Поверь в чудо, оно совсем близко (гет)

Пальцы порхают под подбородком, завязывая угольно-чёрную бабочку. Драко смотрит в своё отражение, ловя пустой, безжизненный взгляд, и тонкие губы невольно кривятся в улыбке. Лучше бы он умер. Тогда, на войне, лучше бы он умер, чем мучиться теперь, снова и снова проходя свой собственный круг Ада.

После войны прошёл год, всего год. Или целый год? С какой стороны посмотреть. Первая годовщина, чествование героев, поздравления с победой и Сочельником. И всеобщая вера в чудо. Глупая сказка, чтобы заставить детей поверить, что чудеса сбываются. Когда-то он тоже так думал, но теперь…

* * *

Он сражался с ними пять лет. Пять лет на стороне сопротивления, на стороне тех, кто против Волан-де-Морта. Терял друзей, обретал новых, чтобы снова их потерять. Ломался, менялся, узнавал мир заново, пересматривая старые взгляды. Подружился с Поттером и Уизли. Полюбил Грейнджер…

Тогда, во время войны, всё казалось естественным, правильным. Когда она спасла ему жизнь, непрерывно ругаясь, что он слишком тяжёлый, вытаскивая с поля боя. Когда он слабо пытался огрызаться, стараясь не думать о том, какая горячая у него кровь и как стремительно она просачивается сквозь пальцы. Драко не верил, что Грейнджер действительно хочет помочь. Что сейчас, дотащив его до безопасного места, не сдаст дружкам, чтобы те добили. Как потом не верил своим ушам, когда она заступалась за него, доказывая, что все заслуживают второй шанс.

И он доказывал. Снова и снова, первые два года почти забыв, что такое сон. Это время растворилось в сознании, в зелёных и красных вспышках заклятий, в обжигающей боли, когда чужой луч попадает в твоё тело. Забылось, смазалось вместе с лицами погибших и тех, кого убивал сам. Тогда Драко казалось, что он не выдержит — вот-вот сломается. И он действительно несколько раз был на грани, почти готов был опустить палочку и позволить вспышке родного, зелёного цвета прекратить это всё. Навсегда.

Он почти не видел тогда Грейнджер — она сражалась с Поттером и Уизли где-то на передовой. Хотя тогда было сложно определить, где передовая: сражения велись везде и с одинаковой ожесточённостью. Она появлялась иногда — грязная, уставшая, но глаза неизменно горели мрачной решимостью: они победят! И все, кто находился рядом, заражались ею, словно Грейнджер делилась своей душевной силой, которой так славились красно-золотые.

Поначалу Драко посмеивался про себя, слушая её вдохновлённые речи. Но после очередного рейда, когда он потерял двух бойцов — молодых ещё, шестнадцатилетних магов, непонятно, каким образом оказавшихся в их рядах, её слова пробились, достучались до него. Драко впервые поверил, что они смогут победить. И впервые посмотрел на Грейнджер другими глазами. Задумчиво.

Потом были совместные рейды, сражения, вечера за чашкой остывшего чая и долгие разговоры до утра. Потом было пересечение взглядов и первые робкие касания. Потом была страсть, вопреки всему. И финальная битва, после которой война постепенно сошла на нет. Как и их отношения. И вот прошёл год. Целый год, который Драко провёл на виду у всех. Все давно забыли о том, кем были Малфои при Волан-де-Морте. Его чествовали, им восхищались, его любили. Все, кроме неё.

* * *

Драко посылает очередную кривую улыбку своему отражению и наконец отходит от зеркала, поправляя парадную мантию. Сегодня они впервые встретятся лицом к лицу, и сердце невольно стучит быстрее при мысли об этом. Она бросила его. Ушла, не сказав ни слова, а он так и не успел сказать, что любит. Впрочем, это даже к лучшему: то, что было на войне, остаётся на войне. Чудес не бывает. Даже сегодня, в Сочельник. Особенно сегодня.

Выходя из камина в атриуме Министерства, где решено собрать всех приглашённых, чтобы послушать речь министра перед тем, как переместиться в зал, Драко почти налетает на невысокого толстяка в красно-белом костюме.

— Хо-хо-хо! — восклицает толстяк, хлопая себя по животу. — Кого я вижу! Драко Малфой! Что же ты желаешь на Рождество?

Драко смотрит холодно, раздражённо. Тупая традиция. Глупые улыбки. Тянущее чувство тоски и одиночества, от которого нет избавления. Чего он желает? Вернуть себе счастье. Только это уже невозможно.

— Мы знакомы? — голос Драко звучит прохладно.

— Конечно, — улыбается старик, отводя его в сторону от камина, чтобы дать возможность следующему волшебнику пройти в атриум. — Я тебя всю жизнь знаю. Так чего ты желаешь?

— Простите, вы, наверное, обознались. — Драко становится не по себе под пронзительным взглядом ярко-голубых, смеющихся глаз, которые словно просвечивают его изнутри, вытаскивая наружу все тайные желания.

— Я никогда не забываю тех, кто так отчаянно и так часто просит чуда, — серьёзно отвечает старик.

— Счастливого Рождества, — кивает Драко, обходя его и спешно скрываясь в толпе. Сумасшедших ещё ему не хватало, и так настроение — хуже некуда.

А старик провожает его задумчивым взглядом, не обращая внимания на то, как сквозь него проходят новые и новые волшебники и волшебницы. Драко Малфой может не верить в Санта Клауса, но Санта Клаус верит в него и сделает всё, чтобы его желание обязательно сбылось!

Снег за окном падает тихо, укрывая улицы, ложась под ноги белым покрывалом. Гермиона стоит у окна и смотрит, не отрываясь, как снежная сказка окутывает город. Несмотря на жарко пылающий камин, ей холодно, а может, холод идёт изнутри, замораживая душу?

Прошёл год. Триста шестьдесят пять дней мирной жизни. Тепла дружеских улыбок, череды поздравлений и благодарностей. Триста шестьдесят пять дней одиночества, тоски и пустоты, которая поселилась в душе, когда он исчез из её жизни.

Гермиона зябко ёжится, обхватив себя руками — холод не проходит. Иногда она видит Драко — издалека. И сразу пытается скрыться, исчезнуть, чтобы не встречаться взглядом, не пытаться найти в нём хотя бы искру того огня, что сжигал два года, два самых тяжёлых и самых счастливых года войны.

Рука сама тянется к тоненькой цепочке, на которой висит подвеска — маленькая хрустальная капля. Его единственный подарок, купленный в какой-то лавке небольшой деревушки в Девоншире. Пора собираться на праздник, где будут чествовать её, героиню войны, проигравшую в борьбе с собственным сердцем. Гарри сказал, что Драко не придёт — и это к лучшему. Находиться в одном зале, даже разделёнными сотней людей, было бы слишком сложно.

