Запах лёгкого загара (гет)

Догонять Джинни Гарри не стал. Какой смысл? Что он ей скажет?

«Ах, мне нужна лишь ты одна... — прошипел он себе под нос, прибавив с издёвкой: — Дорогая...»

Может, ещё и прощения у неё попросить?

Нет, в самом деле! Какого обвислого Мерлина он должен объяснять ещё и Джинни, что Гермиона ему как сестра? Пусть тот Мерлин из штанов выпадет сначала!

Пусть родной брат всё объясняет. Ему, Гарри, одного раза за глаза хватило.

И вообще... Испортила людям настроение, испоганила еду...

Гарри осмотрел стол. При виде раскрошенного пирога желудок сжался: впечатления от голодных вечеров в промерзшей палатке были ещё слишком свежи.

Вон только вчера вспоминали, как Рон, выложив однажды на стол добычу — подбитую сшибающим заклятьем ворону, — пытался втолковать Гермионе, что это — «не какая-нибудь сомнительная рыба, а настоящее мясо». А та ни в какую не соглашалась.

— Ты не прав, Рональд Уизли, — заявила она предельно серьёзным, без малого профессорским тоном. — Ворона — это птица.

— Правда? — переспросил Рон, как показалось Гарри, с некоторой долей лукавства.

— Есть сомнения? — съехидничала Гермиона.

— Сомнения были раньше, — ответил Рон, глядя на неё честными глазами. — Но теперь, услышав от тебя очередное «ни рыба ни мясо», буду знать, о чём идёт речь.

— Или о ком, — вставил тогда Гарри.

— Ну да, — гордо сказал Рон. — Мне всегда хотелось летать!

Тогда они, помнится, весело перемигнулись друг с другом, и даже Гермиона не смогла сдержать усмешки. Давно бы так! А то всё дулась на Рона, точно мымра.

Несчастную ворону общипали и сварили из неё суп. Но Тот-Которому-Хотелось-Летать (прозвище было придумано Гермионой мгновенно), быстро опустошив свою тарелку, обозвал это варево «грустным бульончиком» и даже отпустил несколько добрых слов в адрес вчерашней ухи — более, как оказалось, наваристой, если «есть с чем сравнивать».

Гарри уже заканчивал с уборкой, когда на кухне появились родители Рона. Судя по удрученному виду миссис Уизли, внеплановая ревизия сарая её ожиданий не оправдала.

— Значит, говоришь, просто так колёса? — ворчала она не то спрашивая, не то утверждая. — А сиденье от мотоцикла там зачем?

— Чтобы сидеть, дорогая, — услужливо отвечал мистер Уизли.

— Сядешь, сядешь... — вздыхала его жена, и по её голосу было понятно, что сядет он не в кресло начальника, и вообще — не в кресло.

Из кухни следовало убраться как можно скорее, что Гарри и сделал.

Но идти в комнату Рона не хотелось. Начнет расспрашивать, что да как. Чего доброго, придётся извиняться за Джинни... Ну их. Обоих.

Гарри вышел на крыльцо. Желторотые цыплята, приобретенные хозяйкой дома в начале мая, за полтора месяца подросли и превратились в почти привычных глазу пеструх. Как и год, и два года назад куры разгуливали по двору и что-то клевали.

Отметив про себя — почему-то с толикой грусти, — что в некоторых мелочах «Нора» осталась прежней, Гарри направился во внутренний дворик, к яблоне. И удивился, обнаружив под деревом Гермиону.

Она была в том же платье, что и за обедом, — густо-лилового, почти синего цвета. Джинни как-то оговорилась, что это платье Гермиона надевала на свадьбу Билла, только тогда оно было сиреневым, а теперь его «зачем-то перекрасили». А что значит «зачем-то»? Классный цвет! Рон находил, что так гораздо роскошнее, и Гарри был с ним согласен.

Он подошёл поближе. Заметив лежащую на траве книгу, поинтересовался:

— Читаешь?

— Да вот, пытаюсь, — ответила Гермиона, скользнув взглядом по черно-белым строчкам.

— И как?

— Туго, — призналась она с обезоруживающей откровенностью. — Не грызётся гранит науки. Теория чисел забыта прочно — факт. Завтра думаю попробовать на зуб трансфигурацию.

— Может, не надо?

Гермиона улыбнулась в ответ на его шутливое предостережение.

— Надо, Гарри Поттер, надо! Без тренировки извилины распрямляются, и довольно быстро. Кстати, ты точно решил заканчивать Хогвартс?

— Точно, — подтвердил Гарри. — Кингсли обещал, что Школа авроров никуда от меня не денется — ни через год, ни даже через два. Если только к тому времени я сам от неё куда-нибудь не денусь.

