Своя сторона (джен)

Над старинной церковью на Харт-Стрит медленно сгущалась ночь. Густые, по-весеннему стылые сумерки неторопливо текли сквозь тишину, облизывали надгробья могил на старом кладбище, окутывали туманными потоками тающую в темноте колокольню. Прижимались к узким окнам, не в силах удержаться от соблазна подсмотреть за жизнью, отделённой от равнодушной седой вечности совсем молодыми, едва-едва полувековыми, стенами жилой пристройки. Впервые за много лет свет горел в обеих частях дома. И, казалось, приземистая церковь втайне гордится этим, старательно распахивая навстречу ночи квадратные, залитые электрическим светом глаза.

Отец Уильям отложил ручку и устало потёр пальцами уставшие глаза. Он прочитал уже четырнадцать страниц, и пока что смог понять лишь одно: неведомая Агнесса была безумной… или гениальной. По крайней мере, первые пять предсказаний её сбылись слово в слово, настолько, что Уильяму становилось просто не по себе. Дальше же…

Дальше шла совершеннейшая ерунда. По крайней мере, пока что понять смысла остальных пророчеств пастор не смог. Что, например, могло означать «Мужъ гневнiй с бѣлыми крылами»? Понятно, что речь, судя по всему, идёт об ангеле — но Азирафаэль меньше всего подходил под описание «муж гневный». Хотя… Уильям попытался представить, на что окажется способен это существо, выглядящее как светловолосый мужчина средних лет, в случае настоящей угрозы ему или его другу-демону, и неуютно передёрнул плечами. Да. В этом случае — вполне.

Вздохнув, он вновь склонился над тетрадью, куда только что переписал — современным языком, разумеется — это загадочное предостережение, и покачал головой.

«Когда молнiя родитсѧ без грозы, и явитсѧ муж гнѣвный с бѣлыми крылами, да не отстѫпитсѧ пастырь отъ слова своего, ибо слово Фѣодосiѧ есть законъ божiй, законъ же чѣловечїи лишь надъ чѣловекомъ властенъ.»

- Слово Феодосия… — пробормотал старик себе под нос, — Слово… Закон божий… Какой-то рескрикпт? Папский ордонанс? Феодосий, Феодосий…

Он нахмурился, пытаясь сообразить, почему ему кажется знакомым это имя. Что-то крутилось в голове, что-то из ранней истории христианской церкви…

Пастор попытался было поймать мысль, но та уже ускользнула, скрылась в глубинах памяти. На её место пришло другое, очень неприятное размышление: «да не отступится пастырь…» Уильям почти не сомневался, что речь идёт не о каком-то абстрактном пастухе, а об очень даже конкретном пасторе.

- Слово, слово… От чего я не должен отступаться, хотелось бы знать? Можно подумать, я кому-то что-то наобещал и забыл об этом…

Он вдруг осёкся.

- Чудесно… — устало пробормотал он. И, с досадой покосившись на записанный его собственным почерком текст, вновь прижал пальцы к глазам. Судя по всему, проблемы из-за его потусторонних гостей всё же будут. Хотелось бы верить, что это не закончится чем-нибудь слишком трагичным.

- Господи, на всё воля твоя… — Уильям расстроенно покачал головой.

И, поколебавшись, захлопнул книгу, вставая со стула. Если он хоть что-то понимает, то хотя бы часть ответов он может получить от самих гостей. Вряд ли они будут рады появлению предсказанного «мужа с белыми крыльями». Так что в их интересах сделать так, чтобы он расшифровал эту зубодробительную подсказку, будь она неладна. На миг он задумался, стоит ли показывать книгу Азирафаэлю и Кроули. Потом, решив, что если бы он должен был сделать это, то ему бы об этом сказали прямым текстом (а эксцентричная дама, как успел понять пастор, не стеснялась в выражениях и обращалась к читателю так, словно сидела напротив него… и порой с трудом сдерживалась, чтобы не припечатать его чем-нибудь тяжелее бранного слова).

