Меньшее из зол (гет)

Ты просыпаешься от жалобного хныканья, которого — ты это знаешь наверняка — пары недель назад и в помине не было. Случалось, конечно, раньше, что тебя пинали в спину или, в зависимости от того, в каком положении спала рядом жена, в живот. Тогда ты страстно желал, чтобы в этой ситуации хоть что-нибудь изменилось, потому что сон для тебя очень важен. Тебе так редко удаётся поспать вволю. Но с тех пор, как обстоятельства действительно изменились, стало только хуже.

Теплая рука дотрагивается до твоего плеча. "Твоя очередь", — слышишь ты очень усталый, невнятный ото сна голос, и в ответ сначала громко рычишь, а потом шепотом проклинаешь все на свете; почти все ругательства можно смело отнести в разряд непечатных.

Но спорить с женой — себе дороже, это тяжелый труд, а не удовольствие, шансов на победу ничтожно мало, поэтому ты подчиняешься горькой судьбе и, сбросив с плеча чужую руку, усилием воли выпинываешь себя из постели и бредешь, пошатываясь, через спальню к детской кроватке.

Лежащее в ней человеческое существо как раз в этот момент решает, что оно уже устало ждать, и можно переходить от хныканья к реву, что побуждает тебя скорчить кислую мину и произнести ещё парочку ругательств. Тебе стоит немалых трудов подхватить извивающийся комочек на руки, но наконец ты справляешься с задачей; зевая, ты тащишься к супружеской постели и кладешь то, что Гермиона оптимистично называет "твоя дочь", на середину кровати.

Не то что ты не любишь свою дочь — а то, что она твоя, не подлежит ни малейшему сомнению, хотя бы из-за черных волос и феноменального упрямства. Тебе достаточно лишь цепкого хвата маленькой ручонки вокруг твоего указательного пальца — и в сердце воцаряется такой хаос чувств, интенсивность которого может сравниться разве что с Круциатусом. И это вполне уместное сравнение приходится тебе совершенно не по нраву.

Ты, не медля ни секунды, отдашь жизнь за своего ребенка — прежде всего потому, что после этого тебе больше не нужно будет с ним возиться. Ты просто не знаешь, что делать со всеми этими воплями и дрыганьем. Да у тебя немалые проблемы и с версиями на одиннадцать лет старше, а ведь те самостоятельно справляют нужду и могут худо-бедно объясниться.

Нет, вся эта канитель с младенцами для тебя слишком щекотлива, и ты более чем рад, что большую часть забот по уходу за ребенком жена берет на себя.

Упомянутая жена в этот момент поворачивается, и тотчас же твоя дочь решает, что раз и после смены обстановки она не получила желаемого, можно снова пореветь.

— Тебе нужно было ее покормить, а не приносить сюда!

Ты сонно фыркаешь и через полуоткрытые глаза косишься на нее:

— Моя грудь не предназначена для подобного действа.

Она театрально стонет — крики усиливаются, — расстегивает ночную рубашку на груди и дает ребенку то, что заставляет его замолчать. Ты облегченно вздыхаешь.

— На кухне стоит бутылочка с моим молоком, я сцедила вечером. И я тебе об этом говорила, дорогой мой!

Иногда ты ностальгически вспоминаешь о временах, когда мог снять с нее баллы.

— Кровать ближе, чем кухня, — зеваешь ты без намека на угрызения совести.

— Ты был и остаешься засранцем, Северус Снейп!

По твоему усталому лицу скользит довольная улыбка:

— Ожидаешь, что я начну возражать?

— Нет.

После этого в спальне воцаряется тишина, прерываемая лишь причмокиванием младенца, сосущего то место, которое до недавнего времени предпочитал посасывать ты. Но с тех пор, как появилась угроза протечки, ты счел за лучшее устраниться. Материнское молоко — не для твоих вкусовых рецепторов. Кроме того, в последнее время Гермиону не очень-то удается раскрутить на подобного рода занятия. А если она иногда и проявляет слабое желание, в дело вмешивается твоя дочь, которой каждый раз приходит в голову какая-нибудь новая идея задушить вашу зарождающуюся страсть на корню. Назвать тебя сексуально неудовлетворенным — уже почти граничит с преуменьшением.

