Мифы (гет)

Могучий Кронос, Верховное Божество и Великий титан, Владыка миров, бессмертный и непобедимый, тёмным смерчем ворвался в свои покои. Гнев его был так велик, что от одного только взгляда плавились скалы. Небесная твердь дрожала, осыпая звёзды на грудь Геи-земли, а моря иссыхали, подставляя чёрную корку дна безжалостному свету.

— Ты обманула меня, женщина! — загремел титан, врываясь в опочивальню.

Ему навстречу поднялась прекрасная, как утро, богиня. Гнев супруга ничуть её не испугал. Словно греческая амфора, стройная, крутобёдрая, стояла она перед мужем и дожидалась, когда он прекратит бушевать.

— Ты ответишь мне, Рея, — злобно выплюнул Кронос, срывая с могучих плеч плащ и раздирая его на части. — Ты пожалеешь о своём самоуправстве...

— Великий титан изволит гневаться? — отвечала она. — Отчего? Может быть, то вовсе не гнев? — Сильным движением скользнула к мужу, и он невольно отшатнулся от её пылающих глаз. — Владыка миров боится! Верно, супруг мой? Ты снова познал страх?

— Исчадье тьмы! — загрохотал Кронос, запуская дрожащие пальцы в волосы жены. Она извернулась, оставив в его руках лишь пустоту, ловко чиркнув острым ногтем по узорчатой цепи на крепкой шее. Драгоценный медальон скользнул по мощной груди и разлетелся по базальтовым плитам пола.

Взревев, Кронос бросился ловить жену. Напрасно: они оба были титаны и хотя верховная власть принадлежала ему, оба знали — в ловкости она не уступала. Острый ноготок срезал узорную фибулу, и хитон упал к их ногам.

— Мой супруг очень возбуждён, — насмешливо протянула Рея. Как все титаны, подвижная и наделенная колоссальной силой, она проскальзывала мимо и походила в эти минуты на порыв ветра, а не на существо из плоти. — Что же его так взволновало?

Обнажённый титан дрогнул, и его кожа начала наливаться багряным. Он не желал более держать себя в руках. Сейчас он отпустит дремлющую силу, и вот тогда... Рея не желала знать, что будет тогда. Верховная власть недаром привлекает и богов, и смертных. Кронос мог одним движением спалить и дом, и саму Рею и кто знает что ещё.

Поэтому она рванулась к нему, плотно прижалась, не обращая внимания, что жар его тела испепелил её хитон, и сжала в ладони самое драгоценное.

Рёв потряс окрестности. Рушились скалы, трескалась земная твердь, выпуская наружу потоки подземных морей. Вновь наполнились русла, напитанная влагой почва покрылась лесами. Супруги мирились бурно, а оставленный без присмотра мир жил своей жизнью, возрождался, плодился и вновь уходил в землю. Боги бессмертны. Им можно не торопиться.

Несколько веков спустя Кронос отдышался, и Рея принесла ему напиться. Амброзия помогала прийти в себя, но гневаться было уже не с руки, и проблему можно было обсудить конструктивно.

— Ты подсунула мне камень, — обвиняюще заявил бог. — И я проглотил его!

— А ты уничтожил моих сыновей. Наших мальчиков! Ты сожрал их. Причинил им боль... Лишил меня радости материнства... Я умоляла. Потом спрятала дитя и подала тебе камень в пелёнках. Ты был глух, и я оставила себе нашего младшенького. Неужели я так много прошу? Один ребенок! Сколькими нашими сыновьями ты набил свою утробу!

— Я просто их спрятал! Вспомни пророчество! Одному из них предначертано лишить меня власти!

— Трус! Наверняка оно было о ком-то из старших и уже никогда не свершится.

— Мы не можем знать наверняка! — выкрикнул Кронос и поспешно покинул спальню. Его одежда стремительно отрастала на нём.

* * *

Кронос не мог сердиться на жену: она была права. Он боялся потерять власть, но ещё больше его страшило бессмертие. Века, тысячелетия заточения. Он никаких иллюзий не питал и надеяться на милосердие не пытался. Не после того, что сделал.

Он обратился вихрем и полетел, скользя вдоль небесного свода, уворачиваясь от облаков и купаясь в лучах солнца. С женой он уже поговорил; пора навестить мать.

Гея, богиня Земли, встретила сына на пороге. Обняла, точно он всё ещё был её ребенком. Поднесла амброзии. Потом они долго сидели молча, чувствуя молчаливую поддержку друг друга.

— Что происходит с нами, когда мы перестаём жить? — начал Кронос. — Когда тело сгнивает, становится частью земной плоти?

