Своя сторона (джен)

Сон медленно уходил, утекал прочь, спугнутый ощущением скользящей по чешуе тёплой ладони и негромким, но ужасно настойчивым голосом.

Сон уходил… и Кроули не хотел его отпускать. Не хотел открывать глаза.

Не то чтобы он слишком крепко спал до этого… Скорее, дремал, чутко и неглубоко, слишком измученный, чтобы удерживаться в сознании, но слишком взвинченный, чтобы суметь по-настоящему отключиться. Хотя почти без пауз струящаяся от рук Азирафаэля исцеляющая сила поистине действовала усыпляюще, и блаженное ощущение постепенно стихающей боли было таким восхитительным, что демону казалось — его утаскивает течением на глубину, под тёплые ласковые воды. И сопротивляться этой приятной слабости совершенно не хотелось.

Будь его воля, он с удовольствием впал бы в спячку на пару месяцев. Лежать на руках Азирафаэля было тепло и уютно, и демон впервые за долгое время почувствовал, как покидает его тело и истинную сущность липкий холод Ада, смытый струящимися от ангела волнами света. Рядом с Азирафаэлем всегда было тепло. Его змеиная сущность чувствовала это особенно хорошо, и порой ему стоило немалого труда справиться с соблазном подобраться поближе, свернуться в клубок, как на нагретом солнцем камне, и просто наслаждаться этим ласковым, не обжигающим сиянием. Он сдерживался, да — знал, что ответом на это будет лишь вежливое недоумение, рассеянная безадресная забота, как в отношении любого другого живого существа, оказавшегося в поле зрения Азирафаэля, и ненавязчивое отступление на пару шагов. Они традиционные враги — об этом приходилось помнить. Всегда.

Даже в те моменты, когда хотелось взвыть от тоски и одиночества.

Особенно в те моменты.

Кроули молчал, конечно. Он — демон, что тут поделаешь? Ему и так удалось вырвать у судьбы больше, чем он мог мечтать. Пусть не дружбу, но хотя бы — симпатию. На большее он давно уже не пытался претендовать. Слишком хорошо помнил, как отшатывался и надолго рвал общение Азирафаэль, когда он имел неосторожность подойти чуть ближе, чем разрешено союзникам и давним приятелям.

«Ты представляешь, какие у меня будут проблемы, если Они узнают, что я общаюсь с врагом?!»

Да. Он помнил.

Что ж… Ему хватит и того, что есть. Любви Азирафаэля всегда с лихвой хватало на всех, кто оказывался рядом. Ему же никогда не нужно было слишком много. В Аду с любовью негусто… А Азирафаэль никогда не пытался оттолкнуть его слишком далеко. Кроули привык довольствоваться остатками — тем, что не было растрачено на окружающих людей, коней, домашних животных, книги и пирожные. Теми крупицами ангельской любви, которых все равно не хватило бы, даже чтобы согреть замерзающую птицу. Зато было с лихвой достаточно, чтобы напомнить задыхающемуся в стылом смраде Преисподней демону, что в мире есть что-то помимо безрадостных пустошей Ада.

…Сегодня этот согревающий свет принадлежал лишь ему. Целиком, без остатка. Впервые за шесть тысяч лет.

Сегодня он, возможно, впервые заслужил право безнаказанно греться в его лучах. Азирафаэль держал его на руках так бережно, так нежно, словно он был сделал из тончайшего фарфора. Это было… непривычно.

Это было почти страшно. И поистине бесценно. Ради этого стоило корчиться под мечом Хастура и сгорать заживо на освящённом полу. Даже если совсем скоро ангел вспомнит, что держит на руках не просто милую двухпудовую рептилию, а демона, послужившего причиной грехопадения человечества. Даже если невидимая стена, мягко держащая его на расстоянии шесть тысяч лет и рухнувшая под давлением ужаса и безысходности их чудовищного пути по Преисподней, вновь вернётся на законное место теперь, когда им больше не угрожает смерть и плен.

В конце концов, ему никогда не нужно было много. Он — демон, и нет смысла сожалеть об этом или пытаться лгать себе. Он демон, Азирафаэль — ангел. Всё как обычно. Глупо было бы надеяться, что его однажды подпустят достаточно близко, чтобы его горькое, исступлённое «ты мой лучший друг» превратилось в «мы лучшие друзья».

Ему хватит другого «мы».