С сожалением отступая от окна, Гермиона бросает последний взгляд на город. «Счастливого Рождества, дорогой мой. Счастливого тебе Рождества». Может, он услышит, хотя навряд ли. Она не нужна ему — это просто сказка, которую они оба себе придумали, в которую поверили, чтобы пережить ужас войны. Сказка давно подошла к концу, и у кого-то должно было хватить сил, чтобы всё разорвать. Гермиона не стала дожидаться, когда это сделает Драко. Просто однажды утром ушла, чтобы не возвращаться. И каждый день без остановки думала — правильно ли она поступила?

Я скучаю по тебе, каждый день так скучаю…

Чёрное платье, как траур по ушедшей любви. По дням и ночам, проведённым вместе. По усталой улыбке, предназначенной только ей. Всё, что осталось у Гермионы — сны. Только там она может быть снова счастлива. Сны, в которых прошлое переплетается с мечтами, заставляя снова чувствовать себя живой. Как тогда, когда впервые по-настоящему увидела Драко Малфоя.

* * *

Тесная кухня с трудом вмещала почти два десятка волшебников, усталых и измученных. Очередной рейд закончился небольшой, но всё-таки победой — трое Пожирателей были уничтожены, один взят в плен и уже был по пути в Азкабан, который, хоть и не охранялся сейчас дементорами, по-прежнему являлся самой надёжной тюрьмой Англии. И эту маленькую победу хотелось отпраздновать, позволить себе расслабиться хоть немного, заставить вспомнить, что жизнь снова может быть мирной.

Кружки с элем взлетали в воздух, обдавая душистой белой пеной руки, голоса становились громче, улыбки — шире, глаза сверкали ярче. Драко сидел в углу, отвечая на приглашения присоединиться слабой усталой улыбкой. «Он был в сегодняшнем рейде», — вспомнила Гермиона. В этот момент он встретился с ней глазами и отсалютовал кружкой, делая глоток. Она не могла понять ни тогда, ни потом, что заставило подойти и поздороваться.

— Один из героев дня. — Гермиона тепло улыбнулась, замечая тёмные круги, залёгшие под его глазами. — Наверное, этот праздник сейчас не то, что может доставить удовольствие?

— Ты права, — голос Драко звучал сипло, простужено. — Лучше бы я в это время спал.

— Так может, сбежишь по-тихому, я прикрою, — заговорщицки подмигнула Гермиона. А Драко опустил на миг голову, роняя отросшие волосы на лоб, и вдруг посмотрел из-под чёлки, весело, задорно. Озорная улыбка на мгновение прогнала усталость, превращая осунувшегося, уставшего молодого мужчину в мальчишку.

— Смотри, — шепнул он, — ты обещала.

А в следующую секунду с тихим хлопком исчез. Так началась их дружба. Поначалу робкая, осторожная, она росла и ширилась, и в какой-то момент Гермиона поняла, что больше не может смотреть на него как на друга. А потом увидела отражение своих чувств в его глазах…

Только в мире без войны не могут существовать рядом два таких разных человека, как Малфой и Грейнджер. Они слишком разные, и то, что было правильным, когда каждый день мог стать последним, не нашло бы места в привычной жизни. Гермиона понимала это, глядя на спящего Драко, пытаясь наглядеться впрок. Писала записки и жгла, снова и снова, зная, что нет таких слов, которыми можно объяснить то, что ждёт их впереди. И лучше расстаться сейчас, обрезать по живому, чем ждать конца с печальной обречённостью. Она ушла. Но всё равно скучала, каждый день безумно скучала по Драко.

* * *

Она уйдёт рано, после первого же тоста — это Гермиона решила для себя давно. Ни к чему задерживаться на празднике, который знаменует конец её любви. Уйдёт и выйдет на набережную Темзы, подсвеченную огнями. И будет смотреть на чёрную воду, думая о том, что поступила правильно. Заставляя себя думать, что сделала это для них двоих. Драко согласился с её решением, разве могло быть по-другому? Иначе он искал бы встречи, хотел бы поговорить. Но он молчит, всё это время молчит, а значит, понял, что она была права. Сколько раз сердце замирало, сбиваясь с ритма, когда к окну подлетала очередная незнакомая сова? Сколько раз Гермиона ждала от него письма, точно зная, что он не напишет? А может, он сам хотел уйти, но боялся причинить ей боль?

Эти мысли постепенно сводят с ума, и хочется заткнуть уши руками, чтобы не слышать их никогда. Но они назойливо звучат в голове, пока не начинает казаться, что она треснет. Гермиона вздыхает тяжело, шумно и решительно застёгивает тёплую мантию — всего час. Она пробудет там всего час, а потом с готовностью нырнёт в тоску по тому, чего уже не вернуть. А ночью обязательно прошепчет: С Рождеством, дорогой мой. С Рождеством.

Три года назад

Очередной Сочельник наступил внезапно — в непрерывных сражениях и попытках убить или выжить праздники затёрлись, забылись, стали не важными. Их небольшой отряд был направлен на север Шотландии — то ли передышка, то ли, наоборот, в очередное пекло. Но пока было тихо — второй день в глуши, в небольшом домике, чуть покосившемся на бок, до слёз напомнившим Гермионе Нору. Где сейчас Рон, где Гарри, Невилл и Полумна, где все друзья, что ещё живы и разбросаны по всей стране? Сидят в таких же убежищах, пережидая, или уже лежат на земле, бессмысленным взглядом впиваясь в серое небо?

Их было четверо: Гермиона, Дин Томас, Земельда Бинс — двадцатилетняя волшебница, вступившая в их ряды недавно, и Драко Малфой. За последний год они сумели по-настоящему подружиться, Гермиона и подумать не могла, что такое вообще возможно. Малфой определённо не был подарком — почти всегда угрюмый и мрачный, он всем своим видом словно говорил: дальше будет хуже. Порой Гермионе казалось, что он готов сдаться. Что больше не видит смысла сражаться дальше, особенно, когда пришли вести о разрушении Малфой мэнора и гибели его матери. Гермиона замечала, как он сидит иногда, уставившись в одну точку, и только в пальцах неспешно вращается палочка, словно единственное, что в нём осталось живого. Хотелось как-то его поддержать, но отчего-то слов не находилось. Впервые в жизни у неё не было слов поддержки для друга. Хотя для друга ли?..

Ноябрь прошёл относительно спокойно, почти без стычек, почти без рейдов, но вести из внешнего мира приходили редкие, обрывочные. Зато появилось больше свободного времени, которое и занять-то особенно было нечем. А вместе со свободным временем появились мысли, внезапные и тревожащие. Гермиона поймала себя на мысли, что ей комфортно с Драко. Говорить, спорить, обсуждать что-то или просто молчать. Часто она садилась рядом и смотрела на то, как танцует палочка в длинных, слегка узловатых пальцах.

А вчера, когда они собирали палатки, готовясь отправиться в этот домик, всё вдруг изменилось. Драко порезался, случайно разбив склянку с зельем, и, коротко, досадливо вскрикнув, прижал палец ко рту.

