Китнисс будет преемницей Сноу? (гет)

POV Пита (продолжение):

Вспомнив в этот момент, что у меня по личному распоряжению президента Сноу, под мышкой находиться кобура с пистолетом, я решительно отправился узнать, что случилось. Пройдя несколько помещений, в которых никого не было я вошёл в помещение, в котором было несколько мужчин, ушибившихся при резкой остановке поезда. Это были: два капитана миротворцев из личной охраны Сноу, начальник экспресса, его помощник и стюард. После того, как я помог стюарду и начальнику поезда, пострадавшим больше всех при падении, ко мне подошел один из миротворцев:

— Вы, Пит Мелларк?

— Да, я — Пит Мелларк.

— Мне приказано в случае чрезвычайных обстоятельств в первую очередь обеспечить вашу личную безопасность, это приказ президента Сноу. Никуда не отлучайтесь, а в случае моей смерти вы имеете право забрать мое оружие. У вас есть пистолет?

— Да, по личному приказу президента.

— Немедленно достаньте его и снимите с предохранителя. Будьте в полной боевой готовности. При малейшей опасности вы имеете полное право открывать огонь на поражение, мистер Мелларк.

— Я понял.

И я достал оружие в первый раз в жизни, которое до сих пор мог видеть только у миротворцев в родном дистрикте. Впрочем, Арена, научила меня, действовать молниеносно и быстро, если речь идет об угрозе жизни. Миротворцы встали слева и справа от меня. Начальник экспресса, несмотря на сильно ушибленную при падении голову, пошёл узнавать, что случилось, через две минуты он возвратился и почему-то доложил непосредственно мне:

— Мятежники незначительно повредили дорожное полотно, аварийная бригада уже приступила к ремонту путей. Через пять или десять минут мы продолжим путь.

Подумав, что мне вероятно придется отчитываться перед Сноу, я задал вопрос:

— Где мы находимся?

— Это территория восьмого дистрикта. До сегодняшнего дня мятежники здесь не предпринимали попыток каких-либо серьезных действий, тем более нападения на президентский экспресс.

Он не успел договорить, как с оглушительным стуком в окно президентского экспресса влетел булыжник. Стекло было бронированным, но удар оказался настолько сильным, что оно треснуло. Я, подчиняясь какому-то непонятному чувству, бросаюсь к окну, заставив миротворцев-телохранителей занервничать, и то, что я там увидал, меня потрясло:

Несколько человек, одетых как рабочие, стояли передо мной. Их лица были бледны словно мел и излучали гнев. Один из мужчин держал на руках мальчика. Убитого мальчика. Я сразу это понял, как и то, что это его сын. Этот человек был безоружен, но у других мужчин в руках были железные палки, камни. Один в сильной мозолистой руке сжимал тяжелый гаечный ключ.

А затем появилась одинокая фигура миротворца с пистолетом в руке. Он бежал, отстреливаясь, в сторону от экспресса. Мужчины, стоявшие до того почти неподвижно, как по команде двинулись к миротворцу. Он стрелял и стрелял в них. Они падали, сраженные его пулями, один за одним. Мужчина с мальчиком на руках также получил пулю и упал. И больше не поднимался. На моих глазах они упали все, кроме одного, того самого человека, с гаечным ключом в руках. Он остался один. Не останавливаясь в полной тишине и молча шёл он по направлению к миротворцу, который отступая ушёл уже шагов на сто-сто пятьдесят от экспресса. И тут у миротворца закончились патроны, а одинокая фигура рабочего с зажатым в правой руке гаечным ключом медленно подходила всё ближе и ближе. И, наконец, настигла его.

Сам не знаю почему, но я бы уверен, что именно этот миротворец убил мальчика, которого держал на руках его отец. А этот единственный оставшийся на ногах мятежник-ткач из дистрикта 8, наконец настиг его и со страшной силой опустил на него свой тяжёлый гаечный ключ. На моих глазах он забил миротворца насмерть, расколов тому голову вместе со шлемом как орех.

И в этот момент президентский экспресс тронулся с места.

О, как в это мгновение мне больше всего на свете захотелось убить находящихся в купе миротворцев и выпрыгнуть на ходу, чтобы идти и сражаться на стороне мятежников. Идти помогать убивать миротворцев. Настолько в эту секунду я их ненавидел. Однако я стою неподвижно у окна стремительно мчащегося в Капитолий президентского экспресса, с трудом удерживая в себе ненависть и ярость. Мне пришлось прибегнуть с незамысловатому приему, которому меня научила Китнисс уже после нашего возвращения в родной дистрикт. Способу, чтобы не сойти с ума, а сердце заставить спокойно биться.

