Aeternum (гет)

В пять часов солнце едва отрывалось от горизонта, и город тонул в полусумерках, разгоняемых лишь сиянием, отраженным от тоненьких зеркальных лужиц на неровной поверхности асфальта. Тихий спальный район сменился стройкой; спавшие механизмы бросали тени на нагромождения балок, что однажды станут новым торговым центром, и все тонуло в спокойствии. Ничто, казалось, не могло потревожить в эти минуты предрассветний город — лучшее время, если не хочешь быть замеченным.

Девушка подняла голову, аккуратно, чтобы не смахнуть капюшон объемной толстовки, в которую зябко куталась. Она всегда легко замерзала, а теперь не ожидала, что утром в обычную осень стоит такой мороз. Видневшиеся из-под капюшона светло-серые глаза отражали леса на соседнем к торговому центру доме. Видимо, создавая новый закуток города, решили и ближайшие дома приукрасить. Ей же на руку. Девушка, нервно вздохнув, — в прозрачный воздух от ее дыхания на миг разлилось тепло, — направилась к стройке.

Шустрый силуэт скользнул вдоль стройматериалов. Сейчас никто не мог ей помешать, но она все равно торопилась, отчаянно переживая. Замерла у лесов, покачалась, переминаясь с ноги на ногу. Потрепанные старые кросовки на ней поскрипывали по сухой холодной земле. Надвинув капюшон ниже и овладев собой, девушка вытянула руки. Неумело и слабо она зацепилась за лестницу, подтянулась, а там и полезла наверх.

Выше, выше. Она преодолела пару пролетов — недостаточно. При отсутствии ветра ничто под ногами не тряслось, но ей так или иначе не стоило беспокоиться. Сглотнув, девушка продолжила подъем. Постепенно ускоряясь, она оказывалась все ближе к облакам, пока не замерла на самой высокой точке, на краю. Перед носками кроссовок обрывалась пустота. Там виднелась земля, те же доски и материалы, кучи металла. Соседние дома очерчивались тенями. И над всем — широкий простор розового, как смоченная в крови вата, неба, над самыми далекими крышами лишь прорезавшимися пронзительным золотом.

Девушка смотрела на зарю, сощурившись, на ресницах играли радужные блики. Нельзя было медлить, так? Она раскинула руки в обе стороны, подставляясь ветру, обнажая перед ним все свои страхи. Осенний холод тут же облепил фигурку, сорвал капюшон, разметав по сторонам длинные черные волосы, собранные в два широких низких хвоста; челка, закрывавшая лоб, раздувалась, передние пряди лезли в глаза, а девушка стояла крестом напротив рассвета. Еще один вздох — и она шагнула вперед.

Вместе с опорой оторвались все страхи. Только короткий крик спорхнул с губ, прорезав хрустальную прохладу, и покорной куклой девичье тело понеслось к земле на бешеной скорости. Не успелось ничего вспыхнуть в сознании, лишь короткая обрывочная мысль, так и не принявшая форму. В следующий миг безвольное тело с глухим треском врезалось в груду стройматериалов.

От удара пронеслась дрожь — подобной силы раската ощущений никогда не было. С плотоядным треском, протяжно взвыв трением о кость, грудь пробил острый обломок, выходя из-за спины. Сдавило ребра, вывернуло наизнанку руки и ноги, разрывая ткань безжалостно вместе с мясом, нелепо хрустнула шея, тут же отказывая в зрении и слухе. Затопило непроходимой болью, тут же наполнившей до основания, и вопреки законам губы приоткрылись в слабом, гулком стоне, тут же проглоченном пылью.

По металлическим поверхностям растекалась багряная кровь, пульсировавшая жаром в терпкое осеннее утро. Девушка медленно открыла гаслые глаза, безучастно наблюдая, как ее переломанная левая рука с тонкими перехрустами и щелчками выправлялась, восстанавливая кости и суставы, выгнутые пальцы вправлялись, переставая кровоточить, и постепенно все становилось обычным, каким должно быть. Точнее, каким быть не должно было.

«Я не умерла», — отстраненно подумала девушка. Она пошевелила кончиками пальцев, интуитивно ощущая, как срастались остальные поломанные части тела. Ужас пришел лишь немногим позже.

