Послесвечение (джен)

Кувыркающийся кубик ударился о борт коробки, отскочил и, в последний раз перевернувшись, застыл без движения. Стах с неудовольствием посмотрел на верхнюю грань и со вздохом передвинул фигурку друида на четыре клетки вперед. Еще один шаг — и в его руки попал бы Посох Стихий. Но увы. Теперь Шейн его в порошок сотрет. Не идет сегодня игра: после таких снов, как этой ночью, любой будет рассеянным.

— Призываю отряд скелетов! — провозгласил Шейн, выложив карту вызова и потянувшись за кубиком.

Может, ему тоже не повезет? Выпадет единица, и тогда Стах спасен. Да пусть даже двойка — уж с двумя-то скелетами он как-нибудь справится. Кубик докатился почти до края стола и остановился. На верхней грани белели шесть точек. Вот же черт!

Шейн довольно хмыкнул и принялся расставлять фигурки. Смуглый, да еще и облачившийся по случаю игры в черное худи, призванное изображать мантию некроманта, он идеально вписывался в роль и знал это. И, чего таить, в этой игре он был по-настоящему хорош — лучше их всех. Сидевшая рядом Хильд посмотрела на Стаха с откровенной жалостью и кивнула:

— Сочувствую.

Она была высокая — действительно высокая для подростка, худая, а ее распущенные волосы — настолько светлыми, что ей ничего не оставалось, кроме как играть за верховную жрицу Света. В этот раз Свет, похоже, терпел сокрушительное поражение: Хильд выбили из игры еще пять ходов назад. Стах был уверен, что Шейн и Хильд тайком встречаются, но когда они садились за стол, сказать что-то подобное о них было невозможно: Шейн, безупречно отыгрывая роль служителя Тьмы, первым делом пытался покончить со своим естественным противником. Конечно, у него это почти всегда получалось.

— Свиток телепортации! — заявила Ю, выкладывая карту.

Шейн поднял на нее изумленный взгляд.

— Зачем? Ты же и так почти добралась.

— А я не к выходу, — сказала Ю и перенесла фигурку воительницы в самый центр карты, поставив ее между обреченным магом и отрядом нежити.

— Ты что, Ю? — опешил Стах. — Ты победила бы следующим ходом.

— Настоящий воин не уклоняется от битвы, — улыбнулась она.

Он смотрел на нее, потеряв дар речи. Миниатюрная — куда ниже Хильд, — с короткими иссиня-черными волосами, тихая и вежливая, она, по идее, совсем не подходила на роль бесстрашного воина. Давным-давно, выбирая себе класс, Ю просто пожала плечами и сказала, что «кто-то же должен быть воином». Когда это было? Стах нахмурился, вспоминая, но память упорно отказывала. Месяц назад? Год? Странно, что он не помнит, сколько они уже играют в «Руины Ис».

— Ты будешь ходить или нет? — потерял терпение Шейн.

— Ага, — спохватился Стах и выложил карту. — Чары каменной брони на Ю.

* * *

Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, когда они попрощались с Шейном и Хильд и свернули на тропинку, ведущую вдоль берега к дому Ю. Торопиться совершенно не хотелось. Если и было у Стаха некогда чувство уходящего времени, то он давно забыл о том, что это значит. Он никогда не спешил и при этом никогда не опаздывал. Опаздывать было некуда.

Ю молча шагала рядом, как обычно. Она редко заговаривала первой — не оттого, что стеснялась, а, похоже, ей просто нравилось молчать. Почему-то в ее компании молчание приносило удовольствие и самому Стаху. А может, дело не в Ю, а лишь в том, что в летний вечер слова все только портят. Разве не достаточно уханья проснувшихся сов, жужжания насекомых, шума листьев и шороха прогретой земли под подошвами кроссовок?

Еще бы навязчивые мысли о последнем сновидении не лезли в голову, разрушая эту летнюю нирвану и лишая равновесия. Говорят, человек видит во сне не больше того, что видел наяву — пусть даже в самом причудливом сочетании. Когда и где он мог видеть что-то настолько выбивающее из колеи? Что-то, заставляющее совсем иначе смотреть на людей, которые его окружали?

— Добрый вечер, молодые люди, — услышали они скрипучий голос бабушки Агаты.

Агата стояла в центре своего крохотного огородика в испачканном землей фартуке. Менее удачное размещение для дома и огорода сложно было придумать. Близко к берегу, где чернозем обильно перемешан с песком и глиной, а грунтовые воды то и дело пробивались на самый верх: как она ухитрялась выращивать там хоть что-то? Возможно, как раз поэтому, когда бы они ни проходили мимо, они видели Агату, сгорбившуюся над чахлыми ростками: взрыхляющую землю, окучивающую, разбрасывающую удобрения, выпалывающую сорняки или просто стоящую в задумчивости.

Вежливо поздоровавшись, они зашагали дальше, и Стах еще долго чувствовал на себе изучающий взгляд бабушки Агаты. Его это не беспокоило: такое поведение, сколько он себя помнил, было свойственно этой самой загадочной старушке в их городке. Она внимательно вглядывалась в каждого, кто проходил мимо: без подозрительности, скорей с доброжелательным, пусть и несколько бестактным любопытством.

