Запах лёгкого загара (гет)

— Гарри, я… Я должна тебе сказать… — и молчок.

Из его груди вырвался тяжелый вздох.

Разговор не клеился. В который раз повторялось одно и то же. Начинала Гермиона относительно бодро, но голос быстро слабел, потом вовсе куда-то пропадал, и фраза обрывалась, так и не оформившись во что-либо вразумительное.

В аляповатых толстобоких чашечках остывал кофе, белые шарики мороженого теряли форму и расплывались по дну полупрозрачных вазочек. Жара к вечеру немного спала, но неподвижный, перегретый за день воздух не давал взбодриться.

Терпение иссякало, и Гарри не знал, что делать. Напомнить о времени? Пошутить? Первое отпало сразу: он стеснялся посмотреть на часы даже украдкой. Хорошая шутка могла бы разрядить атмосферу, но ничего остроумного в голову не приходило.

Гермиона нервничала, а Гарри, глядя на неё, не мог припомнить, видел ли хоть раз свою подругу в таком смятении. Чтобы лучшая ученица Хогвартса не могла связать трех слов? Это даже не смешно.

Не кофе надо было заказывать, подумал он, а что-нибудь покрепче. Может, тогда и язык бы развязался, и дело сдвинулось бы с мертвой точки. Зачем-то ведь она привела его в это уединённое кафе на окраине парка. Причем без предварительной договорённости.

Просто явилась в «Нору», отвела Гарри в сторону, сказала, что есть разговор — «срочный и архиважный», и, краснея, попросила «уделить ей внимание». Естественно, Гарри согласился: за Гермиону он бы жизнь отдал, не раздумывая, а вечер так и так нужно было чем-то занять.

И вот — на тебе! Споткнулись на ровном месте.

Гарри огляделся. Официантов здесь, похоже, не держали. Посетителей обслуживал бармен — пожилой полноватый мужчина в светлой жилетке с многочисленными карманами. Время от времени он зевал, вытирал лысину носовым платком и, от нечего делать, наблюдал за столиками.

Гарри привстал со стула, и Гермиона, заметив его движение, встревожилась.

— Уходишь?

— Нет-нет, — поспешил успокоить он. — Я... это... Выпить хочешь чего-нибудь? Пива, например.

— Пиво вряд ли поможет.

Она усмехнулась, но веселее от её натянутой улыбки не стало.

Чёрт, знать бы, чем угощают подруг в летних кафе?

— Тогда, быть может... — Гарри замялся, прокручивая в голове небогатый набор светских навыков, почерпнутый в основном от дяди Вернона. — Коньяк, виски, джин?

— Виски!

— Уверена? — он слегка опешил от её категоричного тона.

Гермиона молча кивнула и придвинула вазочку с мороженым поближе к себе.

Гарри вернулся пару минут спустя. Поставив на стол бокалы, поинтересовался:

— Ну как? Вкусно?

— Есть можно. Ладно, — Гермиона прекратила наконец тупо перемешивать изрядно подтаявшее мороженое и, взяв в руки бокал, посмотрела на Гарри. — За что будем пить?

Он пожал плечами. Последнее время в ходу было три тоста: за победу, за победителя и за погибших. Сам Гарри никогда не предлагал ни первый, ни тем более второй, а третий вдруг показался неуместным.

— Тогда выпьем за нас, — Гермиона подняла бокал. — За то, что остались живы.

— За то, что всё закончилось, — поддержал Гарри.

— И больше никогда не повторится!

Он согласно кивнул и поднял бокал. Луч вечернего солнца высветил плавающие в виски кубики льда, придав им мягкий золотистый оттенок. Гарри сделал глоток. Горьковатая жидкость обожгла горло.

— Крепкий... — пробормотала Гермиона, пригубив свой бокал.

— А ты чего ждала? — он усмехнулся.

Забавно было смотреть, как она морщится. С непривычки, понятное дело. Да и сам он немногим лучше, хоть и парень. Вернее, Мальчик-Который... (пристало, чёрт, прозвище!) Июль уже на исходе, а ни пить, ни скалить зубы перед камерой он так и не выучился, и, как не замедлила отметить Рита Скитер, «Мальчик-Который-Победил не умеет говорить красивых речей...»

Пока не выпьет, по крайней мере.

Виски дал-таки ожидаемый результат — сделал мир проще и отогнал немоту. Тема для разговора возникла сама собой.

— Расскажи про Австралию, — предложил Гарри. — Как всё прошло?

— Нормально, — слабо откликнулась Гермиона. — Я ведь рассказывала уже.

— А ты ещё раз расскажи, — продолжал настаивать Гарри. — Только мне, — выделил он. — И не в общих чертах и двух словах, а подробнее, по порядку. Итак: прилетели мы с Роном в Сидней...

— Прилетели мы с... в Сидней...

Всё повторилось. Энергичное, как положено прилежной ученице, начало и заунывный конец. Но тут, хвала Мерлину, было за что зацепиться.

— И что же не так с Роном? — поинтересовался Гарри, всеми силами стараясь придать голосу непринужденность и этакую необязательность.

— Всё с ним... так.

Уклончивый ответ ничего не прояснил, и Гарри решился надавить сильнее.

— Тогда другой вопрос: что не так у вас с Роном?

Оторвав взор от плавающей в бокале льдинки, Гермиона подняла голову.

— У нас с Роном всё по-прежнему. Ничего нового, — добавила она предельно спокойно, не сводя глаз с Гарри.

Ему стало неловко под её взглядом.

Ну, если «ничего»...

В животе внезапно стало горячо. Будто огненная жидкость только-только дошла до нужного места и распалила притуплённые чувства.

А вдруг... Вдруг она решила посоветоваться с ним «как сестра»? Быть или не быть? Извечный вопрос, так сказать...

А что? Едва ли не первое, о чём справился Рон, вернувшись из Австралии: как обстоят его, Гарри, дела с Джинни? А узнав, что никаких таких особых, в понимании Рона, дел у него и Джинни «не было и нет», усмехнулся.

— Неужели сестричка не даёт?

— Не спрашивал, — ответил Гарри коротко, не желая поддерживать малоприятный разговор.

Можешь успокоиться, друг! Да, бедолага Поттер был, есть и будет ходячим недоразумением, сборищем упущенных возможностей. Да, пригласил на рождественский вечер Луну, а мог бы выбрать любую. Да, в сентябре поедет в Хогвартс, а не в Школу авроров. А что касается Джинни... Куда, собственно, спешить? Впереди у них ещё целый месяц лета, седьмой курс и вся жизнь. Быть может.

Однако вчера Гарри не сомневался, что Рон его подкалывает: мол, отстаёшь, друг, от естественного развития. А ведь мог бы признаться, что у самого облом случился! Вместе бы и поржали.

— Так значит — у вас с Роном ничего нового? — переспросил Гарри, чувствуя, что настроение поднимается.

— Я не хочу говорить сейчас о Роне.

— Ну, как знаешь... — Гарри пожал плечами: ему-то было всё равно, главное он уже услышал. — Тогда о чём будем говорить?

— О нас.

— Так я всё жду, жду... Давай, колись, пока герой трезвый!

Он сам поразился своему полушутливому тону. И продолжал в том же духе: лукаво подмигнул, демонстративно поднес бокал к губам, сделал глоток. Горячая волна разлилась по телу, приглушила ощущение реальности, и он повеселел окончательно. Атмосфера за столиком, пропитавшись его глупой радостью, заметно потеплела.

— Ну давай уже, Гермиона, говори, — напомнил он, чувствуя, что шутка удалась. — Клянусь, я унесу твою тайну в могилу!

Губы Гермионы, к его удовольствию, тронуло некое подобие улыбки. Её щёки пылали, но голос вдруг зазвучал на удивление ровно:

— Это всё из-за родителей, Гарри.

— Из-за родителей? — переспросил он, мгновенно трезвея, не успев ещё ничего понять, но уже ощущая себя чем-то вредоносным.

— Да, — Гермиона кивнула. — Сама я никогда бы не решилась. Но папа настоял, и вот я здесь.

Поколебавшись секунду-другую, она продолжила, но уже гораздо тише:

— Естественно, они не были в восторге от моих «фокусов». По-моему, они до сих пор боятся... насилия. Да, пора уже произнести это слово, — она приложила ладони к горящим щекам. — В общем, натворила дел, больших и малых...

Гарри не выдержал её взгляда и, едва заметно качнув головой, опустил глаза.

Он чувствовал себя безнадежным должником, которому никогда не расплатиться по счетам. Но он молчал и, сам того не желая, злился на Рона. Намекнуть не мог? А то: всё прошло нормально; хорошие люди, не скандальные; просили только, «ради всего святого, не баловаться с электричеством и ничего не совать в розетку». И наконец: «Сколько я этих Грейнджеров видел? Без году неделю?»

— Рон знает далеко не всё, — Гермиона ответила на незаданный вопрос. — В нашей семье не принято выяснять отношения при посторонних. Рон ждал меня в отеле, потому что год назад в доме не было никого, кроме меня. Я думала, так меньше рисков.

Она останавливалась после каждой фразы, то ли для того, чтобы обдумать следующую, то ли просто переводя дух. Гарри не решался перебивать, хотя вопросы на языке вертелись.

— Так что Рон пропустил и первый шок, и большой семейный совет, и последующие... разборки. Две с лишним недели я уговаривала родителей вернуться в Британию. На самом же деле — ждала прощения.

— Не дождалась? — тихо справился Гарри, уже не сомневаясь в отрицательном ответе.

Гермиона замотала головой с таким ожесточением, что он почти физически ощутил её боль.

— Внешне всё выглядело вполне благополучно, — продолжала она. — Утром нас вежливо встречали за завтраком, а вечером — за ужином. Рон, наверное, и сейчас уверен, что так всегда и было, что этого достаточно для «мирной жизни». Да, знаешь, он в диком восторге от компьютера. Освоил несколько простейших игр, ну и... тупил часами.

— Но ведь они согласились вернуться домой, — вставил Гарри, воспользовавшись секундным замешательством.

Гермиона криво усмехнулась.

— Рон тоже счёл это добрым знаком.

Она вновь замолчала, потом взяла со стола затейливо свёрнутую салфетку, повертела её в руках и, резко тряхнув, поднесла к груди. Но через пару секунд смяла ткань в кулаке.

— Для папы мы с мамой всегда были «его девочками». Приходя с работы, он садился за стол и, демонстративно подвязывая слюнявчик, сообщал: «Девочки мои, в доме есть голодные зубы...»

Гарри слушал Гермиону затаив дыхание. И, по мере того, как его посвящали в жизнь семьи — уже давно не чужой для него, — что-то напрягалось в нём, натягивалось тугой струной и заставляло вспомнить всё, чем жил сам Гарри последние три месяца.

События теснились в сознании как попало, зачастую накладываясь друг на друга. Но какая-то своя очередность, безусловно, существовала. Тот летний вечер, когда он открыл семейный альбом Грейнджеров, напомнил о себе первым.

* * *

Жизнь показывала, что порой самое сокровенное запечатано глубоко в душе и вырывается наружу лишь случайно. О своих родителях Гермиона говорила редко и мало — не больше, чем Гарри о своих.

Но месяц назад она, едва ли не впервые, изменила своей привычке.

Тогда, поднявшись в мезонин, где находилась комната Рона, он застал подругу за разбором бисерной сумочки. Ворох старой одежды, темневший в дальнем углу, судя по всему, смиренно ожидал плановой ликвидации. Отдельно лежали свернутая в валик палатка, походная аптечка, рама от портрета Финеаса Найджелуса, а посреди комнаты возвышалась неровная стопка книг, явно ожидающая сортировки. Гермиона устроилась рядом на коврике.

Раскладушка была занята дремлющим Живоглотом. Кот вальяжно растянулся во весь рост, и, здраво оценив размеры рыжей тушки, Гарри не решился присесть даже на край.

— Как там ваш мотоцикл? Летает? — спросила Гермиона, когда он, оказавшись напротив неё, присел на корточки.

— Да вроде... — нехотя отозвался Гарри. — Джинни нравится, Рону тоже.

— А тебе?

— Не очень, — скупо ответил он.

Есть такие вещи, к которым лучше лишний раз не прикасаться. Злополучный мотоцикл одним своим существованием напоминал и о Сириусе, и о Букле, и о Снейпе, и о подставе, организованной Дамблдором. Гермиона поняла это и, видимо пожалев о заданном вопросе, опустила голову. Проследив за ней взглядом, Гарри разглядел лежащий на полу темно-коричневый переплёт, скорее всего кожаный, с ремешками и застежками.

— Что за фолиант? — спросил он, опасливо покосившись на пустой холст портрета. — Умыкнула под шумок из запретной секции?

— Гарри, как ты можешь! — возмутилась Гермиона.

— А ты не можешь? Даже для общего блага не можешь?

Они улыбнулись друг другу.

— Это семейный альбом, — перестав улыбаться, призналась Гермиона. — Почти всё, что осталось... Уилкинсы забрали с собой не так уж много, остальное пришлось уничтожить. Сам понимаешь: лишние фотографии — лишние зацепки.

— Так он всегда был здесь? — спросил Гарри, покосившись на бисерную сумочку. — Ни разу не замечал.

— Я не вытаскивала.

Она произнесла это таким странным, отрешенным тоном, что стало понятно: ей не достало сил. Потому что не кто-то посторонний, а она сама наставила палочку на своих родителей. Наверное, нечто похожее чувствовал Сириус и безжалостно казнил себя за гибель близких.

Гермиона отвернулась. Гарри понял, что она плачет. Бессильно и беззвучно, повинно и сдержанно, не пытаясь достать платок или закрыть лицо руками. Просто отвернулась, наивно думая, что так сможет утаить навернувшиеся слёзы.

— Не надо, Гермиона, — тихо попросил он, проглотив подступивший к горлу комок. — Не изводи себя. Они ведь живы.

— Думаешь... простят меня?

Их взгляды встретились.

Он с силой закивал, но в какой-то момент замер с опущенной головой, уставившись в пол. Как чувствовал...

Не простили.

Тело точно сковала легкая судорога. Гарри не мог заставить себя поднять голову, вновь встретиться с Гермионой взглядом, и не только из опасения, что она прочтёт его мысли.

Её прикушенные губы, мокрые от слёз щеки, наполненные влагой глаза — всё это вдруг обрело странную силу — необъяснимую, но вполне ощутимую, — которая и тронула его, и смутила, и, помимо его воли, потянула за собой в водоворот: ненадежный, опасный и разрушительный.

Он слышал, как Гермиона поднялась на ноги и отошла к окну. Стало немного легче: расслабились мышцы, выровнялось дыхание, отступила немота.

— Можно? — спросил он, потянувшись к оставленному на полу переплету.

Гермиона не подала голоса, но он расценил её молчание как знак согласия, взял в руки альбом и, немного повозившись с застёжкой, отвернул твёрдую корочку обложки.

Сначала фото из фамильного архива Грейнджеров напоминали Гарри об истории собственной семьи: жених во фраке, невеста в белом платье, толстощекий карапуз. Только Джеймс и Лили умерли двадцатилетними, а родители Гермионы от страницы к странице становились и старше, и старее.

А карапуз рос, превращался в серьёзную, чуточку сердитую и потому несколько забавную девочку. Крупные передние зубы явно достались ей от отца. «Настоящий бурундучок», — подумал Гарри, увидев на одном из снимков именинный пирог с пятью свечами, смеющуюся девчушку и родителей, стоящих за её спиной со счастливыми улыбками на лицах.

Потом появилась та Гермиона, которую он узнал и одновременно не узнал: тоненькая девочка-подросток с острыми коленками танцевала с отцом какой-то зажигательный танец. Фото сохранило летний вечер, тихий песчаный пляж, босые ступни и коротенькую юбочку, всколыхнувшуюся в такт движению.

Были фотографии из походной жизни. Склонившаяся над кипящим котелком женщина; мужчина, увлеченно перебирающий струны гитары; семья из трех человек, расположившаяся на отдых возле огромного пня, и полная корзина грибов на переднем плане.

Перевернув последний лист и заглянув под обложку, Гарри обнаружил ещё пару снимков. Места в альбоме им не хватило. Любопытство распирало, и, рассудив, что «сейчас или никогда», он вытащил припрятанные там фото.

Верхнее оказалось небольшим семейным портретом, явно сделанным профессионалом. Мистеру и миссис Грейнджер Гарри дал бы лет по сорок пять, не меньше. Взрослая уже дочь сидела в центре. По её причёске было ясно, когда сделан снимок: шестой курс, скорее всего зимние каникулы. Именно тогда Гермиона окончательно рассталась с чёлкой и стала зачёсывать волосы набок и назад.

Второе фото, судя по качеству, сделали тогда же, только на этот раз Гермиона была одна.

Гарри подумал, что, как ни странно, иногда хорошие маггловские фотографии выглядят значительно эффектнее многих колдографий. Коричневато-бежевые тона и неподвижность кадра не превращали изображение в нечто блеклое или застывшее. Напротив, чем дольше он всматривался в лицо девушки на снимке, тем более ярким и живым оно казалось.

Возможно, у Гермионы было одно из тех особенных лиц, привлекательность которых сильно зависит от игры света, поворота, наклона и угла зрения, и тогда стоило отдать должное мастерству фотографа. Гарри вернулся на минутку к семейному портрету и, рассмотрев его внимательнее, понял, что беспокоился зря. Просто масштаб снимка был мельче, и потому часть очарования терялась.

Ну а сольный портрет был великолепен. Конечно, приглядевшись, можно было обнаружить несовершенства, но глаз на них не задерживался, а отмечал высокий чистый лоб, твёрдый взгляд, гордый, чётко очерченный подбородок. И беспредельно выразительные глаза. Колдовские, пленительные, наполненные умом и внутренним светом, спокойствием и решимостью.

«Я приняла решение, — казалось, говорил её взгляд, — дело за тобой».

Дело за тобой, Гарри...

Или он, как обычно, принимает желаемое за действительное?..

Скрип входной двери вырвал его из наваждения. Повинуясь безотчетному порыву, Гарри захлопнул альбом, а разворачиваясь, намеренно подвинул локтем стопку книг. Башня обвалилась, похоронив под собой семейный архив Грейнджеров.

В дверном проёме показался Рон.

— Вот вы где... уединились! — начал он прямо с порога.

Да уж... Как там у них? И вечно этот удивленный тон! Вернее, «разоблачающий». Если так пойдёт и дальше, то, глядишь, со временем они с Гермионой вовсе перестанут разговаривать. Во избежание, так сказать. В присутствии Рона уж точно.

Гарри понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

— Вообще-то, здесь моя раскладушка стоит, — напомнил он тоном «живу я здесь».

— И там спит мой кот, — добавила Гермиона.

Говорила она серьёзно, а вышло как-то шутливо. Гарри тихо усмехнулся, а Рон, заметно подобрев, прикрыл за собой дверь и прошёл в комнату.

— Чем заняты? — спросил он, оглядевшись.

— Разборками, — ответила Гермиона довольно сухо.

— Книжки вот читаем... — добавил Гарри, подавив смешок.

Ситуация становилась забавной. И суетливость Рона, и хладнокровие Гермионы казались преувеличенными, надуманными. До комичного. А он, Гарри, торчал меж ними, как между дьяволом и морской пучиной.

Примерно так себя и ощущал. Точно как в поговорке.

«Противоположности сходятся», — прошипело откуда-то изнутри, но возразить самому себе, а вернее, посетовать на свою незавидную долю ещё разок, Гарри не успел.

Прямо под ухом прогремел гулкий бас Рона:

— А это что?

— Что? — переспросил Гарри, отгоняя прочь голоса и видения.

— В руке у тебя что?

Рон стоял, низко наклонившись, смотрел на фото Гермионы и, надо думать, уже догадался, что на снимке именно она, а не рыжая Пег с повозки.

— Фотография, — честно признался Гарри, не видя иного выхода. — Обыкновенная, маггловская.

— Откуда?

Это уже смахивало на допрос.

— Нашёл, — ответил Гарри уклончиво, бросил взгляд на Гермиону, стоящую у окна с напряженно поджатыми губами и решил врать дальше. — Из книжки выпало.

— Посмотреть дашь? — Рон протянул руку раньше, чем закончил говорить.

— Если только посмотреть, — предупредил Гарри, передавая снимок.

Последнее слово было сказано с весьма недвусмысленным нажимом, и Рон это не пропустил.

— Между прочим, это моя де... — начал он, но, столкнувшись взглядом с Гермионой, смешался, прикрыл рот и договаривать не стал. Уставился на фотографию и сделал вид, что занят исключительно ею.

И то ли короткое замешательство Рона так подействовало, то ли, напротив, его обычная бесцеремонность, только Гарри вдруг почувствовал прилив наглости — непривычный для себя и потому до неловкости неприличный, — но, тем не менее, душить в себе новорожденного эгоиста не спешил. Не далее как на днях друг просветил, что все мужчины — собственники, и что это — нормально. Так что сам виноват.

— Девушка твоя, а фотография — моя, — отрезал Гарри и сам же удивился категоричности своего голоса.

— Потому что нашёл?

— Потому что мне её подарили.

Гарри старался говорить как можно непринужденнее, но про себя решил твёрдо: фото он не отдаст. По меньшей мере, пока не закажет себе копию. Он так захотел, имел на это право. Потому что четверть часа назад дошло, что у него фактически нет школьных фотографий. А Хогвартс, считай, почти закончен.

Что до Рона, то здесь и совесть не мучила, но перед Гермионой было неудобно. Всё-таки вероломство есть вероломство.

Почему она, кстати, до сих пор молчит?

Он повернулся к ней в поисках ответа и возможной поддержки. И Гермиона — умница! — не пропустила его молящий о пощаде взгляд.

— Это всего лишь фотография, Рон, — начала она примирительным тоном. — Гарри попросил, я разрешила. Хочешь, завтра все вместе сфотографируемся? Если, конечно, ты не против маггловских технологий.

— Я?.. — Рон округлил глаза. — Почему я вдруг против? Я очень даже люблю магглов!

Гарри подумал, что в чём-чём, а в простодушии другу не откажешь.

Решив и дальше учиться здравому рационализму, он поднялся на ноги, забрал у Рона фотографию, отыскал в углу рюкзак и, выудив оттуда подаренный Хагридом альбом, оставил фото Гермионы среди альбомных страниц, в компании самых дорогих ему людей.

Какое-то время все молчали. Рон прошёлся туда-сюда, нарушая тишину скрипом рассохшихся половиц. Гермиона смотрела в окно.

Почувствовав себя третьим лишним, Гарри направился к выходу. Но, находясь в полушаге от цели, вынужден был отпрянуть назад, дабы сохранить в целости лоб. Дверь резко распахнулась, и в комнату ворвалась Джинни.

— Что так долго, Рон? — с ходу возмутилась она. — Ты же пошёл звать Гарри к обеду!

— Да я... это... отвлёкся, — мрачно сообщил Рон.

— Настолько, что забыл про еду? Взрослеешь, братец, на глазах...

Джинни разглядывала всех троих, стоя в дверях и не скрывая любопытства.

Рон подал голос:

— Гермиона подарила Гарри свою фотографию.

— А-а-а... Правда?

Джинни так пристально посмотрела на Гарри, что он невольно почувствовал себя едва ли не изменником.

Рассудив, что хуже не будет, Гарри собрал в кулак всё своё нахальство и заговорил, стараясь придать голосу основательность:

— Мне скоро восемнадцать, а у меня нет не то что школьных фотографий, но даже и альбома. Чувствую себя обделённым.

Гермиона первая одобрила его новаторский порыв.

— Правильно, Гарри! — воскликнула она, хлопнув в ладоши.

— Тебе тоже стоит подарить Гарри свою фотографию, — сказал Рон, обращаясь к Джинни.

— Непременно, — пообещала та. — Но сначала я бы хотела взглянуть на гермионину.

— Убрал уже, — ответил Гарри, но, поразмыслив, развернулся к рюкзаку.

Нетерпеливый крик Молли, ворвавшийся в комнату через распахнутую дверь, остановил его, не дав ступить и шагу.

— Вы там что, заснули? Живо все за стол!

Первым зашевелился Живоглот. Лениво потянувшись, он спрыгнул на пол. Цепляясь когтями за неровности пола, потянулся ещё раз, поднял хвост трубой и вышел на лестницу.

— Полагаю, не стоит испытывать терпение вашей матушки, — сказал Гарри, взял Джинни за руку и последовал за котом.

Мысленно он благодарил миссис Уизли за своевременное вмешательство. Как-то оно всё складывалось... напряженно.

Сидя за столом, Гарри делал вид, что занят исключительно едой, а когда тарелка опустела, уставился на противоположную стену.

Там висел довольно большой и красочный календарь с гиппогрифом. Изображение двигалось. Время от времени гиппогриф вытягивал переднюю лапу и, распустив когти, сгребал в кучу ушедшие в небытие июньские дни, обозначенные скупыми цифрами от единицы до тридцати.

Июль оставался нетронутым.

«Выходит, уже первое число, — подумал Гарри. — Почти два месяца прошло».

Последнее время, вспоминая послевоенные майские дни, Гарри завидовал самому себе. Вовсе не потому, что это был, как писали газеты, «пик его триумфа» или «зенит его славы». И не из-за того, что чёртово пророчество исполнилось, гора спала с плеч и он наконец почувствовал себя не Избранным, а обычным человеком.

Он даже не ощущал себя особенно счастливым. Какое уж там счастье на крови? Просто жизнь тогда казалась проще. Да, следовало похоронить мёртвых, поддержать живых, сказать всем «спасибо» за помощь и никогда не забывать о том, что было.

Потому что в будущем всё будет хорошо. А иначе как? За что ж тогда воевали?

Хотя, наверное, оно всегда так. В сравнении с большой бедой все прочие проблемы кажутся надуманными, а когда беда отходит, проблемы эти, точно мерзкие вредоносные пикси, выползают изо всех щелей, разлетаются по миру и начинают гадить где попало, отравляя жизнь честным людям.

Вот так оно и случилось.

Однажды вечером Гарри застал Гермиону в слезах. Только-только попрощались с последним погибшим, едва-едва начали приходить в себя, и вот новое несчастье: в её доме на Флит-стрит прогремел взрыв, и дом обрушился.

В маггловских следственных протоколах причина обрушения дома звучала банально — взрыв газа. В Департаменте чрезвычайных ситуаций всё приписывали взрывному заклятию. Впрочем, с таким же успехом можно было свалить вину и на рог взрывопотама, «случайно» оказавшийся в покинутом хозяевами доме. А скорее всего, кто-то из недобитых ублюдков, поняв, что терять нечего, напакостил под занавес. Хорошо, обошлось без темной магии, — и то хлеб.

Здание разрушилось почти полностью, уцелел лишь камин. Страховка закончилась ещё в прошлом году, так что восстанавливать жилище было не на что.

Естественно, Гарри предложил свои деньги. Гермиона отказывалась, но он настоял на своём.

«Ты нас с Роном целый год кормила на свои сбережения, — убеждал он, — теперь моя очередь позаботиться о лучшей подруге. И вообще, благословен тот, кто даёт...»

Она согласилась взять деньги — с условием, что когда-нибудь всё вернёт.

«Нет-нет, никаких „когда-нибудь“, — шутки ради пригрозил Гарри. — С первой же получки!»

Рон предлагал «не париться», а обратиться в министерство. Там-де есть и специальные работники, и магическая материя Милламанта, и много чего ещё, но Гермиона отказывалась его слушать. Магию, какой бы распрекрасной та ни была, она не хотела использовать принципиально. Только проверенные веками маггловские технологии, и ничего кроме.

Положа руку на сердце, Гарри был с ней полностью согласен. Магия — вещь скорая, но не для простых людей. Кто знает, что удерживает многоэтажную «Нору» от, казалось бы, неминуемого падения? Возможно, дом только потому и стоит, что в нём постоянно живут волшебники.

Практической же пользы от Рона было чуть-чуть и столько же ещё. Он не разбирался ни в строительных материалах, ни в сантехнике, ни в каталогах, ни в магазинах, ни в ценах.

«Да-да! Ни в фунтах, ни в стерлингах!» — отсыпал он как-то в сердцах, выслушав от Гермионы длинный перечень того, что не мешало бы знать «человеку разумному» на исходе двадцатого века.

Гарри к невежеству друга относился спокойно. Он и сам был не великий специалист в подобных вопросах. Точнее — никакой. Но поскольку фирма дяди Вернона занималась строительным инструментом, то и в доме на Тисовой улице, случалось, принимали возможных клиентов. Визит каждого потенциального покупателя Дурсли обсуждали долго и подробно: в машине, за телевизором, за обеденным столом.

Из разговоров Гарри усвоил одно: у мистера Дурсля были завидные связи в деловом мире, он не понаслышке знал едва ли не все британские фирмы, имеющие отношение к строительству и ремонту, и был лично знаком со многими их владельцами.

Решив, что настало время всеобщего примирения, Гарри явился к родственникам с визитом и изложил суть проблемы. В трёх словах: сориентируйте, подскажите и, если не затруднит, представьте нужным людям. К некоторому его удивлению, дядя Вернон не ограничился общими советами, а вызвался стать посредником, и тут же, не откладывая, сделал пару звонков и договорился о встрече.

До Гарри лишь потом дошло, что мистер Дурсль работал на себя: не часто выпадает возможность рекомендовать деловому партнеру состоятельного клиента с крупным заказом. А стоило бы сразу сообразить, что миром правят деньги. Тогда не повёлся бы на просьбу дяди «избавить его дом от присутствия кого бы то ни было из Уизлей».

«Уизли? Те самые, что взломали камин и разбомбили мою гостиную три года назад? Прости, Гарри, но твой дядя уже не молод. И здоровье уже не то...» — грузно вздохнув, он достал из кармана платок и стёр пот со своего раскрасневшегося лица.

Понятно, что Рон не пришёл от этого в восторг. Обозвав Дурсля-старшего «шпендриком лысым» и «тефтелем тухлым», он состроил обиженную физиономию и несколько минут расхаживал по комнате с крайне недовольным видом. Гарри хотел уже плюнуть на данное Вернону слово и взять Рона с собой, но в ситуацию вмешалась Гермиона.

— Это не семейный ужин, Рон, а сугубо деловой.

— И что? — он остановился прямо напротив Гермионы.

— А то, что там не чавкают, — сказала она с нажимом, — а обсуждают деловые вопросы.

— Так я тоже буду обсуждать...

— С набитым ртом?

Уши Рона мгновенно порозовели, и, пока он подыскивал слова для достойного ответа, Гермиона как ни в чём не бывало продолжала наступать.

— Ты сможешь отличить вилку для мяса от вилки для салата? Будешь помнить, что вино — это не сливочное пиво, его нельзя пить сразу и большими глотками?

Напоследок она заметила, что это не какая-то жуткая нумерология, а обычные правила светского и делового этикета. Прочесть можно в одной известной Рону книжке, на такой-то странице, если, конечно, Гарри «будет так любезен» и разрешит другу воспользоваться своей книгой.

И всё это как бы невзначай. Рассуждая о правилах, она продолжала почёсывать за ухом у Живоглота, уделяя ему львиную долю своего внимания. Тот покоился на коленях хозяйки, свернувшись в мягкий пушистый клубок и довольно урча.

Гарри поспешно закивал. Рон, бросив на кота ревнивый взгляд, надулся, но так ничего и не сказал.

Званый ужин, однако, состоялся. Дабы немного утешить друга, Гарри признался, что боялся перепутать вилки и потому ни к чему, кроме салата, не прикасался, но Рон, нисколечко не повеселев, продолжал хмуриться.

В целом, если не брать в расчёт его переменчивое настроение, всё складывалось удачно. Сейф не опустел, на Флит-стрит вскоре появились рабочие, и работа закипела.

Гермиона бывала на стройплощадке каждое утро, успевала смотаться туда и обратно ещё до завтрака. Друзья частенько составляли ей компанию, хотя подчас нужна была сила великана, чтобы поднять Рона с кровати в ранний час.

Но временами и он пытался внести свою лепту в общее дело.

Как-то после обеда, поднявшись наверх за ветровкой, Гарри стал свидетелем одного занятного разговорчика.

— Ну какая, к драклам, разница, те обои или эти? — ворчал Рон, лёжа на животе и с высоты своей кровати разглядывая разложенные на полу каталоги. — Что тут цветочки, что там. Один хрен!