Поколебавшись, он открыл застеклённую дверцу подвесного шкафа и задумчиво оглядел свою библиотеку. Давно пора было убрать хотя бы часть книг в другое место, но никогда ведь не знаешь, что потребуется в следующий раз. Свободное место было лишь на третьей полке, между Мильтоном и Августином, и Уильям решительно сдвинул в сторону «Град Божий», чтобы освободить немного пространства для «Продолжения прелестных и точных предсказаний». Ухватился одной рукой за дверцу, пытаясь дотянуться до образовавшегося просвета. И в очередной раз пообещал себе в следующий раз попросить Колина перевесить шкафчик пониже или самому взяться за молоток. Каждый раз ему приходилось привставать на цыпочки и, держась одной рукой на дверцу, тянуться изо всех сил. Или же просто издеваться над своими несчастными коленями, забираясь на высокий стул.

Миг спустя он понял, что глазомер его подвёл: щели между книгами явно было недостаточно, чтобы впихнуть между ними увесистый томик. Книга предсказаний ткнулась в переплёт «Потерянного рая», и плотная обложка неожиданно легко открылась, разом превращая фолиант в диковинный бумажный веер. Уильям попытался было удержать его одной рукой, но тот уже качнулся в сторону, выворачиваясь из пальцев.

С громким «буммм» старинная книга рухнула на пол. С шелестом хлынул в разные стороны бумажный дождь. Уильям закашлялся от взлетевшего в верх облака пыли, и с неприятным уколом, похожим на отдалённую зубную боль, запоздало понял, что книгой этот странный фолиант можно было назвать лишь с натяжкой. То, что от неё осталось, лежало на полу, бесстыдно распахнув обложку и выставив на всеобщее обозрение выщипанный лес пожелтевших страниц. Остальное…

Уильям тихо застонал. Безумная или гений? Первое, определённо.

Он стоял посреди бумажного озера. И россыпь испещрённых текстов листов разного размера покрывало пол его комнаты ровным, густым слоем.

О, Господи. Ему теперь месяца не хватит, чтобы вернуть все эти обрывки на свои места…

Пастор нагнулся и бездумно поднял верхний листок, лежащий прямо возле его ноги.

«Сомкни уста свои, ибо многіе знаніѧ — многіе скорби.»

- Бессмыслица… — удручённо пробормотал он. Поколебавшись, он нагнулся и, подняв кем-то жестоко изрезанную книгу, обречённо принялся собирать с пола обрывки страниц.

«Бессмыслица», — обречённо крутилось у него в голове, пока он, кряхтя, сгребал в более-менее ровную стопку разбросанные записки. И сам понимал, с жутковатым ознобом предчувствия, что нет — не бессмыслица. Намного, намного хуже: предвидение. Рука Бога вела его, как корабль по сложному фарватеру, где каждое движение руля и парусов, непонятное и даже опасное для пассажиров, до дюйма выверено и подчинено уверенным пальцам шкипера. И единственное, что мог он — это подчиниться воле Господа и идти туда, куда направляют его недвусмысленные и воистине точные предсказания средневековой провидицы.

Пастор задумчиво покрутил в пальцах одну из страниц. Точнее, кусок страницы. То, что в первый момент показалось ему обрывком, на деле было аккуратно срезанным бумажным прямоугольником — он отметил ровный, рассечённый чем-то острым край с той стороны, где фрагмент крепился к переплёту. Нет, это не похоже на вандализм. Вандалы не действуют так осторожно, разрезая бумагу строго после окончания предсказания, и ни дюймом выше.