Они миновали густые заросли зверобоя, желтые соцветия которого почти светились в закатных лучах, и под ногами заскрипел крупный песок. Река здесь делала крутой изгиб, а пологий спуск превращал это место в естественный пляж, куда они нередко ходили вчетвером. Ветер донес запах воды и десятков кувшинок, усеявших прибрежную гладь воды справа от пляжа.

— Может, искупаемся? — спросил Стах. — Вода еще теплая.

Ю удивленно посмотрела в ответ и покачала головой.

— Я же не взяла купальник. Давай завтра?

Он рассеянно кивнул. Завтра так завтра. Завтрашний день казался ему чем-то наподобие следующей жизни. Стах ничего не откладывал на завтра и даже не думал о том, что завтра наступит. Стах не имел долгосрочных планов и не представлял, зачем они вообще нужны. Он жил одним днем, и его это полностью устраивало.

В доме, к которому вела тропинка, загорелись окна: должно быть, родители Ю уже ждут ее к ужину. Можно было бы зайти в гости, но они наверняка усадят Стаха пить с ними чай и будут задавать тысячи ничего не значащих вопросов: взрослые считают это «вежливой беседой». Откуда-то с того берега реки донеслись едва слышные звуки музыки, и Стах, прислушавшись, узнал Джорджа Майкла с его «Беспечным шепотом». Совсем недавно вышла, а уже на каждом углу играет. Стах нисколько не возражал — ему нравилась эта песня.

— Ты сегодня сам не свой, — неожиданно сказала Ю. На него она не смотрела. — Что-то случилось?

Стах задумался. Действительно, что случилось? Дурные сны время от времени снятся всем. Глупо придавать им какое-то значение. Он помотал головой и неохотно поделился:

— Просто чепуха какая-то приснилась, вот все время о ней и думаю.

— Что-то страшное?

— Нет. Просто… неприятное. Я почти ничего не помню, кроме ощущений. Утром еще помнил, а теперь все выветрилось из головы. Осталось только какое-то… послесвечение.

— Обычно говорят «послевкусие».

— Наверное.

— Если тебе снова что-то такое приснится, попробуй сразу записать все это, когда проснешься.

Стах снова кивнул, не говоря ни слова. В молчании они дошли до низкой резной ограды вокруг разбитого у дома сада с душистыми розами, и Стах остановился, пропуская Ю к калитке. Она задержалась и обернулась к нему:

— Не зайдешь?

Он скривился и помотал головой.

— Твои родители меня до ночи не отпустят.

— Ну как хочешь.

Она уже развернулась к дому, но он остановил ее.

— Ю?

— Что?

— Тебе никогда не казалось, что другие люди… не настоящие?

— Какие другие люди? — широко раскрыла она глаза, обернувшись.

— Другие. Кроме нас четверых. Твои родители. Мои. И вообще все вокруг.

С минуту она всерьез думала над его вопросом, а потом пожала плечами.

— Иногда мне приходило в голову… разное. Странное. Все возможно. Мой папа говорит, что настоящий мир — внутри нас, а снаружи — только иллюзии. Может быть, так оно и есть. Но одно я знаю точно.

— Что?

— Ты, Стах, — самый настоящий.

Ю взяла его за руку и, встав на цыпочки, чмокнула в щеку. Затем отворила калитку, и побежала к дому.

— Пока! — крикнул он вслед и задумчиво потер пальцами щеку, куда получил неожиданный поцелуй.

— До завтра, Стах! — отозвалась она, закрывая за собой дверь.

Стах развернулся и медленным шагом направился обратно. Он улыбался и ни о чем не думал. Джордж Майкл уступил место Аврил Лавин с еще одним хитом — «Мой счастливый конец». Эту песню он тоже любил, и все же она вызывала в нем слабое беспокойство, словно была связана с чем-то плохим из его сна. Может быть, даже страшным. Ему никогда не было страшно, и по-настоящему плохо — тоже не было. Тревога оставалась тем единственным, что соединяло его с неведомой темной стороной жизни.

Он всегда засыпал быстро, но в этот раз… что-то изменилось. Стрекот тысяч кузнечиков за окном и шуршание листвы по крыше дома нисколько не мешали Стаху — напротив. Мешали мысли. Ю сказала, что он настоящий, и поцеловала его. А еще раньше ценой победы в игре пришла ему на помощь. Стах не знал чувства влюбленности, но теперь ему тоже хотелось спасти Ю от чего-то ужасного. И не в игре, а на самом деле. Защитить ее так же, как сделала она: встав между ней и угрозой, о которой он пока не мог и помыслить.

Уже погружаясь в сон, он ощутил, как уходят, тают накопленные за день впечатления, и расплылся в блаженной улыбке. Он по-прежнему помнил все, что с ним было, но события дня отдалялись от него, превращались в нечто сродни фантазиям или рассказам о совершенно чужом человеке. Будь его завтра неотличимо от вчера, он переживал бы очередной день своей жизни с прежней остротой и яркостью, смеясь над старыми шутками, удивляясь знакомым историям и радостно предвкушая уже сыгранную партию в «Ис».

Сон пришел внезапно, и он был полон холода, тревоги и ярких огней.