— Ты напуган, — грустно улыбнулась Гея. — Это нормально.

— Я боюсь забвения. Вечного забвения. Мы бессмертные, мы не можем умереть. Но что такое бессмертие?

Гея пристально всмотрелась в сына:

— Мне кажется, ты был бы счастливее, если бы не знал о нём.

— Пожалуй.

— Поэтому, прошу, не спрашивай меня! Знать судьбу — это не благо, а тяжкая ноша.

— Поздно! Отец постарался!

Мать-Земля взглянула на него — слёзы уже текли по её щекам.

— Я виновата, сынок. Мне нужно было нести своё бремя, а я взвалила его на тебя. Прости меня.

— Перестань. Хватит плакать, а то затопишь всё живое. Я ни о чем не жалею. И всё же, расскажи, куда мы уходим?

* * *

— Давным-давно, — заговорила Гея, — твой отец Уран, Бог Неба, первый полновластный владыка Вселенной, взял меня в жёны. Не спрашивай, почему. И я, и он были порождением Хаоса и Света. Мы многолики. Когда рождается Мир, нужно заселять его. В этом состояло наше предназначение. Вскоре у нас родились дети. Брак наш был несчастливым; ты и так это знаешь. Уран был немыслимо любвеобилен и щедро использовал данное ему Хаосом могущество. Одной лишь силой мысли он мог принять любой облик и не всегда умел его контролировать.

Гея содрогнулась.

— Ему нравилось приходить ко мне на ложе в разных обличьях. Увы, то, что у нас рождалось, не способствовало счастью в браке. Нимфы, Понт, титаны — шестеро сыновей и шестеро дочерей, одноглазые циклопы и сторукие исполины... Своих детей, ужасных видом, Уран ненавидел. Чтобы избавиться от них, он прятал их обратно в землю, то есть в мою утробу. Они причиняли мне тяжкие страдания, а отец твой терзал меня и всё не мог угомониться: он был бесконечно плодовит.

— Я был уже взрослым и не мог вынести твоих страданий, — вступил Кронос. — Я остановил его.

— Да. Оскопив. Не имея возможности исполнять предначертанное, Уран потерял власть, и Владыкой мира стал ты. Отец затаил обиду и лишил тебя покоя. Ты в то время уже был в браке с Реей. Уран сказал тебе, что ваш сын лишит власти и тебя.

— Я не смог поступить, как отец, и спрятать неугодных детей в землю, причиняя тебе, мама, такую же боль. И я спрятал их туда, где они были бы под присмотром — в свою утробу.

— Рея обвиняет тебя, что ты их пожрал?

— Да.

— Не вини её. Она мать. Я до сих пор люблю каждого своего ребенка. Единственно, что меня утешает — они бессмертны и не могут умереть. Хотя и жить — тоже.

— Ты так говоришь, словно знаешь?

— Знаю. Всё живое рано или поздно возвращается в землю и возрождается вновь. Тела тленны. Давно сгнили кости, но души вечны. Они не от мира сего. Для них нет преград. Они могут оказаться где угодно в один миг. Могут слышать нас, видеть, но ни говорить с нами, ни повлиять на нашу судьбу они не могут. Для них нет ни покоя, ни места упокоения, поэтому они и скитаются по миру. Невидимые, несчастные. У них нет ни капли магической силы. Вечное сожаление.

— Невидимые, но существуют. Призрачные, неосязаемые. Без сил. Пожалуй, для этих призраков предпочтительнее было бы полное забвение.

— Они лишены его.

— Но может ли душа возродиться?

Гея улыбнулась.

— Душа бессмертна. А душа бессмертного может обрести тело, только когда будет свободна.

Кронос подскочил на месте:

— Вот оно! Ни за что не выпущу наших с Реей сыновей. Теперь — точно нет. Пусть призраки душ будут заперты внутри меня, и последнего я отыщу и отправлю туда же.

— Не делай этого!

— Не мешай мне, мать. Ты исполняла своё предназначение, дай мне исполнить моё.

Кронос обернулся вихрем и взлетел в небеса. Гея грустно смотрела ему вслед.

— Это был мой отец? — проговорил юношеский ломкий голос.

— Да, Зевс.

— Призраки душ действительно могут обрести жизнь?

— Мы бессмертны. Тело — лишь одна из форм существования.

— Я понял. Душ будет всё больше, им нужно место, где они обретут покой. Нужно будет освободить моих братьев — одному мне не справиться. Мир огромен. Работы хватит всем.