— Давай, посмотрю. — Гермиона давно взяла на себя роль невольного лекаря, исцеляя порезы, трещины и лёгкие переломы. И Драко, не думая, протянул руку. Ей можно было вообще его не касаться — достаточно просто провести палочкой над порезом. Но Гермиона машинально коснулась его ледяной ладони своей, горячей, пальцы дрогнули, обвивая запястье, и мир внезапно замер. Она подняла на него испуганный взгляд, встречаясь с его — серебристым, нечитаемым. Скользнула глазами по лицу, осунувшемуся, бледному, по заострившимся скулам и обветренным, сухим губам. Они слегка приоткрылись, и кончик её носа обожгло его дыхание. Гермиона моргнула, смутилась, вскинула палочку излишне резко, быстро прошептала заклинание и выпустила его руку из своей, спешно отступая.

— Спасибо, — донеслось вслед тихим шелестом.

Днём думать о случившемся времени не было, но вечером, когда они переступили порог уютного домика, сложенного из когда-то ярко-фиолетового, а теперь выцветшего бледно-лилового кирпича, мысли вернулись. Здесь было всего две спальни наверху, одну из которых заняли Дин и Земельда, буквально неделю назад начавшие встречаться. Вторую было решено отдать Гермионе, а Драко расположился внизу, в крохотной гостиной, которая вмещала в себя короткий диван и два продавленных кресла у камина.

К ночи сырой, заброшенный дом снова впустил в себя забытый уют: в окнах зажёгся мягкий жёлтый свет, запылал огонь в каминах, а снаружи Гермиона и Земельда развесили крохотные мерцающие огоньки — только час назад все вспомнили, что сегодня Сочельник. Снег захрустел за спиной — из леса вышли Дин и Драко, замерли на опушке, пытаясь вспомнить, где именно за защитными заклинаниями спрятался их домик, и, уверенно кивнув, направились прямо к нему.

— Смотри! Они несут зайцев! — захлопала в ладоши Земельда. Мяса они не ели уже полторы недели, обходясь овощной похлёбкой и хлебом, который изредка удавалось покупать в деревнях. И восторг волшебницы был понятен, но Гермиона не стала себя врать — сердце подпрыгнуло и забилось быстро-быстро вовсе не из-за зайцев, ушами почти задевавших снег. Она смотрела, как приближается Драко, как отражается в волосах свет луны, как вспыхивают глаза, когда он переступил порог защиты. Серебристые, завораживающие глаза, в которые хочется смотреть, не отрываясь… Гермиона вдруг поняла, что смотрит на него в упор, и спешно отвела взгляд. Дин и Земельда уже ворковали, входя в дом, а Гермиона продолжала стоять на пороге, растерянно кусая губы.

— Очень красиво, — прошелестел голос над ухом.

— Д-да, — нервно кивнула она, боясь поднять на него взгляд. — Завтра ведь Рождество, правда?

Захотелось хлопнуть себя по лбу — что за чушь она несёт?

— Правда, — ответил Драко как-то глухо. Гермиона решилась и всё-таки посмотрела на него, тут же пожалев об этом. Он стоял близко, почти касаясь её плеча своим, и смотрел на огоньки, парящие в воздухе. На лице, освещённом тёплым, светлым, жёлтым, блуждала задумчивая, грустная улыбка, а в глазах блестели слёзы. И тут Гермиона сделала то, чего совершенно от себя не ожидала — нашла его ладонь и крепко сжала. Он вздрогнул, не отводя взгляд от огоньков, и сплёл их пальцы. Так они и стояли, глядя на крохотное чудо, сотворённое посреди войны, на попытку жить нормально, хотя бы иногда. И в душе расцветало, росло и ширилось что-то необъятное, что-то, не дававшее вздохнуть полной грудью, но такое воздушное, лёгкое, что казалось — оттолкнувшись от земли можно взлететь.

Прошедший год был разный: хороший и плохой, тяжёлый и лёгкий. После войны мир приходил в себя, отряхиваясь от ужаса и страха, которым были пропитаны пять долгих лет. Но у Драко нет желания радоваться, напротив — хочется молчать, вспоминая, сколько пришлось потерять, с чем расстаться после их победы. Войти бы в новый год обновлённым, оставить прошлое в прошлом, забыть… Только он не может. Рассеянно крутит бокал в руке, наблюдая, как вихрятся пузырьки шампанского, машинально кивает, слушая щебет двух волшебниц, что наперебой пытаются завладеть его вниманием. Даже улыбается, только улыбка не касается глаз. Не касается души. Ему порой кажется, что он забыл о том, что значит жизнь, потому что каждый новый день повторяет предыдущий — в нём нет её.

Пока одна из девушек заливается соловьём, рассказывая, как отмечала Рождество во время войны, память уводит в прошлое, в котором, несмотря на боль, страх и постоянные потери, родилось настоящее счастье.

* * *

После того Рождества, что они встретили в сиреневом домике, что-то изменилось между ними, затрещал лёд, давно уже ставший хрупким, ломаясь, когда они делали шаги навстречу друг другу. Очень медленно, осторожно Драко узнавал Гермиону, находя в ней всё больше и больше того, что вызывало восхищение, почти неконтролируемое, порхавшее бабочками в животе при каждой встрече. Он долго не верил самому себе, своим чувствам, эмоциям, что она вызывала. Гнал от себя любые мысли, не обращая внимания, что все они теперь неразрывно связаны с ней.

Драко убеждал себя, что бредит. Что при виде девушки, которая раньше не была достойна даже стоять рядом, которую он, не задумавшись, оскорбил бы лишь для того, чтобы увидеть, как вытягивается лицо её друзей, теперь сердце несётся вскачь, выбивая воздух из лёгких. Драко держался за вбитые с детства постулаты, уговаривая себя, что Гермиона никогда не сможет войти в его круг. Хотя о каком круге может идти теперь речь? Древние устои пошатнулись, затрещали по швам, и теперь мир не делился на чистокровных и грязнокровок. Были только те, кто поддерживает Волан-де-Морта и те, кто хочет его победить. И не было больше аристократов и предателей крови. Были друзья и знакомые, которые одинаково проливали кровь, каждый день приближая невидимую пока, но долгожданную победу. И в какой-то момент Драко понял: он хотел бы быть с ней, невзирая ни на что. Только захотела бы она? От этих мыслей в животе всё скручивалось холодным липким комком, потому что Драко понимал — Гермиона никогда не будет смотреть на него с любовью. Кому он нужен, раскаявшийся предатель? Пусть даже она улыбается ему своей мягкой, ласковой улыбкой, пусть говорит, что волнуется, пусть даже в глазах отражается страх, когда он уходит на новое задание, пусть… Только сумасшедший сможет связаться с таким, как он. А сумасшедшей Гермиона никогда не была.