— Не хре-е-ен, а цвето-о-очки, — Гермиона отвечала монотонно, слегка нараспев, сильно растягивая слова и не отрывая глаз от разномастных квадратиков, щедро заполнявших собой журнальные страницы. — В сде-е-ержанных пасте-е-ельных тонах...

— В каких-каких? — переспросил Рон. — В постельных?

Он заметно оживился, а его лицо, ещё секунду назад лениво-утомленное, вдруг приобрело такое заинтересованное выражение, что Гарри, страшась расхохотаться, заткнул рот кулаком.

Краем уха он уловил выразительное, произнесенное Гермионой «ну и ну...», и готов был поклясться, что про себя она добавила: «У кого что болит...»

— Что ты сказала? — быстро спросил Рон.

Гарри понял, что не он один такой догадливый.

— Интересная мысль, говорю, — откликнулась Гермиона.

— Может, хватит сыпать загадками? — Рон нахмурился.

Гермиона подняла на него глаза, внимательно посмотрела и, слегка качнув головой, сказала:

— Тебе, Рональд Уизли, следует остановиться на сдержанных тонах. О прочих лучше забудь!

Её совет прозвучал несколько назидательно, но одновременно настолько незамысловато и чистосердечно, что Гарри, поразившись такому откровению, не стал давить давно рвущийся на волю смешок. Рон, взглянув на него, скривился.

— Можно подумать, ты ни о чем таком не думаешь, — пробурчал он, переворачиваясь с живота на бок и усаживаясь на кровати под тяжёлый скрип пружин.

— Не-е-е... я не думаю, — открестился Гарри. — Я тут это... за курткой пришёл. «Дождь, похоже, тц-тц-тц, собирается», — добавил он озабоченно, стараясь подражать небезызвестным «пыхтелкам» Винни-Пуха.

Гермиона хмыкнула в кулак, а после, пошарив рукой по полу, схватила первый попавшийся журнал и спрятала лицо за раскрытыми страницами.

— Какие все целомудренные... — тягуче проскрипел Рон и потянулся к носку, сиротливо лежавшему у прикроватной тумбочки. — Слушай, если ты такой правильный, выбери-ка правильные цветочки для на... Для спальни, в общем.

— Не могу, — Гарри выразительно посмотрел на друга. — Цветочки каждый выбирает сам.

— Рон уже выбрал, — сообщила Гермиона притворно одобрительным тоном, опустив журнал.

— Тогда в чём дело? — сняв с вешалки куртку, Гарри напомнил: — Меня там, вообще-то, Джинни ждёт.

— Ну... иди тогда, — любезно разрешил Рон.

Он только что выудил из-под кровати другой носок и с грустью в глазах сравнивал его с первым. Носки заметно различались по цвету.

— Нет-нет, Гарри! Подожди немного, тебе стоит это услышать. Он, — Гермиона покосилась на Рона, — рекомендовал мне повесить на стену плакат с его любимой командой. «Пушки Педдл», кажется.

— А она, — Рон бросил на Гермиону мстительный взгляд, — посоветовала мне «не болтать ерундой».

— И тогда он сообщил, что «Пушки Педдл» — «никакая не ерунда». Вот спальня его родителей — вся, от пола до потолка — заклеена схемами подсоединения проводов к штепселю.

— И тогда она заявила, что видела нечто подобное у мистера Уизли в сарае, и что её это не впечатлило.

— Но он доложил, что схемы бывают разные. Например, у отца есть очень полезная схема подключения вилки к розетке...

— А она потребовала, чтобы я заклеил этим глупым листочком свой болтливый рот. А что я такого сказал?

Вид у Рона был побитый. Он уставился на Гарри в ожидании дружеской поддержки, но тот, будучи более не в силах сдерживаться, рассмеялся.

Во имя Мерлина и его великих штанов! Рон с Гермионой откопали топор войны и вышли на тропу.

Словесные перепалки Рона и Гермионы, долетавшие до ушей Гарри, мало задевали за живое его самого. А поначалу, пока война не перешла из острой стадии в вялотекущую, даже, скорее, забавляли. Чем-то это напоминало добрые школьные времена, а чем-то — недавние странствия.

Иногда Гарри — не без стыда — признавался себе, что раньше куда острее реагировал на их склоки. Но тогда шла война, и потому безумно хотелось мира хотя бы в ближнем кругу.

Теперь же, подмечая едкие реплики Гермионы или, напротив, её демонстративное молчание, он чувствовал себя не участником состязаний или — сохрани боже! — судьёй, а неприлично бодрым зрителем. Это было бестактно, беззастенчиво, наверное в чём-то даже эгоистично, но он не мог ничего с собой поделать.

Главная боль — за погибших — не отпускала, но к началу лета, за новыми заботами, немного притупилась. Строительство дома на Флит-стрит успешно продвигалось, это грело душу и давало надежду на лучшее. Ни гневные взгляды Гермионы, ни скорбно-похоронный вид Рона не могли испортить Гарри настроения. Предоставив друзей самим себе, он наблюдал за ними издалека, если, конечно, находилось для этого время.

Обычно после обеда миссис Уизли просила дочь помочь ей на кухне, неизменно прибавляя, что «от прочих там мало толку». Гарри к этой работе присоединялся добровольно. Оставив своих помощников наедине с грязной посудой, хозяйка «Норы» куда-то пропадала. Но, разобравшись с тарелками, Гарри с Джинни бежали в сад, и там Гарри ждала награда — её влажные, пахнущие земляникой губы, её тёплые руки и ласковый голос.

Гарри пересказывал Джинни всё, чему так или иначе делался свидетелем. Как-то раз даже подумалось, что он сам подталкивает Рона и Гермиону к препирательствам. Одним своим появлением в их поле зрения.

— Какая кошка меж ними пробежала? — посетовал однажды Гарри, рассуждая с Джинни о друзьях. — Я же сам видел, как они целовались. Взасос!

— Когда видел?

— Когда за Хогвартс дрались.

— Месяц с лишним назад?!

И вопрос прозвучал скептически, и ухмылка Джинни показалась Гарри весьма многозначительной.

— Расплевались, что ли? — спросил он.

— Может и не расплевались, — пожала плечами Джинни. — Может, тогда просто решили, что перед смертью не худо бы немного полизаться...

— Ну ты и сказанула!.. — Гарри громко присвистнул.

— А ты что хочешь сказать? Романчик у них завязался, ага! — Джинни снова ухмыльнулась. — Давно ли?

— Ну, что до Рона, то...

Его перебили.

— До Рона, до Рона... — протянула она красноречивым тоном «да знаю я своего братца...»

Потом Джинни задумалась и, примерно через полминуты, выдала в рифму:

Есть одна беда у Рона:

ТУТ — большой, а ум зеленый...

На слове «тут» её рука скользнула вниз, к самой ширинке. Гарри стало не по себе, он замотал головой, отгоняя прочь крамольные мысли, а вместе с ними из головы улетучился и сам Рон, и его «беда», понятная всякому нормальному парню.

Но тема, однажды родившись, так или иначе всплывала в последующих разговорах.

— Однако ж у Рона хватило ума выбрать стоящую девочку, — говорил Гарри, валяясь на траве под яблоней и от нечего делать высматривая многочисленные завязи среди потемневших листьев.

— А противоположности притя-я-ягиваюцца... — напевала Джинни, лёжа рядом с ним на животе.

Её пальцы были заняты его рубашкой: облюбовав одну из пуговиц, Джинни вцепилась в неё и, разворачивая туда-сюда, пыталась потихоньку открутить. Но маленький кружочек из пластика держался крепко.

— Но ума-то хватило! — напомнил Гарри.

— Вот это-то и удивительно! — воскликнула Джинни, с подозрением покосившись на упрямую пуговку.

Гарри хихикнул. Нитки не поддавались, потому что ещё утром, заметив, что всё держится на честном слове, Гермиона применила какое-то хитрое заклинание.

— Да ладно тебе, — сказал он примирительным тоном. — Рон вовсе не глуп. Кого же он, по-твоему, должен был выбрать?

— Ну, не знаю... Хотя... — оставив в покое пуговицу и подперев руками подбородок, Джинни уставилась на Гарри, — мы с Гермионой два года назад заметили, что он западает на блондинок.

— Помнится, он под лавку западал...

— Так потому, что до того пялился на блондинку!

— А Гермиона, небось, ревновала? — поинтересовался Гарри, слегка приподнявшись на локтях.

— Ес-стес-ственно, — почти со змеиным шипением выдала Джинни. — До полночи до самой погружалась в свою «Новую теорию нумерологии» и так ревновала, так ревновала... По утрам аж видеть не могла это «жалкое зрелище».

Гарри не смог сдержать улыбки.

— Ну подумаешь, сказала пару ласковых, — произнес он снисходительно. — Тоже мне новость! Они ж всю жизнь лаются.

— Вот потому-то и любопытно! — неторопливо проговорила Джинни, подняв указательный палец. — Как же у них до поцелуя-то дошло?

— А любовь зла!

— Или я что-то пропустила, — сказала Джинни, убрав с лица улыбку.

Слегка прищурившись и посмотрев на Гарри внимательнее, она предложила:

— Может, расколешься?

— Не-а, Поттер не расколется. Он герой!

Неуклюже пошутив, Гарри опустил голову на траву и, чтобы не смотреть Джинни в глаза, минуты две-три следил за проплывающими в небе облаками.

Рассказывать следовало слишком многое, а он не хотел. Вернее, не был готов. Его упорное нежелание делиться с кем-либо подробностями зимнего похода касалось не только Джинни. Но, в отличие от всех прочих, перед ней было как-то неловко.

— Ну как знаешь... — протянула Джинни, не скрывая, впрочем, разочарования. И тут же задала новый, вернее старый, вопрос: — А строительство ваше как?

— Продвигается, — ответил он односложно, не повернув головы.

Ветер раздвинул облака, и, жмурясь от яркого июньского солнца, Гарри прикрыл глаза. Тотчас накатила лёгкая дремота. Джинни, немного поколебавшись, прилегла рядом, пристроив голову у него на плече.

Он погружался в полусон, предаваясь мечтам о том, что когда-нибудь жизнь утрясётся, устроится, всё образуется и всем будет хорошо. Они с Джинни будут наконец счастливы. И не будет меж ними ничего лишнего и наносного.

Ни секретов, ни тайн, ни недомолвок...

В таком блаженно-наивном состоянии Гарри пребывал ещё несколько дней.

Однако, вопреки его надеждам, жизнь не спешила образовываться. Миновала ещё неделя, но и она ничего не изменила к лучшему. Напротив, стало только хуже. Как-то незаметно стихли общие разговоры; молчание, утратив естественность, становилось всё более и более тягостным.

Чарли вернулся в Румынию ещё в начале месяца. Пока он гостил у родителей, Билл заскакивал поболтать с братом, но после его отъезда в «Норе» появлялся редко. Джордж, и раньше не часто радовавший близких своим присутствием, вовсе перестал выходить из своей комнаты, и даже во время обеда его место за столом оставалось свободным. Натыкаясь взглядом на нетронутую тарелку, миссис Уизли доставала платок и, утирая слёзы, жаловалась, что в глаз попала соринка.

Артур пропадал на работе с утра до вечера, нередко задерживался сверхурочно. Но без него за стол не садились. Пересказывая министерские новости, мистер Уизли худо-бедно развеивал царящее на кухне безмолвие.

Гарри не знал такой «Норы» — серой, угрюмой и удручающе тоскливой. Его память хранила другой дом — шумный, несколько суетливый, но яркий, насыщенный разговорами и полный жизни. Разумеется, он никого ни в чем не винил: ни Джорджа, ни кого-либо другого. Упрекать во всём случившемся можно было только себя, да он и упрекал, но на душе легче не становилось.

Иногда, провожая взглядом согнутую горем спину миссис Уизли, Гарри жалел, что полтора месяца назад, поддавшись слабости, остался в её доме. Но тогда казалось, что ещё день-два, может быть, пара-тройка недель, и всё встанет на свои места. Кто ж знал? Да и выбор был, мягко говоря, без вариантов.

Язык не поворачивался называть дом на площади Гриммо местом, пригодным для жизни. Один призрак Дамблдора чего стоил! Когда эта бесплотная, зыркающая пустыми глазницами фигура взорвалась, устроив в прихожей нехилую пыльную бурю, Гарри, кое-как прокашлявшись, решил повременить с освоением недвижимости.

Призрак этот, понятное дело, не Волдеморт, и Гарри видел много чего похуже, но своё право на нормальные человеческие каникулы явно заслужил. Несмотря на то, что невыразимцы третью неделю ломали головы над тем, как ликвидировать чары Грозного Глаза, Гарри отдавал себе отчёт, что всё это — не более чем повод. Не пыльного Дамблдора он боялся, и не затхлости мрачного дома, а одиночества.

В «Норе» же они были все вместе. Рон и Гермиона стали для него настолько значимыми людьми, что слово «друзья» уже не передавало всю полноту его ощущений. Он сросся с ними, почти сроднился, и ему нужно было время, чтобы смириться с неизбежным ходом жизни, чтобы отпустить их от себя.

Поначалу-то всё шло не так уж плохо. Поселившись в «Норе», Гарри довольствовался старой раскладушкой, наслаждался обществом друзей, крутил роман с Джинни и малодушно радовался тому, что строительство нового дома задержало отъезд Гермионы в Австралию.

Если бы не эта невыносимо тяжёлая атмосфера, словно бы по чьему-то злому умыслу установившаяся в доме, если бы не эта давящая тишина за столом...

Кажется, в тот день было воскресенье. Мистер Уизли присутствовал за обедом и что-то такое рассказывал: не то о тающих ключах, не то о чём-то ещё — Гарри не помнил. Запомнилось лишь чёткое ощущение фальши, витавшей в воздухе. Он так старательно делал вид, что ему интересны эти пустяки — ничего не значащие и ничего не решающие, — что в какой-то момент стало противно.

Перестав следить за ходом разговора, Гарри покосился на Джинни. Не обнаружив ничего интересного (та сидела с постным лицом и лениво ковырялась вилкой в своей тарелке), он перевел взгляд на Рона и Гермиону, располагавшихся за столом прямо напротив него...

...и оторопел.

Увиденное, право, стоило того, чтобы лишний раз помянуть штаны Мерлина. Оказывается, Рон только что наполнил едой не свою тарелку, а гермионину! А собственным обеденным прибором занялся позже, дождавшись от Гермионы и благодарного слова, и признательного взгляда. И положил себе не два бифштекса, как обычно, а один.

Но самое удивительное поджидало впереди.

Рон взял в руки вилку и столовый нож.

Он повертел их перед собой, приноравливаясь, переложил из одной руки в другую и, придерживая вилкой бифштекс, занёс над ним нож.

Гарри и Гермиона замерли в ожидании.

Вскоре стало понятно, что беспокоиться не о чем. Рон справился. Ему недоставало сноровки, нож двигался то медленно, то, напротив, чересчур резко, но тем не менее бифштекс был разрезан.

Положив нож на стол, Рон вопрошающе посмотрел на Гермиону. Едва заметным кивком она дала ему добро и, встретившись взглядом с Гарри, весело ему подмигнула. Он ответил ей тем же и продолжил наблюдение.

Осмотрев результат своих усилий, Рон взялся за еду с нескрываемым чувством выполненного долга. Но, видимо почувствовав на себе чужой пристальный взгляд, перестал жевать и замер с поднятой вверх вилкой. Гарри, устыдившись, опустил глаза.

И все же долго он не выдержал. Словно кто-то, дергая за ниточки, заставлял его поднять голову и следить за ходом действия. Однако, решив, что докучать другу и впрямь не стоит, Гарри перевёл взгляд на Гермиону...

...и вновь оторопел.

Он привык видеть её серьёзной, деловой, полной забот и вечно куда-то спешащей. В школе она никогда не рассиживалась за столом дольше положенного, а если эльфы задерживались с переменой блюд, доставала конспекты. Разумеется, она принимала участие в общих разговорах, но говорила в основном по делу. Либо слушала других, и трудно было упрекнуть её в невнимании.

Но эту Гермиону нельзя было назвать ни старостой, ни лучшей ученицей Хогвартса, ни главным магом, ни даже мисс Грейнджер. На языке упорно вертелось известное обращение: «Её Высочество принцесса Уэльская». Да, именно так называли благородную леди ведущие новостных программ.

Но сегодня «Её Высочество», очевидно, решила отдохнуть, скинуть с плеч груз привычных забот и позволить себе немного лишнего. Обратить свой интерес на верноподданных и, развлечения ради, поиграть в политес. Тем более что Рон, верный её вассал, так жаждал получить внимание и похвалу своей принцессы.

Гермиона взирала на него хоть и несколько свысока, но как-то очень по-доброму, по-королевски снисходительно и по-дружески приветливо. Она улыбалась и, верно, этой великодушной улыбкой прощала Рону всё и вся: его махровое невежество, его неумелость и некоторую угловатость, чрезмерную суетливость и незатейливую деревенскую простоту.

Гарри поймал себя на том, что он тоже улыбается. Пусть только уголками губ или даже одними глазами, но улыбается.

Он не заметил, как со стола уплыли грязные тарелки и появился обещанный пирог с почками.

Рон продолжал изображать джентльмена. Взяв в руки большой нож, лежавший тут же, на подносе, он разрезал пирог на кусочки. Подцепив один из них на специальную лопаточку и, возможно не сообразив подвинуть поближе тарелку, рискнул поднести к ней отрезанный кусок, держа лопаточку на весу.

Его рука дрогнула, когда до завершения операции оставалось всего ничего. Но кусок пирога все же соскочил с лопаточки, с довольно большой высоты, и, плюхнувшись вниз, смахнул со стола чашку с горячим чаем. Гермиона, громко ойкнув, схватилась за обожженное место.

— Что такое? — встрепенулась миссис Уизли.

— Небольшой ожог, ничего страшного, — ответила Гермиона, выбираясь из-за стола. — Не беспокойтесь... Бадьян у вас есть?

— Да-да, дорогая! — миссис Уизли кинулась к буфету, но, не обнаружив искомое, обратилась к мужу: — Артур, ты аптечку не брал?

— Брал, Молли, — ответил мистер Уизли, спешно поднимаясь на ноги. — Наверное, оставил в... э-э-э... в сарае. Прости, сейчас принесу.

— Нет уж, вместе пойдём, — неожиданно грозно проговорила миссис Уизли. — Давно я не была в нашем сарае!

При этом она одарила супруга таким взглядом, что тот весь съёжился и как будто сделался ниже ростом. Но спорить не стал, а торопливым шагом направился к дверям. Миссис Уизли и Гермиона поспешили следом за ним.

Рон продолжал стоять в растерянности, сжимая в кулаке злополучную лопаточку, и, кажется, не знал, что предпринять: следовать за родителями или приводить в порядок стол? Поколебавшись немного, он взял пустую миску и начал собирать в неё кусочки развалившегося пирога. И в какой-то момент замер, обнаружив среди крошек плотный хлебный шарик, — характерную, судя по всему, улику. Его глаза злобно сверкнули.

Только тут Гарри вспомнил о Джинни. Та сидела, уткнувшись носом в тарелку, и старательно делала вид, что совершенно ни при чём. Но Рон, заподозрив подставу, не замедлил обрушить свой гнев на них обоих.

— Сами убирайте! — сердито рявкнул он и, с грохотом опустив миску на столешницу, выбежал из кухни.

Гарри и Джинни остались вдвоём. С минуту тишину нарушало лишь монотонное жужжание мухи. Гарри наставил на неё волшебную палочку:

— Отключись!

Красный луч, вырвавшийся из палочки, заставил муху замолчать. Гарри повернулся к Джинни.

— Зачем? — спросил он.

Вышло сурово. Джинни нервно дернулась, но быстро пришла в себя.

— А чего ты на неё... пялился? — начала она наступательным тоном.

— На кого это я пя...

Гарри не договорил: слово вдруг так резануло ухо, что он не смог его повторить.

— Сам знаешь, на кого! — отрезала Джинни. — Думаешь, я слепая?

Она сердито качнула плечами и, внезапно выпрямив спину, посмотрела на Гарри свысока, пригвоздив его к стулу своей убийственно-надменной улыбочкой.

Она, наверное, хотела изобразить из себя королевскую особу, но вышло лишь жалкое подобие.

Догонять Джинни Гарри не стал. Какой смысл? Что он ей скажет?

«Ах, мне нужна лишь ты одна... — прошипел он себе под нос, прибавив с издёвкой: — Дорогая...»

Может, ещё и прощения у неё попросить?

Нет, в самом деле! Какого обвислого Мерлина он должен объяснять ещё и Джинни, что Гермиона ему как сестра? Пусть тот Мерлин из штанов выпадет сначала!

Пусть родной брат всё объясняет. Ему, Гарри, одного раза за глаза хватило.

И вообще... Испортила людям настроение, испоганила еду...

Гарри осмотрел стол. При виде раскрошенного пирога желудок сжался: впечатления от голодных вечеров в промерзшей палатке были ещё слишком свежи.

Вон только вчера вспоминали, как Рон, выложив однажды на стол добычу — подбитую сшибающим заклятьем ворону, — пытался втолковать Гермионе, что это — «не какая-нибудь сомнительная рыба, а настоящее мясо». А та ни в какую не соглашалась.

— Ты не прав, Рональд Уизли, — заявила она предельно серьёзным, без малого профессорским тоном. — Ворона — это птица.

— Правда? — переспросил Рон, как показалось Гарри, с некоторой долей лукавства.

— Есть сомнения? — съехидничала Гермиона.

— Сомнения были раньше, — ответил Рон, глядя на неё честными глазами. — Но теперь, услышав от тебя очередное «ни рыба ни мясо», буду знать, о чём идёт речь.

— Или о ком, — вставил тогда Гарри.

— Ну да, — гордо сказал Рон. — Мне всегда хотелось летать!

Тогда они, помнится, весело перемигнулись друг с другом, и даже Гермиона не смогла сдержать усмешки. Давно бы так! А то всё дулась на Рона, точно мымра.

Несчастную ворону общипали и сварили из неё суп. Но Тот-Которому-Хотелось-Летать (прозвище было придумано Гермионой мгновенно), быстро опустошив свою тарелку, обозвал это варево «грустным бульончиком» и даже отпустил несколько добрых слов в адрес вчерашней ухи — более, как оказалось, наваристой, если «есть с чем сравнивать».

Гарри уже заканчивал с уборкой, когда на кухне появились родители Рона. Судя по удрученному виду миссис Уизли, внеплановая ревизия сарая её ожиданий не оправдала.

— Значит, говоришь, просто так колёса? — ворчала она не то спрашивая, не то утверждая. — А сиденье от мотоцикла там зачем?

— Чтобы сидеть, дорогая, — услужливо отвечал мистер Уизли.

— Сядешь, сядешь... — вздыхала его жена, и по её голосу было понятно, что сядет он не в кресло начальника, и вообще — не в кресло.

Из кухни следовало убраться как можно скорее, что Гарри и сделал.

Но идти в комнату Рона не хотелось. Начнет расспрашивать, что да как. Чего доброго, придётся извиняться за Джинни... Ну их. Обоих.

Гарри вышел на крыльцо. Желторотые цыплята, приобретенные хозяйкой дома в начале мая, за полтора месяца подросли и превратились в почти привычных глазу пеструх. Как и год, и два года назад куры разгуливали по двору и что-то клевали.

Отметив про себя — почему-то с толикой грусти, — что в некоторых мелочах «Нора» осталась прежней, Гарри направился во внутренний дворик, к яблоне. И удивился, обнаружив под деревом Гермиону.

Она была в том же платье, что и за обедом, — густо-лилового, почти синего цвета. Джинни как-то оговорилась, что это платье Гермиона надевала на свадьбу Билла, только тогда оно было сиреневым, а теперь его «зачем-то перекрасили». А что значит «зачем-то»? Классный цвет! Рон находил, что так гораздо роскошнее, и Гарри был с ним согласен.

Он подошёл поближе. Заметив лежащую на траве книгу, поинтересовался:

— Читаешь?

— Да вот, пытаюсь, — ответила Гермиона, скользнув взглядом по черно-белым строчкам.

— И как?

— Туго, — призналась она с обезоруживающей откровенностью. — Не грызётся гранит науки. Теория чисел забыта прочно — факт. Завтра думаю попробовать на зуб трансфигурацию.

— Может, не надо?

Гермиона улыбнулась в ответ на его шутливое предостережение.

— Надо, Гарри Поттер, надо! Без тренировки извилины распрямляются, и довольно быстро. Кстати, ты точно решил заканчивать Хогвартс?

— Точно, — подтвердил Гарри. — Кингсли обещал, что Школа авроров никуда от меня не денется — ни через год, ни даже через два. Если только к тому времени я сам от неё куда-нибудь не денусь.

— А ты можешь куда-нибудь того… подеваться? — её брови изогнулись.

— А кто меня знает? — Гарри нехотя усмехнулся.

— Ну, полагаю, ты сам должен знать, чего хочешь от жизни.

— Ох, если бы... — Гарри глубоко вздохнул: признаваться, что твою голову по-прежнему застилает туман, было не то чтобы неудобно, но как-то совестно. — Вот Джинни уверена, что будет играть в «Холихедских гарпиях», а я... Кажется, я всего лишь Тот-Которому-Хотелось-Летать.

— Не-е-е, — протянула Гермиона одобрительным тоном. — Квиддич — это несерьёзно.

— Джинни так не считает.

— Бога ради, не сравнивай себя с ней, Гарри! — она вскрикнула так, словно вдруг заговорила о наболевшем. — Ну, поиграет она в этих «Гарпиях» лет пять... Больше — вряд ли.

— «Потом»? — Гермиона иронически хмыкнула. — Выйдет замуж, нарожает тебе детей. Дюжину...

— Не много ли? — осклабился Гарри. — Дюжину-то мне куда?!

Его полушутливый вопрос остался без ответа. Гермиона продолжала так, словно ничего не слышала.

— ...да-да, двенадцать штук таких маленьких лохматеньких Поттеров, — не спеша проговорила она и, взглянув Гарри прямо в лицо, сказала предупреждающим тоном: — Так что, Гарри Поттер, готовься. Тебе семью кормить.

Он не знал, смеяться ему или посыпать голову пеплом. Про «семью кормить» он уже слышал, и не раз.

— Что молчишь? — спросила Гермиона. — Возразить нечего?

— Думаю, — ответил Гарри, стараясь придать голосу глубокомысленность.

— О чём?

— Почему вы, девчонки, вроде такие разные на первый взгляд... А вот мыслите на редкость однообразно. Вот прям одними и теми же словечками!

— И нас так легко расстроить, — сказала Гермиона, искусно подражая незатейливой интонации Рона, когда на того вдруг нападало желание пофилософствовать.

Её слова вызвали улыбку. Гермиона, конечно, здорово тормозит, однако друг времени даром не теряет. Выслуживается. Гарри сказал ему об этом ещё в лесах, прямо и честно. Только вот Рон ничуть не смутился, бодренько так заявил, что «в любви и на войне все средства хороши»...

Нечто подозрительно похожее на зависть подкралось исподволь. Он не мог понять, откуда вдруг взялось в нём это странное чувство. Потому что, как ни крути, но в их с Джинни отношениях тормозом являлся он, Гарри.

Может потому, что привык бороться и искать, а тут всё как-то получалось слишком... тривиально, что ли? Обыденно. Он знал, что отказа не будет, но от этой мысли почему-то становилось неуютно. Хотя, возможно, он просто опасается переступить обозначенную приличиями черту, умишком не дорос до «работы палочкой», вот и выжидает. Но когда-нибудь время подойдет. Сколько верёвочке не виться...

Куда ему бежать, если честно? Кого он там найдёт? Джинни ему вполне хватало. И красивая, и не дура, и ждала его, и любит уже сколько лет!

А самому ему что, много надо? Разве ему плохо с Джинни? Всё ведь было хорошо. До недавнего обеда.

Но сейчас... хм-м... Внезапно до него дошло, что они с Джинни впервые повздорили. Разругались из-за ерунды, и как-то очень нехорошо. Потому что у него желания объясняться так и не появилось, а ведь прошло более получаса.

— А мы с Джинни поссорились, — сообщил Гарри как бы ненароком, отчасти чтобы прервать затянувшуюся паузу, отчасти — чтобы услышать что-нибудь утешительное в ответ.

— Я заметила, — Гермиона кивнула.

— И когда ты только успеваешь всё замечать?

— Это элементарно, Ватсон. Она же влетела в комнату, как фурия, свирепая и ужасная.

— И ты оттуда того... смоталась, да?

— Ну, знаешь... — Гермиона слабо усмехнулась. — Здоровье дороже.

Помолчав немного и, видимо, сообразив (хоть и несколько припоздало), что от неё ждут совсем других слов, наконец-то утешила:

— Помиритесь. Обязательно помиритесь. Тем более что в гневе она прекрасна, — это было добавлено уже с улыбкой.

— А вы с Роном как? Помирились? — спросил Гарри, надеясь сменить тему.

— А что, заметно?

— Заметно, — подтвердил он.

— Да мы с Роном... — Гермиона огляделась вокруг, словно подыскивая слова. — Мы, в принципе, и не ссорились.

— Неужели? — кажется, пришёл его черед удивляться.

— У нас с Роном возникли некоторые разногласия в вопросах... — она опять обвела глазами дворик в поисках подходящего определения, — ...особого свойства. Но мы смогли договориться.

— Остановились на сдержанных тонах?

Вырвалось, чёрт! Но что делать? Его уже давно съедало любопытство.

— Нет-нет! — Гермиона вдруг резко замотала головой и заговорила о том, чего Гарри никак не ожидал услышать. — Это мы не обсуждали. Просто... Понимаешь, Рон почему-то решил, что, коль скоро мы разок поцеловались... Словом, он стал ходить за мной по пятам. Так что пришлось отстаивать право на свободу передвижения.

— И как? Отстояла? — скрывать своё изумление становилось всё труднее.

— Более-менее, — Гермиона опять кивнула. — Но поскольку сейчас я живу у него в доме, то докладывать, куда пошла и когда вернусь, приходится.

— И куда же ты прогуливаешься?

— В самоволку, — она заговорщицки понизила голос. — Дедушкино выражение. Он был офицером, в армии служил.

— А Рону что докладываешь? — вопрос был приправлен изрядной долей сарказма. — Небось, про библиотеку врёшь.

— Угадал, — смеясь, призналась Гермиона. — Но так ему спокойнее.

— А правда, куда ты пропадаешь после завтрака? — осведомился Гарри, припомнив, что не далее как вчера искал запасные джинсы, не нашёл и хотел спросить, не осталось ли каких-нибудь его вещей в благословенной бисерной сумочке. Но не обнаружил ни сумочки, ни ее хозяйки.

— На пляж, загораю там, — шепнула Гермиона, опасливо покосившись на одно из окон.

«Чёрт, там же комната Джинни, — запоздало подумал Гарри. — Хотя... пусть пя... тьфу ты, пристало словечко! Что, и поговорить нельзя? Щас! Хочу трепаться — и буду трепаться сколько влезет».

Он ощутил некоторое неудобство и перед Гермионой, и перед самим собой. Разве они тут чем-то предосудительным заняты? Просто разговаривают. О жизни. А если у кого-то чересчур богатая фантазия, так это их проблемы. Ему, Гарри, от друзей скрывать нечего.

А Гермионе, выходит, есть…

Она ходит на пляж. Тайком. Ну дела...

— И всё? — Гарри заподозрил, что чего-то недопонимает. — Погоди-погоди... В чём секрет-то? Почему, к примеру, здесь нельзя позагорать?

— Что-то «здесь» я ни разу тебя без рубашки не видела.

— Ну, я просто... Да не думал я об этом, — соврал он.

На самом деле Гарри подумывал, что было бы неплохо малость поджариться на солнышке. Но поначалу здорово стеснялся своего тощего тела (Рон выражался деликатнее: недокормленного). Не хватало ещё сверкать своей худобой перед Джинни! А потом как-то оно... По инерции, наверное. Ну упрямый он, Мальчик-Который... Хочет расстегнуть пуговицы на его рубашке — пусть сама и трудится. Хоть какое-то препятствие.