Пусть — не друзья. Пусть хотя бы — приятели. Союзники. Главное, что больше — не «традиционные враги».

Ему хватит этой капли тепла.

Хватит милосердной лжи отчаянного, беспомощного — «ты требуешь, чтобы я убил лучшего друга!». Искренней заботы и страха за него хватит: такой привычной, такой ненавистной и мучительно желанной заботы, которая медленно убивала его каплями ангельской благодати, неизбежно проникающими в истинную сущность вместе с исцеляющими силами.

Это было жестоко, о Са… Гос… о, как же это было жестоко! Он поверил — тогда, в сумрачном коридоре Третьего Круга. Поверил, не мог не поверить, слишком долго ждал он этого признания. Тем больнее было осознавать, что ничего, на самом деле, не могло измениться. Азирафаэль всегда готов был защищать всех, кто попадал в поле его зрения. Лечить и утешать, усмирять душевные муки… А он сам — всегда готов был спасать этого пернатого идиота, когда тот в очередной раз доводил самого себя до полного истощения. Ничего не изменилось. Просто — ещё один раз, когда он «по счастливой случайности» оказался рядом и решил вмешаться. «Чтобы не терять интересного собеседника и верного собутыльника», вот-вот.

Просто — ещё одна искренняя благодарность от спасённого ангела. Особенно искренняя потому, что он опять ухитрился подкоптиться в процессе выковыривания ангельских крылышек из дерьма. Он радовался медленно утекающей под прикосновениями бережных пальцев боли. И одновременно сожалел, что она уходит слишком быстро.

…И ненавидел себя за это сожаление.

Нет, Кроули не хотел просыпаться. Он знал — помнил, слишком хорошо помнил по прошлым случаям, когда имел неосторожность серьёзно повредить свою физическую оболочку в присутствии ангела: стоит ему немного оправиться, и Азирафаэль вновь отступит на свою извечную, веками выверенную, ненавистную дистанцию вытянутой руки. Гораздо ближе, чем просто союзники или застрявшие на чужой территории шпионы враждующих стран. И бесконечно, безнадёжно далеко от того, ради чего Кроули раз за разом бросал все дела, срывал собственные планы, получал разгромные выговоры и взыскания за проваленные задания.

«Мы не друзья, мы просто ангел и демон!»

Кроули хотелось верить, что, быть может, хоть теперь, после их бесконечного пути сквозь все круги Ада…

Но демоны плохо умеют верить. Вообще не умеют, если говорить откровенно. И он не желал проверять, признает ли Азирафаэль их дружбу сейчас, когда больше не нужно заставлять подыхающего от усталости демона сделать ещё одно-два-десяток последних усилий.

Он хотел оставить себе эту иллюзию сбывшегося чуда.

В конце концов, это не так уж сложно. Просто не нужно пересекать ту невидимую черту, за которой Азирафаэль будет вынужден делать шаг назад, чтобы сохранить их привычную дистанцию. Не забываться. Не пытаться вытребовать у судьбы больше, чем то, на что она уже расщедрилась.

Не заставлять Азирафаэля вспоминать, что его крылья по-прежнему — и навечно — покрыты чёрным пеплом сгоревшей веры.

Он не хотел просыпаться.

Но знал, что проснуться всё-таки придётся.

- Кроули, дорогой мой, ну же, открой глаза, — вновь тихо позвал его Азирафаэль. Он услышал, что голос ангела едва заметно подрагивает от жалости, и мысленно сжался. Он не хотел — так. Жалость была унизительна. Заставляла сворачиваться в тугую пружину и против воли грубить даже тогда, когда он, на самом деле, не хотел этого. Жалость отнимала у него то, что было нужно ему больше, чем воздух: ува… нет, не уважение, ладно, какое ещё может быть уважение у ангела к Падшему собрату? Но всё же, он хотел верить — симпатию, интерес… Пусть не любовь, конечно, нет — её не найдётся для Непрощаемого даже у ангелов, состоящих из этой любви, как звёзды состоят из водорода. Но всё же — радость случайных встреч, готовность проводить время вместе, не ища повода заняться более интересными делами. То, что принадлежало ему, и только ему: падшему ангелу, Змею-Искусителю, демону, ухитрившемуся каким-то образом завоевать приязнь стража Восточных Врат Эдема.

