Своя сторона (джен)

Уильям прекрасно понимал, что его поведение выглядит, мягко говоря, невежливо. Более его — он не сомневался, что его внезапный уход выглядел именно тем, чем был на самом деле: поспешным бегством.

…но это было единственное, что он мог сделать, если хотел сохранить хотя бы видимость самообладания. Ему нужно было несколько минут одиночества, чтобы прийти в себя. Осознать окончательно всё произошедшее, примириться с тем, что его против его воли (хотя, бесспорно, при его активном попустительстве) втянули в неприятности, которые могут закончиться очень нехорошо.

Ему просто нужен был таймаут. Совсем недолгий.

Благо, Азирафаэль не возражал. И, как показалось пастору, причину его бегства прекрасно понял.

Вот и хорошо. Значит, никто ни на кого не будет в обиде.

Захлопнув за собой дверь своей квартиры, Уильям с тихим стоном прислонился к косяку, с трудом сдерживаясь, чтобы не сесть прямо на пол. Нет, всё-таки для его возраста такие приключения — это слишком… Поколебавшись, пастор сунул руку в карман, нащупывая упаковку таблеток. Как ни странно, сейчас он чувствовал себя намного лучше, чем ночью или даже перед визитом к своим потусторонним гостям. Словно присутствие ангела само по себе действовало целительно. Впрочем… а почему «словно»? Вполне возможно, что так и было.

После недолгих раздумий он убрал руку из кармана. В любом случае, сегодня он ни разу не забыл про свои лекарства. Не стоит злоупотреблять.

…А ещё не стоит задерживаться слишком сильно. У него осталось ещё слишком много вопросов. Лишь сейчас пастор сообразил, что главный свой вопрос, о личности возможного «мужа с белыми крыльями», он так и не задал. Просто забыл, полностью захваченный скупым и явно не слишком охотным рассказом Азирафаэля о причине его похищения и о спасении из Ада. О, Боже, да он вообще с трудом мог вспомнить, о чём собрался говорить! Трудно не забыть о мирском, когда видишь самые настоящие чудеса, притом совершаемые настолько буднично, настолько… привычно…

Он невольно улыбнулся, вспомнив своё удивление, когда Аризафаэль закипятил принесённый гостям ещё утром чайник... закипятил небрежным движением пальца. Вспомнил смущение и искреннее удивление своего собеседника:

"- Вклю... чать? В розетку?! Зачем?

- Ну, видишь ли, люди, как правило, не умеют нагревать воду прикосновением.

- Нет, ну конечно же, нет! Я умею пользоваться чайником, просто это так утомительно — возиться с дровами...

- С дровами?.. Хм...

- А разве вы не?.."

Пастора всерьёз интересовало, где и как жили эти двое до этого дня. Учитывая, что о назначении санузла ангел вспомнил с явным трудом…

Он нервно хмыкнул. Нет, лучше не задумываться. Нервы целее будут.

И поторопиться, в конце концов, пока с ним ещё согласны разговаривать и готовы отвечать на его вопросы. Так что, постояв ещё полминуты, Уильям всё-таки неохотно отлепился от двери и двинулся к кабинету.

- Хотелось бы ещё понять, это правильная оценка ситуации или умственная отсталость?.. — пробормотал он себе под нос, имея в виду странную для Ада идею похитить ангела, чтобы использовать его как средство давления на демона. Не тратя лишнего времени, он сдвинул в сторону топорщащиеся вырванными страницами

«Продолжения прекрасных и точных предсказаний» и, открыв свой дневник для заметок, записал на первой же свободной странице:

«А. — ?»

Нарисовал три коротких стрелки и набросал три варианта развития ситуации, которые видел пока что:

«Выжидает».

«Перемирие».

«Через людей».

Последний вариант нравился ему меньше всего, потому что означал, что рано или поздно к нему в церковь могут прийти люди, для которых человечность и совесть — пустой звук, и ещё вопрос, чем закончится такой визит. И, если Сатана (или нет, Азирафаэль упоминал Вельзевула — почему-то называя его, правда, в женском роде), так вот, если владыки Ада имеют хоть каплю мозгов, а они их определённо имеют, то возможность достать беглецов с помощью простых смертных они должны рассмотреть в первую очередь. Если, конечно, они уже знают, где нашли убежище спасшиеся из Преисподней ангел и демон.

Он опустил ручку и задумался. Судя по всему, об этом тоже нужно будет поговорить и с Азирафаэлем, и с Кроули, когда тот проснётся.

