Сахарная куколка (джен)

В постели было тепло и мягко. А главное, спокойно и безопасно. Но где-то в глубине души у Мари засел жуткий страх, который словно отступил ненадолго, прежде чем вернуться вновь. Мари попыталась вспомнить, чего же она так испугалась. Но так и не смогла этого сделать. Голова болела, на закрытые глаза словно легли тяжелые камни — ей совершенно не хотелось поднимать веки. Так бы спала и спала…

Но голоса звучали все громче, они не давали спать, вырывали Мари из пучины спокойного, мягкого блаженства.

— Мари, милая Марихен, ты пришла в себя! Наконец-то! — радостно воскликнула мама.

«Интересно, как она об этом догадалась, если я еще не открывала глаз?» — удивилась про себя Мари. Глаза ей открывать совершенно не хотелось. Да что там, Мари не хотелось даже думать! Ей сейчас вообще ничего не хотелось.

— Вот и славно… — проворчал крестный. — Теперь все будет как надо!

Он вроде бы радовался вместе с мамой тому, что Мари пришла в себя, но тон его голоса как-то не очень шел к этим словам. Глухое ворчание Дроссельмейера что-то напомнило Мари. Голова у нее сильно заболела, но память сама собой стала развертываться, словно лента елочного серпантина. Ночь… Коридор… Дверь маминой спальни… И мыши! Огромные мыши вместо мамы и крестного!

И тут Мари все поняла. Видимо, она заболела, причем очень тяжело, потому что не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. А мыши в одежде мамы и крестного — это был такой причудливый сон. Сейчас она откроет глаза и увидит их обоих — таких, как обычно.

Сделав над собой усилие, она открыла глаза. Над ней склонились не двое, а сразу четверо. Сейчас, при дневном свете, было отчетливо заметно, что усики на длинном носу Дроссельмейера черные, а у мамы — белые. На морде Дроссельмейера местами виднелись какие-то некрасивые проплешины, зато на морде мамы шерстка была чудо как хороша — серая, блестящая!

На спинку маминого стула опиралась высокая стройная мышь с миловидной мордочкой. Уши у нее были перевиты у основания голубыми ленточками, которые недавно подарил Луизе Дроссельмейер, завязанными бантами. На этой мыши было любимое домашнее платье Луизы — синее барежевое. Еще одна мышь, маленькая и пухленькая, была одета в курточку и штаны Фрица и сидела на коленях у мамы.

Мари совсем не удивилась. Занятный сон, оказывается, продолжался. Ну и пусть! Лучше смотреть такой диковинный сон, чем метаться в беспросветном жару и потом ничего не помнить — как это было совсем недавно, когда она порезала локоть.

Значит, они все теперь — мыши? Вот забавно! Мари захотела взглянуть на свою руку: интересно, у нее такие же изящные лапы, как у мамы? Но рука была словно каменная, а головой и вовсе было трудно шевелить. Пришлось изрядно поднапрячься, чтобы поднять руку на уровень глаз. Каково же было удивление Мари, когда увидела свои пальцы такими, какими они были всегда! Вот бы лицо ощупать… Но на такой подвиг у нее уже не осталось сил, и рука вновь упала на одеяло.

— Да, милая Марихен. Ты не такая, как мы… — ласково и печально сказала мама, погладив ее по руке.

— Почему? — Мари произнесла это с трудом и почти беззвучно, но мама поняла и наклонилась к ней, собираясь ответить. И тут встрял крестный.

— Пора уже обо всем рассказать ей! — проскрипел он недовольно.

— Да, конечно… — мама снова погладила руку Мари своей мягкой лапой и откинулась на спинку стула.

— Помнишь, я рассказывал тебе сказку про королеву Мышильду? — спросил крестный у Мари.

В ответ Мари лишь медленно моргнула, что должно было означать «да». Сил на то, чтобы хотя бы кивнуть, у нее не было, а уж чтобы заговорить — тем более.

— Так вот, это вовсе не сказка, — торжественно произнес старший советник суда Дроссельмейер. — Та самая королева Мышильда была моей матерью.

Мари открыла глаза и удивленно уставилась на него. Но ведь Мышильда давно умерла… Это что же получается, Дроссельмейер теперь — мышиный король? Выходит, это он преследовал несчастного Щелкунчика, а потом для виду изображал из себя любящего дядюшку? Да как он мог?!

Мари по-прежнему не могла вымолвить ни слова от слабости во всем теле. Но гнев на крестного и обида за Щелкунчика, видимо, ясно были написаны у нее на лице, потому что крестный, скрипуче рассмеявшись, сказал:

— Не надо так злиться, милая Мари… Это не я разорил твой шкаф с игрушками и сластями. Я не мышиный король, а всего лишь его дядя.

Тут Мари вовсе перестала что-либо понимать. Ведь крестный — дядя Щелкунчика! То есть, молодого Дроссельмейера. Или это тоже неправда?

Крестный вновь рассмеялся, глядя на ее лицо, и продолжил свой рассказ:

— Нас у матушки было семеро, и все — сыновья. Я был самым младшим. Мышиный король — сын моего самого старшего брата, наследника престола. Он стал королем после смерти своей бабки, ее величества Мышильды. А тот, кого ты знаешь как Щелкунчика — сын второго по старшинству из моих братьев. Так что они оба — мои племянники, дорогая Марихен.

— Как же это? — просипела Мари. Голос понемногу возвращался к ней.

— А вот так! — торжествующе воскликнул крестный. — Рассказывая тебе сказку, я немного погрешил против истины, сказав, что все семь сыновей Мышильды были казнены на кухне после того как попались в жуткие дроссельмейеровские машинки. На самом деле один из них выжил, потому что даже не думал попадать в эту ловушку. Это я. Увы, мне не удалось вовремя доказать братьям, как опасны эти машинки. Братья посмеивались надо мной оттого, что куску сала я предпочитал хорошую книгу. Я целыми днями пропадал в библиотеках людей, где помимо обычной пищи, получал пищу духовную. Мне было несложно понять, что замышляет Дроссельмейер. Ведь я был таким же талантливым механиком, как и он. Поэтому и взял его имя после того, как… В общем, после всего.

Крестный умолк. Мари обдумывала сказанное. Все молчали, и она осторожно спросила:

— Но почему Мышиный король так ненавидит Щелкунчика? Они же кузены!

— Это все из-за тебя, милая Мари… — криво улыбнулся Дроссельмейер.

— Из-за меня? — вскричала Мари в ужасе так громко, что вновь потеряла возможность говорить. Горло словно сжало тисками. Ах, какой гадкий сон! Ну почему в этом сне все не так?

— Мари, Мари, ты совсем разболелась! Не стоило выходить в холодный коридор без чулок… — с укором сказала мама и обратилась к Луизе: — Принеси-ка сестре горячего чаю! С адрагантом… Он отлично сбивает жар.

Луиза послушно вышла, а у Мари забилось сердце. Адрагант! Наконец-то она узнает, каков он на вкус… Но потом она вспомнила о том, что только что услышала — и ей стало уже не до адраганта. Она выжидающе уставилась на крестного, и тот продолжил свой рассказ:

— Видишь ли, Мари… И Мышиный король, и Щелкунчик — оба они хотят жениться на тебе. Когда-то, давным-давно, одна старая мышь-колдунья напророчила Мышильде, что ни один из ее сыновей так и не сядет на трон, зато внук ее станет великим правителем, который объединит всех мышей на свете под своей властью. Но для этого он должен будет жениться на девушке, которая… Ну, в общем, если коротко, то на эту роль подходишь только ты! И вот двое из четырех наследников мышиного королевства сражаются сейчас за твою руку.

Мари поникла головой. Вот оно, значит, как… Она-то думала, что Щелкунчик любит ее! А он, оказывается, ухаживает за ней, чтобы стать великим правителем…

Но в словах крестного было не только горькое, но еще и нечто несуразное. Ах да, четверо наследников королевства! Почему четверо, если речь была только о Мышином короле и Щелкунчике? Кто же остальные двое? Не в силах говорить, она вытянула в сторону крестного четыре оттопыренных пальца и вопросительно подняла брови.

