Запах лёгкого загара (гет)

Официанты в форменных фартуках без устали сновали туда-сюда: и с наполненными подносами, и с пустыми.

Жестом подозвав к себе одного, Гермиона заказала какой-то салат, «эспрессо» и «тирамису», попросив подать десерт позже, часа через полтора.

— И что с чем едят? — спросил Гарри, когда официант убрался из поля зрения. Непривычные для слуха слова ввели его в состояние легкой озадаченности.

— Одно с другим, Гарри, — ответила Гермиона. — Это всего лишь десерт и кофе.

Улыбалась, однако, так, словно что-то задумала.

Фортепьяно, до последней минуты наполнявшее зал своим ненавязчивым звучанием, внезапно смолкло. Раздались нескладные аплодисменты. Отметив перемену, Гарри бросил взгляд на сцену: пианист, оставив инструмент и поднявшись со стула, раскланивался перед публикой.

«Неужели всё?» — мысль мелькнула в голове, прежде чем взору предстало целое сооружение из нескольких барабанов и медных тарелок.

Следующая мысль была о скорых, как пьяное захмеление с непривычки, и неотвратимых, как смерть, танцах.

— А уйти никак нельзя? — несмело поинтересовался Гарри, чувствуя в себе растущее напряжение.

— Конечно, нет, — Гермиона ответила спокойно, но с явно читаемым подтекстом «и думать забудь!». — Потому как десерт уже заказан.

— Железная логика!..

Даже со всеми возможными допущениями Гарри не рискнул бы назвать комплиментом то, что только что сорвалось с его языка, но Гермиона, судя по реакции, восприняла это именно так.

Неторопливо, с достоинством кивнув, она опустила на стол недопитый бокал и устремила на Гарри испытующий взгляд. Он трусливо заёрзал на стуле.

— Десерт — это ерунда, — сказала Гермиона со странной смесью спокойствия и лёгкой надменности.

— Да я, вообще-то, догадываюсь...

Она одарила его чуточку снисходительной, но, безусловно, королевской улыбкой и проговорила слегка нараспев:

— Мне хотелось бы сказать тебе нечто особенное, Гарри...

— Я весь внимание... дорогая, — последнее слово он добавил мгновенье спустя, припомнив оправдательные беседы мистера Уизли с женой, и не пожалел: тотчас всё представилось лёгкой, ни к чему не обязывающей игрой.

— Ты снился мне, Гарри!.. Сегодня ночью.

— Да?.. — довольно тупо переспросил он и, уже не отдавая себе отчёта о сути проговариваемых вслух фраз, ляпнул: — И чем мы там ночью занимались?

— Мы танцевали, Гарри.

Гермиона промолвила это неожиданно просто, словно речь шла о мытье посуды. Однако Гарри оценивал своё состояние как близкое к панике.

— Но ведь в этом нет... ничего такого?.. — робко начал он.

Тьфу ты! Опять пикантные намеки…

— Конечно, нет! — немного помедлив, она подовинула свой стул поближе и, склонившись к уху, заговорила доверительным шёпотом: — Знаешь, Гарри, я тут много думала... на досуге. Мне кажется, следует честно признать: нам с тобой с этим самым «таким» — неважно: всем там, или ничем — катастрофически не везёт. Просто фатально как-то. Ни наяву, ни во сне.

Он улыбнулся помимо своей воли, но, быстро опомнившись, опустил глаза и с некоторым трепетом наблюдал, как его рука, очевидно вознамерившись восстановить хоть какую-то справедливость, поднялась с колена и потянулась к руке Гермионы. И он был не в силах ей помешать, потому что в этот момент мозги, призванные контролировать процесс, предательски отключились.

Однако его непроизвольное телодвижение было замечено и встречено одобрительным взглядом. Пальцы их рук медленно переплелись.

— Несмотря на это, прямо скажем, роковое невезение, — продолжала Гермиона, слегка кивнув, — всё было очень мило.

— Угу, — выдавил Гарри, глупо радуясь тому, что дар речи, какой-никакой, ещё оставался при нём.

Засветившийся в его глазах интерес, судя по выражению лица Гермионы, тоже был подмечен.

— Правда, не уверена, что там, во сне, была я сама, а не какая-то другая Грейнджер. Я, видишь ли, наблюдала за ними как бы со стороны.

— За кем?

— За Грейнджер и Поттером! — сердито уточнила Гермиона, до боли сжав его ладонь.