Задумавшись на миг, он отступил немного и с краю листа записал: «асилум». Поколебался — но всё-таки поставил напротив знак вопроса. Хотя сомнений в том, что в своём странном предсказании Агнесса Псих имела в виду именно одного из римских императоров, у него уже не было. Слишком уж недвусмысленное совпадение.

Пастор невольно хмыкнул, вспомнив, с каким энтузиазмом не слишком горевший желанием общаться ангел начал перечислять всех знаменитых Феодосиев. У Уильяма почему-то даже сомнения не возникло в том, что как минимум многих из них тот знал лично, а с кем-то, судя по выражению то секундной печали, то умиления в светлых глазах, наверняка водил дружбу.

Впрочем, из всей этой массы имён Уильяма сейчас интересовали лишь двое. Двое, которых он вспомнил ещё до того, как Азирафаэль успел их упомянуть — должно быть, помог сам факт общения с прячущимся в его церкви ангелом.

Феодосий…

Пастор задумчиво вывел под словом «асилум» имя императора. Добавил римскую цифру «I». Потом, мысленно прокрутив в памяти всё, что помнил об этом законодателе ещё по духовной семинарии, поспешно дорисовал рядом ещё одну единицу. Если уж речь и впрямь идёт о праве церковного убежища, то аппелировать ему придётся к воле Феодосия Второго, объявившего неприкосновенным всю храмовую территорию, а не к его предшественнику, наоборот пытавшемуся ограничить право преступников на получение церковной защиты.

…При условии, разумеется, что те, кто придут за ангелом и демоном, станут его слушать.

Уильям тяжело вздохнул. Проблемы будут. Определённо. Это он мог утверждать даже и без подсказок средневековой предсказательницы.

- Господи, надеюсь, что ты знал, что делаешь, когда взвалил на меня эту ношу… — с тоской пробормотал он, поднимая глаза к потолку. Всевышний, разумеется, не ответил. Но старая привычка не молиться даже — просто говорить с Отцом Небесным, ища не помощи, а скорее просто надежды на то, что Он не оставил его Своей милостью, как обычно, помогла. Устало помассировав пальцами натруженные глаза, Уильям закрыл блокнот и поднялся на ноги.

…Но, уже шагнув к выходу из кабинета, остановился: под шкафом, почти скрытый за ножкой, смутно белел небольшой листок бумаги. Поколебавшись всего мгновение, Уильям положил дневник обратно на стол и, кряхтя, склонился за находкой.

Ах, ну разумеется… Он выпрямился. Покрутил в пальцах ровный желтоватый прямоугольник. И, против воли качая головой, перевернул его, подслеповато всматриваясь в строчки вычурного староанглийского.

«Ты, читающій словеса мои, внемли мнѣ во дни сіи, когда многіе скорби родились изъ побужденій благихъ, и многіе слезы пролиты отъ слуха закрытаго. Внемли мнѣ, глаголю: гр ѧдетъ судъ, и спасены будутъ раскаѧвшесѧ, и преданы карѣ отвернувшіеся отъ Свѣта, и жаждущіе отвѣта получатъ отвѣтъ. Ибо не можетъ черное остатьс ѧ чернымъ, склонившись предъ свѣтомъ, ѧко же и бѣлое не сохранитъ себя, запятнавъ себя грѣхомъ. И понесетъ наказаніе предатель, но прощенъ будетъ оступившійся. И когда свѧтаѧ земля станетъ убѣжищемъ для духа падшаго, настанетъ срокъ каждому выбрать свою сторону, и за вину двоихъ преданъ будетъ карѣ будетъ одинъ, и самъ Богъ не остановитъ судъ этотъ.»

Уильям нахмурился. Ещё раз перечитал текст предсказания, надеясь, что что-то не так понял. Автор текста явно отличался поэтическим складом ума и склонностью к метафорам, так что трактовать, при желании, многие фразы можно было двояко.

Но здесь, к его огорчению, всё было даже слишком ясно.

- Этого только не хватало… — удручённо пробормотал он наконец. Хмуро похлопал листом по ладони. Плохо. Очень плохо. Если провидица с говорящей фамилией «Псих» не ошиблась, совсем скоро у всех них начнутся не просто проблемы — а очень, очень большие проблемы. Если Уильям хоть что-то понял из рассказа Азирафаэля, так это то, что при желании обвинить в измене можно обоих его гостей.