И все же…

В темноте ты наблюдаешь за двумя женщинами, которые так невероятно много значат для тебя, что ты иногда не можешь этого вынести. Не говоря ни слова, ты накладываешь невербальное заклинание, и кровать окутывает мягкий рассеянный свет, позволяя тебе разглядеть подробности.

Гермиона спит, ты замечаешь это только теперь. Ее черты лица кажутся изможденными, но спокойными. Ты можешь понять ее усталость, потому что с момента рождения дочери вы оба не высыпаетесь. Впервые в жизни ты думаешь, что недосыпание сейчас вовсе не так ужасно, как это было во времена служения Волдеморту. Ведь ты кое-что получаешь взамен. Ты обретаешь такие моменты, как этот, в котором твоя жена мирно спит, а дочь, причмокивая, вслед за матерью отправляется в волшебный мир по ту сторону реальности.

Ты нерешительно протягиваешь палец и осторожно дотрагиваешься до лица Гермионы. То, что она твоя, — об этом ты не смел и мечтать. Ты легонько, чтобы не разбудить, гладишь ее по щеке и повторяешь этот жест с довольно вздыхающим младенцем.

Через некоторое время ты вновь встаешь, на этот раз увереннее, потому что уже проснулся, и несешь дочь назад в кроватку. Эту необходимую процедуру с отрыжкой, которой Гермиона тебе всю плешь проела, ты делаешь привычно — по крайней мере, тебе так кажется.И, тем не менее, ты облегченно вздыхаешь, когда хорошо укрытый младенец, сопя во сне, лежит в своей собственной кроватке, даже если тебе немного не хватает тепла на своем плече. Но так лучше: в тебе не так много душевной теплоты, которую ты можешь дать дочери. Но ты отдашь за нее жизнь.

— Спи сладко, маленькая Ханна, — тихо произносишь ты и с немного меланхоличным, но спокойным настроем идешь в постель. Прежде чем погасить магический свет, ты застегиваешь ночную рубашку Гермионы и распахиваешь объятия, в которые твоя жена забирается в полусне. Ты шепчешь "Нокс!" — и становится темно.

* * *

На следующий день после обеда ты внезапно оказываешься с беспокойным младенцем на руках посреди гостиной и внимательно наблюдаешь, как твоя жена носится по квартире, суетливо ища какие-то вещи.

— Сможешь пару часов присмотреть за Ханной? Мне нужно ненадолго в Лондон, — пробегая мимо, она все-таки умудряется ввести тебя в курс дела — более или менее.

— Могу ли я узнать, что там у тебя случилось такого драматичного, что ты носишься по квартире, как испуганная курица?

Твоя дочь что-то лепечет, а ты слегка морщишь нос, смотря на нее сверху вниз. Ты надеешься, что она не планирует заняться одним из своих фирменных дурно пахнущих предприятий.

— Мне нужно кое-что купить, ясно? — Гермиона ненадолго останавливается, но лишь для того, чтобы парочкой раздраженных взглядов предупредить тебя: не спорь!

Не то чтобы ей это хоть раз удалось:

— Нет, не ясно! — Ханна возмущенно гукает, когда в следующий момент оказывается лежащей на твоем письменном столе — разумеется, ты отодвинул пергаменты в сторону и наложил заклинание, чтобы дочь не свалилась.

Однако Гермиона шокирована. Возмущенно уперев руки в бока, она восклицает:

— Северус, стол — неподходящее место для ребенка!

Ты бросаешь на дрыгающую ногами дочь мимолетный взгляд:

— С ней все в порядке, — твоя жена закатывает глаза. — И кроме того, это не имеет никакого отношения к теме нашего разговора.

Выражение лица Гермионы смягчается, она медленно подходит к тебе. А вот это плохо. Очень плохо. Она совершенно точно знает, как действуют на тебя эти специальные взгляды, и ты уже чувствуешь, как совесть, словно выводок флоббер-червей, расползается по твоему телу. Действительно ужасно, что ей удается творить с тобой такие вещи! Раньше было по-другому, раньше это ты влиял на нее подобным образом, но ты отказываешься задумываться о таком понятии, как "справедливое возмездие".

— Северус, я прошу тебя. Я хочу купить в Лондоне косметику, потому что моя заканчивается. Присмотри за своей дочерью, она и так спит почти все время, я скоро вернусь, хорошо?