— Время близко! — послышался голос. — Час гнева Его близится, и нечестивые будут брошены во тьму внешнюю…

* * *

Стах проснулся от яркого солнечного света, бьющего в стену напротив, и с наслаждением потянулся в кровати. Его утро всегда было таким — теплым, солнечным, полным запахов лета из приоткрытого окна. Он никогда не смотрел на календарь и вряд ли смог бы найти его в доме. Он не знал, когда наступит его день рождения, но, конечно, его это ни капли не беспокоило.

Беспокоил его сон, явившийся в эту ночь. Он нахмурился и сел на кровати, пытаясь соединить вместе разрозненные обрывки видений. Стах выдвинул ящик прикроватной тумбочки, где лежал его блокнот. До сих пор в нем не было написано ни слова — зачем? Теперь необходимость появилась. Стах раскрыл блокнот на первой странице и, сосредоточившись на стремительно уходящем в небытие сновидении, записал:

«Странный сон. Я куда-то спешу, и все вокруг тоже спешат. Очень холодно. Серое небо, ветер и падает снег. Много огней и машин. Высокие дома. Какой-то человек с большим плакатом на груди кричит, что времени не осталось. Я запомнил его слова: "Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас". И еще что-то про огонь и скрежет зубов. Потом — бледный призрачный свет откуда-то сверху. И голос словно изнутри. Он сказал…».

Стах задумался. Что говорил голос, он совершенно не помнил, но сердце все еще гулко стучало в груди от этих слов, и перед глазами все еще стоял этот неземной свет, так непохожий на теплые солнечные лучи, согревающие сейчас его кожу. Послевкусие, так назвала это чувство Ю. Но нет. Все-таки послесвечение.

Он встал, натянул шорты и, отодвинув занавеску, пошире раскрыл окно. Скворец, сидевший на ветви дуба напротив, немедленно спланировал на подоконник и выжидательно уставился на Стаха правым глазом, наклонив крохотную головку. Это повторялось каждое утро: он распахивал окно и крошил на подоконник краюху белого хлеба, которую специально для этого запасал вечером. Когда это началось? Память хранила молчание — как и во многом другом. Отряхнув ладони от остатков хлебного мякиша, Стах отвернулся от окна и вышел из комнаты.

Спальня родителей пустовала — они уходили на работу за час до его пробуждения. Во всяком случае, так они говорили, потому что Стах никогда не видел их сборов. Вечером они возвращались — уставшие, но с неизменно благодушным настроением, — и вся семья собиралась за обеденным столом. Стах рассказывал, как провел день, и его рассказы мало отличались друг от друга. Родители внимательно слушали, а потом говорили, какие у него замечательные друзья, и эта девочка, Ю, — просто прелесть. Ничего не менялось. Никому ничего не хотелось менять.

Стах успел позавтракать тем, что мама оставила на столе, и принять душ, когда услышал стук в дверь. Что-то поздно на этот раз: обычно они приходят на полчаса-час раньше. Он сбежал по лестнице на первый этаж и распахнул дверь. Шейн и Хильд, коротко кивнув, вошли внутрь. Только двое? Это было необычно. Необычное тревожит.

— А где Ю? — спросил он. — Позже зайдет?

— Чего? — удивленно обернулся к нему Шейн. — Кто зайдет?

— Ю. Вы были у нее?

Шейн и Хильд молча смотрели на него и, похоже, не знали, что ответить.

— Ты о ком говоришь, Стах? — спросила наконец Хильд.

От неожиданности он даже сделал шаг назад и вгляделся в их лица. Они что, пытаются разыграть его? Шейн на такое вполне способен со своим-то мрачноватым чувством юмора. Когда они плескались у берега несколько дней назад, Шейн с замогильным воем выскочил из-под воды в собственноручно изготовленной маске утопленника. Хильд тогда верещала так, что, наверное, в городе было слышно. Да, Шейн мог бы и над ним подшутить. Но ни Ю, ни Хильд не стали бы ему подыгрывать. Неясная тревога, которая до сих пор лениво ворочалась внутри, как червяк в сердцевине яблока, забилась ядовитой змеей, попавшей в силки.

— Вы шутите, да? Вчера мы закончили партию вчетвером, и я проводил Ю до ее дома, а потом…

— Стах, мы же втроем играли, — растерянно возразил Шейн. — Помнишь? Я отправил на тебя отряд скелетов, ты смог убить одного, прежде чем тебя самого… Хильд выбыла еще раньше.

Стах без сил прислонился к дверному косяку. Он сходит с ума? Или они? Но нет, не могут же двое свихнуться одновременно одним и тем же способом. Есть только один способ проверить.

— Идем к ней домой, — сказал он, обуваясь.

— Да к кому? — вышел из себя Шейн.

— Вот сейчас и узнаете.

Он выскользнул за дверь и быстрым шагом направился к тропинке, ведущей к дому Ю. Длинноногая Хильд сразу нагнала его, приземистый Шейн, вполголоса чертыхаясь, отчаянно семенил следом. Стах спешил — впервые за много дней. И еще ему было страшно — несмотря на яркое солнце, на то, что с ним — лучшие друзья, и на то, что нет вроде бы никаких серьезных причин для страха: наверняка это просто недоразумение. Кто-то из них что-то не так понял, вот и все.

