Девушка и Снейп (гет)

Хельга умерла! Моя Хельга — умерла! Не спрашивайте, как это случилось — я не в силах рассказывать об этом.

Почти не помню похорон. Я словно окаменела и происходящее осознавала не более, чем та ива, что шелестит теперь над могилой Хельги. Помню, как кто-то одетый в траур, обнимал меня, и незнакомый женский голос, шептавший: «Крепись, деточка!» Может, это была крестная Хельги?

Помню, как меня под руки подводили к гробу. Хельга лежала в нем, прекрасная, как спящая принцесса, в том самом белом платье, которое она надевала на бал. Длинные темные волосы стлались по подушке, обтекали её тело, словно черные реки, и мне хотелось коснуться этих волос, погладить их, как прежде — а вдруг она почувствует и откроет глаза. Но меня отвели от гроба и повели куда-то, всё выше и выше. Шла, еле переставляя ноги.

Увидев нашу с Хельгой комнату и осознав, наконец, что Хельга уже никогда в нее не войдет, я попросту начала биться головой об стену. Меня оттаскивали до тех пор, пока кто-то не догадался применить силу. Или я просто потеряла сознание?

Когда способность мыслить и чувствовать снова вернулась ко мне, надо мною плыл голубой потолок лазарета, и трое склонились над моей постелью. Одной из них, судя по головному убору, была мадам Помфри, другим — Альбус Дамблдор, а третьим — Снейп. При других обстоятельствах я бы очень удивилась, но тогда душевных сил не достало даже на удивление. Голова болела так сильно, что слезы застилали глаза. Голоса собравшихся доносились до меня как сквозь толщу воды:

— Ты напрасно пытаешься учить меня, Северус!

— И все-таки, Поппи, я настаиваю на том, что стандартный состав не возымеет должного действия. Мисс Мэй потеряла свою единственную подругу. Когда сознание вернется к ней, можно ждать чего угодно, вплоть до вторичной попытки суицида.

— Смотрите, кажется, она приходит в себя!

— Вы уже давали ей успокоительный отвар?

— Сейчас.

В мои губы ткнулась чашка с дымящимся питьем. Я упрямо сжала губы.

— Я напою её сам, — произнес спокойный голос профессора зелий, и ледяная рука властно приподняла мне затылок, а пахнущее травами питье обожгло горло. Должно быть, от этого невыносимого сочетания льда и пламени сознание снова покинуло меня.

* * *

Тепло. Тихо. Темно, и только справа виднеется узкая желтая полоска. Тянусь, чтобы увидеть источник света. Малейшее движение отзывается жуткой головной болью. В кресле под небольшой лампой сидит Снейп, читая книгу в темной обложке. Что он здесь делает?

Услышав, что я пошевелилась, профессор откладывает книгу.

— Очнулись, Мэй?

— Кажется, да, — шепчу я и добавляю жалко: — Очень голова болит.

— Вы разбили себе лоб после похорон, — отвечает он.

Эти простые слова сразу воскрешают в памяти события последних дней. Лютая боль, прятавшаяся в закоулках сознания, вонзается в сердце.

— И жаль, что не разбила! — вне себя кричу я. — Зачем Вы остановили меня?! Что мне теперь делать?! Она была частью меня! Была моей сестрой! Моей второй мамой!

— Странно, — задумчиво говорит профессор. — У меня сложилось впечатление, что в вашем сплоченном дуэте роль матери играли Вы.

— Нет! Нет!!! Что Вы знаете о ней?! Да Вы хоть знаете, что это была за девушка? Я не знаю, есть ли рай, но хочу, чтобы он был, потому что Хельга достойна рая! Я не знаю, как жить без неё, не могу дышать!

Захлебываюсь собственными словами, да так, что некоторое время действительно не могу ни выдохнуть, ни вдохнуть. Профессор грубо встряхивает меня за плечо, и дыхание восстанавливается. Что есть силы рвусь с постели, но руки и ноги точно прикованы к ней. Темный силуэт вновь нависает надо мной.

— Мэй, отключите эмоции.

— Не могу! Не хочу! — хриплю я, так как голос уже сорван.— Во мне ничего не осталось, все умерло.

— Малодушная Вы дурочка! — шипит в ответ профессор. — А как же родители?

Понимаю: он прав, и от этого становится еще тошнее.

— Легко Вам говорить! — возражаю я сиплым шепотом. — Разве Вы знаете, каково это — потерять человека, которого любишь больше жизни?!

Парадоксально, но от этой невежливой, и, наверно, несправедливой фразы я наконец-то прихожу в себя. К боли утраты прибавляется боль от стыда. И как я смела сказать такое человеку, прошедшему войну? Немного найдется семей, которые в те годы не потеряли кого-нибудь из друзей и близких. Снейп стоит рядом, сжав кулаки, но смотрит мимо меня. Я тщетно пытаюсь поймать его взгляд.

