Право на поражение (гет)

— Что пишешь?

— Завещание, — ответил Невилл.

Мы, как в прежние времена, сидели у него в кабинете и пили чай с пончиками. Клубничный джем приторной сладостью таял на языке, отчего хотелось выплюнуть десерт, но я упорно продолжала жевать.

— Не рановато ли?

— В самый раз. Не хочу, чтобы всё моё состояние после смерти досталось министерскому бюрократу, который выкупит его с молотка за бесценок. Бабуля бы не одобрила.

Я улыбнулась и глотнула чаю. Невилл был умным — куда умнее меня! — и осторожным. После всего произошедшего он оставался единственным человеком, которому я могла доверять.

— Если нам повезёт, то Лестрейндж умрёт во время эксперимента.

— Смотря с какой стороны посмотреть, — сказал Невилл, продолжая сочинять завещание. Его руки были безнадёжно испачканы в чернилах, отчего кожа стала пятнистой, а на пергаменте то и дело появлялись кляксы и разводы.

— Что ты имеешь в виду?

— Если он умрёт во время эксперимента, мы последуем за ним. Синие не простят нам провала и постараются избавиться от ненужных свидетелей.

— А если после? — спросила, забирая у него черновик завещания и бегло просматривая его.

— Тогда Рабастан станет героем и мучеником, чью жизнь принесут в жертву науке, всеобщему благу и амбициям Синим. Мы, скорее всего, тоже последуем за ним. Так что, Гермиона, для завещания самое время — не сомневайся.

— Ну уж нет! Я так просто не сдамся. К слову, почему ты завещаешь мне только герань? Почему не коллекцию книг по гербологии или набор серебряных вилок с фамильным вензелем? Я же твой лучший друг! — Я притворно нахмурилась, а потом, не удержавшись, рассмеялась.

Всё это было ужасно глупо: и наш эксперимент, и завещание, и даже чаепитие. Так осуждённые успокаивают себя перед казнью, делая что-то до смешного привычное и простое, что внезапно становится важным, почти сакральным. Они до последнего верят, что это их спасет.

— Франческа — не всего лишь герань. Она уникальная герань! Так что перестань капризничать, допивай чай и пошли работать — наш обеденный перерыв почти закончился. В конце концов, даже уничтожать мир надо по расписанию.

* * *

Лестрейндж после комы ужасно отощал, черты его лица заострились, кожа посерела и казалась настолько тонкой, что вот-вот порвётся на скулах. Лишь глаза остались прежними: злыми и насмешливыми.

— Как вы себе чувствуете? — спросила я.

Первый из цепочки стандартных вопросов, на которые он перестал отвечать после того, как очнулся. Сейчас Рабастан сидел напротив, положив голову на сцепленные пальцы, и наблюдал. Ему доставляло удовольствие выводить людей из себя, но если с Ноттом это ещё срабатывало, то Невилл и Луна оставались равнодушными к выходкам нашего подопечного.

Как не крути, зелье, подавляющее агрессию и волю, работало из рук вон плохо. Или, быть может, у Рабастана к нему выработался иммунитет.

— Молчанием вы ничего не добьётесь, мистер Лестрейндж.

Он молчал и усмехался, эдак паскудно, как человек, который точно знает, что мне нечего предложить ему взамен, и тем более — я не смогу наказать его за неповиновение. Мелкое вредительство — не более, но это давало Лестрейнджу иллюзию, что он всё ещё что-то может контролировать в своей жизни.

— Что ж, продолжим завтра.

Я закрыла папку с бланками и направилась к доске с графиками и свежими результатами тестирования. Нотт довольно улыбался и выглядел до неприличия счастливым.

— Случилось что-то хорошее?

— О, да! Смотри. — Он указал на два графика. — Это анализы Лестрейнджа до комы, а этот — после. Видишь разницу?

— Повысилось число антител и появились атипичные клетки. Что это значит? — Я посмотрела на Нотта — он продолжал улыбаться, чуть заносчиво, но это совершенно его не портило. Он был красивым мужчиной и прекрасно умел этим пользоваться.