Разумеется, если бы Рон (или кто-то ещё) подал пример, Поттер не стал бы ерепениться, а присоединился бы к общей компании. Но поскольку он здесь в гостях, то какой с него спрос? Допустим, у хозяев дома не принято загорать во дворе. Так ведь они и к ручью не ходят, ни разу ещё не удалось застать кого-либо из рыжего семейства за подобным делом. Тайком, что ль, бегают?

Состроив вопросительную мину, Гарри уставился на Гермиону:

— Честно: не понял. Почему они никогда не загорают? Не могут же люди бояться солнца, или они, Уизли то есть, какие-то особенные?

— Они рыжие, Гарри!

— Это что — диагноз? — он явно не улавливал суть проблемы.

— Вроде того, — неожиданно подтвердила Гермиона. — У рыжих кожа чрезмерно восприимчива к солнцу. Чуть пересидел, и всё — готовы самые настоящие ожоги. В лучшем случае верхний слой кожи просто облезает, и, увы, вместе с загаром. Кроме того, их пигментные клетки вырабатывают какое-то специфическое вещество: под действием солнечного света оно вызывает кожные воспаления. И это очень древний ген. Тот, который окрашивает волосы в огненно-рыжий цвет, — уточнила Гермиона. — Считается, что он перешёл к Homo Sapiens от неандертальцев. Но у тех почти всё тело было покрыто шерстью, так что они от ожогов не страдали. А вот современным обладателям эксклюзивного гена приходится туго. Особенно, если хромосомы работают в паре.

— Что значит «в паре»? — спросил Гарри.

— Ген рецессивный, — пояснила Гермиона. — В одиночку этот, неандертальский, почти не проявляется. А вот если сходятся вместе два доисторических гена, то будет всё в комплекте: и пожар на голове, и мертвенно-бледная кожа.

— Мертвенно-то почему?

Слово возмутило, и Гермиона под осуждающим взглядом Гарри мгновенно пошла на попятную.

— Ну хорошо! Пусть это будет благородная аристократическая бледность, — сказала она, улыбнувшись. — В принципе, я с тобой согласна. У рыжиков потрясающе яркая внешность: волосы цвета пламени и матово-фарфоровая кожа. Но тем не менее, — она опять улыбнулась, но уже хитровато, — в средние века считалось, что после смерти все рыжеволосые превращаются в вампиров.

— Да ну?! — вновь возмутился Гарри. — И кто же так считал?

— Инквизиция, — ответила Гермиона со знакомой интонацией «что ж тут непонятного?». — Предрассудки, конечно, но факт есть факт. Я об этом писала в своем эссе по истории магии. Помнишь, нам перед третьим курсом задавали?

И, возможно не желая показаться чересчур начитанной, Гермиона добавила:

— А про неандертальские гены мне папа разъяснил.

— И это у всех рыжих так? — спросил Гарри, подумав о своей матери.

Он ни слова не сказал о ней, но Гермиона разгадала его мысли.

— Нет-нет, Гарри! — запротестовала она. — У Лили были тёмно-рыжие волосы. Я показывала папе её колдографию, он сказал, что у этой женщины есть максимум один рецессивный ген и его действие нейтрализуется доминантным геном. А раз так, то это уже совершенно другой оттенок волос и тип кожи.

— А где ты достала мамину карточку?

— Гарри, — Гермиона покачала головой, — фото твоих родителей есть и в «Современной истории магии», и в «Величайших событиях волшебного мира в двадцатом веке».

У него пропало желание выспрашивать дальше, последующие несколько минут он осмысливал услышанное. Сопоставлял факты, и постепенно в голове вырисовывалась картина: и Рон, и Джинни — оба в джинсах и рубашках с длинными рукавами. Только на Роне всё это выглядело мешковато, а на Джинни сидело как влитое. Да они, считай, с начала лета так и ходили. Ну дела...

А раньше? Сколько раз он проводил каникулы в «Норе»? После первого курса, в августе. Но этот месяц Гарри помнил крайне смутно: и дело было давно, и он был совсем ребёнком, да и август редко радовал жаркой погодой. Ещё — перед четвёртым курсом, но там совсем мало, всего несколько дней.

Ну и перед шестым, после гибели Сириуса... Флёр, вроде, носила платье тогда... А дальше то ли память вероломно отказывала, то ли он и в самом деле был настолько погружён в себя, что почти ничего не замечал. Хотя... боже, как он мог забыть? Как раз то лето из-за массового размножения дементоров было на редкость сырым и холодным, даже в середине июля над Британскими островами стояли промозглые туманы.

— А как же веснушки? — спросил Гарри, когда перед глазами вновь возникло лицо Джинни.

— Они весной появляются, — ответила Гермиона. — И не только на носу. Могут усыпать всё тело, с головы до ног. Особенно страдают плечи и верхняя часть спины. Такая вот специфическая особенность организма: неровная пигментация кожи под действием солнечных лучей.

— Джинни веснушки не нравятся, — машинально сказал Гарри, переваривая в голове учёные слова.

— Но тебе-то нравятся?..

Он так и не понял, вопрос это или утверждение.

— Да я как-то не... — откровенно пристальный, оценивающий взгляд подруги неимоверно смущал. — Ну, есть и есть.

Ничего не ответив, Гермиона потянулась рукой к раскрытой книге. Но вместо того, чтобы продолжать чтение, захлопнула учебник и поднялась на ноги.

— Ты куда? — встрепенулся Гарри.

— В библиотеку.

Прозвучало как обычно, буднично и сухо, и, не случись недавних откровений, Гарри принял бы её ответ за чистую монету. Но тут словно кто-то дёрнул за язык, и он выдавил:

— Я тоже хочу... в библиотеку.

Он не ожидал от себя такой наглости. Просто вдруг подумалось, что впереди ещё долгий-долгий вечер, духота, мухи и никаких особых развлечений. «Только кухня и куры», как сказала Флёр однажды. Он представил, как морские волны набегают на берег и омывают его босые ноги, и не достало сил отказать себе в удовольствии.

В самом деле: не всё же время приносить себя в жертву!

А Джинни... Они обязательно искупаются вместе. Потом, быть может уже завтра. И только вдвоём: он и она.

Ничего из того, о чём он загадывал, не сбылось. Потому что всё случилось иначе.

Гарри покинул «Нору» под мантией-невидимкой, Гермиона ждала его за воротами. Про мантию она же и напомнила, объяснив, что для статуса секретности это безопаснее. Вдруг кто-то заметит их внезапное появление, а так, услышав хлопок трансгрессии, подумают, что лопнул чей-нибудь матрас, и успокоятся.

Окунуться в прохладную воду хотелось до одури, так что Гарри не стал спорить. А может быть, уже тогда — подсознательно — счёл за лучшее не нарываться, избежать нежелательных столкновений и расспросов.

Пока он ходил за мантией, Гермиона успела перекрасить своё платье в светло-бежевый цвет.

— Чего вдруг? — спросил Гарри, обнаружив перемену.

— Погода нынче хорошая, — ответила она уклончиво, поигрывая волшебной палочкой.

— Ну да, — Гарри понимающе кивнул. — Только Рон говорит, что волшебницам нравятся такие фокусы с одеждой. Якобы у них от этого настроение поднимается.

— Серьёзно? Рон так говорил? — на лице Гермионы изобразилось выражение крайнего удивления. — Спасибо тебе, Гарри! Будем знать. Будем поднимать...

Её последние слова прозвучали не то чтобы уверительно, но как-то многообещающе.

Несмотря на воскресный день, никого, кроме них, на пляже не оказалось. Собственно, это и не пляж был, а небольшая песчаная бухточка, зажатая между скал. Очень, кстати, уютная.

Солнце давно сместилось к западу. От серых скал на песок падали длинные тени. Зеленоватые, пронизанные светом волны с лёгким гулом набегали на берег и, привычно перемешав бесчисленные песчинки, откатывали назад. Белые чайки носились низко над водой и что-то кричали, но ни их надрывные крики, ни рокот моря не нарушали вселенского спокойствия этого уединённого места.

— Здорово как! — воскликнул Гарри, скидывая с плеч мантию. — Не думаю, что Рон отказался бы...

Гермиона перебила его внезапно и резко:

— Вот что, Гарри Поттер! Давай оставим мои, — она подчеркнуто громко выделила это местоимение, — отношения с Роном в покое. Я с ним сама разберусь. И только попробуй кому-нибудь проболтаться! Да-да, я о Джинни. Это моё место, я его нашла и не потерплю...

Узнать, что именно переполнит чашу её терпения, было не суждено. Не договорив, она прикусила язык, но продолжала смотреть Гарри прямо в лицо, и глаза её предупреждающе блеснули.

— Что ты, что ты?! — сдаваясь, Гарри поднял вверх руки. — Я нем как могила!

— Надеюсь, — сказала Гермиона, остывая.

Она скинула с ног босоножки и отнесла их к камням. Гарри проделал то же самое со своей обувью, сверху положил аккуратно свёрнутую мантию-невидимку. Горячий песок обжигал босые ступни, и потому он заступил в падающую от скалы тень. И уже оттуда наблюдал, как Гермиона подошла к морю, пробежалась туда-сюда по кромке воды, как присела на корточки и, зачерпнув целую пригоршню, плеснула себе в лицо. А после вскочила на ноги и, взмахнув обеими руками, подпрыгнула высоко-высоко, подняв вокруг себя фонтан сверкающих брызг.

И тут оно случилось.

Мгновенно намокшее платье облепило икры, колени, бёдра, внезапно открыв взору то, что было дано Гермионе природой, и о чём Гарри — по скромности своей — вроде как не подозревал. Нет, он знал, что всё это имеется у нормальной здоровой девушки, но как-то оно не так мнилось.

Есть и есть... Как те веснушки...

Очередная волна с шумом разбилась о камни. Солёный бриз, сорвавшийся с её гребня в последний миг жизни, подлетел к Гарри, обдул лицо, осушил проступивший на лбу пот и освежил голову, нагло похитив оттуда всё, что напоминало о Джинни. Забрал с собой и унёс далеко за скалы.

Ничего рыжего не осталось. Только серые утёсы, белые чайки, жёлтый песок, бирюзовое море и платиновый диск солнца, сияющий в голубом небе. И светлое — чёрт, прозрачное... — платье.

Гермиона стояла у самой кромки воды и, жмурясь от яркого солнца, смотрела на Гарри. Волны пытались до неё дотянуться, но, растеряв по пути свою мощь, смирялись и ласкались к её стопам, заботливо омывая каждый пальчик.

Она чем-то напоминала статую. Он видел похожую однажды — давно, в одном музее. То же невесомое, перехваченное под грудью одеяние, свободно спадающее к ногам. Округлое колено, бессовестно выставленное вперёд, якобы упрятанное под тонкой тканью, а на самом деле только распаляющее воображение. И совсем уже бесстыдная ложбинка между точёными, непростительно стройными бёдрами.

Глаза Гарри заставил себя отвести усилием воли.

— Ну что, будем раздеваться? — предложила Гермиона.

Он опять не понял, ждут ли от него ответа, или у неё давно всё решено. Зато вспомнил о купальных плавках, вернее об их отсутствии. Собственно, особо попрекать себя в забывчивости не стоило, поскольку никакого купального костюма у Поттера отродясь не водилось.

Пока Гарри, потупившись и переступая с ноги на ногу, колебался в нерешительности, Гермиона вновь оказалась рядом с ним. Развернувшись к нему спиной, она вдруг попросила:

— Помоги мне, пожалуйста...

Сначала показалось, что говорит не она. У Гермионы был высокий голос — когда тихий и тоненький, когда решительный и твёрдый. Но теперь его звучание приобрело неожиданную бархатистую мягкость, которую, казалось, можно было испробовать на ощупь.

Но, похоже, сейчас для «пробы» предлагалось нечто другое. С трудом переведя взгляд, Гарри разглядел длинную застёжку-молнию, спрятанную в складках материи. Молния проходила через всю спину, от шеи к талии. И чуточку ниже, но туда он старался не смотреть.

— В смысле... расстегнуть?

Он ещё надеялся, что как-нибудь пронесёт, что удастся отвертеться, но жестокосердная Гермиона осталась безучастной к его «страданиям».

— В смысле... да, Гарри!

Соображалось туго — медленно, отрывисто и бессвязно. Он отодвинулся назад. Чуть-чуть, меньше чем на полшага. На всякий случай. Поставил шире ноги. Чтобы не упасть. Потому что земля куда-то уплывала. Нащупал чёртову «собачку». Закрыл глаза. Набрал в грудь воздуха. Потянул вниз.

Ни плеск волн, ни крики чаек, ни даже стук собственного сердца не смогли заглушить треск расходящейся молнии. Он слышал, как невозможное платье соскользнуло на песок, понял, что дело сделано, но ещё несколько секунд стоял зажмурившись, пока Гермиона не подала голос:

— Глаза можно открыть, Гарри! Я же в купальнике.

— А-а-а... — он прикинулся благовоспитанным. — Ну, тогда... тогда ладно.

Почему он вдруг решил, что хуже уже не будет? Знал, что на пляже принято расхаживать в купальниках? Ну, знал. Теоретически. Но ведь — чёрт возьми! — ни сном ни духом, ни глазом единым... Так, чтоб не где-то на картинке, а близко, по-настоящему, чтоб взгляд упирался не в экран телевизора или мёртвую бумагу, а в живое девичье тело, чтоб ноздри трепетали от тёплого, едва уловимого, мерцающего запаха загорелой кожи...

Он плохо понимал, что происходит. Тупо уставился в песок. Голова предательски кружилась. Внезапно спросили о том, какого цвета купальные плавки он желает. И, кажется, он выдавил, что ему всё равно. Или ничего не выдавил, потому что язык присох к нёбу.

Он почувствовал, как Гермиона вложила в его руку что-то мягкое. До ушей донёсся её насмешливый голос:

— Переодевайся, Гарри! А я, пожалуй, отойду... Словом, жду у моря.

Она и вправду ушла к воде, оставив на песке отпечатки босых ног, напряжение в нижней части его живота и полнейшую неразбериху в его взъерошенных мозгах.

Солнце вызолотило Гермиону с макушки до пят, не смогло забраться лишь под трусики и верхнюю часть купальника. Когда одну половинку этой штуковины (название вылетело у Гарри из головы) сбило волной, светлая, нетронутая загаром кожа показалась ему холодной и какой-то неживой — но лишь на мгновенье. Уже на второй секунде он жалел, что это её, а не его ладонь прикрывает обойденное солнцем место.

Но коварное море набросилось на Гарри и, обхватив за грудки, начало с силой мотать из стороны в сторону.

* * *

— Гарри, проснись! Проснись же, тебе говорят!

Он открыл глаза. Рон — в одних трусах — стоял, склонившись над раскладушкой, и тряс его за плечи.

— Кошмар приснился? — участливо поинтересовался друг.

— Вроде того, — ответил Гарри, бессильно откидываясь на подушку и по старой привычке прикладывая ладонь к шраму. — Я что, опять кричал?

Рон немо кивнул.

— И кому досталось на этот раз? — спросил Гарри.

Приподняв голову с подушки, он потянулся рукой к волшебной палочке. Потому что — хоть убей! — не помнил, где оставил свои очки. «Акцио», как всегда, сработало, а навыки ловца не подвели и на этот раз.

— Ну, с Вольдемортом вы, похоже, разобрались... — туманно ответил Рон, наблюдая за тем, как Гарри расправляет дужки.

— И кто теперь на очереди?

— Ты Гермиону звал, — ответил Рон неожиданно серьёзно, кажется вовсе пропустив мимо ушей ироничный тон вопроса.

— Правда? — Гарри невольно напрягся. — А-а-а... Наверное, приснилось, как мы удирали от змеи. Там, в Годриковой Впадине.

Он не сразу сообразил, что врёт. Просто начал выдавать то, что первое взбрело в голову, и почти бездумно.

Ему, к счастью, не ответили. Правда, друг пошутил во всегдашнем своём духе: «Не переживай, сынок! Родина тебя не забудет», — но это уже не имело значения. Разговор был окончен.

Рон вновь залез под одеяло и вскоре захрапел. К Гарри сон так и не вернулся.

Занимался новый день. Во дворе уже вовсю галдели воробьи, как обычно подбирая то, что с вечера пропустили куры. Гарри, уставившись в потолок, перебирал в памяти вчерашнее.

За Гермиону он зря переживал: она-то вынырнула, а вот он, Поттер, точно потонул... Не в море, но в собственных кошмарах, к коим вдруг прибавилось нечто такое, чему не находилось ни внятных объяснений, ни достойных оправданий. И всё помимо его воли, как говорится, нежданно-негаданно.

У него стояло на Гермиону... Хорошо, она ни разу не обернулась. Может, и не заметила ничего... Он ведь в штанах был. А если всё-таки засекла? О боже, за что?!

Или от вида сестры в купальнике тоже стояк бывает? Впрочем, к чёрту купальник, не в счёт он!

Он покосился на кровать, где спал его друг, которого он уже начал обманывать. Причём безотчётно, просто так, только потому, что ему, Поттеру, это удобно.

Из дома нужно было сваливать. Немедленно. Куда угодно, под любым предлогом, лишь бы не смотреть Рону в глаза. Хорошо, что вчера, ещё до злосчастного обеда, он сказал Джинни, что в понедельник собирается заглянуть на площадь Гриммо. Чем, кстати, занимается там Отдел Тайн? Долго будут ещё валандаться? Пока ежу понятно, что покойный мракоборец переплюнул всех министерских крыс вместе взятых.

Отыскав на кухне миссис Уизли, Гарри предупредил, чтобы к обеду его не ждали. Ему нужно навестить свой сейф в Гринготтсе, прошвырнуться по магазинам, кое-что купить... Словом, дел по горло, а у него даже маломальской метлы нет.

Выдавая весь этот бред, Гарри не понимал одного: почему он должен измышлять какие-то надуманные предлоги? Почему не может сказать просто: «Миссис Уизли, у меня дела. Вернусь вечером»? Это, определенно, начинало тяготить.

С Гермионой он столкнулся во дворе. Она ждала его и не скрывала своей радости. Весело поздоровалась и как ни в чём не бывало протянула руку.

— Рано ты сегодня, — сказала она приветливо. — Я сама только-только спустилась.

— А-а-а... — завёл Гарри в нерешительности, — мы с тобой куда-то собирались?

— На стройку, как всегда по понедельникам, — Гермиона отвечала так, словно речь шла о школьном расписании.

— А как же Рон?

— У него сегодня экзамен по трансгрессии. В час дня, вторая попытка. Пусть выспится как следует, будем надеяться, что на этот раз нервы его не подведут и всё пройдёт успешно.

— Извини, забыл, — пробормотал Гарри, но всё же взял руку Гермионы в свою.

За руки держаться можно. В конце концов, что бы с ними было, если бы прошлой зимой они с Гермионой не держались друг за друга?

Они направились к воротам. В молчании.

— Я слышала, ты собирался за покупками? — спросила Гермиона, когда они оказались по другую сторону ограды и свернули к холму.

— Да, надо бы подкупить кое-что... — начал сочинять Гарри, — из одежды, например.

Он собирался сказать про купальные плавки, но вовремя прикусил язык и с некоторой тревогой ждал, что сейчас ему напомнят об этом. К счастью, ошибся.

— Ой, мне тоже нужно кое-что из одежды, — обрадовалась Гермиона. — Видишь ли, в джинсах жарко, а платье у меня только одно.

Гарри вытаращился на подругу и обомлел. Нет, у него явно что-то с глазами. Как можно было не узнать это хамелеонистое платье? Только теперь оно покраснело. Хотелось бы верить, что от стыда за вчерашнее…

— Не волнуйся, я больше не иждивенка, — продолжала болтать Гермиона. — Мне тут перепало кое-что от министерства. За труды, — добавила она, потрясая туго наполненным кошельком, выуженным из маленькой — на длинном узком ремешке, — очевидно, новой сумочки, висевшей на её плече.

— А-а-а... — Гарри открыл было рот, чтобы расспросить о сумочке, но, опять же, вовремя спохватился и задал другой вопрос: — Тебе удалось раскрутить наше скаредное министерство на деньги?

— Как видишь, удалось, — Гермиона явно гордилась собой. — Пока, правда, не очень много, но потом, сказали, ещё дадут.

— Когда догонят?

Гермиона на его скептицизм не обратила ни малейшего внимания.

— Когда закончим восстановление дома, останемся довольны результатом, подпишем все бумаги, — бодро перечисляла она. — Вот тогда можно будет составлять ещё одно исковое заявление на компенсацию имущества. Вернее, потребовать возмещения затрат на восстановление оного.

— Ни фига себе! — восхитился Гарри, невольно припоминая собственные утраты.

Воскрешающий камень? О нет! О нём лучше помалкивать. Букля? Нет-нет, это выше его сил.

— Между прочим, — продолжала Гермиона, — Рон второй день прикидывает, удастся ли ему получить какую-нибудь мзду за свои ноготочки, или Перси, как всегда, покажет ему кукиш.

— Перси ему ещё и штраф выпишет, — хмуро пообещал Гарри. — За то, что посмел трансгрессировать без лицензии.

В ком, в ком, а в Перси-то сомневаться не приходилось. Тот ещё и гордиться будет, что даже с родным братом поступает по закону.

— Я Рону то же самое сказала, — её голос звучал несколько трагически, но глаза лучились улыбкой.

— Постой-постой, — Гарри резко сбавил шаг. — Тебе-то уже за что перепало?

— Возместили стоимость волшебной палочки, — подстраиваясь под него, Гермиона тоже замедлила ход. — Олливандер наотрез отказывался брать с меня деньги, всё говорил, что только благодаря нам он остался в живых. Но я объяснила, что и как, и мы с ним того... — подняв вверх руку, она игриво покрутила кистью, — договорились. А потом честно поделили пополам всю отмеренную министерством сумму.

— Мисс Грейнджер, я считал вас честным человеком! — Гарри всплеснул руками.

Гермиону это не проняло.

— Рон до сих пор в этом уверен, — заявила она безмятежно. — Даже не знаю, стоит его разочаровывать, или как?

Сутки назад Гарри не посчитал бы этот вопрос хоть сколько-нибудь значимым и вряд ли стал бы всерьёз беспокоиться о том, насколько Рон и Гермиона доверяют друг другу. Это только их дело, и больше ничьё. Да и он, Гарри, не без греха: Джинни вытягивает из него «что» да «как» буквально по капле. Но сейчас его совесть была неспокойна, и он не знал, как реагировать.

Впрочем, Гермиона выглядела вполне себе на уме. Мало того, сегодня у неё было на редкость хорошее, прямо-таки заразительное настроение. Глаза сияли, а лицо светилось улыбкой, но в целом весь её облик казался настолько естественным, что Гарри почти физически ощущал, как утреннее напряжение уходит из него. По ходу дела, забивая и на совесть, и на мораль.

Ненароком подумалось, что, должно быть, не случайно Гермионе удавалось так великолепно копировать манеры Беллатрикс. Кстати, по поводу покойной... Он давно хотел кое-что спросить.

— А как твоя новая палочка, Гермиона? Не разочаровывает?

— Нисколечко. А почему ты спрашиваешь?

— Ну, знаешь... — он замялся, но быстро пришёл к мысли, что излишняя деликатность ни к чему. — Грецкий орех и сердечная жила дракона... Всё, как у нашей недоброй знакомой, мир её праху.

— Тебе напомнить, с чьей волшебной палочкой состояла в родстве твоя? У нас с Беллатрикс хотя бы драконы разные.

— Ну, раз так... — Гарри махнул рукой в знак примирения.

— Эта палочка выбрала меня, — не без гордости произнесла Гермиона. — Наверное, я здорово изменилась за семь лет.

— И не иначе как в худшую сторону?

— Ну, знаешь! С кем поведёшься...

— Что за намёки, мисс?

Гарри поймал себя на том, что, вопреки здравому смыслу, слова подруги задевают его за живое. И она вроде не всерьёз, и он отшутился, но почему-то продолжает прикидывать, насколько низко успел упасть в её в глазах, в глазах Рона, да и собственных тоже. Со вчерашнего обеда, меньше чем за сутки.

Далеко собрался, двурушник хренов? У Гермионы есть парень, и парень этот — твой лучший друг!

А с другой стороны: у них что, свидание? Нет. Доберутся до стройки, поглазеют на рабочих и через час, хлопнув друг друга по рукам, разойдутся по своим делам. От этой правильной во всех отношениях мысли сделалось легче.

Но тотчас возникли подозрения, что Гермиона шарит у него в голове. Некоторое время она всматривалась в него несколько настороженным, испытующим взглядом, но долго выдержать не смогла: улыбнулась.

— Ладно, — сказала она примирительно. — Сойдёмся на том, что теперь мы друг друга стоим. Идёт?

Да что с ней сегодня? Слова как слова, но как сказано! Было, было в её голосе, во всём облике что-то дерзостное, вызывающее. Согласиться с ней «за здорово живёшь» было бы слишком просто и не интересно.

— Сложно сказать... — начал Гарри уклончиво. — Неплохо было бы знать суть изменений, содеявшихся с лучшей ученицей Хогвартса.

— О, тут целая поэма! — Гермиона покачала головой. — Раньше всё просто было: работай, работай, работай, и будет тебе счастье. А теперь такое набралось, что самой страшно.

— Неужели? — его глаза невольно округлились. — Ну-ка, ну-ка, давай-ка поподробнее.

— Олливандер сказал, что я, должно быть, несколько склонна к риску, авантюрам и независимости. Но тем не менее верна своим убеждениям, — проговорила она без всякого намека на иронию. — Ну и так, по мелочам...

Мелочи оказались впечатляющими. Гермиона вдруг заговорила голосом лучшей ученицы, к которому явно примешивалось этакое «сам себя не похвалишь...»:

— Могу быть хорошим стратегом, покоряю окружающих быстротой своих действий, иногда решаюсь на коварные поступки и не позволяю излишним угрызениям совести сдерживать себя.

— Мой Мерлин! С кем я связался? — Гарри притворно вздохнул. — Рон хотя бы догадывается об этом?

— М-м-м... не думаю. И не уговаривай меня немедленно во всём ему признаться! — потребовала Гермиона с неожиданной дерзостью, но, быстро оттаяв, начала загибать пальцы: — Во-первых, у него вся жизнь впереди. Во-вторых, нельзя так сразу. Открывать мужчинам своё сердце нужно постепенно, как пишут в умных книжечках.

Зная, о какой книге идёт речь, Гарри не смог сдержать ухмылки. Но Гермиона и на это среагировала неоднозначно.

— Знаю я твои думки, Гарри Поттер! «Не читал, но осуждаю». А между тем там есть весьма занятный раздел, повествующий о семье и браке в магическом мире. Загляни как-нибудь на досуге, закладочка в нужном месте уже лежит.

Скептический тон её голоса нагонял неспокойные мысли. Гарри промолчал, но про себя решил, что советом воспользуется.

Тем временем Гермиона достала свою новую волшебную палочку и, с гордостью глядя на неё, похвасталась:

— Красавица, правда? Десять с половиной дюймов, достаточно гибкая...

— ...особенно хороша для «Конфундусов», — вставил Гарри с ехидством.

— Ты знаешь, да! — его сарказм явно был воспринят как комплимент. — Но ты не волнуйся! Уж кому-кому, а тебе-то ровным счётом ничего не грозит. Если, конечно, не вздумаешь сбежать.

— А я могу сбежать? — справился Гарри чисто для порядка, но робкий его порыв был пресечён на корню.

— В том-то и дело, что нет! — жестко осадила Гермиона. — Но мне почему-то показалось, что ты считаешь иначе. Минут пять назад точно подумывал свалить от нас, — она бережно погладила рукой ореховую палочку, — по-английски, не прощаясь.

— Это угроза, мисс Грейнджер!

— Трепещите, мистер Поттер! Месяц назад мы договорились, что, когда у меня появятся деньги, я смогу потратить на тебя столько, сколько захочу. И ты не будешь возражать. Так что терпи: пришёл час расплаты! Готов?

Гарри нехотя согласился. Коварства ореховой палочки он не боялся, но слово-то и в самом деле было дано. Правда, тогда он полагал, что это не всерьёз. Получит, к примеру, от близкой подруги какой-нибудь маленький полезный подарок вроде вредноскопа. Или бесполезный, вроде незабвенного планировщика заданий. Ему хорошо, ей приятно.

Сейчас же, судя по настораживающему поведению Гермионы, затевалось нечто из ряда вон. Что-что, а интуиция никогда его не подводила.

Впрочем, долго сокрушаться не пришлось. Напомнив о времени, Гермиона взяла Гарри за руку, крутанулась на месте, и его тотчас охватило знакомое чувство плотного сжатия.

Они, как обычно, переместились в безлюдный уголок городского парка — давно ими облюбованный — и двинулись на Флит-стрит. Вскоре показался знакомый дом.

— Смотри-ка, уже и крышу соорудили! — воскликнул Гарри ещё на подходе, заметив красноватую черепичную кладку.

— Быстро работают, — согласилась Гермиона. — В пятницу черепицу только-только начинали укладывать.

Поглазев немного на черепичную кровлю, они вошли вовнутрь дома. В гостиной печник занимался переборкой камина, и разобрано было больше половины. Они поздоровались с мастером, но остались в дверях, не рискнув двинуться с места из-за лежащего на полу толстого слоя пыли.

— Погоди, ты же вроде не хотела перекладывать камин? — спросил Гарри пару минут спустя, припомнив недавние разговоры.

— Боялась, что и без того дорого получается, — ответила Гермиона.

— Что-то не припоминаю я про «и без того дорого». «Зачем такие жертвы, если старый вполне пригоден для жизни?» — помню хорошо, остальное ты после досочинила.

— Ты же понимаешь, Гарри…

Она начала оправдываться. Якобы. Чем ещё больше разозлила.

— Врушка ты, вот кто! — буркнул он сердито. — Такая вредная мелочная врушка!

Гермиона надулась, но промолчала. Печник, не сдержавшись, усмехнулся, но легко, по-доброму, а его хрипловатый голос гулким эхом отразился от голых неоштукатуренных стен.

— Будет вам скоро новый дом, ребятки. С гостиной, камином и спальней, — сказал он, с прищуром глядя на них с Гермионой. — Самое многое — через три недели. А пока сходите в местный клуб, посмотрите, что ль, кино. По глазам вижу, давно там не были.

Вроде бы печник изрекал незамысловатые обыденные вещи, а Гарри чувствовал, что краснеет. Уши начали гореть, едва было упомянуто про спальню. Наваждение какое-то, черт! Словно та комната на втором этаже имеет к нему какое-то отношение. Испугавшись, что Гермиона может заметить его состояние, он нагнулся к своему ботинку, будто бы перевязать шнурок, и осторожно покосился на подругу. Увидел лишь её спину. Она, к счастью, не смотрела в его сторону — отвернувшись к стене, обводила пальцем контуры кирпичной кладки.

Немного успокоившись, Гарри прикинул время, оставшееся до конца строительства. Три недели? Мало-то как... В душе шевельнулось досадное сожаление, тем более странное, что ещё неделю назад он бы, пожалуй, и ухом не повел, услышав о таких сроках.

А ведь последний месяц, если не считать совместных утренних прогулок, они с Гермионой не так уж много общались друг с другом. Особенно в присутствии Рона и Джинни. Это как-то внезапно пришло в голову, осозналось вдруг как факт. Почти всегда Гермиона сидела с газетой или книгой в руках и лишь изредка разбавляла общий разговор своими репликами.

Рон — тот ещё товарищ. Время от времени он присоединялся, конечно, к их ранним вылазкам, но, не обнаружив в достаточно коротких деловых визитах ничего примечательного, быстро потерял к ним интерес и предпочитал проводить утро в кровати. Он признал право Гарри знать, как осваиваются «кровные денюжки», и «контролировать процесс», но, скорее всего, просто мирясь с неизбежным.

К тому же после неудачного экзамена по трансгрессии у Рона, как он выражался, «образовался стойкий нервяк». Лишившись однажды пары зубов, потратив на их восстановление кучу денег, получив предупреждение от министерства и в довершение — втык лично от Перси, Рон был вынужден признать, что обучение трансгрессии — не ловля блох, и спешка тут — дело лишнее. На занятия, организованные министерством, ходил (благо для передвижения по каминной сети лицензия не требовалась), но зря не рисковал. А Гермиона отказывалась, её словами, «таскать лоботряса на себе». У Гарри же не было никакого желания встревать в их дрязги.