…Его, впрочем, тоже. Потому что уверенность в том, что он должен выступить в защиту этих двоих, даже если за ними придут Снизу, после разговора с Азирафаэлем только окрепла. Ему приходилось встречать подонков, осмеливающихся называть себя святыми, и грешников, совершавших больше добра, чем целые благотворительные организации. Если что-то Уильям за свою жизнь и успел узнать, так это то, что у всех должно быть право на второй шанс. Особенно — у тех, кто готов жертвовать собой ради других. Независимо от того, сколько зла он успел совершить раньше.

- Что ж, будем выбирать свою сторону… — невесело прошептал пастор себе под нос, не в силах отвести взгляд от тревожного предсказания. — Надеюсь, вы двое ни в чём мне не солгали…

«Прошу вас, я должен спасти друга!»

Вечер в молельном зале встал перед глазами, заставив пастора передёрнуться. Ужас в нечеловеческих жёлтых глазах, бьющие по полу чёрные крылья, захлёбывающийся хриплый крик…

…Отчаянный, срывающийся голос, трясущиеся руки, прижатые к неподвижной груди, вспышка золотого сияния вокруг дрожащих пальцев…

«Дыши, Азирафаэль, пожалуйста, дыши!»

Уильям тряхнул головой. В горле вдруг что-то сжалось, и он с усилием сглотнул этот тугой комок, с холодком в груди вспоминая всё, что творил этот безумец со змеиными глазами.

Это ложью быть не могло.

Что угодно — но не это.

А если так — то какая разница, о скольком Кроули умолчал?..

Уильям осторожно положил страницу на стол. И, взяв свой дневник с заложенной между страницами ручкой, с тяжёлым вздохом повернулся к двери.

…Тут-то это и случилось. Яркая, беззвучная вспышка вдруг ударила по глазам. Ослепила, заставляя зажмуриться и невольно отшатнуться назад. Пастор ахнул, отворачиваясь от вспыхнувшего возле входа небольшого солнца. Отступил невольно, отстранённо почувствовав, как толкнул в спину край стола.

В первый момент ему показалось — в комнату ударила шаровая молния. Он машинально заслонил лицо рукой, холодея от запоздалого укола страха… Заморгал поспешно, пытаясь прогнать яркие пятна от слезящихся глаз и сообразить, что нужно делать.

И запоздало понял, что молния здесь совсем не при чём.

- О мой Бог… — потрясённо пробормотал он, опуская руку и глядя на сияющее, изливающее вокруг себя волны слепящего света, существо.

- Вовсе нет, — любезно поправил его пришелец хорошо поставленным голосом, улыбаясь покровительственно, но настолько холодно, что Уильяма пробрала зябкая дрожь. «Муж гневный с белыми крыльями», — не к месту вспомнил он, и нервно сглотнул. Похоже, это по его душу. И он даже, кажется, знает, что интересует… ангела, нужно полагать.

А тот откашлялся и внушительно, с пафосом провозгласил:

- Радуйся, Уильям, верный слуга Господа! Я, архангел Гавриил, послан возвестить тебе…

Он вдруг осёкся. Нахмурился, даже, казалось, принюхался. На породистом лице отразилось что-то вроде недоумения. Щедро сдобренного недоверием. Впрочем, эти чувства быстро стёрлись, и на смену им пришёл…

«А вот и гнев подоспел», — отстранённо отметил про себя пастор. Он сам не вполне понимал, как ему удаётся сохранять спокойствие. Хотя, возможно, он себя переоценивал. На ступор его состояние было похоже куда больше.

- Так это правда, — холодно произнёс архангел, и никакой улыбки на его лице больше не было. — Ты действительно осмелился приютить в божьем храме врага рода человеческого. Я надеялся, что это клевета или какая-то глупая ошибка. Но я чувствую на твоей одежде запах скверны. Как ты посмел, человек?!

Пастор поймал себя на мысли, что ему очень хочется отступить ещё на пару шагов. Внутри словно скрутился тугой холодный узел: Господи, он ведь просто пытался поступать так, как требовала его совесть и его вера…

Но кажется, у ангелов господних был на это свой взгляд.

«Да не откажется пастырь от слов своих», — вспомнил вдруг Уильям. И с ознобом осознал, что решать придётся прямо сейчас. Второго шанса не будет.

Архангел, тем временем, несколько пригасил своё сияние, и Уильям сумел разглядеть, что оден он не в белую тогу, в каких изображают посланников божьих на иконах, а в светло-серый свитер и офисные брюки.

