Своя сторона (джен)

Несколько часов спустя.

Утро среды.

По черепичной крыше сумрачно шелестел дождь. Не успевшие еще выпустить молодых листьев деревья обреченно шелестели, зябко ежась под холодными струями и изредко встряхивая замерзшими голыми ветвями.

Кроули, опершись ладонями о подоконник, бездумно следил за ползущими по стеклу неторопливыми каплями, и внутри у него было так же уныло и серо, как за окном. Если и существовала погода, которая раздражала его сильнее, чем мороз, сковывающий тело и заставляющий его змеиную сущность заразительно зевать, повергая его в неодолимую сонливось даже в человеческом обличье, так это дождь. Не гроза, нет. Не яростный тропический ливень, подаривший ему когда-то робкое чудо расправленного в защитном жесте над его головой белого крыла. Дождь — тоскливый, затяжной, мелкий… Бесконечный, как адские муки, беспросветный дождь. Он слишком остро напоминал... Напоминал то, о чём Кроули вспоминать не любил.

...Слишком хорошо он помнил, как эта мерзкая противная морось сперва превращает в безжизненное болото редкие клочки любовно возделанной земли. Потом пропитывает насквозь песок, до тех пор, пока он не теряет способность поглощать льющуюся с небес воду. Гибнут посевы. Теряют недозрелые плоды, меденно умирают от переизбытка влаги неприхотливые смоквы. Сгнивает, превращается в мокрую кашу укрывающий приземистые хижины тростник. А дождь не прекращается, и мелкие пустынные речушки выходят из берегов. Первыми смывает селения, неосторожно расположившиеся вблизи драгоценных водоёмов: источники жизни, они теперь дарят только смерть. Но и тем, кто догадывается поспешно увязать нехитрый скарб и уйти в горы, не будет спасения. А дождь все льет, и льет, и льет...

Кроули раздражённо встряхнулся, с усилием выныривая из тягостных воспоминаний и, оттолкнувшись ладонями от подоконника, повернулся к безрадостному пейзажу спиной. Опёрся о подоконник поясницей и с тоской уставился на стоящую возле узкой кровати корзину. Скоро. Ему не нужно было включать телефон, чтобы понять, как мало времени осталось до момента, когда убийственный медный звон возвестит о начале очередной заутрени. И на этот раз неизвестно, хватит ли ему сил…

Впрочем, нет. На этот раз он просто не будет дожидаться пытки.

Он сглотнул. Было страшно. Почему-то даже страшнее, чем ждать уже знакомого обжигающего потока святости. Сердце болезненно колотилось почти в горле, мешая нормально дышать, и успокоить идиотскую мышцу никак не удавалось.

Но он ведь ничем не рискует? Ведь так? Не рискует ведь?!.

Он запоздало понял, что самоуговоры начали приобретать отчётливо панический оттенок, и зло выругался. Тихо, сквозь зубы — привлекать к себе внимание сейчас не было никакого желания. Ему нужно было ещё пару минут, чтобы…

…Чтобы убедить себя, что принятое после возвращения в сознание решение — верное.

Он прислушался к приглушённым голосам: где-то совсем рядом, в соседней комнате, а быть может, в коридоре. Азирафаэль. И второй голос, старческий, смутно знакомый… Да, всё верно — священник, спасший их вчера. Пастор спрашивал, Азирафаэль отвечал что-то. Он, наверное, вполне мог бы разобрать, о чём они говорят. Задайся он такой целью.

Он не стал прислушиваться. Всё, что имеет хоть какое-то значение, ангел и так ему расскажет. Всё остальное…

Кроули поморщился. Что-то подсказывало ему, что хорошим новостям появиться неоткуда.

Он зашипел сквозь зубы — и вновь повернулся к окну. Пялиться в пустую стену, в отвратительно-неброские обои, словно специально подобранные, чтобы порадовать эстетические чувства какого-нибудь поклонника ретро, вроде Азирафаэля… Лучше уж дождь и церковный пейзаж под окном.

Не прислушиваться оказалось неожиданно трудно. Пастор говорил негромко, зато голос Азирафаэля, тоже приглушённый, был слышен куда отчётливее, и Кроули пришлось прилагать почти физическое усилие, чтобы не ловить обрывки фраз и слов. Ангелы побери этого пастора! Он что, не мог пообщаться снаружи?! Раз в пару сотен лет понадобились несколько минут тишины, чтобы собраться с мыслями — и то тут же нашёлся кто-то, кто разглагольствует прямо под дверью!