Жалость же… Жалость принадлежала не Кроули: любой страдающей божьей твари. А он, как бы ни хотел порой забыть об этом, всё равно был Её творением. И уже поэтому так люто ненавидел моменты, когда никак не удавалось скрыть собственную уязвимость и слабость. Азирафаэль трясся над ним в такие моменты, как над повреждённой книгой. Сдерживал резкие слова, которые обязательно сказал бы ему, будь он здоров — сдерживал, словно вовсе не замечая всех его попыток вывести ангела из себя. Предугадывал все его желания. Трогательно укрывал пледом и гладил по голове, когда думал, что он спит.

И так же искренне переключался на воробья с повреждённым крылом или сломавшую каблук девицу, стоило ему немного оправиться от ран. Профессиональная жалость. Безадресная. Оскорбительная для того, кого после шести тысяч лет по-прежнему ставили на одну ступень со случайным прохожим.

Кроули ненавидел эту жалость.

И себя ненавидел — за то, что каждый раз не хватало решимости отказаться от неё. За то, что наслаждался краткими моментами покоя и безопасности, пытаясь растянуть их как можно дольше.

- Кроули?.. — вновь настойчиво окликнул его Азирафаэль. Он почувствовал, как тёплая ладонь осторожно провела по его спине. И с тоскливой злостью на себя самого замер, не желая показывать, что уже проснулся. Запоздало осознал, что не чувствует ни малейшей боли, даже там, где между лопатками человеческого тела были особенно мучительные ожоги от освящённого церковного пола.

И, вздрогнув, вдруг вспомнил, почему ангел будит его.

Вечерняя служба.

Остатки сна схлынули, смытые волной скрутившего внутренности страха. Он резко разомкнул веки, непроизвольно поднимая голову.

И упёрся взглядом в полные сострадания светлые глаза.

- Ох, ну наконец-то! — с облегчением воскликнул Азирафаэль, поспешно убирая руку от его спины. — Кроули, дорогой мой, осталось всего четверть часа, тебе нужно скрыться в корзине!

Кроули против воли содрогнулся. Можно подумать, он не помнит, что ему нужно…

Скользкий цепкий страх не спешил разжимать своей хватки. Скорее, наоборот. Он помнил, как это было в первый раз. Помнил, как вместе с первым тягучим ударом пришёл пронизывающий огненный ветер, затмевая собой ровный неприятный жар, к которому он только успел было притерпеться. Помнил ту бесконечную агонию, лишающую воли и разума, помнил собственный ужас, бессилие, помнил, как корчился, бездумно пытаясь уйти, спрятаться от этого обжигающего, насквозь пронзающего тело и истинную сущность света. Помнил, как долго не уходила боль, даже когда раскалывающий на части звон наконец смолк.

Своего крика — не помнил. Но знал, что кричал, или даже нет — выл, визжал от невыносимой муки. Не мог не кричать. Просто не сумел бы сдержать это в себе.

И сейчас — не сможет. Теперь особенно, когда стихшая боль успела немного сгладиться в памяти, и на фоне этой безмятежной неги, окутывающей его сейчас, то, что будет дальше, покажется, знал он, совершенно невыносимым.

Он прерывисто зашипел. Отдёрнулся от протянутой было в тревоге руки Азирафаэля. И беспомощно сжался в плотный узел.

Нет.

Что угодно, но Азирафаэль это слушать не будет.

- Кроули? — непонимающе заморгал ангел.

Он зло качнулся, непроизвольно поднимаясь выше и изгибая сотрясающееся от навалившейся паники тело. Глаза Азирафаэля испуганно округлились, он поспешно отдёрнул руку. Замер, не решаясь шевельнуться. Кроули запоздало сообразил, что неосознанно встал в угрожающую позу, которую Азирафаэль уже видел, видел и наверняка хорошо запомнил — Внизу. Отлично. Теперь ангел его ещё и бояться будет. Чу-дес-но.

Он увидел, как дёрнулся кадык на горле Азирафаэля. И обречённо застыл, мысленно проклиная себя и боясь сделать ещё что-то, что напугает ангела ещё больше.

Азирафаэль нервно облизнул губы. Покосился влево: проследив за его взглядом, Кроули понял, что молча спрятаться в корзину и надеяться, что это убедит ангела в его безвредности, не удастся: крышка была плотно закрыта. Внутри что-то болезненно дёрнулось. Не страх. Что-то другое.

