Рок дома Атридов (гет)

Клитемнестра, дочь царя Спарты Тиндарея и его супруги, прекрасной Леды, была совсем юной, когда отец отдал ее в жены Агамемнону — старшему сыну микенского царя Атрея, молодому, но уже прославившемуся доблестью на всю Ахайю воину. В то время он и его младший брат Менелай нашли в Спарте прибежище: их отец был убит и власть в Микенах захватил дядя — Фиест. А убийцей царя был сын Фиеста и племянник Атрея, Эгисф. Совершил он свое черное дело во время жертвоприношения богам, что было вопиющим святотатством.

Вообще, ходили об этой семье слухи темные и страшные: о кровавых убийствах, о кощунствах и нечестии — столь ужасных, что о них говорили только шепотом и с оглядкой, о разврате и кровосмешении, о подлости и изменах. Прадед Агамемнона и Менелая, Тантал, был сыном Зевса, и боги щедро одарили его своей милостью. Однако вскружило ему голову благоволение богов, одолела его гордыня — пожелал он испытать, действительно ли боги всеведущи. Умертвил Тантал собственного сына, Пелопа — и вздумал поднести как угощение пирующим богам. Но распознали они обман и, возмутившись неслыханным кощунством, воскресили Пелопа, а Тантал, как говорили мудрые люди, и поныне несет тяжкую кару в царстве мертвых — и будет нести вечно.

Пелоп же навлек на род гнев Гермеса, предательски убив Миртила, который помог ему стать царем в Микенах. И не было ни братской любви, ни мира между его детьми. Ни один не хотел уступить другому власть. Дошло у них до чудовищного злодейства. Фиест соблазнил жену старшего брата, и вследствие его козней сын Атрея погиб от руки своего же отца. Атрей отомстил страшно: убил сыновей Фиеста, а после — приказал зажарить их и подать к столу, за которым братья пировали, празднуя примирение. Низким коварством со стороны Атрея оказалось это примирение, даже боги содрогнулись. Обезумел от горя Фиест, поняв, какими яствами потчевал его вероломный брат.

Но Клитемнестра затыкала уши, когда при ней говорили о жестоких и бессердечных предках ее жениха. Не хотела она слышать об ужасных делах прошлого. Агамемнон был статен и хорош собою, с темными кудрями и бородой, и от его жгучего взгляда румянец заливал щеки девушки, словно их коснулась перстами Эос, владычица утренней зари. Сердце ее трепетало, как пойманный в силки воробей, и где-то во чреве зарождалось еще не ясное ей самой, сладкое и стыдное томление, когда она думала, что этот сильный и храбрый муж станет отцом ее детей. В доме спартанского царя готовили покои для новобрачных, на женской половине с утра до вечера шили приданое, а вскоре отпраздновали и свадьбу. После шумного пира мать за руку привела робеющую Клитемнестру к супругу.

Руки Агамемнона более привыкли держать меч и укрощать ретивых коней, нежели ласкать юную деву. Однако он сумел внушить своей жене любовь. И как же любила Клитемнестра его необузданную силу, каменную твердость его мышц, могучие объятия... Вскоре боги благословили их брак потомством — в положенное время родилась дочь Ифигения.

Тем временем подросла младшая сестра Клитемнестры — Елена. Еще в детстве была она до того миловидной, что везде, где бы ни появлялась, привлекала восхищенные взоры. Славный герой Тесей, будучи уже почти стариком, потерял голову и, пожелав во что бы то ни стало жениться на ней, похитил прелестную девочку. Однако братья, Кастор и Полидевк, спасли ее и вернули домой. А когда минуло ей пятнадцать лет, расцвела она, как невиданный цветок, затмив собою всех дев и жен, как солнце затмевает луну и звезды. Словно сама Афродита явилась посреди смертных. Так она была прекрасна, что ее даже считали дочерью Зевса. Ведь грозный владыка богов славился своими любовными похождениями. Не раз пленялся он красотой смертных женщин и не останавливали его никакие преграды: обращался он и в людей, и в животных, и даже в золотой дождь — лишь бы получить желаемое.

Леда, мать Елены и Клитемнестры, в молодости тоже изведала любовь Зевса. Увидел однажды царь богов купающуюся Леду — и, воспылав страстью, подплыл к ней в образе прекрасного лебедя. И родились у Леды через девять месяцев сыновья-близнецы, Кастор и Полидевк. Кастор — от ее супруга Тиндарея, а Полидевк от Зевса.

