невероятное, невозможное сочетание зимы и лета. Иней ли произрастил из своих холодных недр эти чудные белые цветы, или сами цветы звездчатым узором прильнули к стенам, слетевшись в зал, словно огромные белые снежинки? Декабрь пригласил на праздник цветущий июль, и благодарный июль щедро сыплет лепестками роз и звездочками белых маргариток. Цветы породнились со снежинками, и, заимствовав от своих ледяных сестер умение таять, растворяются, едва коснувшись пола. Летний снегопад, цветочная вьюга, чудо, порожденное фантазией наших профессоров…

Мне захотелось засмеяться и заплакать, никогда не покидать этот зал и, напротив, скорее выйти, чтобы унести в своем сердце это чудо, пока какое-нибудь случайное впечатление не испортило его.

Входят преподаватели. Почему мои руки сами потянулись к столу поправить прибор? Он ведь поставлен безукоризненно ровно. Не хочется об этом думать.

Осторожно поведя глазами, убеждаюсь, что Снейп тоже здесь. Его угрюмый вид и черная мантия отчаянно не гармонируют с окружающим нас праздничным великолепием. Наш директор произносит краткое вступительное слово и начинается пир.

Можете мне поверить: пир, как всегда, был великолепен, и я не пропустила ни одного лакомого блюда, не отпробовав от него кусочка. Попутно мы обсудили с Джозефом убранство зала и поболтали о рождественских елках родного для нас обоих Лондона.

Хельга чувствовала себя, как рыба в воде. Она отчаянно кокетничала со Стилменом, и так задорно встряхивала головой, что серьги позванивали в ее ушах. Мне стало жаль беднягу. Рассудок его явно подвергался опасности, как, впрочем, и мой — иначе чем объяснить постоянно мучающее меня желание обернуться и посмотреть на профессора Снейпа?

Когда все напились и наелись, Дамблдор встал и попросил учащихся тоже встать. По мановению его волшебной палочки столы отлетели к стенам, а в правой стороне зала появилась сцена, на которой находилась ударная установка, виолончель и несколько гитар. На сцену выбежали участницы популярной группы «Стратфордские Чародейки». «Мои землячки!» — обрадованно шепнула Хельга. «Чародейки» выслушали аплодисменты зала и заиграли свою первую композицию.

— Пойдем, потанцуем — предложил Джозеф.

Я охотно вышла из-за стола, и вот мы уже кружимся под приятную, спокойную мелодию.

— Ты прекрасно танцуешь, — шепчет Джозеф.

Конечно! С такой мамой, как у меня, любой выучится танцевать. С пяти лет меня муштровали основательно и безжалостно.

— И ты тоже, — искренне отвечаю я.

Некоторое время мы танцуем молча. «Чародейки» начинают третий куплет. Джозеф, краснея, шепчет:

— Ты такая красивая, Джоанна. Ты сегодня — как белоснежная лилия.

— Что?.. Красивая? А, спасибо, я старалась.

— Можно, я зайду в гости на святках? — робко спрашивает он.

— Не знаю, может быть. Надо спросить маму, — отвечаю я, размышляя совсем о другом.

За первой, медленной композицией последовали целых три быстрые, а пятой были всеми любимая «Song of the night». Танцуя с Джозефом, я тихонечко подпевала «Чародейкам»: «Закрой глаза и внимай песне ночи. Чье имя она прошепчет тебе? Кто сегодня занимает твои мысли?» Папа всегда приучал меня быть честной с самой собой, поэтому я нашла достаточно мужества, чтобы ответить на подсказанный песней вопрос. Зачем скрывать, что сегодня весь день я думаю о профессоре Снейпе? Что странный сон и история с пропавшей сказкой тронули мое сердце? Что мне очень хочется чем-нибудь порадовать его?

А что, если сочинить для него сказку? Я никогда не осмелюсь отдать ее адресату, но пусть она хотя бы увидит свет. Мне кажется, что внутри меня распускается роза — верный признак подкатывающего вдохновения. После окончания танца я говорю Джозефу, что устала и хочу немного посидеть одна. Он огорчается, но, помня про наш уговор, уходит. Я же присаживаюсь за один из столиков, щелкаю по своему перстню и шепчу: «Раскройся!» На столе появляются чернильница и перо. Этому тоже научила меня мама. Спрятать вещь в перстень получилось почти сразу, а вот извлечь — с двадцатой попытки.

Я беру бумажную салфетку, и она быстро покрывается убористо написанными строчками. У арабов есть очаровательный обычай прерывать повествование вставными историями, заключая сюжет в сюжете. Но я опасаюсь утомить читателя еще одной сказкой, поэтому не стану рассказывать о том, что я сочиняла для профессора Снейпа.

На третьей салфетке случилась заминка, но это не смущает меня. Я знаю: чтобы продолжить повествование, достаточно походить туда-сюда, посмотреть в окошко или вообще на что-нибудь посмотреть. Поэтому собираю импровизированные листочки и подхожу к одной из елок, украшающих зал. Разноцветные шары приветливо блестят мне своими гладкими бочками. Я подмигиваю им и задумываюсь. Рядом щебечет небольшая компания пятикурсниц.

И тут до периферии моего сознания доносится голос Дамблдора:

— Нет-нет, профессор, сегодня отказы не принимаются. На балу надо танцевать. Пригласите же кого-нибудь!

