Cardinal Sin (джен)

Язык Амары настолько же искусен в ласках, как и в словах — и так же, как эти слова, нетерпелив и остер.

Она чуть поднимает голову, стреляет глазами — и возвращается к делу, едва заметив готовые скривиться губы Миралы. Ее пальцы сжимают бедра крепко, уверенно; недостаточно жестко, чтобы это стало болезненным, но достаточно, чтобы оставлять синяки. Изгиб ее поясницы, на который Мирала глядит сверху вниз, так многообещающ, что перехватывает дыхание.

Мирала задавливает ругательство — извилисто-сбивчивое — под языком. Откидывается назад, вжимаясь плечами в древесный ствол. Биотика вспыхивает в руках сама, не спросясь, и голые эмоции текут между ними по тонким тягучим нитям проводящей смазки: презрение, вожделение, злость.

...Мирала заметила ее несколько недель назад — если можно так говорить об ударе кулаком в нос. Она никому, ни единой возомнившей о себе дряни не позволяла болтать о сестрах — Рила и Фалере были ее, даже если сами отсутствовали и не могли за себя постоять, слыша, как проходятся по их внешности, одежде, способностям.

Но Амара изящно ушла в сторону и успела даже перехватить кулак — видимо, ожидала, что Мирала растеряется и начнет вырываться, вот только Мирала просто ударила ее второй ладонью — в живот. Этого Амара — явно ни разу не бывавшая в тренировочном лагере, где девы порой вели себя и пожестче, — уже не ожидала.

Согнулась, охнула, но стоило только Мирале приподнять ногу для завершающего пинка и чуть сместить равновесие — как Амара боднула ее головой.

Они упали на пол обе — одна над другой, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Прямо под электронной таблицей с результатами вступительных испытаний — Фалере с блеском прошла на следующую ступень, никаких сомнений и не было. Это Мирала сейчас посещала университет только в часы свободных, не требующих платы занятий. Ей даже разрешили — подумать только — завершить свой проект по оценке вариабельности биотического потенциала; но на этом и все.

Так что какое значение имело, если у Фалере платье — перешитое из модных фасонов двадцатилетней давности? Если уж кого-то и винить было, так Самару, но ведь эта задирающая нос штучка понятия не имела, о чем разевает рот.

Мирала осклабилась, пнула противницу коленом в живот.

Несколько раз они перекатились по уложенному шестигранной плиткой полу, хватая одна другую за щупальца: Амара норовила дернуть резче, болезненнее, тогда как Мирала — ограничить ее и половчее приложить об пол затылком.

Наконец, Мирала оказалась сверху. Придавила бедрами талию чуть более высокой Амары и потребовала:

— Повтори, что ты сказала.

Амара, облизнув губы, медленно повторила — и Мирала повторила свой удар кулаком. С наслаждением. И — на этот раз — с победным итогом.

В следующий раз это уже Амара встретила ее: у общественной уборной. Подставила подножку у выхода — Мирала едва успела сгруппироваться и ничего себе не разбить.

— Странно, я думала, что выхожу из уборной, а запах стал только хуже. — Это Мирала проговорила, перекатившись на спину и напрягая ноги для прыжка; последнее — из предчувствия, что Амара (тогда она уже выяснила ее имя, конечно же) не разочарует. И в самом деле: с косой ухмылкой — «Я тронула, вот и завоняло» — Амара умело пнула ее ногой, которую Мирала едва успела перехватить — вновь отправляя другую азари на пол.

Третий раз — третья драка — случились вовсе в спортивном саду, где каждая из слушательниц и студенток имела право и возможность упражняться так, как будет угодно. Их растащили — хотя Мирала шипела сквозь зубы, а Амара эти зубы скалила, — и запретили находиться вместе на этой территории в течение одного семестра. «Снимайте напряжение в другом месте. Потом — сколько угодно».

Вот так они и общались время от времени, перебрасываясь ударами и насмешками. Амара состояла в постоянной учебной группе, и встречались они с Миралой только в коридорах и у дверей, либо же — над столами в лаборатории и обеденном зале (когда Мирала решала вдруг перекусить там). Но каждая эта встреча оказывалась… запоминающейся.

А потом Амара прислала ей приглашение.

«Хочу видеть тебя в саду с закатной стороны после последней лабораторной. Мы сможем уладить все миром. Один на один».

Мирала хмыкнула, но из любопытства чиркнула дрону-доставщику прямо пальцами по воздуху: «Да».

С самостоятельной лабораторной работы — измерениями электрической активности образцов нервной ткани, многих даже поименованных, наличием которых гордился университет, — она ушла пораньше, даром что в расписании этот интервал использования ценного оборудования значился последним.

И стоило ей появиться под ветвями, покачивающимися от тяжести зрелых осенних плодов, Амара с размаху впечатала ее в поцелуй — с укусом и кровью.

Мирала ничего не имела против; если Амаре так хочется, она позволит ей думать, что поддалась.

На время, само собой.

И вот теперь Мирала стоит, расставив ноги и прислонившись спиной к стволу темного, шершавого, старого дерева в самой глубине университетского сада.