Я повторяю про себя:

Я — Пит Мелларк, мне восемнадцать лет, я участвовал в Голодных играх. Я остался в живых. С нами обоими. Со мной и с Китнисс Эвердин, девушкой, которую я люблю с пяти лет и за которую я, не задумываясь отдам свою жизнь, говорил приехавший внезапно к нам в дистрикт №12 президент Сноу. Во время разговора с президентом от волнения за Китнисс, я так сильно сжал ее руку, что впервые в моей жизни сделал ей больно. Президент сделал нам с Китнисс предложение, от которого мы не смогли отказаться, если бы и захотели — Сноу обещал отменить Голодные игры. Навечно. Сноу заключил со мною и с Китнисс своего рода тайное соглашение — мы храним ему личную верность, а взамен дистрикт 12 получает гигантские льготы. Мы с Китнисс наделены особыми полномочиями и получили из его рук огромную власть. Сноу поручил Китнисс употребить её в полной мере в дистрикте 12, а я еду в Капитолий участвовать в расследовании злоупотреблений распорядителей 74-х голодных игр. И главное: если Сноу не выполнит своего обещания — мы не будем жить. Я и Китнисс. Без вариантов. Но перед тем, как мы умрем, мы убьем Сноу.

Я еду в Капитолий. Я сижу за столиком из дерева красноватого оттенка и по-прежнему изучаю бумаги Сенеки Крейна. Правда, перед этим мне пришлось долго успокаивать помощницу Сноу Семпронию: она сильно ушибла руку. Но я знаю, в чем истинная причина ее истерики: дело в том, что она головой отвечает за мою безопасность. Если я не прибуду в Капитолий в целости и сохранности, если со мной что-то случится, президент Сноу казнит саму Семпронию, её мать и двух её маленьких сестренок, младшей из которых только одиннадцать лет. Обо всем этом она мне поведала пока рыдала уткнувшись мне носом в плечо.

Я читаю бумаги главного распорядителя Голодных игр Сенеки Крейна и меня мучает вопрос, как определяется этот проклятый «рейтинг», от которого зависит как быстро умрет ребенок на арене и даже какой смертью.

Ответа нет, С. Крейн ни разу не говорит об этом подробно; готовый результат и только: «рейтинг» растёт или падает. Или «рейтинг» рухнул. Я долго пытаюсь получить ответ на мучающий меня вопрос, но у меня ничего не выходит. Секретные бумаги не могут мне этого прояснить. Лишь в одной, где С. Крейн пишет о том, что рейтинг определён с явным нарушением формулы его исчисления, написана загадочная фраза: «Неправильно учитывалась относительная величина симпатий в неродных дистриктах». Я не понимаю, но меня настораживает сам факт, что вообще учитываются симпатии жителей в дистриктах. Я-то полагал, что самое главное — симпатии капитолийцев.

Когда эти «рейтинги», резолюции президента Сноу и мнения Сенеки Крейна на тему шансов разных трибутов на Победу, надоелдают мне до чёртиков, я просто откидываюсь в мягком кресле, в котором сижу и начинаю думать.

Я думаю о том, что очень благоразумно, что Капитолий проводит такую политику, чтобы уроженцы отдаленных и бедных дистриктов не побеждали в Голодных играх. Полтора года назад во мне не было и сотой части той ненависти к Капитолию, которая бурлила во мне сейчас. И у меня есть исключительно серьезные основания для этого. Боль, пережитая мною самим — ничто. Но за боль, причиненную Китнисс, моей Китнисс, за ее Боль и Слёзы, за них я ненавижу Капитолий всем сердцем. Президента Сноу, (который с недавних пор лично отдает мне приказания), за чудовищное угнетение моих земляков, за пот и кровь, я буду мстить до последнего моего смертного часа, до последнего вздоха.

Я думаю о том, что видел Капитолий и капитолийцев, их сильные (некоторые из них могут чувствовать как нормальные люди) и слабые стороны (о, я много об этом знаю, очень много).

Забыл ли я кровь детей, пролитую на Арене на моих глазах? О нет, никогда я этого не смогу забыть!!!

И вот о чем я не думаю в этот момент, почему именно я, Пит Мелларк, Победитель из самого нищего из всех дистриктов во всем Панеме, сейчас еду в президентском экспрессе в Капитолий, при том, что неоткуда взяться моей благодарности Капитолию. Больше того, именно сейчас я — опаснейший его враг. И я осознаю это.