— Ты спрашиваешь, почему четверо? И отчего же остальные двое не претендуют на твою руку? — лукаво улыбнулся старший советник суда. — Все очень просто. Я — тоже принц, если ты не забыла. То есть, третий наследник престола. Но я на тебе жениться не собираюсь. Во-первых, в пророчестве сказано о внуке Мышильды, а я ее сын. Во-вторых, я староват для тебя, да к тому же прихожусь тебе крестным. И в-третьих, скоро ты станешь моей родственницей. Что же касается четвертого наследника, то он состоит с тобой в близком родстве — это твой единоутробный брат.

— Едино… какой? — пискнула совершенно растерявшаяся Мари, которая уже совсем запуталась в мышиных наследниках. И как понимать слова крестного, что она скоро станет его родственницей?

— Единоутробный — это тот, с которым у тебя одна мать, но разные отцы, — терпеливо пояснил старший советник суда Дроссельмейер.

Ничего не понимающая Мари беспомощно посмотрела на маму и увидела, как та сначала переглянулась с крестным, а затем они оба устремили взгляд на Фрица. За спиной мамы, в дверях, показалась Луиза, которая принесла чай для Мари. Судя по спокойному выражению лица Луизы, все, что здесь говорилось, не составляло для нее никакой тайны.

— Пожалуй, мы должны кое-что объяснить тебе, Мари… — начала мама, но крестный перебил ее.

— Я сам! — властно заявил он и, выдержав паузу, начал говорить — тихо и медленно. Было видно, что он тщательно обдумывает каждое слово. — Видишь ли, Мари, на самом деле Луиза и Фриц — это мои дети. Мои, а не твоего отца. Таким образом, ты приходишься им единоутробной сестрой. Мы с твоей матерью давно любим друг друга. Когда истечет срок траура по твоему отцу, мы поженимся. Вот что я имел в виду, когда говорил, что скоро ты станешь моей родственницей — ты будешь моей падчерицей.

Обомлевшая Мари приоткрыла рот от изумления, а Дроссельмейер спокойно продолжал:

— Таким образом, Фриц и есть четвертый наследник мышиного королевства. Но как ты понимаешь, ни я, ни он тебе в женихи не годимся. Так что за твою руку сражаются остальные двое. И кому-то из них должно повезти… По правде говоря, я болею за моего славного Щелкунчика. Он намного умнее и благороднее своего кузена, не при его величестве будь сказано. Ты была бы с ним очень счастлива, Мари!

Крестный смотрел на Мари с таким выражением, словно ждал от нее благодарности. Но у Мари вдруг по щекам потекли слезы — она и сама не могла бы сказать, почему. Потому что Щелкунчик, оказывается, вовсе не любил ее? Потому что Луиза и Фриц — дети другого отца? Или потому что все они — мыши?

Открыв заплаканные глаза, Мари увидела прямо перед собой на подносе чашку с дымящимся чаем, которую поднесла ей Луиза своими хорошенькими лапками. Мари взяла чашку за ручку, но не смогла поднять — такую слабость ощущала сейчас. И тогда Луиза сама взяла чашку и стала осторожно поить Мари. Чай был ароматный, душистый и очень вкусный. Мари хорошо знала этот вкус — это был любимый мамин цветочный чай из Китая. Но к знакомому букету не подмешивалось ни одной новой ноты. Мари это отчего-то удивило. И тут она вспомнила: адрагант! Где же он? Вообще не ощущается…

— А как же адрагант? — спросила она у мамы.

— Он там, милая Мари. Растворен в чае, поэтому его и не видно, — ответила мама, глядя на Мари с каким-то странным выражением.

— Я совсем его не чувствую… — прошептала Мари.

— Ну конечно, милая Марихен! — уверенно ответила ей мама. — Ведь адрагант не имеет вкуса.

— Тогда зачем он нужен в чае? — спросила разочарованная до глубины души Мари.

Нет, ну что за сон ей выпал такой бестолковый! Люди здесь на самом деле — мыши, Фриц ей не настоящий братец, и даже адрагант здесь совсем безвкусный… Но он не может быть безвкусным! Ведь сахарные куколки намного вкуснее обычного сахара! А сахарные куколки делаются из сахара и адраганта — так говорил папа.

Папа! Вспомнив о нем, Мари, которая только-только успокоилась, расплакалась вновь. И тут ей вспомнились его последние слова. «Ты остаешься совсем одна»… Вот, оказывается, что он имел в виду! Но откуда он знал? Да нет, это же просто сон!