Смотрелось это, особенно учитывая огромные белые крылья, которые, кажется, буквально прорезали собой стены его тесного кабинета, гротескно. Пастор с трудом удержался, чтобы не потрясти головой. И всерьез задумался, происходит ли всё это на самом деле, или он просто сошёл с ума? С учетом последних событий это было бы неудивительно…

Он сглотнул. И, с трудом справившись с нервной дрожью, произнёс со всей решительностью, на которую хватило сил:

- Не врага. Я приютил создание Божье, нуждающееся в помощи.

Сказал — и сам устыдился того, как слабо и неуверенно прозвучал его голос. Но — разве он не убедился сегодня, что Кроули заслужил и помощи в спасении своего друга-ангела, и защиты от козней своих сородичей?..

Пастор откашлялся, собираясь продолжить и судорожно перебирая в голове аргументы, которые сумеют убедить в его правоте этого… вот уж точно, очень гневного мужа. Открыл рот… И осёкся, не успев начать своей речи: лицо Гавриила исказила такая брезгливая гримаса, что у Ульяма болезненно сжалось что-то внутри.

- Создание… Божье?.. — почти по слогам повторил архангел, словно не в силах поверить в то, что услышал. Уильяма словно ледяной водой окатило. А архангел уже вернул себе самообладание. Он покровительственно улыбнулся и произнёс тоном, каким сам Уильям мог бы убеждать капризничающего ребёнка, требующего отрезать ему кусочек от луны. — Смертный, ты просто не понимаешь, что говоришь. Эта адская тварь, что прячется сейчас где-то в этих святых стенах, не создание Господа, но Её предатель и хулитель! Демоны не заслуживают прощения Господа. Они непрощаемы! Скажи мне, где этот отступник, и я обещаю, что он будет предан благому и справедливому суду.

Прозвучало это с таким пафосом, что Уильяма невольно передёрнуло. Что-то у него начали появляться сомнения в благости, а тем паче в справедливости уготованного Кроули суда… Пастор нервно покосился на стену, за которой спал упомянутый демон, и поспешно перевёл взгляд обратно на архангела. Боже, да пусть хоть сам Сатана! Какое он имеет права выдавать, и явно не для вручения награды, того, кто бескорыстно рисковал собственной жизнью ради друга?! Какие бы грехи он не совершил когда-то, сколько бы зла он не принёс — сейчас, и в этом Уильям был уверен, Кроули стоял на пути искупления. И это единственное, что имело значение.

Он сглотнул.

…И вдруг с разочарованием осознал, что напротив него стоит посланник самого Господа, архангел, провозгласивший некогда благую весть самой деве Марии… А он не ощущает не то что благоговения и священного восторга — даже простой симпатии. Только тревогу и опасение за то, что способен сделать с ним и с его гостями этот высокомерный пришелец.

Скажи кому — не поверят.

- Вполне возможно, что демоны были непрощаемы, — чувствуя, как растёт внутри уверенность в своей проводе, тихо возразил он. — Я не сомневаюсь, что никто из демонов до сих пор не заслужил прощения — но означает ли это, что они не заслуживают его в принципе? Бог всемилостив, и я верю, Он не оставит своей любовью заблудшее дитя, вспомнившее о Свете и стремящееся вернуться к нему.

Архангел очень человеческим — очень неуместным, на взгляд пастора — движением закатил глаза.

- Ты ошибаешься, Уильям, — сквозь зубы, с мягкостью, от которой у пастора мороз по коже прошёл, процедил он. — Кроули демон, и Бог никогда не примет его обратно. Он не заслуживает твоего милосердия. Мне отрадно слышать, что ты так рьяно следуешь заповедям Христа, но на этот раз — ты ошибся. О, это не твоя вина, ведь ты всего лишь человек! Кроули хитёр и умеет соблазнять. Это существо, этот Змей-Искуситель, некогда стало причиной грехопадения всего рода человеческого. Тебе же, смертный, лучше не рассуждать о том, что выше твоего разумения!

И это прозвучало уже совсем похоже на угрозу. Уильям прикрыл глаза. Открыл вновь. С горькой иронией подумал о том, что, кажется, зря он радовался окончанию неспокойных семидесятых. Рэкетиров с крыльями в его церковь ещё не приходило… А манеры, надо же — точь-в-точь!