Нет! Но ты не можешь просто так сказать "нет". С мрачной миной ты смотришь вниз на свою жену и твердо решаешь, что этим надутым губкам ни за что не удастся растопить твое сердце.

— Через три дня придет няня, ты не можешь немного подождать?

Гермиона хочет снова выйти на работу. Разумеется, ты можешь это понять, но тебе это не нравится. Ханне всего три месяца, ее не следует так рано отрывать от матери.

— Нет, не могу. Мне завтра впервые после перерыва нужно снова выйти в издательство. Шеф хочет обсудить со мной новый график работы.

Твоя маска невозмутимости, кажется, даёт ощутимую трещину, потому что Гермиона быстро добавляет:

— Минерва согласилась посидеть в это время с Ханной, так что можешь снова засунуть свое выражение "Все. Это конец света" куда подальше.

Ты немного виновато смотришь в сторону:

— Я не считаю это концом света.

— Да конечно! — она дотрагивается до твоего лица и притягивает для поцелуя — еще один трюк, чтобы получить от тебя желаемое. — То есть ты присмотришь за Ханной? — она так внезапно возвращается к первоначальной теме разговора, что ты ненадолго чувствуешь себя абсолютно выбитым из колеи.

— Нет, — по крайней мере, ты еще способен на ответ, в большинстве случаев оберегающий тебя от плохих последствий.

Гермиона в отчаянии стонет:

— Северус! Она и твой ребенок. Ты не можешь требовать, чтобы я держала ее от тебя подальше.

— Я не требую. Я буду заботиться о ней — как только найду разумную инструкцию, а пока этого не произошло, можешь написать мне список необходимых вещей. Я сам куплю их для тебя.

Господи, что ты там несешь? Она же говорила о "косметике". Это же как минимум так же ужасно, как присматривать за младенцем.

Но по крайней мере косметика не живая, и это заставляет твой внутренний голос заткнуться. Имея дело с неживыми предметами, меньше шансов что-то напортачить.

— Ты хочешь купить косметику в маггловском Лондоне?! — Гермиона с минуту смотрит на тебя неверящим взглядом, а потом идет к столу и берет на руки младенца. Маленькая ручонка взвивается вверх и вцепляется в кудрявую прядь волос.

Ты невольно кривишься: с тобой дочь тоже вытворяет подобные вещи. Ты всегда думал, что мандрагоры — самое невыносимое, что есть на свете. Осознание того, что твоя собственная плоть и кровь легко даст им фору, было действительно жестоким.

Моргнув, ты переключаешься на жену:

— Почему нет? — ты упрямо выставляешь вперед подбородок. Наверняка все будет не так уж и ужасно. Ты зайдешь в магазин, найдешь все необходимое, что нужно твоей жене, заплатишь и выйдешь. Не сложнее, чем делать закупки в Хогсмиде или в Косой аллее.

Гермиона, кажется, старается подавить коварную ухмылку.

— Хорошо. Я напишу список. А ты пока можешь надеть маггловскую одежду и да, не забудь положить в кошелек несколько фунтов.

То, что она так быстро сдалась, очень плохой знак. В твоем прекрасном плане наверняка затесался какой-то подводный камень. Но ты хорошо знаешь Гермиону: она лучше отрежет себе язык, чем скажет, в чем дело. Ты уже по уши увяз в этом деле и сам должен будешь выяснить, что там не так. А это тебе еще со времен Волдеморта абсолютно не нравится.

* * *

Час спустя ты стоишь перед магазинчиком в самом центре торговой улицы Лондона. Здесь громко, кругом слишком много народу, и к тому же идет дождь. Поэтому ты мимолётно рассматриваешь яркие рекламы, которые все равно лишь сбивают с толку, и закрываешь зонт — она в самом деле навязала тебе зонт! — и ныряешь в парфюмерный магазин.

Запахи невероятного, действительно невероятного количество духов почти валят с ног, и ты, с отвращением морща нос, отворачиваешься. Твой орган обоняния слишком чувствителен для такой какофонии запахов — цветочных, фруктовых, сладковатых, строгих, соблазнительных, порочных... Даже то, что накладывает Ханна в памперс, пахнет для тебя приятнее.

Но пару минут спустя твой нос, слава небесам, выносит эту вонь за скобки, и ты вынимаешь из кармана записку, которую написала для тебя Гермиона. Ты пробегаешь список глазами, но почти ничего не понимаешь.