Что до Джинни, то первое время она была так счастлива видеть Гарри живым и здоровым, что ничему не придавала значения. Возможно, считала, что его давняя дружба с Гермионой лишена какой бы то ни было романтики, находила её совершенно безопасной для себя и не забивала голову глупой ревностью.

И правильно, между прочим, делала. Вплоть до вчерашнего дня Гарри с удовольствием пересказывал Джинни всё, что происходило между ними тремя, обходя лишь по-настоящему запретные темы. Но и сам он, и Гермиона, и Рон давно были сыты по горло разговорами о Вольдеморте, так что и это имя, и всё, что так или иначе было с ним связано, не часто всплывало в их совместных беседах. И скорее случайно, чем намеренно.

Возвращаясь мыслями к сегодняшнему дню, Гарри терялся в сомнениях и раздумьях. Ещё с зимы, со времени «большого похода», ссоры и раздоры в ближнем кругу представлялись ему чем-то из ряда вон. Однако с Джинни он так и не помирился, точнее, она не пришла к нему с повинной. Он, безусловно, считал себя перед ней виноватым, но отнюдь не в том, что стало невольной причиной их ссоры. Только он будет последним придурком, если вдруг выложит Джинни правду об особо чувственных моментах вчерашнего дня и неожиданных желаниях тела. Самому до сих пор стыдно, даже перед самим собой.

И всё же, несмотря на угрызения совести, значительная часть его, Гарри, жаждала повторения вчерашней эскапады. Этому желанию можно было противиться, но отрицать его наличие было глупо. Самого себя не обманешь.

Внезапно защемило сердце. Значит, всего три недели... Жаль!

И не дурак ли он, если раскинуть мозгами?

…а ведь он и вправду задумывал сбежать. Подумать только, какой идиот!..

Такие вот мысли переполняли голову Гарри, пока они с Гермионой, не размыкая рук, шагали по улицам Эйлсбери — городка, где жили Грейнджеры.

Его спутница тоже о чем-то задумалась и всю дорогу по большей части молчала. Правда, они довольно быстро достигли цели.

— Вот это кафе, Гарри, — сказала Гермиона, завидев вывеску. — Идём! Нам надо позавтракать.

Они оказались в небольшом уютном помещении, напомнившем Гарри книгу о путешествиях Гулливера. На первый взгляд всё показалось чересчур мелким, словно было предназначено для детей. Вдоль стен стояли аккуратные округлые столики, возле них — маленькие одноногие стулья без спинки. Позже выяснилось, что высоту столиков и стульев легко можно регулировать.

На обложке меню Гарри прочитал название заведения: «Для двоих».

Гермиона заказала овощной салат, яичницу с беконом, тыквенный сок и булочки.

— С лимоном, Гарри, — сказала она, когда отошла официантка. — Здесь они на удивление вкусные!

— Не знаю, смогу ли я оценить их по достоинству, — с грустью ответил он, закрывая меню. — Миссис Уизли каждый день пичкает нас подобной стряпнёй. Кажется, я не большой любитель булочек.

— Ой, Гарри, не напоминай! — Гермиона сцепила руки перед грудью в умоляющем жесте. — Не помню, когда последний раз садилась за стол, желая вкусно поесть, а не просто отсидеть отведённое на еду время.

— Аналогично, — хмуро поддакнул Гарри.

Над столиком повисло молчание. Секунду или две они смотрели друг на друга, потом, смутившись, одновременно опустили глаза.

— Ну вот, и сюда добрались ангелы... — проговорила Гермиона как бы невзначай.

— Какие ещё ангелы? — не понял Гарри.

— Когда за столом возникает неудобная пауза, финны говорят, что здесь только что «пролетел ангел».

Они улыбнулись друг другу, и неловкость мгновенно рассосалась.

— Да, «Нора» здорово изменилась, — Гарри почувствовал, что вполне может говорить с Гермионой и об этом.

— А может, это не «Нора», а мы изменились?

— Мы? — заявление Гермионы показалось ему неожиданным.

— Мы выросли, Гарри. Стали взрослыми. Когда-то это должно было случиться.

Она говорила тихо, выделяя каждое слово и не сводя с него своих глаз цвета ореха, в которых почему-то виделась печаль.

— Да уж, — Гарри старался держаться непринуждённо. — Должен признать, что кухня и куры — это далеко не всё, что нужно для счастья взрослому человеку.

— Там есть ещё квиддич, — добавила Гермиона с улыбкой.

— Квиддича нет, — напомнил Гарри. — Поскольку в сарае не нашлось ни одной приличной метлы.

— Тогда мне повезло больше. У меня остались книги.

— Так ты у нас запасливая, — он посмотрел на Гермиону уважительно. — А моя «Молния» выпала из мотоцикла, когда мы с Хагридом летели к Тонксам.

— А новую метлу купить?

— Абы что брать не хочется, — сказал он со вздохом, — а «Молния», сама понимаешь, стоит целое состояние.

Прежде чем Гермиона уткнулась взглядом в узор на салфетке, Гарри успел уловить мелькнувший в её глазах блеск. И, почти сразу вскинув голову, подруга уставилась на него с видом человека, только что совершившего великое открытие.

— Эврика! — воскликнула она так громко, что сидевшая за соседним столиком пара обернулась. — Гарри, ведь это случилось в тот день, когда Вольдеморт напал на тебя?

— Только не на меня, а на всех нас, — ответил Гарри и, приложив указательный палец к губам, попросил: — Пожалуйста, говори тише. Зря я начал трепаться о летающих мотоциклах.

Гермиона будто не слышала его предостережений.

— Значит, составляем исковое заявление на возмещение стоимости твоей «Молнии», — заявила она с победной улыбкой. — А что? Свидетели у нас есть, даже больше, чем необходимо. Ну как, одобряешь?

Несколько мгновений Гарри не мог вымолвить ни слова. Как он сам не догадался! Тугодум, чёрт.

— Гермиона, я тебе говорил, что ты — умница? — спросил он, когда первый шок прошёл.

— Помнится, когда-то давно, кажется в безнадёжно далёком прошлом, вы, Гарри Поттер, что-то такое изрекали, — она вновь заговорила игриво. — Правда, звучало это куда более прозаично.

— И как же?

— «Интересно, как бы я мог, проведя с тобой рядом пять лет, считать, что у девочек не хватает ума хоть на что-то?»

— Интересно, как я мог заявить тебе такое? — ответил Гарри полушутливо, потому что не нашёл, что сказать всерьёз.

Он вспомнил свои же слова, произнесенные чуть меньше двух лет назад. Гермиона настолько умело передала и его тогдашнее раздражение, и его чисто мальчишеское нетерпение, и — боже! — его непоколебимую уверенность в своей мужской правоте. А права-то оказалась она.

Он как-то не подумал о том, что девочки, выходя замуж, берут фамилию мужа. Была когда-то мисс Принц, стала миссис Снейп...

...когда-нибудь Гермиона превратится в миссис Рональд Уизли, и он, Гарри, окончательно станет для них третьим лишним...

— Ваш заказ, молодые люди.

Оторвавшись от своих размышлений (несколько странных, надо признать), Гарри наблюдал, как официантка выставляет на стол тарелки, салатницы и стаканы с соком.

— А булочки? — спросила Гермиона.

— Чуть позже, мисс. Скоро будем вынимать из печи.

Гарри посмотрел внимательнее на стоящую перед ними официантку. На вид ей было лет тридцать, но с таким же успехом можно было дать на десять лет больше. Она была не то чтобы излишне худощавая, но какая-то усохшая, словно её специально держали на голодном пайке. Возможно, подобное впечатление складывалось из-за пустого подноса, который она продолжала держать в руках, а быть может, из-за тоскливого выражения, приросшего к её лицу, судя по всему, далеко не вчера.

Глядя на эту женщину — наверняка одинокую и несчастную, — Гарри устыдился своих мыслей. Нет, нельзя так: все девочки, и школьные подруги в том числе, когда-то должны выходить замуж.

Официантка удалилась. Почувствовав, что проголодался, Гарри занялся завтраком. Гермиона тоже взяла вилку и придвинула к себе тарелку с яичницей.

— А что за клуб у вас? — спросил он, покончив с салатом. — Тот, о котором упоминал печник.

— Молодёжный, — ответила Гермиона, — но это, скорее, не клуб, а центр досуга. Не знаю, как сейчас, но раньше там были спортивный бар, бильярд, компьютерный клуб, фитнес-клуб и кинотеатр.

— А библиотеки нет?

Гермиона иронично усмехнулась.

— Кошмар какой... — протянул Гарри с напускным разочарованием. — Ладно, как-нибудь переживём это несчастье. А что сегодня показывают в кинотеатре?

— Хочешь посмотреть фильм?

— А почему бы и нет? — ответил Гарри, подцепляя вилкой яичницу. — Я в кино отродясь не был. Могу позволить себе разок?

Не ответив, Гермиона встала из-за стола и, подойдя к стопке газет, покоящейся на специальной подставке у входа, взяла одну, верхнюю.

Это было обычное рекламное издание, из тех, что на Тисовой улице почтальоны складывали в ящик в несчётном количестве, а тётя Петуния не глядя выбрасывала в мусорный контейнер. Но репертуар местного кинотеатра в газетном листочке имелся.

— В большом зале идёт «Шоу Трумана», — доложила Гермиона, просмотрев последнюю страницу. — Премьера состоялась первого июня, две недели назад. Джим Керри в главной роли. Краткое содержание зачитать?

— Не стоит. Мне всё равно, что смотреть.

Ему и вправду было всё равно, а имя актёра, по понятным причинам, ни о чем не говорило. Но и выставлять себя невеждой не хотелось. Он сделал вид, что всецело занят яичницей, а вскоре, на его счастье, вновь показалась официантка, принесшая поднос с выпечкой, от которой шёл тёплый пар и соблазнительный запах.

Маленькие, наполненные кисловато-сладкой лимонной начинкой булочки и в самом деле оказались восхитительными. Гарри и Гермиона быстро подмели всё, что лежало на блюде, расплатились и направились к молодёжному центру, обсуждая по дороге, как бы половчее раскрутить министерство на выплату положенной герою компенсации.

Со временем им повезло, потому что ждать очередного сеанса пришлось недолго. Пожилая билетерша, посмотрев на Гарри и его спутницу, почему-то решила, что эти двое должны сидеть в самом последнем ряду. Что это означает, впрочем, Гарри узнал позже, когда погас свет и на большом экране появились первые титры.

Выбравшись из полутёмного зала, Гарри невольно сощурился: глаза не сразу привыкли к дневному свету.

Некоторое время они с Гермионой шагали молча, по-прежнему держась за руки и любуясь чистым ухоженным сквером. Жалеть о потраченном времени не пришлось, и поразмыслить было о чём.

Странный, однако, фильм. О человеке, который вдруг раскусил, что живёт во лжи с момента своего рождения. Под колпаком. Под нарисованным небом и под искусственным солнцем, по чужому, разработанному специально для него сценарию. Ничего настоящего, жену и ту подсунули в угоду публике.

В чём-то, пожалуй, похлеще чулана будет… А как он, Труман этот, начал вдруг замечать вокруг себя разного рода странности… А ведь жил, казалось бы, как все, никого не трогал, принимал всё за чистую монету… Пока не продырявил фальшивый небосвод...

Внезапно нахлынувшее наваждение оказалось настолько сильным, что, желая удостовериться в подлинности окружающего мира, Гарри начал осматриваться по сторонам. И понял, что он давно уже не следил за дорогой, просто шёл за своей спутницей, полностью положившись на неё.

— Куда направляемся? — спросил Гарри, когда они остановились возле пешеходного перехода.

— В одно нужное место, — ответила Гермиона, глядя на только что загоревшийся жёлтый сигнал.

— В туалет, что ли?

— Нет, — отмахнулась она. — Так, зелёный. Пошли!

Когда они оказались по другую сторону дороги, Гермиона сообщила о цели прогулки:

— Это что-то вроде магазина. Здесь недалеко.

— Магазина?!.. — переспросил Гарри.

Во рту стало кисло. Он, конечно, собирался взглянуть на витрину «Всё для квиддича» и, возможно, быстренько заскочить в какой-нибудь отдел, торгующий мужской одеждой, но никаких магазинов, в которые нужно специально идти!

— Да всё уже куплено, Гарри, — отозвалась Гермиона, явно пытаясь его успокоить. — По каталогу. Осталось только расплатиться и забрать заказ.

— Ну, тогда ладно. Переживу, — утешил он сам себя. — А что ты там набрала? Если не секрет, конечно.

Не то чтобы его разбирало любопытство, но так, из вежливости, можно было поинтересоваться.

— О, Гарри, никаких секретов. Купила себе летнюю юбку, пару лёгких кофточек, маленькое чёрное платье и духи. Духи, конечно же, роскошь, но там крошечный флакончик, — задержав на нём взгляд, Гермиона призналась: — Почти два года не пользовалась, пора заново привыкать к хорошему.

— А чёрное платье зачем?

— Не чёрное платье, а маленькое черное платье, — почему-то поправила Гермиона.

— Есть разница?

— Скоро почувствуешь, — пообещала она, снова одарив Гарри улыбкой, показавшейся несколько коварной.

— Ты что, собралась его надеть на себя прямо щас?

— А мне может что-то помешать? — переспросила Гермиона, не сбавляя шага.

— Не знаю... Оно ж мятое, наверное.

На самом деле его так и подмывало выяснить, зачем ей вдруг понадобилось это чёрное платье со странным названием. Похороны вроде закончились.

— Мятое — не проблема. Я знаю одно полезное заклинание.

Лукаво подмигнув, Гермиона остановилась перед стеклянной дверью пункта выдачи заказов, который, судя по всему, и был целью их похода.

Получив от продавщицы свои покупки, Гермиона со словами «Подержи, пожалуйста...» сунула Гарри несколько запечатанных пакетов и маленькую бело-золотистую коробочку. А потом, надорвав упаковку одного из двух оставшихся свёртков и прихватив с собой последний, скрылась за шторой примерочной кабины.

Время тянулось медленно. Не зная, чем себя занять, Гарри положил пакеты на лавку и, освободив руки, стал разглядывать коробочку с духами, обёрнутую в хрустящую прозрачную плёнку.

«Summer chords» — гласили золотые буквы, выведенные на белом фоне. Рядом с этой надписью красовался тёмно-жёлтый цветок причудливой формы, доверия, однако, не внушающий.

«Интересно, кого они хотят соблазнить такой незамысловатой упаковкой? — размышлял Гарри, как-то упустив из виду тот факт, что духи уже куплены и оплачены Гермионой. — Если, конечно, этот скромный цветочек не благоухает, как котёл, полный свежеприготовленной Амортенции».

— Странное какое-то растение, — пробормотал он, ни к кому особо не обращаясь, но тем не менее рассчитывая быть услышанным.

— Это фрезия, — услужливо подсказала продавщица, заметив его сомнение. — Нераспустившийся ещё бутон.

— Так здесь запах фрезии? — Гарри повертел коробочку в руках.

— Нет-нет, что вы! Это было бы слишком примитивно. Здесь целая парфюмерная композиция, оригинальное сочетание нескольких запахов, точнее, около дюжины различных составляющих.

Немного помолчав и, видимо, решив, что не убедила клиента в должной мере, продавщица продолжила:

— Не сомневайтесь в выборе вашей дамы, сэр. Аромат необыкновенный, исключительный. Тёплый летний аккорд от Кензо.

— А что в нём, в этом необыкновенном аромате, такого? — спросил Гарри, которому ни название фирмы, ни музыкальный термин, для определения запаха звучащий несколько странновато, не говорили ровно ни о чём.

— Вот здесь, сэр, можете прочитать.

Продавщица протянула Гарри раскрытый каталог, где он нашёл фотографию точно такой же коробочки, что держал в своих руках.

Не понимая до конца, зачем, собственно, всё это ему, Гарри начал читать. Но не с начала, пропустив название духов и первые строчки их описания.

«Нота сердца: жасмин, ландыш, мимоза, фрезия, фиалка, миндальное молочко...»

— Что означает «нота сердца»? — спросил он, оторвавшись от журнала.

Посмотрев на него внимательнее и заподозрив, что имеет дело с дремучим дилетантом, продавщица начала объяснять более обстоятельно.

— Серединная, самая стойкая и продолжительная нота «душистой» оперы. Возникает не сразу, а минут через двадцать, после того, как испаряются летучие компоненты верхней ноты. Но держится достаточно долго, у цветочных ароматов — до шести-восьми часов.

— Спасибо, — поблагодарил Гарри и вновь вернулся к описанию духов.

Не то чтобы он понял, как говаривал Рон, «много и сразу» из этого короткого объяснения, но главное — про долгоиграющий цветочный запах — уяснил и теперь разбирал рекламные строчки с куда большим интересом.

«Кажется, нежный солнечный луч упал на влажный от утренней росы листок… и возник этот аромат. Яркий, соблазнительный, романтичный и искренний парфюм напоминает аромат кожи, чуть тронутой загаром и солнцем. Для нежных, трогательных, гармоничных де...»

— Изучаешь?

От голоса Гермионы Гарри вздрогнул, как от заклятия, и, механически сомкнув руки, захлопнул журнал.

— В общем, да, — слегка поколебавшись, признался он, не видя большого смысла отнекиваться.

Но и встретиться взглядом с Гермионой не спешил.

Даже потом, спустя недели, он ощущал в себе это странное состояние: словно сам того не желая, случайно оказавшись не в том месте, он коснулся некой тайны, которой по каким-то непонятным пока причинам ему, Гарри, знать не следовало. Как тому незадачливому Труману. Потому что банально «меньше знаешь, крепче спишь», а это излишнее знание неминуемо осложнит жизнь, и ладно бы только ему.

Это было чисто подсознательное чувство, совершенно необъяснимое с точки зрения разума и здравого смысла. Ну, прочитал он про цветочную «ноту сердца» и запах лёгкого загара... Что в этом такого? Тем не менее, машинально теребя новенькую глянцевую обложку рекламного журнала, Гарри стоял с опущенной головой и, словно провинившийся школяр, выискивал «оправдания» своему необдуманному поступку.

И обрадовался, когда память подсунула ему наставления друга, наверняка откопанные в пресловутых «Двенадцати безотказных способах...»

— Рон говорил, что иногда бывает полезно знать, какими духами пользуется твоя де... близкая подруга.

— В самом деле? Рон так говорил?!

— А что не так? — удивление Гермионы показалось ему несколько преувеличенным.

— Нет-нет, всё так. Просто замечательно! Знаешь, Гарри, — её голос вдруг зазвучал предельно доверительно, словно его обладательница собиралась открыть какой-то секрет, — Рон нравится мне всё больше и больше.

Почему-то он почувствовал сожаление. Глупое такое, необъяснимое, ничем не обоснованное и бессильное.

Зачем она говорит это ему?

Он отложил в сторону злополучный каталог и поднял наконец голову, чтобы видеть её глаза.

В первый миг показалось, что стёкла запотели. Чуть позже Гарри сообразил, что очки здесь ни при чём, просто взор затуманился сам по себе. Он моргнул, зажмурился, осторожно приоткрыл веки и, разглядев стоящую перед ним девушку, обомлел.

В облике этой невысокой стройной незнакомки, безусловно, кое-что было от прежней Гермионы. Но немногое.

Глаза. Карие, как и раньше.

Только теперь в их бархатистой глубине резвились плутоватые смешинки.

Волосы. Как всегда, густейшие и своевольные.

Однако их укротили: свернули и уложили туго, закрепив на голове при помощи гребня и, наверное, ещё каких-нибудь шпилек, милостиво оставив на свободе один-единственный локон.

И улыбка. Насмешливая, ироническая, лукавая — та самая, королевская.

Гермиона улыбалась, но её губы, обретя лёгкий налёт чего-то прозрачного и почти неощутимого, влажно поблёскивали и выделялись как-то по-новому, свежо и… заманчиво.

Пожалуй, всё. Остальное принадлежало не ей.

Он привык видеть свою подругу в длинных, едва ли не до пят, мантиях, в толстенных свитерах, в универсальных джинсах и простеньких кофточках. Разве что платье, то самое, ежедневно — словно хамелеон — менявшее окраску, выпадало из общего ряда. Так в нём она до вчерашнего дня не часто появлялась.

Сейчас на Гермионе было надето маленькое черное платье. Его нельзя было назвать по-другому, Гарри это почувствовал. Несмотря на некоторую закрытость (рукава прикрывали собой локти), платье щедро открывало взору шею, тронутые загаром плечи, стройные ноги, колени — такие же, как вчера на пляже: округлые и чертовски соблазнительные.

А то, что это маленькое хитрое платье якобы прикрывало, то ли из-за игры света, то ли из-за какого-то невероятного оптического обмана казалось не только не прикрытым а, более того, откровенно обнажённым. Взгляд Гарри скользил по бёдрам, отмечал плавный, но чётко очерченный изгиб талии, задерживался на линии груди, аккуратно подчёркнутой облегающим фасоном, и вновь прилипал к коленям.

Он знал, что нехорошо это — так откровенно таращиться на человека, но не мог отвести глаз.

Хотелось что-то произнести — какой-нибудь комплимент, слова изумления или одобрения, но на уме вертелось лишь «роскошно выглядишь», когда-то оброненное другом. А Гарри чувствовал: он скорее сдохнет, чем повторит то, что хоть однажды произнёс Рон. И неважно, где это было, когда и при каких обстоятельствах.

Девушку, стоящую перед ним, нельзя было назвать просто красивой. Да и просто девушкой назвать язык не поворачивался. Это была... леди. Да, именно так.

Но получилось у него неуверенно. Голос повиновался из рук вон плохо.

— Ты... это... выглядишь, как леди. Здорово, просто шикарно.

Явно польщенная, Гермиона расцвела благодарной улыбкой.

— Спасибо, Гарри. А то я уже начала сомневаться в себе.

— Нет-нет, что ты! — запротестовал Гарри, забыв о том, что они с Гермионой не одни. — Ты такая... нежная, трогательная и...

Третье слово вылетело из памяти. Он читал об этом несколько минут назад и выдал то, что вспомнил, — с точностью до буквы, до ощущения. Но, испугавшись, что Гермиона свяжет его неуклюжий комплимент с той самой книжечкой, к которой он не мог относиться без предубеждения, Гарри поспешил прояснить ситуацию.

— Там, — он бросил взгляд на журнал, лежащий на стойке, — написано, что эти духи как раз для таких девушек, как ты — трогательных и...

— ...гармоничных, — подсказала Гермиона, слегка краснея от смущения.

— Да-да, — с силой закивал Гарри. — А как ты их нашла? В смысле, духи эти. По каталогу?

— Не совсем. Просто однажды у меня уже были такие. Точнее, два года назад. Ладно, потом как-нибудь расскажу.

Покосившись на продавщицу, которая сидела за стойкой и делала вид, что разговор двух клиентов её никоим образом не касается, Гермиона, кивнув на пустую кабинку, добавила:

— Гарри, там и для тебя кое-что есть, — а прежде чем он успел удивиться, пояснила: — Рубашка с коротким рукавом и лёгкие брюки. Они должны быть впору по длине, я сразу попросила подогнать. Так что давай, бери и переодевайся.

— Зачем?

— Затем, что на дворе лето, и я не могу видеть, как ты паришься в джинсах. Всё, вперёд и не возражай! — объявила Гермиона приказным тоном. — Леди всегда права. Ты не знал?

В первую секунду Гарри, шутки ради, захотелось сделать «под козырёк». Но, немного подумав, он не стал отдавать воинскую честь, а, выкинув вперед два пальца, воскликнул: «Yes!» — и направился в примерочную строевым шагом.

— Куда теперь? — спросил Гарри, когда они с Гермионой, покинув явно растроганную их разговором продавщицу, оказались на улице.

— У меня спрашиваешь?

— А кто у нас леди?

— Неужели просто леди? Неужели не главный маг?..

Гермиона произнесла это задумчиво, с таким иллюзорным налётом сожаления, что Гарри невольно расплылся в улыбке.

Он чувствовал себя на удивление хорошо — беззаботно, ненапряжно и весело. Ему было решительно всё равно, куда идти и чем заниматься. Тем более что историческая часть Эйлсбери — с её узенькими улочками и разномастными средневековыми домиками — как нельзя лучше подходила для неспешных пеших прогулок.

Гермиона сказала, что хочет заглянуть в книжный магазин, — Гарри тотчас согласился. Порывшись на книжной полке, она всучила ему миниатюрный подарочный экземпляр чьих-то сочинений (сказала, что классика) — он принял и, сунув в карман, поблагодарил.

А когда ему сообщили, что в одном из лондонских ресторанов их ждёт заказанный на двоих столик, он задал один лишь вопрос:

— А почему не здесь, почему в Лондоне?

— Хотелось, чтобы в зале была живая музыка, — ответила Гермиона.

Так что, болтая о пустяках, они прошли через парк, забрались в безлюдное место и уже оттуда трансгрессировали в Лондон. Заросли кустарника в Эйлсбери мало чем отличались от тех, куда они попали в результате перемещения, но Гермиона сказала, что сейчас они находятся в одном лондонском парке и до ресторана отсюда рукой подать — минут пятнадцать ходьбы.

Когда они наконец оказались в полутёмном зале «Сохо» за небольшим круглым столиком, Гарри чувствовал себя зверски голодным. И это несмотря на попкорн, уничтоженный ещё в кинотеатре, и мороженое, уплетенное во время прогулки.

Кухня, к немалому изумлению Гарри, оказалась итальянской: он-то искренне считал, что пицца — это еда для таких откормленных китов, как Дадли. Но, видимо, Гермиона и в самом деле выбирала не кухню, а живую музыку: на сцене стояло фортепьяно, и сидящий за ним пианист наигрывал что-то меланхоличное.

— Тебе не нравится пицца? — спросила Гермиона, когда Гарри высказал ей свои сомнения.

— Да нет, нравится, — поспешил успокоить он. — Но я, честно признаться, думал, что такое ты не ешь.

— Почему вдруг?

— Ну... — Гарри на секунду замялся, а потом решил, что скрывать нечего, и проговорил с несколько преувеличенным ностальгическим оттенком: — В детстве я столько этого «добра» сожрал!..

— Не может быть! — Гермиона явно не поверила.

— Может-может! Дурсли частенько заказывали пиццу, но далеко не всегда осиливали то, что доставлялось на дом. Вот я и... воровал по ночам.

— Холодную, что ль, жевал? — спросила Гермиона, сочувственно покачав головой и убрав с лица улыбку.

— Сейчас могу и сырую. Не веришь?

— Верю, — к радости Гарри, её глаза вновь засияли. — Но, надеюсь, до этого не дойдёт.

Повисла пауза. Воспользовавшись ею, Гарри оглядел зал и сделал вывод, что, пока они изучали меню и беседовали с официантом, в ресторане заметно прибавилось посетителей. Занятыми оказались почти все столики, и публика была самая что ни на есть разнообразная: всех возрастов и оттенков кожи.

Парочки типа джентльмен-дама тоже присутствовали. Не сказать, что много, но хватало, и почему-то именно на них останавливался взгляд. К тихой радости Гарри, в этом месте не наблюдалось поголовного стремления непременно держаться за руки, и пока никто не пытался целоваться над сахарницами, стоящими на столиках.

— А здесь танцуют? — осторожно спросил он.

— Думаю — да, — спокойно ответила Гермиона.

Гарри кивнул, но ничего не сказал. Отмалчивался. В нём теплилась слабая надежда, что Гермиона ошибается и до танцев дело не дойдёт.

В душе он жалел и о заданном вопросе. С его не ахти каким умением танцевать только и делать, что шастать по ресторанам. Присмотревшись внимательнее, он разглядел свободное пространство возле сцены. Есть-таки… Место для танцев!

Непроизвольно возникшая пауза затянулась, и спустя несколько минут Гарри почувствовал растущую неловкость. Он лихорадочно подыскивал тему для беседы — впервые за весь день общения с Гермионой.

И тут он вспомнил о недавнем, недоговорённом, и с облегчением за это ухватился.

— Гермиона, ты обещала рассказать про свои духи. Те самые, которые якобы были у тебя два года назад.

Но, похоже, сегодня ему не суждено было услышать эту историю.

— Ой, Гарри! — воскликнула Гермиона, вскакивая со стула. — Чуть было не забыла про них, хорошо, что ты напомнил. Я сейчас, быстро. Мне нужно... в дамскую комнату.

Мимолётным движением руки она оправила платье, виновато улыбнулась и, развернувшись, начала осторожно пробираться к выходу.

Глядя ей вслед, Гарри любовался её тёмными волосами, аккуратно скрученными в замысловатый, прихваченный гребнем валик. Её открытой шеей, худенькими загорелыми плечами, лишь слегка прикрытыми черной тканью, прямой спиной, гибкой талией и той частью тела, название которой язык не смел произносить вслух.

Гермиона шла по проходу, и на неё оглядывались. Мужчины заглядывались.

А Гарри поймал себя на мысли, что ему нравится такая их реакция, и что он вовсе не против того, чтобы джентльмены провожали заинтересованным взглядом его де... даму.

Стоило прийти сюда хотя бы ради этого.

Но, когда официант принёс заказ и в нос ударил горячий, безумно аппетитный запах свежеиспечённой пиццы, Гарри готов был спорить на что угодно: в ресторан приходят прежде всего за тем, чтобы вкусно поесть, а всё прочее — лишь так, бесплатное приложение к оному, и не более.

Принюхиваясь к поданному блюду — сказочно благоухающему посреди столика, — Гарри невольно вспоминал редкие вылазки в Хогсмид и не понимал, почему, наведываясь в «Три метлы», они не угощались ничем, кроме напитков. Чай, кофе, сливочное пиво, медовуха, огневиски как-то разок...

Сегодняшнему ужину тоже не грозило пройти всухую. Им рекомендовали взять к пицце белый рислинг и, пока вино разливали по бокалам, Гарри облизывался и глотал слюнки.

— Господи, какая же я голодная, — пробормотала Гермиона, едва официант отошёл от столика.

— Не ты одна! — важно заметил Гарри.

Он шарил глазами по столу, разыскивая вилку, а когда понял, что его усилия оказались тщетными, в недоумении воззрился на свою спутницу.

— А как это едят? — спросил он.

— Да просто так, руками, — ответила Гермиона и, взявшись за ближайший кусочек, осторожно переложила его на свою тарелку.

— Как скажешь, — с готовностью согласился Гарри, немедленно следуя поданному примеру.

По словам официанта, это была великолепная классическая пицца, заботливо сотворённая из хороших ингредиентов: тонко измельченной муки, качественных томатов, вкусных сыров, свежего базилика, отличного оливкового масла. Гарри верил этому: кусочки пиццы буквально таяли во рту.

Сыры, расплавившиеся ещё в печи, лениво тянулись, образуя многочисленные тоненькие нити. Белый рислинг — приятный, с лёгкой кислинкой — подчёркивал вкус всех четырёх сыров.

Когда первый голод был утолён, от выпитого вина по телу разлилось тепло, а вместе с этим накатило чертовски распрекрасное состояние сытости и лёгкого опьянения, Гарри решился наконец сказать подруге то, что занимало его мысли последние три четверти часа.

— Здесь смотрят на тебя, Гермиона. Я заметил.

— Гарри, ты серьёзно?

Она нервно оглянулась, а её голос показался Гарри не на шутку озабоченным. Ах ты ж! Он забыл, что их с Гермионой фотографии девять месяцев крутили по всем телеканалам, рекламируя как отпетых преступников.

— Да не волнуйся ты, — сказал Гарри как мог спокойно. — Нас давным-давно объявили добропорядочными гражданами.

— А если кто не слышал?

— Следуем мудрому совету Кингсли: послушно шлёпаем в участок и оттуда сообщаем в министерство. Главное при задержании — не оказывать сопротивления.

— Всё это замечательно, Гарри, но, признаться, именно сегодня мне меньше всего хотелось бы оказаться в полицейском участке.

Она говорила очень тихо, почти шёпотом, и, судя по тону, не находила ничего замечательного ни в совете Кингсли, ни в их с Гарри положении. А он, чувствуя, каких усилий стоит ей сидеть ровно, без частых нервозных оглядок по сторонам, начал успокаивать:

— Да нет, Гермиона, ты не поняла меня. Я хотел сказать... — он замялся, пытаясь придумать что-нибудь оригинальное, но не смог и сказал правду: — Мужчины смотрят на тебя, потому что ты — красивая.