Потом мысли его перескочили на предыдущую фразу архангела. Змей Искуситель, значит… Он как-то разом вспомнил странные глаза Кроули, тот вид, в котором он появился из портала, своё опасение делать резкие движения возле этой, наверняка ядовитой, чёрной анаконды… И с каким-то заторможенным, отстранённым сожалением понял, что даже не удивлён. Словно и так знал всё, что говорил архангел, только принять это знание не решался.

Не удержавшись, он огорчённо покачал головой. А ведь это было очевидно…

- Змей Эдема, ну надо же… — с трудом справившись с невольной дрожью в голосе, пробормотал он.

Гавриил промолчал. Пастору показалось, что промолчал выжидательно. Щурясь от яркости, Уильям перевёл взгляд на взирающего на него со снисходительным нетерпением архангела. Поёжился неуютно. И добавил тихо, с твёрдостью, какой сам от своего слабого голоса не ожидал:

- И всё же, не думаю, что сейчас мы должны говорить о прежних прегрешениях этого… существа. Ибо даже заблудшая овца может вернуться в стадо, и…

Он осёкся, увидев, как на лице небесного посланника появляется выражение искреннего, брезгливого недоумения.

И с ознобом вдруг понял, что не горит желанием проверять, способны ли ангелы гневаться. И если да, то чем это грозит вызвавшему этот гнев.

- Он рисковал собственной жизнью, чтобы спасти друга, — сглотнув, поспешно пояснил пастор свою мысль, невольно пытаясь отступить чуть дальше; отступил бы, не мешай этому стол. — Я видел его страдания и то самоотречение, с каким этот демон защищал а… того, кто ему дорог. Видел, какие раны причиняет ему святая земля. И всё-таки — он пошёл на это ради другого.

В самый последний миг он всё-таки решил не заострять внимание на том, _кем_ был друг Кроули. Не стоило лишний раз дразнить гусей. Не то чтобы Уильям думал, что что-то могло укрыться от всевидящих глаз

Господа… Но одно дело Отец небесный, а другое…

Последняя мысль попахивала кощунством, и Уильям поспешно прогнал её.

И вместо этого подытожил свою мысль, надеясь, что озадаченно разглядывающий его архангел наконец поймёт, о чём он говорит.

- Я верю, что демон Кроули раскаялся и искренно вступил на путь раскаяния. Разве не завещал нам Христос быть милосердными даже к тем, кто оступился в жизни?

…На самом деле, это был немного провокационный вопрос. Уильям был почти уверен, что архангел возмутится: идее того, что демонам ведомо понятие дружбы, или самой возможностью искупления для адского создания… И на этот случай у него было, что ответить. Уж что Уильям умел, так это убеждать — даже самых твердолобых упрямцев.

Он сам не мог сказать, что ему не нравится… Понимал точно лишь одно: если Азирафаэль вполне укладывался в его представлениях об ангелах (хотя, если вдуматься, он ни разу не видел у него ни крыльев, ни этого слепящего сияния), то явившийся к нему гневный судья вызывал скорее страх и безотчётную неприязнь, нежели какие-либо более возвышенные чувства.

Возможно, эта подозрительность была ему на пользу. По крайней мере, он почти не растерялся, когда божий посланник в гневе шагнул к нему, а крылья его полыхнули ещё ярче, почти ослепляя его и заставляя против воли зажмуриться.

- Оставь свои проповеди для прихожан, смертный, — скривившись, холодно обронил архангел. — Якобы самоотверженность демона Кроули не имеет никакого значения. Он приговорён и будет казнён. Это не обсуждается.

И Уильям, не веря своим ушам, потрясённо приоткрыл слезящиеся глаза, пытаясь разглядеть выражение его глаз. Нет, не может быть. Он явно что-то не так понял. Гавриил же не может иметь в виду, что…

Потом он разглядел наконец гримасу на его лице. Гнев. Презрение. Отвращение, словно не о существе, готовом отдать жизнь ради спасения друга, а о мерзком насекомом говорили. Раздражённая скучающая маска, на которой нет ни крупицы сострадания, ни капли сомнения…

Равнодушное лицо мясника, давно переставшего воспринимать объекты своей работы как живых существ.

Пастора вдруг замутило, и он, пошатнувшись, из всех сил ухватился руками за письменный стол, в который упирался поясницей.

