Ворон ворону глаз не выклюет (джен)

— Это напоминает мне времена, когда я похитил тебя из-под крыла твоей дражайшей матушки и увёз праздновать Полуночную Жатву. Помнишь, голубица моя?

— Помню, Лихо. В ту ночь ты предложил мне стать твоей женой.

— Надо почаще так выбираться. Лодка посреди озера, вино и твои любимые тарталетки… — мечтательно протянул Лиховид. — Токмо без полудохлого мужика на твоих коленях. Конкурентов я не потерплю.

Степняк бросил неприязненный взгляд на тело, лежащее на дне лодки: смертельно бледное, почти бездыханное, расстёгнутый мундир на нём влажно блестел от крови. Пришлось Диане пристроить его голову своих коленях, иначе она не дотягивалась пальцами до яремной вены, чтобы контролировать пульс. Виктор тоже разглядывал эту здоровенную тушу и никак не мог принять, что она — его собственная. Будто он смотрит на вытянутую из недр шкафа безнадёжно испорченную вещь, которую ему зачем-то предлагают надеть.

— Впрочем, его можно скинуть в воду и укатить развлекаться хоть сейчас, — после недолгой паузы добавил Лиховид.

— Хватит, Лихо. Ты такой злой, потому что уже проиграл, а я почти сорвала куш. Вот увидишь, Раймонд ещё откроет глаза.

— Погляди на его крылья: даже до Разделения не дошёл, а они уже оборванные. — Лиховид сухо усмехнулся. — Новичок обречён.

У Виктора нет ни голоса, ни хотя бы острого жала, чтобы как-то ответить. Увы, тонкие лапки — весь его арсенал. Прижав крылья к щетинистому брюшку, он переполз на другое плечо Дианы, лишь бы не видеть паскудное лицо степняка.

— Кажется, ты его обидел, — заметила Диана с лёгким укором.

— Горе-то какое! Я бы извинился, да трупу вряд ли будут нужны мои слова.

Разговоры между Курьерами стихли, когда лодка подплыла к контрольно-пропускному пункту. Тучный мужчина махнул им рукой, призывая глушить мотор и причалить рядом с ним. На его пиджаке блестел значок дежурного. Вроде бы Виктор недавно виделся с этим человеком… Как странно. Словно мутное стекло отделяло его от всех воспоминаний, переживаний и мыслей. Он жил лишь настоящим моментом: например, желанием раскрыть крылья и попробовать взлететь.

Обменявшись с Дианой взглядами, Лиховид вылез на пристань. Рыская в карманах меховой жилетки, он разыграл очередной спектакль: «Да-да, конечно, где же эта бумажка…», с каждым словом подходя всё ближе к дежурному. Лёгкий взмах руки, словно Лиховид прогонял назойливую муху, и горло мужчины раскрылось алой пастью. Раздался крик: всё это произошло на глазах помощника дежурного, сидевшего в кабинке у речного заслона. Спастись помощник не успел — крутанувшись на месте, Лиховид метнул ему в спину нож. Удивительно, но степняк всё-таки способен хоть на что-то, кроме как трепать нервы.

Ворсистые усики Виктора зашевелились сами собой, стоило почуять рядом своих собратьев. Спихнув тушу дежурного в воду, Лиховид склонился к лодке в элегантном поклоне: «Дар для прекрасной леди». Пойманные бражники перелезли на ладонь Дианы, и та сжала пальцы до хруста хитина. То, что вышло, она запихнула в рот лежащего на её коленях тела.

— Он совсем плох, — вздохнула Диана и вновь прислушалась к пульсу. — Этих двоих хватит ненадолго.

— Моё предложение ещё в силе, — Лиховид дёрнул в кабинке рычаг, заслон со скрипом опустился и открыл путь для лодки. — Подумай, сколько душ мы спасём, ежели избавимся от новичка прямо сейчас!

— Сам Двуглавый позвал нас. Ты уверен, что хочешь его злить? — Лиховид на это предсказуемо промолчал, только сморщил нос. — Поехали уже. Надо найти ещё людей.

— Чур, кровь с моей рубашки ты будешь отстирывать.

И лодка въехала в Дарнелл, позолоченный рассветными лучами.

* * *

Белые птицы порхали по тюремной камере, разбиваясь то о стены, то о пол. Некоторые благополучно долетали до нары: одна, вторая, к ним и третья. Когда четвёртая едва не чиркнула Виктора по носу, тот прохрипел:

— Делай края ровнее, тогда не будут косить в сторону.

— Крысу больше нравилось, когда ты молчал, — Крыс валялся на своём лежбище, задрав ноги на стенку и складывая новую птицу — вновь кривую.

— Сам виноват, что разбудил. Придётся тебе потерпеть меня ещё немного.

Первое, о чём Виктор хотел узнать: как он оказался в убежище. Крыс на это лишь плечами пожал, но что-то да рассказал: Ведьма больше недели возилась с Виктором, штопая и пытаясь привести в чувство, и только вчера приказала убрать его прочь из мастерской. В голове резко прояснилось. Крепость Багорта, выстрел Адды, самоубийство Берислава, конюшня, неудачный побег с электростанции — весь пережитый кошмар обрушился на Виктора вместе с горькой мыслью: Хейда он так и не нашёл. Не справился. Бесполезный, бесполезный…

— Ну и тухлая же у тебя рожа. — Очередная птица приземлилась на грудь Виктора. — Гаруспик тобой доволен, живой остался, хорошо же?

Тяжело вздохнув, Виктор прикрыл ладонью глаза. Это для остальных прошла неделя. Он же потерял Хейда всего час назад.

У Крыса кончилась бумага, а скуку развеять как-то было надо. Он что-то говорил, спрашивал, но Виктор не реагировал, утонув в своих мыслях: что он сделал не так, где должен был справиться лучше. Вскоре Крыс ушёл. Наверно, стоило ловить редкий момент его словоохотливости, да постараться самому отвлечься разговорами — но Виктор не смог.

За неделю без того грязная одежда превратилась во что-то безобразное, для начала стоило привести себя в порядок. Если в бункере и были нормальные душевые, то Курьеры их не откопали, вместо этого они переоборудовали пыточную с удобными стоками для слива крови. На стенах даже сохранились кое-какие жуткие инструменты: пилы, кандалы, «кошачья лапа», дробилки — для антуража, видимо. Сидя на скамье, Виктор механически зачёрпывал ковшом воду и выливал её себе на голову. О том, что вода не нагрета, он догадался лишь по гусиной коже на руках.

— Путь самобичевания ведёт в никуда, — самозванка пригладила влажные волосы Виктора. — Ты не бесполезный, наоборот, настоящее сокровище — но не в той роли, которую сейчас играешь.

— Если бы ты не давила на меня своим голодом, то я не дал бы Адде шанс выстрелить, — Виктор уставился на новый шрам: уродливый, краснеющий кусок бугристой кожи, он будет всегда напоминать о его провале. — Тогда у меня хватило бы сил вытащить нас обоих.

— Если бы ты слушался меня, то растерзал бы её и всех, кто там был, не оставив им и шанса на сопротивление. — Ладонь самозванки скользнула по шее, по выпирающим позвонкам на сгорбленной спине и остановилась на шраме от клейма. — Знаешь, что самое ироничное? Голод, который так изводит тебя, — её шёпот раздался над самым ухом, — он ведь вовсе не мой.