— Откуда ты знаешь, что у них на уме?

— Знаю, — ответил Гарри, всеми силами стараясь выглядеть солидно. — Я ведь тоже в некотором роде мужчина.

Гермиона вперилась в него таким взглядом, что сомнений не осталось: он только что выдал самую дикую глупость из всех возможных.

Сразу растерявшись, он трусливо заёрзал на стуле и, чтобы как-то поправить положение, отпустил ещё одну реплику:

— Сегодня я видел тебя во сне, Гермиона.

— Как мужчина?

— Угу.

Тьфу ты, чёрт! Ну это-то, это-то зачем было мямлить? «Угу» твоего дурацкого кому здесь не хватало?!

Позже, стремясь как-то оправдаться перед собой, он списывал всё на вредоносное действие алкоголя. У него-де не было никакой, даже маломальской привычки к спиртному (хотя это — как сказать...), и потому-де от пары бокалов рислинга развезло, как однажды Полную Даму с бочки пятисотлетнего вина.

Впрочем, если считать, что цель оправдывает средства, то Поттер мог собой гордиться. Гермиона, казалось, напрочь забыла о недавних тревогах и смотрела на него весьма заинтересованно.

— Гермиона, ты только не подумай... — залепетал Гарри, пытаясь обелиться, — ничего такого...

— Да я ничего такого и не думаю, Гарри! — судя по тону, на уме у неё было ровно противоположное.

— Нет, Гермиона, ты опять не поняла. Там, во сне, не было ничего такого...

— Что ты говоришь, Гарри? Опять! Опять не было ничего такого?

В первое мгновенье её голос показался Гарри по-настоящему встревоженным, но уже в следующую секунду он начал тихо сползать под стол. От смущения и замешательства. Однако его быстро остановили.

— Кошмар, не правда ли? — сказала Гермиона, склоняясь к нему и хватая за руку.

— Да... это и... в самом деле... ужасно, — промямлил он, через слово растягивая паузы.

Выпрямившись и подняв глаза, Гарри обнаружил перед собой наполненный вином бокал.

— Выпей, — сказала Гермиона. — Нам предстоит серьёзный разговор.

— А-а-а... что такое? — поинтересовался он, высоко приподняв брови и округлив глаза, поскольку ни её голосок (преувеличенно нежный и безмятежный), ни её улыбка (хитроватая и даже несколько шалопутная) не располагали к какой бы то ни было серьёзности.

Но вопрос Гермионы озадачил своей откровенностью.

— Чем мы там, в твоём сне, занимались?

— Ну... ты чуть не утонула. Я тебя спасал.

— Что весьма и весьма прозаично.

— Между прочим, там всё было весьма драматично! — вымолвил Гарри в некотором смятении, лихорадочно соображая, шутки ради этот разговор или нет.

И тут же перестал ломать над этим голову. Было понятно, что сегодня от Гермионы можно ожидать всего, в том числе и самого фееричного, и потому Гарри, не задумываясь, начал выдавать то, что первым приходило в голову.

— Неужели не спас? — спросила Гермиона озабоченно.

— Не-а, — отвесил он, поднеся бокал ко рту и отпив глоток вина.

— Гарри, как ты мог?!

— Извини, так получилось.

Поскольку все его силы уходили на то, чтобы сохранять невозмутимость, то фраза прозвучала на редкость монотонно и равнодушно.

— Ну... ты хотя бы проливал слёзы над моим хладным трупом?

Толику сокрытой в её словах надежды Гарри почувствовал даже сквозь иронию, но вслух произнес суровую правду:

— Нет.

И отпил ещё глоток.

— Так ты... ты... как ни в чем не бывало преспокойно дрых дальше?!

От возмущения за его неджентльменское поведение Гермиона начала заикаться, и Гарри, уловив в её голосе не только показную, но и чуточку горестную обиду, поспешил реабилитироваться:

— Нет-нет, просто я проснулся. Нечаянно.

— И что же тебя разбудило?

— Рон. Он это... громко всхрапнул.

— Вот вечно он храпит невпопад! — Гермиона сердито припечатала наполовину опустошённый бокал к столу.

— Но он же не специально, — подмигнув, Гарри залпом осушил свой. — Простим его, ладно?

Подумав ненароком о Роне, он произнёс последнюю реплику примирительным тоном, скорбно склонив голову. Получилось весьма показательно.

На Гермиону это подействовало странным образом. Она задумалась и, отпивая вино небольшими глоточками, шипела себе под нос что-то еле слышное и маловразумительное, состоящее из коротких, почти бессвязных слов, непонятно кому адресованных. Гарри, глядя на неё, силился сообразить, что к чему. То ли его импровизированное благодушие вызвало у Гермионы некоторый переизбыток эмоций, то ли всему виной коварный рислинг. Он больше склонялся ко второму, потому как его собственная голова шла кругом.

Скоро осознав, что сосредоточиться на чём-либо не в его власти, Гарри откинулся на спинку стула и бездумно оглядывал зал, под завязку заполненный посетителями.

Шальной вечер в «Сохо» только начинался.

Официанты в форменных фартуках без устали сновали туда-сюда: и с наполненными подносами, и с пустыми.

Жестом подозвав к себе одного, Гермиона заказала какой-то салат, «эспрессо» и «тирамису», попросив подать десерт позже, часа через полтора.

— И что с чем едят? — спросил Гарри, когда официант убрался из поля зрения. Непривычные для слуха слова ввели его в состояние легкой озадаченности.

— Одно с другим, Гарри, — ответила Гермиона. — Это всего лишь десерт и кофе.

Улыбалась, однако, так, словно что-то задумала.

Фортепьяно, до последней минуты наполнявшее зал своим ненавязчивым звучанием, внезапно смолкло. Раздались нескладные аплодисменты. Отметив перемену, Гарри бросил взгляд на сцену: пианист, оставив инструмент и поднявшись со стула, раскланивался перед публикой.

«Неужели всё?» — мысль мелькнула в голове, прежде чем взору предстало целое сооружение из нескольких барабанов и медных тарелок.

Следующая мысль была о скорых, как пьяное захмеление с непривычки, и неотвратимых, как смерть, танцах.

— А уйти никак нельзя? — несмело поинтересовался Гарри, чувствуя в себе растущее напряжение.

— Конечно, нет, — Гермиона ответила спокойно, но с явно читаемым подтекстом «и думать забудь!». — Потому как десерт уже заказан.

— Железная логика!..

Даже со всеми возможными допущениями Гарри не рискнул бы назвать комплиментом то, что только что сорвалось с его языка, но Гермиона, судя по реакции, восприняла это именно так.

Неторопливо, с достоинством кивнув, она опустила на стол недопитый бокал и устремила на Гарри испытующий взгляд. Он трусливо заёрзал на стуле.

— Десерт — это ерунда, — сказала Гермиона со странной смесью спокойствия и лёгкой надменности.

— Да я, вообще-то, догадываюсь...

Она одарила его чуточку снисходительной, но, безусловно, королевской улыбкой и проговорила слегка нараспев:

— Мне хотелось бы сказать тебе нечто особенное, Гарри...

— Я весь внимание... дорогая, — последнее слово он добавил мгновенье спустя, припомнив оправдательные беседы мистера Уизли с женой, и не пожалел: тотчас всё представилось лёгкой, ни к чему не обязывающей игрой.

— Ты снился мне, Гарри!.. Сегодня ночью.

— Да?.. — довольно тупо переспросил он и, уже не отдавая себе отчёта о сути проговариваемых вслух фраз, ляпнул: — И чем мы там ночью занимались?

— Мы танцевали, Гарри.

Гермиона промолвила это неожиданно просто, словно речь шла о мытье посуды. Однако Гарри оценивал своё состояние как близкое к панике.

— Но ведь в этом нет... ничего такого?.. — робко начал он.

Тьфу ты! Опять пикантные намеки…

— Конечно, нет! — немного помедлив, она подовинула свой стул поближе и, склонившись к уху, заговорила доверительным шёпотом: — Знаешь, Гарри, я тут много думала... на досуге. Мне кажется, следует честно признать: нам с тобой с этим самым «таким» — неважно: всем там, или ничем — катастрофически не везёт. Просто фатально как-то. Ни наяву, ни во сне.

Он улыбнулся помимо своей воли, но, быстро опомнившись, опустил глаза и с некоторым трепетом наблюдал, как его рука, очевидно вознамерившись восстановить хоть какую-то справедливость, поднялась с колена и потянулась к руке Гермионы. И он был не в силах ей помешать, потому что в этот момент мозги, призванные контролировать процесс, предательски отключились.

Однако его непроизвольное телодвижение было замечено и встречено одобрительным взглядом. Пальцы их рук медленно переплелись.

— Несмотря на это, прямо скажем, роковое невезение, — продолжала Гермиона, слегка кивнув, — всё было очень мило.

— Угу, — выдавил Гарри, глупо радуясь тому, что дар речи, какой-никакой, ещё оставался при нём.

Засветившийся в его глазах интерес, судя по выражению лица Гермионы, тоже был подмечен.

— Правда, не уверена, что там, во сне, была я сама, а не какая-то другая Грейнджер. Я, видишь ли, наблюдала за ними как бы со стороны.

— За кем?

— За Грейнджер и Поттером! — сердито уточнила Гермиона, до боли сжав его ладонь.

Безмолвно воззвав к Мерлину, чтобы тот как-нибудь на досуге прищемил ему язык за тупые реплики, Гарри тем не менее продолжал в том же духе:

— Значит, можно сказать наверняка, что меня там тоже не было.

— Почему ты так решил?

— Скажи честно, Гермиона, — Гарри, не таясь, взглянул ей прямо в лицо, — тот Поттер наступал тебе на ноги?

— Мне? — она как будто удивилась. — Мне точно не наступал.

— А той, другой Грейнджер? — спросил Гарри, быстро осознав свою оплошность.

— Право, не замечала. По-моему, она была безумно счастлива. Улыбалась, смеялась, словом, веселилась от души.

Её голос вдруг сделался мечтательным и каким-то одухотворённым, так что Гарри не рискнул проговорить вслух заранее заготовленную фразу о себе, никчёмном.

Воображать можно всё что угодно, но! Если начистоту: будь там, в паре с той Грейнджер, этот самый Поттер... такой, как есть, собственной невежественной персоной, — вся та затея с танцами не стоила бы выеденного яйца.

Вместо этого он спросил:

— А где они танцевали? На балу?

— О нет, Гарри! — с жаром воскликнула Гермиона. — В лесу, в палатке. Я, то есть та Грейнджер, выглядела непомерно удручённой... Словом, ей было не по себе, и тогда ты, то есть тот Поттер, чтобы её развеселить, подошёл к ней, протянул руку... Она сняла с себя медальон. А потом они стали танцевать. Ей не хотелось поначалу, она не то чтобы сопротивлялась, но так... вяло, в общем...

— А потом?

— А потом всё было хорошо.

Гермиона вещала таким спокойным безоблачным тоном, что усомниться в её словах было трудно. Но возможно.

— Без музыки? — осторожно спросил Гарри.

— Там радио играло. «O’ Children», кажется... Да, оно самое. Помнишь эту песню?

Был маленький поезд, мы садились в него,

И он отправлялся в сказочное Королевство…

Гермиона выводила смутно знакомую мелодию, а у Гарри в голове рисовалась картина: двое оторванных от мира подростков, одни, в холодной палатке, без еды и каких-либо надежд на будущее. И опостылевший крестраж — точно дементор (или хуже), безжалостно вытягивающий всё, что ещё оставалось в них доброго и светлого. После расстройства всех планов, крушения всех надежд, после того, как друг их покинул.

Почему-то верилось, что всё, о чём говорила Гермиона, могло иметь место. Да, оставшись вдвоём, они почти не разговаривали, но о чём было-то? О пустяках? Врать друг другу, что всё хорошо? Ещё до ухода Рона все «тары-бары» ходили по кругу и вызывали лишь раздражение. Сколько можно обсуждать одно и то же? Никакой информации извне. Они с Гермионой потеряли счёт дням и неделям, они едва не пропустили Рождество.

Если бы у них было радио!.. Да лучше танцевать, чем сидеть по углам. Но радио появилось только с возвращением Рона.

А песня о наивных детях, глупо радовавшихся тому, что скоро попадут в сказку, тоже припоминалась. Она навевала на Гарри неоднозначные мысли, далеко не самые светлые и, скорее, грустные, если не сказать — горькие. Даже сейчас, когда, казалось бы, всё закончилось.

Невольно поразившись тому, насколько больно царапает душу всё пережитое, он решил, что не стоит омрачать вечер, тем более что со сцены раздались первые музыкальные аккорды.

Он покосился туда, где, по идее, должны были появиться танцующие пары, и вскоре заметил одну. Какой-то джентльмен, немолодой уже, осторожно вёл к подмосткам свою даму. Добравшись вместе с ней до сцены, поклонился, положил одну руку на её талию, другую крепко сжал, и пара закружилась в медленном вальсе.

Гарри перевёл взгляд на Гермиону. Она сидела ровно, но как-то напряжённо, вытянувшись в струнку, отчаянно сохраняя лишь видимость спокойствия. Ожидание, застывшее в её глазах, не оставляло место сомнениям.

Она смотрела на него тем пронзительным, говорящим взглядом, который он не раз замечал у неё и, более того, безошибочно прочитывал, но почему-то только в смертельно опасные или судьбоносные минуты.

Его пальцы по-прежнему сжимали маленькую тёплую ладонь. Гарри счёл это добрым знаком. Не нужно протягивать руку, и уж тем более не нужно снимать с Гермионы медальон. Уже легче. Не нужно ничего говорить: на свои голосовые связки Гарри почти не надеялся — горло безнадёжно пересохло.

Разволновался, чёрт!

Надо просто встать и осторожно провести её к сцене. А там... как повезёт.

Они с Гермионой присоединились к танцующим.

Получалось не так уж плохо, как ожидалось вначале. Хотя, если честно, Гарри ничего, кроме провала, не ждал. Он танцевал второй раз в жизни, а первый был очень, очень давно.

Но сейчас всё виделось проще, чем три года назад на Святочном балу. Интимный полумрак зала помогал расслабиться; люди, сидящие за ближайшими столиками, иногда посматривали на кружащиеся в медленном вальсе пары, но лишь посматривали, и без того придирчивого внимания, что доставалось от зрителей тогдашним Чемпионам.

Теперь, не ощущая на себе устремлённые взоры десятков глаз, Гарри чувствовал себя намного увереннее. И кроме того, не приходилось прилагать каких-либо усилий, чтобы держать Гермиону за талию. Рука сама нашла положенное место и была от этого в восторге.

Да и ноги вели себя вполне сносно: не выступали далеко вперёд и не топтались на месте, не наступали на то, что следует обходить, и Гарри — хоть ещё раз заавадьте! — не понимал, каким образом у него это получалось.

Вскоре они с Гермионой вовсе забыли об окружающих — смотрели только друг на друга. Её глаза лучились улыбкой, и Гарри улыбался вместе с ними, едва ли замечая, как всё больше и больше погружается в их тёплую заволакивающую глубину.

Флейта вывела последнюю серебряную ноту, и танец закончился. Гарри не смог сдержать облегчённого вздоха.

— Я думал, будет хуже, — признался он, чувствуя на себе взгляд Гермионы — благодарный и чуточку снисходительный.

— Это не самое страшное, Гарри, — ответила она. — Говоря по правде, я и на такое не рассчитывала.

— Выходит, Поттер не так уж безнадёжен?

— Что ты говоришь, Гарри? — её брови слегка приподнялись. — Я в тебе нисколько не сомневалась!

— Ну, тебя не разбёрешь! — выдохнул он. — То говоришь, что ни на что не рассчитывала, то вдруг — не сомневалась...

— Боялась, что ты так и не решишься, но верила, что танцуешь ты вполне прилично, — объяснилась Гермиона.

— И откуда же такая уверенность? — не без ехидства поинтересовался Гарри.

— У тебя на редкость хорошее чувство ритма, — её голос звучал вполне серьёзно. — Слышала однажды, как ты играл на флейте.

Гарри посмотрел на неё осуждающе. Грубая, неприкрытая лесть — вот как это называется.

— Но Пушок-то заснул под твою флейту, — напомнила Гермиона.

— Да он бы в любом случае заснул!

Ему решительно возразили.

— Ничего подобного! Этот пёс любил музыку, а не свист в ушах. Игра на инструменте должна была напоминать мелодию, хотя бы и отдалённо.

— Ну, если отдалённо... — согласился Гарри, не видя смысла спорить.

Оглядевшись, он обнаружил, что они с Гермионой так и стоят у подмостков сцены. А пианист уже объявлял следующий танец.

— Будем танцевать, Гарри!

Он подавил смешок: кажется, его партнерша решила заранее и на корню пресечь любые мысли о дезертирстве.

— Ну, если ты не боишься за свои ноги...

— Ой, Гарри-Гарри! — она как-то странно на него посмотрела и тихо, со вздохом, проговорила: — Не беспокоится о своих ногах потерявший...

То ли голос Гермионы упал до еле различимого шёпота, то ли быстрая ритмичная мелодия, стремительной волной влетевшая в душу, заглушила собой сказанное, но окончания фразы Гарри не расслышал. А потом не вспоминал об этом.

Все его усилия были направлены на то, чтобы переступать ногами в такт музыке и повторять за Гермионой основные движения. Ближе к концу у него начало получаться, и, когда музыка стихла, он, немного вспотевший, но довольный, искренне захлопал в ладоши вместе со всеми танцующими.

А потом был ещё один танец. И ещё, и ещё. Быстрый, медленный, плавный, ритмичный, грустный, задорный... Под строгий аккомпанемент фортепиано, под лёгкое звучание скрипки и солидное — контрабаса. Под звон медных тарелок и сдержанный бой барабанов, под высокое серебряное соло флейты.

Одна мелодия сменяла другую, и Гарри не помнил, когда он чувствовал себя настолько свободно и весело. И только когда пианист объявил получасовую паузу, вспомнил про десерт.

Работающие в «Сохо» официанты знали своё дело. Едва смолкла музыка и танцевавшие вернулись к своим местам, на столике появилось кофе и тарелочки с пирожными.

— Потрясающе! — проговорил Гарри, вытирая пот со лба. — Сто лет так не оттягивался.

— Да столько не живут! — смеясь, возразила Гермиона.

— Некоторые, особо бородатые, живут — это раз. А два: если заходить сюда... скажем, пару раз в год — ну, скромно так... — то вполне хватит и пятидесяти лет.

— До чего хватит? — не поняла Гермиона.

— До ста фантастически фееричных вечеров с живой музыкой и танцами!

Придвинув к себе блюдце с итальянским десертом, Гарри взял со стола маленькую ложечку и, принюхиваясь, потянул носом. Пахло восхитительно.

Он не сразу осознал, что Гермиона оставила его реплику без ответа. Первый кусочек успел растаять во рту, когда она заговорила:

— Думаешь, Рону и Джинни здесь понравится?

— Рону? — тупо переспросил Гарри, глядя на застывшую над тарелкой ложечку.

Он едва не выплюнул «А на фиг нам Рон?», но, к счастью, вовремя прикусил язык. Однако сказать ничего не смог. Где-то внутри него ещё секунду назад пиликали скрипки и было тесно от переполнявших душу эмоций, и вдруг там образовалась пустота — леденящая и пугающая. А молчание Гермионы отнюдь не прибавляло оптимизма.

— Давай не будем сейчас о Роне, — попросил Гарри, чувствуя, как жалко звучит его голос.

— Значит, против Джинни ты не возражаешь?

Её хладнокровный тон — на грани надменности — поразил, и поразил неприятно. Чего она добивается? Чтобы он, Гарри, вот прям щас начал обсуждать с ней планы совместных культпоходов на сто лет вперёд? Оригинально. Будто заняться больше нечем.

— Возражаю. Прямо и категорично, — он и сказал об этом так, как думал: честно и открыто глядя Гермионе в глаза.

Она почему-то усмехнулась, и очень нехорошо, двусмысленно, будто что-то скрывала. Который раз в жизни Гарри пожалел о том, что не владеет легилименцией.

Его разбирала не то чтобы злость, но какая-то жуткая досада. Потому что Гермиона напомнила и, хуже того, кажется, намеревалась заставить его говорить о том, о чём ему и думать-то не хотелось. Тем более сегодня. Потому что завтра так и этак начнётся...

Но если по поводу Рона у Гарри не было особых иллюзий — крестраж, разрубленный у лесного озера, яснее ясного показал, чем дышит его друг, — то ревность Джинни представлялась обычным девчачьим капризом, поводом лишний раз показать характер, обратить на себя внимание — что там ещё у девчонок на уме? Ну, подуется немного... Так она и без того второй день дуется.

Несмотря на все опасения, Гарри был далёк от того, чтобы потакать ее прихотям (Рона он худо-бедно понимал — как парень парня). Они с Гермионой съели семь фунтов соли, по фунту каждый год, и Джинни следует понять это как можно скорее. Иначе ей же будет хуже.

И это хорошо, что в «Сохо» он оказался вместе с Гермионой. Они столько пережили вместе, что имеют на это право. Потому что для него, Гарри, отказаться от общения с лучшей подругой — всё равно что отрубить себе правую руку. Если не голову.

Молчание затянулось. Чувствуя, что сейчас его прорвёт на откровенность, Гарри собирался с мыслями. Заметив, что в бутылке ещё остался рислинг, он демонстративно, под пристальным взглядом Гермионы, вылил всё её содержимое в свой бокал и залпом его опустошил. Потом также демонстративно взял со стола вилку, с силой (к чёрту этикет!) воткнул её в салат и, подцепив оттуда чёрную (как платье Гермионы и мысли, переполнявшие его разум) ягоду, отправил её в рот.

А затем, ощущая, что готов взорваться, начал говорить, и начал, как ему представлялось, с главного:

— Джинни — это кто такая? Мы с ней вторые сутки как поссорились. И ничего: жив, здоров, и не сказать, что сильно страдаю. Или со стороны кому-то виднее?

Гарри и сам был немало ошеломлён глумливым тоном своего голоса. Ему хотелось бы выражаться поделикатнее, но уже не получалось. Случилось то, что должно было случиться: его, что называется, понесло.

— Нет, Гермиона, я понимаю: Рон твой бой-френд, и всякое такое... Но, слушай, сделай одолжение — не напоминай о нём до конца вечера. Не надо мне сегодня про неандертальцев! Пусть завтра наш друг приглашает тебя, куда захочет, — слова не скажу...

— ...обойдусь одними кулаками! — ловко вставила Гермиона, причём её голос звучал столь же необъективно, как и его собственный. Разве что издёвки было чуточку поменьше, но сарказма она додала с лихвой.

— Не переживай, не буду я с ним драться, — ответил задетый за живое Гарри, сбавив, однако, тон. — Так что пусть ухаживает — у него, я видел, недурно получается. Продолжает дарить тебе эти... — как их? — духи и прочие...

Придумать дальше он не успел — Гермиона подала голос:

— Рон не дарит мне духи.

Гарри аж покоробило от такой наглой лжи.

— Дарил, — сурово сказал он. — Я помню.

— Когда?

— Подсказываю: Рождество на пятом курсе, — он ехидно ухмыльнулся.

— Ты бы ещё первый курс припомнил! — она сопроводила свой возглас колким смешком.

Но рыться в недрах своей памяти Гарри не собирался, не для того он здесь распинался.

— Кстати, вопрос, — он ввинтился в свою собеседницу пристрастным допрашивающим взглядом детектива. — Что за необыкновенные духи он подарил тебе тогда? Не эти, как их... от Кензо, для трогательных девушек?

— О нет! — Гермиона рассмеялась легко и непринуждённо, вмиг развеяв зародившиеся в душе Гарри сомнения. — Как назывались те духи, я не помню, но твой крестный, нюхнув их разок, сказал, что девушек, опрысканных этим зельем, хочется не потрогать, а примять.

Ему бы следовало успокоиться — Гарри сам чувствовал, что пора. Но, как назло, со словом «примять» возникли ассоциации совершенно определённые, и далеко не невинные. Представил вдруг Рона и Гермиону вместе, пусть бы и в той самой спальне, на втором этаже...

— И ты благоразумно приберегла их до особого часа, — высказал он ей в лицо прямо как есть — то, что думал, подчёркнуто выделив интонацией значимое слово.

Всё сказанное попало строго в десяточку! Гермиона пару минут сидела как пришибленная. И возразить ей, само собой, было нечего. Иначе фиг бы она заговорила на отвлечённую тему!

— А тебя-то это почему волнует? — спросила Гермиона, внимательно всматриваясь в Гарри.

«Вот тебе, Поттер, типичная женская логика, — злорадно подумал тот, которому — чёрт возьми! — всё это и в самом деле не давало покоя. — Мотай на ус и терпи!»

Однако долго терпеть её сверлящий взгляд и подозрительно самодовольное выражение лица не представлялось возможным. Так, о чём там она справлялась? Почему его это волнует? Да потому что!

— Да я... просто... — всего после пары слов недавняя решимость как сквозь пол провалилась, и Гарри, заподозрив, что собственный голос тоже скоро предаст, поспешил закончить: — ...беспокоюсь за тебя.

— По-братски?

— По-дружески!

Нет, этого тона — якобы вежливого, но столь щедро приправленного перцем, что заданный вопрос показался чистым издевательством, — он, Гарри, ей не простит.

Он волком взглянул на Гермиону. Та смотрела на него и улыбалась. Да, — чёрт возьми! — своей милой самодовольной улыбочкой. Такой доброй, великодушной, понимающей...

Я-де, Гарри, разделяю твоё беспокойство, но все мы выросли. Разве ты не заметил?

Да заметил, не слепой! Ещё бы ей это как-нибудь втолковать!

— Извини, Гермиона, — начал Гарри суровым тоном. — Но, по-моему, это нормально, когда человек заботится о своей лучшей подруге. Мне кажется, — он решился быть предельно откровенным, — вам с Роном надо проверить свои чувства, прежде чем... Ну, ты понимаешь...

— Ой, Гарри! — неожиданно она всплеснула руками. — Ты и представить себе не можешь, как я тебя понимаю! И я тебе больше скажу, — Гермиона склонилась над столом, чтобы быть к нему поближе, — мне кажется, что вам с Джинни тоже не мешает проверить свои чувства, прежде чем... Ну, Гарри, мы же всегда понимали друг друга. Договорились? — уточнила она, пристукнув по столу рукой.

После чего выпрямилась и улыбнулась — безмятежно, как ни в чём не бывало.

— Договорились, — легко, с необъяснимой до конца радостью согласился Гарри, быстро накрыв её кулачок своей ладонью.

— Вот и славно! — заметно повеселев, воскликнула Гермиона.

Впрочем, она и до того не выглядела чрезмерно огорченной. Он, Гарри, больше страдал. Особенно, когда она начала про эти «мятые» духи.

«Необыкнове-е-енные», — повторил он про себя, нарочно коверкая слово.

— Кстати, а где они, духи эти? — спросил Гарри вслух. — Которые Рон подарил на Рождество.

— Понятия не имею, — не задумываясь ответила Гермиона. — У меня такое чувство, что я ещё два года назад забыла их на площади Гриммо. Только не помню, случайно или нарочно.

После этих слов Гарри почувствовал себя вполне в своей тарелке. Страсти, всего десяток минут назад бурлившие в нём подобно зелью в кипящем котле, улеглись столь же внезапно, как и возникли. Спустя ещё пару минут всё происшедшее представлялось уже не просто пустячным, а донельзя смехотворным.

Господи, ерунда какая-то... И чего он вдруг так разошёлся? Не иначе как перебрал с непривычки. Гарри злобно покосился на пустую бутылку из-под рислинга.

— Гермиона, ты прости, я тут, наверное, выпил... немного, — начал он извиняющимся тоном. — Ну и... это самое... наехал на тебя. Но ты ведь не подумала ничего такого?

— Что ты, Гарри! — Гермиона отвечала тем самым всепрощающим тоном, которого он от неё ждал. — Я всего лишь подумала, что сплю, и что меня в кои-то веки ревнуют.

— Кто? — переспросил Гарри, но, сообразив, кто имеется в виду, задал второй вопрос, такой же односложный: — Я?

Не сводя с него внимательных глаз, Гермиона повела головой.

— Гарри, давай будем считать, что нам всё это приснилось. Хорошо?

Он молча кивнул и, чтобы не отвечать, придвинул к себе салатник. На кофе взглянул мельком и с грустью: аппетитная светло-коричневая пенка, ещё недавно заполнявшая чашку почти до краёв, практически исчезла.

Про себя он подумал такое, что хватило бы для отдельного разговора. Или даже для ещё одного издания справочника с «полезными» советами — «Как зачаровывать волшебниц? Способ тринадцатый, сомнительный».

Нет, надо же придумать такое! Он, Гарри Поттер, ревнует... Здорово! Вот правильно говорит Ро... Тьфу ты, опять этот Рон! Вечно он не вовремя подворачивается на язык!

Да Поттер хоть раз в жизни кого-нибудь ревновал? Ну, так, всерьёз. Чтоб и в глазах отливало красным, и кулаки чесались. Вот Рон — было дело — ревновал. Кстати, вовремя он, Гарри, об этом вспомнил!

У Поттера и увлечений-то было — кот наплакал. И что он там чувствовал три года назад к Седрику? Да он забыл уже, давно и прочно. Тем же летом, видя во сне его помертвевшие глаза, Гарри сознавал, что с великой радостью отдал бы Седрику его Чжоу, лишь бы тот воскрес.

Кто еще? Дин и Джинни. Угу, так и запишем: Поттер, увидев их целующимися, тут же пошёл, разбежался, дал Дину в лоб... Да он его даже из команды не выгнал. А хотел, целых три минуты хотел, но — хвала Мерлину! — быстро сообразил, что для команды куда нужнее хороший игрок, а не разборки двух безмозглых ревнивых самцов.

Хорошее, кстати, слово. Ревность — она всегда безмозглая. Потому что в здравом уме нормальный парень (да хоть и девчонка!) исходить на непотребное не будет. Рона крестраж науськивал, так что он — жертва чрезвычайных обстоятельств.

Или он, Гарри, всерьёз думал, что между Джинни и Крамом может что-то быть? Да он просто отпугнуть хотел этого... ловца-удальца, чтоб не совал свой длинный нос в чужой огород.

На этом измышление «тринадцатого сомнительного способа» пришлось отложить, потому как слух уловил звуки фортепьяно, ещё одинокие, но вполне уверенные. И почти одновременно с первыми музыкальными аккордами раздался чей-то мужской голос:

— Могу я пригласить на танец вашу даму, сэр?

Отвлекшись от поедания салата (что делалось скорее для виду), Гарри уставился на незнакомца с поднятой вверх вилкой. И внезапно ощутил жгучее желание ткнуть ею этого типа в бок. Шустрый какой! А своих дам приводить слабо?

— Дама танцует со мной, сэр, — сказал Гарри, мужественно сохраняя хладнокровие.

Со словами «Простите за беспокойство, сэр!» наглец счастливо для себя откланялся.

— Потанцуем, Гермиона! — резко предложил Гарри и, не дожидаясь от неё чёткого ответа, уловив лишь легкий кивок, взял её за руку и гордо повёл к группе танцующих.

Что-то изменилось — он чувствовал это едва ли не кожей. Не то в музыке (стало больше задушевных мелодий), не то в нём самом. Возможно, его недавние размышления о мужском эгоизме дали о себе знать, или же эти странные разговоры, только теперь он куда как крепче прижимал Гермиону к себе. И, не тушуясь, шептал ей на ушко всяческие глупости, сам не отдавая себе в них отчета…

И постепенно, как-то незаметно для себя, Гарри ощутил ещё одно музыкальное созвучие — явно тот самый летний аккорд от Кензо. Ярким солнечным зайчиком он скакал по клавишам фортепьяно, звенел колокольчиком, когда ударник касался своей палочкой медных тарелок, и бил по барабанам солёной морской волной.

Весело смеясь и шаловливо подмигивая, качался на скрипичном смычке и, затаив дыхание, съезжал по струнам контрабаса. И ликующе вплетался в высокий голос флейты, придавая её соло лёгкую нотку беззаботности.

Почему он, Гарри, с таким неверием внимал словам продавщицы, болтавшей про некую «душистую оперу»? Не мог вообразить, что запах можно слышать? Зря.