- Не… неважно?.. — сам не слыша своего шёпота из-за вдруг ввинтившегося в висок высокого звона, выдохнул он с горечью. — Неважно?!! Я видел, как он шёл по освящённому полу, горел заживо — и шёл! И просил, словно безумный, только об одном — помочь спасти его друга! Неважно? Господь Всеблагой, да как же Ты допустил такое, неужели даже Твои ангелы забыли о заповедях Твоих?!.

Гавриил, кажется, удивился. По крайней мере, отступил на шаг назад, недоумённо глядя на него, и чуть сложил занимающие почти всё пространство комнаты крылья. Брезгливое раздражение исчезло с породистого лица, смытое холодным гневом — но Уильям сейчас был слишком оглушён, чтобы испугаться этого. В голове набатом стучало лишь одно: «Господи, да как же…»

А потом архангел вдруг резко, словно кто-то рубильник повернул, успокоился. Холодно улыбнулся уголками губ — или, скорее, обозначил улыбку.

- Горел?.. — задумчиво, с недобрым каким-то интересом, проговорил он, глядя куда-то сквозь пастора. Спокойно, рассеянно — словно и не было давешней вспышки, словно сорвавшееся с губ пастора святотатство его ничуть не задело. А потом Уильяму стало совсем нехорошо. На напоминающем брезгливую маску лице архангела отразился вдруг не гнев даже — ледяное, полное гнева и торжества, выражение. И выглядело это до того дико и неуместно на фоне белых крыльев, на фоне разливающегося по комнате слепящего света, что Уильяма буквально прошило уколом болезненного озноба.

Он сглотнул, не в силах отвести взгляд от этого… «мужа гневного». И отчётливо понял, что, кажется, только что совершил какую-то ошибку. Которая, возможно, будет стоить очень дорого и Кроули с Азирафаэлем, и ему самому.

Знать бы ещё, какую.

Он трясущейся рукой вытащил из кармана своё лекарство. С трудом выдавил из блистера одну таблетку и бросил её в рот. И, через силу вздохнув, посмотрел прямо в холодные фиолетовые глаза… существа — он не мог больше называть его архангелом. Это не могла быть воля Господа. Что угодно, но не это жестокое равнодушие. Уильям пришёл к Богу, когда жизнь его, казалась, потеряла всякий смысл. И Господь всегда был ему опорой, утешением и светочем и в беде, и в радости. Если это существо, явившееся сюда не судить даже, а карать — и впрямь ангел божий, то…

«Господи, прости меня, грешного. Я верю Тебе, следую слову Твоему — но не верю, никогда не поверю, что Ты мог повелеть уничтожить невинного, не побоявшегося пойти на такие жертвы ради друга. Прости мне святотатство, но боюсь, я сегодня совершу грех сквернословия…»

Он сглотнул, с трудом пытаясь нашарить в себе решимость, которой было совсем не так много, как хотелось бы. И, сжав против воли дрожащие губы, тихо, жёстко произнёс:

- Церковь не выдаёт на неправедный суд даже преступников, если они приходят в стены сии в поисках милосердия и защиты. Те же, кто совершил подвиг духа ради ближнего своего, стократ достойны святого заступничества. Кроули пришёл в храм, не прося ничего для себя. И уйдёт отсюда лишь тогда, когда сам этого пожелает. Властью, данной мне матерью нашей Церковью, я беру его под свою защиту и дарую демону Кроули и ангелу Азирафаэлю право священного убежища.

Голос, всё-таки, немного сорвался, и Уильям, с трудом сглотнув едкий плотный комок в горле, твёрдо закончил, глядя прямо в округляющиеся от изумления фиолетовые глаза:

- Свидетелем мне — Господь, в чьём доме ты стоишь сейчас, называя себя его посланником. И пусть покарает он любого, кто посмеет преступить этот закон!

Он перевёл дыхание. И, с муторной дрожью внутри, отрешённо подумал, что всё, теперь отступать точно поздно. Остаётся надеяться, что его не испепелят прямо сейчас за дерзость…

Архангел, наконец, отмер. Пастор отрешённо отметил, как тот оглянулся вокруг — с каким-то растерянным, почти беспомощным выражением, явно не вполне понимая, что сейчас произошло. Почти по-человечески прокашлялся.

- Это же абсурд, — раздражённо, но с заметно скозящей в голосе неуверенностью, проговорил он, и Уильям невольно поёжился под его гневным взглядом.

- Не абсурд, но слова, изречённые Господом нашим устами сына его. Разве не сказано в Писании, что блудному сыну отец всегда рад более, нежели тому, что всегда жил в покорстве и послушании?