* * *

Пройдут века, и Зевс одолеет отца своего, Кроноса. Он заставит его вернуть проглоченных братьев. Когда призраки обретут плоть, он разделит с ними свои заботы.

Посейдон получит океан, облака, дожди и льды. Солёные слёзы матери Реи и бабушки Геи наполнили мир удивительными существами, и любопытный Посейдон принял власть над водной стихией.

Но главное, Зевс захочет позаботиться о призраках умерших и бессмертных. Для них создадут Царство мёртвых, где каждый, испив из реки Забвения, забудет жизнь и обретёт покой. Брат его Аид не особенно был рад такому соседству, и Зевсу пришлось его убеждать и даже применить власть, чтобы заставить строптивого братца работать.

Но это уже совсем другая история.

Дикий, пугающий Ахерон. Заточённый меж отвесных скал, катил он свои воды, то низвергаясь водопадом, то исчезая в глубоких расселинах безо всякого следа, появляясь вновь, чтобы излиться в глубочайшее, не имеющее дна озеро, названное поэтому Ахерузийским.

Греки боялись этой реки. Слишком разителен был контраст с остальной Феспротией, её лазурной морской гладью и зелёными холмами.

Много веков назад родилась легенда, что именно тут вход в преисподнюю и попав сюда, душа, подхваченная потоком, навсегда исчезнет для мира живых.

* * *

Давно, так что и не припомнить, жил в Феспротии свободный метек Эол. Был он греком, но пришлым переселенцем, роженным за много лиг отсюда, поэтому не считался гражданином местного полиса и не имел никаких прав. Так уж повелось: граждане, коренные жители и владельцы земель, оберегали свой город от пришлых. Жить не мешали, но сторонились и не роднились с ними.

Эол был крепок, силён и хотел свой дом, жену и детей. Но земли у него не было. Местные девушки, хоть и заглядывались на него, замуж идти не соглашались. Чтобы прокормиться, Эол занимался торговлей и ремеслом. Он изготавливал большие амфоры и продавал вино, которое очень любили и женщины, и мужчины. Лучшими покупателями были жрецы. Опьянение позволяло им легче входить в транс, необходимый для совершения магических ритуалов.

Торговля шла бойко. Эол снял небольшую лавку и жил в ней, экономя как мог и усердно работая.

Шли годы. Золота у виноторговца Эола становилось всё больше, а терпения — всё меньше. Он хотел было взять жену из семьи таких же переселенцев-метеков, но просватать девушку никак не удавалось. Отцы предпочитали продавать дочерей в рабство гражданину, чем отдать замуж за метека.

От тоски и обиды стал Эол прикладываться к собственному товару. Сначала пробовал, затем наслаждался, а потом без вина и дня прожить не мог. Для работы нанял расторопного парня из метеков, а сам предавался пьянству.

Однажды, прогуливаясь по базару, услышал Эол, как люди обсуждают странную реку Ахерон, будто именно туда уходят души умерших.

— Глупцы, — заявил подвыпивший мужчина, хотя его мнения никто не спрашивал. — Ничего вы не понимаете. Кто-то приходил с того света, чтобы рассказать о нём? А я каждый вечер пью до смерти и утром возрождаюсь вновь.

Резкие слова услышали все на базаре, но грубить и вразумлять Эола никто не стал. В алкоголе, благодаря его воздействию на состояние человека, видели эффективный инструмент общения с богами. Пьяный обретал особую неприкосновенность, ибо, по мнению греков, приобщался к состоянию сознания, при котором человек преодолевает ограничения физического существования и согласно некоторым подходам становится даже независимым от физического мира.

Эол, видя, что с ним никто не разговаривает, страшно рассердился. Он принялся поносить и высмеивать свободных граждан и наконец договорился до прямого оскорбления богов. Тут вышел вперед жрец, не желаюший допускать такое непотребство, и сурово произнёс:

— Чем болтать понапрасну, ступай к Ахерону и посмотри, есть ли там вход в преисподнюю. Или ты боишься?

Разгорячённый Эол, с трудом ворочая языком, поклялся пойти к страшной реке. Но для начала добрался домой, открыл большую амфору и принялся пить.

Очнулся Эол на скалистом берегу. Прямо под ним плескались сверкающие струи, и мужчина, почувствовав жажду, потянулся к воде. Вдруг, не удержавшись, он упал прямо в бурный поток, и его с громким всплеском утянуло под землю.

Долго его носило, то утягивая вниз и ударяя об острые камни, то выталкивая на поверхность, и он видел то огненные вихри, то ледяные глыбы. Было очень темно, но очертания предметов были различимы. Здесь было много неясно видимых человеческих фигур, хотя рассмотреть их не удавалось.