*

Воровато оглядываясь, Элли скинула в потертый и старый мусорный бак ворох одежды — то, что от нее осталось, вернее. Перепачканные кровью ошметки, порой целиком пропитанные лоскутки, какие-то багровые осколки. Кости, разлетевшиеся во все стороны, уже не имели значения: на их месте быстро заросли дыры, воссоздалась первичная материя. Пробрала ледяная дрожь; Элли непроизвольно подтянула руку, ощупывая ткань футболки. Запасной комплект одежды ей все же пригодился. Только... как теперь ей справляться?

Все заросло. До мельчайшей царапины. Тело осталось целиком и полностью невредимо, как будто не оно рухнуло с бешеной высоты безо всякой подушки безопасности. Почему?! Что с ней такое?! Элли проглотила паническую тошноту. Не сейчас ей рассудок терять, нужно хотя бы до дома добраться.

Никто еще не встал. Максимально тихо отперев дверной замок и спрятав ключи обратно в карман, Элли вошла. Стянула кроссовки, косо заглянула в зеркало в прихожей — бледная, как смерть, и глаза большие и испуганные. В таком дрянном состоянии семье не стоит ее видеть, но они будут волноваться еще больше, если вообще ее утром дома не обнаружат. Прикрыв глаза, Элли медленно подышала, расслабив плечи. Перед внутренним взором вновь поднялся пейзаж, открывавшийся с высоты стройки, и пронзительный рассвет, и дурманящий тяжестью запах разлитой по обломкам крови...

Свет в коридоре она включила все же. Подняла футболку, встав напротив зеркала, едва дыша от волнения. Все, что было видно — впалый живот, узкая талия, ремень джинсов. Кожа светлая и ровная. Чистая. Никакой раны, никакого прута, на который она напоролась при падении. Хватило его вытащить — и эта рана тоже заросла.

Подкосились колени. Элли подавила глухой всхлип.

Она ничего не понимала. И ей было страшно.

В тишине спавшего дома она шмыгнула в душ. Засохшая корка крови счищалась пальцами, Элли поцарапалась ногтями, шикнула, когда царапина растворилась, словно это вода ее смыла. Девушка опустила голову, позволяя слипшимся тяжелым волосам упасть. Больно не было — боль исчезала сразу же, как из организма уходил давивший фактор.

— Э-эл! — прозвучал из-за стены голос.

— Иду, — вздрогнула девушка, поспешно выключая душ. Мерзлой сыростью ее пробрала влага; Элли потянулась за полотенцем, дрожа всем телом. Не от болезни: вряд ли она теперь могла заболеть. От пережитого шока.

У двери в ванную стояла мама, чуть встопорщенная после сна. Высокая блондинка с уставшими, но бесконечно добрыми серыми глазами, сейчас она казалась особенно родной. Может, так показалось измученной впечатлениями Элли; поддаваясь порыву, девушка обхватила мягкую талию мамы руками, утыкаясь в пахнущую теплом сорочку.

— Рано ты, совенок, — ласково проговорила мама, подавляя зевок и поглаживая дочку по плечу. — Не спалось?

— Ага. — Элли порадовалась, что не было видно ее лица. Врать она не умела.

Шесть часов утра. В двухкомнатной квартире, еще плохо обставленной из-за недавнего переезда, Элли делила спальню с младшей сестрой. Аня спала беспробудно и крепко, как богатырь из мультика, и старшая не боялась ее потревожить; Элли присела на край общей кровати, глядя в сторону сестренки. Виднелись черные распущенные волосы, разметавшиеся по подушке, и край щеки. Аня куталась в одеяла, как в защитный кокон — что в нынешние десять лет, что в прежние года.

Хотя сердце согрелось, Элли стало только тревожнее. «Буду ли я им опасна?» — подумала она с горечью. Перевела взгляд левее, на фотографию в рамке, повешенную над письменным столом. С нее смотрела семья из четырех человек. Бледнокожий брюнет обнимал за талию блондинку, оба положили ладони на плечи двух девочек, точных копий отца по лицам и волосам. Старшему ребенку было от силы девять. Элли прикрыла глаза. «Что мне делать, папа? — отдалось эхом в голове. — Как бы ты поступил на моем месте?»

Но фотография молчала. Молчала и Элли.

Страх все еще не проходил.

Сначала Элли не могла заснуть в ожидании назначенного часа своего суицида, а затем не могла заснуть уже по причине терзавшего ее страха. И все бы ничего, если бы она хоть немного чувствовала себя уставшей — однако, вопреки всем законам логики, Элли была бодра и как всегда активна, словно спала десять часов, а вовсе не дрожала от волнения всю ночь и от отвращения — все утро. Все шло своим чередом, будто и не было ничего страшного. Будто она вовсе не разбивалась насмерть.