Клитемнестра однажды слышала, как ее няня шепталась об этом с одной из рабынь. Захотела она расспросить мать, но Леда, все еще красивая и в зрелые годы, держа на коленях крошечную внучку Ифигению, лишь прикрыла сверкнувшие то ли испугом, то ли восторгом глаза и прижала палец к губам: "Тише, дитя мое, о богах подобает говорить лишь с почтением, а если они иногда ведут себя как люди или же как звери — так на то они и боги. Для них нет закона".

Отец, Тиндарей, любил Полидевка не меньше, чем родных детей — и жену свою он любил всей душой, много лет прожили они в добром согласии. Нет, если бы Леда нарушила супружеский обет ради какого-нибудь смертного — Тиндарей поступил бы с изменницей сурово. Но воле богов кто посмеет противиться? Остается лишь покориться и молчать.

Елена же была еще более прекрасна, чем мать. Молва о ней прошла далеко за пределы Спарты: и юноши, и зрелые мужи со всей Эллады съехались, чтобы посвататься. Тиндарей не знал, как поступить. Дать согласие одному из многочисленных женихов он опасался — ведь это значило рассориться со всеми остальными. Хитроумный Одиссей, царь Итаки, предложил — пусть выберет сама Елена. А все женихи пусть поклянутся, что никогда не поднимут оружие против ее избранника, кем бы он ни был, и более того, при нужде они все придут ему на помощь.

Менелаю, младшему брату Агамемнона, отдала Елена свою руку. Остальные женихи принесли клятву, и после веселой свадьбы решили братья возвращаться в Микены — чтобы отвоевать отцово наследие и наказать дядю за вероломство. Тиндарей дал им в помощь войско, и, принеся жертвы богам, они тронулись в путь.

Успех сопутствовал им. Фиест принял смерть от руки Агамемнона, и сын Атрея воцарился на отцовском престоле. Сына Фиеста, Эгисфа — хотя Атрея в свое время убил именно он — братья пощадили, поскольку был он тогда малолетним отроком и жестоко страдал от обиды за отца.

Агамемнон намеревался править мудро и милостиво, и никого понапрасну не притеснять. Менелай же вернулся в Спарту, где ждала его молодая жена — Тиндарей, предчувствуя близкую смерть, обещал отдать царство зятю. Потому что сыновья его, Кастор и Полидевк, хоть и прославили свои имена многочисленными подвигами и в Элладе, и за ее пределами, но вестей от них не было уже давно, и даже оракул не мог сказать, живы ли они...

* * *

Тринадцать лет прожила Клитемнестра в Микенах. И величественный город-крепость на вершине холма, со стенами, сложенными из огромных каменных глыб, с прекрасными Львиными воротами, и царский дворец с его непривычной спартанке роскошью постепенно стали ей родными. За это время еще трижды возносились молитвы Гере, помогающей в родах — когда появились на свет Электра, Хрисофемида и, наконец, долгожданный сын Орест. Агамемнон много времени проводил в военных походах, и знала Клитемнестра, что вдали от дома другие женщины скрашивали его одиночество — то с пленницами он развлекался, то с беспутными девками. От них он возвращался к ждущей его жене, которая все еще его любила и была по-прежнему красива — ее волосы цвета меди потемнели, но были все так же густы и пышны, а кожа оставалась такой же белой и гладкой, как в юности, — только грудь отяжелела.

Жаловалась она матери, когда та приезжала погостить, на неверность мужа:

— Говорят, будто отец когда-то не оказал должного почтения Афродите, и за это, сказала богиня, не видать его дочерям счастья в браке. Верно ли это, матушка? И не потому ли я живу в почти постоянной разлуке с мужем и в печали от его измен?

— Дитя мое, — отвечала Леда, — не ропщи, не говори, будто ты несчастна. Тебе ли жаловаться на судьбу? Не изведала ты настоящего горя. А от мужских измен все жены страдают, и даже царицу богов эта участь не миновала.

Да, сама Гера, волоокая богиня, жена Зевса и покровительница домашнего очага — почитаема она была по всей Элладе превыше других богинь, однако собственный супруг несчетное число раз ее обманывал. Клитемнестра только вздохнула и снова склонилась к колыбели Ореста.