Гермиона. Имя прокатывалось по языку, отзываясь дрожью в теле, и если бы Драко мог видеть себя со стороны, когда тайком произносит его про себя, то удивился бы, как зажигается внутренним светом его лицо, а на губах расплывается глупая улыбка. Душа рвалась к ней, но разум заставлял хранить в тайне чувство, которому сам Драко до сих пор не мог дать названия. Он невольно искал её глазами, стоило ей появиться на пороге, и смущённо опускал их, встречаясь в ней взглядом. Эта робость, столь несвойственная ему, вызывала досаду, но Драко совершенно ничего не мог с собой поделать. Рядом с Гермионой он чувствовал себя подростком, впервые заговорившим с девушкой, и только теперь в полной мере понял страдания своих друзей, которые, мучительно краснея, рассказывали о том, что она — та самая. Сколько ироничных насмешек они выслушали от него, не обделённого женским вниманием? Если бы только кто-то из них мог его сейчас увидеть…

Мороз отступал, но было ещё холодно для ночёвок в лесу, и если бы кто-то дал выбор, ни один из десяти волшебников не согласился бы провести ещё одну ночь в заснеженной чаще. В палатке было тесно, несмотря на несколько отдельных комнат, отгороженных занавесками в цветочек — кто-то из родных Лаванды передал палатку, и первое время все хихикали, разглядывая весёлые шторки.

Драко вышел из палатки, тяжело вздохнул, и горло моментально застыло. Лёгкие обожгло морозным воздухом, он, не сдержавшись, закашлялся, так сильно, что на глазах выступили слёзы. На плечи вдруг опустился пушистый шарф, и перед глазами словно вспыхнули звёздочки — нос уловил до боли знакомый запах, который он, как ищейка, теперь мог уловить на расстоянии нескольких ярдов.

— Ты бы не выходил на улицу раздетым, — укоризненно произнесла Гермиона. Сама она была в шапке с помпоном, нелепым, но делавшим её удивительно уютной и милой. Воротник куртки был поднят, скрывая половину лица. Гермиона нахмурилась, заметив, что Драко не спешит кутаться, и с лёгким вздохом принялась расправлять шарф на его плечах. С каждым её касанием его тело прошибала дрожь, совершенно не связанная с холодом. Она была так близко, стояла почти вплотную, и если сделать крохотный шажок навстречу…

— Ты же весь дрожишь! — тихо возмутилась она. — Возвращайся в палатку!

Этот командный тон, который так раздражал в школе, сейчас заставлял сердце сжиматься — она беспокоилась за него!

— Мне не холодно, — тихо ответил Драко. Гермиона нахохлилась, собираясь было ответить, что от жары не синеют пальцы, но, встретившись с ним взглядом, притихла.

Сердце оглушительно колотилось о грудную клетку, все мысли потерялись, слова забылись, когда Драко, не сводя с неё глаз, приближался к её лицу, согревая дыханием кожу. Руки взметнулись вверх, сдвигая вниз воротник куртки, открывая губы и подбородок. Драко честно ждал, что она оттолкнёт его. Ждал и где-то на краю подсознания даже был к этому готов, но Гермиона вдруг тихо выдохнула и закрыла глаза, подаваясь навстречу. Он коснулся её почти невесомо, но под ногами стремительно разлилась слабость, а в голове словно взорвался фейерверк.

Наверное, это был самый целомудренный поцелуй, который когда-либо доставался девушке от Драко. Но когда он посмотрел на неё, слегка отстраняясь, в голове шумело, а внутренности пустились в сумасшедший пляс.

— Я думала, ты никогда этого не сделаешь, — прошептала Гермиона и снова потянулась к нему. Новый поцелуй полностью реабилитировал Драко в глазах самого себя и заставил жалеть, что у родных Лаванды только одна палатка…

* * *

Волшебница замолкает, кокетливо поправляя локон, когда на губах Драко расцветает задумчивая, искренняя улыбка.

— Да, это было прекрасное Рождество, — повторяет она, уверенная, что он уступил, наконец, её обаянию.

— Прекрасное, — согласно кивает Драко, выныривая из воспоминаний. Сердце пропускает удар, улыбка на лице застывает, а бабочка вдруг обвивается вокруг шеи удавкой, которую хочется сбросить. Потому что в другом конце зала он видит её, замершую рядом с Джинни. И от боли, что плещется в её глазах, хочется выть волком. Но всё, что может сделать Драко — приподнять бокал и молча отсалютовать им. В его будущем не будет лишнего багажа, не будет чувств, которые, кроме него, никому не нужны.

Гермиона замечает его сразу. Словно тёплая волна проходит по воздуху, касаясь сердца. И на душе на короткий миг становится тепло, и ёлка, стоящая в центре зала, подмигивает каждым огоньком. Но потом очарование развеивается, отзывается глухой тоской. Гермиона нервно тянет подвеску, висящую на шее, и с усилием отводит взгляд. Видеть его здесь, рядом, такого уверенного в себе, красивого и недоступного оказывается слишком тяжёлым испытанием. Почему он пришёл? А разве он мог не прийти на главное событие года? Гермиона снова смотрит на Драко: он лениво улыбается двум волшебницам, одна из которых висит на его руке, выпадая из глубокого декольте. Да, вот это настоящий он — чувствует себя, как рыба в воде, склоняя голову, что-то отвечая. Ей кажется, она слышит его голос, медленный, с лёгкой хрипотцой, тот, что когда-то предназначался только ей.

А ведь она знает его другим. Хотя нет. Она как никто знала его другим, настоящим, без всего этого лоска, без мишуры и светского блеска. Она помнит его грязным, потным, уставшим, помнит хоронившим друзей со слезами на глазах. И радующимся горячему супу, как ребёнок. Помнит, как страх плескался в его глазах, как в них отражались зелёные вспышки чужих заклятий. А ещё есть воспоминания, которые принадлежат только им двоим, их она старается не касаться, но сейчас, словно в насмешку, они обжигают сознание вспышкой яркой кометы.

* * *

Они мечтали, что, когда завершится война, и больше не будет причин куда-то бежать, от кого-то скрываться, с кем-то воевать, они зажгут камин, и тот будет полыхать, освещая комнату. А потом нарядят ёлку, развесят гирлянды и шарики. И будут выбирать подарки, и подписывать открытки друзьям, которые обязательно придут на следующее утро. Но вечер Сочельника они проведут только вдвоём, и это будет особенное Рождество. Самое счастливое Рождество, обязательно! Гермиона помнила, как много они мечтали, когда становилось особенно страшно, когда в очередной раз кто-то из друзей не возвращался. Как пытались уйти от реальности, придумывая сказку, в которой не будет никого, кроме них двоих и ярко пылающего камина.

Гермиона рассмеялась тогда приглушённо, попросила пообещать, что всю ночь они будут распевать рождественские гимны, а Драко смешно сморщил нос, заявляя, что не будет петь глупые песни, которые похожи на завывания мандрагоры.

— У меня голос намного лучше, чем у мандрагоры! — воскликнула она тогда. А он, усмехнувшись, покачал головой, всем своим видом показывая, что не верит. И Гермиона запела. Тихо запела хорал из далёкого детства, первый, что пришёл на ум.