Тональная основа, оттенок 02;

Тени, 004 или 006;

MF 2000 калорий или что-то похожее (суперобъем, водостойкая!), темно-коричневая;

Пудра рассыпчатая, оттенок 02;

Помада, не слишком заметная, что-то между телесной и розовой.

Ты несколько раз моргаешь. Потом читаешь список еще раз. 004? Или 006. И то, и другое тебе ни о чем не говорит. Водостойкая, непременно! Восклицательный знак чуть ли не напрыгивает на тебя. Вот только ты не знаешь, что такое MF 2000 калорий и зачем ей быть водостойкой. А как это потом удалять? И потом, калории? Это нужно принимать вовнутрь? А помада — по крайней мере, это название тебе знакомо. Но "что-то между телесной и розовой"? Ты что, производишь впечатление, будто запросто можешь различать оттенки помады твоей жены?

Ты уже собираешься возмущенно фыркнуть и, смяв записку, аппарировать домой, чтобы высказать жене свое ценное мнение, как вдруг замечаешь приписку.

Спроси Паскаля, он знает, какие марки я предпочитаю и что использую.

О, ну тогда другое дело. Не намного, но все же. Вот только почему у тебя такое ощущение, будто странное лепетание Ханны ты понимаешь лучше, чем устрашающе выглядящую записку жены?

Но наконец ты берешь себя в руки, говоришь, что покупка косметики не может быть хуже служения Волдеморту, и окончательно проходишь вглубь магазина.

Гермиона забрала твою волшебную палочку. И только теперь ты понимаешь, почему. Учитывая невероятный уровень шума, исходящего от трещащих женщин, галдящих девушек, хрюкающего громкоговорителя и гнусаво говорящих продавцов, первым твоим побуждением является выхватить волшебную палочку. Мерлинова правая ноздря, да рев младенца по сравнению с этим — просто дар небес!

Ты довольно быстро выясняешь, что не являешься единственным мужчиной в этом бедламе, но большинство собратьев по полу стоят с нагруженными сумками в уголке, делая вид, будто их здесь нет. Ты никогда не мог понять такого поведения, потому что твоя персона была тебе всегда слишком важна. Но теперь ты с радостью сделал бы то же самое. Угловые места кажутся невероятно удобными. И безопасными, потому что там нет никаких стеллажей. Ни с духами, ни с косметикой.

Тут мимо тебя проносятся, кажется, все особи женского пола, имеющиеся в магазине и способные передвигаться на двух конечностях. Их цель — консультант.

Ты несколько раз мигаешь, когда видишь карикатурного вида мужчину, разгуливающего с важным видом с ордой женщин на хвосте от одного стеллажа к другому и преувеличенно жестикулирующего. Он слегка напоминает тебе Гилдероя Локхарта, и ты уже с ужасом подозреваешь, что это может оказаться Паскалем.

В этот момент сзади в тебя кто-то врезается, так, что ты невольно летишь пару шагов вперед. Слева тебя снова обволакивает облаком парфюма, справа — бьет по ушам восторженное пищание, и вдобавок ко всему этому ты слышишь тихие чертыхания полной женщины, локтями прокладывающей себе дорогу и размахивающей сумочкой, которой она уже треснула тебя разок по затылку. Ты с мрачным видом, напрасно ища при этом свою волшебную палочку, с замершим смертельным проклятием на губах, собираешься осадить нахалку, но смотришь в пустоту. К твоему безграничному удивлению, невысокая толстуха оказывается достаточно проворной и уже следует вместе с толпой других женщин за недомужчиной-консультантом по магазину.

Рычание — вот и все, что тебе остается. Ты снова осматриваешься и, не обращая ни на кого внимания, направляешься прямиком к кассе.

Прежде чем вырывать предводителя прайда из своей привычной среды, ты лучше осведомишься у кассира, действительно ли этот консультант — тот, кто тебе нужен. Может, еще есть надежда, что ты покинешь этот магазин с минимальными последствиями для твоей психики.

