Перекрестки миров и тридцать три тысячи жизней (гет)

автор — Лунная Кошка

Есть весна, что теплом не расщедрится,

Не подарит птицам пристанища,

Не запалит кострища, и ветрено

Разгуляется на дворе.

Есть любовь, что растет не ко времени,

Превращая душу в ристалище,

Драгоценная, как последняя —

Разбуди ее в сентябре.

Уходящее лето выдалось поистине сумасшедшим. Дом на Гриммо гудел, как растревоженный улей, взрываясь юным беззаботным смехом, совиным клекотом и истошным кошачьим мявом, скрипучим ворчаньем Кикимера и язвительным бормотаньем Вальбурги. Разгневанная Хедвиг регулярно выдирала из Косолапсуса целые комья грязно-рыжей шерсти — тот страдал от недоедания и таскал все, что плохо лежало, в том числе и совиное печенье из-под ее носа. А по вечерам, когда Молли разгоняла молодежь по комнатам и на кухне особняка собирались члены Ордена Феникса, становилось темно, тихо и напряженно.

Они не говорили в полный голос, обсуждая войну и возвратившегося Темного Лорда. Их дети уже не были детьми, но хотелось, чтобы весь этот кошмар коснулся их как можно меньше.

Сириус, как неприкаянный, слонялся по собственному особняку, изнывая от безделья. У него имелись проблемы и помимо разыскивающего его Аврората и разбушевавшейся войны. Он внезапно ощутил себя старым. Древним. Причем не было в этом ни многолетней мудрости, ни удовлетворенности прожитой жизнью — ностальгия по временам Мародеров, и только. Война и Азкабан изъели душу, измучили ночными кошмарами и, казалось, бесповоротно выгрызли сердце. Все чаще хотелось что-то поменять, что-то успеть, догнать... Чувство странной, не имеющей подоплеки тоски и безвозвратно ускользающей жизни сжимало сердце. Хотелось, чтобы на окнах были не старые темные пыльные шторы, в которых гнездились докси, а глянцевые керамические горшки с цветами, небрежно забытая в гостиной книга и свежие розы на каминной полке...

Сириус встряхнулся, будто мокрый пес, отгоняя притягательные видения. С некоторых пор они преследовали его настойчивее, чем блохи Бродягу. Он был достаточно опытен, чтобы понять причину, и это его не слишком радовало. Сириус злился на собственную беспомощность.

Отчаянно хотелось дать пинка Кикимеру, и только присутствие Гермионы удерживало его от этого решительного шага. Гриффиндорская умница с ее патологическим стремлением защитить угнетенных и страждущих не одобрила бы такой шаг.

Наверху под громовые раскаты хохота Фреда и Джорджа, метался проклятый летучемышиным сглазом Гарри Поттер, а младшая Уизли, отмщенная за невесть что, уже полчаса рыдала в их с Гермионой комнате. Вместе с нею жалобно рыдал Косолапсус. Сириус подозревал, что не из чувства солидарности, а из-за того, что сожрал удлинители ушей и теперь маялся животом.

Сама Гермиона категорически не вписывалась в эту буйную, гормонально нестабильную подростковую компанию. Она ходила по дому в очках с тонкой оправой на длинной серебряной цепочке и с книгой в руках, чертовски похожая на юную МакГонагалл, потрясающе серьезная, прекрасная и недосягаемая, как болотные огоньки. Казалось, она существовала над всем этим. Сириус и сам не понимал, почему всякий раз его тянуло быть рядом, даже если она была поглощена чтением настолько, что не замечала его присутствия. День за днем он ходил за нею тенью, словно привязанный на невидимую прочную ниточку, боясь быть пойманным на этом маленьком преступлении.

И теперь он немного покружил подле нее, пытаясь занять разговором, даже поинтересовался, что такое Asphodelus ramosus, и каким образом его нужно подготавливать для медицинских зелий, но не преуспел и, ощущая себя прыщавым семнадцатилетним неудачником, которого отшила самая популярная девушка школы, отправился на кухню, где Молли уже готовила ужин, напевая «Мою милую Пегги», влез пальцем в тыквенный пирог со сливками, стащил кусок грудинки из плетеной корзины, за что и был не шутя отлуплен мокрым полотенцем и с позором изгнан назад в гостиную.

Обиженно поджав губы и обняв бутыль Огденского, он упал на диван, водрузив ноги на массивный журнальный столик. Следом, все также с книгой и чашкой горячего шоколада, вошла Гермиона, обдав его сладким запахом свежей выпечки с корицей. Сириус не был уверен, что Молли сегодня пекла пироги. Должно быть, она пахла так сама по себе. Он с наслаждением повел носом и неосознанно придвинулся ближе, потом, подумав, обернулся большим черным псом и, положив лохматую голову девушке на колени, преданно заглянул ей в глаза. И оказался прав — в такой ипостаси привлечь ее внимание оказалось проще.