Безмолвно воззвав к Мерлину, чтобы тот как-нибудь на досуге прищемил ему язык за тупые реплики, Гарри тем не менее продолжал в том же духе:

— Значит, можно сказать наверняка, что меня там тоже не было.

— Почему ты так решил?

— Скажи честно, Гермиона, — Гарри, не таясь, взглянул ей прямо в лицо, — тот Поттер наступал тебе на ноги?

— Мне? — она как будто удивилась. — Мне точно не наступал.

— А той, другой Грейнджер? — спросил Гарри, быстро осознав свою оплошность.

— Право, не замечала. По-моему, она была безумно счастлива. Улыбалась, смеялась, словом, веселилась от души.

Её голос вдруг сделался мечтательным и каким-то одухотворённым, так что Гарри не рискнул проговорить вслух заранее заготовленную фразу о себе, никчёмном.

Воображать можно всё что угодно, но! Если начистоту: будь там, в паре с той Грейнджер, этот самый Поттер... такой, как есть, собственной невежественной персоной, — вся та затея с танцами не стоила бы выеденного яйца.

Вместо этого он спросил:

— А где они танцевали? На балу?

— О нет, Гарри! — с жаром воскликнула Гермиона. — В лесу, в палатке. Я, то есть та Грейнджер, выглядела непомерно удручённой... Словом, ей было не по себе, и тогда ты, то есть тот Поттер, чтобы её развеселить, подошёл к ней, протянул руку... Она сняла с себя медальон. А потом они стали танцевать. Ей не хотелось поначалу, она не то чтобы сопротивлялась, но так... вяло, в общем...

— А потом?

— А потом всё было хорошо.

Гермиона вещала таким спокойным безоблачным тоном, что усомниться в её словах было трудно. Но возможно.

— Без музыки? — осторожно спросил Гарри.

— Там радио играло. «O’ Children», кажется... Да, оно самое. Помнишь эту песню?

Был маленький поезд, мы садились в него,

И он отправлялся в сказочное Королевство…

Гермиона выводила смутно знакомую мелодию, а у Гарри в голове рисовалась картина: двое оторванных от мира подростков, одни, в холодной палатке, без еды и каких-либо надежд на будущее. И опостылевший крестраж — точно дементор (или хуже), безжалостно вытягивающий всё, что ещё оставалось в них доброго и светлого. После расстройства всех планов, крушения всех надежд, после того, как друг их покинул.

Почему-то верилось, что всё, о чём говорила Гермиона, могло иметь место. Да, оставшись вдвоём, они почти не разговаривали, но о чём было-то? О пустяках? Врать друг другу, что всё хорошо? Ещё до ухода Рона все «тары-бары» ходили по кругу и вызывали лишь раздражение. Сколько можно обсуждать одно и то же? Никакой информации извне. Они с Гермионой потеряли счёт дням и неделям, они едва не пропустили Рождество.

Если бы у них было радио!.. Да лучше танцевать, чем сидеть по углам. Но радио появилось только с возвращением Рона.

А песня о наивных детях, глупо радовавшихся тому, что скоро попадут в сказку, тоже припоминалась. Она навевала на Гарри неоднозначные мысли, далеко не самые светлые и, скорее, грустные, если не сказать — горькие. Даже сейчас, когда, казалось бы, всё закончилось.

Невольно поразившись тому, насколько больно царапает душу всё пережитое, он решил, что не стоит омрачать вечер, тем более что со сцены раздались первые музыкальные аккорды.

Он покосился туда, где, по идее, должны были появиться танцующие пары, и вскоре заметил одну. Какой-то джентльмен, немолодой уже, осторожно вёл к подмосткам свою даму. Добравшись вместе с ней до сцены, поклонился, положил одну руку на её талию, другую крепко сжал, и пара закружилась в медленном вальсе.

Гарри перевёл взгляд на Гермиону. Она сидела ровно, но как-то напряжённо, вытянувшись в струнку, отчаянно сохраняя лишь видимость спокойствия. Ожидание, застывшее в её глазах, не оставляло место сомнениям.

Она смотрела на него тем пронзительным, говорящим взглядом, который он не раз замечал у неё и, более того, безошибочно прочитывал, но почему-то только в смертельно опасные или судьбоносные минуты.

Его пальцы по-прежнему сжимали маленькую тёплую ладонь. Гарри счёл это добрым знаком. Не нужно протягивать руку, и уж тем более не нужно снимать с Гермионы медальон. Уже легче. Не нужно ничего говорить: на свои голосовые связки Гарри почти не надеялся — горло безнадёжно пересохло.