…И это, определённо, был не экспромт. Лишь сейчас он сообразил, что обычный текст видел лишь на первых страницах. Эти же, вырезанные из книги, обрывки были испещрены всё тем же мелким, ровным почерком, но лишь с одной стороны, с обратной же оставались девственно-чистыми. Его невольно пробрал озноб. Опять посетило жутковатое ощущение, что давно почившая провидица не просто видела будущее, а буквально была в курсе каждого его жеста. И предусмотрела всё, до мельчайших подробностей. Это вызывало настоящую оторопь. И пугало, да.

Пастор со вздохом положил листок на пол и нагнулся за следующим. Их придётся как-то сортировать. Хотя он пока плохо представлял, как будет это делать.

- Что же ты хочешь мне сказать, загадочная Агнесса Псих?.. — пробормотал он себе под нос, разглядывая бумажный листок. Перевернул страницу — и невольно вздрогнул, прочитав текст: «Внемли мнѣ, ибо близится срокъ, и даръ безцѣнный будетъ принесенъ, но не принят, и данъ будетъ отвѣтъ, но не понятъ, и колоколъ на башнѣ ударитъ дважды, когда сдѣланъ будетъ выборъ. Смири скорбь свою, ибо всё творитсѧ по волѣ Божьей, и станутъ бѣлыя перья черными, но симъ оплаченъ будетъ долгъ, и принятъ будетъ этотъ даръ.»

Непонятно, двусмысленно. Но Уильяму показалось, что спину осыпало ледяной крошкой.

- Ох, нет… Этого только не хватало…

Если это именно то, о чём он подумал…

Пастор тяжело закрыл глаза. «Господи, — с тоской подумал он, даже не пытаясь построить свои мысли хотя бы в слабое подобие молитвы, — Если Ты позволил мне спасти их, прошу, не погуби их теперь!..»

Он открыл глаза и почти с невольной дрожью вновь взглянул на клочок бумаги в своих руках.

А потом, вдруг решившись, рывком захлопнул книгу (несколько небольших бумажных листков опять выпорхнули из-под обложки и, кружась, заскользили по паркету). И, небрежно сунув «Продолжение прекрасных и точных предсказаний» в верхний ящик стола, поспешно вышел из комнаты.

Ему нужно было поговорить со своими потусторонними гостями.

Немедленно.

Соседняя дверь, как сразу отметил Уильям, была не заперта. Именно так, с едва заметной щелью, оставил её он сам утром, когда предоставил эту квартиру в распоряжение ангелу с демоном, и точно также прикрыл её позже днём, когда заходил справиться о здоровье Кроули и отнести своим гостям корзину с нехитрой снедью. Последее, чего он желал — это заставить их думать, будто кто-то ограничивает их свободу.

Но, возможно, ему стоило всё-таки намекнуть, что входную дверь принято запирать.

Укоризненно покачав головой, Уильям негромко постучал по косяку. В ответ — тишина, ни разрешения войти, ни звука шагов. Это не слишком встревожило Уильяма, но заставило на секунду заколебаться в своём решении завести серьёзный разговор здесь и сейчас. Конечно, сейчас ещё не особенно поздний час, но кто знает, как обстоит дело со сном у созданий, в существовании которых он до вчерашнего дня сомневался, считая их скорее метафорой, нежели чем-то реальным? Тем более что, запоздало сообразил Уильям, оба они выглядели настолько измученными, что он бы не удивился, если бы узнал, что они впали в спячку на неопределённый срок.

И всё-таки, подумав, он постучал ещё раз, чуть громче. Он должен хотя бы знать, что происходит и стоит ли ждать какого-нибудь нежелательного визита (а его, если верить прорицательнице, ждать именно что стоило).

Когда же и на этот раз никто не отозвался, Уильям тяжело вздохнув и, поколебавшись лишь мгновение, осторожно толкнул дверь. Нет, он не желал вмешиваться в чужие дела. Но сейчас эти дела слишком уж настойчиво становились его проблемами, и он не желал, чтобы в его церкви неожиданно полыхнул пожар или случилось нашествие демонов.