— Тихая ночь, священная ночь, всё спокойно, всё ясно… *

Голос дрожал тогда, слушался с трудом после затяжной простуды. Но когда она допела, Драко так ничего и не сказал. Только смотрел долго-долго немигающим, блестящим взглядом, а потом прижал к себе так крепко, что казалось, треснут кости. Его глаза тогда для неё затмевали всё на свете: город за окном, облезлые стены чужого дома… Его глаза создавали Рождество, хотя за окном давно был промозглый апрель.

* * *

Судорожно вздохнув, Гермиона вновь поднимает на него взгляд и застывает, чувствуя, что не может сделать больше ни одного вздоха. Потому что он смотрит на неё, смотрит так же, как тогда, и серебро в его глазах блестит, отражая свет свечей, плавающих в воздухе. А что, если она ошиблась? Что, если у них всё действительно могло бы получиться? Мысль обжигает, сворачивается тёмным клубком внутри, и Гермионе становится страшно. Она ведь всегда была уверена, что знает всё и обо всём. И что, неужели она упустила собственное счастье только потому, что испугалась? Но чего? Его жизни за порогом войны? Но ведь они изменились. Они менялись вместе, и что теперь?

Гермиона с трудом заставляет себя сделать глоток, и шампанское царапает горло. Он так и не сказал, что любит — отчаянная попытка ухватиться за причину, которая не стоит и кната. «Ты тоже ему не сказала», — шипит голос в голове, и хочется схватить виски и стиснуть их так сильно, чтобы она лопнула. Ей ведь казалось, что, раз он молчал весь год, что они были вместе, значит, не считал, что между ними что-то серьёзное. Но почему она решила, что имеет право решать за двоих? Почему так решительно вычеркнула его из жизни? Почему, после всего, что они прошли вместе, испугалась неведомых трудностей, которые и вовсе могли не появиться?

Ей становится душно, дурно, и весь этот смех, все эти песни, веселье, сумасшедшее, бурное веселье — всё это кружится перед глазами в безумном хороводе. Гермиона спешно ставит бокал на столик и, ловко маневрируя, выходя из зала, почти бегом направляясь к каминам. Но, уже выйдя в атриум, налетает на невысокого старичка, одетого в костюм Санты.

— Мисс Грейнджер, куда вы торопитесь? — добродушно восклицает он, отряхивая рукав от снега.

— Простите, — смущённо бормочет Гермиона.

— Бывает, — отмахивается Санта, ненавязчиво подталкивая её обратно, к фонтану.

— Я, правда, очень спешу. — Гермионе не хочется расстраивать старичка, но если она останется здесь ещё хотя бы на несколько минут, то разрыдается на глазах у всей этой толпы. Но Санта, кажется, ничуть этим не смущён. Он только качает головой, смотрит мягко, по-отечески, словно хочет пожурить, но не спешит это делать. И вдруг его глаза загораются лукавством, он поднимает их вверх. Гермиона, проследив за ним взглядом, досадливо кусает губу — прямо над её головой распускается омела. И что теперь, целовать Санту? Но он внезапно легко толкает Гермиону, она возмущённо восклицает, не успевая остановиться, и врезается в чью-то спину.

— Что вы себе позволяете! — Гермиона растерянно оглядывается — никого рядом с ней нет. — Простите! — оборачивается и застывает, встречаясь со знакомым серебряным взглядом.

Примечания:

*Слова из рождественского гимна "Silent nigt"(Тихая ночь)

Он убивал в себе любовь снова и снова, но она, охая и хватаясь за покалеченное сердце, вновь поднималась, восставала из мёртвых. Порой Драко казалось, что его любовь — розовый плюшевый заяц, любимая игрушка из детства. Сколько раз он отрывал зайцу лапы, уши, глаза? Не счесть. Но каждое утро тот неизменно сидел на стуле, глядя своими глазами-пуговками. Так и любовь к Гермионе воскресала, словно птица Феникс, невзирая на то, что он честно пытался её растоптать. Вырвать бы сердце из груди, бросить к ногам, может, тогда станет легче?

Он не может больше находиться здесь. К драклам торжество, поздравления и улыбки. К драклам речь министра, на середине которой он вылетает из зала, не обращая внимания на удивлённые взгляды окружающих. Узел бабочки поддаётся с неохотой, но вскоре полоска ткани стекает на ладонь. Тяжело вздохнув, Драко запускает руку в волосы, ероша идеальную причёску, чувствуя себя намного легче.

Что она делает с ним, почему от одного только присутствия, от одного взгляда он теряет способность связно мыслить? Почему желание бежать к ней (или от неё) становится невыносимым? Драко не может себе внятно объяснить, почему вообще смог её отпустить. Почему не мешал уйти, почему не пытался найти после. Ей было стыдно оставаться рядом с ним? Пусть бы объяснила, почему. Она испугалась того, что будет дальше? Но разве не вдвоём, рука об руку, надо преодолевать препятствия?

Драко вздыхает тяжело, тоскливо, и рука сама тянется к груди, трёт в надежде унять жжение, так и не ставшее привычным. На рукав падают крохотные звёздочки, моментально растворяясь. Драко удивлённо поднимает глаза и тут же раздражённо их закатывает — над головой парит, раскинув в стороны острые листочки, омела. Кто-то из волшебниц решил подловить его таким банальным способом? Толчок в спину только подтверждает худшие опасения. Драко резко разворачивается, собираясь высказать всё, что думает о подобной выходке, но слова застревают в горле.

— Здравствуй, — отвечает хрипло, окидывая её жадным взглядом. Родная, любимая, впервые за год так близко. Такая красивая, что захватывает дух, хочется отвести взгляд, но сил нет. И желания тоже.

— Здравствуй, — тихо говорит Гермиона. Лихорадочно блестящие глаза скользят от губ к шее, отмечая расстёгнутую на одну пуговицу рубашку — ещё несколько минут назад здесь красовалась бабочка, она точно это помнит! Кто-то успел снять и унести на память? Становится обидно и больно.

— Рад тебя видеть. — Голос отказывается слушаться, звучит хрипло, каркающее. Приходится кашлянуть, чтобы продолжить: — Как дела?

— Всё хорошо, спасибо, — тянет Гермиона, нервно теребя мантию и не замечая этого. — А у тебя?

— Бывало и лучше, — криво улыбается он, а сердце стучит, как бешеное, разбивается с каждым ударом снова и снова. — Уже уходишь?

— Д-да… — Гермиона рассеянно оглядывается, отчаянно надеясь увидеть хотя бы кого-то знакомого, чтобы сбежать под благовидным предлогом. Бойся своих желаний, они имеют свойство сбываться — хотела поговорить — пожалуйста! Только слова не идут, в ушах звенит, и под коленями разливается слабость.

— Понятно. — Драко готов хлопнуть себя по лбу, лихорадочно прокручивая в голове их диалог. Более односложного и тупого он и придумать не мог, не так ли?.. — Как дела?

Гермиона кивает, прикусывая губу, не обращая внимания, что уже отвечала на этот вопрос.

— Всё хорошо. А ты не видел Гарри?

— Нет. — «Скажи же хоть что-нибудь! Хоть слово! Спроси, не проводить ли её?» — вопит внутренний голос, но губы отказываются повиноваться, вдруг складываясь в глупую улыбку.