— То, что мы создали вирус и антидот к нему. И то, и другое сейчас находится в крови Лестрейнджа. Понимаешь, к чему я веду?

— К тому, что на Рабастана вирус не действует. У него полная невосприимчивость к инфекции, но в то же время он может стать источником заражения. Это катастрофа, Нотт! — воскликнула я.

Посмотрела по сторонам, но в лаборатории по-прежнему никого кроме нас не было. Рабастан продолжал за нами молча наблюдать, и я могла поспорить, что он прекрасно знал, о чём мы говорили.

— Почему? Это конец нашим исследованиям. И слава Мерлину! Скоро я смогу вернуться домой и забыть обо всём этом ужасе и...

— Как ты не понимаешь, — перебила я его. — Ничего не закончится! Иммунитет есть только у Лестрейнджа, а мы все восприимчивы к вирусу. Достаточно выпустить его на свободу — и мы попросту превратимся в послушное стадо баранов.

— Нет, это ты не понимаешь! Я устал от всего: от войны, от смертей и бесконечной борьбы. Хочу спокойно жить и не думать о завтрашнем дне. Разве это так много?

Я беспомощно посмотрела на Нотта, не зная, что ответить. Мне было трудно понять его и ещё труднее осознать, что он не хочет ничего менять, даже зная, чем всё это нам грозит. Нотт с радостью готов был отдать контроль над своей жизнью другому человеку, только бы не беспокоиться о завтрашнем дне. Жить долго и счастливо, послушно следуя чужой воле.

— Так нельзя. Это неправильно.

— Не тебе судить, Грейнджер.

Нотт развернулся и направился к выходу. Я смотрела ему в след не находя слов — они все были бессмысленными и неуклюжими, не способными повлиять на принятое решение. Волшебная палочка сама собой оказалась в руке, и я направила её Нотту в спину.

Шаг, ещё один и ещё. Он взялся за ручку двери и потянул её на себя, а я всё ещё медлила. Можно было оглушить Теодора, подчинить Империусом или стереть воспоминания. Было так много заклинаний, способных повлиять на его сознания, но ни одного, которое бы изменило его самого.

Вся магия и все мои знания оказались неспособны на это, ведь если человек не хочет бороться — ничто не сможет заставить его сделать это.

Дверь закрылась, я спрятала палочку. В тишине лаборатории раздалась пара хлопков — Лестрейндж аплодировал мне, всё ещё улыбаясь.

— Браво, грязнокровка. Браво! У тебя, оказывается, есть мозги.

Я лишь покачала головой: всё казалось бессмысленным. Мы проиграли войну ещё до её начала, только пока этого не понимали.

* * *

Атриум вечером всегда становился похож на растревоженный улей. Часть волшебников спешила домой, другая — заступала на вечернюю смену. Возле каминов выстроилась небольшая очередь; пламя то и дело окрашивалось в зелёный цвет.

Я ждала Риддла возле лифтов. После заключения спускаться на этаж к Синим не хотелось, мне казалось, что если я снова к ним попаду, то больше не выберусь. Так и исчезну в застенках, как Эрни. По официальной версии, он находился под домашним арестом, но все мы понимали, что это ложь.

Очень удобная и щадящая, но всё же ложь.

Люди заходили и выходили из лифтов. Бесконечный поток из форменных мантий, причудливых шляп и серых лиц, — он подхватывал, затягивал в себя и растворял, превращая тебя в такую же тень, ничем не отличающуюся от остальных.

Мне казалось, что эти серые люди в одинаковых мантиях смотрели на меня. Смотрели и осуждали. Ведь то, чем мы занимались в лаборатории, было правильным, важным и необходимым для блага всего магического сообщества, а я не только не понимала этого, но и хотела помешать.

Я была вредителем, а вредителей уничтожают. С того времени как я покинула лабораторию — ни на миг не выпускала палочки из рук. Слабое утешение, хлипкая защита, ведь в одиночку я не справлюсь, если поступит приказ арестовать меня.