— А ты можешь куда-нибудь того… подеваться? — её брови изогнулись.

— А кто меня знает? — Гарри нехотя усмехнулся.

— Ну, полагаю, ты сам должен знать, чего хочешь от жизни.

— Ох, если бы... — Гарри глубоко вздохнул: признаваться, что твою голову по-прежнему застилает туман, было не то чтобы неудобно, но как-то совестно. — Вот Джинни уверена, что будет играть в «Холихедских гарпиях», а я... Кажется, я всего лишь Тот-Которому-Хотелось-Летать.

— Не-е-е, — протянула Гермиона одобрительным тоном. — Квиддич — это несерьёзно.

— Джинни так не считает.

— Бога ради, не сравнивай себя с ней, Гарри! — она вскрикнула так, словно вдруг заговорила о наболевшем. — Ну, поиграет она в этих «Гарпиях» лет пять... Больше — вряд ли.

— «Потом»? — Гермиона иронически хмыкнула. — Выйдет замуж, нарожает тебе детей. Дюжину...

— Не много ли? — осклабился Гарри. — Дюжину-то мне куда?!

Его полушутливый вопрос остался без ответа. Гермиона продолжала так, словно ничего не слышала.

— ...да-да, двенадцать штук таких маленьких лохматеньких Поттеров, — не спеша проговорила она и, взглянув Гарри прямо в лицо, сказала предупреждающим тоном: — Так что, Гарри Поттер, готовься. Тебе семью кормить.

Он не знал, смеяться ему или посыпать голову пеплом. Про «семью кормить» он уже слышал, и не раз.

— Что молчишь? — спросила Гермиона. — Возразить нечего?

— Думаю, — ответил Гарри, стараясь придать голосу глубокомысленность.

— О чём?

— Почему вы, девчонки, вроде такие разные на первый взгляд... А вот мыслите на редкость однообразно. Вот прям одними и теми же словечками!

— И нас так легко расстроить, — сказала Гермиона, искусно подражая незатейливой интонации Рона, когда на того вдруг нападало желание пофилософствовать.

Её слова вызвали улыбку. Гермиона, конечно, здорово тормозит, однако друг времени даром не теряет. Выслуживается. Гарри сказал ему об этом ещё в лесах, прямо и честно. Только вот Рон ничуть не смутился, бодренько так заявил, что «в любви и на войне все средства хороши»...

Нечто подозрительно похожее на зависть подкралось исподволь. Он не мог понять, откуда вдруг взялось в нём это странное чувство. Потому что, как ни крути, но в их с Джинни отношениях тормозом являлся он, Гарри.

Может потому, что привык бороться и искать, а тут всё как-то получалось слишком... тривиально, что ли? Обыденно. Он знал, что отказа не будет, но от этой мысли почему-то становилось неуютно. Хотя, возможно, он просто опасается переступить обозначенную приличиями черту, умишком не дорос до «работы палочкой», вот и выжидает. Но когда-нибудь время подойдет. Сколько верёвочке не виться...

Куда ему бежать, если честно? Кого он там найдёт? Джинни ему вполне хватало. И красивая, и не дура, и ждала его, и любит уже сколько лет!

А самому ему что, много надо? Разве ему плохо с Джинни? Всё ведь было хорошо. До недавнего обеда.

Но сейчас... хм-м... Внезапно до него дошло, что они с Джинни впервые повздорили. Разругались из-за ерунды, и как-то очень нехорошо. Потому что у него желания объясняться так и не появилось, а ведь прошло более получаса.

— А мы с Джинни поссорились, — сообщил Гарри как бы ненароком, отчасти чтобы прервать затянувшуюся паузу, отчасти — чтобы услышать что-нибудь утешительное в ответ.

— Я заметила, — Гермиона кивнула.

— И когда ты только успеваешь всё замечать?

— Это элементарно, Ватсон. Она же влетела в комнату, как фурия, свирепая и ужасная.

— И ты оттуда того... смоталась, да?

— Ну, знаешь... — Гермиона слабо усмехнулась. — Здоровье дороже.

Помолчав немного и, видимо, сообразив (хоть и несколько припоздало), что от неё ждут совсем других слов, наконец-то утешила:

— Помиритесь. Обязательно помиритесь. Тем более что в гневе она прекрасна, — это было добавлено уже с улыбкой.

— А вы с Роном как? Помирились? — спросил Гарри, надеясь сменить тему.

— А что, заметно?

— Заметно, — подтвердил он.

— Да мы с Роном... — Гермиона огляделась вокруг, словно подыскивая слова. — Мы, в принципе, и не ссорились.