Сейчас он чувствовал, что только так и бывает.

«Нежный солнечный луч упал на влажный от утренней росы листок... и возник этот аромат». И зазвучал тремя гармоничными нотами.

Судя по времени, сейчас благоухала та самая цветочная долгоиграющая «нота сердца». Но только непроходимый тролль, никогда не сидевший на горячем песке рядом с загорелой девчонкой, не вдыхавший запах её вызолоченной солнцем кожи, мог представлять себе цветочную клумбу или прочую мимозу.

Запах солнца и утренней росы, моря и счастья. Смелое и, быть может, несколько легкомысленное смешение обжигающего с мокрым, кристально чистого с солёным, теплоты и сверкающей свежести, бесконечной нежности и одуряющей страсти.

Он давно перестал следить за своими ногами (они и сами неплохо справлялись) и целиком сосредоточился на аромате, струящемся от Гермионы. Это неповторимое благоухание обволакивало Гарри, с головой погружало в прозрачную, пронизанную солнцем глубину, постепенно вытесняя привычный воздух из его лёгких и наполняя их собой. И он радостно тонул в этом блаженстве, раскрываясь навстречу солнцу и морю и растворяясь в них без остатка.

Стало казаться, что он узнаёт этот тёплый летний аккорд, как узнал бы запах дерева от рукоятки потерянной «Молнии». Как будто когда-то Гарри уже вдыхал этот фантастический микс, только выветрилось всё за долгую зиму. Остались крохи, но именно они, своевольно вплеснувшись в новый свежий поток, сделали запах Кензо близким сердцу и почти что родным.

В какой-то момент Гарри перестал ощущать себя среди толпы танцующих. Ему не было никакого дела до прочих людей, в целом мире существовал лишь один человек — Гермиона, и только она одна имела значение.

Спокойное сияние её глаз привносило в душу умиротворение, а лёгкая чертовщинка, таящаяся в их глубине, будоражила воображение. Поминутно находя в её расширенных зрачках своё отражение, Гарри воскрешал в памяти вчерашнее — счастливые часы, проведённые у моря.

Солёный ветер, сговорившись с морем и напористыми волнами, растрепал её «воронье гнездо», и Гермиона, решив поправить прическу, вынула заколки. И тотчас волосы, освободившись от оков, водопадом упали на спину своей хозяйки и густо рассыпались по её плечам.

Вокруг них шумело море, кричали чайки и бились о камни волны. А между ними не было никого: ни Джинни, ни Рона, ни навязчивого жестокосердного мира.

Сказка закончилась той же ночью. В «Норе» их с Гермионой ждали, и отнюдь не для того, чтобы погладить по шёрстке.

Вопросы от Рона посыпались как горох, один за другим, и их пристрастный тон не предвещал ничего хорошего с самого начала.

«Где вы были?»

И, наконец: «Во имя штанов Мерлина, что за маскарад у вас сегодня?»

— Какой ещё маскарад? — лениво переспросил Гарри.

Было далеко за полночь. Оттоптанные за день ноги держали плохо, а голова гудела. Страшно хотелось залезть под одеяло и отложить разборки хотя бы до утра.

— Какого обвислого Мерлина вы так... вырядились? — Рон измерял его испепеляющим взглядом.

Вяло покосившись на свои новые брюки — «из небеленого льна», — Гарри пожал плечами.

— Нормальные штаны, — широко зевая, пробормотал он. — Не жарко в них.

— Откуда? — продолжал наседать Рон.

Гарри так и подмывало буркнуть в ответ что-нибудь в духе самого Рона, типа «из-под блюда», или там... «от простуды», но он, сдержав себя, вслух сказал другое:

— Спроси завтра у Гермионы, это она заказывала по интернету.

Услышанное добавило лицу Рона бордовой краски.

— По какому ещё... — он, хмуря брови, несколько секунд вспоминал незнакомое слово, — ...тыр-нету?

— По ин-тер-не-ту, — медленно проговорил Гарри и какого-то чёрта (бес попутал!) добавил: — У магглов есть, у магов — нету.

Последняя фраза ввергла Рона в тихую ярость, глаз механически отметил, как сжались у того кулаки. Но это наблюдение мгновенно вывело самого Гарри из сонливого состояния.

«Ладно, друг, — скрипя зубами, решил он, — если час расплаты нельзя отложить до утра, то пусть будет по-твоему».

— В чем дело, Рон? — спросил Гарри, силясь всё же сохранять хладнокровие.

— А сам не понимаешь? Объяснить?

— Валяй! — с готовностью предложил Гарри.

Открытой издёвки в голосе Рона он старался не замечать.

— Гермиона — она... Она моя девушка — вот что! А ты... ты... — он явно подыскивал слова, которые могли бы достойно обрисовать проступок злостного предателя Поттера. — Ты за ней увиваешься — вот что!

— Ах, вот оно что... — устало протянул Гарри, понимающе качнув головой.

— Хватит! — рявкнул Рон, выходя из себя. — Да ты... ты... Да знаешь, кто ты после этого?!

Язык чесался спросить: «И кто же?» Гарри понадобилось волевое усилие, чтобы подавить в себе желание продолжать препираться. Более того, у него возникло ощущение, что всё это было уже когда-то. Спор подобный или слова похожие... Только не прошлой зимой у плоского камня, а раньше. Или, напротив, позже...

Он вдруг поймал себя на мысли, что эти отвлечённые соображения занимают его голову куда больше скороспелых претензий Рона. Всё, что тот мог выдать, Гарри предвидел. Вот только, как ни странно, ещё утром реакция друга беспокоила его гораздо сильнее.

— Продолжай, — сказал он не то чтобы спокойно, но и без особого сарказма.

— Думаешь, если ты тот самый Поттер, то тебе всё можно? — съехидничал Рон.

— Ты на что намекаешь? — спросил Гарри, чувствуя, что разговор, несмотря на все старания, начинает ходить по кругу.

И тщетно пытался понять, как Рону удаётся нагнать столько яду в простые вроде бы слова.

— Понятно на что, — друг как ни в чем не бывало продолжал наезжать. — Ты ведь провёл с Гермионой целый день, да? Хорошо погуляли?

— Неплохо. Для разнообразия жизни.

Рон глянул на него так, словно Гарри обозвал его ослом и намеревался съездить кнутом по спине.

— А здесь всё уже перепробовал, да?

После столь «искреннего» вопроса, заданного к тому же столь красноречивым тоном, Гарри почувствовал, что «закипает».

Что «всё» и где «здесь»? Какие такие необыкнове-е-енные (коверкая это слово — хоть и мысленно, — он получал какое-то странное мазохистское ублажение) развлечения он пропустил? Кухню с курятником? Возню с гномами? «Полёт ангелов» над обеденным столом?

Допустим, приличная метла имелась — одна на всю «Нору», у Джинни. И только потому, что она хранила её в своей комнате и оказалась единственной, кто в общей суматохе сообразил прихватить кое-что полезное с собой. Это когда Рон засветился в компании «нежелательного лица номер один», и семье Уизли пришлось оставить дом в считанные минуты. Тогда же пронырливые ворюги типа Наземникуса, число коих за прошедший год увеличилось в разы, быстро пригребли к рукам всё, что имело хоть какую-то ценность и плохо лежало.

Да и с самими полётами был напряг. Днём не полетаешь — магглы засекут, а темнело поздно. Над внутренним двориком, что ль, «парить»? Ну, одну неделю худо-бедно развлекало.

Квиддич, понятно, дело другое, можно и над двориком. Но где взять вторую метлу? За год правления Вольдеморта ни одной дееспособной мастерской не осталось. Конечно, специалисты постепенно возвращались в страну. К концу лета — об этом недавно в «Пророке» писали — обещали выпустить первую партию «Чистомётов». Только цена — следует готовиться заранее, — скорее всего, будет такой, что сам не захочешь брать.

Размышляя о мётлах, Гарри прикидывал, как половчее (и без обид) объяснить Рону, что с недавних пор «Нора» стала несколько тесновата для него. Когда-то он с удовольствием проводил здесь каникулы, но времена изменились. Вырос он, вырос, свободы ему хочется, нормальной человеческой жизни, в конце концов!

— Пойми меня наконец, Рон, — начал он, когда почувствовал, что молчать дальше нельзя. — Я десять лет сидел в чулане и драил на кухне кастрюли. И остальные семь — немногим лучше: всё время либо под охраной, либо «в сопровождении». В кино ни разу не был — всё с вашей чёртовой войной разбирался!

— С «нашей»? — ехидно уточнил друг.

— Да, с вашей! — раздражённо отрезал Гарри. — Мне, знаешь ли, куда проще было не возвращаться с Кингс-Кросс. Глядишь, не пришлось бы искать ответ на вопрос: «Кто же я теперь после этого?»

Рон бросил на него такой взгляд, что на мгновенье показалось — драки не избежать. Гарри весь напрягся в ожидании удара.

Он сожалел о том, что сорвался, и теперь молил небо, чтобы друг понял его правильно и не считал, что Гарри Поттер хочет надавить на жалость к себе или напомнить о геройских заслугах. Ему хотелось всего лишь быть человеком — обычным, а не Избранным. Иметь право на простые человеческие радости, слабости даже. Всю жизнь ведь только и делал, что оправдывал чьи-то ожидания. Сколько ж можно?

Несколько минут прошло в полном молчании. Они сверлили друг друга взглядами. Рон не выдержал первым — опустил глаза. Но дышал тяжело.

— Где вы были? — спросил он обмякшим голосом минуту спустя.

— Зашли в кино.

— И всё?

— Спроси у своей девушки, Рон, — предложил Гарри, нутром чувствуя, что честность сейчас — не лучшая политика. — Полагаю, у вас с Гермионой нет секретов друг от друга.

— Я от тебя хочу это услышать! — тон его голоса вновь начал угрожающе расти. — Чем вы занимались весь день?

— Я скажу, чем мы не занимались! И что ты так хочешь узнать! — сердито рявкнул Гарри, теряя терпение. — Мы не целовались!

— Почему я должен тебе верить? — не унимался Рон.

— Наверное, потому, что я твой друг.

Ещё несколько минут прошло в напряжённом молчании. Рон почёсывал ладони и громко сопел. В какой-то момент из его ноздрей потекло, и, не обнаружив платка в своём кармане, он провёл под носом тыльной стороной ладони. А потом уставился на свою окрашенную руку.

— Кровь, что ли? — проговорил в недоумении.

— Ерунда, сейчас поправлю, — Гарри достал волшебную палочку и нацелил её в лицо другу. — Эпискеи!

Неожиданное недоразумение несколько разрядило атмосферу. Рон осторожно потрогал свой нос, убедился, что всё в порядке, и снова вперился взглядом в Гарри. Но уже не волчьим, как пару минут назад, а скорее собачьим — влажным и просящим.

— Тогда... — что имеется в виду под этим словом, стало ясно в первый же миг — по вкрадчивому тону Рона. — Ты сказал, что любишь Гермиону как сестру.

— Ну, сказал, — неохотно подтвердил Гарри.

— Ты... — видимо, Рон всё ещё раздумывал, стоит ли предлагать другу «тест на вшивость», — ты повторил бы это сейчас?

— Да, наверное...

Он не мог отделаться от мысли, что этим своим «наверное» он оставляет путь к отступлению. И подозревал, что Рон это просёк, ожидая тем не менее от него, Гарри, второго отречения. Клятвенного, окончательного, бесповоротного.

Внезапно на него накатила страшная усталость. Жуткая, дикая какая-то, первобытная, почти животная, смешанная с яростью и раздражением.

Почему всегда он, Гарри Поттер?! Почему он должен под чем-то подписываться, давать какие-то обеты? Когда и где он успел столько задолжать? И кому? Рону? И ведь не о спасении мира речь, а всего лишь...

Но для Рона это никогда не определялось как «всего лишь». Для него Гермиона являлась смыслом жизни. И верно, давно... Мальчик по имени Гарри ещё терялся в догадках о сомнительной прелести «мокрых» поцелуев, а Рон уже знал, кого выбрал для себя, – окончательно и бесповоротно.

Опередил! Огородил. Пометил. Смотри, дружище, — это запретная территория. Запомни хорошенько, если хочешь и дальше оставаться другом.

К горлу комком подступила жгучая горечь. От обиды, досады, зависти — всего хватало. Почему Рон так непреклонен? Ведь, по сути, у них с Гермионой всё ещё...

Да на соплях же всё! На всех тропинках лужи. Там затишье, а тут снова буря. Завтра-послезавтра, быть может, и вовсе расплюются. Парочка-то та ещё! Джек и Джилл, как в известной пословице.

— Всякому Джеку суждена своя Джилл, — произнёс Гарри вслух.

Разумеется, не этих слов ждал от него друг.

— Ты не ответил, — надавил Рон.

— Ответил, — отрезал Гарри.

И, развернувшись, выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь.

«Ну, вот и пообщались по душам... — думал Гарри, выходя во двор. — Прелестно, как не раз говаривал покойный профессор...»

Он глубоко вздохнул. Прохладный ночной воздух вошёл в лёгкие, освежил голову, разогнал остатки похмелья, и всё произошедшее стало оцениваться куда яснее.

Почему-то вспомнилась история Принца, сцена в Омуте памяти, где его мама и Северус — ещё школьники и ещё друзья — спорили во дворе замка. И да, тогда у Северуса, возможно помимо его воли, вырвалось: «Он за тобой увивается, Джеймс Поттер за тобой увивается!»

Сам собой пришёл ответ на мучавший Гарри вопрос: почему то, о чём говорил Рон, показалось ему странно знакомым? И важным. Вот же оно — то самое слово, которое дважды произнёс Снейп и которое несколько минут назад употребил Рон.

Вырвался желчный смешок. Гарри вдруг задумался над тем, что раньше никогда не наводило на размышления.

Значит, его отец, Джеймс Поттер, в свои пятнадцать лет уже был без ума от Лили. Ну, может, не совсем без ума, но, по крайней мере, активно добивался её расположения.

И профессор Снейп в свои пятнадцать тоже был без памяти влюблён в его маму. Судя по всему, безответно. Но тем не менее здорово ревновал её к отцу, и даже словечки каверзные отпускал.

Мистер и миссис Уизли, если верить Джинни, убежали из дому, поженились без согласия родителей — и тоже будучи совсем молодыми. Оба едва Хогвартс закончили.

Рон запал на Гермиону лет в... где-то в четырнадцать, а Джинни влюбилась в Мальчика-Который-Выжил где-то лет в десять.

Хм-м-м... Если бы сейчас кто-то сказал Гарри, что у магов (особенно чистокровных) есть особый ген, который отвечает за сердечную привязанность, он бы запросто поверил. Неважно, сколько лет тому магу — семнадцать или всего десять. Встретив свою половинку, этот волшебник (верно, исключительно благодаря магии) твердо знает, что эта девочка (или мальчик) — его судьба.

Гарри невольно подтрунил над своими неожиданными выводами. Бред, конечно. Но что-то в этом есть!.. Только так и можно объяснить эту внезапную страсть с десяти-пятнадцати лет и до гроба. Ну, допустим, Рон немного припозднился. Так у него глаза открылись лишь перед Святочным балом. А до того знать не знал, что третий член их неразлучной компании — девушка.

Он, Гарри Поттер, явно выбивался из общего ряда. Нет, ему нравилась Джинни, но как-то чаще думалось о том, что любят его, а не он сам. То есть, он тоже ощущал к ней симпатию и был привязан, и много чего ещё, но только всё это проявлялось в нём не само по себе, а как-то в ответ на её чувства. Но, быть может, это нормально? Кто знает, что убедило Лили Эванс выйти замуж за Джеймса Поттера? В пятнадцать-то лет он явно был чужим для неё человеком.

Постояв у крыльца и сделав несколько глубоких вдохов, Гарри зажёг волшебную палочку и направился к сараю. Надо было устраиваться на ночлег.

Злость на Рона прошла. По большому счету друг был прав: он, Гарри, заступил на его территорию. Причём сознательно, прекрасно отдавая себе отчет в том, что это не есть хорошо. Но... так получилось.

И он однозначно просчитался, не ожидая от друга столь резкой негативной реакции. А следовало бы. Но ведь он и впрямь считал, что там, у озера, балом правил крестраж, что сам Рон гораздо разумнее, выдержаннее... Деликатнее, наконец.

Подойдя к сараю, Гарри толкнул дверь. Она со скрипом подалась вперёд. Осветив помещение «Люмосом» и обнаружив в одном из углов старую раскладушку, Гарри обрадовался: есть, где прикорнуть до утра. Одеяло бы ещё сюда какое-никакое...

С сомнением посмотрев на свою палочку, подумал о том, что Кингсли трижды прав. С его познаниями в трансфигурации (никакими, если честно) в Школе авроров только народ смешить. Хогвартс, и только Хогвартс! Подтянуть нужно и знания, и навыки.

Стоя у входной двери, Гарри бросил взгляд на дом: ни огонька. Значит, и Рон лёг спать. Превосходно, тем более что окно они никогда не закрывали на ночь. Выждав несколько минут для надёжности, он бросил верное «Акцио» и с удовлетворением поймал свое одеяло, прилетевшее к нему из спальни.

Всё, спать. Утро вечера...

«Интересно, выскажет Рон завтра Гермионе свои претензии или нет?» — думал Гарри, устраиваясь на раскладушке. И что-то подсказывало ему, что друг промолчит, сочтёт за лучшее не нарываться. Потому что его девушка ему же и отвесит сполна. Как не раз уже бывало.

Потому что она, Гермиона, — свободный человек. И Рон её... Нет, не боится — это как-то совсем уже... Но, безусловно, уважает.

А его, Гарри, выходит, не боится и не уважает...

Тьфу ты! Что за мысли? До чего, оказывается, можно додуматься по пьяни! Не хватало ещё отправиться наверх к Рону и, захватив за ворот пижамы, сгрести с кровати, да задать, не мудрствуя лукаво, извечный вопрос об уважении.

Хватит, как выразилась однажды Гермиона, «болтать ерундой». Спать, спать и ещё раз спать!

Натянув на себя похищенное из спальни одеяло, Гарри закрыл глаза, и вскоре усталость взяла своё.

Проснулся он поздно. Вернее, его разбудил обрадованный голос Джинни, которая, оказывается, сбилась с ног, разыскивая Гарри по всему дому. А Рон и Гермиона, как выяснилось позже, тем временем проверяли бывшую штаб-квартиру Ордена.

Через четверть часа, едва выбравшись из камина и кое-как отряхнувшись от сажи, Рон обозвал Гарри козлом, и на этом любое их взаимодействие закончилось. На ближайшее будущее точно.

Так что день, в общем и целом, начался не иначе как «прелестно». Помянув профессора ещё разок, а также то, что его тело так и не нашли, Гарри пришёл к выводу, что Снейп, каким бы вредным и язвительным тот ни был, — не самая худшая компания. По крайней мере, с ним не нужно было притворяться благовоспитанным.

Рон, к счастью, больше не приставал к нему с въедливыми вопросами, но и прежнего дружеского общения не получалось. Иногда Гарри ловил на себе его взгляд исподлобья, и ему становилось не по себе. Невольно думалось, что лучше б уже Рон действовал как нынешней ночью: выкладывал всё, что думает, а не играл в молчанку.

А с другой стороны, ему, Гарри, оно больно надо, такое общение?

Ещё с позапрошлого года (когда Рон и Гермиона обходили друг друга стороной) он усвоил, что иногда молчание — лучшая тактика. Хочешь быть хорошим «и нашим и вашим» — помалкивай! Улягутся как-нибудь страсти, не впервой.

Но ближе к вечеру всерьёз начал размышлять о том, как быть дальше.

Гермиона в основном безмолвствовала. Весь день она пребывала, как отметил Гарри, в каком-то странном отрешённом состоянии. Смотрела в книгу, но вряд ли понимала прочитанное; почти ничего не ела; сидя за столом, совсем не принимала участия в общих разговорах, а если к ней обращались, отвечала односложными фразами типа «да-нет».

Поздно вечером Гарри перемолвился с ней парой слов, но, право, лучше бы они не пересекались. Напомнив ему про стройку, Гермиона спросила о том, где ждать его завтра.

— Рон меня убьет, — простонал Гарри. — Ты этого хочешь, да?

— Бывает иногда! — неожиданно резко бросила Гермиона и взбежала вверх по лестнице, ни разу не обернувшись.

Провожая взглядом её упрямые волосы, собранные в солидный, подпрыгивающий при каждом шаге хвост, её загорелые икры, мелькавшие из-под платья, Гарри пожалел о том, что вчера так и не решился на поцелуй. А ведь как хотелось, и губы её были так близко!..

Ну, получил бы в лоб... Так за дело! Когда страдаешь за дело, даже не обидно. А что сейчас? Ни тебе мужского удовольствия, ни дружеской поддержки. Печаль одна и пустые наезды.

Не будь рядом Джинни, так, пожалуй, зарвавшемуся гостю надлежало бы собрать вещички и топать из этого дома восвояси. Хотя никакого особенного примирения не случилось. Просто Джинни так обрадовалась, обнаружив его — спящего — в сарае, что как-то глупо было вспоминать даже не о вчерашнем, а о позавчерашнем дне.

В среду Гермиона объявила, что договорилась с мадам Пинс, и с завтрашнего дня будет помогать ей в библиотеке с разборкой архивов. Помещение-де только что отремонтировано, но книги нужно разложить по темам — словом, не стоит ждать её к обеду.

Рон дулся вплоть до конца недели и только к выходным, не иначе как благодаря его, Гарри, образцовому поведению, перестал смотреть волком, а в понедельник утром даже снизошёл до разговора.

— О! — воскликнул Рон, зацепившись взглядом за его трусы, неприлично оттопыренные в области ширинки. — Похоже, ты начинаешь приходить в себя.

— По-моему, ровно наоборот, выхожу, — буркнул Гарри, шлепнув ладонью поверх трусов, тщетно пытаясь уменьшить постыдный бугор.

— Брось переживать, — начал успокаивать Рон. — Это нормально.

Гарри пожал плечами. Утреннее напряжение тяготило не впервые, но тот, с кем он делил спальню, просыпался поздно и вряд ли мог что-то заметить.

— У меня-то каждое утро такое безобразие, и давно, — неожиданно признался Рон.

Покосившись на его пижамные штаны, Гарри вынужден был признать, что друг не врёт.

Немного помолчав, Рон спросил:

— Голые девчонки снятся?

— Если только одна, — сказал Гарри, сразу решив, что уточнять, кого он видит во сне восьмую ночь подряд, — себе дороже.

Рон посмотрел на него, как на доисторическое существо.

— Счастливый человек... — протянул он якобы завистливо. — Чтоб я так жил!

— А тебе что, разные снятся? — не понял Гарри.

— А то! Даже эта иногда... — Рон вдруг резко замялся, — блондинка, короче. Но это тоже вполне нормально, сынок!

Хлопнув Гарри по плечу, он повернулся к нему спиной и стянул с себя пижамную рубаху. И тогда, глядя на его плечи, столь густо усыпанные веснушками, что трудно было найти нетронутое солнцем место, Гарри вспомнил о неандертальских генах.

Собственно, то, что творилось с кожей Рона, трудно было назвать веснушками. Это были расплывчатые темновато-бурые пятна неопределённой формы, так что и спина, и плечи особенно, казались перемаранными какой-то жуткой коричневатой краской.

Рон, видимо почувствовав на себе его взгляд, резко обернулся, уставился вопрошающе, и Гарри не смог удержать язык за зубами.

— Извини... Это что? В смысле, веснушки эти?..

— На спине, что ли?

Гарри кивнул.

— Ерунда, кожа такая, — Рон символически плюнул в сторону. — Чуть зацепит солнцем, и ходишь, будто мухами обделанный.

— У вас что, у всех так? — с ужасом проговорил Гарри, помимо своей воли рисуя в голове обнажённые плечи Джинни.

Рон, словно чего-то выжидая, смотрел на него пару минут и лишь потом заговорил:

— Трудно сказать. Моя сестра, знаешь ли, никогда не просила меня застегнуть молнию на платье.

— При чём здесь твоя сестра? — Гарри почему-то счел за лучшее притвориться непонимающим.

— Значит, ни при чём, — охотно согласился Рон. — Показалось.

Гарри снова кивнул. Но промолчал. Склонившись над своей раскладушкой, он начал застилать постель и постарался сделать вид, что занят исключительно этим.

— Да не переживай ты так, — сказал вдруг Рон ему в спину. — Джинни под «Империо» не заставишь раздеться на солнце.

Медленно проведя рукой по одеялу и разгладив складки, Гарри выпрямился, развернулся и взглянул другу в лицо.

— А если что-то и попадёт случайно, — продолжал Рон как ни в чем не бывало, — лучик какой шальной, — он слабо усмехнулся, — так по ночам темно.

— Спасибо, я понял.

Гарри искренне хотелось поблагодарить друга за откровенность. Он так и сделал, но, вопреки его желанию, получилось невнятно и сухо.

В то утро Гарри торчал в ванной неприлично долго. Стоял, подставив ладонь под бегущую из крана струю, и, вслушиваясь в бульканье воды, размышлял о жизни.

Голову переполняли противоречивые мысли, а душу — не менее противоречивые чувства. Но нечто общее имелось и там, и там.

Он чувствовал себя безбожно обманутым, попросту одураченным.

Гарри не знал, как выразить это словами. Глупо получалось в словах.

Джинни ворвалась в его жизнь ярким солнечным лучиком, одним своим существованием отогнав прочь тяжелые мысли о Сириусе. Сам себе он это внушил, или были на то другие причины, но он постоянно сравнивал её со всем солнечным — светом, теплом, радугой. Джинни была его солнышком — рыжим, сверкающим, согревающим. А ещё очень личным, сияющим только для него.

И вот как чёртик из коробочки — такой облом! Словно бы свет этого светила неожиданно оказался холодным, а блеск отражённым, и уже не стоило ждать того яркого сияния, что пленило его полтора года назад.

Почему вдруг так — Гарри не понимал. Хотя... если подумать, то назвать такую резкую перемену совсем уж внезапной тоже было трудно.

То, что былого не вернуть, Гарри понял сразу, в первые же майские дни, проведённые в «Норе». Да он не больно-то и рассчитывал вновь найти в сестре Рона ту беззаботную, но острую на язык девушку, с которой коротал вечера и которая так его смешила.

Наверное, хуже было другое. Ни он, ни она не искали утешения друг в друге. Джинни плакала по Фреду, пряча слёзы от Гарри. Сам он переживал и за того близнеца, что погиб, и за оставшегося в живых, и за Джинни, но, боясь показаться навязчивым, ни разу не зашёл в её комнату.

Да и какой из Поттера утешитель? Никакой! Друзей своих, вон, вроде знает как облупленных, а нужных слов и для них никогда не находилось.

Всё, на что его хватало, можно выразить двумя словами: тупо ждать. Когда утихнет боль, когда страдающие и безутешные придут в себя, когда всё образуется. И, в общем-то, так до сих пор и не дождался.

Со временем слёзы закончились и он наконец прижал Джинни к себе, но это была уже другая девчонка. Не лучше и не хуже той, что помнил, просто другая.

Он больше не слышал от неё захватывающих историй про близнецов (а раньше только о них и болтала), да и шуток стало не густо. Понятно, что горе, но... Накатывало порой невозможное желание вернуть хотя бы те беспечные летние вечера двухгодичной давности — пусть холодные, пусть даже с «Флегмой» и «Ронни-бэбиком». Хотя, конечно, лучше без них, потому как даже утомлённый «масштабом трагедии» Поттер чувствовал: нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

Рон сказал, что он, Гарри, наконец-то приходит в себя. Узрел, однако…

Одна лишь «мелочь»: с Джинни его нынешний стояк никак не связан. Ха!

Тут и впрямь стоило бы посмеяться над собой (тормоз, такой вот тормоз!), но мышцы лица неожиданно стянуло, и вместо смеха из горла вырвался глухой болезненный хрип.

Внезапно подкравшаяся усталость показалась вдруг неодолимой. Знакомая усталость: дикая, опустошающая, насыщенная ночными кошмарами и перепадами настроения, злостью на Рона, на себя, на Джинни, на всех и каждого. Тупой бессильной злостью, не сулившей ничего хорошего.

С раздражением, последнее время возникающим зачастую из ничего, Гарри худо-бедно справлялся: держал себя в руках, ни на кого не разряжался. Но совладать с приступами апатии, как правило, не удавалось.

Вот и сегодня… День едва начался, а он не знал, как дожить до вечера. Мысль о том, что ванную придется скоро покинуть, приводила его в отчаяние. Здороваться, улыбаться, трепаться о том и о сём… Ну жесть как «надо»! Только его, Гарри, разве спрашивают?

Хотелось ему, впрочем, одного: чтоб оставили в покое.

Отрешиться бы на время от всего: обязательств, скорби, сожалений о прошлом и планов на будущее, и так — налегке — перетоптаться до конца лета. Как-нибудь. Молчком.

Валяться на траве и разглядывать плывущие по небу облака. Болтать только на отвлечённые темы, да хоть бы о лунных зайцах! Но только не о том, «как Поттер провёл прошлую зиму». Наедине с Джинни такие разговоры, как правило, не задавались, а вынужденное молчание, лишённое чего-то существенного (пусть и невыразимого на словах), не приносило ни согласия, ни тишины, ни покоя.

«Ничего такого», — повторил Гарри про себя и слабо улыбнулся, вспомнив проведённый с Гермионой день.

Боже, о чём он опять? Сто раз ведь говорил себе, что Джинни не обязана его развлекать. Достаточно того, что она рядом с ним.

И она замечательная. Красивая. Была...

Или этот шрамоголовый экс-Избранный — непроходимый эгоист и слишком многого хочет от жизни?

Чтоб и поговорить было о чём, и просто помолчать... Только помолчать по-человечески даже с Роном далеко не всегда получается, а он чего-то хочет от считай что малознакомой девчонки!

Сколько они знают друг друга? Три месяца, если сложить те полтора, что были на шестом курсе, да эти, постпобедные.

Ощущение того, что всё уже сказано и десять раз переговорено, крепло в нем с каждым прожитым днём. Рассуждать о квиддиче поднадоело, о Джордже нельзя, о Роне и Гермионе — чревато, о Флёр — не актуально, о том, чем спаситель мира будет зарабатывать себе на жизнь и «кормить семью», — давно набило оскомину.

Вчера, к примеру, сидя под яблоней, опять перемывали косточки Рону. Не то чтобы злословили, а просто в очередной раз прикалывались над его «двенадцатью безотказными способами».

Когда речь зашла о комплиментах и Гарри сказал, что скорее отрежет себе язык, чем повторит вслух то, что там советуют, Джинни неожиданно заявила:

— Что, такой умный, да? И кому же ты отпускаешь комплименты на «раз-два»? Колись!

Она вскочила на ноги и встала над ним, уперев руки в бока. Грозное выражение её лица заставило Гарри поспешить с ответом.

— Разве я сказал, что обсыпаю кого-то комплиментами? Я всего лишь скромный молодой человек, — он попытался отшутиться.

— Так и знала! — торжествующе воскликнула Джинни, сердито притопнув ногой. — Сам двух слов связать не можешь, а туда же!.. «Я хороший, книжка плохая».

— Ну, книжечка та и в самом деле... прелестная, — последнее слово Гарри проговорил уже вслух, не без удовольствия подражая желчной интонации профессора Снейпа.

— Тогда давай без книжечки, — предложила Джинни, улыбаясь. — Ну, вперёд, мой герой! Я — вся внимание.

— Комплимент, что ль, вдруг понадобился? — уточнил Гарри, впрочем, без особого энтузиазма.

— Да-да, мой любимый, будь добр, сделай одолжение, — ласково прошелестела Джинни, усаживаясь перед ним на колени. — Мне вдруг подумалось, что нам с тобой именно этого и не хватает.

Она ждала. А он смотрел на неё и думал: «Боже, за что?»

Как последний дурак, ага. И молчал, как тот упырь в пижаме. Ничего оригинального в голову не пришло, а дежурное «Ты – моё солнышко!» намертво застряло в горле. Джинни обиделась.

Возможно, он, Гарри, и вправду многого хочет? Чтобы было тепло, уютно, весело и легко, и без натужного юмора... Ну право, тяжело же это — каждую секунду думать о том, что сказать и как, да ещё и так, «чтоб никто не ушёл обиженный».