Он очень надеялся, что прозвучало это достаточно веско. Хотя, возможно, это была не самая лучшая идея — цитировать Библию тому, кто вполне мог принимать непосредственное участие в её написании.

Впрочем, Гавриил, судя по всему, озабочен был совсем другим вопросом. Уильям увидел, как вспыхнули гневом глаза архангела, и запоздало сообразил, что Агнесса Псих не зря напоминала про законы божьи и законы человеческие. Пастор понял, что услышит, за секунду до того, как архангел произнёс это:

- Право асилума было отменено вашим правителем четыре века назад! Небеса ценят твоё рвение, человек. Но у твоих слов нет больше власти.

Уильям стиснул пытающиеся выбить нервную дрожь зубы. Может, и так… «Да не отступит пастырь от слов своих», да? Кто бы его ещё спрашивал…

- Правителем, — сквозь зубы выдохнул он, отчётливо понимая, что Рубикон уже давно перейдён, и теперь остаётся только переть напролом и надеяться, что архангел не посмеет всё-таки уничтожить священика прямо в церкви. — С каких пор слово простого смертного, далёкого притом от праведности, стало превыше воли Всевышнего? Отец наш Небесный даровал право священного убежища каждому народу, и законы, придуманные людьми, освобождают лишь от суда людского. От Божьего же суда святотатцев не спасёт ни указ короля, ни Папский эдикт! И поэтому я повторяю тебе, архангел Гавриил: пока Кроули и Азирафаэль находятся в этом храме, никто не вправе причинить им вред!

Гавриил постоял мгновение, растерянно глядя на старого пастора. Тот медленно, тяжело дышал, мысленно молясь, чтобы тупая ноющая боль в груди обождала ещё хотя бы пару минут. Только приступа прямо сейчас ему и не хватает…

- Ты… — с недоумением, настолько сильным, что даже гнев в голосе почти перестал ощущаться, проговорил Гавриил наконец, — Ты, что из праха создан и прахом станешь, смеешь указывать ангелу Господнему, как правильно трактовать волю Отца нашего?!

Уильям невольно усмехнулся. Не то, чтобы ему было весело… Просто вдруг стало любопытно, насколько долго нужно ещё упражняться в гордыне, чтобы получить модные чёрные крылья вместо этих полотен ослепительного света.

Хотя… да, спрашивать Гавриила об этом сейчас явно было не время.

- Разве истина о милосердии Господа нуждается в трактовании? — устало возразил он. И, чувствуя, как всё сильнее давит стол в поясницу, через силу вдохнул сквозь медленно нарастающую тупую боль за грудиной.

- Господь не говорит с нами уже тысячи лет, — холодно отрезал Гавриил, и Уильям поёжился от явной угрозы в его голосе. — Возможно, его мнение на этот счёт изменилось.

Пастор обессиленно навалился на стол. Да когда же этот упрямый осёл небесный наконец уйдёт…

Он, чувствуя, как на место страха начинает сочиться — медленно, пока ещё робко — глухое раздражение, поморщился и потёр слезящиеся от яркости глаза.

- Может, и так, — хрипло выдохнул он. — А быть может, вы просто плохо слушали? Ибо сказано, что Бог есть всё, и всё есть — Бог*…

Где-то на самой отдалённой окраине сознания шевельнулось беспомощное недоумение. Боже, дивны твои дела… с ним разговаривает сам архангел Гавриил, а он, вместо того чтобы пасть на колени и со слезами благодарить за оказанную честь, хамит ему в лицо. И, кажется, уже почти не боится. Хотя, казалось бы — как раз самое время начинать…

А Гавриил тем временем буквально оцепенел от его наглости. Так и застыл, с недоумением разглядывая его с ног до головы. Потом, вдруг, встряхнувшись, оскорблённо взмахнул крыльями. Уильям задохнулся, когда мощная волна воздуха толкнула в грудь, чуть не размазав его по злосчастному столу. С шелестом взметнулись занавески на окнах, взлетели, закружились в воздухе снесённые со стола листы бумаги…

Гавриил же, не обращая внимания на учинённый разгром, сухо процедил сквозь зубы:

- Ты непозволительно дерзок, Уильям. Это будет записано в твоё личное дело, можешь даже не сомневаться. Впрочем, я готов принять твою правоту, если Всемогущая, — он благоговейно поднял глаза к потолку, — Даст мне сейчас хоть какой-нибудь знак, подтверждающий, что в твоих словах есть хоть крупица истины, ты, обнаглевший старый… наглец.