Молодая женщина у кассы занята распутыванием подарочной ленты — ты наблюдаешь за этим с высоко поднятой бровью. Прежде всего потому, что можешь заметить кончик узкого деревянного предмета — запутавшаяся в узел лента распутывается сама собой. Но твоя бровь не может достичь таких высот, как твое удивление. Зато сердце проваливается куда-то вниз, когда молодая женщина оборачивается. Ты смотришь в лицо, которое, вообще-то, никогда больше не хотел бы видеть. Вот он, подводный камень. Нашелся.

— Мисс Браун, — выплевываешь ты по привычке, потому что всегда, когда ты видишь это лицо, тебе автоматически хочется отругать его владелицу или наложить взыскание. Глупо только, что этим ты привлекаешь ее внимание.

— Профессор Снейп! — она таращит на тебя огромные глаза и быстро прячет волшебную палочку в рукав чересчур тесной блузки. Теперь сквозь ткань прорисовываются ее контуры. — Что вы здесь делаете?

Ты прищелкиваешь языком:

— По-вашему, это подходящий для клиента тон?

— К-клиента?

— Разумеется. Или вы думаете, что я настолько соскучился, что пришел навестить вас в подобное место? — факт, что ты нашел жертву в угоду твоему плохому настроению, делает ситуацию терпимее. Однако Гермиона должна будет поплатиться за этот "подводный камень".

— Н-не знаю, — заикается она, заливаясь краской.

Ты морщишь нос.

— Вижу, ваши ответы все такие же невнятные, как и пять лет назад. Можете по крайне мере сказать, где я могу найти Паскаля?

— У него сегодня выходной, — при этом она немного вызывающе смотрит на тебя.

До тебя доходит неприятная весть: в этом магазине работают, по видимому, двое мужчин.

— Замечательно, — рычишь ты, и внезапно додумываешься до одной простой мысли: может, присматривать за Ханной было бы и не такой уж дурной альтернативой? — Тогда вы немедленно покинете место за прилавком и поможете отыскать эти вещи, — ты суешь ей в руку записку Гермионы и скрещиваешь руки на груди.

Браун пробегает глазами список и тихо откашливается.

— Эти вещи для вас, сэр?

— Я что, произвожу такое впечатление? — ты подчеркиваешь каждый слог. И когда она склоняет голову набок, очевидно, всерьез обдумывая ответ, ты добавляешь к вопросу рычание.

— Только не говорите, что это для вашей жены! — восклицает она с вытаращенными глазами, и ты поражаешься ее потрясающей способности связывать воедино разрозненные факты — когда они не имеют ничего общего с зельями, эта способность работает у Браун безукоризненно.

Вначале ты удивляешься, что Гермиона ничего ей не рассказала, в конце концов, вы женаты уже почти два года, и жена с тех пор успела побывать здесь не раз. С другой стороны, именно Лаванде Браун, бывшей предводительнице неофициального кружка по распространению важной информации среди учениц Хогвартса, ты ни за что добровольно не рассказал бы что-то личное. К несчастью, в данной ситуации нет ничего добровольного, поэтому ты смиряешься:

— Это правда. А теперь приступайте к поиску вещей. У меня нет целого дня в запасе! — ты нетерпеливо машешь в воздухе рукой.

В ответ на это Браун снова читает список, ведь особым умом она никогда не отличалась, а потом беспомощно морщится:

— Мне не хватает данных, чтобы найти что-то подходящее. Нужно больше информации. Или по крайней мере описание вашей жены, чтобы я могла определить, что ей больше подошло бы.

Ты с минуту мрачно всматриваешься в ее лицо, раздумывая, произносить или нет имя Гермионы. Но с другой стороны, описание "каштановые, непокорные кудри, карие глаза, веснушки, ваш возраст" будет иметь примерно такой же эффект. Поэтому ты тяжело вздыхаешь и говоришь:

— Моя жена — ваша бывшая однокурсница Гермиона Грейнджер. Не думаю, что вам потребуются другие описания.

Как ты и ожидаешь, раздается тихий полузадушенный вскрик — она затыкает себе рот ладонью.

— Гермиона? — выдыхает наконец она.

— Скажите, мисс Браун, до вас вся информация доходит лишь на второй раз, или определенные вещи оседают в вашем мозгу уже при первом упоминании?

Она мгновенно краснеет и сжимает губы в тонкую полоску. Ты спрашиваешь себя, сколько гриффиндорских учениц подсмотрели этот жест у Минервы, потому что Гермиона владеет им так же виртуозно.