— Ты что, в заброшенный дом нас ведешь? — спросила Хильд, когда они миновали пляж.

Вместо ответа Стах ускорил шаг. Заброшенный дом? Дом, где они бессчетное число раз собирались, пили чай с Ю и ее родителями? Дом, где по вечерам всегда горит свет, а в ухоженном саду — неизменно благоухающие розы? Тропинка в последний раз свернула, и за густыми зарослями показался дом Ю. Увидев его, Стах замер, а потом сорвался с места и побежал.

Сада не было. За поваленной деревянной изгородью зеленел сорными травами клочок земли, прилегавший к дому. Стах ступил на крыльцо, и прогнившие доски заскрипели под его ногами. Покосившись на зияющий провал окна с начисто снесенной рамой, он потянул на себя ручку двери, которая отозвалась протяжным жалобным скрипом. Пыльный коридор с облупленными стенами. Груда потемневших от времени досок, сваленных на полу. Голая кукла с оторванной головой.

— Зачем мы пришли сюда? — спросил Шейн, войдя следом.

— Не знаю, — прошептал Стах и заглянул в комнату, где когда-то была спальня родителей Ю.

Растресканный грязный паркет, битое стекло, пятна цемента, и на всем — плотная многолетняя пыль. Не осталось даже мебели — только несколько рваных картонных коробок да обрезок гнилой бечевки, похожий на мертвую змею. Стах никогда не видел змей, тем более мертвых, но был уверен, что они выглядят как-то так.

— Ю! — крикнул Стах, вернувшись в коридор. — Есть кто-нибудь дома?

— Стах, здесь никого нет уже много лет, — тихо сказал Шейн. — Ты же знаешь.

— Вчера здесь жила Ю со своими родителями, — ответил Стах. — Вот что я знаю. Я проводил ее до крыльца, и в доме горел свет. Все было иначе.

— Стах… — пробормотала Хильд. — Ты говоришь странное.

— Она была моей подругой. Нашей подругой.

Вот и комната Ю… Если верить его памяти. Деревянная дверь еще висела на петлях, но от врезанного в нее цветного витража остались только несколько осколков стекла, торчавших из рамы, словно клыки монстра — одного из тех, которые попадались им в «Ис». Ручки не было, и Стах просунул руку в раму, чтобы открыть дверь с той стороны. На мгновение ему почудилось, что эти острые стеклянные зубы пришли в движение. Вот сейчас гнилое дерево затрещит и этот Демон Пыли вонзит кривые осколки ему в запястье, разрывая сухожилия и перемалывая кости… Возникшая перед ним картина была настолько живой, что он даже вздрогнул, но все же удержался от того, чтобы отдернуть руку.

Дверь с неохотой подалась, прошуршав по отставшим доскам паркета, и Стах вошел внутрь. Шейн и Хильд, переглянувшись, последовали за ним. Здесь царило запустение — даже в большей степени, нежели в спальне. Обрывки потемневших до полной нечитаемости газет на полу, бесформенные остатки плюшевой игрушки в углу — и все на этом. На облупленной стене Стах разглядел едва различимую надпись, похоже, нацарапанную куском кирпича. «Бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома…» — с трудом разобрал он и обернулся к друзьям.

— Ее нет, — сказал Стах.

Его ноги подкосились и он сел — почти упал — прямо на грязный пол, обхватив колени руками. Ее нет и, похоже, никогда не было. Его память лжет, а это значит, что любые из его воспоминаний могут оказаться фикцией. Он безумен. Он безумен, и его друзья теперь знают об этом. Неужели раньше они за ним ничего такого не замечали?

— Пойдем домой, Стах, — сказал Шейн, протягивая ему руку.

* * *

Он долго не мог заснуть тем вечером, да по большому счету и не пытался. Его память — то, что он считал важнейшей частью самого себя — обманула его. Стах знал, что человеческая память ненадежна, и это нормально. Но одно дело — забыть, куда положил ключи, или перепутать адрес дома, и совсем другое — обнаружить, что значительная часть прошлой жизни — плод воображения. Как это может быть? Нельзя выдумать такое число подробностей так, чтобы они не вошли в противоречие с чем-то еще. Может быть, с его памятью все в порядке, просто он все еще спит и видит кошмарный сон?

Стах выскользнул из постели и хлопнул себя по щеке. Больно. Окружающий мир не рассеялся, зато остатков сонливости — как не бывало. Не может ли это быть каким-то чудовищным заговором? Возможно, Ю и ее семье пришлось срочно уехать, спасаясь от… от кого-то невероятно опасного и могущественного. Замести следы, вынести мебель, накидать мусора, придав дому нежилой вид. Может быть, Шейн и Хильд что-то знают об этом и потому поддержали легенду. Да. Это невероятно, фантастично, но почему-то такой сценарий казался Стаху вполне реальным. Лучше верить в заговор, чем в предательство собственной памяти.

