Поверь в чудо, оно совсем близко (гет)

Гермиона замечает его сразу. Словно тёплая волна проходит по воздуху, касаясь сердца. И на душе на короткий миг становится тепло, и ёлка, стоящая в центре зала, подмигивает каждым огоньком. Но потом очарование развеивается, отзывается глухой тоской. Гермиона нервно тянет подвеску, висящую на шее, и с усилием отводит взгляд. Видеть его здесь, рядом, такого уверенного в себе, красивого и недоступного оказывается слишком тяжёлым испытанием. Почему он пришёл? А разве он мог не прийти на главное событие года? Гермиона снова смотрит на Драко: он лениво улыбается двум волшебницам, одна из которых висит на его руке, выпадая из глубокого декольте. Да, вот это настоящий он — чувствует себя, как рыба в воде, склоняя голову, что-то отвечая. Ей кажется, она слышит его голос, медленный, с лёгкой хрипотцой, тот, что когда-то предназначался только ей.

А ведь она знает его другим. Хотя нет. Она как никто знала его другим, настоящим, без всего этого лоска, без мишуры и светского блеска. Она помнит его грязным, потным, уставшим, помнит хоронившим друзей со слезами на глазах. И радующимся горячему супу, как ребёнок. Помнит, как страх плескался в его глазах, как в них отражались зелёные вспышки чужих заклятий. А ещё есть воспоминания, которые принадлежат только им двоим, их она старается не касаться, но сейчас, словно в насмешку, они обжигают сознание вспышкой яркой кометы.

* * *

Они мечтали, что, когда завершится война, и больше не будет причин куда-то бежать, от кого-то скрываться, с кем-то воевать, они зажгут камин, и тот будет полыхать, освещая комнату. А потом нарядят ёлку, развесят гирлянды и шарики. И будут выбирать подарки, и подписывать открытки друзьям, которые обязательно придут на следующее утро. Но вечер Сочельника они проведут только вдвоём, и это будет особенное Рождество. Самое счастливое Рождество, обязательно! Гермиона помнила, как много они мечтали, когда становилось особенно страшно, когда в очередной раз кто-то из друзей не возвращался. Как пытались уйти от реальности, придумывая сказку, в которой не будет никого, кроме них двоих и ярко пылающего камина.

Гермиона рассмеялась тогда приглушённо, попросила пообещать, что всю ночь они будут распевать рождественские гимны, а Драко смешно сморщил нос, заявляя, что не будет петь глупые песни, которые похожи на завывания мандрагоры.

— У меня голос намного лучше, чем у мандрагоры! — воскликнула она тогда. А он, усмехнувшись, покачал головой, всем своим видом показывая, что не верит. И Гермиона запела. Тихо запела хорал из далёкого детства, первый, что пришёл на ум.

— Тихая ночь, священная ночь, всё спокойно, всё ясно… *

Голос дрожал тогда, слушался с трудом после затяжной простуды. Но когда она допела, Драко так ничего и не сказал. Только смотрел долго-долго немигающим, блестящим взглядом, а потом прижал к себе так крепко, что казалось, треснут кости. Его глаза тогда для неё затмевали всё на свете: город за окном, облезлые стены чужого дома… Его глаза создавали Рождество, хотя за окном давно был промозглый апрель.

* * *

Судорожно вздохнув, Гермиона вновь поднимает на него взгляд и застывает, чувствуя, что не может сделать больше ни одного вздоха. Потому что он смотрит на неё, смотрит так же, как тогда, и серебро в его глазах блестит, отражая свет свечей, плавающих в воздухе. А что, если она ошиблась? Что, если у них всё действительно могло бы получиться? Мысль обжигает, сворачивается тёмным клубком внутри, и Гермионе становится страшно. Она ведь всегда была уверена, что знает всё и обо всём. И что, неужели она упустила собственное счастье только потому, что испугалась? Но чего? Его жизни за порогом войны? Но ведь они изменились. Они менялись вместе, и что теперь?

Гермиона с трудом заставляет себя сделать глоток, и шампанское царапает горло. Он так и не сказал, что любит — отчаянная попытка ухватиться за причину, которая не стоит и кната. «Ты тоже ему не сказала», — шипит голос в голове, и хочется схватить виски и стиснуть их так сильно, чтобы она лопнула. Ей ведь казалось, что, раз он молчал весь год, что они были вместе, значит, не считал, что между ними что-то серьёзное. Но почему она решила, что имеет право решать за двоих? Почему так решительно вычеркнула его из жизни? Почему, после всего, что они прошли вместе, испугалась неведомых трудностей, которые и вовсе могли не появиться?

Ей становится душно, дурно, и весь этот смех, все эти песни, веселье, сумасшедшее, бурное веселье — всё это кружится перед глазами в безумном хороводе. Гермиона спешно ставит бокал на столик и, ловко маневрируя, выходя из зала, почти бегом направляясь к каминам. Но, уже выйдя в атриум, налетает на невысокого старичка, одетого в костюм Санты.

— Мисс Грейнджер, куда вы торопитесь? — добродушно восклицает он, отряхивая рукав от снега.

— Простите, — смущённо бормочет Гермиона.

— Бывает, — отмахивается Санта, ненавязчиво подталкивая её обратно, к фонтану.

— Я, правда, очень спешу. — Гермионе не хочется расстраивать старичка, но если она останется здесь ещё хотя бы на несколько минут, то разрыдается на глазах у всей этой толпы. Но Санта, кажется, ничуть этим не смущён. Он только качает головой, смотрит мягко, по-отечески, словно хочет пожурить, но не спешит это делать. И вдруг его глаза загораются лукавством, он поднимает их вверх. Гермиона, проследив за ним взглядом, досадливо кусает губу — прямо над её головой распускается омела. И что теперь, целовать Санту? Но он внезапно легко толкает Гермиону, она возмущённо восклицает, не успевая остановиться, и врезается в чью-то спину.

— Что вы себе позволяете! — Гермиона растерянно оглядывается — никого рядом с ней нет. — Простите! — оборачивается и застывает, встречаясь со знакомым серебряным взглядом.

Примечания:

*Слова из рождественского гимна "Silent nigt"(Тихая ночь)