— Простите, сэр. Я беру свои слова назад. Это… Это было от злого сердца. Я очень сожалею, правда.

— Я вижу, у Вас появились проблески здравого смысла, — иронично констатирует Снейп. — Вы в состоянии читать?

Киваю.

— Больше не будете рваться?

Отрицательно мотаю головой. Неуловимым движением волшебной палочки он освобождает мне руки и протягивает письмо. Почерк моего папы растянут и смят, строчки ползут вниз.

«Доченька, милая!

Я знаю, тебя постигло ужасное горе, знаю, что любые слова утешения сейчас будут бессильны, и моё сердце болит вместе с твоим. И все-таки помни, родная моя, несчастья милосерднее к тем, кто встречает их без гнева и ропота. Я верю, что ты найдешь в себе силы не огорчать любящих тебя отца, маму и сестренку.

Твой папа».

А ниже маминой рукой нарисован вензель «Э-3Дж», заключенный в ровный кружочек. Разгадать этот ребус нетрудно. «Э» — Эдвард, мой папа. «3Дж» — домашнее прозвище его «любимых девочек» — Джейн, Джоанны и Джулии. Несомненно, моя немногословная мама хочет сказать, что мы — единое целое, и что все они разделяют моё горе.

Молча возвращаю письмо Снейпу. Он отворачивается, чтобы положить листок на этажерку.

— Профессор, — зову я его. — Посидите со мной, пожалуйста. Мне так плохо!

Зову безнадежно. Чего мне ожидать, кроме: «Что за бред! Пусть с Вами сидит мадам Помфри, это её обязанность» или ещё чего-нибудь в этом роде.

Но я слышу, как он говорит:

— Сперва выпейте вот это.

Покорно глотаю кисловатое питье. Снейп отставляет чашку и садится на стул у изголовья моей кровати, сложив руки на колени. А я… Я утыкаюсь в эти спасительные руки, в черную, лежащую на коленях, мантию, цепляюсь за них, чувствуя, что сейчас мне никто не поможет, кроме этого странного, угрюмого человека. Слезы, до сих пор не находившие исхода, наконец-то проливаются. Я плачу, не таясь и не стесняясь, не обращая внимания на то, что уже насквозь промочила полу снейповой мантии, что руки его мокры от моих слез, а он молча и терпеливо ждет, пока минует этот первый приступ горя. Через некоторое время слезы иссякают, но я не отпускаю спасительных рук, тыкаясь в них, словно слепой котенок.

— А теперь лягте и постарайтесь заснуть. Зелье скоро подействует, — говорит Снейп.

Голос его звучит успокоительно, почти что мягко. Нехотя подчиняюсь. Глаза и впрямь начинают слипаться. Сквозь приятную полудрему я чувствую, как его рука слегка прикасается к моей макушке.

— Какой Вы добрый, профессор, — шепчу я. — Спасибо Вам. Только Вы не уходите, пожалуйста.

Мягкая пелена сна покрывает меня с головой.

* * *

Проснувшись, я вижу, что бледные лучи заходящего солнца кротко заглядывают в окна лазарета. В котором часу я заснула? Сколько проспала? Спросить не у кого — в палате никого нет. Пытаюсь высвободить руку из-под одеяла, чтобы взглянуть на наручные часы, и в палату тут же входит мадам Помфри.

— Как ты себя чувствуешь, милая?

— Кажется, лучше.

— Голова болит?

— Вроде бы нет.

— Хорошо. А теперь давай еще разок смажем тебе лоб.

Я замечаю в руках мадам Помфри склянку с желтоватой мазью. Наша добрая фельдшерица присаживается ко мне на кровать, и на мой лоб слой за слоем ложится прохладная субстанция, распространяя приятный, горьковатый аромат, как раз такой, какой бывает по осени у хризантем.

— А где же профессор Снейп? — спрашиваю я.

— Он провел здесь несколько часов, но сейчас — отлучился.

— Сколько же я проспала?

— Около суток. Но ты не переживай. В твоем состоянии это почти нормально.

Подумать только — около суток! Я никогда не узнаю, сколько именно часов профессор провел в больничном крыле, но бережно сохраню это воспоминание в памяти.

— Хочешь есть, Джоанна? — ласково спрашивает мадам Помфри.

— Если честно, не очень. Но ведь это нужно, да? Тогда я постараюсь.

— Ты моя умница.

Мадам Помфри скармливала мне последнюю ложечку каши, когда в палату вошел профессор Снейп.

— Разрешите, я сменю Вас, мадам Помфри.

Я умоляюще взглянула на фельдшерицу, стараясь сказать взглядом: «Спасибо Вам огромное! Но можно я теперь поговорю с ним?» Она еле заметно кивает мне, и обернувшись к Снейпу, говорит:

— Хорошо, но постарайтесь её не утомлять.