Наконец Эол смог выбраться на берег и побрёл к виднеющемуся вдали зданию. Войдя, никого не обнаружил, а вскоре, утомившись, прилёг на единственное в комнате ложе и уснул.

Его грубо разбудили. Огромный косматый мужчина, крепкий и широкоплечий, тряс его за руку.

— Кто ты и как тут очутился?

— Пришёл найти вход в преисподнюю.

— Зачем?

Эол и сам не понимал. Его подхватили и отвели в огромный дворец, где на троне сидел мощный черноволосый мужчина, торс которого был затянут в металл и кожу, и прекрасная луноликая женщина. Это были правители Царства мёртвых — бог Аид и его супруга, богиня Персефона.

Эол рассказал всё. О том, как пришёл в Феспротию, трудился, как не мог найти жену, как нагрубил жрецу и как поклялся пойти к берегам Ахерона.

— Ты был очень несдержан, — упрекнул его Аид, — хотя не выглядишь глупцом.

— Я был пьян. Уже много лет вино моё единственное утешение и отрада.

Аид взглянул на него:

— Так ты пьяница. Что ж. Ты ловок и удачлив, раз пробрался в мои владения без помощи перевозчика, поэтому заслуживаешь награды. Но ты ругал богов и будешь наказан. Любители вина у меня на четвёртом уровне. Там для них обустроено питейное заведение.

Так Эол попал в четвертый круг Ада. Первое, что он увидел — таверну, дверь которой была призывно отворена. Сквозь щель Эол разглядел длинную стойку и множество амфор из-под вина.

Откуда ни возьмись на него налетели люди, принялись бить его и оттаскивать от двери. Эол рвался внутрь, но его всё время отшвыривали прочь. Он дрался, как мог, пытался добраться до вина, но у него никак не получалось. Исцарапанный и помятый, он лез в трактир снова и снова, но толпы таких же, как он сам, пьяниц отпихивали его, мешая друг другу.

На земле прошли годы. В Царстве мёртвых времени не было — ни прошлого, ни будущего. Только яростная жажда, только злость и соперничество.

Однажды к ним присоединилась тень женщины. Она была ещё молода, но безумие уже исказило её черты, а губы все были искусаны — так ей хотелось вина. Эол отступил, не желая драться с ней, и на несколько шагов отошёл от входа. Его соперники рванулись в дверь и застряли в ней, а Эол очутился вдруг вновь в тронном зале.

— Жажда всё ещё мучает тебя? — спросил Аид.

— Нет, — удивленно ответил Эол.

— Ты сам отказался от борьбы и исцелился. Ты пришёл в Царство мёртвых сам, Харон не перевозил тебя. Ты не пил воду ни из Леты, ни из Стикса, и поэтому душа твоя может вернуться. Я обещал своей жене одно желание, и ей захотелось вернуть на землю одну душу.

Эол упал ниц, распростёршись на полу.

— О госпожа, благодарю тебя. О великий владыка Ада, прости меня. Мой язык говорил о богах ужасные вещи, и пьянство меня не оправдывает.

Аид усмехнулся.

— Ступай. И запомни: как только вернешься, считай, что родился заново. Наверху не осталось никого, кто помнил бы тебя. Мойры сегодня перерезали несколько нитей судеб. Только что умер один греческий юноша, он утонул. Ты войдёшь в его тело и продолжишь жить. Постарайся не делать глупостей.

— Благодарю, владыка.

— Я могу выполнить одну твою просьбу.

— Я так и не узнал, как называлась таверна?

Аид раскатисто расссмеялся.

— Ты мог бы попросить что угодно, но будь по твоему. Это не таверна. Здесь не может быть земной пищи. Просто иллюзия. Ничто.

* * *

Эол обнаружил себя на берегу слабым, кашляющим и задыхающимся. Вокруг суетились слуги. Его подхватили и унесли в дом.

Так началась вторая жизнь Эола виноторговца. Он прожил её достойно, тем более что его новое тело оказалось телом гражданина, а не метека-переселенца. Значит, у него всё же будет семья.

— Я не хочу умирать… О боги…

Нерон выбежал из опочивальни. Никого. Ни одного солдата, ни даже гладиатора — охраны не было. Стуча сандалиями, он бросился бежать по пустому дворцу Палатина. Слуг не было тоже. Случайный раб метнулся от него и спрятался за колонной — рабы не могли уйти, страшась обвинения в побеге.