Гермионино выражение. Правда, иногда она немного переставляла слова, и фраза обретала несколько иной, довольно каверзный смысл: «Чтоб никто обиженный не ушёл...»

Хорошо, не заикнулся про кожу. «Гладкую и холодную, словно камень или отполированное мраморное изваяние». Или, если по-честному, «мертвенно-бледную».

Припомнилась отчего-то цитата из учебника: про отличительные признаки вампиров. И глаза у них, как на грех, медовые…

Прозрачные водяные струи проходили сквозь пальцы Гарри, резво сбегали в раковину и утекали прочь, как убегали в небытие прожитые дни этого первого послевоенного лета.

Было всего лишь утро, но он всерьёз раздумывал о том, что сегодня вечером, пожалуй, не следует спешить в постель. Рано точно не стоит, потому что потом, проснувшись среди ночи, будешь до рассвета считать овец и проклинать всё и вся. Прошлую ночь он несколько раз подскакивал с подушки, по привычке хватался за шрам и, убедившись, что тот ведёт себя мирно — не саднит, не кровоточит, стирал платком проступивший на лбу пот и пытался заснуть снова.

И ведь только-только отпустили «родные» кошмары: змея, выползающая из мёртвой старухи, Выручай-комната, объятая адским пламенем, покусившийся на убийство Кребб и Гермиона, чудом увернувшаяся от смертельного заклятия. Мрачный, полный дементоров лес и отрешённые, остывающие глаза Снейпа...

Теперь перед глазами всплывала усыпанная веснушками спина Рона. Если, конечно, эти довольно крупные коричневатые пятна можно назвать веснушками.

Боже, зачем он поднял глаза, зачем взглянул на это?!

А Рон, хорош друг, утешил... Темно ему по ночам, видите ли.

Да ему, Гарри, всё равно, что пигментные пятна, что эта... как её там? Матово-фарфоровая кожа с аристократической бледностью. Один чёрт теперь!

Он не сможет это видеть, не сможет! И тронуть не сможет.

Раньше, вероятно, смог бы. И не просто смог бы. Хотел бы. Пока ни о чём особо не задумывался, пока не узрел щедро вызолоченную солнцем девушку и не вдохнул в себя умопомрачительный запах чуть тронутой загаром кожи.

А теперь никакая ночная рубашка не спасёт, никакие духи. Потому что сознание твёрдо знает, что всё это — обманка, а подсознание услужливо подсовывает тот безумный аромат от Кензо, который настоящий — живой, как море, яркий и сочный, как радуга, купающаяся в солнечных лучах.

Невозможно было врать самому себе — своему телу, обонянию, глазам и ушам. Гарри это сознавал как никогда: каждым натянутым нервом, каждой своей клеточкой.

В звуках того летнего аккорда, предваряющего дивную музыку из чувств и ощущений, огненно-рыжая шевелюра Джинни померкла для него, и, кажется, безвозвратно.

Что делать теперь? Гарри не знал.

По-честному: следовало бы сказать Джинни, что он больше не сможет быть с ней. Ему уже приходилось говорить подобное — год назад, после похорон Дамблдора, — и тогда Джинни всё поняла.

А сейчас сможет ли понять? Гарри сомневался.

Что он ей скажет, чем объяснит своё решение?

Начнёт заливать про кожу? Глупо же! Однако в это самое время что-то или кто-то (зверюга та неуемная — чего уж тут прикидываться непорочным!) отчаянно скребёт когтями, раздирая внутренности, пытаясь зарыть поглубже всё, что так или иначе напоминает об «аристократической бледности».

А ведь и в нём самом наверняка есть тот неандертальский ген. Просто сейчас он спит, но потом соединится с точно таким же, и на свет, как пить дать, появятся рыжие детки... С бледно-матовой кожей. Белой и холодной, как фарфор… Бр-р-р…

Нет, Джинни не поймёт. Растянет губы в кривой улыбке, мрачно ухмыльнётся и отправит его, Гарри Поттера, в «Мунго». Лечиться ему надо, знаете ли.

Потому что отправляли уже. Джинни лишь одна из многих «доброжелателей», и отнюдь не первая.

Гермиона и та... туда же, в общем. Гарри не помнил, когда бы ещё эти две красавицы проявляли столь завидное единодушие.

Но Поттер послушался. Сходил. И, можно подумать, тотчас вылечился...

Не, диагноз озвучили. А воспринимать можно было по-разному: и как добавку к этому… как его… «поствоенному синдрому», и как расширенное толкование оного. Повышенная возбудимость у него. Если по-научному: «Раздражительность, вплоть до гневливости, в сочетании с неадекватно повышенным настроением, ускоренным до беспорядочности мышлением».

О как! На бумажку выписал, чтоб прочли и отвязались.

Целитель также употребил термин «мания». Иными словами, мозг продолжает воевать, никак не может поверить, что всё закончилось.

Зелье какое-то прописали от бессонницы, но не то, что «без сновидений», а полегче. Успокоительное какое-то, проще говоря — притупляющее. А в общем и целом (лекарь так и сказал: «в общем и целом») посоветовали побольше бывать на воздухе, гулять, не перенапрягаться, не думать о грустном. «Для хорошего настроения регулярно принимать „смешинку“ — по чайной ложечке три раза в день».

Само собой, пересказывая друзьям разговор с целителем, Гарри даже не заикнулся о последнем рекомендованном средстве. Сейчас, как же — все кинутся его развлекать! Сам как-нибудь справится, хуже бывало.

Он решительно закрыл кран и вышел из ванной.

Хотелось забиться в угол. Чтоб не нашли. Чтоб не приставали. К Джорджу ведь не пристают уже, и Поттера могут оставить в покое. Хотя бы до вечера.

Мысленно произносил «могут», а думал о Джинни. Сегодня только она и могла побеспокоить. Гермиона, как и всю предыдущую неделю, помогала мадам Пинс, Рон куда-то отчалил по заданию матушки. Но он и без того не особо докучал в последние дни.

Куда сбежать от Джинни? Гарри лихорадочно раскидывал мозгами, и не мог измыслить ничего стоящего.

На площадь Гриммо? Нет, там Дамблдор этот... пыльный — не для психических. Спасать несчастного больного от одиночества, чего доброго, явятся всей компанией. К крестнику, в дом Тонксов? Так сейчас там, кроме Тедди и Андромеды, Нарцисса со своим хорьком. В ожидании суда над мужем, ибо родовое поместье временно опечатано: в интересах следствия, как штаб-квартира Пожирателей смерти.

Куда ещё? Где найти дом, готовый принять Мальчика-Который-Зачем-то-Выжил? Если только... Хогвартс?!

Да-да, чёрт! Как он мог забыть, почему не додумался раньше?!

Гарри повезло больше, чем он мог ожидать. Заметив возле одной из теплиц Невилла, обрадовался ему как спасителю, ибо добрый великодушный Невилл (серьезный, словно без пяти минут профессор) предложил неприкаянному беглецу работу. Требовалась помощь с окапыванием и частичным прореживанием бешеных огурцов, и Гарри ухватился за это требующее не большого ума, но изрядной энергии дело, как утопающий за соломинку.

Всё что угодно, лишь бы освободить голову от тяжелых мыслей. Иначе он попросту не выдержит.

Физический труд подействовал должным образом: разгрузил сознание и ожидаемо нагрузил тело. В Большом зале за обеденным столом Гарри поздоровался с Гермионой, они перекинулись пустячными фразами.

«Тошно стало, решил сменить обстановку? Ну и правильно, Гарри. Давно бы так!»

В «Нору» возвратились вместе. Уставший, но довольный трудами, Гарри в кои-то веки заснул как убитый.

На следующий день он был осчастливлен появлением Уизли. Обоих. И Рона, и Джинни.

Ну, Рон ещё... куда ни шло. В конце концов, у друзей своя жизнь, и не Гарри Поттеру решать, где и как встречаться Рону Уизли и Гермионе Грейнджер.

Но Джинни он сюда не приглашал, и у неё должно было хватить такта... или хотя бы ума. Могла бы догадаться, что «её мачо» во что бы то ни стало нужно побыть одному.

Он поздоровался. Сухо, наверное, но как уж смог.

И целый день чувствовал на себе её пристальный испытывающий взгляд. И ёжился под ним, точно от холода.

К вечеру хотелось запустить в неё чем-нибудь, даже не огурцом, а потяжелее. Или приставить лицом к столбу и окопать со всех сторон.

— Джинни, — взмолился Гарри, не выдержав пытки. — Ты мне скоро затылок просверлишь своими гляделками. Второй шрам вскроется, ей богу!

Она вспыхнула, но всё же отвернулась.

Среда началась с новой атаки. Джинни почти не смотрела в его сторону, но подчеркнуто много общалась с Невиллом и даже, как отметил про себя Гарри, здорово с ним кокетничала.

Но, глядя на посмеивающуюся Джинни и смущённого Невилла, Гарри, к собственному же удивлению, чувствовал не злость или обиду, а какое-то жуткое удовлетворение, граничащее с самодовольством.

«Дожили... — мрачно думал он, с силой втыкая лопату в землю. — Готовься, Поттер! Тебя пытаются развести на ревность».

Разумеется, он и ухом не повёл. Во-первых, знал, что это спектакль: стоит дёрнуться в её сторону, и всё вернётся на круги своя. А во-вторых, сейчас ему интереснее было находиться в зрительном зале.

И он, не особо стесняясь, поглядывал на Невилла и Джинни. Чувствовал, что можно, а шестым или седьмым чувством — не суть.

Иногда к сознанию подкрадывались грустные думки о том, что, по всей видимости, он, Гарри, так устроен. Ему достаточно было наблюдать со стороны, ему это нравилось. Как там у Рона, если немного перефразировать: «Им хорошо, ему приятно»? И напрягаться не надо, и слова подбирать незачем, и Джинни вновь обретала яркость, живость и естественность, а вместе с этим и утраченную было красоту.

Но к пятнице театр прихлопнулся: видимо, её терпение иссякло.

Невиллу понадобилось отлучиться ненадолго. Как только его спина скрылась за соседней теплицей, Джинни тотчас подскочила к Гарри.

Переступив через только что выкорчеванную узловатую корягу, сбросив с рук защитные перчатки и откинув с лица волосы — в свете солнца казавшиеся огненно-медными, — Джинни уставилась на него.

— Ну ты и... пень, — со злостью выдала она через пару секунд.

— Я думал, ты скажешь — чурбан, — усмехнулся Гарри.

Глаза Джинни сверкнули.

— Тебе всё равно, да? Я больше не нужна тебе, да?

— Сейчас, похоже, я сам не больно-то тебе нужен, — ответил Гарри, моля небо, чтобы Джинни его поняла.

Но она не поняла.

— У нас с Невиллом ничего та...

Гарри перебил, потому что эти два слова должны были звучать иначе. Как у Гермионы: незлобиво, иронично, с хитринкой и лёгким подтруниванием над собой. Оправдания, какие бы то ни было, казались излишними.

— Я знаю, — тихо сказал он. — Я о другом, Джинни. Вряд ли я смогу дать тебе то, чего ты, безусловно, заслуживаешь.

— О чём ты? — она тряхнула головой, раскидав волосы по плечам.

— О счастье, — просто сказал Гарри.

С минуту Джинни смотрела на него непонимающими глазами. Потом, очевидно сообразив, что к чему, выдавила ту самую перекошенную, мучавшую его подсознание улыбку.

Он не знал, что ответить. Вроде бы отдохнул уже, поостыл, и пигментные пятна перестали будоражить воображение, но, как бы он себя ни уговаривал, вода уже протекла сквозь пальцы и тоненькой струйкой слилась в раковину. А вместе с водой из него ушло то ощущение счастливой лёгкости от ее присутствия, что наполняло его в мае прошлого, да и этого ещё, года.

— Устал я, Джинни, — вымолвил Гарри почти шёпотом, добавив про себя то, что не смог проговорить вслух: «...устал оправдывать ожидания».

Его опять не поняли. Впрочем, он уже и не надеялся.

— Это пройдёт, — убеждала Джинни. — Или опять собрался спасать мир?

— Да нет, — он криво усмехнулся. — Теперь размышляю исключительно о том, как бы спасти себя от мира.

Гарри видел, как напряглись мышцы её лица, силясь выдавить усмешку.

— У тебя — прямо как в одной из песенок Селестины, от которых мама без ума, — глубоко вздохнув, Джинни с чувством продекламировала:

Мир разбил меня на части,

Спасти любовь в твоей лишь власти!

— Пусть будет так, мне всё равно, — согласился Гарри, не желая углубляться в дебри своих взаимоотношений ни с миром, ни с кем-либо ещё.

Опустив глаза, Джинни посмотрела на лежащую перед ней корягу и отвела душу, пнув её ногой. Потом шагнула к Гарри.

— Мне не всё равно, как будет! — с силой воскликнула она. — Я никогда не переставала мечтать о тебе, всегда надеялась, что когда-нибудь мы будем вместе. И ты думаешь, теперь, когда самое страшное позади, я отступлюсь? Нет, ты и вправду так думаешь?

— Нет-нет, ни в коем случае, — он замотал головой — резко, будто бы отряхиваясь от приписываемых ему мыслей.

— Значит, всё будет хорошо?

Джинни стояла перед ним, щурясь от солнца и явно не зная, куда деть руки. Гарри покосился на свои перепачканные землёй ладони и спрятал их за спину.

Вряд ли стоило уточнять, что имеется в виду под «всё будет хорошо». Не дурак же он, в самом-то деле!

Год назад он мог с чистым сердцем заявить Рону, что верит в благоразумие его сестры. Джинни не ждёт предложения от Гарри Поттера и не мечтает о невозможной в те дни свадьбе. Она же не дура, надеяться на неосуществимое не станет.

Будто главным и единственным препятствием их союзу был Вольдеморт...

Гарри в панике отвёл глаза. Насколько же всё было проще год назад! От смертника много не потребуешь: не пудри девке мозги, не милуйся, не обжимайся... А теперь чуть чихни, и вмиг окажешься окольцованным. Миссис Уизли, кажется, только того и ждёт, мысленно наверняка уже примеряет тётушкину диадему к рыжим локонам своей дочери.

— Пожалуйста, Джинни, — выдавил он в отчаянии, ничуть не сомневаясь в том, что она поймёт, о чём зашла речь. — Давай не будем загадывать так далеко. Нам ещё год учиться, и вообще...

«...может, разбежимся ещё», — закончил он про себя и, отведя глаза в сторону, тяжело вздохнул.

Задушевный, однако, разговор получился!

В семье Уизли принято было называть вещи своими именами. Нормальное, в сущности, правило.

Вот и их младшенькая, желая выйти замуж, планов своих не скрывала, а Гарри не видел в том ничего предосудительного. Более того, едва заглянув в презентованный Гермионой томик, он уверился, что этого хотят все девушки без исключения.

Однако теперь поддерживать разговоры о свадьбе означало не что иное, как давать Джинни ложные надежды. «Пудрить мозги», — как правильно говорил Рон. Но и оттолкнуть его сестру от себя Гарри не мог. Так сразу — не мог. Словно что-то сковывало руки и связывало язык.

Тогда, у теплицы, он отвёл глаза и, заметив приближающегося к ним Невилла, вздохнул с облегчением.

А вечером ещё раз открыл поучительную во всех смыслах классику.

«Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену.

Как бы мало ни были известны намерения и взгляды такого человека после того, как он поселился на новом месте, эта истина настолько прочно овладевает умами неподалёку живущих семейств, что на него тут же начинают смотреть как на законную добычу той или другой соседской дочки».

Вот так-то. И это — самое начало романа.

Захлопнув книгу, Гарри закрыл глаза и откинулся на подушку.

Если бы год... нет, два года назад он знал, что ему нужны уединённая бухта, горячий песок, лежащая рядом Гермиона, тонкая полоска нетронутой солнцем кожи возле слегка сместившихся тесёмок трусиков... И соблазнительный запах загара, ласково щекочущий ноздри.

Почему он не знал этого?.. Почему так глупо упустил своё счастье?!

Много лет назад другой юноша, так похожий на него, наверняка не останавливался ни перед чем, желая добиться другой девушки, – но такой же умницы и красавицы, как и Гермиона.

И добился. Он, Гарри, сам – живое свидетельство, что те двое жили, действительно жили на свете. Жили и любили.

А он почему-то лежит тут, как... чурбан, и думает лишь о том, что Рон — его друг.

Выступать против дружбы Гарри не мог — ни открыто, ни тайно. И глупо надеяться на то, что когда-нибудь Рон возьмёт да и поймёт, что ничто не сулит ему, Рону, большего счастья, чем любовь, соединившая его лучших друзей.

Стоп, какая ещё любовь?! Это как раз у парочки этой... шумной не вчера роман завязался, два года уже, почитай, отжигают.

«Рон нравится мне всё больше и больше», — повторил он про себя и обречённо вздохнул. Сейчас в словах Гермионы он слышал только эту, неудобную ему, Гарри, истину.

«Они вместе, Поттер, — он с силой двинул кулаком в подушку. — Пора это признать, пора научиться смотреть правде в глаза».

Но где-то в животе шевелилось заклятое чудовище и нашёптывало, что, возможно, не всё ещё потеряно.

Мало-помалу в его голове разгоралось сражение:

— Они ведь и недели не могут прожить мирно!

— И что это для тебя меняет?

— Я их лучший друг!

— Тем хуже.

— Можно сначала поговорить с Гермионой...

— И будет одним другом меньше.

— А если мне на это плевать?

— Ой, Поттер, не ври хотя бы самому себе!

— Я всё равно скажу ей...

— Ну-ну... Вещички только в рюкзачок собери заранее.

— Это ещё зачем?

— Будто не догадываешься, кто главный предмет их разговоров. Завтра же твои сердечные тайны станут известны последнему огородному гному, и тебя отсюда попросят. Хорошо, если вежливо.

Гарри в сотый раз напоминал себе о том, что, кроме малыша Тедди, во всём мире у него нет ни одного родного человека; что Рон и Гермиона, по сути, и есть его семья; что миссис Уизли считает его своим сыном, и потерять всё это в одночасье равносильно катастрофе. Всё равно что вновь осиротеть.

Не сейчас. Последнее время в нём было всё так натянуто, что дёрнешься в сторону — и порвётся.

Не самую, впрочем, плохую идею — откровенно поговорить с Гермионой — пришлось отложить на неопределённый срок. После истории с фотографией Рон не оставлял их вдвоём ни на секунду. Он целыми днями торчал с Гермионой в библиотеке, демонстративно садился рядом с ней за стол и сделался едва ли не её тенью. И так неделю подряд.

Гарри, как обычно, видел для себя только один выход — ждать. Быть может, расклеится ещё у них. Не завтра же Рон и Гермиона собрались под венец.

Заявление друга о том, что они с Гермионой летят вместе в Австралию, Гарри выслушал с упавшим сердцем.

«Всё кончено, — думал он, сжимая кулаки, — чёрт, кончено всё!»

Воображение упрямо рисовало солнечный пляж, горячий песок и даже уютный семейный отель…

Гарри до скрежета стискивал зубы и, казалось, чувствовал на них скрип колючих песчинок проклятого австралийского побережья, каким-то немыслимым образом попавших к нему в рот.

Его отношения с Джинни за три недели отсутствия Рона и Гермионы существенно не изменились, по-прежнему пребывая в состоянии неопределенности. Не то чтобы они с Джинни не разговаривали или ссорились, но по мелочам, бывало, цапались.

Гарри не нравились эти пустые перепалки — «от нечего делать», по большей части, но всё лучше, чем напряжённое неестественное молчание. Впрочем, ему куда чаще становилось всё равно. Что он скажет, и что ему ответят — переставало иметь значение, и он тупо замолкал на середине разговора. Особенно скучными казались выходные, когда работы в Хогвартсе не было.

Иногда он ловил себя на ощущении, что давным-давно женат на Джинни, и они живут вместе так долго, что успели надоесть друг другу.

Нет, в самом деле: чем могут заниматься супруги, кроме очистки сада от гномов, уборки комнат, совместного приготовления ужина и мытья посуды? Ну, поцелуями ещё... Как-то внезапно потерявшими и новизну, и остроту, не вызывавшими больше ни головокружения, ни учащённого сердцебиения. Джинни тянулась к нему губами, он подставлял щёку, и получалось нечто дежурное, донельзя унылое, если не сказать — вымученное.

Даже о намеке на возможность каких-либо постельных отношений с Джинни Гарри запретил себе думать. И потому, что не хотел их больше, и потому, что прочитал кое-что по закладочке в «Двенадцати безотказных способах...»

«...Бывает, родители юных волшебников не дают согласия на брак. Тогда молодые люди, достигшие совершеннолетия, могут принять своё собственное решение и заключить союз непосредственно в Министерстве магии.

Однако подробнее об этом читайте в следующей главе».

Ознакомившись с этими наставлениями, Гарри постарался сделать всё от него зависящее, чтобы обезопасить и себя, и Джинни от возможных неприятностей. Убедил себя забыть дорогу в её комнату, никогда и нигде, кроме кухни и внутреннего дворика, не оставался с ней наедине.

Он называл эти элементарные меры «путём к отступлению». Про себя, конечно. Хотя сам не очень-то верил, что, в случае чего, это поможет «избежать скандала». Пусть не публичный, но местный семейный «разбор полётов» был ему гарантирован. Слишком часто ловил он на себе как бы случайные взгляды миссис Уизли — испытывающие и выжидательные.

Разве можно её винить в том, что она, как мать, желает счастья своей дочери? Вот только он, Гарри, вовсе не был уверен, что в его силах сделать Джинни счастливой.

Он будто бы завис в состоянии неопределённости. Честнее было бы расстаться, на крайний случай — выложить Джинни всё как есть, все свои сомнения. Но всякий раз, когда дело доходило до конкретных действий, вся его решимость куда-то испарялась.

Мысли в голову приходили самые разнообразные.

Чего он добьётся, разорвав отношения с Джинни? Свободы?

А она ему нужна?..

К двадцатым числам июля невыразимцы ликвидировали-таки чары Грозного Глаза, но Гарри не спешил переселяться в свой дом. Походил по пустым затхлым комнатам, и такая тоска напала, что хоть садись и волком вой (крёстный, верно, так и делал, сидя в заточении). Но всё же, дав задание Кричеру привести жильё в порядок, сообщил миссис Уизли, что восемнадцатилетие будет справлять у себя. Хватит уже, нагостился. Да и в одиночестве есть свои приятные моменты: в душу, например, никто не лезет.

Но если однажды утром Джинни появится на пороге его дома… О Мерлин!

И почему он полагал, что, разделавшись с Волдемортом, сможет жить, как хочет? Верно потому, что дурак.

Он часто грустил в последнее время, и, что самое скверное, без особых причин. А иногда вдруг накатывала такая апатия, что мир сужался до размеров комнаты и всё, что находилось за её пределами, казалось совершенно незначимым, почти иллюзорным.

Целитель назвал это его состояние новым словечком — «депрессия», но заверил, что «динамика в общем и целом положительная». Мозг, надо отдать ему должное, понял наконец, что война закончилась, и погрузился в спячку. Дескать, так устал от подвигов, что стал ко всему равнодушен. Это должно скоро пройти, нужно ждать, улыбаясь по возможности.

Гарри же эту «динамику» приписывал действию успокоительно-усыпительного зелья, которое, по наставлению целителя, послушно принимал ещё с июня. Не сказать что ощущал себя прям в полном здравии, но засыпать, по крайней мере, стал быстрее, да и сны сделались поспокойнее.

Вот только всё чаще и чаще хотелось плыть по течению. Ему не нравилась такая нездоровая пассивность, но и большого смысла в активничании он не видел.

Кому это нужно?

Джинни мечтала о свадьбе. Как о конечной цели, обмолвившись однажды по поводу квиддича: «Надо же чем-то заниматься, пока ты будешь учиться в Школе авроров». Так что права оказалась Гермиона: спортивная карьера — лишь способ скоротать время. Не без удовольствия, конечно.

Гарри не переставал поражаться тому, как ловко у неё всё спланировано: и за себя, и за него. Самому уже и беспокоиться не о чем.

Ещё кому?

Рону и Гермионе? Так у них, надо полагать, всё хорошо и без него.

А о себе он всегда думал в последнюю очередь. Бедолагу Трумана ждала Сильвия, а его, Гарри, кто ждёт?

Так стоит ли рвать против ветра, терять друзей и, более того, приёмных родителей? «Нора» — его дом. Джинни, кажется, готова терпеть его всякого. Чего ещё надобно? По ночам и в самом деле темно, а запахи — штука эфемерная, на крайний случай и духи сойдут.

И всё же, несмотря на все увещевания, услышав однажды по радио «O` children», Гарри вдруг почувствовал себя заблудившимся пассажиром, внезапно обнаружившим, что сел не в тот поезд.

Ехать-то он едет, но туда ли несут его накатанные рельсы?

Будущее с Джинни виделось на удивление легко. Большой просторный дом, дети (трое, наверное), сытные семейные обеды… Кормить, безусловно, будут хорошо. «Как свинью на убой», — подсказывало подсознание, и тотчас накатывало желание сплюнуть.

При мысли о Гермионе счастье представлялось куда как более неопределённым и, пожалуй, странным. Дети, их количество и даже само их наличие не значили для Гарри ровным счётом ничего. Ему была нужна Гермиона, а не её стряпня или сколько-то там мелких рождённых ею Поттеров. Ещё казалось, что рядом с ней вполне можно обойтись даже без собственного дома: спрятаться от всех под мантией-невидимкой и остаток жизни провести вдвоём, без Рона и Джинни. Как тогда, в Годриковой Впадине. В робких, не определенных до конца мечтах так и было. Гермиона прижималась к нему всем телом, сжимая его руку до боли и шепча прямо в ухо: «Гарри, ты как думаешь? Гарри!..»

В душе Гарри посмеивался над своими грёзами, признавая их абсурдность. Но самое смешное заключалось в том, что порой именно эти фантастические мгновенья представлялись единственно правильными. Единственно чего-то стоящими. Хотя и раньше, сдавалось, он чувствовал к Гермионе то же самое. Или всё же другое? И терялся с ответом.

Лишь в одном сомневаться не приходилось.

То, что давно жило в нём и когда-то вполне укладывалось в четыре слова: «Она мне как сестра», обросло теперь новыми ощущениями и больше не поддавалось какому-либо словесному описанию.

С такими вот невесёлыми, по большей части, раздумьями Гарри встретил возвращение друзей из Австралии.

Просьба Гермионы о свидании и разговоре тет-а-тет удивила, но не более того. Он догадывался, что проблемы будут. И не мудрено. До сих пор поражался тому, как год назад, во всеобщей неразберихе, ей удалось провернуть дело с переездом своих родителей на другой конец света.

Не то чтобы Гарри обрадовался новым заморочкам, но его это, безусловно, взбодрило. А то он начинал понемногу приходить к выводу, что апатия и бездействие, в некоторых смыслах, хуже смерти. Да и возможность поговорить наконец с глазу на глаз… Если у него достанет слов и смелости.

* * *

Так, стоп! Кажется, он здорово отвлёкся. Накатило как-то всё, начиная с фотографии, пляжа, ужина в «Сохо» и последовавших за всем этим осложнений…

Сделав над собой усилие, Гарри вернулся к действительности.

Гермиона по-прежнему бесцельно помешивала давно растаявшее мороженое, уставившись на свой почти опустошённый бокал.

— Гермиона, — тихо позвал он, слегка тронув её за руку.

Она вздрогнула.

— Прости, Гарри, я это... задумалась, — голос звучал виновато.

— Ничего-ничего, — он поторопился успокоить. — Я ведь тоже... тоже думал.

— О чём? — она подняла глаза и взглянула ему в лицо.

— Так, о жизни... — начал Гарри уклончиво, но неожиданно для себя решил быть откровенным. — Духи твои вспомнил. Те самые, от Кензо. Кстати, почему они сегодня отдыхают?

— Забыла, — просто сказала Гермиона. — Волновалась, не успела. А тебе понравились, да?

— Очень, — честно признался Гарри. — Потрясающий запах.

Запоздало подумал, что аромат, ошеломивший его обоняние полтора месяца назад, заслуживает большего, чем пара неуклюжих слов, но ничего не стал добавлять к сказанному. Всё равно ведь не поэт — не опишет.

— Ты прав… — проговорила Гермиона задумчиво. — Знаешь, Гарри, у меня ведь были точно такие два года назад. Мама подарила, когда провожала меня в «Нору». Сказала, что лето, по всем прогнозам, будет на редкость паршивым, так что пусть будут. Хоть какая-то замена солнышку и естественному загару. Джинни тоже нравились, перед школой она выклянчила у меня остатки.

— Так ты ими... — Гарри хотел сказать «душилась», но подумал, что слово чересчур двусмысленное, а взамен, как назло, ничего не подбиралось.

— Пользовалась время от времени, — подсказала Гермиона, — в надежде развеять грусть-тоску, — она натянуто улыбнулась. — Ведь если не везёт, то не везёт во всем, а не только в… В общем, не везёт. Вплоть до последней недели каникул проходила с синяком.

— С каким ещё синяком? — не сразу сообразил Гарри.

— Под глазом, в пол-лица, — ответила Гермиона. — Помнишь тот драчливый телескоп?

— Ах да... — отозвался Гарри, мысленно ругнув себя за забывчивость.

Драчливый телескоп, шуточка в стиле Фреда и Джорджа, — как он мог запамятовать?

Упоминание о погибшем брате-близнеце вызвало привычное скорбное молчание. Гарри решился заговорить лишь через минуту.

— Я ещё наш вечер в «Сохо» вспоминал, — сказал он как бы невзначай. — Музыку, танцы...

Пересилив себя, он осмелился посмотреть в лицо Гермионе. Помнит ли она? Или давно постаралась выбросить из головы, чтобы не отвлекаться от Рона?

Она недолго выдержала его взгляд — отвела глаза через пару секунд, но заговорила далеко не сразу.

— Тогда я была немного не в себе, Гарри. Сейчас кажется, что это и вовсе была не я. Кто угодно, только не Гермиона Грейнджер!

Он обречённо вздохнул. Конечно, Гермиона ругает себя за легкомыслие. Всё правильно, что ещё было ожидать?

— В то утро я приняла «Феликс Фелицис». Две столовые ложки для идеального дня.

Глаза Гарри округлились, от неожиданности он начал заикаться:

— Где... где ты?..

— У профессора Слизнорта, — ответила Гермиона. — Попросила. Слёзно. Не то чтобы он внял моим мольбам, но... Словом, обещал, что возьмёт с меня только за ингредиенты.

— Так ты не расплатилась ещё?

— Да нет пока, — созналась она со вздохом, но тут же махнула рукой. — Ладно, это всё неважно.

Гарри был иного мнения, его это возмутило.

— Брось, Слизнорт наверняка школьную кладовую обчистил, а ты...

— ...обещала, что заплачу, — перебила Гермиона, и её решительный тон показывал, что тема закрыта. — И потом, двенадцать часов удачи того стоят. Правда, в тот день было немного меньше, потому что небольшой глоточек я сделала накануне, в воскресенье. Хотела проверить, как оно действует, понимаешь?

— И как же? — поинтересовался Гарри.

— Потрясающе! — воскликнула она, слегка качнув головой. — Да ты и сам знаешь! Невероятное ощущение огромных возможностей, исполнения желаний. Знаешь, я ведь и до того заглядывала в каталоги, думала, что бы купить себе на лето, но ничего подходящего не находилось. А тут вдруг за пять минут сообразила, что нужно маленькое чёрное платье, где можно его приобрести без хлопот. И через полчаса уже заказ оформила. И духи, да... Но, наверное, так было нужно, хотя до сих пор не могу понять, зачем?

Чуть пожав плечами, Гермиона растянула губы в робкой улыбке. Точно извинялась.

— А «Конфундусом» никого не стукала? — ехидно осведомился Гарри.

— Ты знаешь, нет, — ответила она очень спокойно, так что сомнений не осталось. — Обошлось. Правда, перед тем как отправиться за покупками, я подложила Рону его «бесценную» книжечку с мудрыми советами. Что-то подсказало. Ну, ты понимаешь, да?

— О да! — с чувством воскликнул Гарри.

Его возглас точно подтолкнул Гермиону к чистосердечию, и она, оставив смущение, заговорила быстро и слаженно, вернув себе привычную деловитость.