Можно было рассчитывать на Невилла, но он находился в такой же, если не в большей опасности. На Рона, но после того как Аврорат расформировали, он ушёл в бессрочный отпуск и подумывал пойти работать во «Всевозможные Вредилки Уизли». Они были моими друзьями, самыми верными и самыми преданными. Это могло стать силой, но могло обратиться и слабостью.

Как не горько это признавать, единственный, кто мог мне помочь и за кого не было страшно — это Риддл. Чудовища всегда выживают, и он живое этому доказательство.

Трель звонка — двери лифта снова открылись. Среди вновь прибывших волшебников я увидела несколько синих мантий.

— Гарри! — позвала я его. Риддл сразу же повернулся на голос, без запинки и раздумий, словно это имя всегда ему принадлежало.

— Гермиона, — поприветствовал он меня, подходя ближе.

Даже если Том удивился, то не подал виду. Вокруг было слишком много посторонних.

— Нам нужно поговорить, мы можем...

— Твоя подружка, Поттер?

К нам подошёл Маклагген. Со школы ничего не изменилось: Кормак по-прежнему оставался заносчивым засранцем, смотрящим на всех свысока.

— Ах, это же сама Гермиона Грейнджер! — Он отвесил мне шутовский поклон. — Сразу не узнал. Новая причёска?

— Зато ты остался прежним — всё так же рассчитываешь на помощь влиятельных родственников? — спросила, окинув насмешливым взглядом его шёлковую мантию, украшенную фибулой в виде ворона. В глаз птицы был вставлен гранённый алмаз, отчего казалось, что она смотрит на тебя.

— У меня они по крайней мере есть...

— Хватит, — сказал Риддл, и Маклаген тут же заткнулся.

Тому не нужно было повышать голос или строить грозное лицо, достаточно пары слов — и люди делали так, как он того хотел. Этому нельзя научиться, нельзя подделать — это либо есть, либо нет. Ведь Риддл не только отдавал приказы, он искренне верил в то, что имел на это полное право.

Мерлин, неужели никто так и не понял, что это больше не Гарри? Сейчас, глядя на Риддла со стороны, разница как никогда чувствовалась. Всё — от осанки до прищура глаз — кричало о том, что это опасный человек, что от него надо держаться подальше. Но никто этого не замечал, предпочитая видеть прежнего доброго, чуть бестолкового и вспыльчивого Гарри.

Маклаген ушёл, растворившись в толпе безликой серой тенью. Риддл оттеснил меня к стене, чтобы не сталкиваться с людьми, выходящими из лифтов.

— Ты голодна? — спросил он. Неожиданный вопрос и совсем-совсем неуместный.

Я покачала головой. Разве это имеет сейчас значение? Но потом подумала и нехотя призналась:

— Кажется, да. Можем поговорить за ужином.

— Хорошо.

Он подхватил меня под локоть, и мы направились в сторону каминов.

* * *

Дом возле озера ничуть не изменился. Всё та же вывеска «У дядюшки», пьянящий запах осеннего леса, древесины и кофе. В этот раз мы сидели внутри кофейной, а не на террасе; похолодало, и шёл дождь.

Плетённые из лозы кресла, шерстяной плед, жар, исходящий от камина — всё это создавало домашнюю, сказочную атмосферу, в которую хотелось окунуться с головой. На ужин подавали куриную грудку с лесными грибами и пюре из сельдерея, а к нему — грог с ромом, чтобы согреться. На десерт нас ждал тыквенный пирог.

Мы поужинали в тишине, не портя трапезу лишними словами и бесполезными сейчас метаниями. Риддл был спокоен и невозмутим, словно уверен, что ничего плохого и непоправимого не может произойти. Эта его уверенность передалась мне, и я ненадолго смогла забыть о тревогах и наслаждаться ужином.

После мы поднялись на второй этаж — Риддл снял одну из гостевых комнат. Он слушал мой рассказ молча, не перебивая, а затем спросил:

— Сколько у нас есть времени, прежде чем вирус выделят из крови?

— Неделя — в лучшем случае.

— Мало. За это время сложно будет подготовить побег.