— Агамемнон же любит тебя, ведь он всегда к тебе возвращается, и ночи проводит с тобой, на супружеском ложе. Ваши дети, здоровые и красивые — тому свидетельство, — продолжала мать и добавила еле слышным шепотом: — Страшись, дочь, чтобы боги не отняли у тебя и то, что имеешь.

* * *

Когда пришла весть о том, что троянский царевич Парис соблазнил и похитил Елену, Агамемнон, не раздумывая, помчался к брату. Созвали они всех, кто был связан клятвой, которую когда-то дали женихи Елены — Одиссея пришлось тащить едва ли не силой, оторвав его от молодой жены Пенелопы и маленького сына — и решили идти войной на Трою, чтобы примерно наказать бесчестного совратителя чужих жен, а равно и тех, кто потворствует разврату, давая убежище прелюбодеям.

Леда покончила с собой, не вынеся позора, которым покрыла ее седую голову младшая дочь. А девятилетняя Гермиона, единственное дитя Елены и Менелая, после отъезда отца осталась на попечении няни и слуг.

Огромный флот собрался в Беотии, в городе Авлиде. Долго суда в гавани дожидались попутного ветра. Но тихо и спокойно было море, на небе — ни облачка, и паруса повисли, будто тряпки — не шелохнутся. Ежедневно греки молились богам, дым от всесожжений поднимался к небесам и не рассеивался — ветра не было. И каждый новый день приносил лишь новое разочарование — на море по-прежнему стоял мертвый штиль. Страх и уныние вселились в сердца ахейцев.

Тогда Агамемнон обратился к Калханту, известному своим пророческим даром.

— Скажи, Калхант, не открыли ли тебе боги, отчего не сопутствует нам удача? Или неправое дело мы защищаем? Или есть среди нас недостойные?

Долго молчал Калхант, затем удалился на три дня в свою палатку, после чего вышел и, позвав Агамемнона, сказал ему с глазу на глаз:

— Открылось мне, что некогда оскорбил ты Артемиду. Помнишь ли, как убил ты лань в священной роще? И отец твой, Атрей, свое обещание так и не исполнил — а обещал он богине золотого ягненка.

— И что? — нетерпеливо спросил Агамемнон. — Чего же хочет богиня? Я готов умилостивить ее, чем только смогу.

— Ты сказал, — кивнул провидец, — и боги тебя услышали.

— Менелай! — позвал Агамемнон брата и, когда тот подбежал, сообщил ему: — Нужно принести жертвы Артемиде, и не скупиться.

— Не тельца и не овна требует богиня, — продолжал Калхант. — А юную деву, прекрасную и непорочную, царскую дочь. Твою дочь, Агамемнон. Ифигению.

Агамемнон стал как вкопанный, лишившись дара речи. Рука сжала меч, бесполезный сейчас — ибо не в силах человеческих идти против воли богов. Ифигения — самая старшая, самая красивая из его дочерей, любимица матери, радость и утешение отца... Однако на другой чаше весов — поруганная честь, священный долг, клятвы... И все же мелькнула малодушная мысль — не отказаться ли от похода, не вернуться ли домой? Его многие поддержат, уже кое-кто поговаривает, что боги, видно, не благоволят их начинанию...

Менелай, слышавший последние слова прорицателя, упрямо нахмурился.

— Брат мой, ты узнал волю Артемиды. Мы должны...

— Но, Менелай...

— Если бы богиня потребовала мою дочь, я бы не колебался!

— Может быть, — Агамемнона обуял гнев, он стиснул кулаки, но не ударил брата, лишь презрительно процедил: — Может быть, твоя дочь тебе и не дорога, потому что она дочь изменницы, забывшей супружеский долг, отринувшей стыд...

Менелай побагровел.

— Жертва должна быть незапятнанно чиста, — напомнил Калхант.

Младший брат, положив руку на рукоять меча, приблизился вплотную к старшему.

— Уж не струсил ли ты? Не уподобился ли слезливой старухе? Или гнева жены боишься — ты, Агамемнон, величайший воин Эллады, пойдешь на поводу у глупой женщины?! — не дожидаясь ответа, Менелай круто развернулся и побежал в лагерь, громкими криками созывая всех военачальников на совет.