Он не хотел. Никогда не хотел пугать Азирафаэля. Не хотел, чтобы он видел, насколько смертельно опасной может быть его змеиная форма, и ещё меньше желал, чтобы хоть каплю этой угрозы его ангел принял на свой счёт.

Не хотел!

Только вот слов, чтобы сказать это, почему-то никак не удавалось найти.

Да и есть ли смысл в словах, которые говорит демон? Отец Лжи, порождение мрака, призванное искушать и склонять ко греху?..

Азирафаэль глубоко вздохнул. И вдруг, раньше, чем Кроули успел найти хоть какие-то слова, виновато пробормотал, глядя прямо в его глаза с каким-то незнакомым, пугающе беспомощным выражением:

- Прости, дорогой мой… Я… Я что-то сделал не так?..

Кроули застыл. Показалось — ослышался. Или сошёл с ума. Змеи могут сходить с ума? Наверное, могут, по крайней мере, он точно может, наверняка.

- Ты? — испуганно прошипел он, отшатываясь назад. Азирафаэль вздрогнул от резкого движения, но с места не сдвинулся. — При чём здесссь ты, ангел?!

Тот только развёл руками. Делать резкие движения он, как отметил Кроули, явно опасался. И от этого ядовитый огонь боли, злости на себя и тоскливого чувства вины вспыхнул ещё ярче.

- Во имя Са… Бо… Какого кракена ты несссёшшшь, ангел?! Ессссли я тебя укушшшу, ты тоже будешшшь извинятьссся?!

Он осёкся, запоздало поняв, что сказал. О, чудесссно. Он сегодня просто гений красноречия.

В глазах Азирафаэля на миг мелькнул… не страх, нет. Тоскливый огонёк чего-то, чего демон не смог узнать. Он мысленно сжался, отчётливо понимая, что, кажется, только что выстроил между собой и ангелом ещё один слой стены. И без того ставшей за прошедшие тысячелетия толщиной с Великую Китайскую.

Азирафаэль сглотнул.

- Мне действительно стоит извиниться перед тобой, дорогой мой… — горько прошептал он, покачав головой. И вдруг, прерывисто вздохнув, протянул руку, лишь на миг вздрогнув, когда Кроули в панике отшатнулся. Осторожно провёл ладонью по его чешуе, не обращая внимания на его нервное шипение. — Я имею в виду… Мне так жаль, что тебе пришлось меня укусить… Тогда, на Коците. Я представляю, чего это стоило тебе… Мне кажется, что представляю. И мне жаль, мне так жаль, что ты должен терпеть всю эту святость… Если хочешь… Я подумал — быть может, нам стоит где-нибудь переждать Вечерню? Мы могли бы…

Кроули, наконец, понял, о чём говорил ангел. И, содрогнувшись, с яростью дёрнулся вперёд, почти вставая на хвост и на миг забывая, что только что опасался напугать своего друга.

- Ты ссс ума сошшшёл, ангел?! — взбешённо прошипел он, почти утыкаясь мордой в лицо невольно отшатнувшегося Азирафаэля и чувствуя, как даже страх перед неумолимо приближающимся богослужением утихает под ударом поистине невыносимого ужаса: полутёмная камера… скорчившаяся на полу неподвижная фигура… Слабо вздрагивающие обрубки белых крыльев с сочащимися кровью обожжёнными ранами…

Он содрогнулся, усилием воли выныривая из чудовищного воспоминания. И зло — не прошипел даже, а прорычал — в изумлённо расширившиеся глаза ангела:

- Даже и не думай, ангел! Ты никуда не пойдёшшшь! Хочешшшь обратно в Преисссподнюю?!

- Я… — растерялся Азирафаэль. — Нет, нет, что ты такое говоришь, Кроули! Но… Ты уверен, что это безопасно для тебя? Что ты выдержишь?..

Кто бы ему ещё самому сказал, выдержит он или нет. Кроули с трудом сдержал раздражённое шипение. И, дёрнув головой, кивнул в сторону корзины.

- Абссссолютно безопасссно, — соврал он, чувствуя, как вновь начинает подниматься внутри слепая нерассуждающая паника. — Помоги ссспрятаться, крышшшка плотная…

Азирафаэль, поколебавшись миг, кивнул. И, встав с коленей, на которых так и простоял всё время их разговора, поспешно распахнул корзину.