Зарычав, Виктор плеснул на себя воды. Опять крылатая зараза пыталась его запутать, но кое-что она заметила верно: ненависть к себе Хейда не вернёт. Когда-нибудь он с этим смирится, как смирился с потерей Софии.

В холодной воде одежда отстирывалась плохо. Виктор повозился с паровым котлом — ржавеющей рухлядью, которая застала ещё царствование Хоррусов. Он упрямо тёр и тёр обмылком рубашку, хоть и понимал, что уже не сможет избавиться от крови. Как не избавится и от груза ответственности за свои ошибки. Виктор выполнит последнее желание Хейда и отнесёт его брату Дар. Катерина будет в ярости. Возможно, испепелит его, как Сиршу. Что ж, значит, такова она — его плата за слабость.

Пришлось ждать, пока одежда высохнет на горячей трубе, не смущать же местных дам непристойным видом. Когда Виктор вернулся обратно к себе, Крыса всё ещё не было. Насладиться одиночеством у него не вышло: боднув плечом дверь, в камеру протиснулся Танмир с подносом наперевес.

— Крыс тут передал, что ты очнулся, — за косматой бородой едва угадывалась улыбка. — Столько дней тебя пичкали одними питательными жижами, соскучился, небось, по нормальной еде.

— Крыс? Передал? — Виктор не стал скрывать своё недоверие. — У вас же с ним взаимная неприязнь.

— Времена-то меняются. Наших всё меньше становится, а кто остался — тем как можно ближе держаться надо. Даже если этот кто-то — несносный, чудаковатый, грубый… Крыс, в общем. Сначала он шипел, конечно, сам его знаешь. Пошипел-пошипел, да успокоился. Теперь заглядывает к Тунаре, как голодный кот. Иногда даже скажет чего-нибудь — вот как о тебе, к примеру.

От горшочка на подносе пахло аппетитно, но Виктор не спешил наступать на грабли. За его плечами не осталось бражников, которыми можно было бы пожертвовать для борьбы с отравой. Удивительно было уже то, что он дотянул до убежища. Танмир на вопрос об этом лишь руками развёл: кто-то из Курьеров притащил Виктора к Ведьме, но он не видел, кто именно. Пока Виктор хмурился, копаясь в воспоминаниях, горец из его молчания сделал свои выводы и покачал головой:

— Ну ты-то, ты-то чего теперь бычишься? Наслышаны мы, что у тебя все потроха перекрутило, вот, Тунарка специально чего попроще сварганила.

— Я не голоден.

— Я ж сейчас тебя обратно к Ведьме потащу. Здоровые люди от стряпни моей сестрицы не отказываются.

Чёрт с ним. Даже если отравлено — может, оно и к лучшему. Виктор принял из рук горца тёплый горшочек рисовой каши с ягодами, чем заслужил одобрительную улыбку. Прежде чем взяться за ложку, он поинтересовался о судьбе остальных своих вещей. Всё ожидаемо закинули на склад: «Ты был весь обвешан железками, что очень мешало Ведьме общаться с тонкими материями. Это же не шутки, как я и говорил! Не беспокойся, я всё аккуратно сложил в мешок, даже твой мундир». Замечательно. Остальные Курьеры наверняка успели покопаться в его трофеях, лишь бы не стянули ничего.

Чувствуя настроение Виктора, Танмир решил не смущать его своим присутствием, но у дверей задержался:

— Со дня на день начнётся Разделение. Я бы лучше дал тебе отлежаться ещё недельку, но Ведьма злится. Говорит, и так всё затянулось, — он почесал шею. — Не стану врать, что у тебя точно всё получится. Опасаться там есть чего, и Ведьма наверняка будет тебя запугивать. А ты не ведись. И от помощи остальных ребят не отказывайся, если предложат. Далеко не все желают тебе зла.

Не будь рот Виктора набит рисом, он бы громко и безудержно захохотал.

Покоя, однако, ему и правда не дали. Всё, что Виктор пережил в крепости Багорта, для Курьеров было лишь увлекательной историей, вокруг которой можно наделать новые ставки. Развлекать кого-либо он не нанимался, поэтому безвылазно сидел в камере, скрывшись за стальной дверью от назойливых вопросов. От Ламарка, к сожалению, это не спасло.

— Приветствую нашего героя!

Виктор вздрогнул и едва не проткнул палец иголкой, пока зашивал на рубашке дыру от пули. Он настолько погрузился в работу, стараясь не думать больше ни о чём другом, что не заметил появление какого-то оборвыша: его руки скрывали тканевые перчатки, из-под капюшона плаща торчал белый кончик косы, намотанной на шею, а опирался он на обструганную палку. Мастера Курьеров можно было узнать лишь по неизменной шакальей улыбке.

— Уже весь Дарнелл знает о переполохе в крепости, — расстегнув залатанный плащ, Ламарк выпустил на волю Дольку. — В моём сердце отзывается горе Дариуса, что за последние десятки лет случалось лишь после смерти его дочери. Сомневаюсь, что ты один смог бы стать причиной такого переполоха. Рассказывай.

— Левиафаны, — коротко отозвался Виктор. — Они были среди Хранителей. Они и были Хранителями.

Улыбка Ламарка померкла. Присев на сундук Крыса, он начал выпытывать у Виктора все подробности, какие тот помнил.

— Я расстроен, но не удивлён, — Ламарк рассеянно почёсывал ухо Дольки, устроив енота на своих коленях. — Бедный Дариус… Я боялся такого же итога для Курьеров. От этой чумы можно спастись лишь Разделением. Дариус же не хотел давать Двуглавому слишком много власти над своими людьми. Считал, что таким образом их оберегает. Вот чем всё в итоге обернулось...

Раньше мысли о Разделении пугали. Курьеры в таком редком единогласии сомневались в исходе ритуала, что сложно им не верить. Теперь же Виктор находился в терпеливом ожидании. Пусть собственная участь ему и безразлична, сдаваться он не имел права: это обесценит само существование Виктора, которого оставили в живых лишь для одной цели — и хоть с ней он должен справиться. Когда утром следующего дня на пороге явился Нариман, Виктор с готовностью последовал за ним.

Пришлось сгорбиться, чтобы не тереться макушкой о потолки, которые с каждым этажом-завитком становились всё ниже и ниже. Настолько глубоко Виктор ещё не спускался, он даже не знал о таких путях, хотя думал, что исследовал расчищенные зоны бункера вдоль и поперёк. Нариман спрыгнул ещё глубже — в выложенный камнем жёлоб, который туннелем уходил во тьму. Под ногами хлюпнула болотистая жижа. Вскоре туннель вывел Курьеров в зал — связующий узел для множества лучей-каналов, все они впадали в огромную дыру, от которой тянуло сыростью и холодом. Раньше туда по желобам поступала вода? Или наоборот, её оттуда выкачали? Вокруг дыры нависали странные конструкции, но Виктор слишком мало понимал в механизмах, чтобы разгадать их предназначение. Хейд, может, понял бы…

Нариман кивнул в сторону верёвочной лестницы, по которой они выбрались из канала наверх, в сам зал. Лампы можно было потушить, здесь вполне хватало света от кострища в виде каменной полусферы. Остальные Курьеры уже ждали их: Диана с Карамией грели у огня руки, Лиховид болтал о чём-то с Танмиром и Лафайеттом, то и дело хитро щурясь, Якоб прислонился к стене, держась в стороне от остальных. Даже Тунара явилась на ритуал, она крутилась вокруг Ведьмы, то и дело что-то ей подавая. Взгляды Курьеров одновременно устремились к Виктору, словно они чувствовали приближение того, из-за кого здесь собрались. По коже пробежали мурашки.

— Ты спустишься туда, куда обычно спускают только мёртвых, — одна Ведьма не удостоила Виктора взглядом, пока ссыпала в чашу странные порошки. — Раньше тебе везло, но в том, что тебя ждёт, удача не поможет.

— Что именно я должен буду сделать? — Виктора больше интересовали конкретные детали. Как-никак опыт в беззаконных ритуалах у него не ахти.

— Я не могу этого знать. У каждого свой путь на дно. — Ведьма обернулась к остальным Курьерам и спросила с явной неохотой: — Хочет ли кто спуститься вместе с ним?

Танмир сразу же шагнул ей навстречу, несколько капель крови из его порезанного пальца упали в чашу. Примеру горца последовали и другие, разве что Лиховид упрямился, пока Диана не одарила его убийственным взглядом. К Карамии Ведьма подошла последней, но та демонстративно скрестила руки на груди: «Я лишь хочу глянуть, чем этот цирк закончится». Кивнув, Ведьма слегка взболтала ножом жижу в чаше, и протянула Виктору.

— Теперь твой выбор. Выпьешь — и души этих людей подскажут верный путь. Не за просто так: в ответ тебе придётся взять на себя часть их ноши, — во взгляде Ведьмы мелькнула тщательно сдерживаемая ненависть. — Да только выдержишь ли ты?

Качая чашу в руке, Виктор наблюдал, как в багровой жиже искажается его отражение. Раньше приказ Ламарка, как намордник, успешно сдерживал гнев Ведьмы, но сегодня тот момент, когда она могла подстроить его смерть, и никто не найдёт, к чему придраться — Курьеры ведь и не верили особо, что новичок выживет. Это будет не удар клинком, который можно предугадать и отразить, и вряд ли яд в чаше, как сделала бы Веселина. От Ведьмы стоило ожидать чего-то более хитрого, ведовского, такого, от чего Виктор не сможет защититься.

«К чёрту, будь что будет», — Виктор закрыл глаза и в несколько глотков опустошил чашу. Горько. Солоновато. Сам не заметил, как вместо чаши в руках оказалась багряная маска: замершее в яростном рыке чудовище. Звериный лик сел на Виктора, как родной. Монотонное пение Ведьмы заменило собой такт биения сердца: оно стучало только тогда и только так, как ей хотелось. В глубине её янтарных глаз отблески пламени разгорелись в губительный пожар, выжигающий разум. Бражники шипели с Ведьмой в унисон, зазывали к себе на дно. Шаг, ещё шаг, и ещё, пока под ногами Виктора не оказалась пустота.

Такое чувство, что он взлетел, оставив всех этих безумцев позади.

Такое чувство, будто он тонет.

Холодно.

Тихо.

Исчезли куда-то и Курьеры, и кострище. Исчез и связующий узел каналов. Виктор очнулся в незнакомом кабинете: тикали часы с циферблатом в виде звёздного неба, на столе лежала одинокая бумажная птица, над камином висел фамильный герб — заключённая в круг четырёхконечная звезда, сияющая золотом на тёмно-синем фоне. Под ногами валялась сломанная трость с набалдашником в виде лошадиной головы. Виктор прищурился, чтобы разглядеть буквы на ободке: «Живи счастливо, маайха». Странная комната. Может, она связана с прошлым Двуглавого? Задерживаться здесь не было смысла, вот только непонятно, куда идти дальше — нет ни окон, ни дверей.

«Это такое испытание?» — гадал Виктор, пока разглядывал висящие на стенах пустые рамы, по которым ползали бражники: у одной половины крылья были мягкого сиреневого оттенка, у другой — песочного, с рыжими пятнами-глазами. Виктор знал, что нужно делать с крылатыми тварями. Собрав их в горсть, он отправил насекомых в рот.

«Стол с коваными ножками лежал на боку, вокруг него — россыпь фарфоровых осколков и пятен раздавленной черники. Огни ламп отражались в луже крови, натёкшей из раны в груди женщины. Её рука сжимала лезвие для резки бумаг. Рядом на коленях сидели Лиховид и Диана, сплетённые в отчаянных объятиях. Кровавые дорожки из порезов на щеках девушки смешивались со слезами. В крови были и рубаха Лиховида, и его руки, которыми он гладил Диану по спине.

Две юные фигуры и мёртвую женщину, так похожую на Диану, разделял валяющийся на полу нож, украшенный степными узорами».

Сердце вернуло свой ход и гулко застучало в груди. Лицо жгло от порезов, но самих ран не было. Так вот о чём предупреждала Ведьма. Внутри одной из рам появилась картина: изящный конь на ромашковом поле, смотрящий на зрителя тёмными умными глазами. Рука сама тянулась погладить и золотистую гриву, и поджарые бока цвета горького шоколада. Под ладонью и впрямь оказалась нагретая солнцем шерсть, а не масляные краски.

* * *

Приятно смотреть, как блестит шерсть Раската после щётки. Уход за лошадьми — не самое достойное для аристократки занятие, но как ещё ей успокоиться после обеда с этими ушлыми Ларселлами? Хочется взлететь на седло, погнать Раската по краю леса, но раздробленная в юности лодыжка тут же напоминает о себе болью.

— Так и думал, что стоит искать вас здесь, маайха, — в дверях конюшни появился Найрид, кажущийся особенно маленьким и хрупким рядом с благородными скакунами. Его взгляд полон беспокойства, когда он протягивает трость. — Как понимаю, встреча прошла не так удачно?

Найрид всё-таки надел новенькую ливрею, сапфировая ткань с золотой отделкой хорошо смотрится с его смуглой кожей — как она и думала. Зря он ворчал столько времени: «Обо мне и так судачат, маайха. Что скажут люди, если вы нарядите айрхе в цвета своей семьи?» Сплетни останутся сплетнями.

— Главное, что я смогла продавить нужные мне условия, — она напоследок гладит Раската по носу и опирается на свою осточертевшую «третью ногу». Найрид привычно подставляет плечо, и идти становится гораздо легче. — Если всё сложится так, как я задумала, лучшей партии для дочери будет не сыскать.

— Вы так и не рассказали ей о своих планах, — в голосе Найрида слышится упрёк.

— Пусть наслаждается свободой, пока может. — Она глубоко вдыхает аромат цветов, который ветер донёс со стороны оранжереи. — Я сама прошла через подобное. Ничего, пережила — и своего мужа в том числе. Адрианна тоже справится. Будущее нашего рода стоит выше личных желаний.

Она не слышит вздоха Найрида, но чувствует, как медленно поднялось и опустилось его плечо.

* * *

Кашель так скрутил лёгкие, что дышать получалось с трудом. Новое видение отзывалось внутри не так, как предыдущее, но зачем Виктору вообще это видеть? Если самозванка хотела показать какие-то свои человеческие стороны — они ему безразличны.

Вместо кабинета он оказался в спальне: над кроватью спадал балдахин, на зеркале туалетного столика висела шляпка, украшенная незабудками и лентами. Стойка со шпагами вызвала у Виктора одобрительное хмыканье. Одна из стен была отдана под книжные шкафы с приставленной к ним лесенкой. Виктор вчитался в названия на корешках: «Золотая клетка», «Она кричит внутри меня», «Опухоль разума», «Это не твоё лицо». От книг веяло чем-то мерзким, больным, словно ледяные руки касались его кожи. Бражники. Надо найти бражников и бежать отсюда. Ядовито-зелёные насекомые со сложным узором на крыльях облепили одну из книжных полок.

Хитин хрустнул на зубах.

«Багровые скалы-зубья тянулись ввысь, пытаясь вгрызться в небесную плоть. У этого рта была и глотка — гигантская, бездонная, сейчас в ней лишь чернота, но стоит этой бездне проголодаться, и она выплеснет наружу клубы раскалённого пепла и вязкую огненную желчь.

Руками Наримана бездна была сыта. Ослепительная золотая чешуя покрывала его тело, по спине струились переливы павлиньих перьев. На его лысой голове татуировками алели шипы — такие же, какие сейчас возвышались над его народом, поющим молитвы у подножия горы. Старший жрец смотрел на Наримана с гордостью. У их ног лежали тела: детские, юношеские — те, кого легче всего заманить в ловушку, опоить травами и отдать их голоса Хору Предков.

Лицо Наримана, который сам был не сильно старше жертв, обезобразила гримаса. Ритуальный серп полетел в бездну вслед за реками крови».

Виктор ударился плечом о шкаф, не устояв на вдруг ослабших ногах. Его мутило от густого запаха крови, от жара каменной бездны. Лишь огромным усилием он смог заставить себя выкинуть из головы образ выпотрошенных тел. Сейчас это неважно. У Виктора хватало своих трупов за спиной.

За бражниками оказалась книга-рычаг. Стоило на неё надавить, и шкаф поддался, начав поворачиваться вокруг своей оси. Виктора поглотили ослепляющий свет и бодрящая музыка.

* * *

На шестом десятке лет все эти званые вечера не вызывают ничего, кроме скуки. Меняются фасоны платьев, мода на музыку, объекты сплетен и пересудов — но суть остаётся прежней: старые хищники собираются вместе, желая на других посмотреть и свой молодняк показать. Для Адрианны же эти вечера — не более чем повод сбежать из-под материнского гнёта, наслушаться комплиментов и потанцевать до боли в ногах. Сегодня её маленькая звёздочка сияет в последний раз. Теперь, когда дочь стала невестой этого бесхребетного хлыща Натана Ларселла, ещё больше людей захочет толкнуть её в спину. Адрианне придётся учиться правильно читать все взгляды и полунамёки, прислушиваться к разговорам, искать союзников и вычислять врагов.

Каждый на этом вечере исполняет свой танец. Пока Адрианна улыбается очередному юноше — она обменивается новостями с адвокатскими жёнами. Пока Адрианна стучит каблучками в центре зала — она выпивает бокал вина с приближённым Духовного судии, тонко намекая, что рада видеть его в своём доме. Пока Адрианна кружится в прекрасном голубом платье с жемчужными нитями — она слышит от старой стервы Милтон: «О, дорогая Камилла, сегодня вы пришли без своей ручной обезьянки. Забыли её в своей кровати?», на что отвечает с холодной улыбкой: «Не думайте, что я бы поделилась — в вашей кровати и так тесно от любовниц. Как здоровье вашего мужа после охоты?»

Проклятая лодыжка. Она едва успевает переговорить с интересными ей гостями, а уже невозможно шагу ступить от боли. Хватит на сегодня танцев. Потягивая вино из бокала, она любуется, как Адрианна сияет от счастья, свободная и беззаботная — вот только причина её звёздного сияния вызывает тревогу. Уже несколько танцев подряд дочь отдаёт одному и тому же юноше: необычайно высокому, с ясными голубыми глазами и собранными в хвост тёмными кудрями. А лицо-то какое — погибель для влюбчивых девушек. В голове бьёт набат. Кто это такой? Из какой семьи? Раньше его на таких приёмах точно не бывало. А этот идиот Ларселл даже не пытается что-то сделать! Ему веселее развлекаться в компании друзей, чем уделить хоть толику внимания собственной невесте. Родовой перстень холодит кожу, напоминая об обязанностях: её и дочери.

Отставив бокал, она берётся за свою трость.

* * *

Голова разрывалась от въедливого писка в ушах. На этот раз под руками никакой поддержки не оказалось, и Виктор рухнул на колени. Сглотнув желчь, он рассеянно огляделся, пытаясь понять, куда угодил на этот раз.

С тихим скрипом покачивалась лошадь-качалка, чьё седло блестело от частого использования. По всему полу были разбросаны рисунки: нечто похожее то ли на лошадей, то ли на огурцы, подобия людей с грустными лицами, фиолетовый глаз в объятии щупалец. Многие рисунки были сложены в бумажных зверей, прятавшихся в самых неожиданных местах. На стенах — ни картин, ни гобеленов, лишь тканевые куколки и амулеты из звериных черепов.

Виктора чуть не вывернуло наизнанку. Писк в ушах был просто невыносим. Эта комната… Она его будто разъедала. Виктор бегло осмотрелся, стараясь не цепляться за детали — иначе ему становилось хуже. Да где же эти грёбаные насекомые! Разглядеть их оказалось непросто: странные сизые бражники, у которых не хватало то правой, то левой пары крыльев, неподвижно сидели на стене, слившись с узором обоев. Они даже не пошевелились, когда Виктор сгрёб их ладонью.

«Пламя факелов едва разгоняло тьму. На примитивных чумах висели квадрианские флаги. Толпа горцев окружила Танмира и Тунару, их лица были искажены злобой, а рты распахнуты в криках друг другу. Во главе толпы стоял Игрис, приближённый Пламенного судии — его пальцы, как и всегда, были заняты перебиранием бусин на чётках. Беспощадный взгляд прожигал близнецов. Даже если бы захотели, они не могли никуда друг от друга деться, пока тонкая полоса кожи соединяла их руки от плеча до запястья.

Обнимая сестру, Танмир старался прикрыть её собой от негодующих горцев, а сам по-волчьи уставился на шамана, лишённого всех своих регалий — о его беззаконном прошлом напоминали лишь нефритовые подвески на шее. Шаман держал в руках секач, ожидая решения приближённого. Люди не должны срастаться друг с другом, и этот феномен, нарушающий Непреложные законы, необходимо было исправить. Так или иначе».

Правая рука повисла вдоль тела. Виктор стиснул её за предплечье, но не ощутил прикосновения. От него словно отрубили часть, самую важную, самую нужную, и образовавшая пустота пугала. Проклятье, лишь бы этот эффект оказался временным! Видения о чужих несчастьях всё сильнее давили на Виктора, и легче было разгрузить баржу, чем выдержать их тяжесть.

Забрав свою плату, бражники оставили после себя дверь, правда, не совсем обычную: верхняя её часть оказалась стеклянной — для присмотра за обитателем жутковатой детской комнаты. Почему-то Виктор был в этом уверен.

* * *

Листья отчётов один за другим летят на пол. Да за что эти информаторы вообще берут деньги? От жёлтых газет и то больше пользы!

— Так и думал, что стоит искать вас здесь, маайха. Вы совсем не следите за временем.

— Я не маленькая девочка, чтобы отправлять меня спать, — резкость срывается с её языка раньше, чем она успевает обдумать. Как же сильно сдали её нервы всего за пару недель.

— Даже не собирался, — улыбается Найрид. Лавируя между разбросанными бумагами, он ставит на стол поднос с чаем и кексом. — Вы так и не спустились ужинать. Истощённое тело ведёт к истощённому разуму. Это не поможет вам найти дочь.

Он как всегда прав, но она больше не может видеть пустующее место за обеденным столом, где обычно сидела Адрианна. Глупая, упрямая девчонка!

— Информаторы, вижу, вас не порадовали, — Найрид берёт в руки один из неразобранных отчётов. За последний год на его лице появилось множество морщин, и сейчас особо углубилась та, что шла меж бровей. Энлодская письменность до сих пор давалась ему с трудом, как бы он ни старался учиться.

— Один из них кое-что раскопал на мерзавца. Всё, как я и думала: безродный плут! — Внутри закипает злость, стоит вспомнить, в чьих руках сейчас её дочь. — Нашлись свидетели того, как два года назад он обхаживал вдову Голертт. Через неё он и попал на тот злосчастный вечер. Закинул удочку для рыбки помоложе, и надо же было именно Адрианне попасться на крючок!

— И что вы надумали делать? — Найрид ненавязчиво ставит чашку под её руку. — Вновь обратитесь к тем наёмникам? Безглавым судьям, если правильно помню.

— Соблазнительная мысль, но нет. — Она сдаётся и отпивает глоток чая, чувствуя лёгкие цитрусовые нотки. — Говорят, они начали творить беззаконные зверства. В последнюю встречу с Владиславом я и сама успела заметить странную тьму в его глазах. Рано или поздно квадрианцы выжгут его шайку, и я не хочу, чтобы это как-либо затронуло нашу семью.

Найрид суетится вокруг: то подушку под поясницу предложит, то отрежет кусочек кекса, а у самого синяки под глазами. Тоже переживает, волнуется. Когда-то он один мог убаюкать крошечную Адрианну, рассказывая ей ашвайлийские сказания своим певучим голосом. Она хватает Найрида за руку, приглашает сесть рядом на мягкий подлокотник. Слишком заметно, как он всё сильнее устаёт от повседневных забот.

— Как я могу спать, зная, что прямо сейчас дочь льнёт к этому негодяю, — шепчет она, склонив голову на плечо Найрида.

— Помните, что она не из робких барышень и не даст себя в обиду, — он накрывает ладонью её руку, скрывает от глаз родовой перстень. Без вечного надзора предков становится чуточку легче.

— Как она могла так поступить? — Сердце разрывается от горя и обиды, она сильнее стискивает пальцы друга. — Я подарила ей двадцать лет беззаботной жизни! Выполняла любые капризы, даже согласилась на её занятия фехтованием, хотя так боялась, что она покалечится, как я когда-то, упав с лошади. Я позволила ей взять от жизни всё, потому что у меня такой возможности не было, а у неё — есть. Вот только за всё надо платить, и пришёл её черёд. А она сбежала. Всё бросила. Меня бросила.

— Не легко так сразу принять новую жизнь, полную обязанностей, ответственности и ограничений. Пройдёт немного времени, огонь страсти утихнет, и Адрианна поймёт, какой выбор правильный. Верьте в это, маайха.

Слова Найрида успокаивают её сердце. Всё ещё горько, всё ещё больно, но хотя бы появилась надежда, что когда-нибудь этот кошмар закончится. Однако информаторов она не отзовёт. Пусть заглянут под каждый камень, но найдут, в какую нору этот голубоглазый змей утащил её дочь.

* * *

Как же болит голова. Эти видения убивали Виктора, отгрызая от него кусок за куском. Точно ли он наблюдал за жизнью самозванки? Люди из прошлого говорили о Безглавых судьях, а это совсем недавнее время. Самозванка точно была более древней тварью.

Виктора выпустили из круговорота комнат. Куда ни глянь — бесконечный прямой коридор, и никаких подсказок, в какую из сторон нужно идти, чтобы прийти хоть куда-нибудь. Цепляясь за деревянную обшивку на стенах, Виктор брёл наугад, высматривая бражников. Этот путь дался ему нелегко, и всё ради того, чтобы уткнуться в обрушившуюся лестницу. Обломки вели во тьму, и не факт, что за ней находилось дно.

Стайка бабочек с мерцающими дымчатыми крыльями парила под потолком, то и дело ускользая от дрожащих пальцев. После десятка попыток поймать хоть одну Виктор обессиленно привалился плечом к стене. Маленькие сволочи, они будто издевались над ним. Стоило Виктору принять поражение, как бражники вдруг сами опустились ему на плечи — хоть им и хотелось подразнить, но они здесь, чтобы помочь.

«В тюремной камере едва хватало места на одного человека. За узким окном виднелся частокол из шпилей вычурных башен, такое встретишь лишь в городах Вердеста. Сказочный вид портил висящий перед окном труп, до неузнаваемости обклёванный птицами. Отощавший и изрядно побитый Лафайетт жался к стене, обхватив руками колени. Рукава тюремной робы были закатаны до предплечья, открыв множество татуировок, очень похожих на пиратские. Во взгляде Лафайетта, обращённого к трупу, читались горе и боль.

За решёткой стояла женщина в форменном плаще угловатого кроя. Её талию обвивала серебряная цепь, с которой свисали полые шарики, украшенные резьбой в виде трёхглавого змея — в Вердесте такие носили дознаватели. Собранные в пучок волосы опоясывал венец, такой же хищный и острый, как и сама дознаватель. В её взгляде — презрение, а в руках — бумага, протянутая через решётку, как кость голодному псу. От Лафайетта требовалось лишь вписать имена глав той торговой компании, что была ответственна за набеги на конкурентов.

Несколько строчек — единственный шанс выбраться из камеры живым».

У закрученной лестницы появились ступеньки, но они выглядели ненадёжными, совсем старыми. В животе сжался комок неясного страха, когда Виктор коснулся рукой потемневших от сырости перил. Он никак не мог решиться сделать первый шаг. Сердце пустилось в галоп, словно Виктор пробежал марафон через весь Дарнелл.

Ну же! Он прошёл такой путь, не могут же его остановить какие-то кривые ступеньки!

* * *

Экипаж слегка трясёт на кочках. На коленях она нервно складывает фигурки из бумаги — привычка, прилипшая к ней после смерти Найрида. С какой поразительной лёгкостью он складывал любых животных, у неё так не получается. Глупо, глупо! Какие-то бумажки не заменят друга, который вырос, состарился и умер на её глазах. Как ей теперь дожить без него ещё шесть десятков лет?