Но тогда почему президент Сноу, человек безжалостный, расчетливый и предельно жестокий и уж точно не склонный к проявлению жалости (проявление жалости по его глубокому убеждению есть проявление слабости), так сильно разозлился на Сенеку Крейна, из-за того, что он поставил жизнь Китнисс и мою под угрозу после вторичного изменения правил? Ведь я слышал из уст самого Сноу, что это изменение, подарившее «несчастным влюбленным из дистрикта 12» надежду, его прямое распоряжение. Сенека Крейн, поставивший под угрозу наш шанс на победу, сначала вызвал бешеный гнев Сноу, а затем, после успешного завершения президентского замысла — Сноу приказал тайно казнить Сенеку Крейна.

Ответа у меня нет. Пока нет. Я — Пит Мелларк и я уже вижу огни приближающегося Капитолия. Я спокоен как никогда. Я запрятал мою ненависть глубоко-глубоко. Я стану действовать только по велению холодного рассудка. Но также, я ни на йоту не отступлю от принципа справедливости.

И вот когда президентский экспресс начинает прибывать на вокзал, до меня доходит, что такое «относительная величина симпатий в неродных дистриктах». Как я мог быть таким недогадливым?

Это же уровень жалости к ребенку из чужого дистрикта. Понятно, что в двенадцатом дистрикте болели за меня и за Китнисс, но я вспоминаю, что в момент, когда я якобы предал Китнисс и присоединился к ее потенциальным убийцам, профи, мой «рейтинг» рухнул в четыре с половиной раза и я почти потерял шанс догнать уровень потенциального Победителя — Катона.

Я предполагал, что присоединившись к профи, иду на смертельный риск, но не предполагал, что буквально окажусь на волосок от смерти — «бывший несчастный влюбленный, предавший свою любовь».

Помню, когда в компании профи я шёл по лесу, на меня дважды падала сверху ветка: один раз больно ударив по руке, а в другой пролетев в миллиметре от моей головы. Меня презирали за предательство и за мою жизнь на Арене давали все меньше и меньше. Не только дома, а по всему Панему. И распорядители вполне могли скинуть мне на голову ветку потяжелее. Ведь кто я такой? Предатель и лжец. К такому не только дома, где угодно не может быть жалости и сочувствия. Допускаю, меня спасло то, что мое предательство не было зримым и я не причинил реального вреда Китнисс.

Но зато, когда я, «показав своё истинное лицо», вернулся к позиции «несчастного влюбленного из дистрикта 12» и заслонил Китнисс от Катона, всё изменилось. Какие там падающие ветки? Я получил почти смертельное ранение, в одиночку брёл по руслу ручья, слабел с каждым часом, у меня были минимальные шансы выжить, но мой «рейтинг» сравнялся с «рейтингом» Мирты, которая в одиночку едва не убила Китнисс.

А почему? Да потому, что я вновь возвратил себе звание «несчастного возлюбленного из дистрикта 12» с сочувствием всего Панема впридачу. Все опасности для моей жизни, кроме раны, распорядители устранили. И в скором времени они специально изменили правила и тем самым направили Китнисс на мои поиски. Возможно даже что я, заявив на всю страну о своей любви к Китнисс, сделал сам факт гибели одного из «несчастных влюбленных» чрезвычайно опасным для Капитолия и президента лично.

Ведь это очевидно: моя смерть несла громадную угрозу, коли сам президент Сноу делал все возможное и невозможное для недопущение моей гибели. Гибели по естественной причине.

Как всё просто: ну как же я сразу не догадался! На Голодных Играх решающим фактором, который определяет Победителя, является то, как сочувствует чужому ребенку на Арене Смерти вся страна.

А возможно ли, что смерть такого ребёнка на Арене, который имеет исключительно большие симпатии во всём Панеме, вызовет всеобщий мятеж, убитая надежда убьет страх перед силой и жестокостью Капитолия? Вот это для меня может быть интересным. Вот я и нашёл собственный интерес в том, что мне поручил Сноу. Оружие против моего главного врага, ведь президент мой враг, какие могут быть сомнения?

Я не знаю, как Капитолий узнаёт о том, как в дистриктах меняется в течении нескольких секунд уровень сочувствия к чужому ребенку на арене: его же могут и не выражать вслух, его можно и не прочесть на лице, это же глубоко личное. Но Капитолий научился исчислять проклятый «рейтинг», значит я должен узнать об это всё.

Это знание и будет моим секретным оружием против Капитолия.

* * *

Семпрония с забинтованной рукой и мной, целым и невредимым, а значит выполненной ею миссией и снятой угрозой казни всей ее семьи, идет быстрым шагом впереди меня. Даже не идёт, а буквально мчится через Главный железнодорожный вокзал Капитолия к ожидающему нас лимузину. Мне, несмотря на протез, приходиться бежать за ней.

Похоже, президент Сноу задал своему аппарату такой темп работы, что всё делалось бегом, но, что удивительно, в идеальном порядке. Допускаю, он задался твердой целью воплотить в жизнь своё секретнейшее решение об отмене Голодных игр (о нем знают лишь Сноу и мы с Китнисс) и весь государственный аппарат Капитолия усиленно работает над исполнением президентского секретного плана. Скоро я убедился, насколько это верно.

И уже через пятнадцать минут я сидел в кабинете преемника Сенеки Крейна — нового Главного распорядителя игр Плутарха Хевенсби.

Это был человек лет пятидесяти пяти, небольшого роста, плотного телосложения, говорит негромко, но о том, что это был очень серьезный человек, говорят его глаза — серые, очень внимательные, проницательно-оценивающие.

Плутарх Хевенсби посвятил меня в то, что мною лично, либо при моем непосредственном участии будет изучаться, а именно документация о ставках во время Игр. Что ставки делались, я уже прочёл в поезде, но кто и сколько ставил, а следовательно кто конкретно получил наибольший барыш от смертей детей на Арене, мне предстояло узнать сейчас.

От этого знания, мне скоро стало невыносимо мерзко на душе: сначала богатейшие капитолийцы делали ставки до миллиона долларов на Катона, 300 тысяч — на Мирту, 165 — на Цепа, на меня в первый день игр поставило трое и на сумму с 27 тысяч, на Китнисс поначалу ставил только один человек, но сразу 850, с первой секунды (!!!)

Сенека Крейн обозначал тех, кто делал ставки и спонсоров, инициалами, наверное, для краткости, того, кто первым поставил на Китнисс он обозначил как К. Х. Тогда сразу я не обратил внимания, что статистика по спонсорским поступлениям Китнисс Эвердин изъята из отчетов, но зато имеется расписка в ее получении Хеймитча Эбернети и я решил спросить его об этом позднее. Вот только сделать это мне суждено было очень нескоро.

Настоящее сумасшествие наступило когда профи загнали Китнисс на дерево.

Китнисс бежит — ставка 339 тысяч. Китнисс залезает на дерево — за одну секунду — 442 тысячи. Катон падает с дерева — 522 тысячи, а его ставки с 4 миллионов обрушаются до 1 миллиона 200 тысяч. Диадема стреляет из лука — 95 тысяч. Мажет — 62 тысячи. Китнисс ночует на дереве: 581 тысяча. Получает подарок спонсоров — мазь от ожогов — 601 тысяча. Рост чуть-чуть. Китнисс замечает Руту — в одно мгновение — 848 тысяч. Пилит сук с гнездом ос-убийц — почти миллион. Китнисс получает первый укус — резко — миллион четыреста тысяч. У Катона в этот момент — миллион девятьсот тысяч. Гнездо падает вниз — ставка полтора миллиона на Китнисс, на Катона — миллион 600, на Мирту — 795 тысяч, ее жалят — 654 тысячи В момент погони за Китнисс моя ставка всего 136 тысяч. Зато, когда я говорю профи, что она никуда не денется с дерева и вся банда убийц прекращает попытки добраться до Китнисс, одна фраза и ставка — 451 тысяча. За ночь она вырастает до 541 тысячи. Профи и я бегут от дерева прочь, спасаясь от ос-убийц — 462 тысячи. Я внезапно возвращаюсь — пять секунд, 522 тысячи. Кричу Китнисс: «Беги!!!», одна секунда — 849 тысяч! Третий «рейтинг» Голодных игр, а сутки назад на меня ставили в шесть раз меньше.

Но на то, чтобы всё это подсчитать и понять у нас с мистером Хевенсби ушло больше четырех с половиной часов! Мы начали перед обедом. После перерыва на ланч, достаточно плотный, чтобы были силы для длительной утомительной работы. Затем Плутарх дает мне пульт и выводит прямо передо мной голограмму, где отражаются ставки на всех трибутов за несколько дней. Затем по мере того, как я вручную нахожу нужную цифру, отмечаю стилусом необходимое в специальной таблице-голограмме. И делать это нужно было невероятно быстро и точно.

На практике же это выглядело так:

— 12.17 Цеп идет по полю, он перетаскивает присланные спонсорами части сборного домика-убежища. Рейтинг увеличился на 7%, — говорю я.

— Отметил, — отвечает мне Плутарх, — Пит переходим к квадрату 41, тому, где находятся профи.

— Есть, сэр! — рапортую я и нажимаю на пульте пять кнопок. На экране возникают Катон и компания, — рейтинг Диадемы вновь падает — 3,5%

— Отметил. Как рейтинг Катона? Неизменен? — спрашивает не поворачивая головы Хевенсби.

— Да. Корреляция крайне мала. Но рейтинг на 6,5% меньше того момента, когда он получил сообщение от Энобарии двигаться на юго-юго-восток и переключиться на Китнисс Эвердин.

— Так, достаточно. Ясно, что рейтинги профи статичны. Теперь, Пит, переход в квадрат 38, где Китнисс.

Я нажимаю две кнопки (еще полчаса назад на это у меня уходило порядка 30 секунд, а то и больше) и уже через три секунды на голограмме вижу потрепанную обгоревшую Китнисс и моё сердце в груди сжимают тиски. Больно, я терплю., но на глазах наворачиваются слёзы.

— Готово. Рейтинг перестал падать. Статичен, 288 тысяч, — говорю я и мой голос предательски дрожит.

— Я отметил, — говорит Плутарх и поворачивает голову ко мне, — Пит, как ты? Очень тяжело?

— Да, есть немного — отвечаю я, вообще в этот момент мне не хочется говорить. Мне хочется убить президента Сноу, повесить, уже казненного, Сенеку Крейна и еще больше я хочу устроить огненный ад в проклятом Капитолии. И моё желание сбудется в самом ближайшем времени…

— Я же тебе говорил, это работа адская, Пит. Я настаиваю: сегодня в 20.00 ты идешь к моему психологу. Это необходимо! — мягко, но в ту же самое время твердо говорит мне Плутарх и я подчиняюсь:

— Конечно, сэр!

— Пит, называй меня просто Плутарх, — по-прежнему мягко произносит Хевенсби. — Ну, как ты пришел в норму?

— Да, — отвечаю и вижу, что он внимательно смотрит на мое лицо, как бы изучает и сканирует малейшее проявления мимики и эмоций.

— Тогда переходим к рейтингам Руты и Лисы, Пит…

* * *

Поздним вечером, я посещаю психолога. Это старый, седой и многоопытный капитолиец Он научил меня приему абстагироваться от происходящего на голограмме: «Этого уже нет. Это прошлое. Китнисс не может пострадать во второй раз. Я дышу глубже. Это все в прошлом…»

А затем, практически ночью, мы с Хевенсби сидим в ночном кафе, стекло рядом с нами пуленепробиваемое и шум капитолийской ночи нам не слышен, кроме того, оно матовое и яркие огни Капитолия не действуют мне на нервы, которые пока ещё не до конца пришли в норму. Надо восстановить ритм моего сердца, как советовал мне капитолийский доктор, и сейчас разговоры о Голодных играх запрещены. Я пью чай, а Хевенсби пьет какао с молоком. Откинувшись на спинку дивана я посмотрел на Плутарха, выглядит он очень уставшим, но по-доброму улыбается мне и оценивающе на меня смотрит, такое ощущение, что он пытается прочесть мои мысли. Я первым нарушаю молчание:

— Я должен поблагодарить Вас. Без Вас у меня сегодня ничего бы не получилось, — сказал я.

— Пит, давай на ты, — говорит он. — Я знал, что в первый день тебе понадобится помощь психолога и я заранее договорился с Квинкцием на восемь вечера.

— Но как? — я наклонил голову набок.

— Практика, молодой человек, многолетняя практика, — отвечает мне Хевенсби.

— Плутарх, разреши мне задать вопро:, кем ты был до того, как стать преемником Крейна, — решаюсь я спросить у этого необычного и загадочного человека.

— Неделю назад я был шефом тайной полиции Капитолия, — задумавшись на одно мгновение отвечает мне Хевенсби.

Я от изумления роняю чашку с чаем на пол. А Плутарх жестом подзывает к нашему столику официанта и я заказываю чай с лимоном и мятой.