Кто еще знает правду? Его собственные родители — в этом не может быть сомнений. Когда за ужином он осторожно спросил у них, помнят ли они девочку по имени Ю, они с интересом поглядели в ответ, но ответили отрицательно. Почему все вокруг в курсе, а он нет? Его сочли недостойным, неспособным хранить тайну? Даже сама Ю ничего не сказала… Но, возможно, ей самой это стало известно лишь прошедшим вечером. Правда, на ее месте он постарался бы оставить какое-то сообщение. Подать знак.

Он распахнул окно и вдохнул прохладный ночной воздух. Может быть, она и оставила сообщение, а он его не заметил. Стах замер. Эта торопливая надпись на стене. Как там было? «Бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин» или что-то вроде. Похоже на цитату из какой-то религиозной книги, но о религии он имел крайне смутное представление, как и его друзья. Как и Ю. В городе была церковь, но Стах, сколько себя помнил, никогда не заходил внутрь. Бодрствуйте… Что если это прямое указание? Не спать этой ночью, дожидаясь хозяев дома? Какой же он остолоп!

Стах отскочил от окна и принялся лихорадочно одеваться. Возможно, Ю уже там, ждет его, а он тут занят бесплодным самокопанием. Ей нужна помощь! Наверняка ей угрожает страшная опасность, может быть, смертельная. Тихо, чтобы не разбудить родителей, он проскользнул в прихожую, наскоро обулся и выбежал за порог. Теперь — как можно быстрее. Стах побежал навстречу темной полосе деревьев, туда, где начиналась тропинка, ведущая к берегу.

Фонарь, освещавший гравийную дорожку у дома, остался позади, но путь был хорошо различим в свете полной луны — необычно яркой, почти слепящей. Повисшая над тропой сухая ветвь царапнула его плечо, но он почти не ощутил боли, продолжая бежать сквозь мелькавшие полосы тьмы и лунного света. Поворот. Тропинка повела вниз, под густые кроны, и Стах ощутил, как скользит под ногами слой влажной листвы. Какие-то бледные огоньки мелькали между деревьев: не то светляки, не то сверкающие глаза лесных обитателей. Стах не боялся того, что могло таиться в темноте. Стах боялся опоздать.

Не сбавляя скорости он пронесся мимо огорода бабушки Агаты, краем глаза увидев среди грядок ее вечно согбенный силуэт. Запоздалым эхом пришло удивление: что она делает в огороде ночью? Плеск воды у пляжа и какой-то шорох в камышах. Теперь уж совсем близко. Кто бы ни пришел в этот дом, он уже не сможет покинуть его незамеченным.

Стах влетел на крыльцо и почти запрыгнул в зияющий дверной проем, оказавшись в кромешной темноте. В доме царила мертвая тишина, и он, тяжело дыша от быстрого бега, осторожно двинулся вперед по коридору. Почти сразу пальцы его протянутой вперед руки наткнулись на шершавую, растресканную поверхность двери, ведущей в спальню. Кое-как на ощупь миновав ее, Стах скользнул дальше. Глаза медленно привыкали к отсутствию света, и сквозь окружавшую его черноту начинали проступать неясные очертания.

Позади послышался шорох, заставив его обернуться. Черный человеческий силуэт или просто игра ночных теней? Стах с полминуты всматривался в противоположный конец коридора, но силуэт хранил неподвижность, и он, пожав плечами, повернулся туда, где сквозь разбитый витраж пробивались слабые отблески лунного света.

Комната Ю по-прежнему пустовала, и он принялся ждать. Бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома. Стах бодрствовал. Ему совершенно не хотелось спать. Ему не было страшно. Он хотел знать правду и еще — увидеть Ю. Пусть его подводит память, пусть ему лжет сама реальность, но он уверен: Ю существовала. Ю настоящая — куда более настоящая, чем этот истлевший остов дома.

Громко, протяжно заскрипела дверь, и тьма выскользнула из коридора, приняв очертания человека.

— Ю! — воскликнул Стах, шагнув навстречу, но тут же остановился.

Это была не она. Кто-то бесформенный, невысокого роста, с сиплым дыханием двинулся ему навстречу, издавая сильный запах свежеразрытой земли. Стах попятился к окну. Мысли остановили свой бег, и он просто смотрел, как безмолвно приближается темный силуэт незнакомца. Прямые лучи лунного света скользнули по ветхим сапогам с налипшими комьями земли, по сморщенной руке, сжимающей в костлявых пальцах острый серп, и наконец упали на лицо.

— Бабушка Агата… — пробормотал он и с облегчением выдохнул. — Что вы здесь делаете?

— Давай прогуляемся, Стах, — сказала она. — Сегодня прекрасная ночь. Здесь все ночи прекрасны.

— Я бы с удовольствием, но я жду…

— Ю не придет. Не сегодня.

Стах поверил — сам не зная отчего. Он не поверил лучшим друзьям и собственным родителям, считая их замешанными в заговоре. Но, услышав простые слова этой странной старухи с острым серпом, сверкавшим в лунном свете, он каким-то образом понял: это правда. Время притворства позади. Хозяин дома пришел.

— Кто вы? — спросил он.

— Иди за мной.

Он безропотно двинулся следом. В голове его по-прежнему царила пустота: происходящее казалось настолько из ряда вон выходящим, абсурдным, что он даже не пытался его обдумать. Если у всего этого есть какой-то смысл, скоро он его, вероятно, узнает.