Поэтому, когда и во второй раз на его вежливый стук никто не ответил, он тяжело вздохнул, мысленно попросил у Господа прощения за столь возмутительное нарушение личных границ и решительно толкнул дверь.

* * *

Азирафаэль последний раз осторожно провёл над змеиным телом, выискивая незамеченные повреждения. Замер было на миг, с тревогой прислушиваясь к слабому, замедленному биению сердца под матовой чешуёй… И, против воли передёрнувшись, измученно откинулся к стене, с трудом сдерживаясь, чтобы не взять глубоко (хотя не сказать, чтобы спокойно) спящего Кроули себе на колени.

Всё хорошо. Уже всё хорошо. Ничего страшного не случилось, а с тем, что всё-таки случилось, он давно уже справился…

Он изо всех сил убеждал себя в этом. Получалось плохо. Казалось бы, с его более чем шеститысячелетним опытом целительства можно было не беспокоиться о том, что он чего-то не заметит, забудет, не долечит…

Увы, мысленные уговоры помогали слабо. Ангела до сих пор трясло, стоило ему вспомнить безвольное, неподвижное тело Кроули. Его тяжёлое дыхание, его полуоткрытые, затянутые мутной плёнкой глаза…

Азирафаэль зажмурился и до боли прикусил нижнюю губу, давя стон. Хватит! Ну хватит же, Боже, всё ведь обошлось, всё хорошо!

Он прерывисто вздохнул. И, не удержавшись, опять осторожно коснулся ладонью спины спокойно дыщащего демона. Кроули спал. На этот раз действительно спал, а не притворялся. Не находился без сознания. Ему ничего не угрожало. Азирафаэль понимал это.

Умом. А панически колотящееся, до сих пор не успокоившееся сердце по-прежнему сжималось от боли от одной только мысли о том, чем могло всё закончиться.

Кроули спал. Это было неплохо. Его демон всегда любил спать — в отличие от него самого, так и не научившегося делать это по-настоящему.

…Сейчас, оглядываясь назад, ангел ловил себя на мысли, что уже тогда заподозрил неладное. Кроули был так взвинчен… Так напряжён… Словно и не было тех минут (всего несколько часов назад!), когда он расслабленно лежал у него на руках, позволяя лечить себя. Тогда Кроули ему доверял. Тогда он не пытался кусаться и не шипел на него, словно ангел был, самое лучшее, случайным знакомым. Который, к тому же, зарекомендовал себя как неблагонадёжного.

Азирафаэль с тоской уставился в небольшое, занавешенное ажурными занавесками окно. Он не хотел в этом признаваться даже самому себе — но подозревал, что, на самом деле, это не так уж далеко от истины. Кроули чуть не погиб. Более того — он знал, что может погибнуть. Это он искренне верил, что выстланная страницами из сатанинских книг корзина идеально защищает от Благодати. Он, но не Кроули. Сейчас он не сомневался в этом. И все-таки — Кроули не сказал ему ничего. Не решился довериться.

…И, видит Бог, он не мог его в этом винить! Был ли у Кроули повод доверять ему — по-настоящему? Если быть искренним хотя бы с самим собой, если оглянуться назад — на все бесконечные века их общей истории? На все те тысячелетия, когда он с достойным лучшего применения упорством повторял, что у них не более чем соглашение, что они — не друзья…

Он не хотел думать этом. Но сейчас вынужден был признать: он слишком долго пытался убедить себя, что они «не более чем союзники». Так долго, что в конце концов, кажется, заставил Кроули поверить в это. И в тот миг, когда ему больше всего нужна была помощь, Кроули предпочёл остаться в одиночестве, чтобы не оказаться в зависимости от существа, от которого не знал, чего ожидать — защиты или удара в спину.

