Aeternum (гет)

— Один апельсиновый фреш.

— Спасибо. Недавно работаете?

— А, устроилась на время учебы.

— Ого. На кого учитесь?

— На историка. — Улыбка освещает бодрое личико. — Хочу изучать течение времени!

— Здорово. Рада за вас. — Улыбка в ответ, такая же искренняя, с неуловимой пронзительной печалью. Молодая официантка отходит, мелькнув краем клетчатой юбки; длинные черные волосы — в косе, глаза сверкающие. Ей уже двадцать лет. Должно быть, ее зовут не Анюткой, а Аней или даже Анной. У нее любящая мама и память о покойном отце.

«Береги семью», — говорил папа, ероша волосы старшей дочурки. Той, чье лицо не узнают на фотографиях, принимая за соседскую девочку. Той, что как отражение похожа на несколько более юную версию официантки Анны, будущего историка. «Изучать течение времени» — достойная мечта. Даже в своем роде забавная параллель. Жаль, что ей об этом не рассказать, не поймет, а затем и вовсе забудет.

За десять лет с проклятием забвения Элли так и не смирилась. Каждый раз все еще прилетает пощечиной; Элли сердится на мир за жестокость и на саму себя за наивность, но поделать ничего не могла. Одно она поняла точно: время не лечит. Оно лишь дает возможность привыкнуть. И Элли тоже привыкнет однажды.

Зато она не одна, и никогда одна не будет. Поднявшись со стаканом апельсинового сока в руке, девушка оглядывается — напрямик через солнечную площадь к уличному кафе городка, растянувшегося близ реки, идет юноша, светловолосый и голубоглазый, в красной рубашке и черных джинсах. Он выглядит бодрым, сам светится, отражая лучи подобно зеркалу. Элли тоже непроизвольно улыбается, приметив его, и даже с готовностью разворачивается, принимая объятия. Рин слегка целует ее в висок и перехватывает стакан с соком. Нагулявшийся ветер треплет краешек светлой юбки, и Элли одергивает ее.

— Это моя сестренка, — говорит она тихо, кивая в сторону внутреннего помещения кафе. — Она...

Молчание. Рин поглаживает ее по плечу.

— Вся в родителей, да? — мягко спрашивает он.

— Ага. Я была бы похожа на нее, если бы росла. — Элли ловит краем глаза свое отражение в витрине. Ей вечно восемнадцать, и потому странно понимать, насколько перерастает тебя дитя, что на восемь целых лет младше.

— Ты красивая, — произносит Рин просто и честно.

Элли смотрит на него с благодарностью.

Нельзя полюбить насильно, но со временем тех, кто особенно близко, любить и правда начинаешь. Рин нравился Элли как человек, и это со временем переросло в чувства к нему как к мужчине. Пусть бессмертные были изгоями во всем мире, друг в друге они нашли то, в чем нуждались, и потому несчастье отступило, сменяясь гармонией.

«Спасибо, что ты появилась», — думает Рин, понимая, что это эгоизм.

«Спасибо, что не оставил», — думает Элли, понимая, что это отчаяние.

Все утрачивает свое значение. Смерть — тоже. Их не касаются беды, их не трогает неумолимый человеческий рок, оставляя самим себе, перестает возникать жгучее желание порвать себя на куски. В конце концов, они просто живут. Лучшее, что можно выбрать, — это всегда жизнь.

— Пойдем? — спрашивает Рин тихо.

Элли поднимает глаза на его лицо, ничуть не изменившееся за годы, но смотрит сквозь силуэт.

Идти некуда, и одновременно с этим — можно идти куда угодно. Их ничто не держит — и держит безумно крепко в тот же момент. Весь мир просит их остаться. Весь мир шепчет, раскрывая сны: «Живите». Перечить ему — что умолять воду не течь, а огонь не жечь, и бессмертные принимают это со смирением.

Элли больно, но она справится. Это лишь еще одна боль из того океана, что ей переплывать. Хорошо хоть, что не одной.

— Пойдем, — говорит Элли. Рин берет ее за руку, переплетая пальцы, и они вместе делают шаг, незримо взлетают.

Перед ними открыты все дороги.