— Не понимаю, как такая милая девушка, как Гермиона, вышла замуж за такого человека, как вы, сэр, — деревянно отвечает она, и то, что голос ее при этом слегка дрожит, говорит о том, что она только что собрала все свое пресловутое — и долго не используемое — гриффиндорское мужество, чтобы произнести эту фразу.

На твоих губах появляется дьявольская ухмылка, ты немного наклоняешься к ней и вкрадчиво говоришь:

— Она не только замужем за мной, но и имеет от меня ребенка, мисс Браун. И так как я не намереваюсь произносить эту информацию еще раз, чтобы она дошла до вашего воробьиного мозга, пошевеливайтесь и сделайте наконец то, что вам сказано.

Она слегка вздрагивает, когда ты заканчиваешь высказанную очень резким тоном сентенцию; вся краска покидает ее лицо. Тихое бульканье вместо ответа, и она разворачивается и берет небольшую корзинку. Ты наблюдаешь, как Браун ходит от полки к полке, читает надписи на бутылочках и флакончиках, кладет время от времени выбранное в корзину, то и дело кидая на тебя боязливые взгляды.

Ты же, несмотря на трещание женщин вокруг тебя, вонь парфюма и ситуацию в целом, чувствуешь себя довольно расслабленным и вполне довольным жизнью. Ты и раньше любил запугивать Браун — именно тогда, когда она вела себя так, будто порхает в облаках, а не присутствует "здесь и сейчас".

Примерно через пять минут она возвращается и протягивает тебе добычу.

— Гермиона, к сожалению, не написала, какие марки она предпочитает, поэтому я выбрала самые популярные среди наших покупательниц, — бормочет она, и ты что-то буркаешь в ответ. — Теней номер шесть у нас в данный момент нет, хотя ей они подошли бы больше, чем четвертые, но она сама написала эти номера, поэтому…

— Покороче, Браун!

— Я-я все наш-шла, сейчас пробью чек и все упакую, сэр, — ее трясет, и она не смотрит на тебя, говоря это.

— Большое спасибо, мисс Браун, — медовым голосом говоришь ты, вытаскиваешь кошелек с маггловскими деньгами, в то время как она пробивает косметику в кассе. Она называет сумму, которая заставляет тебя невежливо чертыхнуться, и ты нехотя отдаешь деньги. Отдав сдачу, она достает бумажный пакет с напечатанной на нем рекламой и упаковывает купленные тобой вещи; протягивает пакет тебе и пытается — просто смешно — вежливо улыбнуться.

— Желаю вам приятного дня, сэр, и передайте привет Гермионе.

— Не думаю, что это было бы уместным поступком с моей стороны, как раз сейчас, когда она только-только избавилась от утренней тошноты.

На лице бывшей ученицы расцветает румянец гнева, едва она слышит твой ответ, но ты, не удостаивая ее больше ни единым взглядом, выхватываешь пакет из ее рук и разворачиваешься, чтобы покинуть магазин. Чувствуя спиной ее убийственные взгляды, ты довольно ухмыляешься.

В дверях ты сталкиваешься с недавней толстухой, которая вновь решает использовать локти, как мачете, чтобы пробить себе дорогу к выходу. Крепко ухватив ее за локоть, ты нагибаешься к ней и, глядя на нее своим мрачным патентованным взглядом "Первокурсники-значат-для-меня-меньше-чем-грязь-под-моими-башмаками", цедишь сквозь зубы:

— В этой стране существует один неписаный закон вежливости, который гласит, что магазин покидают в том порядке, в каком достигают дверей, все прочие стоящие на пути персоны обязаны посторониться. В случае, если вы не заметили, дражайшая, но и данный магазин находится в этой стране, а я первым подошел к двери, поэтому встаньте в очередь! — ты еще пару секунд мрачно смотришь на нее, а потом отпускаешь ее локоть и выходишь из магазина.

— Да это… — слышишь ты возмущенный голос толстой дамы, но сейчас тебя не остановил бы и Темный лорд в твоем желании поскорее покинуть этот кошмар наяву. Ты смешиваешься с толпой, а затем незаметно заворачиваешь в какой-то закуток, откуда можно аппарировать.

* * *

Гермиона как раз укачивает капризничающую Ханну, когда ты с совершенно невозмутимым видом заходишь в квартиру в подземельях.