Вчера, только вчера Нерон ещё был императором! И когда наместник Гай Виндекс, недовольный налогами, посмел поднять против него войска, он был в силе и послал на непокорного армию Луция Руфа. Это было верное решение. О, Руф смял бы Виндекса, раздавил и умыл в крови! Кто же знал, что хитрый Виндекс призовёт в союзники популярного в войсках наместника Сервия Гальбу! А в награду предложил ему его, Нерона, трон.

Гальба, разумеется, согласился, провозгласил себя императором и двинулся навстречу Виндексу. Боги тогда ещё благоволили Нерону: Гальба опоздал, и воины Руфа легко разбили солдат предателя Виндекса. Недаром Нерон всегда щедро жертвовал в храмы.

— О, Зевс-громовержец! О, грозная Афина-Паллада! О, великие Боги Олимпа! Благодарю вас и надеюсь на милость и в дальнейшем, — приговаривая, воскурил на бронзовой жаровне фимиам император Нейрон. Он верил в богов и верил в свою судьбу.

Если бы дело было только в богах! С ними он смог бы договориться. Всё могло бы быть хорошо!

Но Руф, мерзавец, тоже был недоволен налогами и отступил, пропустил захватчика Гальбу к Риму.

Популярность Гальбы росла. Нерон пытался собрать другую армию, но наместники перебегали к Гальбе один за другим. Нерон метался, созывая сторонников, Когда Гальбе присягнули преторианцы, он понял, что погиб.

Его оставили войска, охрана, друзья, родственники — все. Слуги сбежали; оставались рабы, но они не смели шагу сделать из дома.

Нейрон вынужден был вернуться в Рим. Боги не могут оставить его! Не веря, что всё кончено, он позвал на пир всех участников его прошлых оргий, но никто не явился. Во дворце было пусто, словно он был зачумлён.

Сколько у него времени? Идти некуда. Скоро за ним придут, волоком протащат по улицами, надругаются и предадут публичной казни. Никакой надежды на достойный конец: уж они постараются, чтобы народу он предстал сломленный, дрожащий и жалкий.

Нельзя допустить такого бесчестья. Жизнь прожита; были в ней и пиры, и жестокие забавы, много прекрасных женщин и покорённых врагов. Бывший император Нерон надеялся, что боги пошлют ему последнюю милость — дадут ему умереть до такого бесчестья. Нерон бросился к тайнику и, торопясь, вскрыл его, высыпав горсть монет в карман — на оплату Харону за перевоз в Царство мёртвых.

А после пришёл страх. Животный ужас, как он окажется на берегу Стикса, как повеет могильным тленом, как обожжёт его пятки горячая лава Преисподней. Нерон с младенчества знал, что ждёт самоубийц: они стоят, неподвижные, обнажённые, беззащитные, как деревья в лесу, врастая в камни пятками, а Гарпии вечно терзают их призрачную плоть, год за годом, век за веком и никак не могут насытиться…

Нерона передёрнуло. Он всегда с волнением слушал легенду о Прометее и о его стойкости, когда голодный орёл рвал ему грудь и клевал его, прикованного, печень. Всего-то стоило открыть одну тайну, но Прометей терпел. Кровь титана лилась от восхода до заката; не было ни спасения, ни забвения. Нерон будто видел это наяву. Его утешало, что легенда заканчивалась хорошо: Прометея освобождал могучий Геракл, и страдания его уменьшались.

Нерона никто не спасёт и Гарпий будет великое множество.

Нет, самоубийство — не для него. Зачем обрекать себя на такое посмертие? Ему нужна чистая смерть, смерть от руки воина, и тогда он сможет наслаждаться садами Элизиума, а то и перерождение заслужить… Он же так любил богов!

Нерон бежал уже босиком. Хоть один воин! Да и гладиатор подойдёт. Но — никого. Пасть от руки раба — вечный позор.

Он очнулся уже на берегу реки. Тибр катил волны у его ног, и Нерон в ужасе отшатнулся. Утопиться — всё равно самоубийство. Он, плача, поплёлся прочь. Боги поймут, что он просто жалкий трус…

Лишь раб-вольноотпущенник остался при нём. Он уже оседлал коней, и Нерон спешно покинул ужасный в гробовом безмолвии дворец. Недолгим был его путь: он упал на плиты загородного дома, лишённый сил и едва ли не безумный. Минуты шли, и он пришёл в себя.

— Копайте мне могилу, — с пафосом велел Нерон перепуганным рабам. —Какой артист погибает!

Чужие шаги прозвучали эхом. Неужели за ним пришли! Он не успел! Но, слава богам, это был лишь посланник.

— Сенат вынес решение, — сказал он. — