Орёл и Кошка (гет)

Да, на этот раз по дороге в мастерскую мне было о чём поразмыслить!.. Одно лишь допущение, что я так или иначе стал причиной внезапного сумасшествия, поразившего несчастного маггла, вызывало у меня оторопь и панику, но оставалась слабая надежда, что всё обойдётся, тревожные симптомы мне просто примерещились и я надумываю проблему зря. Вполне вероятно, что мои тревоги безосновательны; так или иначе, хотелось бы вначале посмотреть на мистера Корригана, на его реакцию, а уж потом прийти к определенному выводу на его счёт. Конечно, существует теория о способности некоторых разновидностей материи магического происхождения вызывать у человека патологическую привязанность, странное чувство тоски и даже привыкание; авторы нескольких трактатов — независимо друг от друга — утверждали, будто тёмным волшебникам, достигшим высшего уровня мастерства, было подвластно создавать артефакты, способные вызвать у жертвы одержимость даже на расстоянии, без непосредственного контакта, и даже одно упоминание об этих предметах будто бы могло запустить подобный процесс. Вот только неясно, чем были обусловлены эти свойства: умениями ли самого мага или же причины следовало искать в самом материале, из которого изготовлен предмет?.. Конечно же, подробных исследований на этот счёт пока не проводилось. По крайней мере, об этом не упоминали ни официальные источники, ни шепотки в кулуарах; но это и неудивительно — когда это Отдел Тайн охотно делился информацией?..

А ведь Министерство даёт им полномочия в исключительных случаях прибегать к тёмным искусствам. Хотя, ставить подобного рода опыты над живыми людьми… Нет, конечно же, нет! Наверняка для такого случая был бы создан подопытный гомункул — если вообще не магически выращенный искусственный мозг, вроде того, на котором мы тренировались в обливиации: таким образом, все исследования проводились бы с участием неживого объекта. Но это могло стать возможным только в случае заинтересованности правительства Магической Британии в этих экспериментах. Так-то тема влияния особых видов материи на психику человека до сих пор не казалась богатой даже мне — что уж говорить о Министерстве! Отдел Тайн — лаборатория, работающая преимущественно с министерскими заказами, его сотрудники всегда действовали в государственных интересах, а насколько я успел убедиться, душа индивидуума — это последнее, что могло бы вызвать интерес у нашего — как, впрочем, и у любого другого — правительства.

Согласно официальным данным, эксперименты с перемещениями во времени были приостановлены, однако знать это наверняка мог только хранитель Палаты Времени. Как было известно мне и немногим любопытным, все существующие на данный момент хроновороты были собраны — если быть точным, свалены в кучу — в одной комнате. Подозреваю, что они могли бы быть отправлены на Монетный двор и пущены на изготовление новых галлеонов, будь магическое золото пригодным для этого. Естественно, многих, даже слишком многих волновала судьба этих занятных устройств, однако наводить о них справки было бесполезно: все знали, что служащие Отдела Тайн давали Непреложный обет о неразглашении — похожий обет, хоть и в сильно упрощённой и смягчённой форме, был вынужден дать и мой отец, когда его привлекли к сотрудничеству на контрактной основе. Я и сам не единожды сталкивался по работе с господами, работавшими в Отделе Тайн. Разумеется, близкого знакомства ни с кем из них я не свёл: отлично понимая специфику своей профессиональной деятельности, они, согласно неписаному правилу, предпочитали в свободное время вообще не касаться рабочих вопросов. Самое занятное, что это было единственной табуированной темой в их среде: всё прочее со смаком обсуждалось ими без всякого зазрения совести: чужие деньги, интрижки, проблемы с желудком, сомнительные или противозаконные махинации, нарушения коммерческой тайны — всё это обильно приправлялось домыслами и подавалось в качестве гарнира во время обеденного перерыва, а также на пятничных вечерних посиделках в баре у Мартина. Со стороны Отдел Тайн выглядел очень дружным — возможно, самым дружным во всём Министерстве, — однако за всей этой показной открытостью чувствовалось такое напряжение, такое одиночество, что невольно становилось не по себе. Меня они почти любили — мои скандалы, дуэли и амурные похождения служили Отделу Тайн постоянным источником для сплетен, — однако в свой тесный круг они не допускали никого.

Могли бы они проводить эксперименты с материей, образовавшейся самопроизвольно за счёт аберрации времени, пространства и магической силы? Запросто. Конечно, ни к чему хорошему это бы их не привело, так как для углублённого изучения процессов, протекающих с материей, временем и пространством, было бы очень желательно привлечь маггловских учёных: некоторые из них, насколько я понял, продвинулись гораздо дальше, чем мы, волшебники, могли себе представить. Но нет, мы предпочитаем пребывать в изоляции, замкнувшись в себе и отгородившись от магглов Статутом.

Впрочем, что это я!.. Когда это отважных магов-исследователей пугало отсутствие информации? А даже если и пугало, то не настолько, чтобы обратиться к магглам за недостающими фрагментами картины. Как говорится, авось да вывезет; и до сих пор "авось" не подводил. Да даже я сам: казалось бы, все практические руководства по изготовлению хроноворотов уничтожены, артефакты изъяты, а в трактатах, где упоминается магия времени, не досчитываются листов, однако мне оказалось достаточно углубиться в арифмантику, трансфигурацию и несколько оживить прежние — надо заметить, не бог весть какие — навыки в области артефакторики, чтобы создание хроноворота уже начало представляться возможным. Как говорится, творили, творим и продолжаем вытворять… Возможно, я даже не единственный, кто занимался подобными экспериментами уже после соответствующего запрета. И материал, который чудом свалился мне, можно сказать, прямо под ноги, является не такой уж невероятной диковиной. Хотя случаев, когда колдовская энергия сама собой преобразовывалась бы в золотой самородок, было зафиксировано немного, всё же самородков таких было достаточно для создания стольких хроноворотов, чтобы заполнить складскую каморку в Палатах Времени. Правда, возникшей путаницы со временны́ми сбоями тоже оказалось немало, что и привело к полному запрету на частное владение, хранение и изготовление подобных устройств.

Забавно, что обезвреживанием нарушителей данного запрета теоретически должен был заниматься Департамент магического правопорядка, однако для того, чтобы обезвредить что-то, надо сначала это что-то выявить, а для выявления нужно владеть если не полной информацией, то хотя бы некоторыми её частями, на основе которых возможно создание внятной и чёткой инструкции. А поскольку делиться информацией Отдел Тайн не любил, то… то жизнь мистера Урхарта нельзя назвать спокойной и безоблачной. Ещё бы: упустил ценную сотрудницу, получил отказ в сватовстве и вдобавок вынужден играть в жмурки непонятно с кем, да ещё и по чужим, неизвестным ему самому правилам.

Я в который раз ощутил укол совести — нет, не перед Урхартом: перед Минервой. Ещё недавно она делила с ним его обязанности, и узнай она, чем я в данный момент занимаюсь, наверняка сгорела бы со стыда за меня.

Вообще-то, если действовать в рамках закона, то, что попало в мои руки, следовало сразу передать невыразимцам. Однако я упустил момент и теперь должен был или спрятать эту склянку до лучших времён, или рискнуть использовать самому. Честно говоря, меня никогда не прельщали путешествия во времени, однако добровольно упустить такой шанс, даже не попытавшись исследовать практическую сторону вопроса — было выше моих сил. В конце концов, мною двигало отнюдь не стремление играть со смертью в поддавки, меняя судьбу и переплетая вероятности, запутывая течение времени и обрекая себя на хаос. Я просто хотел узнать, как это сделать, научиться с этим обращаться… и, пожалуй, на этом всё. Никакого практического смысла для меня будущий хроноворот не нёс, а прошлое своё я, в общем-то, принимал довольно спокойно, и ни о чём особенно не сожалел.

Едва я вошёл, мистер Корриган вскочил со стула и радостно бросился мне навстречу.

— Профессор Флитвик! А я-то думал, куда это вы запропастились!.. Представьте себе, мне вчера снилось, что вы пришли ко мне с большой стеклянной банкой, а она разбилась, и оттуда...

— Здравствуйте, мистер Корриган, — перебил его я нарочито бодрым тоном, поспешно извлекая склянку из-под мышки и ставя на стол — подальше от края. Мистер Корриган совершенно не походил на прорицателя, однако если его сон сбудется до конца, масштабы катастрофы трудно будет переоценить.

Мистер Корриган глядел на склянку во все глаза, качая головой и пятясь назад. Молчал он долго; за эти секунды я успел пожалеть, что принёс ему эту гадость. Нет бы заявиться с пустыми руками, заплатить за работу и за беспокойство, применить Обливиэйт — и поминай как звали...

— Надо же, — восхищённо прошептал он. — Какой странный опаловый блеск! Но это, без сомнения, золото. Просто оно — не из этого мира; или, скорее, не для этого мира... Оно просто... волшебное, и я должен, должен его рассмотреть!

— Перчатки! — заорал я что было духу. — Мистер Корриган, вы же обещали!.. Ну же, достаньте перчатки из дракон... то есть, перчатки, которые я принёс вам в прошлый раз, — поспешно исправился я.

— Ах, да, конечно, — мистер Корриган был всецело поглощён разглядыванием кусочка материала, который он как раз только выудил пинцетом из склянки.

Строго говоря, я не был уверен, что в данный момент соприкосновение материала с незащищённой кожей рук может быть опасным. Самородок магического металла сейчас, можно сказать, спал; шорох и гул были размеренными, как дыхание умиротворенного живого существа. Однако стоило учесть, что внутри этих слабо поблескивающих частичек дремлет стихия, которую придётся приручить, но для начала — разбудить, высвободить; и нам, людям, было бы очень желательно выжить при непосредственном столкновении с неизвестным. Самыми рискованными, на мой взгляд, были этапы непосредственно изготовления — плавление, литьё, чеканка, шлифовка — или что там он будет делать. Конечно, немагическое вмешательство вряд ли "разозлит" самородок настолько, чтобы пробудить всю мощь магической силы, дремлющей внутри; это всё-таки совсем не то же, что стало бы, попытайся я трансфигурировать из золота готовый артефакт — боже меня упаси от таких экспериментов! Так или иначе, я решил, что не помешает провести повторный инструктаж по технике безопасности при работе с не изученным до конца материалом, и очень удивился, когда, задавая вопросы, обнаружил, что мистер Корриган помнит всё, о чём я его предупреждал ранее. Он вообще в этот раз был очень спокоен, предельно собран и деловит; когда же я в очередной раз попросил его быть осторожнее, он поднял наконец голову, оторвав взгляд от содержимого своего стола, и обеспокоенно спросил:

— Профессор Флитвик, вам нездоровится? Мне кажется, сегодня вы как-то особенно нервозны; быть может, у вас произошло что-то не слишком хорошее?

Мне оставалось только заверить мастера, что у меня всё в порядке, и убираться восвояси. Что ж, сегодняшний визит порядком успокоил меня и придал некоторую надежду, что безумие мистера Корригана остаётся лишь плодом моего воображения.

Следующий визит в мастерскую мистера Корригана я планировал нанести через три недели.

В замок я возвратился совершенно разбитым. Все эти треволнения с хроноворотом успели мне изрядно надоесть; я прекрасно понимал, что этот ещё не созданный мною артефакт занимает в моей жизни чересчур много места — больше, чем просто одно из увлечений, которым я обычно предавался в свободное время. Конечно, когда я решил для себя, что непременно попробую себя в артефакторике и начну работу над хроноворотом, я примерно представил объём предстоящей работы и мысленно попрощался с милым сердцу Палестриной, запер клавикорды — до лучших времён, а не насовсем, конечно; однако я и предположить не мог, что в моей жизни вновь появится Анна, что приятельские отношения с Аберфортом тоже потребуют времени и внимания, что кавардак с перестановками и постоянно открывающимися вакантными должностями настолько затянется, да и вообще, я помыслить не мог, что эти кадровые вопросы могут стать одной из моих проблем, — но, увы, это так или иначе коснулось всех преподавателей.

Словом, теперь мне казалось, что я погряз в какой-то чуждой мне рутине и отныне выкраиваю время для преподавания, а не для досужих занятий. Невозможность работать в привычном и удобном для меня размеренном ритме школьной жизни внушала мне дополнительное чувство вины и стыда, а любые контакты с людьми — помимо, конечно же, студентов — казались мне тягостной необходимостью. Время от времени кто-нибудь из коллег пытался втянуть меня в общую застольную беседу, и я отвечал — учтиво, но кратко, стараясь скрыть раздражение, но и стремясь поскорее отделаться от вопрошающего.

Я так и сидел бы перед пустым камином, но в дверь забарабанили.

— Филиус, — голос Минервы был напряжён. — Прости, но это срочное дело.

Я поспешно открыл и впустил Мими.

— У нас, похоже, эпидемия, — обеспокоенно сообщила Минерва, входя в мой кабинет. — Поппи сказала, что, по её прикидкам, около трети студентов инфицированы редкой разновидностью магической лихорадки. В принципе, это не слишком опасно — я имею в виду, от неё не умирают, если пить зелье и соблюдать режим. Из симптомов — жар, бред, головная боль. Согласись, приятного мало. Необходимо проконтролировать своевременный приём лекарства и ограничить любые перемещения по замку. Сам понимаешь, в лазарет все инфицированные не поместятся, поэтому болеть им придётся в собственных спальнях, а Поппи сбилась бы с ног, бегая в каждую комнату; так что придётся нам с тобой тоже немного поработать колдомедиками. Филиус! Ты меня слышишь? — голос Минервы доносился словно сквозь вату; голова закружилась, и я едва удержался на ногах.

— Филиус, посмотри на меня, — требовательно произнесла Минерва. — О, да ты, кажется, и сам... — её ладонь едва коснулась моего лба. — Да ты горишь! — всплеснула руками Мими. —

Она велела мне лечь на диван, вынула из кармана небольшую бутыль, отмерила две ложки зелья, попутно рассказывая, что сама она не заболеет, так как успела принять профилактическую дозу; что снадобья в замке оставалось слишком мало, поэтому имеющийся в наличии запас предполагалось распределить между преподавателями, которым предстоит делать обход спален. Двое старшекурсников, говорила она, уже помогают мадам Помфри и профессору Слагхорну нарезать ингредиенты для восполнения запасов лекарства, но рук, как и времени, отчаянно недостаёт.

Убедившись, что я достаточно плох, чтобы не вставать немедленно с дивана и не нестись вместе с нею по срочным делам, Минерва тут же умчалась помогать остальным страждущим. А в моей голове уже вовсю бил набат и взрывались режущие глаз цветные искры… Довольно долго я пролежал неподвижно, не в силах понять, который час: мозг отказывался даже определять время по настенным часам и считать удары. Потом, видимо, снадобье начало действовать, и я снова обрёл способность хоть что-то соображать. Сквозь боль и звон я пытался ухватить какую-то важную мысль, связанную с магглами, с мистером Корриганом... Точно! У него же нет лекарства! А я только недавно от него...

Естественно, я уже тогда был заражён: не случайно Аберфорт обратил внимание на моё лицо — видимо, оно отражало ухудшение самочувствия, тогда как я, всецело поглощённый проблемами с мистером Корриганом, даже не обратил внимания на начало недомогания. Что же делать? Если мистер Корриган успел подхватить от меня эту заразу, — как знать, не убьёт ли его магическая инфекция? Как доставить ему зелье? Поможет ли оно магглу? Должно помочь. Лишь бы он успел принять его вовремя!..

Мими возвратилась как раз тогда, когда я окончательно продумал свой план по спасению мистера Корригана, нашёл в себе силы подняться с дивана и собирался идти искать её.

Я не мог и не хотел рассказывать ей обо всех своих делах, но когда я попросил её помочь отправить сову с запиской для Аберфорта, Минерва согласилась без колебаний. Я достал два листа пергамента, быстро нацарапал по несколько строк на каждом и, высушив чернила заклинанием, сложил листы особым способом. В письмо, адресованное Аберфорту, я вложил галлеон — вряд ли срочная доставка довольно простого зелья стоит больше. Когда Минерва ушла, всех моих сил хватило лишь на то, чтобы пересечь комнату, не свалившись. Перед глазами плыло. Что ж, по крайней мере, я мог теперь с уверенностью сказать, что сделал всё возможное, чтобы исправить ситуацию.

Прошло, наверное, около получаса. Я почувствовал себя несколько лучше и даже успел задремать, как вдруг в коридоре послышались знакомые лёгкие шаги, и вот уже Минерва вновь стояла на пороге. Я не ждал её появления; меня немало удивила её готовность тратить столько времени впустую, когда в замке полно людей, нуждающихся в помощи... Нет, я был, безусловно, благодарен ей и за заботу, и за внимание, и за то, что передала записку; но одно дело — дать лекарство и отправить сову, и совсем другое...

— Филиус, я могу тебе ещё чем-нибудь помочь? — не дожидаясь приглашения, Минерва вошла и остановилась подле меня, слегка склонив голову набок.

— Ты уже помогла; спасибо тебе большое! — проговорил я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Ступай к детям; им ты сейчас нужнее. И, по возможности, не забывай отдыхать — это просьба уже от меня лично.

Мне было приятно её внимание, но в то же время стыдно, что я разболелся и вместо того, чтобы приносить пользу, доставляю хлопоты.

— Филиус, я только что выдала первую порцию лекарства всем, кто нуждается в лечении либо в профилактике, — она говорила достаточно твёрдо, чтобы я понял, что уходить она не собирается. — Это будет очень бесцеремонно с моей стороны, если я отдохну прямо здесь, у тебя?

— Ну что ты, дорогая моя, — я не мог взять в толк, как мне вести себя с этой новой Минервой: по крайней мере, сейчас она отдавала распоряжения так, будто всю жизнь только этим и занималась — видимо, решила отрабатывать на мне начальственный тон — и меня это одновременно

и смешило, и пугало. Похоже, эти догадки как-то отразились на моём лице, потому что Минерва, опустившаяся было в кресло, вдруг поднялась и неуверенным движением руки поправила складки мантии.

— Тогда я, пожалуй, пойду, — вопреки собственным словам, Минерва застыла на месте, а я… Я сдался, прекрасно понимая, что потом буду клясть себя последними словами за проявленную слабость.

— Мне кажется, на самом деле тебе ужасно хочется остаться, — я всё же рискнул произнести это вслух.

В следующую секунду произошло то, что определило наши отношения с Минервой на много лет вперёд. Она подошла ко мне ближе, опустила руку мне на плечо и тихо произнесла:

— На самом деле, мне ужасно хочется... вернуться.

Я был счастлив — настолько счастлив, что не удержался и сообщил об этом вслух, и увидел, как лицо Минервы просияло. А потом она оставила мне флакон свежесваренного снадобья и убежала прочь. Я же, воспользовавшись душевным подъёмом и, как следствие, улучшением самочувствия, зашёл в спальню и надел халат. Для пижамы было рановато — не исключено, что Минерва снова заглянет ко мне... да нет, она непременно заглянет! И всё снова будет хорошо, потому что одной этой фразой Мими оставила всё наше прошлое — в прошлом. Больше никаких недомолвок, взаимных претензий, обид. Будем дружить и беречь друг друга, без чувства вины, отчаяния, ущемленного самолюбия. Свобода... Или всё же одиночество? Нет, пожалуй, назовём это свободой и будем радоваться тому, что есть, потому что неудачных попыток и неловких ситуаций с меня, пожалуй, более чем достаточно.

Вскоре я получил послание от Аберфорта; он сообщил, что уже разыскал Анну и передал ей зелье и мою записку. Вот и отлично. На Анну всегда можно было положиться, мистер Корриган знает её, а значит, примет снадобье из её рук. Во всяком случае, она сообщит мне, что и как, и я смогу наконец вздохнуть с облегчением.

Анна и в самом деле не подвела: спустя некоторое время от неё прилетела сова — подумать только! Пожалуй, такими темпами Анна скоро возвратится в магическое сообщество, чему был бы очень рад — не столько из эгоистических соображений, сколько ради самой Анны. Однако умиляться было некогда, и я начал читать её письмо. Итак, она побывала в том самом дублинском трактире, где был подключённый к сети камин, переговорила с хозяином, одолжила сову… так, это место пока можно пропустить: видимо, по доброте душевной, желая успокоить меня, Анна написала подробный — может быть, даже чересчур подробный — отчёт о том, как всё прошло. Как я и просил, прежде, чем направиться в мастерскую, она вначале сама приняла профилактическую дозу снадобья, дабы не подхватить лихорадку от мистера Корригана... Умница! Мистер Корриган был чрезвычайно рад её визиту, нездоровым он не выглядел, но зелье всё же выпил — после объяснения причин.

В конце письма Анна намекнула, что нам необходимо будет переговорить обо всём случившемся с глазу на глаз.

Минус в этой истории был лишь один: если до этого Анна и подозревала неладное, то это были лишь догадки; теперь же она точно знала, что я нарушаю Статут. Фактически, она только что стала моей соучастницей и пошла на этот шаг вполне добровольно — неудивительно, ведь на кону стояла жизнь человека, однако я опасался, что она меня осудит. В делах, касающихся Статута секретности, Анна свято соблюдала закон, ни разу за всю жизнь не применив магию в присутствии магглов — включая даже собственного сына.

С юным мистером Райли я к тому времени уже был знаком. После полугода встреч Анна решилась представить меня сыну — разумеется, в качестве старинного школьного приятеля, однако мальчик был уже достаточно взрослым, чтобы понять характер наших взаимоотношений с его матерью. Не знаю, на что рассчитывала Анна, идя на этот шаг; во всяком случае, меня ничуть не удивила скрытая враждебность, с каковой отнёсся ко мне Джонатан Райли. Враждебность эта была порождена не только сыновней ревностью, но и чувством несправедливости. В свои семнадцать лет он не мог не чувствовать, что мать относится к нему, как к ущербному, неполноценному — и тут появляюсь я, и Анна ведёт себя так, будто со мной, в отличие от него, всё в порядке... Тогда как человеку, не имеющему представления о магическом мире и вынужденному судить исключительно по внешнему виду, наверное, должно было показаться, что всё обстоит как раз наоборот. Любопытно, что в маггловском обществе, судя по всему, присутствовали те же проблемы, что и в нашем — и с равенством, и со взаимоуважением.

Словом, гордость его была задета, а раз Анна ни раньше, ни теперь не посчитала нужным открыть сыну правду, то неоткуда было взяться и пониманию.

Разумеется, я осознавал все резоны, которыми руководствовалась Анна, и всё же, когда я думал об этом, мне становилось обидно — и за себя, и за неё, и за мистера Райли. Будь я на его месте, я предпочёл бы знать о волшебниках всё — уж лучше мучиться завистью к магическому миру, чем жить в полном неведении.

Могла ли магия помочь Анне?.. Сейчас, конечно, вряд ли, но лет пятнадцать назад — несомненно. Использовать пару безобидных заклинаний, чтобы зачаровать игрушки... или зубную щётку... или хоть что-то, хоть самое дурацкое, только бы ребёнок понял, что его любят.

Задумавшись о детях и о превратностях родительской любви, я внезапно вспомнил, что пропустил время, когда обычно говорил с родителями. Это меня огорчило: последние полгода — с того самого момента, как я во время своего последнего визита сообщил о нашем с Анной романе, — моё общение с родными сводилось к нейтральным темам или попыткам хоть немного утешить отца, которого искренне огорчало, что у меня пока не складывается личная жизнь.

Мама, хотя и приняла известие о нас с Анной довольно тяжело, но всё же была достаточно закалена жизнью и моими прежними выходками, поэтому в итоге сумела взять себя в руки и выразить своё мнение уже в менее экспрессивной форме:

— Ну что ж, я рада, что, по крайней мере, ты не совсем один, — заключила она, откидываясь в кресле, — и, пожалуй, могу отметить, что за эти годы твоя школьная подруга стала чуточку умнее. Хоть я и по-прежнему считаю её не лучшим выбором, но вынуждена признать, что теперь она разительно отличается от той чёрствой, эгоистичной и бестактной девицы, каковой она была в юности.

Здесь стоит заметить, что ни разу за все мои школьные годы мама не сталкивалась с Анной дольше, чем требовалось для вежливого полупоклона — или хотя бы кивка головы — и происходило это обычно на вокзале Кингс-Кросс, в суете и толчее. Сам я никогда не отчитывался перед ней о том, что происходило между мной и моими школьными друзьями; а повзрослев — тем более предпочитал не распространяться о подробностях, поэтому оставалось загадкой, когда мама успела прийти к столь нелестным выводам.

— Объяснись, пожалуйста, — спокойно произнёс я.

— Тут и объяснять нечего, дорогой мой. Я просто смотрю на тебя. Ты ещё никогда не выглядел настолько…

— Настолько — что?

— Прости, я понимаю, что не могу быть ни справедливой, ни объективной, просто потому, что я — мать. Но ты… скажем так, не похож на счастливого человека, у которого сбылась давняя мечта. Хорошо, я буду честной: ещё никогда я не видела тебя настолько подавленным — даже когда ты… распрощался с курсами обливиации. Зная твой стойкий и жизнерадостный характер, я не могу смириться с этой переменой; естественно, я ломала голову, пытаясь угадать причину...

— И ты связала это с Анной, — закончил я. — В этом ты ошиблась. Дело не в ней… и не в любовных переживаниях, в принципе. Прости, всего я сейчас рассказать не могу, просто поверь мне на слово, — я постарался придать голосу убедительности — и, вопреки обыкновению, преуспел в этом, после чего свернул беседу.

С тех пор я не единожды прокручивал в голове этот разговор, но лишь теперь смог понять, что́ заставило меня заново перебирать в мыслях мои и мамины реплики, вертеть их так и сяк, пытаясь приложить их к своему состоянию; как ни странно, но прежде, рассуждая о тревожных сигналах в поведении мистера Корригана, я не осознавал до конца, насколько сильно волшебная материя управляет моим собственным настроением. Что ж, значит, я тогда интуитивно смог отыскать первопричину своих метаний и своей тоски, а ведь на тот момент я был уверен, что просто лгу, пытаясь отвлечь мамино внимание от Анны… Значит, всё же не она. Просто-таки камень с души! Значит, дело в материале, который отчаянно сопротивляется неизбежному. Дух Времени рвётся на свободу, но он не желает терпеть моего произвола, не желает обретать ту форму, которую я намерен ему придать, не желает служить ни мне, ни другому человеку. Он вообще не хочет допускать нашего влияния на ход времени; он объявил нам войну.

Что ж, вызов принят.

Дни карантина пронеслись быстро. Уже со второго дня я был в состоянии помогать остальным преподавателям — что было очень кстати, так как лихорадка охватила уже больше половины студентов. Многие лежали пластом, не в силах подняться, кое-кто бредил. Старосты — точнее, те из них, кто не болел, — помогали по мере сил, у Минервы в конце дня от усталости подкашивались ноги, да ещё Гораций и мадам Помфри постоянно нуждались в дополнительных рабочих руках. Как бы там ни было, лихорадку мы в итоге одолели.

Как только в школе начал восстанавливаться порядок, я улучил два часа и рванулся в Дублин. Мистера Корригана я нашёл вполне здоровым; как выяснилось, он вообще не заболел и был крайне удивлён появлением Анны и её настойчивым требованием принять зелье — удивлён, но и растроган. Он от души благодарил меня за проявленную заботу и просил "передать миссис Райли низкий поклон". Я заметил, что глаза его при этом странно блеснули…

"Ну вот, Филиус, ты и получил подтверждение, пускай и косвенное, своей давней догадки… Доволен?" — я с горечью подумал, что, по крайней мере, это отчасти объясняло некоторую напряжённость, появившуюся между мной и мистером Корриганом в последнее время. Его интерес к Анне был вполне закономерен, и дело не только в том, что она была умна, красива и обладала выраженным чувством собственного достоинства. Помимо этого, Анну всегда, ещё с детских лет, отличала какая-то внутренняя тишина, создававшая вокруг неё особую атмосферу спокойствия. Нет, с Анной не было уютно — её характер был слишком прохладным для этого, она держалась скорее ровно и нейтрально со всеми, включая и меня, и тех её подруг, которых я знал, просто в её обществе было приятно находиться. Рядом с ней мир ощущался иначе. Красота её никогда не была броской, как не было ярким её обаяние; Анна не опаляла и не ослепляла, Анна завораживала. Её удивительную внутреннюю тишину ничто не смогло нарушить — ни адская, полная стрессов работа, ни жизненные испытания, ни переутомление вкупе с нервозностью. Словом, я не усматривал ничего странного в том, что мистеру Корригану понравилась Анна; было бы куда страннее, если бы он не заметил всех её достоинств.

— Вы счастливый человек, профессор Флитвик, — констатировал мистер Корриган, — однако сами не сознаёте ни своего счастья, ни чужой печали.

— Звучит похоже на обвинение, — отозвался я.

— Так и есть, — вздохнул мистер Корриган.

— Итак, в чём я виноват?

— В том, что совершенно не понимаете эту женщину, и более того, даже не стараетесь понять.

"Вам, конечно же, виднее, — мысленно ответил я, уязвлённый его проницательностью. — Буду признателен, если вы объясните мне, как именно я должен понимать человека, которого знаю с одиннадцати лет".

Я ответил ему что-то вежливое — точнее, брякнул ерунду, да ещё и невпопад, — а после мы перешли к обсуждению длины цепи хроноворота: было бы желательно, чтобы артефактом могли воспользоваться несколько человек сразу.

В жизни мало справедливости, однако ещё меньше её в любви — этот урок я усвоил достаточно рано, после чего, как мне казалось, мог считать себя человеком закалённым по части разных трудностей и неудач на личном фронте. До сих пор я не подозревал, что неразделённое чувство, обращённое ко мне, может приносить боль ничуть не меньшую, чем моя собственная безответная любовь. Увы, я вынужден был признать свою ошибку. Конечно, чувство, которое питала ко мне Анна, вряд ли можно было назвать даже влюблённостью, но я и сам не был уверен, что влюблён в неё.

Таким образом, мистер Корриган, сам того не зная, разбудил дремавшую во мне до сих пор совесть, и хотя это было вовсе не его дело, теперь я мучился виной не только перед Анной, но и перед ним. Ну не мог же я сообщить ему, что Анна неспособна ответить взаимностью человеку, в котором нет магии! Видит бог, она на многое готова была закрыть глаза, но не на это. Возможно, у мистера Корригана могли бы быть шансы добиться её расположения, не приди я в его мастерскую в тот злосчастный день. Хотя, о чём я говорю? Это у нас, в магической Британии, возможны всякие чудеса: численность волшебников настолько мала, а мир так тесен, что сословное разделение представляет собой непозволительную роскошь даже для тех, кому по нраву поддерживать и соблюдать всяческие неравенства. У магглов же, насколько я мог судить, финансовый директор — должность чрезвычайно важная; не зря Анна долго к ней шла и заслуженно гордилась этим достижением. Мистер Корриган же остался бы для неё простым ювелиром… Нет, так нельзя, я снова чудовищно несправедлив к Анне! Вряд ли её смущают подобные условности. Я-то и сам не могу похвастать блестящей карьерой, но почему-то ей захотелось быть со мной...

Выйдя из аберфортова камина, я столкнулся с мистером Урхартом; тот, похоже, опять был слегка не в духе, однако выглядел куда более трезвым, чем при нашем знакомстве. В данный момент он втолковывал что-то уныло кивающему в такт его словам Хагриду. Раздражения по отношению к нему я более не испытывал; недоумение, впрочем, никуда не девалось: цель его визитов в Хогсмид была очевидна — интересно, понимает ли он вообще слово "нет"?..

Минерва за ужином глядела весело и была вполне довольна жизнью; улучив момент, она шёпотом сообщила мне, что свадьба Августы Гринграсс и Этельберта Лонгботтома состоится уже в конце июня, сразу после экзаменов. Я не стал задавать неуместных вопросов о причинах такой странной поспешности: Минерва, подумав, смущённо прибавила, что, во всяком случае, она лично их не осуждает ни в коем случае. Вопросительный взгляд, который она при этом адресовала мне, по-видимому, означал, что теперь уже я должен дать некую оценку как самой ситуации, так и выводам, к которым пришла Минерва. Я пожал плечами: это их дело, не так ли?

— Переговорим об этом после ужина, — предложил я. Честно говоря, теперь, когда вся школа только-только начала отходить от магической лихорадки, которая, по моей милости, едва не затронула ещё и мистера Корригана, а работа над хроноворотом должна была со дня на день войти в стадию практического осуществления, и вдобавок — когда Анна письменно выразила мне недоумение по поводу странных дел, которые я веду с магглом, мне для полного счастья недоставало только Августы.

Вечерняя беседа за чаем всё же состоялась. Я вспоминал свои первые годы работы в школе и тем сильнее поражался Минерве: как у неё ещё доставало сил думать о чём-то, помимо школьных дел? Каково ей вообще? Может быть, она жалеет, что взяла на себя такую серьёзную и ответственную должность сейчас, когда она так юна и полна жизни? Хотя, как знать, возможно, именно её молодость и энергичность и послужили причиной выбора Альбуса. Что ж, мы пережили магическую лихорадку, осталось только пережить свадебную — и Минерва снова обретёт душевное равновесие. А впрочем, я заметил, что все эти любовные истории сказались на ней самым благоприятным образом. Несмотря на всю усталость, она была свежа и жизнерадостна, а ведь речь шла всего лишь о её подруге. Оставалось только догадываться, как бы она сияла, если бы у неё у самой появился близкий человек… Не век же ей тосковать из-за какого-то Макгрегора!

Экзамены в этом году проходили легче обычного: для тех студентов, которые любили учиться, эпидемия послужила поводом отдохнуть и отоспаться, прежде чем погрузиться в бешеный темпоритм СОВ и ЖАБА; таким образом, они были спокойнее, увереннее и работали эффективнее: я чувствовал это по их последним подготовительным эссе. Большинство учеников, конечно же, были лишены возможности ощутить эту разницу и впадали в панику, хватаясь то за одну, то за другую дисциплину. Впрочем, мне жаловаться не приходилось: к экзамену по чарам, как правило, готовились все, так как огорчать меня считалось крайне нежелательным.

Иногда Минерва обращалась за советом ко мне, бывало, что и я сам спрашивал её совета и помощи. Такие моменты радовали её безмерно: ей явно доставляло удовольствие сознавать, что она может быть полезна мне и что отныне я общаюсь с ней уже совершенно на равных. Впрочем, не обходилось и без эксцессов: как-то раз Минерва приняла слишком близко к сердцу нескромную выходку одного из старшекурсников — он, разумеется, помнил Минерву ещё студенткой, и хотя это не извиняло его поведения, но всё же отчасти объясняло причину его дерзости. Речь шла о недопустимом внешнем виде одного из студентов её факультета: тот появился в столовой в мантии, вывернутой наизнанку и вдобавок обильно украшенной перьями гиппогрифа, и, прежде чем усесться, как ни в чём не бывало, за стол, прошёлся колесом, едва не сбив с ног товарища. Естественно, Минерва потребовала, чтобы он немедленно вышел и не смел возвращаться, пока не приведёт себя в порядок. Тот, в свою очередь, встал, кое-как одёрнул свой наряд и вышел, пробурчав себе под нос что-то вроде извинений — я подумал про себя, что, скорее всего, мальчику просто не повезло в каком-нибудь пари, что и толкнуло его на эту выходку, дурацкую и бессмысленную. Однако то ли из-за её вмешательства он не успел выполнить условий спора до конца, то ли его задел требовательный тон Минервы — обычно она была куда мягче со своими подопечными, — но, так или иначе, ему вздумалось проявить бунтарство.

Как я узнал позднее, в тот же день провинившийся студент вовсе не явился на урок трансфигурации, а вместо этого прямо посреди лекции запустил в класс кота, наряженного в шотландку и с кое-как закреплёнными на морде очками; кот, не привыкший к подобным превратностям судьбы, утробно выл и метался по классу, пытаясь высвободиться из импровизированной одежды. Несколько сердобольных девочек бросились ловить несчастное животное, и в аудитории поднялся такой гвалт, что ради восстановления порядка Минерве пришлось прикрикнуть на расшумевшихся учеников, самолично изловить кота и оказать ему помощь.

Гораздо сложнее ей пришлось потом, когда она явилась в гостиную факультета для разбирательства. Так, помимо снятых баллов — что, как минимум, было закономерно — и назначенных отработок — весьма действенный метод, если студенты не могут найти мирного применения своей энергии, она сгоряча выпалила, что более не намерена впредь терпеть такого обхождения и скорее уволится, чем позволит относиться к себе подобным образом — подозреваю, её больше обеспокоила и возмутила моральная травма, нанесённая животному.

Узнав о случившемся, я нешуточно рассердился — не настолько, чтобы прилюдно вмешаться в чужие внутрифакультетские дела, но достаточно, чтобы потребовать немедленной приватной беседы с Минервой.

— Минерва, что ты творишь? — сходу начал я, едва оставшись с нею наедине. — Нельзя же так! Хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьёз — так будь добра, веди себя соответственно!.. Что это за странные высказывания в присутствии студентов? Получается, ты, заместитель директора и декан, ставишь свою работу в зависимость от выходок развязного мальчишки?! Всё, полно, успокойся; не расстраивайся из-за мелочей. Ты не успела ещё понять одну простую вещь: мы действуем не от своего имени, мы представляем Хогвартс. Поэтому мы и школа для них должны быть неразделимы. Если мы поступаем с ними, как до́лжно, в рамках своих полномочий, наше общение со студентами не может и не должно быть слишком… личным. Для них мы — и есть школа. И бунтуют они против школьных правил, а вовсе не против милой девушки по имени Минерва Макгонагалл. Запомни, на провокации такого рода поддаваться нельзя.

— А что можно?

— Думаю, в остальном, — кроме реплики об увольнении, разумеется, — ты действовала верно. Сейчас я помогу тебе справиться с последствиями, а уж потом мы соберёмся вечерком попозже и продумаем стратегию твоего поведения со студентами.

— Стратегию? — улыбнулась она. — Как на войне?

— А ты как думала? Им нужен декан, а не старшая сестричка. Ты любишь их безмерно, тут я не спорю, но к воспитанию молодёжи надо подходить с умом..

— А ты?.. Насколько я помню, у тебя некогда были очень тёплые личные взаимоотношения кое с кем из студентов, — осторожно произнесла Мими, не решаясь посмотреть мне в глаза.

— Были. И остались. Но тут всё просто: этому человеку в голову бы не пришло злоупотреблять расположением учителя или испытывать его терпение.

— А если бы вдруг?..

— Думаю, мы вместе решили бы любую проблему, — спокойно ответил я. — Найти хорошего друга — это счастье, а за счастье стоит побороться. Но, насколько я могу судить, сейчас между нами нет разногласий?

...Она не отвечала, только улыбалась мне, как обычно, — печально и тепло.

Разногласий и в самом деле не было. Я счастлив был признать, что Минерву приняли и полюбили как студенты, так и профессора; школьная жизнь вошла в нормальный ритм, мы благополучно преодолевали ежегодную экзаменационную полосу испытаний, и в общем-то всё шло, как обычно, пока однажды, возвращаясь с очередного экзамена, я не был пойман за рукав профессором Слагхорном прямо посреди коридора. Это несколько удивило меня: Гораций никоим образом не походил на человека, которому свойственна подобная манера обращения с коллегами. Впрочем, он вёл себя даже несколько дружелюбнее обычного, шёпотом объяснив своё поведение тем, что Аберфорту срочно необходимо видеть меня в "Кабаньей голове", дабы конфиденциально обсудить некий вопрос. Я поблагодарил Горация и отправился в Хогсмид, надеясь, что Аберфорт не задержит меня надолго.

Вопреки ожиданиям, хозяина на месте не было, как не было и посетителей — впрочем, едва я вошёл, послышался скрип лестницы и звук шагов; вот только это был не хозяин заведения. Со второго этажа, где размещались номера для постояльцев, спускалась никто иная, как мадам Марчбэнкс. По её выражению лица я догадался, кем на самом деле был тот человек, который хотел меня видеть. Нет, я не хотел спешить с выводами относительно Аберфорта, которого я искренне считал своим хорошим приятелем, однако теперь меня живо заинтересовал вопрос: с кем, кроме меня, и на каких условиях он сотрудничает.

Возможно, до сих пор я слишком мало знал.

— Давненько мы не виделись, профессор, часа полтора, наверное, прошло, — проговорила мадам, когда я поприветствовал её, протягивая руку, чтобы помочь спуститься. — Придётся разочаровать вас: я ещё не настолько стара, чтобы нуждаться в провожатых, если мне вздумается штурмовать лестницу. А впрочем, спасибо. Не отвечайте; всё равно сейчас станете блеять и мямлить, совсем как ваш отец. Он, представьте, в моём присутствии двух слов связать не мог — как же это раздражало! И вы, я вижу, немногим лучше. Ну, да я не за этим. Из папаши вашего всё-таки получился довольно сносный колдун, и я, признаться, до сих пор горда, что приложила к этому руку. Он, небось, даже и не помнит…

— Ну почему же, мадам, напротив, он всегда отзывался о вас с огромным пиететом, — ввернул я, воспользовавшись паузой. Мне не хотелось, чтобы у неё складывалось превратное впечатление о моём отце. Долгое время он работал вместе с её дальним родственником, Бертрамом Марчбэнксом, до недавнего времени возглавлявшим Отдел Тайн; мне было точно известно, что папа регулярно справлялся о её здоровье и передавал поклон. Бывало, когда мы беседовали с отцом и он, увлекшись, пускался в воспоминания о детстве, то неоднократно упоминал профессора Марчбэнкс и высказывал сожаление, что, будучи крайне замкнутым мальчиком, он так и не сумел преодолеть застенчивость в отношении неё, тем самым лишив себя шансов завоевать ответное уважение. Впрочем, в этой беде он был не одинок: у мадам была удивительная способность наводить на студентов ужас одним только присутствием. Нет-нет, она не была строгой в плохом смысле этого слова: не повышала голоса, не переходила на личности, да и в целом, её обращение с людьми можно было назвать вполне корректным, однако… Я до сих пор не мог постичь, как она умудрялась, не делая и не говоря ничего особенного, внушать такой страх. Сейчас, говоря с ней, я вновь убедился, что, будь я на месте отца, вряд ли я вёл бы себя более уверенно. По крайней мере, сейчас я точно был не в своей тарелке, что, впрочем, не умаляло ни её заслуг, ни моей симпатии к самой мадам Марчбэнкс — симпатии, взращённой рассказами отца и регулярно подпитываемой личным опытом наблюдения за этой удивительной волшебницей.

Она принимала экзамены, и в её исполнении этот процесс был полноценным видом искусства. Мадам Марчбэнкс всегда давала шанс выкрутиться из положения, для чего заставляла прямо на экзамене рассуждать вслух, отыскивая потерянную нить рассуждений — многие считали, что это было своего рода наказание за забывчивость, однако всё обстояло как раз наоборот: такие ситуации и таких студентов она обожала и всячески помогала им "выплыть". Её вопросы били в цель, она знала, как подыграть и словно бы невзначай дать зацепку, но делала это так, чтобы студент не заподозрил её умысла. Она безошибочно отличала волнение добросовестного ученика, боящегося, что его подведёт память или сообразительность, от волнения лоботряса, ожидающего справедливой трёпки. И эту самую трёпку она тоже задавала мастерски! По крайней мере, трое изо всех выпускников, плохо выучивших заклинания, были настолько потрясены как самим экзаменом, так и стилем общения мадам Марчбэнкс, что это заставило их впредь задуматься и приналечь на учёбу. В их числе оказалась и Августа Гринграсс — то есть теперь уже без пяти минут Лонгботтом. Именно так, с треском провалив СОВ, спустя два года Августа наверстала своё на ЖАБА. Она сама как-то раз поделилась со мной довольно захватывающей историей об этом и прибавила, что однажды отважилась написать мадам Марчбэнкс и выразить ей свою личную признательность.

Но сейчас, в ответ на на моё вполне безобидное замечание о почтительном отношении моего отца к его бывшей преподавательнице, мадам Марчбэнкс лишь презрительно фыркнула:

— Очень мило с вашей стороны, молодой человек, однако совершенно излишне. Я и сама прекрасно сознаю, насколько вы погрешили против истины, и меня это порядком раздражает. Давайте сменим тему. Вот, например, ваша методичка — славная вещь, я прочла её с огромным удовольствием, хотя мне с отвычки и было трудно читать на французском. Последние лет десять у них, я имею в виду, на континенте, произошли значительные сдвиги в отношении к методике. Да чего скрывать, при всех недостатках шармбатонцев, там всегда умели ценить настоящих мастеров и подлинные знания, в то время как у нас слишком многое решают такие пустяки, как происхождение и репутация. Не ждите, что в Попечительском совете скоро оценят все плюсы вашей работы. Не в этом столетии… а жаль. Возможно, вы ещё успеете застать эти времена, хотя — что уж говорить о вас, когда даже мой скромный труд уже который год отказываются переиздавать, а ведь какой это был бы прорыв!.. А, пустые надежды. Настало время олухов и злонамеренных идиотов. Но самые опасные — это идиоты благонамеренные, так-то вот!.. — с этими словами мадам Марчбэнкс уселась за дубовый стол и взмахнула палочкой, очерчивая защитный купол. Ну что ж, значит, мои опасения подтвердились. Тот факт, что мадам Марчбэнкс в курсе нелегально установленной мною акустической магии, сам по себе говорил о многом.

— От любопытных ушей, — пояснила она, как будто я мог неправильно понять этот жест. — Итак, я вызвала вас сюда, чтобы предостеречь от излишней доверчивости. Кое-кому в школе вы, судя по всему, успели помешать; за вами наблюдают и ждут удобного момента, чтобы нанести упреждающий удар.

— Уважаемая мадам Марчбэнкс, я признателен вам за ваше участие, однако не представляю, во-первых, кому я имел несчастье перейти дорогу, а во-вторых, чем это может быть чревато, — как можно сдержаннее проговорил я, стараясь побороть волнение.

— Дамблдор — я имею в виду, конечно, старшего, Альбуса, — вам не доверяет. Как бы тесно вы ни общались в последнее время, что бы он вам не говорил, вы будете полнейшим олухом, если примете его напускное дружелюбие за чистую монету и, в свою очередь, хоть в чём-то доверитесь ему, — она говорила своим обычным, не терпящим возражений тоном, однако это говорило в пользу её искренности.

— Повторюсь: я признателен вам за предупреждение, мадам, но уверяю вас, меня ни разу не посещала мысль откровенничать с Альбусом о моих личных делах. Да и сомневаюсь, чтобы он мог ими всерьёз интересоваться — всё наше общение сводится к обсуждению текущих школьных дел и прослушиванию классической инструментальной музыки...

— Назревает война, — перебила мадам Марчбэнкс. — Она будет настолько жестокой, насколько бывают, наверное, только гражданские войны. Мы стоим на пороге катастрофы, предотвратить которую, к сожалению, уже не в наших силах — слишком поздно. Правда, если Гриндевальд потрясал мир с поистине имперским размахом, то амбиции этого нового политиканствующего адепта тёмных искусств покажутся вам куда более скромными. Однако последствия могут стать фатальными именно для нас: для магической Британии в целом и для Хогвартса в частности. Альбус Дамблдор, конечно же, изъявит готовность принять участие в свержении этого нового лидера… "Лорд Волдеморт" — вот как называет себя этот главарь новой банды революционеров. Но только Альбусу он не по зубам… При всём его героизме, наш дорогой директор столь же самонадеян, сколь беспомощны его попытки изображать великого стратега. Его планы слишком громоздкие, слишком перегруженные лишними нюансами и деталями и поэтому плохо поддаются корректировке. Запасных — планов, да и, пожалуй, игроков — у него, как правило, нет. Альбус годится лишь на то, чтобы отдавать приказы, поэтому вокруг него собираются не союзники, не друзья, а подчинённые. Вследствие этого, хотя я и боюсь запутаться, определяя, где тут следствие и где — причина, он не слишком хорошо разбирается в людях и человеческих чувствах — хотя всячески старается убедить широкую публику в обратном. За последнее столетие в магическом мире появилось две зловещих фигуры, и Альбус может гордиться тем, что видел, знал и… проморгал этих двоих. Насколько он мудр и всемогущ — судите сами; я лишь перечислила общеизвестные факты.

— Мадам Марчбэнкс, я решительно не понимаю, к чему вы клоните, — начал я осторожно. — Вы знаете, складывается впечатление, будто вы пытаетесь подтолкнуть меня к конфронтации с директором, чего я, признаться, хотел бы избежать. Впрочем, вы излагаете свою точку зрения достаточно убедительно; мне остаётся лишь выяснить, какую роль вы отводите мне в этой игре?

— Каждый раз, когда война ведётся лишь между двумя сторонами, победа даётся слишком дорогой ценой — ценой обескровливания, а то и полного изничтожения противоборствующих сил. Избежать этого можно, если в дело вступает кто-то третий, кто присоединится к правильной стороне в нужный момент. В этом случае, в случае создания коалиции, победителя определяет не воля случая и не превосходство сильного над слабым, а способность договариваться и действовать в тандеме; проблема в том, что Альбус не умеет и этого. Насколько я его знаю, он вообще не способен считаться с чужим мнением. Именно поэтому нужно, чтобы третья сила была неподконтрольна Альбусу и непредсказуема ни для одной из сторон. Чем внезапнее она появится, тем с меньшими потерями будет выиграна война.

— Странно, мадам, что вы, рассуждая о сторонах и расстановке сил, как будто вовсе не принимаете в расчёт Министерство, — осторожно произнёс я, на всякий случай нащупывая конец палочки в рукаве: до сих пор моя оппонентка вела себя довольно сдержанно, однако я не имел понятия, как на самом деле она отнесётся к попыткам возражения. Нарываться на нежданное проклятие мне бы не хотелось.

— Министерство? Надеюсь, вы это сейчас сказали не всерьёз. Неужели вы настолько наивны? Или, быть может, вы считаете наивной меня? Министерство никогда и ничего не решало и не решает, запомните навсегда. Оно может быть разве что полем боя, а в редких, почти исключительных случаях — орудием в руках сильнейшего, но очевидно, что использовать его будут те, кто сумеет подчинить его себе, — она выдержала паузу и затем продолжила:

— Школа — вот что самое важное и, пожалуй, страшное в этой игре. Ограничься Альбус влиянием на Министерство через Визенгамот — это было бы не так опасно. По крайней мере, там есть парочка буквоедов-законников, способных в случае необходимости дать ему хотя бы формальный отпор. Здесь же, в Хогвартсе, роль оппозиции традиционно отводилась заместителю, однако сейчас эту должность занимает девочка — ставленница Альбуса, все её административные обязанности сводятся к бумажной работе — и то лишь потому, что директору, видите ли, недосуг самому разбирать документацию.

— При всём уважении, мадам, с этим я вынужден поспорить: вы не хуже меня знаете, что не так давно профессор Макгонагалл смогла добиться утверждения курса Теории магии Попечительским советом, — начал я, но мадам Марчбэнкс лишь досадливо отмахнулась:

— Ну конечно. Она явилась на совещание, поставила вопрос, пролоббировала идею, убедила попечителей сделать то, чего они категорически не желали делать более полувека, — и всё это было проделано ею самостоятельно, без малейшего вмешательства со стороны директора… вы сами-то верите этому?

— Вы упустили из виду, что Минерва Макгонагалл училась не только у Альбуса, но и у меня. Я её отлично знаю; скажу даже больше: мы давние друзья, — я старался не слишком выдавать волнения, но, похоже, получалось не слишком хорошо. — Ещё с детских лет её способности признавали выдающимися. А кроме того, она три года проработала в Министерстве, где, наверняка, и освоила искусство противостояния сильным мира сего посредством логики и аргументов…

— Скорее — искусство наживать врагов, таская каштаны из огня для начальства. Ценное умение! Подумайте сами: она здесь без году неделя, а между тем, в определённых кругах её уже ненавидят, винят во всех грехах и считают бессовестной карьеристкой. Как же! "Мисс заместитель директора" — в двадцать один-то год! Альбус же, напротив, — чист и бел, как снег, выпавший на Рождество. Хотелось бы узнать, как ему удалось убедить — или же заставить — эту, в сущности, вовсе неглупую девочку воевать за свою идею. Что он ей посулил? Наверняка это было что-то такое, от чего она не смогла отказаться… Иначе — зачем? Поразмыслите об этом на досуге. Вы же сами сказали, что вы её друг.

А вот теперь мадам Марчбэнкс зрила в корень. Этот вопрос вот уже больше года ставил меня в тупик: действительно, почему Минерва, едва получив назначение на должность заместителя, смогла так внезапно и так успешно провернуть это дело? Идея была рискованной и трудноосуществимой; по крайней мере, в своё время преподавательская карьера Гризельды Марчбэнкс оборвалась, толком не начавшись, из-за серьёзных расхождений кое с кем из попечителей — и даже, по слухам, из самого Министерства — именно по этому вопросу. Таким образом, экспериментальный курс был досрочно завершён — точнее сказать, свёрнут, а те из студентов, которым посчастливилось учиться в годы работы профессора Марчбэнкс, оказались вынуждены пересдавать экзамены по чарам и защите в присутствии Совета Попечителей, собравшегося для этой цели малым составом — мера столь же оскорбительная, сколь и бессмысленная, так как лишь немногие из самозваных экзаменаторов знали и умели хотя бы половину того, чему мадам Марчбэнкс успела обучить студентов за семь лет преподавания в Хогвартсе. Скандал разгорелся нешуточный; директор Диппет лишь чудом избежал выплаты каких-то штрафов и неустоек, грозивших ему за якобы неудачную попытку внедрения курса Теории магии. Видимо, кому-то здорово мешала систематизация магических знаний и умений; кто-то создал и возглавил негласную партию дезинтеграции и, наверное, даже дезориентации молодых волшебников. И этот кто-то явно не желал, чтобы магический мир был удобен и приятен для всех его обитателей... Повеяло старым добрым анти-маггловским душком. Впоследствии отец часто упоминал об этом — и напрямую, и намёками; и тут наконец до меня дошло. Теория магии делает возможным изучение волшебных искусств на более глубоком уровне, позволяя сделать непознанное — познаваемым; она даёт ключ к взаимосвязи различных форм магического искусства и способствует более быстрому и безболезненному введению в практические курсы. Кто мог не желать, чтобы магия стала понятной и изучаемой? Очевидно, те, кто предпочли бы бродить в потёмках сами, только бы не допустить в эту сокровищницу чужаков… Мой отец называл их "уполномоченными министерскими шишками", мать, пренебрежительно кривя губы, — "самоназванными аристократишками", но суть в том, что эти люди действительно многое умели, на многое влияли и составляли пускай не слишком большую, но всё же существенную часть как Министерства, так и Совета Попечителей. Далеко не все из них входили в "список истинно чистокровных", попадались среди них и явные полукровки, однако невидимый заслон, отделявший детей от изучения необходимых теоретических основ, был делом их рук. Влияние этой группы то усиливалось, то слабело — в зависимости от политических обстоятельств, однако в последнее время авторитет отдельных личностей, вроде того же Альбуса Дамблдора, понемногу ослабил давление. Покойный директор Диппет, ставший жертвой скандала, сдался, а вернее, затаился, делая вид, что перешёл под чужие знамёна, и даже провёл показательную акцию по восстановлению консервативных методов — исключительно на словах, а не на деле. Впредь он более не решался возобновлять попытки реформ, однако я знал, что он в своё время успел многое сделать и многим пожертвовать, чтобы изменения стали в принципе возможны — хотя бы когда-нибудь.

Минерве, очевидно, пришлось нелегко в Министерстве: она носила маггловскую фамилию отца, она была влюблена в маггла, пускай об этом никто не знал — неважно, зато знала она сама, и для неё было невыносимым видеть, что неравенство по признаку чистоты крови продолжают искусственно поддерживать в определённых кругах. Не найдя сил противостоять этому в Министерстве, Минерва возвратилась в Хогвартс и, заручившись поддержкой Альбуса, обрушила всю силу своего праведного гнева, всю горечь неизжитой любви, чтобы сломить этот заслон. Надо сказать, что возмущение со стороны общественности, как и незаслуженное клеймо на репутации, она несла достойно, если не сказать — гордо.

— Мадам Марчбэнкс, — начал я, прокашлявшись после долгой паузы, — думаю, я правильно понял вас; вы хотите, чтобы я присоединился к вашей организации...

— Конечно же, нет. Я вовсе не собираюсь брать на себя ответственность и возглавлять какое-либо движение за или против чего угодно. Но зато вы — можете. Вам это под силу. Вы молоды, не в меру энергичны. Ваши родные живут за границей; ни семьи, ни детей нет, стало быть, шантажировать вас нечем и некем, — она испытующе посмотрела на меня. — Разве что… впрочем, неважно, да и меня это не касается. Полагаю, что Альбус уже пытался сделать вас своим сторонником, но потерпел неудачу; значит, вскоре он перейдёт к угрозам и шантажу. А шантажировать он предпочитает при помощи навязанного чувства вины. Итак, отныне вы в курсе и теперь при должном старании сможете не поддаться этому чувству. Вы же не были замечены ни в чём дурном, не так ли?.. Значит, ваше дело — найти предлог для отказа, а затем постараться убедить Альбуса Дамблдора, что вы безопасны для его миссии…

— Боюсь, тут и убеждать не в чем: это правда, — смущённо произнёс я. — Против Дамблдора я практически…

— Оставьте вашу мерзкую манеру прибедняться или потчуйте своими сказками Альбуса, — резко бросила мадам Марчбэнкс. — Я отлично представляю, кто вы. Заклинатель, обливиатор, артефактолог, боевой маг...

— Кем бы я ни был раньше, последние тринадцать лет я — школьный учитель.

— Мне показалось, профессор Флитвик, или вы действительно преданы школе и детям? Я предлагаю вам неплохой способ защитить их.

— В другой последовательности, — уточнил я. В первую очередь — детям. Но в целом вы правильно поняли, за какие струны меня тянуть, хотя, право, в остальном вербовщик из вас так себе, — прибавил я, не желая отказать себе в праве на некоторый реванш. — Помнится, Аберфорт в своё время действовал несколько тоньше… Скажите, а разве вас не пугает, что я могу оказаться никудышным политиком?

— А что, по вашему мнению, представляет собой политика?

— "Прикидываться, что не знаешь того, что известно всем, и что тебе известно то, чего никто не знает, прикидываться, что слышишь то, что непонятно, и не прислушиваться к тому, что слышно всем; главное, прикидываться, что ты можешь превзойти самого себя; часто делать великую тайну из того, что никакой тайны не составляет; запираться у себя в кабинете только для того, чтобы очинить перья, и казаться глубокомысленным, когда в голове у тебя, что называется, ветер гуляет, худо ли, хорошо ли разыгрывать персону, плодить наушников и прикармливать изменников, растапливать сургучные печати, перехватывать письма и стараться важностью цели оправдать убожество средств..." Разве не так?

— Подите к чёрту со своим Бомарше!.. Неужели к сорока годам у вас не завелось в голове собственных мыслей?!

— Мадам, я не дерзнул бы высказывать самостоятельных суждений по вопросу, от которого настолько далёк, однако там, где меня подводит опыт, выручает эрудиция. Я понял ваши резоны, так поймите же и вы мои: за эти без малого четырнадцать лет, проведённых в Хогвартсе, я безмерно устал от политиков. У нас есть уже один; к чему нам больше? Разве не очевидно, что преподавать в школе должны не судьи, не чиновники, не политики и не национальные герои, а именно учителя? А поскольку я взялся за эту работу, не стоит требовать, чтобы я забросил её ради военных действий или подковёрных интриг — этим искусствам я не учился, и вряд ли смогу.

— Профессор Флитвик, не вынуждайте меня называть вас трусом!..

...Честно говоря, я уже начал было подуставать от её напора, но после этой реплики приободрился: раз мадам пошла ва-банк, значит, рациональных аргументов не хватило.

— Даже так? — улыбнулся я, выдержав для приличия небольшую паузу. — Прежде чем судить о моей трусости, извольте ответить: как лично вы отнеслись бы к идее выступить против Альбуса Дамблдора в честном поединке?

— Никак, — пожав плечами, бросила она. — Исход был бы слишком очевидным. А почему вы спросили?

— Исключительно потому, что однажды у нас с Альбусом вышел конфликт, который едва не привёл к дуэли. Должен уточнить: я имею в виду настоящий поединок, а не спортивное выступление, — я произнёс это нарочито спокойным, ничего не значащим тоном, параллельно отслеживая реакцию на свои слова. Но мадам Марчбэнкс и тут была на высоте: на лице её отразилось лишь лёгкое изумление, не более того.

— И что же вас остановило, позвольте спросить? — раздражённо поинтересовалась она, едва пауза затянулась.

— Его извинения, воспоследовавшие вскоре после инцидента.

— Я вам не верю, — резко сказала мадам Марчбэнкс, вставая из-за стола.

— Чудесно; и почему же?

— Я просто задала сама себе вопрос: что должен был натворить Альбус Дамблдор, чтобы быть вынужденным извиняться, тем более, перед вами, легкомысленным, бесхарактерным и совершенно не злопамятным типом!.. Нет, это полная ерунда. Не скрою, в начале нашего разговора я действительно рассчитывала обрести союзника в вашем лице, однако по здравом размышлении решила отказаться от этой идеи. Что ж; теперь я сама убедилась, что вы лживы и трусоваты, и к тому же, абсолютно несерьёзны. Полагаться на вас никак нельзя, — она перевела дух, после чего заговорила вновь, уже немного спокойнее: — Однако мне пора. По крайней мере, теперь я могу быть уверена, что вы точно не станете человеком Дамблдора. Возможно, вы действительно храбрый воин-одиночка, за которого так старательно себя выдаёте, однако, полагаю, что это не так. Более того, я догадываюсь, кому принадлежит ваша лояльность. Увы, ваш выбор абсолютно неверен. Низкопоклонство не лечится. Никак. Ничем. Она без колебаний продаст вас Дамблдору — продаст лишь за один одобрительный кивок и будет искренне верить, что послужила свету и добру. Хотя сама она даже не догадывается, что её обожаемый сюзерен точно так же без малейшего сомнения пожертвовал бы ею, чтобы только обрести такого союзника, как вы.

— О чём и о ком вы говорите? — пожал плечами я, стараясь выглядеть по возможности спокойным.

— Боюсь, у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на вас, — сердито бросила мадам Марчбэнкс. — Сами подумайте — может, что и поймёте. Adieu! — она зашаркала в сторону камина. Уже стоя внутри, с горстью порошка в руке, мадам посмотрела на меня с некоторым сочувствием:

— Я ничуть не жалею, что предупредила вас. Вы славный, было бы жестоко оставлять вас в неведении. Что ж, вы знаете, где меня найти. Подумайте хорошенько; а пока прощайте. Бар "У Мартина"! — пламя полыхнуло, и мадам Марчбэнкс исчезла.

Некоторое время я сидел в полном отупении, неспособный собраться с мыслями, прежде чем подняться из-за стола и двинуться домой. Меня буквально трясло; я не выносил, когда кто-то дурно отзывался о Минерве, и мне стоило огромного труда посмотреть на ситуацию со стороны и проанализировать услышанное, чтобы вынести из беседы полезную информацию. Что ж, я отчасти разделял мнение мадам Марчбэнкс относительно Альбусовых стратегических талантов — и мог бы кое-что прибавить о его щепетильности в отношении студентов и коллег, так что с меня бы сталось, пожалуй, встать под её знамёна; однако она потребовала от меня — ни много ни мало — самому стать полководцем, а эта задача уже явно вне компетенции. Третья сила… Вот если бы можно было брать не численностью сторонников, а талантами и умениями!.. Хотя, может быть, имелось в виду именно это? Что ж, неплохой вариант; да и хроноворот хорошо вписывается в схему. В таком случае, благодаря своему тайному преимуществу я получил бы возможность влиять на события, и об этом не знала бы даже Гризельда Марчбэнкс…

А не слишком ли я наивен? Если для неё не составило труда догадаться о моей привязанности к Минерве, то она наверняка заподозрит, что я отказался участвовать в этом деле лишь на словах. Но здесь на руку мне может сыграть её ошибка: похоже, мадам Марчбэнкс тоже не слишком хорошо разбирается в людях, раз она склонна всерьёз считать, будто Минерва может вести какую-то свою игру.

Минерва… Конечно, на первый взгляд она кажется человеком абсолютно законопослушным и лояльным к Дамблдору, однако эти две грани её личности при определённых обстоятельствах вступят в противоречие, если Альбусу вздумается действовать в обход закона: я сильно сомневался, что она сочтёт это допустимым. Но я бы не решился судить об этом наверняка: уж слишком характер Минервы был похож на мой собственный — та же замкнутость при кажущейся открытости, и так же, как и у меня, во всяком деле, за которое она бралась, так или иначе присутствовали личные мотивы.

При всём негодовании, мне определённо было за что благодарить мадам Марчбэнкс, косвенно подтвердившую некоторые мои подозрения. Итак, сомнений не осталось: директор действительно уже давно пытался втянуть меня в свою игру. Именно для этого он намеренно способствовал нашему сближению с Минервой и просчитался — исключительно из-за неверной трактовки наших с нею отношений. Значит, мне стоит в скором времени ожидать предложения о сотрудничестве — предложение, которое я должен буду принять и не принять одновременно. Иными словами, я должен буду согласиться, как верно подметила мадам, послужить свету и добру, но не давая поводов считать меня "человеком Дамблдора". Практически неосуществимо, но у Минервы не будет и этого: поскольку она и вправду очень многим обязана нашему директору, то она явно и ожидаемо поддержит его. Моей же задачей будет присматривать за ней, находясь вне игры, чтобы в любой момент быть готовым прийти на помощь. Конечно, придётся действовать на своё усмотрение, то есть — вслепую, наугад.

Едва возвратившись в свой кабинет, я наскоро переоделся и бросился к клавикордам. Было ещё довольно рано, и я не боялся потревожить чей-то сон несвоевременной читкой с листа. Я перерыл стопку нот и отложил в сторону мотеты, канцонетты и мадригалы — любовная лирика не спасает там, где необходимо поддержать ум и дух, готовые впасть в ничтожество.

Меня мог спасти только его величество Бах, а именно — прелюдия и фуга соль-минор из второго тома "Хорошо темперированного клавира". Вещь эта тоже представляла для меня своего рода невыполнимую задачу; для достойного исполнения четырёхголосной фуги я не был должным образом оснащён: моя техника, увы, с отвычки здорово хромала; растяжка была утрачена за месяцы отсутствия систематических упражнений, и лишь умение вести каждый голос по отдельности и соединять их вместе — дар слышать и понимать полифонию, с таким трудом развитый в юности — всё ещё оставался со мной.

Кое-как я продирался через развивающий раздел фуги, и так же постепенно приходило осознание своего места на этой земле, как вдруг я почувствовал, что кто-то стоит в углу, совсем рядом с клавикордами. Едва не сбившись, я всё же решил доиграть до конца, в полной уверенности, что это Мими пришла, как обычно, на чай, но услышав, чем я занят, решила послушать мои экзерсисы.

Добравшись до последних нот, я перевёл дух и посмотрел на своего молчаливого слушателя. Вопреки ожиданиям, это оказалась не Минерва, а Эльфрида Бёрк, что вызвало у меня секундное замешательство: хоть мы и приятельствовали, она почти никогда не заходила ко мне просто так, без повода, и тем более — без стука. И всё же, я был рад видеть её в своём кабинете. С того самого приключения, которое мы пережили, сёстры Бёрк прониклись ко мне с глубоким уважением и приязнью, а я, в свою очередь, питал к ним обеим тёплое чувство, как к строгим, но справедливым хранительницам ключей от моего давно утраченного детства.

Спустя короткое время мы с Эльфридой пили чай и обсуждали недавний случай на экзамене, когда один из моих умников додумался заколдовать пергаменты с экзаменационными работами так, что подписи студентов поменялись местами. Вот уж было суматохи! Однако выручил всех никто иной, как молодой профессор Лонгботтом: оказалось, он умеет блестяще сличать почерки, при этом обладает почти фотографической памятью и завидным терпением, не говоря уже о чувстве юмора.

Коротая время за неспешной беседой, я едва не забыл, что у меня есть одно важное дело к Эльфриде. Речь шла об аренде того самого дома, где началась эта история с хроноворотом. Меня уже давно посещали мысли о выборе места, где я смогу безопасно для окружающих трудиться над артефактом, когда мистер Корриган завершит свою часть работы. Да, скоро каникулы, учеников не будет, но школа — не место для рискованных экспериментов. Опять же, проницательность Альбуса может оказаться весьма некстати... Безлюдное место, достаточно удалённое как от маггловских, так и от магических глаз, представлялось мне идеальным плацдармом. Насколько я знал, Эрменгарда, разочаровавшись в идее собственной обсерватории, одно время мечтала продать дом, однако неудачное расположение, общая неухоженность и завышенная цена отпугивали покупателей, и в итоге, после того, как цена коттеджа снизилась до неприличия, а покупателя не нашлось, сёстры начали подумывать о сдаче дома в аренду. Эльфрида как-то обмолвилась, что туда ненадолго въезжал некий странноватый волшебник из числа её бывших учеников, однако после истечения срока контракта дом снова опустел.

И вот теперь, к радости Эльфриды, я выразил готовность арендовать дом до конца августа. Мы очень скоро пришли к соглашению; Эльфрида, конечно, была рада мне помочь, а ещё её грела мысль о том, что я могу привести дом в относительно неплохой вид — ведь не стану же я, в самом деле, жить под дырявой крышей! Разумеется, все условия моего проживания и оплаты фиксировались в контракте. Меня смутило, что Эрменгарде-то пока об этом ничего не известно, поэтому мы отложили подписание договора на завтра.

Было уже очень поздно, и Эльфрида засобиралась к себе, но на пороге внезапно остановилась, всплеснув руками, и начала рыться в карманах мантии.

— Чёрт подери, неужели потеряла?.. Нет, вот же он, — она вернулась в кабинет и протянула мне свиток пергамента. — Собственно, вот ради чего я пришла... — расправив лист, я увидел окружность, поделенную на сектора и градусы и беспорядочно — по крайней мере, на первый взгляд — исчёрканную хордами, а также знакомые с детства значки, смысл которых я некогда способен был с грехом пополам понять, однако по прошествии двух десятилетий напрочь позабыл, как это расшифровывается.

— О, нет!.. — я воздел руки в притворном ужасе. — Дорогая профессор Бёрк, назначьте какие угодно отработки, оштрафуйте меня на сотню баллов, но только не заставляйте меня читать это! Увы, сия наука неподвластна моему уму...

— Не пугай меня, Филиус, — покачала головой Эльфрида. — Хоть чему-то я должна была тебя научить. Ну, скажи хотя бы, что это?

Отличный вопрос! Вот, пожалуй, только на это и хватит всех моих познаний в "точной науке астрологии"…

— Моя космограмма, если не ошибаюсь?

— Уже неплохо, — кивнула Эльфрида. — Я когда-то, году этак в позапрошлом, на каникулах, от нечего делать тебе всё посчитала, расписала, а потом всё некогда было отдать; вот листок и затерялся. А вчера, когда разбирала бумаги, он выпал из ящика прямо мне под ноги — такой случай!.. Здесь, правда, возможны погрешности: в моих журнальных записях сохранилась только дата твоего рождения, но нет точного времени. Так что пришлось рассчитывать, исходя из данных на полдень…

— В яблочко, — хмыкнул я. — По счастью, я прибыл в этот мир аккурат с двенадцатым ударом часов. Однако, боюсь, что едва ли справлюсь без ваших объяснений.

— Ладно, — вздохнула она. — Смотри: изо всех планет, влияющих на личность, у тебя в Весах только Солнце, но зато есть констелляции в знаках Льва и Девы… Вообще, в твоей карте выстраивается очень яркая, выразительная композиция; я бы даже назвала её драматически красивой, вот только жить с нею не слишком просто…

"Спасибо; я уже успел оценить, — мысленно ответил я. — Было бы чудесно, если бы ваша наука могла подсказать, что мне со всем этим делать..."

Между тем, Эльфрида продолжала свои объяснения.

— Луна в знаке Льва — это довольно милое расположение: ты с детства был яркой личностью, и хотя капризы и излишнюю тягу к демонстративности трудно назвать сильными сторонами, но зато такая Луна отлично гармонирует с Солнцем в Весах. Безусловно, твоя жизнь была бы много проще и спокойнее, если бы Меркурий соизволил оказаться где-нибудь в Деве или даже в тех же Весах... Потому что с Меркурием в Скорпионе тебе приходится остерегаться, как бы случайно не заработать репутацию человека с так называемым злым умом — хотя ты и сам знаешь, что это неправда. Твой Меркурий, кстати сказать, очень удачно аспектирован: здесь и квадратура к Луне, и секстиль к Марсу… м-да. С Марсом в Деве не очень-то повоюешь, конечно, однако тебе многое удалось с этим сделать... Ах, и вот тут вылезает она, эта Венера! Увы, она ломает все твои планы. Уж поверь, тут нет никакой твоей вины: Венера в знаке Девы — звучит великолепно лишь для полных профанов и невежд; на практике же это значит, что твоя щепетильность постоянно ставит тебя в неловкое положение, а желание быть порядочным и окружать себя такими же людьми непременно будет приносить неприятности. Даже не знаю, чем тебя утешить, разве что… Да! Асцендент в Стрельце! Пожалуй, он и впрямь способен компенсировать многие неприятности и несправедливости, сопутствующие тебе на протяжении жизни. И ещё, раз уж я теперь знаю, что космограмма точна, скажу: Солнце твоё расположено вблизи от Medium coeli, и это хорошо, но было бы ещё лучше, если бы оно пришлось ровно, градус в градус… Ну вот, ты уже почти уснул, — она вздохнула и сунула мне в руки пергамент. — Позже я как-нибудь наведаюсь к тебе, тогда и дорасскажу все подробности. Ты только ответь мне, пожалуйста, на один вопрос: в твоей натальной карте нет даже намёка на твоё знаменитое легкомыслие; в таком случае, где ты умудрился раздобыть его?..

— Полагаю, мой великолепно аспектированный Меркурий нахально стащил его из чьей-то чужой космограммы и попутно разнёс обо мне всевозможные слухи, — попытался отшутиться я.

— Насмешник, — фыркнула Эльфрида. — Но сейчас ты мне нравишься куда больше, чем в последние полгода-год. Прости мне моё вмешательство, но просто сил не было смотреть, как ты сдал за это время. Я бы хотела, конечно, стать для тебя настоящим другом, таким, каким был покойный Асклепиус, но понимаю, что тебе вряд ли нужна именно моя помощь... И всё-таки, скажи: что с тобой творится? Ходил-ходил словно в воду опущенный, а сегодня начал играть такую трагическую вещь... У меня окна открыты; я и пошла тебя проведать, заодно и повод появился, чтобы космограмму показать и поговорить толком. Просто у меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким, — голос её дрогнул, она протянула руку и погладила меня по плечу.

— Дорогая профессор Бёрк... нет: милая моя Эльфрида, — с чувством начал я, перехватывая и целуя её руку, — нет нужды разрывать себе сердце там, где можно просто поговорить. Я очень признателен тебе — и за участие, и за помощь. Спасибо, правда. Ты настоящий друг. И космограмма тоже очень кстати, — Эльфрида улыбнулась, и на душе у меня тут же потеплело.

Свадебная лихорадка в Хогсмиде и его окрестностях протекала бурно. Молодые собирались после бракосочетания отбыть на медовый месяц в Италию; по такому случаю невеста решила сделать в бизнесе некоторую паузу, а пока торопилась распродать товар. Старшекурсницы по выходным толпились в лавках, разглядывая и пробуя все эти бесконечные снадобья и просаживая на них карманные деньги и, что гораздо более прискорбно, всё свободное время, и в результате замок, если можно так выразиться, насквозь проблагоухался всевозможными "фиалковыми сумерками", "розовыми рассветами" и "мистической фуксией", да сохранит её господь!

Минерва была как на иголках: она отличалась особо чувствительным обонянием и потому страдала сильнее остальных. Кроме того, насколько я понял, Августа настаивала на каком-то особенном фасоне платьев для подружек невесты, а Минерва, памятуя пресловутый "ампир", протестовала против этих требований, не желая выглядеть посмешищем на глазах у всего Хогсмида, однако была вынуждена сдаться, чтобы не огорчать подругу.

Бракосочетание Августы Гринграсс и Этельберта Лонгботтома праздновалось в "Трёх мётлах" — довольно просторном и уютном заведении, не так давно выкупленном у прежних хозяев и оттого ставшим необычайно популярным. Этот праздник, казалось, должен был стать событием десятилетия; отмечали шумно, весело, в общем — с размахом. Со всех концов Объединённого королевства в Хогсмид на церемонию слетались родственники, друзья, друзья родственников и родственники друзей. Уже одно только это должно было породить массу неловкостей: и неизбежное столкновение мистера Гринграсса с Аурелией Пруэтт, признаться, было ещё не самым тяжёлым испытанием для нервов. Так, например, стоящий в стороне Урхарт бросал косые взгляды на некоего молодого человека в алой аврорской мантии — при ближайшем рассмотрении это оказался мистер Скримджер, который почему-то совершенно игнорировал Урхарта и хмуро глядел на меня — по старой памяти, не иначе. Одна из нарядных дам, едва поздравив невесту, тут же с пренебрежительной гримасой отшатнулась от какой-то другой дамы; при этом на её пути оказался я. Встретившись с нею взглядом, я не сразу узнал в ней Артемис Эйвери, в замужестве Гойл. Она посторонилась, освобождая мне дорогу, но не посмела задержать на мне взгляд — нельзя было выдавать, что мы знакомы. Я тоже поспешно отвёл глаза.

Между тем, к Скримджеру подошёл другой аврор, постарше; проследив за взглядом товарища, этот аврор радостно бросился ко мне, чтобы пожать руку. Я был не меньше его рад встрече: Аластор Грюм здорово изменился, стал солиднее, уверенней и как-то даже бодрее. Обменявшись новостями, я поздравил его с очередным повышением — как и предсказывал мой отец, карьерный рост Грюма значительно осложняли свойственные тому принципиальность и любознательность.

Чуть в стороне от нас Минерва делилась впечатлениями и принимала комплименты от Помоны Спраут, которая всё-таки решилась вырваться на часок, чтобы погулять на свадьбе.

— Минерва, ты в этом бледно-алом просто невозможная красотка, — заметила Помона. — Жаль, что такие платья нельзя носить каждый день!..

— Пустяки, дорогая, я его потом всё равно перешью в ночную сорочку, — смеясь, ответила Минерва. — Не пропадать же такой ткани. Это всё Августа; она настояла… — я отошёл от них, пока меня не заметили. Пора уже и честь знать: мне всегда было не по себе от шума и суеты, царивших на свадьбах. Видимо, поэтому-то я их избегал…

Мой уход заметила только Артемис, грустно кивнувшая мне украдкой на прощание. Убедившись, что на меня никто не смотрит, я ответил на поклон — риск был слишком велик — и вышел за двери. У меня было серьёзное дело к мистеру Корригану. Я шёл забирать свой будущий артефакт...

Мастерская была закрыта — конечно, лишь для вида: об этом мы договорились заранее, не желая, чтобы нас потревожили случайные посетители. Я простучал условленный сигнал, но ответа не дождался. Наконец, послышались шаги — шаркающие, медленные, неуверенные. Ногу он подвернул, что ли? Или, может, так засиделся, что прихватило спину… Так или иначе, пришлось простоять под дверью несколько долгих минут, прежде чем щёлкнул замок и меня впустили.

— Профессор Флитвик, наконец-то вы пришли, — голос мистера Корригана показался мне странным, каким-то надтреснутым, в общем — чужим.

В помещении было темно; свет просачивался только сквозь шторы — чтобы создать видимость, что здесь и вправду никого нет. Я поморгал и покрутил головой, привыкая к полумраку.

— Добрый день, мистер Корриган. Спасибо, что позаботились о конфиденциальности, но, может быть, всё-таки зажжём свет?

— Конечно, профессор Флитвик. Только... прошу вас, не сердитесь и... Пожалуйста, спасите меня, — меня поразило, с какой умоляющей дрожью в голосе он произнёс эти слова.

Он подошёл к столу и включил небольшую лампу.

Я зажал себе рот обеими руками, сдерживая крик. Достаточно было одного взгляда на мистера Корригана, чтобы понять: случилась беда. Лицо и руки у несчастного постепенно старели, покрывались морщинами — до тех пор, пока он не стал походить на семидесятилетнюю версию самого себя, после чего начался обратный процесс. Теперь морщины разглаживались, седые волосы снова темнели и становились гуще, черты лица обретали чёткость. Наконец, наступил момент, когда на вид ему можно было дать лет тридцать — а затем цикл вновь перешёл в фазу старения.

— Какого чёрта? — прошипел я, едва не сползая по стене. — Зачем?.. Вам мало было моих предупреждений? И... как это случилось?

— Профессор Флитвик, — взгляд несчастного выражал ужас, но вместе с тем и надежду. — Что-то ведь ещё можно сделать, верно? Я имею в виду, чтобы отменить волшебство?..

— Отменить? — я потёр пальцами виски, пытаясь хоть немного прийти в себя и собраться с мыслями, но чем дольше длилась пауза, тем сильнее вопрос мистера Корригана выбивал меня из колеи. Выходит, он и правда не понимает, что́ натворил?! Одним махом сломать и свою жизнь, и мою… нет, нет, не думать о себе, нельзя, не сейчас!..

Я вдохнул, выдохнул и, скрестив руки на груди, начал объяснять:

— Увы, мистер Корриган, не все магические преобразования можно отменить. Зачастую всё, что от нас требуется, — это придерживаться инструкций и не допускать ошибок, — с горечью произнёс я. — К сожалению, вы поступили иначе.

— Что со мной будет? Не молчите! — вырвалось у него.

— Дорогой мистер Корриган, всё, что я могу сделать — это доставить вас в магический госпиталь, где вами займутся профессиональные колдомедики, но, боюсь, те изменения, которым подверглись вы, относятся к категории необратимых.

— То есть, я всё равно останусь навсегда… таким? И ничего нельзя изменить?

— Мистер Корриган, я был бы рад вас обнадёжить, но до сих пор никого из людей, пытавшихся затевать игры со Временем, спасти не удалось. За вашим состоянием будут наблюдать — вот и всё. Возможно, станут давать общеукрепляющие зелья для поддержания организма, но не более того. Собирайтесь, — я честно пытался не думать ни о заседании Визенгамота, ни об Азкабане, ни о неизбежном и окончательном прекращении преподавательской деятельности. Единственное, о чём я сейчас имею право беспокоиться — это человек, который попал в беду из-за меня.

— Как вы сейчас себя чувствуете?

— Отвратительно, — проскрипел мистер Корриган. — Как будто вы сами не видите! Я старик!

— Это ненадолго, — вздохнул я. — А когда вы помолодеете — то вам станет лучше?

— Разумеется, — кивнул мистер Корриган. — Но и это тоже скоро пройдёт.

— Вы не припомните точно, когда всё это случилось?

— Я завершил работу вчера около одиннадцати вечера, а уже потом... — мистер Корриган сделал неопределённый жест, словно бы отмахиваясь от чего-то не слишком приятного или неинтересного. — А после этого я почувствовал себя нехорошо, как будто в теле всё постоянно шевелится — кости, мышцы, суставы… очень противное чувство. Я спустился выпить немного бренди — и случайно увидел себя в зеркале. Лицо, руки… Скажите, такое уже с кем-то бывало?

— К сожалению, эта сфера волшебных искусств ещё мало изучена, — я опустился в кресло. — Значит, вы трогали артефакт вчера, когда работа была закончена...

Мистер Корриган кивнул:

— Я подумал, что будет глупо не попробовать, ведь это последняя нить, которая связывает меня с миром чудес, и...

— Чудес?! — я с силой саданул себя кулаком по колену. — Какого дьявола — чудес?! Я полагал, что вы стали жертвой несчастного случая или собственной неосторожности, но и подумать не мог, что вам вздумалось нарочно обойти запрет! Вы нанесли себе непоправимый ущерб, и никто, повторяю, никто не знает, что будет с вами дальше. И ведь я неоднократно предостерегал вас от этого! Но, видите ли, вам захотелось поиграть в сказку... А теперь вы просите меня избавить вас от последствий — как будто последствия любого поступка можно изменить, отменить или исправить!.. Да поймите же вы, мистер Корриган, что есть вещи, на которые нельзя повлиять с помощью волшебства! На что вы рассчитывали — на мою помощь? На всесилие магии? Увы, никто не всесилен. И магический мир не имеет с миром чудес ничего общего — о чём я и толкую вам с самого начала. Разве я не был с вами честен?.. Так за что вы меня предали?

— А что, это и на вас может отразиться? — вскинул брови мистер Корриган.

— Естественно. Я рассказал вам больше, чем имел право, я втянул вас в свои незаконные исследования, я дал вам в руки банку с малоизученным колдовским веществом — но не сумел найти слов, чтобы предотвратить несчастье. Так что можете не беспокоиться, мне это с рук не сойдёт.

— И что теперь с вами будет?

— Наше законодательство, увы, не слишком совершенно, и толкование некоторых законов бывает двояким, однако, скорее всего, меня ждёт Азкабан.

До того, как произнести эти слова, я ещё старался держаться, но на самом деле был близок к истерике.

— Азкабан?.. Что это?

— Тюрьма. И не спрашивайте меня об этом. При всём моём уважении, есть вещи, которые магглам не понять.

— Не понять?! И это вы говорите мне! Мне! По вашей милости я должен сейчас собираться в какой-то магический госпиталь — место, о котором не имею ни малейшего представления, потому что вы рассказали мне о вашем мире преступно мало, вы бросали мне жалкие крохи информации и делали при этом такое лицо, будто это бог весть какое одолжение! Вы пугали меня рассказами о других волшебниках, которые стирают память обычным людям — только за то, что им посчастливилось узнать хоть что-то о чудесах — и сами же признались, что тоже умеете уничтожать воспоминания… Конечно, я не доверял вам, уже достаточно давно и, как я теперь понимаю, не напрасно. Посмотрите на меня! Кому из нормальных людей я могу показаться на глаза?! Я — заложник! Вы тащите меня туда, где я проведу остаток жизни, и это хуже любой тюрьмы — вы, по крайней мере, ко всему этому, если не привычны, то хотя бы имеете представление, чего вам ожидать! И вас ведь не упрячут в тюрьму пожизненно; в крайнем случае, вы сможете оттуда бежать, а я… — он сжал кулаки и пошёл прямо на меня; я инстинктивно выхватил палочку и двинулся было навстречу… но тут же опомнился и опустил руку. По правде говоря, я и без того не находил себе места от стыда, но теперь, когда едва не вступил в драку с безоружным…

Краем глаза я заметил, что мистер Корриган тоже отступил на шаг; кулаки его разжались, но лицо его по-прежнему выражало гнев и решимость.

Я усмехнулся: должно быть, мистер Корриган испытывает похожие затруднения.

— Патовая ситуация — кажется, так это называется в шахматах? — спросил я, глядя, как лицо мистера Корригана из старого и мрачного становится молодым и растерянным. — Как видите, не судьба нам вступить в единоборство — и я, честно говоря, этому даже рад: за то недолгое время, что мы знакомы, я успел к вам привязаться. Вопреки всему, что вы мне сейчас наговорили, я никогда я не испытывал к вам предубеждения, не запугивал вас, не утаивал никаких сведений, а, напротив, рассказал вам больше, чем требовалось для совместной работы. Мне жаль, что с вами случилось несчастье. Да, я повинен в том, что нарушил закон, рассказав о существовании магии человеку, который от природы не наделён волшебным даром. Да, я не смог убедить вас в необходимости быть аккуратным и тем самым не уберёг от беды ни вас, ни себя. Свою вину я признаю полностью и абсолютно, однако поймите и вы: прежде всего, я боялся навредить вам. Последнее время, каюсь, я избегал вас, потому что… потому что, сам того не желая, внушил вам иллюзии относительно магического мира и волшебников, понятия не имел, как эти иллюзии развеять, и при этом чувствовал ответственность за вас и мучился от бессилия.

Мистер Корриган слегка нахмурился; лицо его стало старше, но мне показалось, что теперь оно стареет гораздо медленнее, чем в начале разговора. Я прокашлялся и продолжил:

— Понимаю, вы пережили шок; поверьте, я сейчас переживаю не меньше вашего, я тоже не хочу верить в эту безысходность, не хочу признавать своей вины, но, тем не менее, стараюсь принять неизбежное. Ваша же опрометчивость, в сравнении с моей, и вовсе незначительна, и рассудку вашему ничто не угрожает, поэтому прошу: будьте мужественны.

Мистер Корриган покачал головой:

— Зачем? Не вижу смысла. Всё равно ничего не исправить — так какая тогда разница, как я веду себя? И, другой вопрос, как вы можете с таким упорством отрицать саму возможность чуда? Вы же волшебник, маг! И чудеса — это ваша стихия; иначе зачем бы вам тогда вся эта магия?

— Видите ли, дорогой мистер Корриган, тут вот в чём дело: вы спрашиваете об этом именно у меня, а не у какого-то другого волшебника. А у меня-то выбора как раз и нет. Сейчас, когда я стою перед вами с палочкой в руках, я кажусь вам почти всемогущим. Но стоит мне отложить её в сторону — и кто я?.. Подумайте-ка над этим. Магический дар — это ни в коем случае не признак избранности. Это, если хотите, своего рода компенсация за трудности, неудобства и опасности, среди которых живём мы, волшебники. Чем глубже наши познания в области магии, тем меньше у нас остаётся веры в чудо, потому что магия для нас — нечто вроде маггловской науки. Кстати сказать, других наук, кроме волшебных, мы почти не знаем; а мы ведь тоже живём в этом мире, и, например, законы той же физики действительны и для нас. Таким образом, то, что для вас является само собой разумеющимся — для меня загадочно и непостижимо; и наоборот. Поэтому каждый раз, приходя к вам в мастерскую, я смотрел на вас, говорил с вами — и поневоле чувствовал себя обокраденным. Как и вы, когда сравнивали себя со мной.

— Предположим, что я вам поверил, — проговорил он. — Допустим, вы и в самом деле не превозноситесь над обычными людьми, и вы собирались ни пугать меня, ни использовать, ни вводить в заблуждение. Тогда скажите, почему вы пытаетесь решать за меня, зачем отправляете меня в больницу? Из ваших же слов становится ясно, что мне там не помогут. Более того, раз уж путь обратно мне заказан, то я, знаете ли, предпочитаю самостоятельно выбирать себе место жительства и компанию, — при этих словах он испытующе посмотрел на меня. — Как и вы, я полагаю. Ведь совершенно не обязательно вам садиться в тюрьму, верно? Тем более, что, по здравом размышлении, вина ваша не столь велика — равно как и я не так уж невинен…

— Что вы хотите сказать? — сердце моё заколотилось; голос внезапно осип. — Я не понимаю…

— Вы можете спрятать меня? Я имею в виду, есть ли у вас дом, квартира, замок — одним словом, какое-нибудь жильё, где я мог бы поселиться, и куда не будет доступа ни людям, ни волшебникам?

— Мистер Корриган, вы… я… Да, я недавно арендовал небольшой коттедж — пока только до конца лета, а потом… Кстати сказать, это тот самый дом, где начались мои приключения с волшебным золотом.

— Да что вы говорите, — усмехнулся мистер Корриган. — Ну, значит, мне сам бог велел там поселиться. Я сделал свою работу; теперь мне бы хотелось посмотреть на вашу.

— Мистер Корриган, понимаете ли вы, что вы говорите?.. Вам придётся жить в безлюдном месте, вдали от дома и родных, посреди вересковых полей и болот. Общаться вы сможете только со мной — а ведь я с наступлением учебного года окончательно перестану принадлежать себе. И продолжаться это будет очень долго. Вы не выдержите тамошнего быта, не вынесете одиночества, да вы просто сойдёте там с ума!.. А в клинике вы могли бы встретить много интересных людей, познакомиться с разными волшебниками, понаблюдать за их жизнью, работой, мечтами...

— Не смейте меня искушать! — взвился мистер Корриган. — Вот там-то, среди других разных волшебников я точно сойду с ума. Не пытайтесь решать за меня; лучше просто помогите. Я не стану жаловаться, даю вам слово джентльмена. В конце концов, больницы и тюрьмы вполне могут подождать, не так ли?

— Это вы не искушайте меня, мистер Корриган, — резко произнёс я. — Вы предложили это, потому что пожалели меня. А я не приемлю жалости; и потом, не могу же я зависеть от вас и рассчитывать на ваше снисхождение. Я умолчу о том, что сама затея не выдерживает никакой критики. Так что, как понимаете, это не выход.

— Ну, поскольку я сам завишу от вашего решения, то и обратную зависимость вряд ли можно назвать постыдной. И потом, у меня даже в мыслях не было вас жалеть, — пожал плечами мистер Корриган. — Я думаю исключительно о себе, о своём благе. В конце концов, что́ вам тюрьмы? Вы ведь волшебник! Посидите месяцок-другой — глядишь, и придумаете, как оттуда сбежать. С вашим-то непоседливым характером и изобретательностью!..

Я хмыкнул.

— Здесь вы неправы. Азкабан — жуткое место, охраняемое мерзейшими тварями, способными свести человека с ума. Бежать оттуда невозможно; башня очень высока и стоит посреди бушующего моря. Как вы понимаете, меня ничуть не утешает, что я попаду туда ненадолго и исключительно из-за своего собственного длинного языка и тяги к авантюрам. Поверьте, раз уж меня здесь эти качества довели до беды, то там они тем более не помогут. Хорошо. Я согласен, я готов забрать вас с собой, чёрт возьми! Собирайтесь.

Он коротко кивнул. Сейчас ему можно было дать на вид лет сорок; я отметил про себя, что скорость его возрастных изменений и частота колебаний, по-видимому, напрямую зависят от эмоциональных всплесков и перепадов настроения.

— Кстати, а вот ваш заказ, — бодро произнёс мистер Корриган, вынимая из сейфа знакомый футляр. — За всеми этими хлопотами мы совсем о нём позабыли.

— Ещё бы, — проговорил я. — Оплату примите. И большое вам спасибо, — я передал деньги и пожал руку мастеру.

Тот, как будто, был совершенно спокоен и даже доволен; а вот мне с каждой минутой становилось всё страшнее. Видимо, только сейчас я полностью осознал, что постоял на краю пропасти и едва не сорвался. И, разумеется, в том, что я счастливо избежал Азкабана, нет ни малейшей моей заслуги…

Чем дольше затягивались сборы, тем труднее мне было собраться с силами. Мистер Корриган рылся в сейфе, доставая какие-то футляры, бумаги, маггловские деньги… Господи, сколько мне ещё ждать?!

Я поднял глаза на часы-ходики, висевшие в мастерской, но тут меня ждал неприятный сюрприз: часы явно сошли с ума. Циферблат пересекала трещина, гири подтягивались и опускались самопроизвольно; стрелки двигались неестественно быстро: часовая — в правильном направлении, а минутная — в обратном, и от этого противохода рябило в глазах.

Я начал лихорадочно соображать, пытаясь определить порядок действий: по всему выходило, что вначале, перед тем, как аппарировать, в любом случае, придётся уничтожить ходики, явно заражённые "часовой болезнью" и, судя по всему, способные создать немало проблем среди магглов.. Я достал палочку и тихонько чертыхнулся. В ту ночь, в доме профессоров Бёрк, я сумел лишь разобрать Часовика на детали, но не уничтожить. Сейчас же — надо было сделать всё начисто, чтобы не оставить лишних следов. Я точно знал, что на магию такого рода обычные заклинания не действуют, зато, как назло, отлично помнил, каким именно способом мистер Марчбэнкс, начальник Отдела Тайн, уничтожил темномагический кристалл, о котором я выносил экспертное заключение. Конечно, у начальника отдела было соответствующее разрешение, а у меня нет и не может быть; однако кто-то должен зачистить следы и оборвать все нити.

…Итак, палочка занесена. Непривычные слова, непривычное движение. Тёмная магия. Ещё один шажок в сторону Азкабана. И сделать его придётся: каждый платит свою цену.

— Нет! — закричал мистер Корриган, опрометью бросаясь к двери.

— Коллопортус! — отреагировал я. — Что это с вами, мистер Корриган? Куда вы собираетесь бежать в таком виде? Сядьте в кресло и, если можно, постарайтесь не мельтешить и не отвлекать меня.

— Что вы задумали?

— Избавиться от неисправных часов, — я начал терять терпение.

— Мне вдруг показалось… — смущённо начал он, — показалось, что вы сейчас сделаете что-то нехорошее. Убьёте меня… или сотрёте память.

— Дорогой мистер Корриган, мне понятны причины вашего сомнения; я нимало не обижен, просто дайте мне тридцать секунд, чтобы избавиться от этих сумасшедших ходиков, хорошо? Раз уж мы задумали бежать, нам нельзя тратить время на недоверие, но необходимо позаботиться о следах, — я вновь повернулся к злосчастным часам и взмахнул палочкой, копируя движение мистера Марчбэнкса и повторяя слова заклинания.

Адское пламя вырвалось из палочки, и через пару мгновений от настенных часов осталось лишь немного дыма да уродливое пятно от копоти. И, пожалуй, ещё один незаживающий шрам на моей совести — однако, по сравнению с искалеченной судьбой несчастного мистера Корригана, тут и говорить не о чем.

Тёмная магия оказалась и вправду куда проще, чем принято считать.

— Ну, вот и всё, — пробормотал я, опуская палочку. — Вы готовы?

Мистер Корриган кивнул. Он надвинул шляпу на лоб, закрыл лицо шарфом, и через минуту мы уже покинули мастерскую.

В камине дублинского волшебного трактира мы преспокойно поместились вдвоём. Я опасался, каково будет магглу пережить первое в жизни каменное путешествие, но беспокойство оказалось напрасным: кашляя и чертыхаясь, он вышел из камина вслед за мной, и когда дым рассеялся, мистер Корриган, как ни в чём не бывало, оглядывался вокруг, стоя на ковре в гостиной Бёрковского особняка.

Что ж, мистер Корриган, добро пожаловать домой.