— Что-то не так, милая? — обеспокоенно поинтересовалась мама. Она всегда старалась поддерживать дочерей, закрывая отсутствие отцовской силы своей материнской лаской; всегда проницательная, она сразу видела, когда ее малышки из-за чего-то переживали. Нервное состояние Элли от нее тоже не скрылось. Но, может, это и к лучшему?

— Мам, я нормально выгляжу? — закинула пробный камень девушка. Она сидела за кухонным столом: мама по утрам не позволяла себе помогать и сама заботилась обо всех домашних делах. Светло-голубые обои придавали кухонке иллюзорно больше пространства, и Элли чувствовала себя здесь уютно. Почти как в родном доме.

— Конечно, солнышко, — мама улыбнулась, плохо пока представляя, куда клонит старшая дочь. — Красавица. Вся в папу пошла.

В другой ситуации Элли бы ощутила тепло при упоминании отца, особенно если ее с ним сравнивали, но сейчас сковавший ее холод не торопился уходить. Может, нужно говорить иначе? Элли осторожно отозвалась:

— Нет, я о другом... Заметно, там, что я не выспалась?

— Нет, — видимо, мама действительно так считала. — Выглядишь свежо. Говорят, ранние подъемы полезны для здоровья, может, поэтому?

Она хотя бы попыталась дочку развеселить. Элли хотелось понуро кивнуть, но она усилием воли взяла себя в руки и как можно веселее улыбнулась. Ни к чему было тревожить маму всякими муторными вещами сейчас, когда они только начали устраиваться. И так предстояло множество сложностей; мама вечерами ужасно изматывалась, и в этом Элли и Анюта не могли ей помочь. Всегда есть груз, который взрослый тащит отдельно от детей. Неприкасаемый секрет старших. Младший коснется — ему же плохо будет.

Элли никогда не хранила каких-то секретов от матери. Отношения у них были самыми теплыми и доверительными, которые можно было пожелать; несмотря на разницу в возрасте, положении и опыте мама всегда старалась понять мышление и внутренний мир Элли, а потому внимательно выслушивала любые истории и говорила на многие темы. Обсуждать сложности Элли всегда приходила к ней, зная, что найдет опору и драгоценную моральную помощь, а то и дельный совет. Особенно пригодилось все, когда Анютка стала расти, меняясь и взрослея на глазах; Элли, желая быть хорошей старшей сестрой, не раз спрашивала у мамы, как лучше себя вести. Словом, их гармония строилась на взаимной привязанности и открытости к диалогу.

Жаль, что именно теперь поговорить с ней Элли не могла. Она, делившаяся переживаниями по поводу мальчиков, оценок, целей, не находила слов, чтобы объяснить происходившие с ней метаморфозы. Всегда была возможность отмазаться, свести все в шутку, но ради такого и пытаться не стоит. А как иначе? «Я стала чудовищем, мам»? «Когда я режусь, порез сразу зарастает»? «Я сегодня попыталась умереть, но у меня не получилось»? Можно было в крайнем случае взять нож и продемонстрировать матери регенерацию в действии, но травмировать психику дорогого человека Элли ни в коем случае не собиралась. Варианты нулевые. Не было шансов, что получится описать происходившее безо всяких последствий.

Мама, напевая в такт рекламе, шедшей по купленному позавчера небольшому телевизору, готовила завтрак. Притопала Анюта, заспанная даже после умывания, тершая глаза и еще не до конца осознанно улыбавшаяся старшей сестре. Вид взъерошенной младшей сестренки неожиданно успокоил Элли; вся эта пижама с зайчиками, шелковистые черные волосы, лукавые глаза — это было у них общим. Элли была дома, в кругу семьи. В эти моменты у нее все было в порядке.

Они завтракали вместе, на тесной кухонке, окна которой выходили на запад, и обсуждали какие-то мелочи — план на день, в какие еще магазины стоит заехать, как будут обедать. Все-таки они обставляли новую квартиру; первые полгода Элли должна была прожить в ней одна, а потом мама с сестрой переберутся к ней, как раз к концу осени. Несмотря на то, что в доме недоставало многих деталей, неприметных, но необходимых для быта, Элли чувствовала себя уютно здесь. Они с сестрой спали на широкой кровати в одной комнате (потом, когда Анютка с мамой окончательно переедут, эту кровать заменят на две), мама — на раскладном диване во второй. Старая квартирка должна была пустовать до конца недели, а там уже будут разбираться.