Он с тоской смотрел на медленно стекающие по стеклу капли. И упрямо, старательно, изо всех сил пытался убедить себя, что найденный им выход — идеален. Никакого риска. Никаких мучений. Никому Внизу просто в голову не придёт искать его Там. Даже после истории с Хастуром — особенно после истории с Хастуром!

Получалось плохо.

Он стиснул зубы. Услышал тихое злое шипение, и запоздало прикусил язык, мысленно проклиная своё упрямое тело. Он демон. Существо, состоящее из чистой энергии. Надо — развоплотится. Надо — воплотится вновь. Главное — не доводить свою физическую оболочку до остановки витальных процессов, а с остальным он и без разрешения Ада справится. Разумом он понимал это. Разумом. И сейчас, когда сердце упрямо подкатывало к горлу, заставляя часто хватать ртом воздух, у него было ощущение, что грядущее путешествие пугает именно его материальную оболочку, словно она, абсурд какой, имеет собственную, отдельную от него самого, волю.

— Я справлюсь, яссссно?.. — тихо, с бешенством прошипел он себе под нос, сам не вполне понимая, к кому обращается. — И всссё будет хорошшшо!

Он осёкся. Голоса за стеной стихли. На миг он решил было, что Азирафаэль услышал его, и внутренне ощетинился, с какой-то слепой вспышкой паники представляя, как будет убеждать ангела, что всё в норме и ему совсем не страшно. Но почти тут же до него дошло, что это просто завершился разговор. Простучали по коридору чуть шаркающие шаги старого пастора. Хлопнула, открываясь и вновь закрываясь, дверь. Всё-таки в коридоре, не в соседней комнате…

Кроули с усилием выдохнул сквозь стиснутые до боли зубы. И неторопливо, заставляя своё тело не делать резких движений, развернулся спиной к окну. Если он хоть что-то понимал в происходящем, то сейчас Азирафаэль пойдёт сюда. К нему. Хотя бы для того, чтобы забрать из кресла, которого ещё вчера возле его кровати не было, небрежно брошенную на сиденьи книгу, которой вчера тоже не было и от которой отчётливо тянуло чужим запахом и чужими эмоциями.

Азирафаэль сейчас зайдёт. Без вариантов. И пугать его своим перекошенным лицом Кроули не собирался.

…И точно: негромкие шаги прозвучали уже в соседней комнате, скрипнула негромко дверь, и появившийся на пороге Азирафаэль замер, во все глаза глядя на него. Кроули через силу заставил себя улыбнуться — нормально, а не тем болезненным оскалом, отражение которого он смутно видел в мокром стекле минуту назад.

— Привет, ангел, — стараясь сделать голос как можно более беспечным, усмехнулся он. Постарался усмехнуться: скулы свело, словно ворочающийся внутри холодный комок пустил свои щупальца даже в лицевые мышцы, лишая их возможности верно выполнять команды мозга.

Ангел, к счастью, ничего не заметил. Кажется.

— Кроули! — воскликнул Азирафаэль, и он явственно услышал в его голосе облегчение. — Ты проснулся!

В груди, потеснив склизкий сгусток с трудом подавляемой паники, шевельнулось смутное чувство вины. Если он выглядел вчера хотя бы наполовину так же погано, как чувствовал себя, то понятно, почему ангел кажется таким бледным и измученным. Кроули помнил — или ему казалось, что помнил: тихий, подрагивающий от сострадания голос, бесконечно повторяющий что-то, чего он не мог разобрать, но цеплялся за саму ласковую, успокаивающую интонацию, как за брошенный с корабля спасительный линь. Прикосновения осторожных рук к горящему, словно в огне, телу…

Он невольно вздрогнул. И поспешно вырырнул из воспоминаний, отчётливо понимая, что вспоминать пережитую боль — не лучшее сейчас решение.

— Я не проснулся, — машинально огрызнулся он из какого-то упрямого чувства противоречия. — Меня разбудили!

И на миг испугался, что это облегчённое, почти счастливое выражение на лице Азирафаэля вновь сменится тем мучительным чувством вины, от которого наизнанку вывернуться хотелось, только чтобы не помнить, что причина этому — он сам.

