Чумной год (джен)

Хорнет бежит через колоннаду, распугав со стен белых светляков, задыхается от бега и останавливается только на балконе — и, запутавшись в тканой накидке, падает на ограду из белой стали, рассерженно всхлипывает, комкает в руках платок, сорванный вместе с атуром. Позор, какой же позор, не приведи Матерь кто-то ещё увидит её с непокрытой головой, — ей ведь уже девятый год! Разве пристойно светить волосами при чужих придворных?

«Волосы при людях открывать нельзя, барышня, разве что уж дома, — сурово говорит повитуха Улла, откусывая вылезшую нитку, но тут же улыбается и давит ногой на педаль резного ткацкого станка; у повитухи Уллы острый язык и такой же острый на расправу арбалет, но Улла втрое суевернее любого священника, и от неё Хорнет знает наизусть все приметы. — А на людях только крестьянам и солдатам можно. Горожане уж на что неженки, овечье племя, — и те головы покрывают!»

«Почему-у?»

«Сглазят, барышня. Я однажды повязку забыла надеть, когда по воду ходила, и пожалуйте, — неделю кашляла. Всяко косо на красу посмотрели. Вот так!

Хорнет ещё минутку грустит для приличия, успокаивается, садится, поджав ноги — главное, коленки подолом прикрыть, — и изучает атур, наматывая на палец кончик головного платка.

А ведь правду говорила повитуха: уж больно непокрытые волосы красивы. Вот бы и у неё были такие же, как у Бледного Короля — не тускло-русые, а светлые, серебряные.

Хорнет даже мысленно боится назвать его «отец». Отец — это своё, то, что рядом, а рядом лишь мать, окружённая слугами и ткачихами, — большая, суровая и резкая, редко когда улыбается; уж всяко потом когда-то мать расскажет, отчего отец Хорнет живёт не под горами, в болотных лесах, а правит королевством, а сейчас хватает и того, что мать поёт, подбрасывает на руках к седому от паутины и шёлка потолку: руки у неё сильные, словно у копьеносца, а не королевы, — и иногда печалится, зажигая свечи на жертвеннике.

Ох, поскорей дождаться бы дня, когда они с мамой, нянькой и прислугой уедут из Белого дворца. Замок у Бледного Короля — весь из чёрной с серебром кладки, скучно тут, холодно, ветрено, ни одной свежей травинки, и слуги совсем не такие, как в родной деревне, — гордые, напудренные, в пол кланяются, дороже поодиночке одеты, чем все ткачи вместе взятые. Хоть и красиво, право: милями плетётся колючий седой можжевельник, любимые цветы короля, раз в три года цветущие, тронешь — рука кровью зальётся. А король — тот редко выходит, но недобрым не выглядит, говорит тихо и складно, и потом Хорнет обязательно спросит, почему мать злилась, когда собиралась к нему с визитом на святой праздник, а потом швырнула в сторону гонца копьё, вздохнула и успокоилась.

Ух, сколько всего надо узнать. Теперь голову замотать и до покоев добраться, лишь бы не увидел никто. А Мариулу за шиворот оттаскать можно, как один на один окажутся — ишь, чего возомнила, атур содрать с дочки королевы топей при графе, прислуге и стражниках! Если прежде не накажут — Хорнет обязательно оттаскает.

* * *

— Вот вы куда залезли, принцесса.

Хорнет чуть не ойкает, вскакивает, торопливо нахлобучивая поверх платка атур, и задирает голову — взглянуть, кто говорит.

— Скоро, скоро вернусь!

— Я проведу, — строго говорит долговязый рыцарь, придерживая сизо-белый плащ на локте.

Хорнет, оглядываясь по сторонам, идёт, крепко вцепившись в его локоть, и, широко открыв глаза, изучает лепнину и барельефы.

— Сир Вессель! — отвешивает земной поклон мелкий граф Брийен, белый от пудры. — Право, вам не следовало бы. Вам полагается сопровождать…

— Его величество сами сказали мне, что вечером я делаю всё, что захочу, — отрезает рыцарь, — и меня могут заменить каролинги.

— Прошу прощения, сир Вессель, — снова кланяется Брийен, стараясь не поднимать глаз, а Хорнет рассматривает спасителя, разинув рот: и не молодой, и не старый — молодой скорее, но совсем седой, рослый, а глаза строгие, жёсткие. И грустные немного.

Вот он, значит, каков на лицо, — любимый рыцарь Бледного Короля, на церемониях, ритуалах и молебнах никогда не снимающий свой рогатый костяной шлем.

Вессель, помедлив, опускается на колено и поправляет её атур.

— Пойдёмте, принцесса. Вас уж мать с няней обыскались.