— Уже вернулся? — спрашивает жена сквозь крики дочери, тряся при этом бутылочкой, чтобы охладить молоко до нужной температуры.

— А ты ожидала чего-то другого? — твоя бровь в очередной раз устремляется вверх, в то время как сам ты легонько проводишь пальцем по щеке дочери, добиваясь этим если не прекращения, то, по крайней мере, снижения звукового террора.

— Ну… вообще-то да.

— Дерзкая девчонка! — и все равно ты ее целуешь.

Гермиона пользуется возможностью и пытается заглянуть в пакет, все еще висящий у тебя в руках. Ты быстро прячешь покупки за спину.

— Эй, это мои вещи!

— Да что ты говоришь. Кстати, я узнал, какой подводный камень ты утаила от меня, посылая в Лондон.

Она фыркает, но тут же надевает невинную маску:

— Какой такой подводный камень?

— До зубовного скрежета действующий на нервы подводный камень с каштановыми волосами, который на моих уроках ни в чем не уступал Невиллу Лонгботтому, если речь шла о бессмысленных экспромтах в области зельеварения.

— О, этот подводный камень.

— Именно, — вы стоите почти вплотную друг к другу, и ваш разговор так увлекает Ханну, что та даже забывает о голоде. Она сосет кулачок и с интересом наблюдает за вами.

— Ну и как? Хорошо пообщались?

— Наилучшим образом, — твои слова сочатся сарказмом. — Я считаю, мы должны заново обговорить компенсацию за мои мучения.

— М-м-м, очень по-слизерински, — отвечает Гермиона, прищурив глаза.

— Абсолютно. Итак, что я за это получу?

— Твою голодную дочь? — с улыбкой предлагает она.

Ты смотришь вниз на младенца, до которого, кажется, только что дошло, что из кулака не добыть молоко.

— Сомневаюсь, что это — честная сделка.

— Зато единственная, которую я могу предложить.

— Да ты что? — произносишь ты низким голосом, кладешь ладонь на ее щеку, целуешь другую, скользишь пальцами вдоль тонкой шеи и довольно ухмыляешься, когда слышишь тихий вздох Гермионы.

— Ханну надо покормить, — бормочет она. — И… она все равно не даст нам покоя.

Ты тихо рычишь, ища выход из этой дилеммы. Колебания Гермионы надо как-то использовать, и недовольство Ханны не испортит тебе на этот раз малину.

— Давай я ее покормлю, а ты иди, приведи себя в порядок. Сегодня она нам не помешает, — говоришь ты уверенным тоном, берешь бутылочку с молоком и ребенка из рук жены и немного неловко, поскольку руки твои заняты, протягиваешь ей бумажный пакет.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. После всего этого цирка я более чем заслужил страстный продолжительный секс. Поэтому давай, бери ноги в руки, иди в ванну и делай… что ты там обычно делаешь.

— Ты не должен произносить слово на "С" в присутствии ребенка!

— Хочешь, чтобы я сказал слово на "Т"?

— Ни одно из них!

— Тогда сделай что-нибудь, чтобы мне не нужно было их произносить!

Гермиона хочет что-то ответить, но потом молча разворачивается и исчезает в ванной.

— А мы с тобой посмотрим, что может предложить нам шкаф с зельями, — бормочешь ты, удивленный, что Ханна, кажется, затихает. Будто ее успокаивает твой голос. Бросив на дочь скептический взгляд, ты идешь с ней в лабораторию, отставляешь в сторону бутылочку с молоком и просматриваешь фиалы в поисках нужного.

Осторожно, чтобы дочь не начала кричать и не спугнула бы Гермиону, ты кладешь хныкающего ребенка на стол и открываешь бутылочку. Пять капель зелья сна без сновидений оказываются в детском молоке и обещают тебе минимум два часа покоя. Если бы Гермиона узнала, что ты тут творишь, она бы тебя убила.

— Но, — тихо бормочешь ты, после того, как фиал снова стоит на своем месте в шкафу, а дочь лежит у тебя на руках — Что Гермиона не знает, о том она и не узнает.

Ритмичное причмокивание Ханны — отличный ответ, и ты довольно улыбаешься. Может, тебе стоит задуматься о создании собственной инструкции по обращению с дочерью?