Все высказались за то, чтобы исполнить волю богини. За Ифигенией в Микены послали Одиссея и Диомеда. Агамемнон ехать не решился, лишь написал жене короткое письмо.

* * *

— Мы прибыли к тебе, царица, с радостной вестью. Благородный Ахилл, сын Пелея, просил отдать ему в жены вашу дочь Ифигению, и Агамемнон дал согласие, — сказал Одиссей, протягивая Клитемнестре табличку с письмом от мужа.

Она торопливо пробежала глазами послание и испытующе взглянула на царя Итаки — знала, как хитер Одиссей, как коварен и изворотлив его ум. Но сейчас в его словах не чувствовалось подвоха — да и нечестиво было бы так шутить. Тем более, когда дело касается дочери Агамемнона, который не потерпит никакой обиды Ифигении и с виновником обойдется жестоко... Все же на душе у царицы было неспокойно. И почему Агамемнон сам не приехал?

— Царю никак невозможно отлучиться от войска, сейчас идут последние приготовления к походу, — добавил Одиссей, как бы отвечая ее мыслям. — Как только боги пошлют попутный ветер, мы выйдем в море. Потому Ахилл и торопится со свадьбой.

— Что ж... Это великая честь. Имя и подвиги Ахилла гремят по всей Элладе, род его славен и богат. Но и Ифигения достойна его.

— О да, царица, о красоте и добродетели Ифигении всем известно. Поэтому просим тебя от имени твоего супруга и от имени жениха — не медля, собери дочь в дорогу и брачный наряд ее приготовь. Сама же оставайся дома, как велит тебе Агамемнон — свадьба будет скорой, потому что время военное. Наутро после брачной ночи Ахилл вместе с войском отправится в поход, а Ифигения — в дом его матери.

— Но какая же свадьба без матери невесты?

— Не успеть тебе собраться, царица, и чад малолетних оставлять без себя не следует. С ними же дорога будет вдвое длиннее и тяжелее. Поэтому поспеши же исполнить волю царя и супруга твоего.

Клитемнестра позвала Ифигению и объявила, что судьба ее решена, что непобедимый Ахилл, величайший герой Эллады, возьмет ее в жены. Девушка — действительно чудесной красоты, золотоволосая, с синими глазами, сияющими чистотой и кротостью, лишь молча склонила голову и застенчиво улыбнулась.

После отъезда Ифигении и сватов Клитемнестра долго стояла на крепостной стене, глядя вслед повозке. Уже и солнце село, и выплыла на небо луна, и стража сменилась у Львиных ворот — а она все не уходила. "Вот и отдала я замуж старшую дочь... Давно ли сама была невестой, давно ли меня матушка наряжала к брачному пиру? Как быстротечно время..."

— Царица, — услышала она негромкий голос и вздрогнула. Эгисф — это был он — продолжал вкрадчиво: — Вот, я принес тебе теплый паллиум⁽¹⁾, чтобы ты не замерзла и не простудилась, ведь время позднее и ветер холодный. А лучше ступай домой — во дворце, нянька говорит, царевна Хрисофемида плачет, не может заснуть, пока матушка ее не обнимет перед сном.

— Иду.

Она закуталась в принесенный Эгисфом паллиум и пошла по дороге, ведущей к дворцу, не оборачиваясь, но чувствуя его пристальный взгляд, устремленный ей вслед.

Как и Агамемнон, его двоюродный брат тоже был темноволосым и темноглазым, однако царь своей статью напоминал льва, ступал прямо, глядел открыто, а Эгисф, худощавый и жилистый, смотрел исподлобья, и не улыбался, а скалил зубы. И походил он скорее на волка — даже уши имел слегка заостренные.

Был он лишь немногим старше Клитемнестры. Слышала царица, что отец Эгисфа приходился ему в то же время дедом: Фиест, когда Атрей на пиру накормил его мясом его же сыновей, проклял брата и его потомков и сам едва не умер от горя. Долго он, безутешный, скитался по окрестным городам, одержимый только одной мыслью — как отплатить брату. Пришел он к дельфийскому оракулу и вопросил у божества, долго ли ему, несчастному и поруганному, ждать справедливости от судьбы. Ужаснулся Фиест ответу пифии, которая прорекла, что должен он возлечь с собственной дочерью — и тогда родится мститель. Однако жажда мести владела им безраздельно, и скверное дело с дочерью своею, Пелопией, он сотворил.

Изнасилованная Пелопия родила сына от собственного отца. Стыдясь того, что учинил с ней родитель, она бросила младенца в лесу, а сама то ли повесилась, то ли ушла куда глаза глядят и пропала. Однако ребенок был найден пастухами, которые принесли его к Атрею — а тот принял мальчика в свой дом, не зная, кто перед ним, и не подозревая, что растит своего будущего убийцу...

Агамемнон и Менелай не стали мстить Эгисфу. Единственный оставшийся в живых сын злосчастного Фиеста мирно и спокойно жил в городе, и никто не поминал ему прошлого. На войну с Троей Агамемнон его не взял, зато сделал начальником городской стражи. Покинуть, тем более надолго, без всякой защиты жен, детей и стариков было нельзя, поэтому некоторое число воинов оставалось в Микенах — и все они теперь подчинялись Эгисфу.

При муже Клитемнестра видела его редко. Жутко ей было глядеть на Эгисфа — знала, что родился он от постыдного кровосмешения, и что дядю убил еще в малолетстве. "Каково это — быть сыном собственной сестры и стать убийцей десяти лет от роду?" — думала она, содрогаясь, и отводила взгляд. Однако в отсутствие Агамемнона ей волей-неволей пришлось иметь с ним дело. А с недавнего времени Клитемнестра заметила, что глаза Эгисфа неотступно следят за ней, но стоило ей посмотреть на него в упор — он как будто смущался.

У ворот дворца она обернулась и подождала, пока Эгисф приблизится.

— Зачем ты ходишь за мной? Зачем глядишь на меня так?

— Я твой слуга и защитник, царица. Не бойся меня. Я никогда не причиню тебе вреда.

Внезапно тревога и тоска с новой силой ужалили сердце.

"Но что же мне так тяжело на душе, будто предчувствие меня томит... Ифигения, радость моя... Не станет ли Ахилл обижать голубку мою нежную?"

* * *

— Не-е-ет! — от вопля Клитемнестры дрогнули стены. — Не отдам! Ифигения, дитя мое милое... Моя девочка... Дай мне свой меч, Филемон... Я не хочу жить, уйду вслед за ней... Дайте мне меч!

Она упала на колени и с воем билась головой о пол, усыпанный осколками разбитой вдребезги глиняной таблички, где Агамемнон сообщал ей, что Ифигению принесли в жертву Артемиде ради успеха похода ахейцев на Трою. Она уже поранилась — по левой щеке текла кровь — но горе и отчаяние были так велики, что боли Клитемнестра не чувствовала.

— Что говоришь ты, царица? Как можно?! У тебя ведь остались другие дети, — старая нянька пыталась образумить госпожу.

— Нет! Нет! О, Агамемнон, будь ты проклят! Как же ты мог... Как ты мог ее отдать, словно дочь твоя — всего лишь одна из овец твоего стада? — Клитемнестра дышала тяжело и хрипло, будто раненная в грудь. — О, конечно, не ты их в муках родил, не ты ночами глаз не смыкал!

— Царь не хотел... — старый слуга Филемон, который привез письмо, и сам плакал, слезы катились по морщинистому лицу, терялись в седой бороде. — Но все остальные решили — да будет так. И сама царевна, когда ей объявили волю богини, сказала... как истинная царская дочь... что готова пожертвовать собой ради победы нашего воинства...

— О, Ифигения, лань моя белая, голубка моя чистая, кровь моя, сердце мое... — Клитемнестра закрыла лицо руками. — И что же... он?

— Царь Агамемнон горько зарыдал, а все войско воздало хвалу благородной Ифигении...

— Лицемеры... — простонала царица. — Агамемнон! Изверг! Будь ты проклят! О, дочь моя, несчастное мое дитя! Не к алтарю брачному отец тебя повел, а на заклание, словно овцу! О, дочь моя любимая, лучше бы тебе на свет не рождаться! Лучше бы и мне не рождаться никогда... Сама, сама я проводила ее на смерть! Сама отправила туда, где ее зарезали! Нет мне прощения, нет... А ты, Одиссей, бессердечным обманом отнявший у меня дочь... будь проклят и ты! Чтоб тебе никогда не вернуться домой, чтоб тебе вовек не увидеть ни жены, ни сына...