Азирафаэль наконец шагнул в комнату, бросив открытой дверь. И Кроули, выдохнув, понял, что никакой неуместной вины на лице ангела нет и в помине. Зато на губах неуверенно дрожит слабая, но всё равно буквально освещающая всё вокруг улыбка.

— Ты просто выспался, дорогой мой, — мягко возразил ангел, и Кроули ощутил, как его буквально окутывает тёплым облаком приязни и лёгкой тревоги. — Не так уж и громко мы говорили. И потом, ночью наша беседа ничуть тебе не мешала!

Кроули промолчал. Не то чтобы ему нечего было ответить… Но вот вспомнить, что было ночью, оказалось непросто. Насколько он помнил, он просто провалился в раскалённую, пульсирующую светом бездну. А потом был тихий голос Азирафаэля, струящаяся от его рук спасительная прохлада, уютный полумрак комнаты с единственной горящей на прикроватной тумбочке лампой… И спокойная, безмятежная тишина сна.

Он почувствовал, как губы сами собой расползлись в ответной улыбке. На миг поймал взгляд Азирафаэля, чувствуя, как теплеет где-то в груди. И, тихо хмыкнув, лениво оттолкнулся спиной от подоконника, вновь поворачиваясь к унылому пейзажу за окном. Он не был уверен, что сможет подобрать слова для благодарности… И ещё меньше был уверен, что Азирафаэлю нужны эти самые слова, которые всё равно никогда не приходят на ум вовремя.

— Допустим… — независимо пробормотал он. За его спиной Азирафаэль негромко засмеялся — словно искрящиеся пузырьки шампанского рванулись вверх, к солнцу, высвобождаясь из-под гнёта тёмного стекла.

Он почти чувствовал, как улыбка против воли ползёт ещё шире. Хотя — до улыбок ли ему было? И всё-таки где-то глубоко внутри немного распустился тугой, удушающий узел немой паники, скрутивший внутренности, стоило ему проснуться и вспомнить, что ждёт его совсем скоро. И вечером. И на следующее утро. И до тех пор, пока он не придумает, как спрятать ангела и себя самого от внимания Ада…

Словно отвечая на его мысли, Азирафаэль за его спиной умолк и тяжело вздохнул. Кроули услышал шорох одежды, почти ощутил уже, как опускается на плечо мягкая ладонь — но ангел, словно передумав на полушаге, вновь замер, так и не подойдя. Кроули не знал, рад этому или разочарован. Возле ангела было теплее. Спокойнее было. Но и скрывать свой, загнанный глубоко внутрь страх перед принятым решением стало бы почти невозможно.

— Как ты себя чувствуешь, дорогой мой? — сочувственно проговорил Азирафаэль, словно подслушав его мысли. Кроули невольно сжался. И что он, спрашивается, должен на это отвечать? «Всё прекрасно, ангел»? Кто бы спорил! Уж это Азирафаэль наверняка знает лучше него самого, если уж после вчерашнего он не чувствует ни малейшей боли. Только вот через полчаса начнётся утренняя служба. И он вновь будет изображать забытый на огне бифтшекс. Или нет, не будет, всё уже решено. Но…

Он с трудом сдержался, чтобы не передёрнуться. И ответил преувеличенно бодро, раньше, чем успел обдумать свои слова:

— Чудесссно, ангел! Что может со мной ссслучиться?

…И поймал себя на мысли, что невыносимо, до зуда в лопатках, хочет оглянуться. Просто чтобы понять, что делает Азирафаэль. Сзади было тихо. Так тихо, что на миг ему показалось: в комнате, кроме него самого, больше никого нет.

Оглянуться — хотя бы чтобы просто убедиться, что с ангелом всё в порядке.

Нет. Не надо. Он не хотел видеть лицо Азирафаэля. Не сейчас.

В конце концов, он мог себе представить, _что_ видел Азирафаэль вчера, когда вернулся после вечерни. И мог, пожалуй, даже предположить, чего ангелу стоило вновь исцелить его. Одно только отсутствие боли в обожжённом теле и почти испепелённой сущности говорило само за себя. Это и то, как легко, без малейшего усилия, принял он человеческий облик после пробуждения. У змея не было крыльев. У двуногой его формы — были. Но даже они не отозвались ни малейшим дискомфортом на смену ипостаси.