После очередной попытки она рвёт лист пополам, уже и забыв, какую фигурку хотела собрать. Стоило выпить перед отъездом успокаивающую настойку, но она обо всём забыла, как только получила от информатора адрес дочери. Три года поисков, три года непрекращающейся погони. Лишь бы успеть, пока неуловимая сволочь не увезла Адрианну в ещё более далёкую глушь. Бедная звёздочка, лишь бы её свет не погас от жизни рядом с этим мерзавцем.

Наконец экипаж тормозит напротив дома, стоящего на окраине какого-то мелкого городишки. Приехали. Она бросает взгляд на соседнее сиденье и замирает на секунду от понимания, что больше Найрид не вылезет вперёд и не подаст ей руку. Вместо себя он оставил трость с рукояткой в виде лошадиной головы и тёплыми посланием на ободке. Словно знал, прохвост, что скоро сердце его предаст, но не мог оставить её без своей поддержки.

От вечернего холода становится зябко, она поправляет край соболиного манто. Кивком посылает прислугу в дом. На втором этаже горит свет, скорее всего, Адрианна именно там. Если всё сошлось так, как задумано, то мерзавец ещё должен быть в городе, ищет новое место, куда можно сбежать. Пусть ищет. Когда он вернётся, её дочери здесь уже не будет. Она кривится, когда половицы скрипят под её сапогами. Это не дом, а груда хлама, которая вот-вот свалится на голову! Со второго этажа раздаются крики — она узнаёт голос Адрианны. Хорошо, что на руках перчатки, иначе она бы не решилась коснуться подозрительно зеленеющих перил. Даже ступеньки какие-то неудобные, вновь разболелась лодыжка.

Напуганная прислуга выскакивает ей навстречу, охает: «Ваша дочь безумна!» Балбесы. Глупо было ожидать, что кто-то, кроме неё самой, сможет укротить нрав этой своенравной кобылки. Взмахом руки она приказывает своим людям охранять выход из дома. Трость гулко стучит о пол, пока она идёт навстречу распахнутой двери, но дочь сама выходит к ней. Ох, её волосы! Её прекрасные золотистые волосы обрезаны по самые уши! И одета в какие-то лохмотья, словно нищенка, а не наследница древнего рода. В руке Адрианна сжимает шпагу — единственную вещь, которую она прихватила с собой при побеге.

— Как низко вы пали — пытаться меня похитить! — шипит Адрианна и замирает в боевой стойке. Словно действительно готова разить насмерть, если к ней приблизятся хоть на шаг. — Оставьте же вы меня в покое! Я лучше умру, чем сломаю свою жизнь ради ваших амбиций!

— Разбаловала я тебя, — вздыхает она, чувствуя себя бесконечно уставшей от этого цирка. — Безответственная, эгоистичная девчонка. Хочешь всего и сразу, но не хочешь за это платить. А ведь я просила у тебя куда меньше, чем спрашивали когда-то с меня: всего лишь выйти за нужного человека и родить наследника. Я бы помогла, научила, как из Ларселла вить верёвки. Если бы он попытался сопротивляться — отправился бы туда же, куда отправился твой отец. Завела бы себе любовника, двух, трёх — сколько сердце пожелает. Имела бы всё, что хотела, но при этом укрепила положение нашей семьи. А что выбрала ты? Разрушить всё, что я долгие годы восстанавливала после глупостей твоего деда, который едва не спалил в своём азарте всё наше наследие? Наш род идёт из самого Вердеста, он пережил Хоррусов, переживёт и Аргелов — не тебе рубить эти корни, взращённые поколениями предков!

— Слышать уже об этих предках не могу! — Адрианна решительно шагает вперёд, всё ещё держа шпагу перед собой. — Мёртвым плевать, что станется с нашей семьёй. Ты сама посадила себя на поводок из правил и обязанностей, теперь пытаешься посадить на него и меня! — дочь щурится, голос её становится едок: — Интересно, что бы сказали твои дражайшие предки, узнав, что обезьянка-айрхе греет постель их потомка? Когда дело касается тебя — честью уже можно и пренебречь?

Она до боли сжимает лошадиную голову трости.

— Найрид в тебе души не чаял, а ты оскорбляешь его память пересказом грязных сплетен. Общение с мошенником явно испортило твоё воспитание. Придётся мне напомнить тебе былые уроки.

— Вы были и остаётесь чудовищем, мама, которое уничтожает всё, что не вписывается в его планы, — Адрианна продолжает наступать с клинком наперевес. Гордость призывает стоять на месте, не пронзит же её дочь, в самом-то деле!.. Но ноги сами делают мелкие шаги назад.

— Я всего лишь люблю тебя, неразумное дитя. Ты достойна большего, чем оказаться женой помойной крысы!

Лицо Адрианны белеет, прямо как лист бумаги, из которой она совсем недавно пыталась сложить фигурку. Конкретно эта, похоже, у неё тоже не вышла.

— Только мне решать, какая судьба для меня лучше! — кричит Адрианна и делает резкий выпад, отгоняя её от себя прочь.

Клинок замирает в опасной близости от живота, заставив инстинктивно отшатнуться. Лодыжка подворачивается так неудобно, так невыносимо больно, она не успевает опереться на трость и заваливается на спину — но позади вместо пола её ждут лишь кривые ступеньки. Она тянется к своему глупому, но любимому ребёнку, единственной звёздочке, что осталась в её жизни. Никогда она её не оставит, никогда не бросит. Хоть блудным духом, но продолжит оберегать дочь от всех этих жестоких людей, лишь бы она сияла как можно ярче.

— Мама! — кричит Адрианна, прижав ладонь ко рту. Это последнее, что она слышит перед тем, как хрустит шея.

* * *

Виктор отрешённо взирал на возвышавшуюся над ним лестницу, совсем не помня, как спустился по ней. Точнее — скатился. Вокруг него наконец-то был простор: некогда богато украшенный холл, сейчас почерневший от гари. Кое-где угадывался символ в виде заключённой в круг звезды. Отсюда шло неимоверное количество дверей, но все одинаково обгоревшие — и какой путь правильный?

Вытерев натёкшую из носа кровь, Виктор с трудом поднялся на ноги. Его шатало, любое движение головой отзывалось болью в шее. Лучше не пытаться открывать двери наобум, наверняка где-то должны поджидать его маленькие помощники. И правда — на одной из оплавившихся ручек сидели крупные чёрные бражники с белой каймой по краям крыльев. Они сами взлетели навстречу Виктору, словно только его и ждали.

«Пестрящее незабудками поле напоминало море, волнующееся волнами-оврагами. На одном из оврагов, у молодого перелеска, тянулась шеренга людей. За их спинами, скрытый деревьями, горел особняк — столб дыма змеился до самых небес. Глашатай озвучивал список преступлений: заговор против короны, подстрекательство к бунту, нарушение Непреложных законов, попытки к сопротивлению. Приговор — смерть.

Перед сломленными людьми выстроился отряд Чёрной гвардии. Под прицелом револьвера одного из гвардейцев оказался мальчишка: голубоглазый и златоволосый, одетый в парчовую жилетку с серебряными пуговицами, слишком дорогую для сына дворецкого, за которого его пытались выдать. Как бы то ни было — приговор един для всех обитателей особняка».