Интересно, кому это он? Оглядываюсь и совсем рядом вижу директора и мрачного, недовольного Профессора Зелий. Нас разделяет какой-то десяток шагов. Кровь жаркой волной приливает к щекам. А что, если?.. Но таких чудес, увы, не случается даже на Рождество.

Я слышу, как Снейп говорит Дамблдору:

— Увольте, или этот вечер закончится для меня прямо сейчас.

Скулы сводит, будто от горечи. Звуки веселой музыки кажутся раздражающе-неприятными. Мерлин мой, как глупо было надеяться! Почувствовав, что кто-то подходит ко мне со спины, спешно комкаю салфетки и прячу их в карман.

— Мэй, немедленно закройте сознание! Вы же, вроде бы, что-то умеете?

Вздрагиваю всем телом. Я никак не ожидала, что он подойдет ко мне.

— Зачем, профессор Снейп?

— Вы думаете слишком громко.

Сжимаю враз похолодевшие руки. О Боже, как обидно и как больно!

— Вот уж не подумала бы, что Вы снова будете меня «читать», — тихо говорю я.

— Читать? — отвечает он тихо и с растяжкой. — Ваши сожаления по поводу моей особы звучат намного громче, чем этот неприятный шум, который по недоразумению называют современной музыкой.

— Вообще-то я думала, что легилименция не предполагает чтения мыслей.

— Вообще-то я тоже так думал! Не знаю, чему именно учила Вас Ваша матушка, но в данный момент Ваши мысли звенят в моей голове как колокол! — зло говорит профессор. — Закройте сознание, я Вам говорю!

— Хорошо, — шепчу я, и чувствую, как волны обиды, недоумения, непонимания затягиваются покровом окклюменции. Да, так намного легче. Теперь я помню, что минуту назад мне было больно, но совершенно не ощущаю этой боли.

— Что Вас так задело, Мэй?

Опять он меня провоцирует! Но под эгидой окклюменции я чувствую себя не в пример спокойнее.

— Право, не знаю. Скажите, профессор, а Вам не кажется, что в этом году Большой Зал как-то особенно наряден?

— Это не ответ, мисс. Помнится, прежде Вы были честнее, — язвительно говорит Снейп.

— Если Вам нужен точный ответ, сэр, то я вынуждена Вас разочаровать. У меня самой нет точных объяснений своему совершенно иррациональному желанию, чтобы меня пригласили на танец. Равно как и желанию, чтобы это сделали именно Вы. Полагаю, что сама обстановка праздника оказывает отрицательное влияние на мое здравомыслие и душевное равновесие.

Снейп усмехается. Понимаю, под окклюменцией я всегда выражаюсь более вычурно, чем даже в обычном своем состоянии.

— Что Вы писали, сидя за столом? — спрашивает профессор.

— Я сочиняла для Вас сказку, сэр.

Почти физически чувствую враждебную атмосферу, исходящую от моего собеседника.

— Издеваетесь, Мэй! Ещё одно слово на эту тему, и я буду вынужден наказать Вас, невзирая на праздник.

Я смело смотрю ему прямо в глаза.

— Вы только что упрекнули меня в недостатке честности. Извольте, я отвечу. Как преподаватель, вы вольны казнить и миловать, но все же мне хочется высказаться откровенно, невзирая на любые санкции. Вы, вероятно, думаете, что я хотела посмеяться над Вами? Но насмешки, сэр — не моя стезя. К тому же, я слишком уважаю Ваш ум, Ваши знания, Ваш статус преподавателя. Простите, но в свете недавних размышлений мне показалось, что у Вас было тяжелое прошлое, и в настоящем Вы тоже не очень-то счастливы. Удивительно ли, что в душе моей родилось — нет, не жалость (я знаю, она Вам ненавистна) — но тепло, сочувствие, желание понять? Кроме того, я не имела намерения отдавать Вам эту сказку, это был просто порыв души, за которым не стояло ничего, кроме того, о чем я уже сказала. Если мое поведение и образ мыслей подлежат наказанию — наказывайте меня, но не думайте обо мне хуже, чем я этого заслуживаю.

— Как Вы красноречивы, Мэй! Жаль, что это красноречие пропало туне, — произносит Снейп. Разгневан он или нет, трудно сказать. На дне его непроницаемых черных глаз ничего не видно.

— Приберегите свои теплые чувства для кого-нибудь другого. Вот Вам мой настоятельный совет.

С этими словами он разворачивается и уходит. Все, больше нет необходимости подавлять эмоции. Я снимаю мысленный блок. Большой Зал расплывается перед глазами, как огромное многоцветное пятно. В ушах точно море шумит. Что за белый парус летит ко мне сквозь зыбкое, изменчивое пространство зала?

— Джо, что с тобой? Что он наговорил тебе?

Понятно, это Хельга.

— Ничего страшного и ничего приятного. Потом расскажу, — глухо отвечаю я.

— Какая ты бледная! Конечно, этот Снейп замучает кого угодно.

Хельга поит меня водой, и я постепенно прихожу в себя.

Несмотря на уговоры подруги, танцевать я больше не стала. Просто пошла в оранжерею и там досидела до конца вечера, слушая, как весело журчит фонтан и перекликаются эльфы.