Поверь в чудо, оно совсем близко (гет)

Прошедший год был разный: хороший и плохой, тяжёлый и лёгкий. После войны мир приходил в себя, отряхиваясь от ужаса и страха, которым были пропитаны пять долгих лет. Но у Драко нет желания радоваться, напротив — хочется молчать, вспоминая, сколько пришлось потерять, с чем расстаться после их победы. Войти бы в новый год обновлённым, оставить прошлое в прошлом, забыть… Только он не может. Рассеянно крутит бокал в руке, наблюдая, как вихрятся пузырьки шампанского, машинально кивает, слушая щебет двух волшебниц, что наперебой пытаются завладеть его вниманием. Даже улыбается, только улыбка не касается глаз. Не касается души. Ему порой кажется, что он забыл о том, что значит жизнь, потому что каждый новый день повторяет предыдущий — в нём нет её.

Пока одна из девушек заливается соловьём, рассказывая, как отмечала Рождество во время войны, память уводит в прошлое, в котором, несмотря на боль, страх и постоянные потери, родилось настоящее счастье.

* * *

После того Рождества, что они встретили в сиреневом домике, что-то изменилось между ними, затрещал лёд, давно уже ставший хрупким, ломаясь, когда они делали шаги навстречу друг другу. Очень медленно, осторожно Драко узнавал Гермиону, находя в ней всё больше и больше того, что вызывало восхищение, почти неконтролируемое, порхавшее бабочками в животе при каждой встрече. Он долго не верил самому себе, своим чувствам, эмоциям, что она вызывала. Гнал от себя любые мысли, не обращая внимания, что все они теперь неразрывно связаны с ней.

Драко убеждал себя, что бредит. Что при виде девушки, которая раньше не была достойна даже стоять рядом, которую он, не задумавшись, оскорбил бы лишь для того, чтобы увидеть, как вытягивается лицо её друзей, теперь сердце несётся вскачь, выбивая воздух из лёгких. Драко держался за вбитые с детства постулаты, уговаривая себя, что Гермиона никогда не сможет войти в его круг. Хотя о каком круге может идти теперь речь? Древние устои пошатнулись, затрещали по швам, и теперь мир не делился на чистокровных и грязнокровок. Были только те, кто поддерживает Волан-де-Морта и те, кто хочет его победить. И не было больше аристократов и предателей крови. Были друзья и знакомые, которые одинаково проливали кровь, каждый день приближая невидимую пока, но долгожданную победу. И в какой-то момент Драко понял: он хотел бы быть с ней, невзирая ни на что. Только захотела бы она? От этих мыслей в животе всё скручивалось холодным липким комком, потому что Драко понимал — Гермиона никогда не будет смотреть на него с любовью. Кому он нужен, раскаявшийся предатель? Пусть даже она улыбается ему своей мягкой, ласковой улыбкой, пусть говорит, что волнуется, пусть даже в глазах отражается страх, когда он уходит на новое задание, пусть… Только сумасшедший сможет связаться с таким, как он. А сумасшедшей Гермиона никогда не была.

Гермиона. Имя прокатывалось по языку, отзываясь дрожью в теле, и если бы Драко мог видеть себя со стороны, когда тайком произносит его про себя, то удивился бы, как зажигается внутренним светом его лицо, а на губах расплывается глупая улыбка. Душа рвалась к ней, но разум заставлял хранить в тайне чувство, которому сам Драко до сих пор не мог дать названия. Он невольно искал её глазами, стоило ей появиться на пороге, и смущённо опускал их, встречаясь в ней взглядом. Эта робость, столь несвойственная ему, вызывала досаду, но Драко совершенно ничего не мог с собой поделать. Рядом с Гермионой он чувствовал себя подростком, впервые заговорившим с девушкой, и только теперь в полной мере понял страдания своих друзей, которые, мучительно краснея, рассказывали о том, что она — та самая. Сколько ироничных насмешек они выслушали от него, не обделённого женским вниманием? Если бы только кто-то из них мог его сейчас увидеть…

Мороз отступал, но было ещё холодно для ночёвок в лесу, и если бы кто-то дал выбор, ни один из десяти волшебников не согласился бы провести ещё одну ночь в заснеженной чаще. В палатке было тесно, несмотря на несколько отдельных комнат, отгороженных занавесками в цветочек — кто-то из родных Лаванды передал палатку, и первое время все хихикали, разглядывая весёлые шторки.

Драко вышел из палатки, тяжело вздохнул, и горло моментально застыло. Лёгкие обожгло морозным воздухом, он, не сдержавшись, закашлялся, так сильно, что на глазах выступили слёзы. На плечи вдруг опустился пушистый шарф, и перед глазами словно вспыхнули звёздочки — нос уловил до боли знакомый запах, который он, как ищейка, теперь мог уловить на расстоянии нескольких ярдов.

— Ты бы не выходил на улицу раздетым, — укоризненно произнесла Гермиона. Сама она была в шапке с помпоном, нелепым, но делавшим её удивительно уютной и милой. Воротник куртки был поднят, скрывая половину лица. Гермиона нахмурилась, заметив, что Драко не спешит кутаться, и с лёгким вздохом принялась расправлять шарф на его плечах. С каждым её касанием его тело прошибала дрожь, совершенно не связанная с холодом. Она была так близко, стояла почти вплотную, и если сделать крохотный шажок навстречу…

— Ты же весь дрожишь! — тихо возмутилась она. — Возвращайся в палатку!

Этот командный тон, который так раздражал в школе, сейчас заставлял сердце сжиматься — она беспокоилась за него!

— Мне не холодно, — тихо ответил Драко. Гермиона нахохлилась, собираясь было ответить, что от жары не синеют пальцы, но, встретившись с ним взглядом, притихла.

Сердце оглушительно колотилось о грудную клетку, все мысли потерялись, слова забылись, когда Драко, не сводя с неё глаз, приближался к её лицу, согревая дыханием кожу. Руки взметнулись вверх, сдвигая вниз воротник куртки, открывая губы и подбородок. Драко честно ждал, что она оттолкнёт его. Ждал и где-то на краю подсознания даже был к этому готов, но Гермиона вдруг тихо выдохнула и закрыла глаза, подаваясь навстречу. Он коснулся её почти невесомо, но под ногами стремительно разлилась слабость, а в голове словно взорвался фейерверк.

Наверное, это был самый целомудренный поцелуй, который когда-либо доставался девушке от Драко. Но когда он посмотрел на неё, слегка отстраняясь, в голове шумело, а внутренности пустились в сумасшедший пляс.

— Я думала, ты никогда этого не сделаешь, — прошептала Гермиона и снова потянулась к нему. Новый поцелуй полностью реабилитировал Драко в глазах самого себя и заставил жалеть, что у родных Лаванды только одна палатка…

* * *

Волшебница замолкает, кокетливо поправляя локон, когда на губах Драко расцветает задумчивая, искренняя улыбка.

— Да, это было прекрасное Рождество, — повторяет она, уверенная, что он уступил, наконец, её обаянию.

— Прекрасное, — согласно кивает Драко, выныривая из воспоминаний. Сердце пропускает удар, улыбка на лице застывает, а бабочка вдруг обвивается вокруг шеи удавкой, которую хочется сбросить. Потому что в другом конце зала он видит её, замершую рядом с Джинни. И от боли, что плещется в её глазах, хочется выть волком. Но всё, что может сделать Драко — приподнять бокал и молча отсалютовать им. В его будущем не будет лишнего багажа, не будет чувств, которые, кроме него, никому не нужны.