Элли знала, чем обязана. Ей исполнилось восемнадцать, и завещание отца вступило в силу; к тому же, пришли результаты экзаменов, она зачислена в институт. Теперь начиналась жизнь, отличная от прежних лет, хоть и не тяжелее их. Но приходилось многое обустраивать, и Элли была бы готова к трудностям, если бы...

...если бы не то, что с ней творилось. Сперва все было незаметно: ударяясь обо что-то, Элли потом не замечала синяков. Ну и что? За такими вещами вообще мало кто следит. Вторым маячком было другое — царапины быстро заживали, сломанные ногти быстро приходили в норму. Но и тогда Элли не обращала особого внимания на перемены. До тех пор, пока, навернувшись с лестницы и прочувствовав боком всю прелесть ступеней, она не обнаружила на себе ни ушиба. По жизни не слишком мечтательная и больше склонная к точности во всем, Элли решила поискать информацию, возможно ли это, но поиски результатов не дали. А потом на нее набросилась какая-то бешеная собака в подворотне, вцепилась зубами в ногу, порвав джинсы — брызнула, а потом сразу перестала течь кровь. Дома Элли нашла только чистую кожу без единой отметины зубов. Раны на ней зарастали. И это ничуть не было нормальным.

Что же ей делать с семьей? Стоит ли рассказывать? Или, как поступали герои сериалов, смолчать и только кинуться перерывать старые архивы, пытаясь отыскать хотя бы одну зацепку, что объяснила бы феномен? Элли прикусила краешек кружки, не согреваемая даже вкуснейшим ароматным чаем.

Ее привычная жизнь, и без того менявшаяся, резко срывалась в пике.

И что же ей делать?

*

— Не трогайте тех, кто вас слабее. Вы читали Библию? Или Коран? Или где там было правило... Возлюбите ближнего, короче. Нельзя причинять боль по собственному желанию.

Вдохновленная речь, произносимая не менее вдохновленным голосом, была крайне невежливо прервана. Нож вошел с тугим сопротивлением, хряпнувшим и скользким звуком, тут же разъевшим ощущением неправильности — организм протестовал против такого обращения. Еще и в живот, так себе; сминая нежные органы, лезвие проникло до конца.

«Опя-ять, — мысленно простонал Рин. — У смертных никакой фантазии. Вечно бьют в одно и то же место!»

— Ну и чего ты хотел добиться? — с укором поинтересовался он. — Моей смерти? Фигушки тебе, дитенок.

«Дитенок» лет под сорок-пятьдесят, ошеломленный казусом, отступил. Не часто протыкаешь ножом человека, а он читает тебе нотации и с ног при этом не валится. Рин еще и живот выпятил, демонстрируя, что очень даже холодным оружием задет. Багровым окрасилась пока только футболка. Все еще развлекаясь, Рин нарочито медленным движением вытащил нож. В вечерней темноте было отлично видно, как хлынула безудержным фонтаном кровь; нападавший заорал благим матом, развернулся и помчался прочь. Рин помахал ему вслед. Кровотечение быстро тормозило — рана зарастала.

Оглянувшись назад, парень обнаружил, что защищаемая им жертва гаражного маньяка уже пребывала разумом в прострации — глаза закатились, тело обмякло. В обморок от пережитого грохнулась, бедняжка. Цокнув языком и попутно размышляя, где ему достать новые джинсы взамен этих, залитых кровью, Рин опустился на корточки напротив нее. Жива и цела. Рин повертел в руках нож и отбросил. Тому уроду хватит ума больше не соваться сюда, а вот что с девочкой делать?

Рина не касалось, кто она и что тут забыла. Он так себя убеждал, но все равно взвалил на спину и понес до ближайшего двора. Позвонил по домофону первого же подъезда, сымитировал панический страх голосом — скоро выбегут или хотя бы полицию вызовут. Девушка оклемается и не будет верить, что произошедшее правдиво, скоро забудет силуэт незнакомца, выпрыгнувшего поперек дороги, останавливая любителя юных леди... Все вернется в норму. Рин прикрыл глаза; на ресницах взыграли отблески дворового фонаря.

Он давно перестал считать разы, в которые другой на его месте мог бы умереть. Может, так было и правильно.