— Ты всё ещё надеешься, что нам удастся это провернуть?

Я сидела в кресле, забравшись в него с ногами, и грела руки о чашку с кофе. После рассказа меня стало потряхивать, казалось, что только сейчас, рассказав всё Тому, я позволила себе бояться.

— У нас есть выбор: мы можем сидеть и ждать, когда они выпустят вирус на волю.

— Разве Синим не дадут антидот?

— Не всем.

— А тебе?

— Не хочу рисковать. Не будет Лестрейнджа — не будет угрозы, по крайней мере, на какое-то время, — сказал он, усмехнувшись.

Усмешка у него была такой же паршивой, как и у Лестрейнджа, но, в отличие от своего бывшего соратника, он действительно мог управлять своей жизнью. Это-то и пугало.

— Ты можешь кому-то доверять в лаборатории? Нам нужен человек, который прикроет нас, если вдруг что-то пойдёт не по плану.

— Нет. Никого нет, — возразила я слишком поспешно, и Риддл это заметил.

— Гермиона, я ведь могу заставить тебя.

— Ты не станешь этого делать. Ты хочешь, чтобы я помогала тебе добровольно.

— Так и есть. Ты уже это делаешь.

Я хотела возразить, но поняла, что он был прав. Первым, кому я рассказала о результатах исследования, и первым, к кому я обратилась за помощью, был Риддл. В той, другой жизни до войны этим человеком стал бы Гарри, но вот незадача — его место занято, а жизнь украдена. Герой оказался в беде и сам нуждается в спасении.

— Через пять дней будет ежегодный бал в министерстве в честь победы над Волдемортом. Ты будешь меня сопровождать. Тогда же мы устроим побег Лестрейнджа.

— Ты говоришь это так, словно нет ничего проще проникнуть в защищённую лабораторию, вывести заключенного и не попасться никому из Синих.

— Так и есть. Пошли. — Риддл встал и подал мне руку.

— Куда?

— Домой.

Он рывком поставил меня на ноги, а затем осторожно обнял. Я ощущала тепло его тела, дыхание в волосах, крепкую руку, сжимающую, но не причиняющую боли. И на краткий миг позволила себе расслабиться и отдаться на волю случая. Речь шла не о доверии, не о дружбе и не о любви, а лишь о необходимости. Сейчас это казалось невероятно важным и нужным, по крайней мере, мне.

Мы аппарировали, оставляя позади сказочный уют дома у озера и снова окунаясь в кошмар.

* * *

В воскресение утром Риддл пригласил меня на прогулку. Сначала я хотела отказаться, но затем подумала и согласилась. Сомневаюсь, что он стал бы тратить время на поход в булочную или в парк, чтобы покормить голубей. Даже живя под одной с ним крышей, я редко его видела. Риддл уходил утром — возвращался поздно, гораздо позже меня. Мы с ним пересекались редко, но, когда это происходило, обменивались лишь парой общих фраз.

Аппарировав, я на миг зажмурилась, пережидая, пока голова перестанет кружиться. Я ненавидела парную аппарацию, но Риддлу было всё равно. Он привык всё контролировать, не собираясь полагаться на волю случая даже в такой мелочи.

Оглянувшись по сторонам, я увидела обшарпанные серые стены, несколько пожелтевших плакатов о пользе правильного питания и даже листовку «Разыскивается!» с лицом известного контрабандиста — Рольфа Скамандера.

— Мы в Лютном.

Риддл кивнул и сказал:

— Хочу сделать тебе подарок. Пошли.

Мы миновали пару лавок с заколоченными окнами и завернули за угол. В проулке, в котором мы оказались, окон вообще не было. Зато несколькими этажами выше к стене была приколочена лестница — настолько ржавая и скрипучая, что держалась на честном слове, сдобренном парой клеящих заклинаний. На нижней ступеньке сидел рыжий кот с драным ухом и пристально наблюдал за нами, совсем как человек.

А может, он действительно был человеком. В Британии далеко не все анимаги зарегистрированы.