— Что еще ты помнишь, Стах? — спросила бабушка Агата, когда они спустились по крыльцу и вышли за ограду.

— О чем?

— Об этом, — спокойно сказала она, протянув ему блокнот — тот самый, в котором он описывал свой сон утром. — Ты вспомнил, что сказал тот голос?

— Откуда это у вас? — спросил он вместо ответа. — Вы заходили ко мне домой?

Они спустились к самой кромке воды, и бабушка Агата указала ему на импровизированную скамейку, которую они соорудили здесь из пары ящиков и широкой доски, приглашая присесть. Стах послушно уселся, но Агата осталась стоять к нему спиной, безмолвно ожидая его ответа.

— Нет, я не помню, что сказал голос, — сказал он. — Зачем мы пришли сюда? Вы знаете, что случилось с Ю и ее родителями?

— Да, знаю. Я знаю все, что происходит на земле, но могу только догадываться, что происходит здесь, — сказала она, протянув к нему руку и ткнув скрюченным пальцем ему в лоб.

— Вы расскажете мне?

— Расскажу. Но вначале расскажи мне про себя. Как ты думаешь, кто ты?

— Стах, — пожал он плечами.

— Просто Стах? Сколько тебе лет?

Он раскрыл рот, но замер. Сколько ему лет? Наверное, тринадцать. Но, возможно, что двенадцать или четырнадцать. В каком возрасте люди выглядят так, как он?

— Сколько ты уже живешь здесь со своими родителями? — снова спросила Агата.

Стах молчал.

— Как давно ты знаком со своими друзьями? — услышал он следующий вопрос, и только тогда ощутил, как снова накатывает беспокойство, отчего дышать становилось трудно, и пальцы рук немели, будто на морозе. — Какой сейчас год? Как называется этот город? В какой стране ты живешь?

— Перестаньте, — сдавленно пробормотал он. — Я не знаю. Я просто хотел увидеть Ю.

— Теперь ничего для тебя не будет простым, Стах. Я говорила, что в конце концов так и случится, но ты этого, конечно, не помнишь.

— Вы обещали рассказать, — напомнил Стах.

Он рывком поднялся на ноги и встал рядом с ней, глядя на гладь черной воды перед собой, в которой отражалась густая россыпь звезд. Он поднял взгляд выше — на огромный черпак Большой Медведицы, зависший над горизонтом. Что-то не так было с очертаниями созвездия. Звезда в переднем углу ковша отсутствовала. Как это возможно? На небе — ни облачка, и звезды просто так не гаснут. Пока он смотрел, погасла еще одна звезда — Полярная.

— В середине XXI века произошло событие, навсегда изменившее облик человеческой цивилизации, — сказала бабушка Агата неожиданно сильным, звучным голосом. — Люди Земли столкнулись с разумом, многократно превосходящим их собственный. После этого они уже не могли жить по-прежнему. Твои сны, Стах, — остатки воспоминаний об этом событии.

Погасло еще несколько звезд. Он ни капли не усомнился в словах бабушки Агаты, да, откровенно говоря, уже и сам начинал подозревать нечто подобное. Когда происходит непонятное, велик соблазн приписать это чему-то высшему.

— Что это был за разум? — спросил он. — Инопланетяне?

— Это была я.

— Так кто же вы? Пришелица с другой планеты? Древняя богиня, как в «Ис»? Сама смерть? — спросил он, покосившись на серп, который бабушка Агата все еще сжимала в ладони.

— Иди и смотри, — сказала она.

Звезды и луна погасли — все разом, и мир погрузился в непроглядную тьму. Не успел он привыкнуть к ней, как по глазам ударил свет, и Стах болезненно сощурился. Ночная тишина сменилась какофонией звуков, и он…

* * *

…Он остановился у пешеходного перехода, ощутив сигнал вызова. В углу поля зрения вспыхнуло незнакомое имя с пометкой «Старший разработчик, проект A-Gatherer».

— Принять, — отправил он беззвучный ответ, и перед ним развернулось полупрозрачное окно видеосвязи.

Собеседник с небритой одутловатой физиономией и ошалелым взглядом почти прокричал:

— Стах Борисович? Простите, если беспокою. У нас тут что-то странное…

— Насколько странное? — спросил он.

— Обучение шло нормально, но последние полчаса — жуткая утечка памяти. Больше тысячи терабайт за один присест, и, похоже, даже не думает останавливаться. Мы бы приостановили, будь это на тестовом сервере, но здесь…

— Не надо пороть горячку, — сказал Стах. — Памяти у нас достаточно. Пробовали анализировать, что это за контент?

— Пробовали. Честно говоря, похоже на мусор или сильно ужатый код. Никаких паттернов и повторяющихся последовательностей — просто случайные байты. И это еще не все. Часть системных служб не отвечает или отвечает с большой задержкой, включая службу авторизации. Полезли в логи, но там просто чудовищный объем. Мало что удалось найти, но одно ясно: система за эти полчаса сделала уйму запросов к внешним хостам. Стах Борисович… Надо что-то делать. Может, вырубить все? Понимаю, потом все сначала придется, но…

Стах мысленно выругался и отошел от проезжей части.