Разволновался, чёрт!

Надо просто встать и осторожно провести её к сцене. А там... как повезёт.

Они с Гермионой присоединились к танцующим.

Получалось не так уж плохо, как ожидалось вначале. Хотя, если честно, Гарри ничего, кроме провала, не ждал. Он танцевал второй раз в жизни, а первый был очень, очень давно.

Но сейчас всё виделось проще, чем три года назад на Святочном балу. Интимный полумрак зала помогал расслабиться; люди, сидящие за ближайшими столиками, иногда посматривали на кружащиеся в медленном вальсе пары, но лишь посматривали, и без того придирчивого внимания, что доставалось от зрителей тогдашним Чемпионам.

Теперь, не ощущая на себе устремлённые взоры десятков глаз, Гарри чувствовал себя намного увереннее. И кроме того, не приходилось прилагать каких-либо усилий, чтобы держать Гермиону за талию. Рука сама нашла положенное место и была от этого в восторге.

Да и ноги вели себя вполне сносно: не выступали далеко вперёд и не топтались на месте, не наступали на то, что следует обходить, и Гарри — хоть ещё раз заавадьте! — не понимал, каким образом у него это получалось.

Вскоре они с Гермионой вовсе забыли об окружающих — смотрели только друг на друга. Её глаза лучились улыбкой, и Гарри улыбался вместе с ними, едва ли замечая, как всё больше и больше погружается в их тёплую заволакивающую глубину.

Флейта вывела последнюю серебряную ноту, и танец закончился. Гарри не смог сдержать облегчённого вздоха.

— Я думал, будет хуже, — признался он, чувствуя на себе взгляд Гермионы — благодарный и чуточку снисходительный.

— Это не самое страшное, Гарри, — ответила она. — Говоря по правде, я и на такое не рассчитывала.

— Выходит, Поттер не так уж безнадёжен?

— Что ты говоришь, Гарри? — её брови слегка приподнялись. — Я в тебе нисколько не сомневалась!

— Ну, тебя не разбёрешь! — выдохнул он. — То говоришь, что ни на что не рассчитывала, то вдруг — не сомневалась...

— Боялась, что ты так и не решишься, но верила, что танцуешь ты вполне прилично, — объяснилась Гермиона.

— И откуда же такая уверенность? — не без ехидства поинтересовался Гарри.

— У тебя на редкость хорошее чувство ритма, — её голос звучал вполне серьёзно. — Слышала однажды, как ты играл на флейте.

Гарри посмотрел на неё осуждающе. Грубая, неприкрытая лесть — вот как это называется.

— Но Пушок-то заснул под твою флейту, — напомнила Гермиона.

— Да он бы в любом случае заснул!

Ему решительно возразили.

— Ничего подобного! Этот пёс любил музыку, а не свист в ушах. Игра на инструменте должна была напоминать мелодию, хотя бы и отдалённо.

— Ну, если отдалённо... — согласился Гарри, не видя смысла спорить.

Оглядевшись, он обнаружил, что они с Гермионой так и стоят у подмостков сцены. А пианист уже объявлял следующий танец.

— Будем танцевать, Гарри!

Он подавил смешок: кажется, его партнерша решила заранее и на корню пресечь любые мысли о дезертирстве.

— Ну, если ты не боишься за свои ноги...

— Ой, Гарри-Гарри! — она как-то странно на него посмотрела и тихо, со вздохом, проговорила: — Не беспокоится о своих ногах потерявший...

То ли голос Гермионы упал до еле различимого шёпота, то ли быстрая ритмичная мелодия, стремительной волной влетевшая в душу, заглушила собой сказанное, но окончания фразы Гарри не расслышал. А потом не вспоминал об этом.

Все его усилия были направлены на то, чтобы переступать ногами в такт музыке и повторять за Гермионой основные движения. Ближе к концу у него начало получаться, и, когда музыка стихла, он, немного вспотевший, но довольный, искренне захлопал в ладоши вместе со всеми танцующими.

А потом был ещё один танец. И ещё, и ещё. Быстрый, медленный, плавный, ритмичный, грустный, задорный... Под строгий аккомпанемент фортепиано, под лёгкое звучание скрипки и солидное — контрабаса. Под звон медных тарелок и сдержанный бой барабанов, под высокое серебряное соло флейты.

Одна мелодия сменяла другую, и Гарри не помнил, когда он чувствовал себя настолько свободно и весело. И только когда пианист объявил получасовую паузу, вспомнил про десерт.