Звездопад становится гуще, привлекая к себе внимание, заставляя одновременно поднять глаза. И тут же смущённо их отвести, глядя в разные стороны.

— Омела, — выдыхает Гермиона.

— Да, — зачем-то отвечает Драко. — Она ведь не отстанет, ты знаешь?

— Знаю, — еле слышно выдыхает Гермиона и замирает, когда её щеки касаются его губы. Осторожно, почти невесомо.

— С Рождеством, Гермиона, — шепчет Драко, задерживаясь на короткое мгновение, обдавая щёку горячим дыханием. Потом выпрямляется и с грустью улыбается — омела испаряется на глазах.

— С Рождеством.

Гермиона кивает и, развернувшись, стремительно уходит. Вспышка пламени в камине, и Драко чувствует, что, несмотря на людей вокруг, снова остался совершенно один.

Снег кружится, срываясь с бурого неба, обжигая горло, заставляя поднять воротник пальто. Драко засовывает руки в карманы как можно глубже, спеша поскорее войти в дом. Дорожки мэнора покрыты тонким белым покрывалом, домовики ещё не успели расчистить его, да и смысла нет — всё равно нападает до утра. Уже на крыльце, остановившись на последней ступеньке, Драко поднимает голову вверх, чувствуя, как колкие снежинки оседают на лице. Скоро Новый год. Не то, чтобы когда-либо его это волновало. Скоро Новый год, а ему до сих пор стыдно за старый. За невыполненные обещания. За несбывшиеся надежды. За непривычное, изматывающее одиночество, к которому сам себя приговорил.

Гораздо позже, оказавшись в гостиной, сидя перед пылающим камином, Драко понимает, что пытается подвести итог этим трём ста шестидесяти пяти дням. Только прошлое странным образом отказывается собираться в единое целое, затмеваясь коротким прикосновением к её щеке несколько дней назад. Она исчезла тогда, а Драко всё смотрел вслед, чувствуя, как пульсируют губы. Так глупо.

Она всегда уходила. Держала дистанцию, стыдилась их связи. Она всегда держала его на расстоянии вытянутой руки, не подпуская к себе за очень, очень редкими исключениями. И поначалу его это устраивало. Он тоже не планировал развивать их связь в нечто большее, чем простая попытка забыться среди ужасов войны. Сделать вид, что ты кому-то нужен и что этот кто-то так же нужен тебе. Попытаться не сойти с ума после того, как убил того, с кем учился, с кем смеялся, с кем жил. Драко тянулся к ней, видя в её глазах ту же пустоту, так отчаянно прикрытую бравадой.

Полтора года назад

В тот день погиб Невилл. Не то, чтобы Драко слишком сильно любил его, нет. Но уважать Лонгботтома за эти годы точно стал гораздо больше. Он нашёл Гермиону на кухне, одну. Она так отчаянно стискивала листок со списком павших, будто в нём заключалась вся её жизнь. И эта жизнь в один миг рухнула. Гермиона подняла на него глаза, лишь когда Драко опустился на стул напротив. Попыталась улыбнуться, но губы даже не дрогнули, скривились в жутком, дрожащем оскале.

— Я никогда не смогу к этому привыкнуть, — прошептала она, разглаживая листок. Судя по всему, Гермиона делала это не раз — бумага была так измочалена, что некоторые буквы успели стереться.

— Было бы странно, если бы смогла, — тихо ответил Драко. Он смотрел на неё, съёжившуюся, казавшуюся такой маленькой, и в голове вдруг мелькнула мысль: он бы забрал её отсюда, спрятал так же далеко, как спрятали её родных. И никогда бы не позволил даже говорить при ней о войне, не то, что участвовать в ней.

Они были вместе уже… два месяца? Три? Были вместе — громкое слово, скорее, поддерживали друг друга в тяжёлые моменты. И эта близость порой была так же необходима, как глоток воздуха, как возможность вновь почувствовать себя живым. Настоящим. Не воином. Не аврором. Не винтиком в огромном механизме войны. Не убийцей.

Гермиона вновь зашуршала письмом, комкая его в руках, когда Драко потянулся и накрыл её ладонь. Слегка сжал, заставляя поднять на себя глаза.

— Я… — Гермиона замолчала, поднимая на него взгляд, полный отчаяния. Ему не надо было ничего объяснять, не надо было ни о чём просить. Он и так знал обо всём, что вихрем проносилось в её голове. Знал и разделял. А может, и нет — ни Драко, ни Гермиона никогда об этом не разговаривали. Просто были рядом. Для таких вот минут.

В ту ночь она впервые осталась до утра. Хрипло стонала, выгибаясь в его руках, отвечая с жаром, отчаянным, иссушающим. Словно каждым движением губ хотела стереть из памяти всё, что произошло сегодня. Всё, что уже произошло. И Драко вторил ей, забывая и забываясь, лаская губами, языком, руками, двигаясь на ней, под ней, позволяя себе на короткий миг не думать ни о чём за пределами этой кровати.

А в рассветной дымке она ушла. Как всегда: спешно собирая одежду, разбросанную по полу, путаясь в штанинах пижамы, словно не хотела представлять, каково это — проснуться с ним рядом. Наверное, стоило с этим смириться. Смириться и принять, как данность, ведь если Гермионе Грейнджер не всё равно, что скажут о том, что она спит с Драко Малфоем, ему плевать. Плевать на чужое мнение, но если это важно для неё…

Она всегда уходила, но Драко надеялся, что это изменится. Хотя сейчас, оглядываясь назад, он видит с отчётливой ясностью — он ни разу не дал понять, что хочет, чтобы она осталась. Подчиняясь её желаниям, никогда не озвучил свои. А если?.. Что, если она отчаянно ждала, что он попросит? Что, если ждала весь год, в очередной раз уйдя в пустоту без него, а он цеплялся за гордость, которая никому не нужна?

Драко откидывается в кресле, не глядя тянется к бокалу — стол давно накрыт. Бутылка вина, тарелка с сыром и бокал. Один. Праздничный ужин Малфоев — что может быть лучше?

Он морщится, глядя, как свет камина преломляется бордовыми бликами в его руках. Хочется верить в чудо, верить, что Гермиона ушла, чтобы остаться. Только год, ускользающий сквозь пальцы, напоминает о каждом потерянном дне, о тех днях, что разделяли их и продолжают разделять. Драко горько усмехается, склоняя голову, бездумно глядя на руки, лежащие на коленях, на вино в бокале — поздно. Что теперь говорить, что не так понял? А если понял именно так?

Она всегда уходила. И он не попросил её остаться. Возможно, ему должно быть стыдно за этот год, но гордость не даёт погрузиться в пучину самобичеваний. Прошлое надо оставлять в прошлом, и может, пришло время избавиться от сожалений и надежд, вступая в Новый год?

— Хозяин?

Драко не оборачивается на голос домовика, ожидая продолжения.

— К вам пришла мисс. Она говорит, что дело очень срочное.

— Мисс? — Драко хмурится, оборачиваясь, наконец.

— Она не представилась, и Кирби решил прово…

— Это я, — тихо говорит Гермиона, выступая из полумрака коридора. — Мы можем поговорить?

Гермиона не из тех, кто пасует перед трудностями, но во всём, что касается Драко, трудностей слишком много. Все дни, оставшиеся до Нового года, она бездумно ходит по дому, в мельчайших деталях вспоминая их последнюю встречу и мимолётное касание его губ. Она сбежала тогда, но зачем? Почему было не остаться, не попытаться поговорить? Узнать, чем он сейчас живёт. Узнать, встречается ли он с кем-то?.. Даже мимолётная мысль об этом отдаётся острой болью в груди. Был ли у них шанс стать по-настоящему счастливыми? И кто теперь даст ответ?

Хочется сказать себе, что пора идти дальше, но Драко слишком глубоко проник в её душу, живёт в её снах, заставляя просыпаться посреди ночи с бешено колотящимся сердцем. Они столько пережили вместе, через столько прошли, но так и не научились главному: говорить о чувствах. И эта стена, которую они воздвигали сами, кирпичик по кирпичику, в конце концов разделила навсегда.

К вечеру тридцатого декабря снег ложится на деревья и крыши домов, падает с неба пушистыми хлопьями, и всё вокруг становится девственно белым. Гермиона смотрит в окно, прикусив губу, пытаясь призвать на помощь всю свою храбрость, только бы не передумать в последний момент. Лишь одно желание бьётся в груди, и сопротивляться ему больше нет сил: она хочет быть с ним. Быть с ним ночью и днём. И новый год ничего для неё не изменит. Решительно вздохнув, Гермиона выходит из дома, делает несколько шагов и аппарирует к знакомым воротам.

Наверное, никогда Гермиона не сможет спокойно смотреть на Малфой мэнор. В памяти врезано навсегда — безумное лицо, визгливый смех, боль на предплечье… Гермиона вздыхает и выпрямляет плечи, упрямо вздёргивая подбородок. У них с Драко хватает других воспоминаний, гораздо хуже.

Небо полыхало кроваво-красным, пламя гудело, и огромное поместье стонало от прикосновений его языков. Лопались стёкла, крыша грозилась вот-вот провалиться, но Гермиона не уходила, с трудом удерживая щит, разгонявший пламя. Там, наверху, оставались члены Ордена, там был Драко. Наверху что-то загрохотало, послышались крики, и вскоре на лестнице показались трое авроров. Перескакивая через ступеньки, они неслись вниз, держа под руки тело четвёртого, в котором Гермиона с тревогой узнала Рона. Стоило всем оказаться на улице, и пламя взметнулось в небо тысячей искр.

Гермиона тяжело дышала, руки дрожали, ноги не держали — она упала на колени, наблюдая за тем, как оттаскивают Рона, щёку которого пересекал большой багровый рубец. Вот Уизли закашлялся, громко, надсадно, и открыл глаза.

— Ты в порядке? — Голос Драко звучал где-то сверху, и Гермиона с трудом подняла глаза, осматривая его, отыскивая ранения. Пот стекал по его лицу, оставляя светлые дорожки, губа была разбита. Он протянул ей руку, рывком поднимая на ноги, и Гермиона вцепилась в его рубашку, рассеянно наблюдая, как из-за деревьев появились фигуры целителей в белом. А следом — уцелевшие авроры. Вскоре их окружала чёрно-белая толпа, все что-то говорили, кто-то смеялся, кто-то кричал, но все звуки заглушал стук сердца. Драко нашёл её пальцы, сплёл со своими и обнял, крепко прижимая к себе.

На следующий день газеты взорвались новостью: «Война закончена!». Эту новость Гермиона встретила в палате Рона, и вдвоём они смеялись и плакали, передавая друг другу «Ежедневного пророка». Это был конец, это было начало. Но на смену счастью пришло опустошение — оценить, осознать потери только предстояло.

Драко постоянно пропадал в Министерстве, и Гермиона чувствовала, как он ускользает от неё, словно часть её самой отрывают на живую. И тогда она ушла. Чтобы сейчас вернуться.

Гермиона смотрит на ворота, делает глубокий вдох — пришло время начинать всё с чистого листа. С чистого листа рядом с ним. Год после войны называют золотым — но разве не золото причина всех войн? И ей не нужно золота, не нужно славы — только чтобы Драко был рядом. Решительно толкнув ворота, Гермиона ступает на дорожку, укрытую снегом. Идёт к дому, мрачной громадой возвышающемуся впереди. Горит только несколько окон первого этажа, и поместье тонет в темноте и одиночестве, от которого сердце сжимается, и каждый вздох даётся тяжелее предыдущего.

Дверь распахивается после первого же стука. Домовый эльф смотрит с интересом, кивая большой головой, слушая её сбивчивое объяснение о том, что дело срочное и не терпит отлагательств. С каждой секундой Гермионе кажется, будто её время утекает сквозь пальцы. Словно промедление вот-вот обернётся необратимым, пугающим. Полумрак коридоров, шепоток портретов за спиной — Гермиона не чувствует ног, перед глазами темнеет, а язык, кажется, навечно прилип к нёбу.

Голос домовика, докладывающего о её приходе, звучит словно сквозь вату, и приходится сделать несколько глубоких вдохов, выходя на свет. Бутылка вина, одинокий бокал, замерший в руке — Гермиона не видит Драко, он скрыт спинкой кресла, но, услышав её голос, оборачивается, поднимается резко, хмурит брови. И смотрит, так смотрит, словно хочет выжечь душу.

— Неожиданно, — криво улыбается. — Проходи.

Несколько шагов к нему даются с неимоверным трудом. Гермионе кажется, что она потеряет сознание, прямо сейчас упадёт к его ногам.

— Я не помешала? — Она сама знает, как жалко звучит вопрос — видно же, что гостей Драко не ждал. И это открытие одновременно вызывает облегчение и боль. За него, за одиночество — своё и его.

— Что-то случилось? — Он уже успел взять себя в руки, смотрит в сторону, поверх её плеча.

— Случилось. — Гермиона вскидывает голову, пытаясь поймать его взгляд, но Драко упорно этого избегает. — Нам надо поговорить.

— Это я уже слышал. — В голосе Драко отчётливо звучит раздражение. — Я жду.

— Я знаю, что может быть поздно, и… — начинает Гермиона, но Драко перебивает:

— Одиннадцать вечера — всегда поздно для неожиданного визита.

Гермиона нервно кивает, соглашаясь, вздыхает и говорит тихо:

— Я имела в виду не время суток. Я думаю… я уверена: нам надо поговорить. О нас.

— О нас? — бровь Драко приподнимается. — Нас уже давно нет, это было твоим решением. Так к чему теперь возвращаться к этому?

— Я знаю, что ушла тогда, ничего не объяснив, — она делает крохотный шажок навстречу, — но ты мог бы найти меня, я не пряталась, и…

— Ты бросила меня! — голос Драко звенит от злости и былого отчаяния. — Ты ждала, что я прибегу и буду умолять не уходить?