— Неужели? — кажется, пришёл его черед удивляться.

— У нас с Роном возникли некоторые разногласия в вопросах... — она опять обвела глазами дворик в поисках подходящего определения, — ...особого свойства. Но мы смогли договориться.

— Остановились на сдержанных тонах?

Вырвалось, чёрт! Но что делать? Его уже давно съедало любопытство.

— Нет-нет! — Гермиона вдруг резко замотала головой и заговорила о том, чего Гарри никак не ожидал услышать. — Это мы не обсуждали. Просто... Понимаешь, Рон почему-то решил, что, коль скоро мы разок поцеловались... Словом, он стал ходить за мной по пятам. Так что пришлось отстаивать право на свободу передвижения.

— И как? Отстояла? — скрывать своё изумление становилось всё труднее.

— Более-менее, — Гермиона опять кивнула. — Но поскольку сейчас я живу у него в доме, то докладывать, куда пошла и когда вернусь, приходится.

— И куда же ты прогуливаешься?

— В самоволку, — она заговорщицки понизила голос. — Дедушкино выражение. Он был офицером, в армии служил.

— А Рону что докладываешь? — вопрос был приправлен изрядной долей сарказма. — Небось, про библиотеку врёшь.

— Угадал, — смеясь, призналась Гермиона. — Но так ему спокойнее.

— А правда, куда ты пропадаешь после завтрака? — осведомился Гарри, припомнив, что не далее как вчера искал запасные джинсы, не нашёл и хотел спросить, не осталось ли каких-нибудь его вещей в благословенной бисерной сумочке. Но не обнаружил ни сумочки, ни ее хозяйки.

— На пляж, загораю там, — шепнула Гермиона, опасливо покосившись на одно из окон.

«Чёрт, там же комната Джинни, — запоздало подумал Гарри. — Хотя... пусть пя... тьфу ты, пристало словечко! Что, и поговорить нельзя? Щас! Хочу трепаться — и буду трепаться сколько влезет».

Он ощутил некоторое неудобство и перед Гермионой, и перед самим собой. Разве они тут чем-то предосудительным заняты? Просто разговаривают. О жизни. А если у кого-то чересчур богатая фантазия, так это их проблемы. Ему, Гарри, от друзей скрывать нечего.

А Гермионе, выходит, есть…

Она ходит на пляж. Тайком. Ну дела...

— И всё? — Гарри заподозрил, что чего-то недопонимает. — Погоди-погоди... В чём секрет-то? Почему, к примеру, здесь нельзя позагорать?

— Что-то «здесь» я ни разу тебя без рубашки не видела.

— Ну, я просто... Да не думал я об этом, — соврал он.

На самом деле Гарри подумывал, что было бы неплохо малость поджариться на солнышке. Но поначалу здорово стеснялся своего тощего тела (Рон выражался деликатнее: недокормленного). Не хватало ещё сверкать своей худобой перед Джинни! А потом как-то оно... По инерции, наверное. Ну упрямый он, Мальчик-Который... Хочет расстегнуть пуговицы на его рубашке — пусть сама и трудится. Хоть какое-то препятствие.

Разумеется, если бы Рон (или кто-то ещё) подал пример, Поттер не стал бы ерепениться, а присоединился бы к общей компании. Но поскольку он здесь в гостях, то какой с него спрос? Допустим, у хозяев дома не принято загорать во дворе. Так ведь они и к ручью не ходят, ни разу ещё не удалось застать кого-либо из рыжего семейства за подобным делом. Тайком, что ль, бегают?

Состроив вопросительную мину, Гарри уставился на Гермиону:

— Честно: не понял. Почему они никогда не загорают? Не могут же люди бояться солнца, или они, Уизли то есть, какие-то особенные?

— Они рыжие, Гарри!

— Это что — диагноз? — он явно не улавливал суть проблемы.

— Вроде того, — неожиданно подтвердила Гермиона. — У рыжих кожа чрезмерно восприимчива к солнцу. Чуть пересидел, и всё — готовы самые настоящие ожоги. В лучшем случае верхний слой кожи просто облезает, и, увы, вместе с загаром. Кроме того, их пигментные клетки вырабатывают какое-то специфическое вещество: под действием солнечного света оно вызывает кожные воспаления. И это очень древний ген. Тот, который окрашивает волосы в огненно-рыжий цвет, — уточнила Гермиона. — Считается, что он перешёл к Homo Sapiens от неандертальцев. Но у тех почти всё тело было покрыто шерстью, так что они от ожогов не страдали. А вот современным обладателям эксклюзивного гена приходится туго. Особенно, если хромосомы работают в паре.

— Что значит «в паре»? — спросил Гарри.