— Что тебе, Бродяга? — улыбнулась она, машинально потрепав его жесткую шерсть.

Сириус мгновенно перевоплотился и смущенно почесал в затылке.

— На самом деле, я хотел тебя спросить...

— Салют, Гермиона! — воскликнула Тонкс, выбросив руку в приветственном жесте. — О, заняты, да? — усмехнулась она, увидев Сириуса, сидящего на полу у ног Гермионы. — Я пойду поздороваюсь с миссис Уизли.

— Ты вовремя, Тонкс! — прошипел ей вслед сквозь зубы Бродяга.

БАХ!

— Молли, береги стекло — Тонкс в доме! — запоздало прокричал Сириус, с интересом наблюдая, как облитая тыквенным соком, вспыхнувшая как костер метаморфа, пронеслась в вверх по лестнице. — И, кто-нибудь, занавесьте уже мою дражайшую матушку! — крикнул он, прислушиваясь к уничижительным замечаниям Вальбурги.

Он с тоской проводил взглядом Гермиону, которая, извинившись, уже убежала на второй этаж на настойчивый зов младшего из братьев Уизли. Черт! Эти мальчишки даже не понимают, как им повезло!

Сириус тяжело вздохнул. Пожалуй, он не станет состязаться с молодостью.

* * *

К завтраку Гермиона спустилась невероятно заспанной. Вероятно, опять читала всю ночь, — подумал Сириус. Он воззрился на нее, застыв с недонесенным до рта тостом в руке. Она была одета в футболку мальчишки Уизли, в этот грязно-бордовый кошмар с изображением Пушек Педдл. Нет, не может быть... он слышал, как она и Джинни Уизли разговаривали в их комнате до самой ночи! Бродяга, ты становишься параноиком...

— Ты выглядишь так, будто тебя шарахнули Конфундусом, — доверительно сообщил ему на ухо Ремус. — Советую закрыть рот, иначе Молли заметит, как ты пялишься на девочку, которую она считает своей второй дочерью. Кто бы мог подумать, Бродяга. Гермиона Грейнджер. Школьница Гермиона Грейнджер. С ума сойти.

— Заткнись, Луни...

— Просто выбери момент и поговори с ней...

— Пожалуйста, просто заткнись! — простонал Сириус.

— Как знаешь, — пожал плечами Ремус и как бы между прочим добавил: — Завтра они уезжают в Хогвартс.

Сириус промолчал. А наутро, когда особняк опустел и затих, по пустым темным коридорам разнесся исполненный тоски вой Бродяги...

И понеслись вперед быстрые, словно желтые листья на ветру, теплые сентябрьские дни. Первые выходные в Хогвартсе ознаменовались традиционным походом в Хогсмид. Гермиона необъяснимо хандрила, грустила и предпочла бы провести день наедине с книгой, но ее друзьям все же удалось вытащить ее на прогулку.

По дороге Гермиона немного отстала от Гарри и Рона и остановилась, чтобы вытряхнуть из туфли невзначай попавший туда мерзкий острый камешек. И испуганно шарахнулась в сторону, едва не упав, когда из кустов ей под ноги выкатился пыльный лохматый ком черной шерсти.

— Бродяга? Ты что тут делаешь? — оглядываясь по сторонам, спросила она, чувствуя как ее охватывает странная мешанина из чувств радости и тревоги. — Тебя могут увидеть.

Тот радостно вилял хвостом и настойчиво тянул ее за полу мантии куда-то в сторону.

За деревцами Сириус перевоплотился в самого себя, и Гермиона сразу заметила, что он явно не в своей тарелке. Она никогда не видела на его красивом лице такого нерешительного смятенного выражения. Обыкновенно он был весел, насмешлив, немного саркастичен, и нередко смущал ее озорными взглядами и меткими шутками.

— Что-то случилось? — тихо спросила она, понимая, что скорее всего этот нежданный визит не имеет отношения ни к Гарри ни к войне.

— Гермиона... — Сириус сделал паузу и внимательно взглянул ей в глаза, собираясь с духом, и неожиданно выпалил — Я без тебя не могу.

Он ожидал чего угодно. Вопроса, смущения, страха в расширенных от удивления глазах... Он, счастливый тем, что не смолчал в очередной раз, принял бы все. Но через шелест осенних листьев едва прорвался тихий голос, произнесший только одну фразу:

— И я без тебя...

Гораздо позже Сириус будет вспоминать, что именно в этот самый момент он уверился в том, что все будет. Будут и цветы в расписных керамических горшках, и запах свежих булочек с корицей по выходным, и грядка Asphodelus ramosus на крыше над чердаком, переделанным в шикарную мансарду... А еще — он обязательно прогонит всех боггартов, и вместо них в старом комоде поселятся веселенькие детские чепчики. Когда-нибудь...

Только бы война не поломала, не унесла эти мечты...