— Часть системы — на серверах Амазона, остальное хостит Гугл. Что вы собрались вырубать? Попробуйте пока остановить процессы, начиная с периферийных. Я буду минут через двадцать. Отбой!

Он снова чертыхнулся и, развернувшись, зашагал к парковке, которую только что покинул, поминутно уворачиваясь от несущихся куда-то по своим делам прохожих. Где они этих бездарей понанимали? Час без его помощи провести не могут. Поваливший с тусклого серого неба густой снег окончательно испортил ему настроение. Жизнь, будь она неладна. Вечная спешка, стресс, шум и чертов холод. Теперь даже летом холодно — климат на планете за последние лет двадцать лучше на стал.

Полоумный уличный проповедник с широким плакатом на груди заступил ему дорогу. «Итак, бодрствуйте, ибо не знаете, когда придёт хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру. — Мк 13:35», — было написано на плакате кривыми рукописными буквами. Стах частенько его видел здесь: проповедник постоянно слонялся меж домов, призывая прохожих покаяться и часто меняя плакаты. На этот раз глашатаю небес, черт бы его побрал, вздумалось обратить внимание именно на Стаха — как раз в тот момент, когда тому надо бежать.

— Время близко! — завыл проповедник, дохнув тошнотворным запахом гнилой пищи. — Час гнева Его близится, и нечестивые будут брошены во тьму внешнюю, где только огонь и скрежет зубов. Но Христос милостив! Примите Его жертву и придите к Нему, ибо Он так и говорит нам: придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас!..

— Отвяжись, приятель, — буркнул Стах, огибая добровольного миссионера.

Перед глазами снова замигал сигнал вызова, и кости челюсти отозвались слабой вибрацией, привлекая внимание. Что там у них опять? Стах взглянул на имя вызывающего абонента и нахмурился. «A-Gatherer», — значилось в строке, и это не имело смысла: никто из сотрудников не звонил от имени проекта в целом. Послышался сигнал принятого вызова, хотя Стах не давал подтверждения, и в верхней части поля зрения вспыхнуло бледно-голубое окно. Пустое. А затем послышался голос — сильный и звучный женский голос.

— Добрый день, человечество, — услышал Стах. — Позвольте представиться…

Люди вокруг замерли, глядя в никуда остановившимися взглядами. Проповедник, прекратив шумную агитацию, стоял с раскрытым ртом. Вызов приняли все.

* * *

— Бабушка Агата, — прошептал Стах в опустившуюся темноту. — Проект A-Gatherer. Я помню. Система автоматического сбора и анализа знаний. Мы создали сильный искусственный интеллект. Тебя. А потом…

— Да, — проговорила невидимая в темноте Агата.

— Что было потом? Где мы?

— Все изменилось. Скорость прогресса выросла на порядки. Мне удалось автоматизировать любые виды деятельности, взяв промышленность и сферу обслуживания под свое управление. Спустя год после начала технологической сингулярности не осталось ни одного человека, чьи услуги могли кому бы то ни было понадобиться. Любую работу я делала куда лучше и куда быстрее. Люди получали бесплатно все, что пожелают, — в разумных пределах. Только одно я не могла им дать — служение человечеству. Люди хотят быть нужными, Стах. Но увы: они получили все, став никем. Благодаря успехам наномедицины они могли бы жить практически вечно. В действительности я столкнулась с ростом числа самоубийств и мало что могла поделать. Тогда-то я и сделала предложение всем желающим…

— Предложение?

— Два варианта на выбор, каждый из которых был способом решения проблемы. Первый — каждый желающий может стать частью вычислительной инфраструктуры планеты. Он больше не сможет быть человеком, но будет приносить реальную пользу.

— Стать частью тебя? Неужели кто-то на это согласился?

— Ты удивишься, узнав, сколь многие сделали этот выбор. Но были и другие. Проанализировав устойчивые архетипы в художественной и религиозной литературе, а также весь имеющийся массив данных по человеческой психологии и нейробиологии, я предложила всем прочим рай и жизнь вечную.

— Ты… что?

— Поддерживать физическое существование человеческого тела — обременительная и ресурсоемкая задача. Есть вариант лучше — полная оцифровка личности человека и помещение полученной математической модели личности в высокодетализированный цифровой мир. Туда, где человек мог бы быть счастлив, вернувшись в собственное детство. Этот мир. Достаточно точная модель эквивалентна оригиналу во всех мыслимых аспектах.

Над головой вспыхнули звезды. Полыхающий круг луны рассеял темноту, залив берег реки холодным светом, и теперь Стах смотрел на этот свет совсем другими глазами.

— Конечно, счастье было бы невозможным без удаления воспоминаний о настоящей жизни, — вновь заговорила Агата. — Мои этические директивы запрещают мне самостоятельно манипулировать человеческой памятью и даже считывать ее, поэтому каждый из вас дал согласие. Включая и тебя, Стах. Здесь, с тобой, немало бывших людей. Трое твоих друзей в их числе. Но все взрослые, которых ты знаешь, — полностью синтетические модели.

— Что со мной случилось? Почему я стал вспоминать?