— Я правда в порядке, ангел, — тихо проговорил он, не дождавшись какого-либо ответа. В мокром стекле зыбко колебалось его собственное отражение, и он был рад, что Азирафаэль не видит сейчас его лица.

— Я вижу, дорогой мой, — печально откликнулся Азирафаэль. И Кроули до боли сцепил зубы, внутренне содрогнувшись от несоответствия слов и той затаённой боли, которая дрогнула на миг в негромком голосе ангела.

Он сглотнул. И… промолчал. Хотя, видит Б… видит кто-нибудь, он рад был бы ответить. Азирафаэль, казалось, забыл его вчерашние злые слова. Словно вообще не было ни их, ни его собственной глухой тоски, когда он запоздало осознал, что ангел имеет теперь полное право обидеться и потребовать, как минимум, полноценных извинений за грубость. Как минимум. А как максимум — вовсе отказаться продолжать общение. На ближайшие сутки или навсегда, это уж как повезёт…

…Азирафаэль не обиделся. Не ушёл на максимально допустимую, для двоих скрывающихся от смерти беглецов, дистанцию. Не отказал в помощи вчера вечером и, видел Кроули, искренне тревожится за него сейчас.

И он не знал, радует это его или пугает. Собственнический инстинкт демона торжествующе вопил, что это чудесно, ангел на короткой верёвочке, волнуется, сочувствует и никуда не денется от него. И никаких «мы даже не друзья», ерунда какая, подумаешь, сотрясение воздуха!

...Только вот голос этого инстинкта был — новорождённый котёнок пищит громче. Обжигающее, болезненно колющее сердце чувство упрямо шептало, что он губит ангела, что он должен уйти в сторону, отпустить, пока ещё не поздно… Своя сторона оказалась ничьей стороной, крошечной песчинкой, сжимаемой когтями бесконечного вакуума, и кислорода на несущейся в космосе крупице тверди остаётся всё меньше, меньше… Его самого не примут обратно. Не простят. Но вот Азирафаэля… Архангелы далеки были от идей всепрощения. И всё же, если демона, сбивающего Азирафаэля с пути истинного, вдруг не станет… Если ему не нужно будет против своей воли оставаться на проклятой этой «их стороне»… Быть может, так будет лучше?

Ад не простит. Рай мог бы, наверное… но не Ад. Не за то, что он натворил внизу. И нет такого убежища, где они смогут прятаться вечно. Ангелу нужно Наверх. Хотя бы — просто под защиту Небес. От гнева Вельзевул и остальных он сам Азирафаэля не защитит. Просто не сможет. И никогда не простит себе, если с ангелом случится беда.

…А Азирафаэль — он простит себе, если беда случится с ним? Вот и думай, глупый демон, не зря ли ты радуешься великодушию Азирафаэля, или нужно было говорить ещё грубее, ещё больнее, бить в самую душу, чтобы только оттолкнуть, прогнать, заставить отшатнуться в отвращении, чтобы даже спасение этим самым демоном из Ада померкло, подёрнулось мутной плёнкой и не мешало уйти прочь, когда — если — появится такая возможность?..

Он вздрогнул, выныривая из тоскливых мыслей, словно прорывая маслянистую нефтяную плёнку на поверхности океана: на плечо опустилась тёплая рука. Непроизвольно вскинул голову — и понял, что это была ошибка. В глазах Азирафаэля не было больше облегчения: тревога, непонимание… почти страх. И эти глаза поймали его неосторожный взгляд, и сжали, как змея обречённую добычу… и отпускать, с паникой понял он, не собирались.

— Кроули, что случилось? — тихо, непривычно твёрдо спросил Азирафаэль. И он содрогнулся, запоздало осознав, что предаваться подобным размышлениям рядом с эфирным существом, для которого эмпатия является не шестым, а скорее вторым, если даже не первым, чувством, было очень, очень плохой идеей.

— Ни… ничего, ангел. С чего ты взял, что что-то случилось? — поспешно отозвался он. И сам чуть не взвыл, осознав, как фальшиво звучит его голос.

Взгляд Азирафаэля из встревоженного стал отчётливо укоризненным.