Больно. Страшно. Одиноко.

Незабудки окрасились в алый. Кто кричал от боли — тех добили.

Он должен молчать. Терпеть. Ни звука.

Бежать? Вернуться в дом? Все мертвы, никого не осталось. Не будут же эти страшные чёрные люди возвращаться в пустой особняк.

Виктор полз туда, куда тянуло его сердце, хватаясь левой рукой за траву и цветы, пока правая будто горела в огне. Вскоре незабудки сменились на мох, сухие листья и еловые иголки. Лесная крона не пропускала и луча света, укрыв Виктора холодным полумраком. Голоса! Его преследуют? Только бы по его следу вновь не пустили собак! Домой. Как же хотелось вернуться домой. Закрыться бы в своей комнате-клетке, залезть под одеяло, где его никто не найдёт.

Мягко шуршали листья под чужими шагами, но голос матери был далеко не так нежен: «Мы купили столько игрушек, зачем ты продолжаешь возиться с бумагой?», «Лошадь — это слишком дорогое удовольствие, милый», «С каждым днём он всё больше похож на мою мать, это невыносимо», «Даже умерев, она держит меня на привязи. Кажется, вот-вот я вновь услышу стук её трости», «Тебе стоило отдать меня квадрианцам. Лучше бы я сгинула в огне вместе с тем, что осталось от матери, чем обрекать нашего сына на такую участь».

Шаги стали куда тяжелее, увереннее, но голос отца звучал надломленно: «Я нашёл способ, как спасти тебя от блудного духа, найду и способ исцелить сына. Верь мне, как уже поверила однажды», «Этот беззаконник беспокоит меня самого, но он единственный, кто смог предложить что-то дельное. Мне всё равно, в кого он верит, в Молчащего или в чёрта рогатого, лишь бы от него была польза», «Риск, но оправданный! Арчибальд III слишком вцепился в квадрианцев, и сын его пойдёт по такому же пути. Власть Аргелов равна власти Квадранты. Мы не можем сдерживать слухи вечно, и если кто-нибудь из адептов решит проверить нашего мальчика…»

Голос Проныры, такой звонкий, вечно недовольный, как бы он не привлёк внимание чёрных людей: «А ну хватит сопли жевать! Не слышу я никаких голосов, ты что, башкой ударился?», «Отпусти мою руку, чудила! Сделаешь так ещё раз — верну в ту клетку, из которой тебя вытащил. Что на тебя нашло, а?!», «Тьфу, ну и секретничай, ну и пожалуйста. Я тебе тогда тоже своё имя не скажу. Как хочешь — так и называй. Тоже мне, выпендрёжник мелкий…»

Послышалась неровная поступь, которую Виктор узнал прежде, чем услышал голос Таррнета: «...Вот как. Смышлёный мальчик. Эту фамилию и впрямь лучше никогда не произносить вслух: о незавидной судьбе твоей семьи перешёптываются до сих пор», «Вчера от несчастного случая погиб очень похожий на тебя ученик, его звали Виктор Раймонд. Пепельным адептам мы об этом сообщить не успели. Думаю, ты сможешь занять его место. О прошлом не переживай. Совсем скоро оно навсегда перестанет тебя беспокоить».

Лес расступился, и Виктор наконец увидел то, куда так стремился — особняк его семьи, некогда ослепительно белый и прекрасный. Привалившись к сосне, он наблюдал, как пламя танцевало на крыше и на знамёнах со звездой, заключённой в круг. Каждый камень в этом доме был осквернён беззаконными ритуалами, огню придётся хорошенько постараться, чтобы его очистить. Пламя лизало ноги Виктора, когда он поднялся на веранду, но не обжигало, приняло, как родного.

Входные двери были выломаны из петель, Виктор прошёл прямо по ним, но вместо холла он оказался в тронном зале. Резные колонны подпирали потолок, со стен свисали флаги с серебряными муренами, но сильнее всего в глаза бросался трон из красного обсидиана и особа, сидящая на нём. Закинув ноги на подлокотник и покачивая носком сапога, София терпеливо ждала, пока Виктор приблизится к ней. В алой судейской мантии она выглядела так, будто этот трон высекли специально для неё.

— Я уже начала сомневаться, что ты выдержишь спуск, — губы самозванки растянулись в улыбке. — Ожидание того стоило. Наконец я знаю секрет, почему же Скорбящий палач не смог одурманить тебя. Перерождённая душа! Теперь я понимаю, откуда в тебе столько упрямства — весь в бабушку, — она хохотнула, закинув голову назад. — Наслышана, что все перерожденцы безумны и не доживают даже до пубертата. Судя по тому, что я видела, если бы не клеймо Хранителя, то тебя ждала такая же участь. Какая ирония, правда?

На дне колодца голос самозванки звучал непривычно громко, не сравнить с её обычным шёпотом. От неё веяло древней силой, взращённой сотнями жертв, и Виктор прогибался под ней, не в силах сдерживать давление.

— Просто закончи это. Я нашёл тебя. Сделал то, что ты хотела. Отпусти меня.

— Ну же, не будь таким поспешным! — самозванка убрала ноги с подлокотника и села прямо. — Моё сокровище оказалось ещё дороже, чем я предполагала. Дай же тобой налюбоваться. Если бы только в моих руках была хоть пара сотен таких, как ты…

Виктор устало прикрыл глаза. Как же раздражал этот голос, некогда такой родной, а теперь ненавистный.

— Что ты хочешь от меня?

— То, что объединяет живых и мёртвых — утолить голод. Ничего нового, верно? Ты, бывший мертвец, как никто можешь понять мои желания. Дай же им свободу! Твори, что хочешь, Виктор, всё, что считает нужным твоя удивительная душа, и я помогу тебе в этом. Вместе мы всегда будем сыты.

Разноцветные бражники ползали по лицу самозванки, вечно скрывая её глаза — и это тоже неимоверно раздражало.

— Сначала убери с себя её лицо.

— И кого же ты хочешь видеть? Может, своего маленького друга? — самозванка обратилась в Хейда, чьи изуродованные губы кривились в ухмылке. — Или друга побольше? — она изобразила Даниила с его бессменной сверкающей улыбкой. — У тебя так мало сердечных привязанностей, что даже выбирать не из чего.

— Не нужен мне этот маскарад. Своё лицо у тебя имеется?

Оставаясь в личине Даниила, самозванка задумчиво постучала пальцами по подлокотнику. Вопрос ей явно не понравился, но сегодня она была настроена благосклонно:

— Ты знатно позабавил меня своим прошлым. Так и быть, я не против поделиться кусочком своего.

Фигура Даниила взорвалась бражниками, они хаотично заметались вокруг трона. Их крылья сложились друг с другом, вырисовывая новую личину: высокую смуглую женщину в платье нежно-сиреневого оттенка. Через её грудь тянулась серебристая лента, подколотая брошью в виде бражника. Неукротимые каштановые кудри плавно развеивались в воздухе, словно под водой. На носу с горбинкой поблескивало пенсне, через которое смотрели ярко-синие раскосые глаза. Изображения этой женщины висели во многих квадрианских академиях как олицетворение всего ужаса, что могут творить беззаконники. На этих картинах она сидела на том же троне из красного обсидиана, только руки её были по локоть в крови невинных людей.