- Кроули, дорогой мой, если ты поймёшь, что…

- Всссё будет хорошо, ангел! — с нажимом оборвал его Кроули, внутренне передёргиваясь. Хотел бы он быть так уверен в этом. Не тратя больше времени, он поспешно скользнул в прохладу корзины. Мысленно отметил, что не ощущает пока что даже малейшей боли. Азирафаэль и впрямь успел залечить все ожоги. Может быть, всё будет не так уж страшно, раз открытых ран больше нет…

Он нервно сжался в клубок и поднял голову. Лицо склонившегося над корзиной Азирафаэля выглядело встревоженным и очень несчастным.

...А через пару минут ударят колокола. И вот тогда…

Кроули сдавленно зашипел. И, поколебавшись лишь мгновение, резко качнул головой.

- Хорошшшо, а теперь опусти эту дурацкую крышку и иди пошшшляйся где-нибудь полчасссика.

Ангел изумлённо уставился на него.

- Пошля… — поперхнулся он. — Кроули, что это значит?

- Ну, погуляй, — раздражённо огрызнулся Змей, чувствуя, как его начинает мелко потряхивать от захлёстывающего страха. — Благоссслови кого-нибудь, я не знаю, помолиссссь, может, Она тебя уссслышшшит…

Ангел смотрел на него, словно он вдруг заговорил на китайском. Хотя нет, китайский Азирафаэль знал, помнится, они неплохо развлеклись там в правление Шикуанди. Значит, на клингонском. Ангел не любит современный кинематограф. Пожалуй, на какого-нибудь ушибленного трекки он примерно так и мог бы смотреть — с недоумением, сочувствием и лёгким недовольством.

Азирафаэль наконец вышел из ступора.

- Кроули, — тихо, с едва заметным холодком проговорил он. — Боюсь, я не совсем понимаю тебя, дорогой мой…

Он бы взвыл, если б мог. Но змеи выть не умеют. Только шипеть.

- О, Сссата… о, хоть кто-нибудь, да не будь же ты таким оссстолопом! Ангел, я хочу, чтобы ты ссссходил куда-нибудь на время сссслужбы. Не ссстоит торчать здесссь, мне этой грё… этой вашшшей благодати и без твоего восторженного умиления хватит по сссамые ушшши! Иди, восссхищайся церковными песссснопениями где-нибудь подальшшше от меня!

Он замолчал, задохнувшись. И обречённо поймал себя на мысли, что теперь, кажется, точно всё. Можно просто расслабиться. Всё, что было можно, он уже сломал, больше нет смысла бояться за их дружбу. Всё равно её никогда не было и не будет.

Так даже лучше. Значит, этому пернатому идиоту не будет больно, если он всё-таки сгорит в колокольном свете.

А Азирафаэль, почему-то, молчал. Смотрел на него тоскливым, совершенно больным взглядом, сглатывал болезненно — Кроули видел, как тяжело дёргается кадык на его горле.

- Ох… — тихо, неожиданно виновато пробормотал ангел наконец. — Дорогой мой, прости, я должен был догадаться…

Кроули замер.

Надеяться он боялся.

...Поверить, что Азирафаэль что-то понял, боялся ещё больше. Нет. Нет-нет, он же не должен ни о чём догадываться, откуда ему, он же спал, он не мог ничего слышать — тогда, в склепе…

- Я не подумал, что могу задеть тебя, — удручённо закончил Азирафаэль. — Прости, Кроули! Конечно, я сейчас уйду. Мне так жаль, что я не догадался сам…

А Кроули вдруг понял, что он, всё-таки, ненормальный. Он боялся, что Азирафаэль поймёт, что ждёт его во время мессы.

Почему же вдруг стало так больно и горько от того, что — не понял?..

Он согласно кивнул и устало опустил голову, сворачиваясь клубком на дне корзины.

- Ничего ссстрашшшного… — выдавил он из себя. И даже сам себе не смог бы сказать, на что отвечает: на извинения Азирафаэля? На собственные тоскливые мысли?

Азирафаэль же всё ещё колебался. Кроули, скосив наверх глаза, отметил, как хмурится его лицо, почти увидел некую внутреннюю борьбу, происходящую внутри него…

Ему было не слишком интересно. Бороться со скручивающим внутренности мучительным предчувствием пытки было слишком тяжело. Если ангел хочет что-то сказать — пусть говорит. Не хочет — тем более пусть… Ну да, пусть не говорит. Всё просто.