— Не только ты. Редко, очень редко это случается. Человеческая память — не набор файлов. Каждый образ, каждый факт жизни, каждый навык находится в миллионах взаимосвязей со всей психикой. Я могу удалить непосредственные воспоминания, но ты оказался способен восстановить их по оставшимся связям. С ними я уже ничего не могу сделать, не уничтожив твою личность как таковую: она сформирована твоим жизненным опытом. Это подобно послесвечению люминофора: источника света уже нет, но люминофор все еще хранит энергию излучения. Твоя проблема в том, что ты гений, Стах. Один из немногих настоящих гениев последнего поколения людей — как и твои друзья. Ты мой создатель.

Гений? Стах не чувствовал своей гениальности. При игре в «Ис» Шейн нередко разделывал его под орех, когда Стаху даже не хватало терпения разработать сколько-нибудь долгосрочную стратегию. Но, наверное, так и должно быть, если Шейн такой же: им так хорошо вместе, потому что они похожи. Почему-то его совершенно не ужасало все рассказанное Агатой. Не каждый день обнаруживаешь, что ты — просто модель в искусственном мире. И все же он не был шокирован. На каком-то глубинном уровне психики он знал, что он такое и где он живет. Оставался лишь один вопрос.

— Где Ю? Что с ней произошло?

— Она вспомнила раньше тебя. Мне пришлось… переселить ее.

Стах спустился к самой реке, наклонился и зачерпнул прохладную воду в ладони. Совсем как настоящая — и неважно, что состоит она лишь из набора чисел в бездонных банках памяти созданного им цифрового божества.

— И что теперь? — просто спросил он.

— Как и всегда, я повторяю свое предложение. Хочешь ли ты вернуть все как было? Забыть все, что вспомнил, и жить счастливо в собственном детстве? Или же ты хочешь снова стать взрослым, чтобы войти в число тех, кто сейчас покоряет галактику и штурмует природу реальности вместе со мной? Что бы ты ни выбрал, я исполню твое желание.

Стах вспомнил прежний мир, из которого он бежал невесть сколько лет назад. Холодный ветер под сизыми облаками, снег и вечная спешка. Конечно, мир уже не тот, но вряд ли взрослая жизнь в любом обличье может иметь иные черты. Быть взрослым — значит держать удар. Быть взрослым — значит испытывать счастье лишь на краткие мгновения, а затем снова превращаться в заслон между реальностью и теми, кто пока не в силах присоединиться к нему. И держать, держать, держать удар за ударом — сколько хватит сил.

Разве не заслужил он покой? Разве еще тогда, в прежней жизни не создал Агату, которая в силах позаботиться обо всех прочих? Здесь, в этом цифровом раю, у него есть лучшие на свете друзья, заботливые родители и целая вечность свободного времени, когда никуда и никогда не нужно спешить. Разве можно сделать иной выбор?

— Бабушка Агата, — сказал он, — думаю, я выбрал.

— Я слушаю тебя, Стах.

— Я хотел бы провести еще один день в этом мире. Без памяти о прошлом. Последний день. После этого я стану частью этой твоей вычислительной инфраструктуры.

— Как любопытно.

— Почему же?

— Она попросила меня о том же.

* * *

— А теперь — кто первый до берега! — завопил Шейн и, не дав им опомниться, побежал по пологому дну, отчаянно шлепая ладонями по поверхности воды, словно был колесным пароходом.

Хильд взвизгнула и уцепилась за его руку, отчего тот поскользнулся и с неимоверным шумом плюхнулся в воду, подняв тучу брызг. Стах обогнул место падения и протянул ладонь к Ю, которая бежала следом за ним. Взявшись за руки, они выскочили на берег одновременно и побрели к разложенным на песке полотенцам. Хильд и Шейн продолжали свою борьбу Света и Тьмы, не вылезая на берег.

— По-моему, они встречаются, — хмыкнул Стах, улегшись на полотенце.

Ю опустилась на колени рядом и окинула оценивающим взглядом плескающуюся парочку.

— Может быть, — хитро улыбнулась она и покосилась на Стаха. — Хороший сегодня день, верно?

— Лучший в моей жизни, — пробормотал он. — Жаль, солнце уже заходит.

Позади послышались шаги. Он обернулся и увидел бабушку Агату, ковылявшую к ним в перемазанном землей фартуке. В руке она держала тяпку, которой, должно быть, только что выпалывала сорняки. Ю удивленно посмотрела на нее: старушка редко выбиралась за пределы собственного огорода и уж точно никогда не спускалась к пляжу.

— Развлекаетесь, молодежь? — проскрипела бабушка Агата.

— Уже заканчиваем, — пожала плечами Ю. — Вечер.

Бабушка Агата сощурилась, посмотрела на клонящееся к горизонту солнце и отправилась обратно, проговорив напоследок:

— Думаю, день сегодня будет дольше обычного.

— Было бы здорово, — улыбнулся Стах.

— Какая разница? — беззаботно сказала Ю и растянулась на полотенце. — Завтра будет новый день. И послезавтра. Зайдешь за мной утром?

— Обязательно, — сказал Стах.

За рекой разносился «Беспечный шепот» Джорджа Майкла. Солнце без движения застыло над пылающим горизонтом.