Подойдя к серой обшарпанной двери, Риддл толкнул её и вошёл в лавку. Внутри внезапно оказалось уютно: пара громадных рогатых подсвечников с дюжиной оплывших свечей стояли на прилавке, запах пыли и старого пергамента смешивался с пряным ароматом сушёных трав. На полках, заполненные бесконечными жестянками, ютились старые ученические котлы, медные весы и прочая алхимическая дребедень.

— Чем могу помочь?

Из-за стеллажа вышел низенький волшебник, то и дело близоруко щурящий глаза. Риддл молча отдал ему список, тот внимательно прочитал его и, хмыкнув, сказал:

— К сожалению, у меня нет ничего из этого, мистер Поттер. Тяжёлые времена — торговля плохо идёт, сами видите.

— И всё же кое-что у вас должно быть. — Риддл шагнул ближе, так чтобы его лицо хорошо было видно в тусклом свете.

Без очков, с аккуратно причёсанными волосами и в элегантной мантии он казался совсем другим человеком. Чужим и бесконечно далеким.

Я не знала, кого увидел перед собой продавец; он внезапно стал бледным, испуганным и жалким.

— Да-да, кое-что есть, — пробормотал он, вытаскивая из-под полы несколько продолговатых коробок.

Внутри оказались волшебные палочки — не больше дюжины, но не стоило и сомневаться, что в министерстве о них ничего не было известно.

— Прошу, господин.

— Это не мне — моей спутнице. Она на днях потеряла свою палочку и хотела бы подобрать что-то надёжное и неброское. Сами знаете, как нынче сложно с бюрократами: всю душу выпьют из-за несчастной справки.

— Конечно, я всё понимаю. Прошу, мисс, попробуйте вот эту! — Продавец осторожно передал мне палочку из вишнёвого дерева.

Я взмахнула ей, но ничего не произошло. Не было никакого отклика. За ней последовали буковая палочка с сердцевиной с волоса из хвоста единорога, за ней сосновая, а за сосновой — палочка из орешника.

Ни одна из них мне не подошла. Я понимала, зачем Том всё это затеял, и отчасти радовалась, что ничего не получилось. Мне не хотелось становиться послушным орудием в его руках.

— Это всё? Может, есть ещё несколько, которые вы нам не показали? — Риддл нетерпеливо барабанил пальцами по прилавку.

— Есть ещё одна.

— Покажите.

— Но, сэр...

— Покажите! — приказал Том. Продавец не посмел его ослушаться.

На прилавок легла ещё одна коробка, а внутри неё лежала осиновая палочка. Я взяла её, особо ни на что не рассчитывая, и ахнула: волшебная палочка, казалось, вибрировала в руке и обжигала. Всё это длилось пару мгновений, не больше.

Я взмахнула ею и прошептала:

— Люмос!

Яркий огонёк вспыхнул на её кончике и засиял ровным чистым светом.

— Поздравляю, мисс. Это великая удача — заполучить такую палочку!

Я робко улыбнулась и благодарно кивнула. Она мне тоже понравилась. И, как оказалось, не только мне. Риддл сжал мою руку с палочкой и потянул к себе, чтобы лучше рассмотреть, а затем усмехнулся и сказал:

— Кто бы мог подумать... Впрочем, для дела она подойдёт как нельзя лучше.

Затем резко повернулся к продавцу и взмахнул своей палочкой. Волшебник застыл, рассеянно глядя куда-то поверх наших голов.

— Что ты делаешь?!

— Изменяю его воспоминания.

— Но...

— Не волнуйся — мне не зачем его убивать. Я даже заплачу ему за палочку, которую этот пройдоха честно украл у другого не менее честного волшебника.

Я высвободила свою руку и вышла из лавки. Меня тошнило от методов Риддла, от его самоуверенности и расчётливости, но в тоже время я понимала, что во многом он прав. Нельзя честно сражаться с теми, кто не признает никаких правил. И если для этого понадобиться купить несколько волшебных палочек и стереть память дюжине волшебников — это станет невеликой ценой за победу.

По крайней мере, я хотела в это верить.