Когда мадам Помфри вышла, профессор подошел к моей кровати. Преодолевая смущение и робость, я улыбнулась ему улыбкой, идущей из самого сердца.

— Как Вы, мисс?

— Спасибо, неплохо. Только слабость ужасная.

— А Вы рассчитывали, что после таких потрясений сможете колесом ходить?

Снова колкость. Но я не обижаюсь: пусть будет колючим, если ему так нравится. Теперь я знаю — и на кактусах порой расцветают цветы.

— Нет, сэр, не рассчитывала, — мирно отвечаю я. — Но мне, конечно, хотелось бы узнать… Узнать, сколько ещё придется лежать в больничном крыле.

— Около недели, я полагаю. Сейчас трудно сказать наверняка. А почему Вы спрашиваете?

Тяжело вздыхаю.

— Понимаете, сэр, мне очень не хочется надолго оставаться наедине с самой собой. Во мне все болит, но я не могу этому противостоять, я не могу даже на время отключить эмоции — сейчас я так разбита, что мне не до ментальных техник. Я думала, может, меня отпустят домой...

— Об этом нельзя и думать, — строго отвечает Снейп. — У Вас тяжелейшее сотрясение мозга. Вам сейчас не выдержать ни путешествия на поезде, ни, уж тем более, аппарации. На сегодняшний день Ваша задача проста — больше спать и не пропускать приемов зелья.

Профессор поворачивается, чтобы посмотреть на часы; потом выходит из палаты, чтобы вернуться уже с лекарством. Он протягивает мне дымящуюся кружку. Пытаюсь приподняться, но скоро убеждаюсь в том, что даже это простое действие мне не по силам.

— Ну вот, а Вы еще хотели домой.

Он поит меня сам. Зелье не такой уж горячее, но я намеренно пью его маленькими глотками, радуясь чужой заботе. Наконец, зелье допито. Жгучий страх резко схватывает за сердце. Неужели Снейп сейчас уйдет?!

Стыдясь, шепчу:

— Пожалуйста, не уходите. Поговорите со мной хоть немного.

— Вам страшно остаться здесь одной?

— И это тоже. Но главное, когда Вы здесь, мне намного легче.

Снейп пристально смотрит мне в глаза. Я терпеливо выдерживаю его взгляд, чтобы дать ему возможность убедиться в искренности моих слов.

— Хорошо, я останусь. О чем Вы хотели поговорить?

— Не знаю, сэр. Мне все равно. Может, Вы расскажете что-нибудь?

— Мисс Мэй, будет лучше, если рассказывать будете Вы. Что помешает Вам сфокусироваться на Ваших горестях, если я буду говорить, а Вы — слушать?

В его словах есть резон: когда говоришь сам, отвлечься на что-то постороннее гораздо сложнее.

— Пожалуйста, подскажите мне тему.

— Расскажите о Вашей семье.

Правая рука сама тянется к волосам. До чего же глупая привычка!

— Вы, кажется, смутились? Эта тема неприятна Вам?

— Нет, что Вы. Я просто не знаю с чего начать.

— Представьте, что рассказываете автобиографию, — советует Снейп, придвигая стул к моей кровати.

Охотно цепляюсь за этот совет.

— Я родилась в Лондоне, в 1973 году, в семье профессора и представительницы местной аристократии. Мой отец преподает литературу в Королевском колледже Лондона. Он из интеллигентной семьи коренных лондонцев. Моя мама — из Стаффордов. Вы, наверное, знаете — это достаточно старинный род. Она вышла замуж за папу, когда ей было всего восемнадцать лет, и некоторые наши родственники все никак не смирятся с таким мезальянсом. Папа и мама познакомились в Риджент парке, двадцать пятого мая…

Я увлекаюсь и рассказываю все: как сильно я люблю отца, и какой он умный и добрый, рассказываю про маму, про ее внутреннюю силу, с которой она много лет подряд сопротивляется болезни, и про мои детские мечты и переживания, и про рождение Джулии — всё, всё…

Снейп слушает меня терпеливо, не перебивая, не ёрничая по поводу моих слов. Наконец, я выбиваюсь из сил и замолкаю.

— Я думаю, Мэй, Вам уже пора спать, — говорит Снейп, поднимаясь со стула.

— Да, мне кажется, что я смогу заснуть. А Вы, — зеваю я, — Вы такой хитрый. Вы ведь нарочно предложили рассказать о семье, чтобы я вспомнила, как я их всех люблю, да?

Снейп сдержанно усмехается.

— Надо же, Вы меня разгадали.

— Спасибо, сэр, что побыли со мной.

— Не за что.

Снейп берется за ручку двери, намереваясь выйти.

— Сэр!

— Что, мисс? Завтра я тоже приду, можете не просить об этом.