— Нет, Драко, всё не так! — Гермиона подходит ближе, складывает руки на груди. — Я думала, что не нужна тебе, что ты будешь стыдиться связи со мной, что ты…

— Какая ирония! — саркастично говорит Драко, перекатываясь с носка на пятку. Делает глоток вина и отставляет бокал в сторону, засовывая руки в карманы брюк. — Я думал точно так же, но ведь спросить меня было бы слишком сложно, не так ли?

— Я растерялась, — шепчет Гермиона, с отчаянием наблюдая, как старательно он пытается отдалиться, на её глазах возводя новую стену, пробиться сквозь которую она точно никогда не сможет.

— Ты всё решила за нас, — качает головой Драко. — И ты права — для этого разговора уже слишком поздно.

Он и сам не знает, почему говорит это — потому ли, что обида вновь жжёт в груди, или же потому, что больше не хочет ей верить, потому, что боится ей поверить?..

— Для любви никогда не бывает поздно, — твёрдо говорит Гермиона и вдруг тянется к нему, вцепляясь в воротник рубашки, и прижимается к губам с отчаянной решимостью. Она просто хочет быть с ним, быть ночью и днём. В этот новый год. И в последующие тоже.

Драко застывает. Тело словно пронзило молнией от макушки до кончиков пальцев на ногах. Забытое чувство тепла захлестывает, накрывает с головой, сердце бьётся стремительно, и хочется продлить это мгновение, растянуть в вечности. Руки сами тянутся к ней, обнимая, прижимая к себе так крепко, что кажется, ещё немного — треснут рёбра. Он целует её с жадностью, попеременно лаская то одну, то другую губу, не давая вдохнуть, боясь, что если остановится — она исчезнет. Но Гермиона не собирается никуда уходить. Она льнёт к нему, обвивает, опутывает, лишая разума, и только когда в лёгких начинает печь, приходится отпрянуть, чтобы сделать глубокий вдох.

Её глаза совсем близко. Жадно глотая воздух приоткрытым ртом, Гермиона смотрит на него, неспешно перебирая мягкие волосы на его затылке. От каждого её прикосновения по спине вниз устремляется горячая волна, но последняя мысль упрямо держится в голове, сопротивляясь водовороту страсти.

— Ты сказала: для любви? — сдавленно шепчет Драко, лихорадочно скользя взглядом по её лицу.

— Да, — выдыхает Гермиона. На её глазах блестят слёзы, и страх на миг затмевает все чувства, пульсируя: а вдруг он не ответит? — Я люблю тебя.

Драко задыхается, чувствуя, как переворачивается всё внутри, и кажется, будто он летит с огромной высоты вниз, и останавливаться нет желания. Он молчит, теряясь в фейерверке эмоций, а Гермиона ждёт, не подозревая даже, что творится у него на душе. И когда улыбка, робкая, полная недоверия — недоверия к счастью — касается его губ, с души Гермионы падает, с грохотом, камень, и словно крылья вырастают за спиной. Драко тянется к ней, касается кончиком носа щеки и еле слышно говорит:

— Я безумно тебя люблю.

И всё вокруг разом становится неважным. Только тепло чужих рук, нежность чужих касаний, такая трепетная, что слёзы, но теперь уже счастья, выступают на глазах. Гермиона не помнит, как она оказалась на диване, не помнит, как одежда бесформенной грудой ложится на пол. Под её ладонью бьётся его сердце, так быстро, словно стремиться пробить грудную клетку и прыгнуть прямо в её руки. Кожа Драко обжигающе горячая, губы влажные, ищущие, тяжесть его тела на ней — привычная, такая нужная. Её ноги обвивают его, глухой стон поднимается к потолку, и кажется, что сейчас она точно воспарит, и только взгляд, серебро с чёрным, притягивает, не даёт окончательно потерять связь с реальностью.

А потом становится тихо. Стихает сердце, возвращаясь к привычному ритму. Замедляется дыхание. Руки находят друг друга, переплетаются пальцы. И только камин гудит, опаляя своим жаром. Драко нехотя поднимается, тянет её на себя, сажает на колени. И снова обнимает, не давая шевельнуться, боясь выпустить.

— Ты думаешь о том же, о чём и я? — шепчет Гермиона ему в шею, неспешно целуя.

— О том, почему мы ждали так долго? — тихо отвечает Драко, пока его пальцы чертят узоры на её спине.

— Да.

Гермиона уже не боится, знает, что он никуда не денется. Что не отпустит. И все причины, заставившие тогда расстаться, кажутся надуманными и смехотворными.

— Думаю, нам надо было подрасти, — ухмыляется Драко ей в волосы. Целует висок, шумно тянет воздух носом, наполняя лёгкие её запахом.

— Считаешь, войны, чтобы повзрослеть, было мало? — задумчиво тянет Гермиона, кладя ладонь на его грудь, слушая мерный стук родного сердца.

— Думаю, для чего-то действительно серьёзного — да. — Он отстраняется, заглядывает в её лицо, говорит спокойно: — Мы оба испугались. Одного и того же. Не поговорили. Не обсудили. А ведь всего этого можно было избежать. — И вдруг прижимает к себе порывисто, зарываясь ладонью в растрёпанные волосы на её затылке. — Целый год, Гермиона. Целый год без тебя.

— Это было невыносимо, — шепчет она горько.

— Теперь только вдвоём, — с притворной угрозой отвечает Драко, находя её губы. И, прежде чем он успевает её поцеловать, она выдыхает:

— Навсегда…

Первое утро нового года застаёт их за столом. Гермиона кутается в его зелёный свитер, чьи рукава пришлось подвернуть, чтобы не мешали держать большую кружку с шоколадом. Драко сидит напротив, и его глаза сияют ярким серебром. От него волнами исходит счастье, и Гермиона греется в его лучах, жмурясь, как кошка. Пустота, что наполняла её весь этот год, казавшийся бесконечным, отступает, заполняясь мечтами. Надо было просто стать самой собой — настоящей, любящей, открытой. И не было бы никакой разлуки. Словно читая её мысли, Драко протягивает руку, накрывает её ладонь, лежащую поверх кружки.

— Давай больше не будем жалеть, — тихо говорит он. Тянется через стол, целует коротко, невесомо.

— Я не жалею, — врёт Гермиона. И тут же, смутившись, добавляет: — Я, скорее, злюсь на себя, но это пройдёт, обещаю.

— Пройдёт, — улыбается Драко. — У меня же прошло.

— Тебя послушать, так ты ни в чём не виноват, — недовольно бормочет Гермиона, пряча нос в шоколад.

— Я просто не жалею. И не злюсь. — К её облегчению, Драко не делает попыток зацепиться за эти слова и начать ненужную ссору. — Я люблю тебя. Ты любишь меня. Остальное в прошлом.

Да, вот оно — настоящее счастье. И оно действительно было совсем близко, надо было только поверить чудо.