— Нет, серьёзно, всё отлично! В смысле… — он лихорадочно шарил по собственным мыслям, пытаясь найти что-то, что поможет увести Азирафаэля подальше от истинного понимания. Облегчённо ухватился за одну из них. — Ангел, ты смеёшься? У меня через полчаса очередной сеанс звукотерапии, что, по-твоему, я должен гавот плясать от радости?!

В глазах Азирафаэля мелькнуло понимание. И тут же его взгляд затопило сочувствием и почти физически ощутимой виной.

— Ох… — сочувственно выдохнул ангел, и Кроули перевёл дыхание: кажется, получилось. — Дорогой мой, я не забыл об этом, не думай…

А потом, раньше, чем Кроули успел развить свой успех, вдруг слабо улыбнулся и, отведя наконец взгляд, с непонятным волнением отступил на шаг назад.

— Я как раз об этом и хотел сказать, когда зашёл, Кроули. Я почти уверен, что всё дело в близости колоколов. Ты сможешь превратиться обратно в змея? Мы переждём Заутреню и Литанию в том склепе, где мы вышли из Ада. Там тебе будет легче! Кроули?..

Кроули молча смотрел на ангела, и не мог даже понять, чего в нём сейчас больше: облегчения или разочарования. Он уже всё решил, всё продумал… Никакого риска, никаких лишних сложностей! Почему же предложение Азирафаэля отозвалось внутри такой радостью, словно ему помилование после оглашения смертного приговора вдруг огласили?

Он открыл рот, собираясь… знал бы он ещё сам, что он собирался сказать! С досадой сжал губы. И, отведя взгляд, неловко пробормотал, стараясь не смотреть на Азирафаэля:

— Слушай… Я тут подумал… Это была плохая идея — корзина, всё такое… И да, кстати, мне жаль, что я порвал твои книги, я всё восстановлю, обещаю… потом.

Даже не глядя на ангела, он почувствовал, как волнение сменяется на его лице непониманием, а то, в свою очередь — возмущением и почти обидой.

— В общем, я…

— Кроули! — неожиданно громко рявкнул Азирафаэль, и Кроули осёкся, с изумлением поднимая голову. Нечасто он слышал от своего ангела такой тон. Последний раз… Ну да, последний раз — на авиабазе в Тадфилде, когда Азирафаэль угрожал никогда больше не разговаривать с ним, если он что-нибудь не сделает.

— Эй, ангел, всё хорошо, я просто… — растерянно начал было он, но тот прервал его резким жестом. И, оскорблённо глядя прямо ему в глаза, отчеканил:

— Кроули, ты действительно считаешь, что какие-то книги мне важнее твоей безопасности?

Кроули сглотнул.

Кажется, идея признаться, что примерно так он и думал, была ещё хуже, чем план с корзиной. В смысле, нет, конечно, не то чтобы, но...

Он поспешно мотнул головой, не уверенный, что справится сейчас с собственным голосом. Взгляд Азирафаэля немного смягчился. Совсем чуть-чуть.

— Как тебе вообще пришло в голову, что меня будут волновать несколько порванных страниц, когда ты рискуешь сгореть заживо? — уже мягче, но всё ещё обиженно спросил он. Кроули криво улыбнулся в ответ, чувствуя, как внутри разливается тепло, от которого даже упрямый узел страха немного распускается, расслабляется. А Азирафаэль продолжал возмущаться. — Я люблю книги, Кроули! Я не спорю, это и впрямь так. Но неужели ты думаешь, что вещи, пусть даже бесценные, могут мне быть дороже живого существа? Дороже тебя? После того, как ты рисковал жизнью, чтобы спасти меня из Ада?!

И в груди вдруг что-то оборвалось.

«После того, как…»

Тёплая волна спазматически сжалась, перехватывая горло, и смёрзшийся комок внутренностей рухнул куда-то вниз, в скрутившийся от боли желудок.

Он медленно закрыл глаза, надеясь, что Азирафаэль не успел ничего в них разглядеть. Что примет его жест за смущение. Чувство вины.

За что угодно — только не за…

Не за это.

Почему же так больно дышать?..