У пастора возникло стойкое ощущение, что тот хотел сказать что-то покрепче. Не то чтобы он был не согласен…

А Гавриил раздражённо отмахнулся от кружащихся в воздухе бумажных страниц, лезущих прямо в лицо. Получилось плохо, учитывая, что спрятать крылья он и не подумал. Один клочок бумаги послушно спланировал в сторону, но другой, словно издеваясь, ткнулся прямо ему в переносицу. Архангел скрипнул зубами. В бешенстве сгрёб желтоватый листок, смял его в руке, с гневом покосившись на выцветшие от времени буквы, словно пытался одним взглядом превратить его в пепел…

И вдруг застыл. Замер, потрясённо вытаравщись на невидимый пастору текст и беззвучно шевеля губами, словно рыба, выброшенная на берег.

Потом медленно, очень медленно поднял глаза на Уильяма. И тот вздрогнул, разглядев в расширенных зрачках изумление… и, кажется, страх.

Повисла долгая, тягостная тишина.

- Небеса… признают твоё право даровать священную защиту, — наконец, деревянным голосом сообщил Гавриил, и пастору послышалась в его голосе тщательно скрываемая растерянность. Потом поморщился с явной досадой, и добавил:

- Вопрос суда над демоном Кроули и отступником-Азирафаэлем будет пересмотрен.

А потом, не прощаясь… исчез. Только свет на миг вспыхнул ещё ярче, почти ослепляя, да остро запахло озоном.

Медленно успокаиваясь, оседали на пол белые бумажные хлопья.

…Уильям, не глядя нашарив за спиной стул, подтянул его к себе и без сил рухнул на сиденье. Ничего себе денёк выдался.

Он растерянно, уже догадываясь, что произошло, окинул взглядом устроенный разгневанным Гавриилом беспорядок, пытаясь сообразить, что именно попалось ему на глаза такого, что тот чуть сам в соляной столп не превратился.

- Ох… — беспомощно пробормотал он, запоздало сообразив, что книга пророчеств, каким-то чудом, осталась не раскрытой. Так что разбрасыванию по комнате подверглись лишь его записи, несколько хозяйственных чеков…

И тот обрывок с предсказанием, которое он всего несколько минут назад выудил из-под шкафа.

Уильям даже не сомневался, что искать его нет никакого смысла.

Он потерянно поднял глаза к белёному потолку.

- Господи, надеюсь, Ты знаешь, что делаешь… — с невольной дрожью пробормотал он.

И с острым приступом дурноты понял, что не хочет знать, как могут трактовать эти несколько двусмысленных строчек другие обитатели Рая, если там есть ещё хотя бы парочка таких же оглашённых фанатиков, как навестивший его Гавриил.

Он нервно покачал головой. Не глядя, действуя скорее по давней привычке, чем осознанно, подтянул к себе блокнот. Механически вывел рядом с литерой «А» вторую: «Р». Поколебался секунду — а потом решительно записал напротив: «противник». Задумчиво прочертил две стрелки — для лучшего и худшего варианта развития событий. И тяжко вздохнул, осознавая, что на самом деле этих вариантов может быть намного, намного больше.

Господи, как он докатился до этого? Собирается вступить в противостояние с Царством Божием…

Хотя… почему «собирается»?

Он тоскливо посмотрел на исписанную страницу. Смешно, но сейчас он даже не мог разобраться, что чувствует. Разочарование? Досаду? Горечь? Страх — определённо. В остальном же…

В одном он мог признаться себе честно: он не ожидал, что посланники Рая окажутся такими же жестокими, как и исчадия Ада. Не ожидал… и это оказалось больно.

Он криво усмехнулся. Не то, чтобы ему было весело…

Но не плакать же, в самом деле.

Тяжело вздохнув, Уильям решительно захлопнул свой блокнот, привычно заложив нужную страницу ручкой, и почти сверхъестественным усилием заставил себя оторваться от такого надёжного стула. Только мебель и осталась надёжной в этом вдруг сошедшем с ума мире, где демоны ведут себя, как святые мученики, а ангелы вызывают желание перекреститься и прочитать парочку экзорцизмов.

…Впрочем, последняя мысль явно была лишней. Уильям криво усмехнулся, с трудом подавляя нервную нутряную дрожь, и решительно направился обратно в соседнюю квартиру.

Он хотел верить, что время у них ещё есть.