Амара толкается языком сильнее, вворачивается резко, без жалости. Мирала громко, в голос, стонет — и дергает Амару за плечи, к себе и вверх. Впивается глазами в глаза и вздрагивает от будоражащей электрической вспышки: наконец-то, раздери ее демоны, она хочет всего этого сразу и до конца. Не просто каких-то там обжиманий, всхлипов и пришепетываний — нет: ярости, с которой врываешься в чью-то чужую сущность, впечатываешь себя туда, обжигая нервные волокна страстным желанием.

Плевать, если это еще не разрешено; плевать на сентенции почтенных матрон.

Мирала целует жестко, кусает чужие губы, щиплет пальцами бока и живот, а следом — и еще более мягкое, сочное между ног. Ей хочется выжать, выкрутить Амару досуха.

Но руки, пальцы и губы — это мало, ужасно мало, до обиды и болезненной злости; и она стискивает ладонь на горле Амары, запрокидывает той голову.

Амара издает хрип, но не обмякает послушно — наоборот: напрягается всем телом, расставляет ноги чуть сильнее, ища опору. Мирала разочаровалась бы в ней, будь иначе.

Ей хочется еще, больше даже, чем это — и она вцепляется во влажное чужое запястье еще сильнее, вливая черноту из собственных зрачков в чужие глаза. Пальцы другой ее руки сжимаются крепче, подсвеченные биотикой; ноги Амары на миг отрываются от земли. Она теряет равновесие, проваливается позади своих глаз внутрь себя — и это именно то, что нужно.

Мирала, кажется, слышит полузадушенное, испуганное даже «нет» Амары — но это нисколько не способно уже ее взволновать.

Нервы словно бы вспыхивают всеми цветами радуги — и еще более невозможными, электрическими, мерцающими.

Амара изнутри вся — сладость, остро пропитанная отчаянностью, внезапностью страха-изумления, как приправой. Мирала погружается в нее все сильнее, глубже, полнее — пока не вцепляется, наконец, в самый яркий сгусток внутри беспокойной светящейся паутины и не вырывает его с мясом.

...Очнувшись от накрывшей ее с головой тяжелой, оглушительной волны оргазма, Мирала приказывает мышцам перестать дергаться (хорошо, хотя бы ствол дерева, на который она оперлась спиной, не дал ей сползти на землю). И открывает глаза.

Она смотрит на тело, распростертое на траве. Кожа, без того болезненно-светлая, кажется теперь почти белой — бледной, как крылья уродливого ночного мотылька.

(Как-то давным-давно, еще в детстве, она забыла закрыть окно в своей спальне — слишком давно не было дождя, и духота сводила с ума, а хорошую охладительную систему Самара могла себе позволить разве что в следующей жизни.

Внутрь влетел мотылек — уродливый, бестолковый. Он только метался, ударяясь о стены, кровать и части тела, пока Мирала крепко не ухватила его в ладонь, где тот, наконец, замер и затих.

Мирала тогда держала жалкое создание над свечой, пока от него не остался горячий пепел).

Ей вдруг — ни с того ни с сего — хочется рассмеяться.

Всю жизнь ей хотелось быть сильнее всех, сильнее добычи, чудовищ, врагов и матери.

А оказалось, сила была все это время у Миралы внутри.

Биотика перекатывается под кожей волнами, близкими как никогда. Кажется: она может вывернуть с корнями это вот самое дерево, стоит только мотнуть подбородком вверх.

Что там какая-то мелкая, жалящая медуза в азарийском облике — по сравнению с этой мощью?

Она, Мирала, неуязвима. Абсолютно. Совсем.

Она все-таки смеется — тихо, себе под нос.

Она скажет, что нашла труп на месте назначенного свидания — сыграет роль, сжав на груди руки и опустив взгляд; точно так же, как играла в студенческом театре уже не раз — только без грима, костюма и всей этой ерунды.

Тут главное — заявить самой, первой. Странно ведь, так или иначе, сообщать о смерти, которую ты не хочешь, чтобы связывали с тобой? Этому — этой логике — Миралу тоже научил театр.

Она делает еще один вдох, глубокий, как будто хочет оставить в легких воздух этого вечера навсегда. Вечера-откровения.

У нее есть эта сила, которую никто не сможет отнять.

А значит — не посмеет посягнуть и на все прочие вещи, принадлежащие ей.

То есть, например, на сестер.

* * *

...Расследование по поводу смерти Амары Т'Лиал заканчивается относительно быстро. Несчастный случай; скорее всего, последствие неудачного падения. Генетическая предрасположенность к кровоизлиянию в мозг, не выявленная вовремя. Печально, но случается.

(Мирала думает, пробегая глазами по вывешенной в коридоре реплике заключения, что не зря подложила у скрученных пальцев Амары желтоватое чимело, сорванное с помощью биотики.)

Следов на теле, за исключением остаточных частиц тканей Миралы Т'Ваэль, с которой погибшая состояла в сексуальной связи, не обнаружено. Упомянутая Мирала во время предполагаемой гибели жертвы находилась в другом конце кампуса и только собиралась на свидание. Двое независимых свидетелей подтвердили ее показания. У нее в тот день была самостоятельная работа для проекта по нейрофизиологии с использованием лабораторных инструментов, оснащенных внутренним таймером, и измерительные приборы, как известно, не лгут. Если кто-то из преподавательского состава и говорил о возможности — чрезвычайно малой — что показания приборов могли быть подкорректированы постфактум, доказательств этому никаких не нашлось.