Думать об этом было больно. Азирафаэль давил в себе непроизвольный жалкий стон, кусал губы, дышал глубоко, медленно, пытаясь унять скручивающие глупое человеческое сердце спазмы. Но всё равно не мог, старался и не мог забыть: лежащая на боку корзина… невидящий взгляд тусклых янтарных глаз… тяжёлое, прерывистое дыхание…

Ангел беззвучно застонал и, не в силах больше сдерживаться, в отчаянии обхватил голову руками. Кроули умирал. Почти умер. Но предпочёл перенести это в одиночестве, не рискнув даже сказать, что ему угрожает. Не решившись попросить о помощи.

…Но ведь он действительно не сказал Кроули, что нашёл Антихриста. Действительно отказал ему в помощи, когда жизни Кроули угрожала опасность. Да, он был уверен, что это ошибка, что если он всё объяснит, Наверху всё исправят…

Был уверен — или хотел верить?

Азирафаэль беззвучно застонал. Почему, ну почему за все эти месяцы, прошедшие с недо-Апокалипсиса, он не нашёл времени, чтобы попросить прощения за те свои слова, за тот свой… за ту свою трусость? Кроули, кажется, решил не заострять на этом внимания. Ни разу не упомянул его… его предательство. Но… что, если он всё-таки не забыл этого? Ох, конечно, он это не забыл! Наверняка ему так же страшно было поднимать ту горькую тему, как и ему самому. А может, Кроули просто ждал, что он начнёт разговор первым — ведь именно он должен был извиниться. Он, не Кроули.

Возможно, в этом случае Кроули сегодня, когда был особенно уязвим, смог бы довериться ему и рассказать, какая страшная опасность поджидает его во время священной службы. И, возможно, он сам сумел бы сделать что-нибудь, чтобы хоть немного помочь своему другу пережить этот кошмар.

И от этого невидимый кулак в груди сжимался ещё туже, заставляя несовершенное человеческое тело задыхаться от жгущих глаза бессильных слёз, а истинную сущность ангела — корчиться от бессильной боли и горького осознания: Кроули, демон, которого он регулярно подозревал в различных неблаговидных поступках, оказался добрее и благороднее его, простив то, что на его памяти среди смертных искренне смог простить только Иешуа. Но несчастный Пётр предал лишь трижды — он же…

- …два раза.

Негромкий старческий голос прозвучал почти над самым ухом, и Азирафаэль, дёрнувшись, в панике вскинул голову, отшатываясь и невольно закрывая спящего Кроули — одновременно и поднятой ладонью, и невидимым щитом, сотканным из чистой Благодати.

И — смущённо опустил руку. На него с удивлением и тревогой смотрели светлые выцветшие глаза старого пастора.

- Ч… что? — невольно заикаясь, переспросил он, обретя наконец дар речи. Запоздало он понял, что священнику неоткуда было знать его мыслей.

…Да и не два раза там было. Больше, о, Господь милосердная, намного больше…

Пастор взволнованно покосился через его плечо на даже не шевельнувшегося от звука их голосов Кроули.

- Я сказал, что стучал два раза. Вы не ответили, и я позволил себе войти без разрешения. Мне жаль, если я потревожил тебя, Азирафаэль.

Ангел облегчённо выдохнул. Ох… Всего-то!

- Нет-нет… — неуверенно пробормотал он, развеивая не пригодившийся щит. — Ничего страшного, вы совсем не помешали, дорогой мой Уильям…

На самом деле, помешал. Но Азирафаэль понимал, что сказать это в лицо тому, кто столь самоотверженно пришёл им на помощь в трудный час, будет верхом неприличия.

Пастор только головой покачал. А ангел, запоздало вспомнив о манерах, поспешно поднялся на ноги.

- Прошу прощения, я был невежлив! Могу я предложить вам… — он запнулся на миг, не уверенный, что ему стоит сейчас творить чудеса, и неловко закончил, — чаю?