— Царица... — снова начал старик, — говорят, что когда царевну Ифигению... — его голос сорвался, и он всхлипнул, — когда ее подвели к алтарю, с неба спустился туман. Потом он рассеялся, но царевны уже не было! Вместо нее принесли в жертву телицу.

— Видел ли ты это собственными глазами?

Старик покачал головой, утирая глаза.

— Нет? Так ты, верно, это выдумал, чтобы утешить меня, — горько усмехнулась немного пришедшая в себя Клитемнестра, поднимаясь с пола. — Нет, не верю! Они убили ее, мою девочку... Убили, зарезали, как овцу...

— Говорят, богиня сжалилась и забрала ее к себе живой, — продолжал старик.

— А даже если и так?.. Я-то ее никогда больше не увижу, не радоваться мне на ее свадьбе, не качать на руках ее детей... Нет, неправда это, моя дочь мертва! О, злой рок! Зачем, зачем я вошла в этот проклятый дом! — Клитемнестра вцепилась пальцами в свои черные густые волосы и с силой дернула. Потом, пораженная неожиданной мыслью, испуганно вскрикнула: — Ох! Хорошо еще, что они ее не съели... Как, ты не знаешь? — прошептала она старому слуге, потом повернулась к остальным. — И вы не знаете, что Атриды едят своих детей?! Или нет, это сыновей они сжирают, а дочерей насилуют! Ха-ха-ха!

Все в ужасе отшатнулись, решив, что царица сошла с ума. Она хохотала диким, лающим смехом, как гиена, каталась по полу, и тело ее корчилось и изгибалось немыслимым для живого человека образом, будто какая-то сила извне овладела ею. Царица рвала на себе волосы, разодрала платье и расцарапала до крови грудь. Нянька поливала ее водой и шепотом молилась, но затихла Клитемнестра, только когда совсем обессилела и сорвала голос.

Эгисф, никем не замеченный, все это время молча стоял в темном углу и ничем не выдал своего присутствия. Лицо его было застывшим, как у статуи, лишь рот скривился в болезненной усмешке, когда царица упомянула о съеденных сыновьях и изнасилованных дочерях.

Сорок дней и сорок ночей не выходила Клитемнестра из своих покоев, оплакивая любимую дочь. Когда она наконец показалась на людях, то выглядела спокойной, только никто больше не видел ее улыбки. Синие глаза потемнели, как небо перед грозой, в волосах появилась седая прядь, и в уголках губ скорбь оставила след — две тонких морщинки.

Роскошный дворец теперь казался царице мрачной, как склеп, обителью Эриний. Во всех углах ей мерещились зловещие тени, казалось, будто смотрят на нее мертвые — и молчат. Ночи не приносили покоя и забвения, мертвые приходили и в ее сны. Ифигения в белых одеждах, запятнанных на груди кровью, с увенчанной белыми розами головой — отданная родным отцом на заклание... Обесчещенная Пелопия с искаженным предсмертной судорогой, синим, как у всех повешенных, лицом, с высунутым языком... Обманутый, получивший смертельный удар вместо обещанной награды Миртил... Младенец Пелоп, умерщвленный отцом и воскрешенный... Он прожил долгую жизнь, но породил чудовище — Атрея, убившего племянников и подавшего их на стол, чтобы их отец вкусил родную плоть и кровь... Но ведь прежде того Фиест был повинен в смерти сына Атрея. А много позже Эгисф вонзил нож Атрею в спину — родному дяде, который его вырастил...

Страшнее всего было, когда приснились зарезанные сыновья Фиеста — окровавленные, расчлененные детские тела лежали на огромном золотом блюде... С диким криком проснулась тогда царица, перебудив всех слуг. Кровь, везде кровь — чудилось Клитемнестре... И в ванне, и в сосудах с вином, оливковым маслом и благовониями. И вода в этом доме будто имела привкус крови.

"Родная кровь... Все они проливали родную кровь, словно воду... За то и проклят их род. Эринии⁽²⁾ их преследуют и не оставят никогда, пока жив хоть один..."