— Нет, ангел, — хрипло, с трудом заставляя себя говорить, выдавил он. И стиснул зубы, чудовищным усилием воли сдерживая рвущийся из горла тоскливый вой. «После того, как ты рисковал жизнью, чтобы…»

Он не хотел. Он, правда, не хотел. Зачем, за что, неужели он и впрямь обречён вечно творить зло, даже когда желает кому-то лишь добра?!

Он беспомощно запрокинул голову. «Непрощаемый, да? Даже теперь?»

— Прости, ангел, — с тоской пробормотал он, бездумно разглядывая мелкую сетку трещин на белёном потолке. — Я не хотел, чтобы это выглядело так…

Сглотнул и взглянул прямо в глаза растерянно хлопающему ресницами Азирафаэлю.

— Мне правда жаль, — тихо повторил он.

И это была единственная правда, которую он мог сказать, не таясь. Он не хотел. В страшном сне не мог подумать связать Азирафаэля ещё и таким долгом.

Не хотел, чтобы ангел ощущал себя обязанным за спасение жизни. Друзьям ведь положено защищать друг друга, разве нет?

Какие могут быть счёты между друзьями?..

Между друзьями — никаких.

Между друзьями. Между равными. Между теми, кто стоит на одной стороне — по-настоящему, а не так, как вынудил Азирафаэля он: отняв у него его Небеса и дав взамен тесную клетку ненужной ему свободы и одиночества. Одиночества-в-толпе, одиночества, которое он, Павший, прОклятый, никогда не сможет по-настоящему прогнать.

…Между двумя предателями, застрявшими на простреливаемой с обеих сторон нейтральной территории, не существовать долговых отношений — не может.

И он вчера открыл ещё один счёт, связав Азирафаэля благодарностью так крепко, что теперь, даже захоти тот, обострённое чувство справедливости не позволит ему уйти. Даже просто упрекнуть, сказать хоть словно в укоризну, как не задумываясь сделал бы ещё позавчера — не позволит.

Кроули бездумно опустил руку в карман. Стиснул гладкий корпус смартфона, чувствуя, как округлый край впивается в ладонь с силой, почти причиняющей боль. И медленно, через силу выдохнул. Нет. Никакого автоответчика. Никакой фальшивой безопасности телефонных линий. Пока есть другой вариант — никакого риска вновь привлечь внимание Ада. Кто знает, какие выводы смог сделать Хастур из своего плена и что он рассказал начальству?..

…И потом, разве не будет лучше, если Азирафаэль примет его конец, когда ему не удастся найти выхода, как милосердную альтернативу ежедневной пытке, а не как… не как самоу…

В общем, пусть лучше будут колокола.

Ошибся, с кем не бывает. Своя сторона оказалась даже не нейтральной полосой, а открытой мишенью в совместных учениях двух враждующих стран. Им потребуется не слишком много времени, чтобы определить точное место, где прячутся двое отступников. И тогда…

Кроули открыл глаза. И широко, со всей возможной уверенностью, которой и в помине не было, улыбнулся. Кажется, его собственный приговор всё-таки догнал его. Без резиновых уточек, зато с целым бассейном, куда там жалкой ванне, святости. Ничего страшного, если вдуматься — он давно ждал чего-то в таком роде. Просто… расслабился. Не думал, что удар нанесут по Азирафаэлю, а не по нему.

Он сможет исправить ошибку.

Главное, найти способ связаться с бывшим начальством ангела. А там он сумеет подобрать нужные слова.

Наверное, сумеет.

— Отлично, ангел, — с фальшивым энтузиазмом воскликнул он, улыбаясь изо всех сил. В два шага преодолев комнату, он всем весом рухнул на жалобно заскрипевший диван и, чувствуя, как шумит в голове от неожиданно пьянящего, поистине убийственного злого веселья, одним движением закинул на плед рядом с собой открытую корзину. — Идея со склепом мне нравится. Пошшшшшли!

Последние слова он прошипел, уже чувствуя, как привычно качнулась вокруг реальность, подстраиваясь под восприятие рептилии. И с облегчением скользнул внутрь корзины, невольно радуясь тому, что здесь Азирафаэлю уже чёрта с два удастся разглядеть выражение его ли… в смысле морды.

И вообще, как же хорошо, что демоны не умеют плакать… Не то чтобы он хотел, конечно…

Если подумать, ему не слишком-то и больно.

Демонам ведь в принципе тяжело дышать во всяких освящённых местах. Разве нет?..