По крайней мере, чай у них точно был. Уильям сам принёс его днём, вместе с целым подносом простой, но довольно вкусной пищи, искренне порадовавшей успевшего соскучиться по гастрономическим удовольствиям ангела. Пастор, задумавшись на миг, благодарно кивнул.

- Было бы неплохо. У меня есть несколько вопросов… Я бы не хотел откладывать их на завтра.

Азирафаэль только вздохнул. Всё-таки он немного надеялся, что пастор откажется от приглашения. Разговаривать сейчас со смертным, пусть даже и спасшим им жизнь, хотелось меньше всего.

…Ещё меньше хотелось оставлять Кроули одного. Хотя он, кажется, действительно спал, и вряд ли нуждался в его присутствии.

С тоской оглянувшись через плечо на свернувшегося кольцами Змея, Азирафаэль натянуто улыбнулся и, сделав приглашающий жест, вышел вслед за пастором в гостиную.

* * *

- …Коцит?

Пастор смотрел на Азирафаэля скорее задумчиво, чем удивлённо, и ангел в который раз уже ловил себя на мысли, что давно уже не встречал смертных, способных так спокойно реагировать на информацию о реальном существовании загробного мира. Почему-то люди, даже искренне верующие, искренне изумлялись, а порой и вовсе впадали в ступор, узнавая, что Ад и Рай существуют не только метафорически.

- Да, ледяное озеро, в котором несут наказание… — он запнулся, вспомнив слова Кроули о Бруте и Иуде.

Священник, должно быть, расценив его заминку как вопрос, согласно кивнул:

- Обманувшие доверившихся. Да… Прости, мне нужно немного времени, чтобы уложить это в голове.

Пастор слабо улыбнулся — Азирафаэль запоздало понял, что на самом деле старик всё-таки удивлён его рассказом. Или даже, вернее будет сказать, потрясён. Но, должно быть, годы службы духовным наставником оставили свой отпечаток: ангел, считающий себя знатоком человеческих душ, лишь сейчас разглядел за маской доброжелательного спокойствия крайнее изумление, буквально разрывающее пожилого священника.

А тот, задумавшись на миг о чём-то, вдруг поднялся и с мягкой, немного виноватой улыбкой произнёс:

- Если позволишь, я схожу за своим дневником. Моя память уже не так хороша, как когда-то… Я стараюсь записывать то, над чем потом нужно будет поразмышлять.

Азирафаэль машинально кивнул. Это стремление он понимал и одобрял. Разумеется, он не нуждался в сохранении своей и без того идеальной памяти на бумаге, но сам процесс перенесения на хрустящие чистые листы новых знаний… Радость работы с пахнущими пылью и чернилами фолиантами…

Миг спустя он спохватился, сообразив, что писчие принадлежности вполне может создать с помощь чуда. Вряд ли такое незначительное применение магии будет заметно там, где каждый день совершаются священные службы. Он уже открыл даже рот, чтобы сказать об этом пастору…

Но тот уже прикрыл за собой входную дверь.

А Азирафаэль, с невольным облегчением выдохнув, вдруг сообразил, что старику, должно быть, тоже нужна минута одиночества, чтобы прийти в себя и справиться с наверняка бурлящими внутри эмоциями.

В любом случае, это к лучшему! По крайней мере, теперь ему не придётся прерывать вежливый разговор, чтобы отлучиться на минуту и проверить, не понадобилось ли что-нибудь Кроули.

…Как выяснилось, не понадобилось. И в целом спокойный сон, кажется, пошёл ему на пользу: дыхание демона стало глубже, спокойнее, он сменил позу, свернувшись немного плотнее, и удобно уложил узкую голову на сложенном кольцами теле. Поколебавшись, Азирафаэль осторожно вытянул из-под тяжёлого Змея край пледа и заботливо накрыл его, оставив снаружи только голову. Вдруг измученному Благодатью Кроули даже в созданной им жаре станет холодно?..