— Самое интересное в том, что я всё предчувствовала: пирог вот-вот должен свалиться, а чашка опрокинуться, но не подвинулась ни на дюйм, не шелохнулась даже. Казалось, что всё, что ни делается, — делается только к лучшему. Нужно лишь сидеть и ждать, и думать о том, что впереди ещё, самое малое, два часа удачи в чистом виде. Ну и Джинни тоже...

— Что Джинни? — попытался-таки дознаться Гарри, потому что Гермиона внезапно заткнулась.

— Ничего, — ответила она с некоторым испугом.

На пару минут над столом повисло неловкое молчание.

— Сколько времени прошло? — словно очнулась Гермиона.

— Не знаю, я не следил, — отозвался Гарри, только сейчас заметив, что парк накрыли сумерки, а над их головами давно горит верхний свет.

— Тогда посмотри, который час?

— Одиннадцатый, — ответил Гарри, покосившись на часы.

— Поздно, — сказала Гермиона с грустью и с какой-то странной решимостью. — Пора.

— Что «пора»?

— Пора уже о главном.

— Говори, — поддержал Гарри, хотя неестественно отрешённый тон Гермионы не оставлял место оптимизму.

— Ты только не перебивай, ладно? — попросила она. — Сейчас я, только духом соберусь.

Гарри кивнул, соглашаясь, и Гермиона начала говорить. Чувствовалось, что ей невыносимо тяжело, она то и дело замолкала, обрубая начатые фразы и подолгу обдумывая следующие.

— Когда родители пришли в себя... В смысле, окончательно пришли в себя, а это... заняло некоторое время... Словом, они вспомнили то, о чём мы говорили, когда я вернулась домой... То есть год назад, после похорон Дамблдора.

Наша семья давно собиралась уезжать из страны, серьёзный разговор был ещё на зимних каникулах. Ты ведь понимаешь, что из-за Вольдеморта мои родители были в группе риска? Ну и... Всё складывалось не так уж плохо. За полгода до того, ещё в начале лета, умерла бабушка — мать моей мамы. То есть это, конечно же, ужасно, но баба Эмми, последняя наша близкая родственница, была совсем старенькой...

Гермиона заговорила чуть быстрее. Гарри не покидало ощущение, что это лишь из-за того, что ей пришлось отступить от главного, но он слушал не перебивая.

— Кроме того, от бабушки нашей семье досталось неплохое наследство — большой дом в графстве Суррей, и цены на жильё там бешено росли. Продав дом и заплатив налог, папа с мамой решали, куда бы вложить деньги. И тут я со своей идеей уезжать как можно дальше, вот и решили приобрести недвижимость на юге Австралии. Выбор пал на Аделаиду: там было дешевле, чем в Мельбурне или в Сиднее, а город очень красивый. Пляжи великолепные, серфинг, море фруктов и туристов. После Рождества отец занялся поисками подходящего жилья, то есть хорошего двухэтажного дома. Они с мамой подшучивали, что в их возрасте можно вовсе отойти от практики и сдавать туристам комнаты за умеренную плату... В общем, пригодилось им потом.

Гермиона перевела дыхание; взяв со стола салфетку и развернув её, вытерла потные ладони. Потом она продолжила свой рассказ, но уже не столь уверенно.

— Дедушка, отец моего папы, умер ещё три года назад, так что ничто не держало моих родителей в Британии. Кроме дочери, то есть меня. Потому они и не торопились с продажей дома в Эйлсбери, рассчитывали задержаться здесь ещё на год, пока я закончу школу. Хотя я надеялась уговорить их поспешить с отъездом... впрочем, это уже не важно. И тут выяснилось, что уезжать они должны немедленно, да ещё и по чужим документам...

— Так сразу? — спросил Гарри, потому что Гермиона, оборвав речь, долго не могла собраться с мыслями.

— Я поговорила с профессором МакГонагалл ещё в Хогвартсе, она обещала помочь. Недели не прошло, и она появилась на Флит-стрит с документами на имя Уилкинсов. Сказала только, что её благодарить не за что, всё организовал Кингсли Бруствер, подключил программу защиты свидетелей, тем более что нашей семье нужны были не деньги как таковые, а лишь помощь в приобретении недвижимости за рубежом. Ещё она посоветовала уезжать из страны не прямым рейсом, а через Францию, и вылетать из Лондона под своими настоящими фамилиями. Грейнджеры должны были затеряться где-нибудь в Париже, понимаешь? Чтобы труднее было выйти на след. Впрочем, моих родителей этот момент беспокоил менее всего.

— Они не хотели уезжать? — спросил Гарри, припоминая прощальный разговор с дядей Верноном. Тоже ведь насилу убедил.

— Да ни в какую! — с горечью вскрикнула Гермиона. — Выслушав, как он сказал, «байку» о том, что его дочь собирается воевать, папа потребовал показать ему повестку о моей мобилизации. А поскольку никакой повестки я, естественно, предъявить не могла, велел мне немедленно выкинуть дурь из головы и собирать вещи. Я, разумеется, отказалась.

Произнеся это, она выставила на стол крепко сжатые кулаки. Мистер Грейнджер наверняка был удостоен того же решительного жеста.

— Дальше пошли сплошные расспросы с пристрастием, — продолжала Гермиона. — Что за Орден Феникса, кто эти люди? Если один из них вхож в кабинет премьер-министра, то на кой ляд им понадобились три недоученных подростка? «Три сопляка», по словам отца. Он требовал «очной ставки», собрался сам ехать в «Нору» и разбираться на месте. «Разговаривать со взрослыми людьми по-взрослому», — не уставал повторять он. А уж когда я заикнулась о том, что Дамблдор поручил тебе, Гарри, особое дело и велел ничего никому, кроме нас, не говорить, папа пришёл в бешенство. Не выбирая выражений, высказал вслух всё, что думает про «явно выжившего из ума старика, к тому же покойного». Представляешь, наверное, что нас ожидало?

Она тихо усмехнулась, и Гарри ответил ей с такой же понимающей ухмылкой:

— Всеобщая атака «озабоченных родителей». Тогда я всерьёз этого опасался.

В знак согласия Гермиона едва заметно кивнула. Её мимолётная улыбка погасла, но уши и щёки горели огнём. Она долго молчала, прежде чем заговорить снова, и на этот раз в её голосе звучало нечто новое, до боли откровенное, словно она дошла наконец до невидимой черты и теперь словно сбрасывала с себя одежду.

— А я боялась не «родительского штурма» как такового, а того, что ты, Гарри, чего доброго, не выдержишь давления и уйдёшь на поиски крестражей один. Ты ведь так и собирался — мы сами вызвались. И я, отбросив всякое притворство, рассказала об этом отцу. Всё как есть, всю правду. И заявила, что скорее умру, чем отпущу тебя одного. Потому что я... я люблю этого... упрямого очкарика. Вот.

Выдохнув последнее слово, Гермиона слепо пошарила рукой по столу и, нащупав бокал с остатками виски, поднесла его к губам и опрокинула себе в рот.

Смысл сказанного не сразу дошёл до Гарри. Он потянул руку к переносице, чтобы проверить, на месте ли очки. Да мало ли на свете очкариков?

— Меня? — тупо переспросил он, поправляя съехавшую к кончику носа оправу.

— Да, тебя, Гарри! — подтвердила Гермиона срывающимся голосом.

Она неожиданно закашлялась, и как-то нехорошо, сухо и надрывно, так что Гарри, вскочив со стула, метнулся к стойке бара и, торопясь, попросил бутылку воды. На ходу открутил крышку и, подойдя к столику, наполнил тот самый бокал, где недавно плескалось виски.

— Выпей, пожалуйста, — попросил он.

Не глядя на него и не проговорив ни слова, Гермиона сделала несколько глотков.

Внезапно ощутив во рту шершавую болезненную сухость, Гарри пошарил глазами по столу. Его собственный фужер был пуст лишь наполовину, и, не решившись прикоснуться к виски, он глотнул воды прямо из горлышка. Мысли по-дурацки крутились вокруг отсутствующего в его распоряжении стакана, так что, промочив горло, он опять сказал Гермионе совсем не то, что следовало бы:

— А как же Рон?

— Бога ради, давай не будем сейчас о нём, Гарри! — взвилась Гермиона. — Рон — молодой здоровый парень, уж кто-кто, а он как-нибудь позаботится о себе, любимом. В отличие от.

Резко обрубив фразу, она пронзила его взглядом. Под его действием Гарри заставил себя выдавить вслух горькую правду:

— Намекаешь на моё слабое здоровье?

— Намекаю, что иногда не вредно думать о себе. Хоть самую малость!

В голосе Гермионы слышалось раздражение, даже гнев, и Гарри, переживая и за неё, и за себя, никак не мог собраться с мыслями. А ведь надо было что-то сказать, но он никогда и ни с кем не говорил о любви. Даже с Джинни. Каким-то немыслимым образом они обошли эту важную тему.

— Я скоро закончу, Гарри, — попросила Гермиона умоляющим тоном. — Чуть-чуть осталось, не перебивай только.

Он закивал часто и механически, как китайский болванчик.

— Папа вспомнил о том моём признании. Поинтересовался, что с тобой, удалось ли тебе остаться в живых? Услышав мой утвердительный ответ, справился, знаешь ли ты о моих чувствах. И когда я сказала, что нет, поставил своё условие. Твердое условие, ультимативное. Я должна признаться тебе в лю... во всём, словом. Только тогда меня, быть может, простят.

— Так я должен увидеться с твоим отцом? — спросил Гарри, на ходу соображая, что на язык опять-таки наворачивается совсем не то.

— Нет, — прикусив губу, Гермиона покачала головой. — Думаю, моего слова будет достаточно.

Над столиком повисла безмолвная пауза, на беду Гарри оказавшаяся чересчур короткой. Он не успел открыть рта, Гермиона заговорила раньше, и в её голосе слышалась мольба.

— Гарри, я прекрасно знаю, как дороги тебе и Джинни, и Рон, и вся семья Уизли, поэтому, пожалуйста, ничего не говори, — она смотрела на него виноватым взглядом. — Оставь мне хотя бы иллюзию надежды. Ладно?

Он дернулся, чтобы встать, взять за руку, разжать её побелевшие стиснутые пальцы и сказать наконец то, в чём давно собирался, но не надеялся признаться. Однако Гермиона и тут опередила его. Не попрощавшись, она пулей метнулась к выходу. И когда Гарри, замешкавшись всего-то на пару минут (чтобы выложить на стол деньги), выскочил следом за ней, на парковой дорожке никого не было.

Напрасно он вглядывался в темноту. Его встретила лишь духота городской ночи и равнодушные фонари.

Теперь можно было сколько угодно обзывать себя ослом и тугодумом. Только что толку?

Не удосужиться сообразить, что все его неописуемые чувства к Гермионе и есть любовь! Прикидывал — ну, может, сглаз, наваждение там, просто фантазии… А ведь это она и есть! Не та любовь, о которой талдычил Дамблдор и которая повела его в Запретный лес (то было рядовое солдатское «надо»), а нечто более… более трепетное, наверное. Быть может, более осязаемое.

Осязаемое…

Слово вызвало улыбку.

Сдвинув на лоб очки, Гарри прижал ладони к глазам и тут же уловил идущую от пальцев прохладу. Где-то под кожей век пульсировала знакомая боль: лёгкая и отчасти желанная.

«Боль – удел человеческий».

«Опять Дамблдор», — подумал Гарри и неожиданно для себя усмехнулся. Внезапно почудилось, что понятия «любовь» и «боль» стоят совсем рядом, друг подле друга. Ну, может не в линию, но общего там куда больше, нежели представлялось ещё полчаса назад.

«Я люблю», — прошептал Гарри себе под нос – робко, будто чего-то опасаясь. Но тотчас решив, что так не годится, повторил громче и увереннее: «Я люблю Гермиону».

Он вдруг понадеялся, что Гермиона где-то здесь, близко-близко. Прячется, быть может, за соседними кустами и наблюдает. И тогда он набрал в грудь воздуха и, забыв всякий стыд, закричал что было сил: «Я люблю тебя, Гермиона!»

Никто ему не ответил, но на душе стало легче. Верно, от осознания истины.

Он ведь давно любит её. Просто не понимал этого. И тогда, стылыми зимними вечерами, когда укрывал её, плачущую и замёрзшую, одеялом. И в тот миг, когда, подчиняясь требованию Беллатрикс, швырнул на пол свою волшебную палочку. И даже когда говорил Рону, что Гермиона ему «как сестра». Теперь он, как ни странно, не чувствовал в этом ничего противоречивого и тем более постыдного.

«Мы с ней просто из одного теста», — сказал Гарри сам себе и рассмеялся.

Через секунду он обеспокоился всерьез: как можно быть таким тормозом? Чего он ждал, почему медлил? Отчего не признался первым? Как так получилось, что эта – простейшая вроде бы — мысль не посетила его голову часом раньше?

Постановив для себя, что больше не прикоснётся ни к одному успокоительному зелью — хватит уже, отупел так, что дальше некуда! — Гарри глянул на часы.

Приближалась полночь. Не самый подходящий час для визита в чужой дом.

Его тотчас охватила почти паническая тревога. Как встретят его родители Гермионы, что о нём подумают? Понятное дело, что сочтут за козла, но, вполне возможно, этим не ограничится.

Он ведь принял жертву Гермионы, ни слова не сказав. Будто так и надо поступать с родителями! Гарри ощущал себя тараканом, год назад глотнувшим отравы замедленного действия; а вот теперь время истекло, и яд начал действовать со всей силой.

Появление на пороге своего дома нежданного гостя — в такой-то час! — Грейнджеры, однозначно, примут за бесцеремонность. Нет, лучше подождать до утра.

Были и другие сомнения, связанные уже с самим собой.

Как объяснить Гермионе свои чувства, своё решение? Вдруг она подумает, что Джинни он не любил вовсе, притворялся, пудрил девчонке мозги и прочее? Ведь, если разобраться, так оно и было. Не любил — последний месяц уж точно, и без толку подыскивать себе оправдания. Готовиться надо к прямому честному ответу за свое поведение и не впутывать в это Гермиону.

Почувствовав толчок в грудь, Гарри обнаружил, что, идя наобум, налетел на встречного прохожего. Нет, это уже слишком! Свернул в кусты и трансгрессировал к «Норе». И вещи его там, и миссис Уизли, чего доброго, будет беспокоиться. Нельзя уходить не попрощавшись.

Рон встретил его в дверях своей комнаты и тотчас огорошил вопросом:

— Гарри, ты помнишь, что завтра тридцать первое июля?

— Ну помню, — он ответил машинально, больше думая о предстоящем им обоим объяснении.

Неужели прямо сию минуту? Нет, сначала надо поговорить с Джинни.

— Что у вас с Гермионой? — продолжал допытываться Рон. — Утром она почему-то заявила, что придет на твой день рождения лишь в том случае, если ты лично её пригласишь.

— Я напишу ей, — быстро ответил Гарри, обрадовавшись отчасти, что есть возможность не ждать до утра, а немедленно черкнуть Гермионе пару обнадёживающих слов.

— Пиши, — протянув ему кусок пергамента, Рон остался стоять за спиной, даже не помышляя отойти в сторону.

Гарри чертыхнулся про себя, но затевать бесполезный спор не стал. Будь что будет! Плевать!

Обмакнув перо в чернильницу, начал выводить буквы, с внезапным умилением возвращая полученное когда то обращение:

«Гермиона, буду рад видеть тебя завтра в семь часов вечера на площади Гриммо, двенадцать.

Гарри».

Он затылком чувствовал, как морщится стоящий за спиной Рон. Но теперь-то не всё ли равно? Драки, похоже, не миновать. А объясняться всё равно без толку: такое не прощается.

Гарри жалел лишь о том, что придётся просить у Рона Сычика. Своей совы он так и не приобрёл, ждал подарка от Хагрида.

К счастью, безотлагательной беседы «по душам» удалось избежать. Но ночь все равно прошла беспокойно. Рон тоже не спал, часто ворочался, лишь ближе к утру с его кровати донёсся привычный храп.

Гарри так и не удалось задремать. Впрочем, сам виноват. Хотел «поступить правильно», расстаться с другом и девушкой по-человечески — терпи.

Он поднялся на ноги рано утром, едва рассвело, и ещё до завтрака успел сложить в рюкзак все свои вещи. Мысленно он прощался с «Норой» навсегда.

Кругом стояла странная тишина. Будто все вымерли, даже на кухне никого не обнаружилось. Походив туда-сюда, поднявшись на третий этаж и прислушавшись, Гарри уловил негромкий шум, доносившийся из комнаты Джорджа. Решив, что с ним тоже стоит проститься, Гарри постучал в дверь.

— Кто? — спросил Джордж.

Гарри назвал себя, дверь открылась.

Выживший брат-близнец стоял на пороге своей комнаты и, как сразу бросилось в глаза, был чисто выбрит.

— Заходи, — сказал он вполне ровным голосом, для кого-то, возможно, звучавшим вполне нормально, но для Джорджа казавшимся тусклым и почти безжизненным. — Рад тебя видеть, Гарри. А я тут, знаешь ли, съезжать собрался. Скоро комната станет свободной, можешь здесь поселиться. Надоело, небось, спать на раскладушке?

— Нет-нет, — запротестовал Гарри. — Я попрощаться зашёл. Решил, что хватит злоупотреблять гостеприимством вашей матушки. У меня свой дом есть, там и буду жить.

Джордж окинул его долгим взглядом, но сказал лишь:

— Как знаешь. Но имей в виду: нашу матушку это расстроит.

Он отвернулся к лежащему на кровати чемодану и стал укладывать в него разномастные коробочки, ожидавшие своей очереди рядом, на полу.

Одна коробка — побольше — стояла у двери. Заглянув в неё, Гарри увидел на дне множество стеклянных флакончиков, наполненных какой-то жидкостью. Нагнувшись, взял в руки один.

— Духи, что ли? — спросил он, повертев пузырёк в руках.

— Амортенция, — не оборачиваясь ответил Джордж. — Просроченная, выбрасывать приготовил.

Гарри кивнул, начал отвинчивать крышечку. Поднеся открытый флакон поближе к лицу, осторожно потянул носом воздух, и тут же его ноздри, горло, лёгкие — всё его тело — заполнились тем самым «летним аккордом» от Кензо.

На душе вдруг сделалось удивительно легко, словно все проблемы с Роном и Джинни были уже решены. В голове прояснилось, в памяти что-то шевельнулось, и, словно повернув хроноворот, Гарри перенёсся назад на два года, в то промозглое лето, когда близнецы жили в Косом переулке, а он, Гарри, обитал в их комнате.

Припомнилось, как всё выглядело, когда он впервые здесь оказался. Ночник на тумбочке у кровати, заливавший комнату мягким золотистым светом, большая ваза с цветами, их аромат, тщетно соперничающий с застоявшимся запахом, похожим на запах пороха. Чуть позже последний исчез (или нос принюхался), а тёплый цветочный запах остался. Даже когда цветы, стоящие в вазе, засохли и опали...

Гарри оглядел комнату. Она, как и два года назад, была заставлена картонными коробками без надписей, правда, сейчас их было едва ли не вполовину меньше. Ослепительный солнечный свет, врывавшийся в окно, бил в глаза. В памяти вновь возникла Гермиона.

Да, она любила сидеть здесь вечерами. На этом подоконнике, поставив ноги на одну из коробок и листая какой-нибудь учебник. Тогда Гарри думал, что Гермиона не хочет лишний раз показываться кому-либо на глаза: фонарь, поставленный драчливым телескопом, расплылся на пол-лица и делал её похожей на панду. Только Фред с ним справился, с синяком этим. И да, всего лишь за неделю до конца каникул…

Ладони, державшие флакончик с Амортенцией, внезапно вспотели, а к охватившему его волнению вдруг добавилось ощущение тревоги, сродни тому, что накатило на него при первом знакомстве с «нотой сердца». Может, показалось, а может, и в самом деле... последний пазл встал — о Мерлин! — на место.

Промозглое лето, его безумное желание хоть на время забыть о чёртовом пророчестве, не вспоминать о гибели крестного и непростительной своей вине.

Конечно, он смотрел на Джинни. С ней не нужно было напрягаться, думать о чём-то, шевелить мозгами. Развесил уши, расслабился — и любуйся. Тогда её простецкие шутки казались забавными, а волосы — яркими и живыми. Особенно в полёте, особенно в сочетании с белой, матово-фарфоровой кожей лица.

Болтал с Джинни, а возвращаясь в свою комнату, находил там оставленный Гермионой запах — зависшие в воздухе «аккорды, которые невозможно увидеть, сложно описать, но совершенно точно нельзя игнорировать». А ведь, распознав в котле с Амортенцией что-то цветочное, он даже не подумал связать этот запах с самой Джинни. Так пахло в «Норе»; он любил этот дом, и этого оказалось достаточно, чтобы заманить себя в ловушку. Сразу же после того достопамятного урока зельеварения: столкнулся с Джинни, унюхал — и повёлся, как телок на верёвочке!

От злости на себя вдруг стало невыносимо мерзко, пузырёк с Амортенцией жёг пальцы. Переложив его в другую руку, Гарри с силой встряхнул взмокшую ладонь.

Всё просто, оказывается! Но как же можно было столь жестоко обмануться?!

— Давай сюда, хватит балдеть!

Озабоченный голос Джорджа послышался будто бы сквозь сон. Он отобрал у Гарри флакончик и, приставив на место крышечку, повернул её несколько раз по часовой стрелке.

— Амортенция — это персонально для Поттера? Планируешь состряпать на мне капиталец? — съехидничал Гарри, припоминая свой шестой курс и озабоченных Избранным школьниц. На самом же деле просто не зная, куда слить переполнившее его озлобление.

— Не переживай, сестрёнка этого не допустит, — хмуро ответил Джордж, кидая закрытый флакон обратно в коробку и возвращаясь к своей кровати.

Напоминание о Джинни прозвучало живым укором, и Гарри решился.

— Я никогда не женюсь на твоей сестре, Джордж. Я люблю другую.

Джордж развернулся лицом к Гарри.

— Вот как... — протянул он задумчиво. — Джинни знает уже?

— Нет пока. Но узнает. Скоро…

— Что ж, дело твоё, — подняв с пола очередную коробочку, Джордж вновь отвернулся к чемодану.

— Я отдаю себе отчет в том, что могу стать для всех вас персоной нон-грата, — выдавил Гарри, вспомнив словечко из книжки.

— Брось, Гарри! — решительно возразил Джордж, забив на свои дела и шагая к нему через раскиданные по полу коробки. — Мама, возможно, и подуется немного — она, знаешь ли, мечтала о таком зяте, как ты, но это ещё далеко не конец света. А я буду рад видеть тебя в магазине, и не только потому, что он существует благодаря твоим деньгам. Билл и его жена, я уверен, всегда примут тебя в «Ракушке». Да и Рон, твой друг...

— А вот это, наверное, уже нет, — перебил Гарри. — Потому что люблю я Гермиону. И она меня тоже, — добавил поспешно.

Примерно с минуту Джордж смотрел на него как на душевнобольного, придирчиво разглядывая и словно бы пытаясь определить, что важное он пропустил, не заметил своим вроде бы намётанным глазом.

— Тогда понятно, — произнёс он наконец. — Ну, тем хуже для Рона. Мой младший брат, знаешь ли, то ещё сокровище. Мы с... — у Джорджа, как обычно, не достало сил назвать Фреда по имени, — всегда поражались твоему терпению. Рон любит себя и любит себя жалеть, и последнее порой зашкаливает. Отчасти мы с... братом виноваты. Однажды мы подсунули ему коробку шоколадных котелков, начинённых амортенцией с его собственным волосом, в ней растворённым. Короче, бедняга траванулся так, что с годами не прошло.

— Что ты говоришь, Джордж? — не поверил Гарри.

— Что слышишь, — он криво ухмыльнулся. — Хотя и до того, сколько помнится, малыш Ронни чувствовал себя обделённым. «Always», — сказал бы я. Так что не бери в голову. Будьте счастливы, вы с Гермионой заслужили это, как никто другой.

— А вы знали, что Рон без ума от Гермионы? — спросил Гарри.

— Догадывались, — ответил Джордж, глубоко вздохнув. — Год назад, воротившись домой из Хогвартса, он прибежал к нам и слёзно молил придумать что-нибудь, потому что он, видишь ли, не мог вернуться в школу, не мог отпустить вас с Гермионой вдвоём... В общем, мы всё поняли тогда.

Джордж замолчал. Вновь обернувшись к чемодану, он переложил несколько коробочек, потом вытащил одну. Поднял с пола ещё пару штук и, подойдя к Гарри, вложил всё ему в руки.

— Держи! Это твой подарок. Восемнадцать — это здорово, вся жизнь впереди.

Гарри, тушуясь, поблагодарил. Сердце защемило: Джордж говорил так, словно его собственная жизнь в его двадцать уже закончилась и осталось лишь выполнить кое-какие формальности.

Как и ему, Гарри, в этом доме. Попрощаться с Джинни, объясниться с Роном.

Пока он разговаривал с Джорджем, дом проснулся. Снизу, из кухни, доносился звон тарелок: верно, миссис Уизли накрывала стол к завтраку. Гарри решил поторопиться.

Подойдя к комнате Джинни, он наложил на дверь заклинание Снейпа — «Оглохни». На всякий случай, предвидя бурную реакцию мисс Уизли и не желая до поры будоражить весь дом. Потом потоптался немного на пороге, собираясь духом, и, решившись, постучал.

Всего через полчаса, оказавшись за воротами «Норы», Гарри почувствовал странное, в чём-то, наверное, даже предосудительное, облегчение. Да, какая-то часть его навсегда осталась в этом доме. Но не самая необходимая, а скорее лишняя, отжившая своё. Словно больной зуб удалил.

С миссис Уизли он попрощался на кухне. Сказал, что отправляется в свой дом на площади Гриммо. На завтрак остаться не сможет, потому что поссорился с Роном и Джинни. Но разъяснять подробно, что и как, не стал. Сами расскажут. С него хватит объяснений до конца жизни.

Будучи не в силах и дальше тянуть с признанием, он выложил Джинни всё начистоту, в нескольких словах, самыми значимыми из которых были: «Гермиона любит меня, а я не представляю свою жизнь без неё».

Его слова, как и следовало ожидать, произвели ошеломляющее действие. Джинни долго стояла остолбенев, точно была не в силах поверить собственным ушам, а очнувшись, вспыхнула, болезненно вcхлипнула, из её глаз брызнули слёзы. Потом она что-то выговаривала, напоминала о том, что любит его Мерлин знает сколько лет.

Но продолжалось это недолго, минуту или две. Она точно охрипла и потому, дрожа всем телом, бессильно хватая ртом воздух, лишь пыталась испепелить Гарри взглядом. А потом, видно, сил не осталось… Джинни стянула со стула явно новое нарядное платье и, зарывшись лицом в его оборочки, зашлась в надрывных рыданиях.

Вот ведь как. И вроде всё шло к разрыву, но, видимо, каждый надеется до последнего.

Гарри вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь. Так лучше. Сам он предпочитал зализывать раны в одиночестве. Всегда. С детства.

Разговора с Роном Гарри опасался больше.

Он старался говорить как можно доходчивее, но надежды, что друг его поймёт, не было ни на кнат. Так и вышло. Потому что было много криков. И даже брошенное с немалой яростью заклятие было. Правда, не в Гарри – до этого Рон все же не опустился, а в подарок к его дню рождения, разнесённый в итоге в клочья. И было «Проваливай!» в конце их краткого, но весьма болезненного объяснения.

Но то, что все ограничилось словами, пусть даже грубыми и неприличными, дарило робкую надежду, что, возможно, когда-нибудь он услышит: «Здесь свободно?» — и Рон вновь появится в его жизни.

* * *

Паника подкралась к Гарри уже в Эйлсбери.

Как-то разом навалились все вчерашние волнения и тревоги. Как встретят его её родители, что он скажет самой Гермионе? И какого чёрта он не заглянул на площадь Гриммо, хоть бы рюкзак там оставил. Теперь вот явится в чужой дом с пожитками...

Немного подумав, Гарри направился в цветочный магазин. Дядя Вернон, конечно, не тот, на кого хочется быть похожим, но цветы своей жене он дарил, и, наверное, это было правильно.

Гарри выбрал букет из роз и лилий. Пожилая леди, вручая цветы, улыбнулась ему и, хитро подмигнув, напутствовала стишками: «Алые розы, белые лилии…»

Это придало Гарри оптимизма. К дому Грейнджеров он подходил в волнении, но всё же без недавней всеохватывающей паники.

Он не понимал, чего боится. Казалось бы, всё просто. Гермиона сказала, что любит его, Гарри, и одному богу ведомо, чего ей стоило это признание.

Похоже, он всерьёз опасается разочаровать её. Прислушался к себе и понял, что страшится именно этого: неудачного слова, жеста, взгляда.

Дверь знакомого дома открыл невысокий поджарый мужчина — несомненно, мистер Грейнджер.

— Здравствуйте, — пробормотал Гарри. — Могу я видеть Гермиону?

— Представьтесь, пожалуйста, молодой человек, — попросил мистер Грейнджер.

Достаточно вежливо. Поттер этого не заслуживал.

— Гарри... просто Гарри, — заикаясь выдавил он.

Мистер Грейнджер оглядел его с головы до ног — как показалось, довольно придирчиво — и лишь потом предложил войти в дом.

— Дочь моя, к тебе пришли! — крикнул он в направлении верхнего этажа, предложив гостю располагаться на диване.

Наверху хлопнула дверь, Гермиона стремительно сбежала в гостиную и остановилась в двух шагах от Гарри, незамедлительно вскочившего на ноги.

— Гермиона… это тебе, — пролепетал он, протягивая букет.

— Спасибо, — поблагодарила она, краснея.

— Я пришёл сказать тебе... — он оглянулся, не договорив, разыскивая глазами её отца, но мистер Грейнджер, очевидно, решил оставить их наедине.

— Ты хорошо подумал, Гарри? — спросила Гермиона, хотя он ничего ещё не сказал.

— Это самое-самое обдуманное моё решение, — ответил Гарри. — Честно, — быстро добавил он, заметив тень сомнения в её глазах.

— И... что ты решил?

Её голос, безусловно, лишь притворялся спокойным и безучастным.

— Мы должны быть вместе.

— Должны? — ему явно послышался лёгкий испуг в этом коротком слове. — Скажи, Гарри, это ведь не из чувства благодарности?

— Нет-нет, Гермиона! Ничего мы друг другу не должны! Просто я... я хочу быть с тобой.

Гарри испугался уже не на шутку. Господи, почему он такой недотёпа? В любви не может объясниться!

— Рон и Джинни уже знают, я сказал им сегодня, — поспешил сообщить он, надеясь хоть так убедить Гермиону в серьёзности своих намерений.

— И как они?

— Не очень, говоря по правде... — начал было Гарри, но Гермиона понимающе кивнула, и он не стал продолжать.

Букет цветов лёг на журнальный столик. Несколько секунд стояла тишина. Гарри эти мгновенья показались вечностью.

Ситуацию спасла Гермиона.

— Помнишь, я рассказывала, — начала она, — как мы с тобой танцевали в палатке под «O` children»?

— В твоём сне? — спросил Гарри.

— Ну да, — Гермиона слабо улыбнулась. — Только я и сейчас не уверена в том, что это были мы.

— А кто же тогда?

— Возможно, какой-то другой Поттер и наверняка другая Грейнджер. Потому что она... она почему-то отстранилась от тебя, когда танец закончился, а ты захотел обнять её... Просто так обнять, понимаешь?

— А ты бы не отстранилась, да? — спросил Гарри.

Гермиона кивнула.

Выражение её лица показалось Гарри растерянным, впрочем, собственная его физиономия вряд ли могла сейчас похвастать решимостью. А в её глазах плескалось ожидание — долгое, мучительное, выстраданное, в чём-то болезненное и всё ещё неуверенное. «Что ж ты?..» — казалось, спрашивали они, и, отбросив сомнения, он шагнул навстречу судьбе.

Солнечный запах накрыл Гарри с головой, мгновенно вытеснив из сознания все мысли. Но их с Гермионой пальцы сами собой уже переплелись, а губы нашли друг друга и, повинуясь магии сердца, соединились в поцелуе".

И всё стало хорошо.