Cardinal Sin (джен)

Мирала не знает, где допустила ошибку.

Она хорошенько постаралась, чтобы ее не видели вблизи той заучки — ее имя Мирала выцепила с титульной страницы проекта, которым занималась теперь Фалере.

Заучка тряслась, умоляла Миралу остановиться — но она только шире ухмылялась, рисуя кончиками пальцев жгучие узоры по плечам и бедрам, оставляя следы укусов на шее, с силой пощипывая соски и половые губы. И только потом, только когда дрянь кончила против собственной воли раз пять, не меньше, превратившись в трясущийся комок слизи, Мирала разорвала ее мозг по нейрону. Прямо там же, в затененном парке, где подстерегла ее в первый раз.

Быть может, этого не стоило делать. Быть может, на этот раз Мирала и вправду чересчур увлеклась.

Но от тела она все же избавилась. Точно тем же способом, как и раньше. С обрыва — в море.

Точнее, если говорить правду — с моста. Может быть, в мосте все и дело.

Но что с того?..

Сегодня Мирала собралась на пляж — раз уж Самара забрала с собой Фалере и Рилу к какой-то недавно объявившейся «родственнице», или родственнице наставницы, у которой Самара училась, будучи сама девой; короче, демоны знает, к кому.

Для этого ей пришлось позаимствовать материнский скай-кар; все равно мать не захватила с собой лицензию на управление, а значит, случись что, удастся прикрыться их с Самарой потрясающим портретным сходством.

Оставив скай-кар на ближайшей платной стоянке, Мирала пустилась вниз: тихими, сонными улочками, сплошь заросшими кустарником и тенистыми деревцами. Здесь, в двух— и трехэтажных домах, украшенных узорами из ракушек, все еще жили, хотя больше из сентиментальных соображений. Поселения прямо на шельфе — как под водой, так и над — становились все престижнее; многие переезжали туда — генетическую, как это говорилось, тягу к близости моря переставали удовлетворять полумеры.

Пляж, впрочем, был хорош, хоть и больше не пользовался популярностью. Песок там приятно прогревал кожу, острых камней считай что не попадалось, и — если не проходил вдруг наперерез какой-то плавучий транспорт — по спокойной воде можно было плыть прямо наперекрест, испытывая выносливость. Может, даже наперегонки.

Ей нравится быть одной там. Или, реже, с кем-то «особенным».

Глупость, само собой — вот это последнее.

Для нее важны только два существа — Фалере и Рила, но и в этом ничего особенного нет. Они просто... ее. Так было и так навсегда останется.

Мирала как раз думает, что в следующий раз точно отправится сюда с сестрами — они возьмут пледы, и чашки, и зонты от солнца, и портативный проигрыватель с выходом в экстранет, — как вдруг...

— Стой, именем правосудия!

Тень, а вместе с ней голос будто срываются с воздушного станка, ткущего ветры, из глупых сказок Рилы. Хотя на самом деле, скорей всего, из-за кроны дерева.

Мирала видит перед собой чужую, незнакомую азари в странной, несовременной броне, защищающей едва ли треть тела, и впервые чувствует, что не может — не способна! — остановить ее одним лишь взглядом в глаза.

Это кажется настолько нечестным, что у Миралы перехватывает дыхание.

Секунда задержки едва не стоит ей жизни — или по крайней мере здоровья; она ни разу не видела вживую, что бывает с тем, кто напоролся на сингулярность незащищенным брюхом, но на себе ей это уж точно не хочется проверять.

Почти бездумно она вскидывает руку — и тренировки на этот раз не подводят: биотический барьер прикрывает ее от следующей атаки, а затем — она перекатывается вправо и находит укрытие за цветущим кустарником.

— Ты не уйдешь, ардат-якши, — ревет преследовательница. Мирала закусывает губу, не замечает выступающей крови.

Если бы только у нее был пистолет.... Но она так и не получила разрешения; для этого необходимо было сдать экзамен, а перед этим — пройти кучу каких-то медико-психологических освидетельствований.

Мирала медикам не доверяла.

Может, ей удалось бы убедить кое-кого из более постоянных работодателей, что молодой деве на посылках нужны средства самозащиты. Но до этого все не доходило. И полюбуйтесь, в какой она заднице оказалась теперь.

Где-то в промежутке между очередными перекатом и уклонением, сквозь боль, горящую в мышцах и задетом пулей бедре, Мирала и вспоминает: вся эта куча героических фильмов и колонки в учебниках по истории; там то и дело всплывали картинки вроде той, которую Мирала сейчас видела перед собой наяву.

И слышала тоже.

— Сдайся, чудовище, и будешь жить!

Как только получается кричать во всю глотку и двигаться одновременно? У этой… юстицара.

Блюстительницы. Еще более старое слово, слышанное когда-то от матери, всплывает в голове.

Только вот чем бы это сейчас помогало.

Сама Мирала сейчас дышит с трудом; в руках у нее нет ничего, совсем — сумку через плечо она отбросила сразу же, чтобы не стесняла движений. Пляжное барахло. Но даже ручка от порванного в трех местах зонта бы сгодилась. Хотя бы как усилитель удара.

Блюстительница — и цвет брони у нее точно такой же, как у туники той древней статуи из детства, — вся светится от мощной биотики: от шеи до стоп. Она почти летит навстречу Мирале, притаившейся, вжавшись спиной в неласковый камень, у крошащейся от влажности кирпичной стены. Ракушка-украшение врезается в плечо. Вздумай она сейчас зажечь собственную биотику — и мигом станет легкой добычей.

Взамен Мирала застывает на месте еще более абсолютно, даже дышать словно бы перестает.

Блюстительница подплывает ближе, и ближе, и пальцы Миралы дрожат от лихорадочного, инстинктивного «убить! убить!» — и это первый раз, когда она думает о том, что делает, как об убийстве.

Но взгляд преследовательницы направлен к другой фигуре в темноте. Голубоватому, нежному силуэту.

Любительский памятник, знает Мирала. Чьей-то там по собственной дурости умершей дочке или сестре. Мрамор и лазурит, в полный девичий рост.

Блюстительница поворачивается; отсвет ее биотического сияния мажет по глазам.

И Мирала не упускает шанса. Бросается другой азари на спину, вцепляется ногами, что есть сил.

Та, надо отдать ей должное, немедленно напрягает плечи, но равновесия уже не удерживает — и они падают в кусты уже вдвоем, перекатываются, ломая хрупкие ветви. Чужая биотика дерет кожу колючей жесткой мочалкой, но теперь и самой Мирале сдерживаться ни к чему.

Пыль от сухой земли под кустами набивается в рот, щиплет глаза — и Мирала резко скребет землю пальцами, забирает горстью, бросая Блюстительнице прямо в лицо.

Сама она зажмуривается. Напрягает мышцы и нервы, все разом; ладони сжимаются вместе с полем темной энергии — привычно и крепко.

Шея азари-Блюстительницы ломается под ее пальцами с влажным хрустом. Маленькие, злые морского цвета глаза вспыхивают напоследок — презрением скорее, чем ненавистью или испугом, — и закатываются, потухнув.

— Я не чудовище, — говорит ей, уже мертвой, Мирала. — Я — следующая ступень эволюции.