— Вновь пытаешься меня надурить? — прорычал Виктор. — Альму Кэйшес давным-давно сожгли приближённые.

— Каждый день я слышу, как этим именем люди проклинают друг друга, но с годами мне всё сложнее ассоциировать его с собой, — самозванка с безразличием разглядывала брошку на своей груди. — Не было никакого сожжения. По крайней мере — не меня. Дарнеллская погода и раньше изводила вечными дождями, а крематории тогда ещё не придумали. Меня, умирающую, засунули в железный гроб. Как видишь, хорошей погоды квадрианцы не дождались и решили избавиться от моего духа другим способом — не особо эффектным, о таком не стали бы разыгрывать сценки в театре. Сталь должна была запереть меня в ловушке, а чтобы последователи не смогли добраться до гроба, его сбросили в колодец. Вот только под тяжестью моей темницы дно колодца обрушилось, и я упала куда глубже, чем могли мечтать приближённые.

Виктор кивнул. История звучала невероятно, но его собственная судьба оказалась куда безумнее, так что он не стал спорить.

— Почему Ламарк зовёт тебя Двуглавым? Ты не показывала ему, кем являешься на самом деле?

— Поверь, любопытный нос, ты не хочешь знакомиться со мной настолько близко.

— Ты знаешь, как неохотно я иду навстречу тому, кто пытается от меня что-то скрыть. Это лицо — очередной маскарад, верно? Я хочу знать, с чем имею дело.

— Забавно, — Дикая Кэйшес коснулась губ костяшкой пальца и хмыкнула. — Когда-то Гаруспик говорил мне нечто подобное. Надеялся, глупец, увидеть в этом подсказку, как меня уничтожить.

Хрипловатый смех отразился от стен, а сама Кэйшес, как и весь тронный зал, распалась на крылатые частицы. Иллюзия, столь любезно созданная для Виктора, рассеялась. Вместо гранитных плит под ногами оказались обглоданные кости и полуразложившиеся тела, они были всюду, куда только падал взгляд. Трон оказался не троном, а железным гробом, покорёженным от мощного удара, с пятнами ржавчины на боках. Влажные белёсые нити плотно обвивали его, как кокон.

Невидимая ладонь придавила Виктора к валяющимся под ногами костям, заставив рухнуть на колени. На череп под его рукой капнула кровь, вновь потёкшая из носа. Виктору перестало хватать воздуха. Жизнь утекала из него по крупицам, но он не замечал этого. Словно завороженный огоньком мотылёк, Виктор был околдован существом, что неспешно вылезало из кокона. Безумное сочетание человека и насекомого, с длинными костяными конечностями, раздутым телом и идущими от лопаток недоразвитыми крыльями, с которых стёрлись почти все чешуйки. Обтянутый жилами и зачатками мышц череп покачивался на длинных шейных позвонках. В глубинах его глазниц разгорались пугающие карминно-красные огоньки.

— Видишь, что со мной сделали Смотритель и Гаруспик? — Череп существа треснул, разошёлся посередине. Вместе с ним раздвоились и шейные позвонки, а грудная клетка раскрылась огромной пастью, идущей от самого брюха, с торчащими, как зубья, рёбрами. — Порвали на части. Так неудобно.

Медленно перебирая конечностями, существо подползло к Виктору. Разделённые части черепа торчали по обе стороны смердящей пасти, как усики насекомого. Виктор смиренно протянул руку. Не дрогнул, когда острый костяной палец провёл по вене. Вместо крови из-под кожи вылез алый бражник с янтарными «глазами» на оборванных по краю крыльях.

Заурчав, существо сжало добычу тонкими пальцами и засунуло прямиком в свою утробу.

* * *

Виктор открыл глаза.

На потолке висела знакомая паутина. Он был в своей тюремной камере. Нога неприятно щипала — запоздало Виктор осознал, что у него отрезали палец. Точно, Ламарк же об этом спрашивал. Оставшиеся четыре пальца выглядели сиротливо без своего младшего собрата.

— С пробуждением, Курьер. Рад, что теперь вы в наших рядах, — раздался голос Якоба. Налив из графина воды, он подал чашку севшему на кровати Виктору. — Надеюсь, я не мешаю. Хотелось бы поговорить о том, что вы видели в колодце.

Прохладная вода ласкала горло. Виктор не спеша пил, размышляя о… многом.

— У меня тоже есть вопросы, — наконец сказал он. — Вы что-нибудь помните о моей семье?

Вряд ли Якоб пришёл сюда ради чего-то другого, и всё же вопрос заставил его отвести взгляд. Сам Виктор не знал, что чувствовать к этому «страшному человеку в чёрном». Ненависть? Благодарность? Безразличие, как и раньше?

— Ничего, к сожалению, — наконец признался Якоб, так и глядя куда-то в сторону лежанки Крыса. Он нервно пригладил ладонью седые виски. — В те годы это были не первые и не последние заговорщики против империи. Бунты вспыхивали один за другим, мы едва успевали наводить порядок... Никто тогда не знал о Левиафанах. Арчибальд III с ведунами, как и с заговорщиками, разбирался жестоко — а твоя семья сочетала оба греха, — бывший гвардеец запнулся, видя по лицу Виктора, что его эти оправдания не сильно трогают. — Не то чтобы я прошу у вас прощения… И всё же должен сказать, что именно случай с вашей семьёй зародил во мне семя сомнений, хочу ли я быть в Чёрной гвардии и дальше.

— Прощать нечего. Когда-то я был таким же инструментом. К тому же вы меня пощадили. Уверен, если бы вы захотели — пуля угодила бы куда надо, — Виктор невольно потёр шрам на плече.

Судорожно выдохнув, Якоб всё-таки обернулся к Виктору, теперь блуждая взглядом по его лицу. Может, пытался разглядеть в нём того самого мальчишку в парчовой жилетке, обречённого на смерть.

— Честно скажу: долгие месяцы я сомневался, правильно ли поступил. Не милосерднее ли было добить вас, чем оставлять раненого и одинокого без особого шанса получить помощь.

— Как видите, несмотря на это, я выжил.

— Выжили, — кивнул Якоб и засунул руку во внутренний карман пальто-реглана. На колени Виктора упал увесистый кошель. — И выиграли. Думаю, вы знаете о споре. Танмир предложил, что раз никто не угадал вашу судьбу, то вы заслужили забрать себе весь куш.

— Неужели все согласились? — Виктор жалел, что не видел лицо Лиховида в тот момент.

— На его стороне оказалось достаточно голосов. Как-никак, вы теперь один из нас. Не буду больше мешать, но, если захотите поговорить со мной или потренироваться — я всегда готов составить компанию, — несмотря на слова Виктора, в голосе Якоба всё равно слышались отголоски вины.

Что ж. Вот оно и случилось. Небо не перевернулось, земля не разверзлась огнём. Непреложные законы продолжали работать так же, как и обычно, ожидая, когда Виктор начнёт их нарушать.

А нарушать он будет.