Азирафаэль наконец на что-то решился.

- Если хочешь, я мог бы… — неуверенно предложил он, — Я не знаю… добавить несколько сигилов снаружи корзины. Я имею в виду, ваших сигилов. С… Сатанинских.

Он немного запнулся на имени Владыки Ада. Но в целом голос его звучал на удивление твёрдо. И решительно.

Кроули против воли с интересом приподнял голову.

- Сссерьёзно?

- Да, конечно! У нас ещё есть минут десять, я успею всё сделать и уйти.

Кроули колебался лишь пару секунд. Предложение, и впрямь, было очень соблазнительным. Даже странно, что он не додумался до него сам. И ещё более странно, что ангел предложил это сам, сам согласился осквернить свои руки начертанием адских знаков…

- Рисссуй, — облегчённо согласился он. — Только не забудь — уйдёшшшь до того, как начнут бить колокола…

- Разумеется, мы ведь уже договорились, дорогой мой! Если позволишь, я закрою тебя прямо сейчас и поставлю знак ключа на крышку, так тебе будет немного легче.

Ангел вопросительно взглянул на Кроули. Тот с благодарность выдохнул и облегчённо расслабился на дне. А может быть, не так всё и плохо… Кажется, у него есть шанс пережить службу без особых потерь…

Азирафаэль подождал ещё несколько секунд. Потом, сообразив, что ответ уже, по сути, получен, осторожно опустил крышку, старательно пригладил её края, старясь не оставлять ни малейшей щели. А миг спустя Кроули почувствовал рядом слабый толчок ангельской магии, и по поверхности корзины зашоркал какой-то предмет — судя по отсутствию характерного скрипа, явно не любимая ангелом перьевая ручка.

Ещё через три минуты он с острым всплеском радости ощутил, как обжигающее дыхание близкого молельного зала слабеет, стихает, словно ветер, запутывающийся на краю пустыни в кронах деревьев. Как уменьшается давление благодати, от которой постоянно хотелось лечь, вжаться в землю, врасти в неё, прячась от слепящей равнодушной мощи…

Прошла ещё пара минут, и снаружи донёсся взволнованный голос Азирафаэля, спрашивающий, как он себя чувствует.

И на этот раз Кроули почти не соврал, ответив «превосходно».

Через некоторое время Азирафаэль, в десятый раз уточнив, всё ли хорошо и напомнив, что он не будет отходить далеко, всё-таки ушёл — на пару секунд раньше, чем взвинченный ожиданием скорой пытки и страхом перед неумолимыми колоколами демон взорвался бы, сказав что-нибудь оскорбительное.

И Кроули остался один.

На самом деле, так было даже страшнее. Намного. Пока ангел был рядом, можно было тешить себя надеждой, что, если вдруг…

Но нет, Кроули знал, что это — лишь иллюзия. Даже если он будет сгорать заживо на глазах Азирафаэля, тот не сможет помочь ничем. Только сойдёт с ума от ужаса и жалости. Так что — пусть уж лучше так, по крайней мере, так у него останется хотя бы капля гордости.

Нельзя сказать, чтобы это утешало.

Это он ощутил всей кожей, как мог бы ощутить прикосновение калёного железа. Тяжёлый удар Силы, острой иглой в самую сердцевину его демонического естества.

А потом сверху родилась, хлынула вниз, сметая всё на своём пути, слепящая волна раскалённого света. Кроули показалось, что он ощутил её даже раньше, чем услышал звук — гулкий, долго не затихающий, воспринимаемый сейчас не столько ушами, сколько всем содрогнувшимся в агонии телом.

Огонь пришёл мгновением позже.

Собственного срывающегося на шипение крика он уже толком не услышал.

Стенки корзины качнулись вниз, больно ударили по спине, бокам. Боль стегнула по судорожно сокращающимся мышцам, взметнулась выше, захлёстывая с головой. Между двумя громкими колокольными ударами он услышал слабый стук, ощутил сильный толчок снизу. Запоздало осознал, что ухитрился опрокинуть корзину, и успел на миг пожалеть, что Азирафаэль так старательно приладил крышку.

Потом до него докатилась вторая волна Благодати.

И сознание погасло в ослепительной вспышке.