* * *

Зимы сменялись веснами, лето — осенью, а осада Трои все длилась, и не было войне конца. До Клитемнестры время от времени доходили новости. Знала она обо всех неудачах греческого войска, о чуме, погубившей многих воинов... И о пленницах, с которыми делил ложе ее супруг, тоже знала. Сначала была дочь жреца Аполлона, уважаемого в Трое человека, и болтали даже, что Агамемнон хотел на ней жениться, расторгнув брак с Клитемнестрой. Но именно тогда случился в лагере мор, и греки, решив, что это Аполлон прогневался за обиду, нанесенную жрецу, вынудили своего предводителя отослать девушку обратно домой. Ее сменила Брисеида, дочь троянского царя, были и другие, менее знатного происхождения...

Но все эти известия оставляли Клитемнестру равнодушной, как будто ей рассказывали о чужих людях. Вообще, она жила так, словно была вдовой, словно ее муж давно умер — настолько давно, что она его и не вспоминала. "Да полно, был ли у меня муж? Не во сне ли я все это видела? Нет, был — вот они, дети мои и его, дочери мои Электра и Хрисофемида, и сын Орест. Только Ифигении нет со мною..."

Даже к детям она стала заметно холоднее. Ифигения была дитя ее весны, ее первой любви, еще не омраченной ни ревностью, ни обидами — и ее у Клитемнестры отняли. Весенний цветок, бутон, едва раскрывшийся — и безжалостно втоптанный в землю... Остальные дети, особенно Электра, слишком сильно напоминали Агамемнона.

Ореста, когда он подрос, Клитемнестра отослала к дальнему родственнику Строфию, написав ему в послании: "Поскольку я слабая женщина и не могу дать Оресту воспитание, приличное царскому сыну и будущему воину, то прошу тебя, досточтимый Строфий, позаботиться о нем. Кстати, ведь твой сын Пилад такого же возраста — будет он Оресту товарищем в учении и в играх".

Проводив сына в дорогу, царица долго сидела в одиночестве во внутреннем дворе, пока не стемнело и не зажглись на темном небе звезды — далекие, холодные и недоступные. Как боги, когда молишь их о милости...

* * *

Необыкновенно холодным выдалось лето — то ли седьмое, то ли восьмое после отъезда Агамемнона. Дрова в очаге жарко пылали, но Клитемнестра мерзла, хоть и сидела близко к огню, и куталась в паллиум из козьей шерсти. Вдруг за спиной послышались шаги. Она оглянулась.

— Это ты, Эгисф? Как ты поздно... Что-то случилось?

— Царица, пастухи жаловались, что волки нападают на наши стада коз и овец. Сегодня мы с отрядом воинов с утра ушли в лес. Охота наша была успешной, и посмотри, что я тебе принес.

Он развернул у ног Клитемнестры волчью шкуру, еще не просохшую от крови зверя.

— Это был вожак волчьей стаи. Я убил его своей рукой. Вели постелить шкуру у твоего ложа... Чтобы твои ножки, царица, не мерзли на холодном полу, — с этими словами Эгисф опустился на колени и ласково сжал ее маленькие ступни.

Клитемнестра вздрогнула — было немного щекотно и... приятно. Ей следовало прогнать Эгисфа, но слишком давно ее не касались мужские руки... Она тихо застонала. Тем временем руки Эгисфа медленно и осторожно поднялись выше и дотронулись до ее колен. Она закрыла глаза, и он, приблизившись так, что Клитемнестра ощущала его горячее дыхание, зашептал:

— Царица моя... Не гони меня от себя, выслушай... Давно, как только Агамемнон тебя привез, смотрел я на тебя издали и мечтал о тебе... Но подойти не смел, видя твою добродетель...

— А сейчас смеешь? — с трудом проговорила она, снова чувствуя давно забытый, разливающийся внутри жар, как будто вместо крови по жилам бежал огонь.

— Прости, царица, прости... Рабом твоим буду вечно, псом верным... Только бы видеть тебя. Ты прекраснее Елены, из-за которой война разразилась.

— Разве ты видел Елену? — ей вдруг стало смешно и совсем не страшно.

— Не видел и не хочу. Что мне до нее, когда есть ты?

— Но я — жена Агамемнона, — она чуть отстранилась, в последней попытке остановить его.

— Он оставил тебя одну так надолго, что, может быть, ты уже вдова. Да еще обиду смертную тебе нанес. А я отдал бы все, чтобы утешить тебя...

