Cardinal Sin (джен)

In my little black dress I have come to confess; that defiance is not what it seems

My devotion is dead like the thoughts in my head; are we searching for omens to see?

Every moment of fate is determined by hate, please bestow me a reason to kill

There’s a little white man in the palm of my hand, who keeps saying to do what thou wilt

Ordo Rosarius Equilibrio

По высоким окнам хлещут струи дождя. Ударяют — с размаху, словно беспокойная атмосфера не на шутку вознамерилась взять реванш над жалкими белковыми существами, рискнувшими ненадолго предположить, будто они ее усмирили.

Туманную взвесь то и дело прорезают быстрые огоньки — транспорты, которые лавируют среди ливня. Вспышки молний — ветвистые, длинные — будто бы метят прямо по целям, но всякий раз досадно попадают мимо и гаснут, как от обиды.

Звукоизоляция не пропускает внутрь раскаты грома; но тишина только придает всему этому немного жутковатый оттенок.

Сполох высвечивает статуэтку Атаме в ипостаси матроны — в углу, на традиционном треугольном возвышении. В темноте почти незаметно, но красная накидка у нее — в точности такая же, как висит в прихожей этого дома: на случай, если придется куда-то выбираться с детьми.

Слышится шорох; чуть сдвигаются тени — как будто нечто зашевелилось у двери, тронуло полку вдоль стены, где расставлены нехитрые детские сокровища: браслеты из кораллов с родного мира, тряпичная куколка с фарфоровой головой, засушенные цветки и орехи.

Мирала приподнимается на локтях, втягивает воздух ноздрями. Сторожко поводит головой из стороны в сторону.

Никого. Ничего.

Мама должна была зайти к ним сегодня; к ним — это значит к сестрам. Мирала почти совсем уже взрослая, ей нежности ни к чему. Сказки — тоже.

Темнота за окнами — просто отсутствие света; всего лишь планета повернулась к солнцу другой своей стороной. Она знает; ей давным-давно рассказали об этом в школе.

(На уроках всегда надо было сидеть неподвижно, положив руки на гибкие подлокотники, и тщательно записывать на планшет все-все, что скажут наставники; скучнее, в общем, и не придумаешь, но Мирала честно старалась все равно быть лучше всех.)

Но это она. Ей просто положено знать.

Она оглядывает комнату еще раз; взгляд останавливается на двухъярусном спальном месте сестер.

Рила боится чудовищ. Эти чудовища, которыми изрисована каждая вторая страница ее альбома, похожи чем-то на нормальных азари, только пальцы у них длинные-длинные, глаза раскосые и пустые, а вместо щупалец на затылке — острые гребни.

Но маму они не тронут. Маму они, как думает Рила, сами боятся.

Только вот мама — мама, как назло, никак не хочет идти.

Мирала прикусывает губу. Взгляд юрким хищным зверьком прыгает из угла в угол. Задерживается на плюшевом ханаре, брошенном на пол, — вчера младшие не поделили игрушку, и пришлось ее у них попросту отобрать.

С нижнего яруса вдруг вскрикивает Фалере. Бледная голубая ручка цепляется за столбик ограждения; соскальзывает, не удержавшись.

Фалере пока не доросла до возраста, когда боятся чудовищ. Она боится просто так, без причины.

Мирала вздыхает. Похоже, выбора у нее нет.

Из постели она выпрыгивает пружиной; не утруждает себя тем, чтобы надевать тапочки или верхнюю часть пижамы.

— Идем-ка.

Она подставляет руки и ловит Рилу, спрыгнувшую с верхнего яруса; вытаскивает из кроватки похныкивающую Фалере — та не сопротивляется, а наоборот, цепляется за Миралу изо всех невеликих сил.

— Мы найдем маму. Или хотя бы перекусить.

Еще одна полезная вещь: когда сестры не голодны, они выглядят веселее.

Держа одной рукой Рилу, другой — Фалере, Мирала выходит из детской в коридор; не забывает оглядываться по сторонам — просто на всякий случай.

Апартаменты кажутся сейчас, в неподвижной темноте, совсем нежилыми. Брошенными, как протеанские руины из того фильма, который Мирала тайком смотрела, притаившись за креслом, пока Илтара и мама думали, будто она давно спит.

Было бы весело оказаться в заброшенном городе, одной, ночью. Только не безоружной дурочкой-археологом, а настоящей крутой наемницей, вооруженной до зубов — и никакой древней твари не позволившей бы себя провести.

Но сейчас ей совсем не весело. Может, это потому, что с ней — младшие.

— Мне страшно, — тихо шепчет Рила. Мирала крепче — до боли, до придушенного «ой-и» — сжимает ее пальцы. «Тише».

Фалере ничего не говорит. Она еще слишком маленькая.

Мирала продолжает озираться.

Стоптанные туфли, в которых по дому ходит Илтара, заброшены в дальний угол.

Выглядит так, словно она собиралась куда-то в спешке — и не на вызов: ее рабочая экипировка (и броня, и униформа) на месте.

Матери тоже нет ни следа.

Мирала прислушивается, пока от тишины не начинает звенеть в ушах.

Рила жмется к ее ноге. Фалере прерывисто, испуганно дышит в плечо.

Они — обе — не умеют чуять, как надо. Не умеют позаботиться о себе. Они — ее сестры — слабые.

Слабые — но ее.

— Ничего. Если придут чудовища, — отчетливо произносит Мирала в темноту коридора, — то я их всех убью.