— Ген рецессивный, — пояснила Гермиона. — В одиночку этот, неандертальский, почти не проявляется. А вот если сходятся вместе два доисторических гена, то будет всё в комплекте: и пожар на голове, и мертвенно-бледная кожа.

— Мертвенно-то почему?

Слово возмутило, и Гермиона под осуждающим взглядом Гарри мгновенно пошла на попятную.

— Ну хорошо! Пусть это будет благородная аристократическая бледность, — сказала она, улыбнувшись. — В принципе, я с тобой согласна. У рыжиков потрясающе яркая внешность: волосы цвета пламени и матово-фарфоровая кожа. Но тем не менее, — она опять улыбнулась, но уже хитровато, — в средние века считалось, что после смерти все рыжеволосые превращаются в вампиров.

— Да ну?! — вновь возмутился Гарри. — И кто же так считал?

— Инквизиция, — ответила Гермиона со знакомой интонацией «что ж тут непонятного?». — Предрассудки, конечно, но факт есть факт. Я об этом писала в своем эссе по истории магии. Помнишь, нам перед третьим курсом задавали?

И, возможно не желая показаться чересчур начитанной, Гермиона добавила:

— А про неандертальские гены мне папа разъяснил.

— И это у всех рыжих так? — спросил Гарри, подумав о своей матери.

Он ни слова не сказал о ней, но Гермиона разгадала его мысли.

— Нет-нет, Гарри! — запротестовала она. — У Лили были тёмно-рыжие волосы. Я показывала папе её колдографию, он сказал, что у этой женщины есть максимум один рецессивный ген и его действие нейтрализуется доминантным геном. А раз так, то это уже совершенно другой оттенок волос и тип кожи.

— А где ты достала мамину карточку?

— Гарри, — Гермиона покачала головой, — фото твоих родителей есть и в «Современной истории магии», и в «Величайших событиях волшебного мира в двадцатом веке».

У него пропало желание выспрашивать дальше, последующие несколько минут он осмысливал услышанное. Сопоставлял факты, и постепенно в голове вырисовывалась картина: и Рон, и Джинни — оба в джинсах и рубашках с длинными рукавами. Только на Роне всё это выглядело мешковато, а на Джинни сидело как влитое. Да они, считай, с начала лета так и ходили. Ну дела...

А раньше? Сколько раз он проводил каникулы в «Норе»? После первого курса, в августе. Но этот месяц Гарри помнил крайне смутно: и дело было давно, и он был совсем ребёнком, да и август редко радовал жаркой погодой. Ещё — перед четвёртым курсом, но там совсем мало, всего несколько дней.

Ну и перед шестым, после гибели Сириуса... Флёр, вроде, носила платье тогда... А дальше то ли память вероломно отказывала, то ли он и в самом деле был настолько погружён в себя, что почти ничего не замечал. Хотя... боже, как он мог забыть? Как раз то лето из-за массового размножения дементоров было на редкость сырым и холодным, даже в середине июля над Британскими островами стояли промозглые туманы.

— А как же веснушки? — спросил Гарри, когда перед глазами вновь возникло лицо Джинни.

— Они весной появляются, — ответила Гермиона. — И не только на носу. Могут усыпать всё тело, с головы до ног. Особенно страдают плечи и верхняя часть спины. Такая вот специфическая особенность организма: неровная пигментация кожи под действием солнечных лучей.

— Джинни веснушки не нравятся, — машинально сказал Гарри, переваривая в голове учёные слова.

— Но тебе-то нравятся?..

Он так и не понял, вопрос это или утверждение.

— Да я как-то не... — откровенно пристальный, оценивающий взгляд подруги неимоверно смущал. — Ну, есть и есть.

Ничего не ответив, Гермиона потянулась рукой к раскрытой книге. Но вместо того, чтобы продолжать чтение, захлопнула учебник и поднялась на ноги.

— Ты куда? — встрепенулся Гарри.

— В библиотеку.

Прозвучало как обычно, буднично и сухо, и, не случись недавних откровений, Гарри принял бы её ответ за чистую монету. Но тут словно кто-то дёрнул за язык, и он выдавил:

— Я тоже хочу... в библиотеку.

Он не ожидал от себя такой наглости. Просто вдруг подумалось, что впереди ещё долгий-долгий вечер, духота, мухи и никаких особых развлечений. «Только кухня и куры», как сказала Флёр однажды. Он представил, как морские волны набегают на берег и омывают его босые ноги, и не достало сил отказать себе в удовольствии.

В самом деле: не всё же время приносить себя в жертву!

А Джинни... Они обязательно искупаются вместе. Потом, быть может уже завтра. И только вдвоём: он и она.