Руки Эгисфа ласкали ее, гладили бедра, грудь, ловкие пальцы развязывали пояс, и Клитемнестра, теряя голову, обессиленная, склонилась к нему на плечо. Он подхватил ее на руки и, прижимая к себе, быстрыми шагами направился в спальню.

— Отпусти... бесстыжий! Люди увидят...

— Сейчас ночь, во дворце все спят. Не спят только стражники, но они далеко отсюда. Никто не увидит и не услышит, моя царица...

* * *

Клитемнестре казалось, что она провела много лет в царстве Аида, в могильном холоде, среди теней — а теперь будто ожила и отогрелась. Не видела она больше пугающих снов, не просыпалась с криками ужаса, не дрожала, замерзая на одиноком ложе. Днем Эгисф вел себя скромно, держался, как всегда, почтительно, и никто, казалось, не догадывался, что ночью он становится ее властелином.

Только Электра, старшая дочь, похоже, что-то подозревала и смотрела на мать и на двоюродного дядю косо.

"Отдать бы ее поскорее замуж, — думала Клитемнестра. — Уже и пора бы... Да только кто на нее взглянет — угрюма, молчалива, всегда в черных одеждах... Не хочет даже слышать о замужестве, пока отец не вернется. И что с такой упрямицей делать?"

Хрисофемида, не в пример Электре — милое простодушное дитя. Однако верные служанки доносили Клитемнестре, что Электра настраивает младшую сестру против матери. Да еще говорит, будто брата Ореста мать чуть ли не выгнала из дома — это возмутило Клитемнестру, так как было совершенной напраслиной. Строфий, у которого жил Орест, сообщал, что мальчик здоров и живется ему хорошо, что он сдружился со своим ровесником, сыном Строфия, Пиладом, и оба весьма преуспевают в науках.

* * *

Когда купец, прибывший из Лидии, рассказал, что слышал в своих странствиях о победе ахейцев и падении Трои, и о том, что Агамемнон жив и невредим, Клитемнестра поняла, что муж скоро вернется домой. В тот же день она отдала распоряжение: от дворца до морского берега на равном расстоянии поставить караулы, и чтобы тот, кто первым заметит приближающиеся по морю суда, зажег огонь. Ближний к нему караульный, увидев это, пусть тоже зажжет огонь — и все остальные сделают то же самое. Так весть о возвращении Агамемнона достигнет царского дворца еще до его прибытия.

Эгисф от этих новостей сделался мрачен. Вечером он, как всегда, пришел в спальню Клитемнестры.

— Кто знает, царица, может статься, нынче последний раз мы с тобою делим ложе. Вернется твой супруг...

— Пусть возвращается, — отозвалась Клитемнестра странно спокойным голосом. — Не радоваться ему мирной жизни в родном доме.

— Что ты задумала?

— Получит он заслуженную славу и почести. Будут его восхвалять, как героя — но мертвого.

Эгисф увидел в углу боевой топор. Лезвие, явно недавно вычищенное и заточенное, остро блеснуло в свете факела.

— Я ведь родом из Спарты, — усмехнулась Клитемнестра, — у нас юных дев учат владеть оружием. Топор я наточила, и почетного гостя принять готова. Сама все сделаю. Нет, ты его не тронешь, — добавила она, видя, что Эгисф хочет возразить. — Потому что тебе он кровная родня, а мне — нет. Ни к чему гневить Эриний.

Он все еще не мог опомниться и глядел на нее во все глаза.

— Но как же ты... решилась на такое?

Клитемнестра подошла к Эгисфу и, взяв его руку, приложила к своему животу.

— Здесь мое дитя от тебя. Не чаяла я, что еще стану матерью... А ты, его отец и мой возлюбленный — ты будешь царем. Иди же ко мне... — с этими словами она увлекла его на ложе.

Если бы Клитемнестра на миг очнулась от безудержной страсти и открыла глаза, то увидела бы, как из мрака под потолком выступили лики Эриний. Они улыбались сладострастно и жестоко, будто эмпусы⁽³⁾, почуявшие кровь.

1) Паллиум — верхняя одежда.

Вернуться к тексту

2) Эринии — богини мести, особенно непримиримы они к тем, кто убивает своих родственников по крови.

Вернуться к тексту

3) Эмпуса — в греческой мифологии женщина-демон, высасывающая по ночам кровь у спящих людей.

Вернуться к тексту