Азирафаэль передёрнулся от на миг скрутившей внутренности дурноты. И, нервно сглотнув, принялся суетливо поправлять некрасиво лёгший край пледа. Он старался не вспоминать о том, в каком ужасающем состоянии нашёл своего друга.

Злые — нарочито злые, как он теперь понимал — слова Кроули уязвили его неожиданно больно, но в чём-то были совершенно верными. Безжалостно верными. Он действительно думал, что неплохо было бы послушать службу, поприсутсвовать среди возносящих молитвы прихожан… Люди были так непосредственны, так искренни в своей вере. Да, пусть не все, пусть немало среди них было тех, кто приходил в церковь только ради приличий… Но даже несмотря на это каждый раз, когда ему удавалось попасть на богослужение в человеческом храме, Азирафаэль наслаждался этим чудесным, на удивление живым потоком силы, что поднимался наверх, вливаясь в океан Божественной любви и заполняя до краёв всё церковное помещение.

Нет, разумеется, он не собирался бросать Кроули одного, чтобы послушать мессу, ни в коем случае! Наоборот, твёрдо решил, что останется рядом и сделает всё возможное, чтобы облегчить для этот час. И если он и сожалел о том, что не сможет уделить достойного внимания богослужению, то совсем, совсем чуть-чуть.

…Нет. Не чуть-чуть.

И именно поэтому грубые слова Кроули ударили так болезненно метко. Мог ли Кроули догадываться о его сожалениях? Знал ли о его колебаниях? Чем было его злое «пошляйся где-нибудь» — оскорблённой гордостью или заботой о его интересах? Или…

О третьем варианте Азирафаэль просто старался не думать.

Очень старался.

Только вот сердце, глупая мышца несовершенного смертного тела, мучительно сжималась от одной мысли о тех страданиях, которые испытал Кроули во время Вечерни. Он вернулся, как только умолкли последние слова молитв. Видит Всевышняя, он действительно ждал, с нетерпением ждал конца мессы, он не благословлял никого и не наслаждался церковными песнопениями, в состоянии думать лишь об одном: хватит ли мощи адских сигилов, чтобы защитить Кроули от пронизывающих всё вокруг волн благодати? Не окажется ли звук бьющих прямо над их головами колоколов слишком мощным для кожаной корзины и нескольких страниц с сатанинскими письменами?

Он вернулся. Намного раньше, чем, возможно, стоило.

…Намного позже, чем должен был. Он помнил: это был даже не страх — чёрная бездонная пропасть, ледяная бездна Девятого Круга, раскрывшаяся под ногами — именно её ощутил он, переступив порог и увидев лежащую на боку корзину.

Он помнил: тогда, в первый миг, он решил, что кто-то из его бывших коллег приходил сюда, пока он в нетерпении и страхе ждал за дверью. Ведь как ещё корзина могла попасть с кровати на пол? Целый бесконечно долгий миг.

Пока не понял, что крышка по-прежнему плотно закрыта, а сигил ключа на ней не потревожен.

А потом он открыл её.

И увидел, как Кроули безжизненной чёрной верёвкой вываливается на пол, не делая даже попытки принять более удобную позу.

Лишь тогда он наконец понял, как эта злосчастная корзина оказалась внизу. Понял, почему Кроули так настойчиво требовал от него оставить его одного.

И это было даже больнее, чем чувствовать, как чужой меч кромсает на куски его собственные крылья.

И, почему-то, страшнее.

Азирафаэль, сглотнув, с усилием отвёл взгляд от спящего Змея. И, поспешно стерев ладонью невольно подступающие к глазам слёзы, поспешил обратно, в гостиную. Он не сомневался, что пастор скоро вернётся, чтобы продолжить разговор.

И не хотел, чтобы кто-то, пусть даже человек, спасший им обоим жизнь, видел Кроули таким беспомощным. Кроули это точно не понравилось бы.

Было больно.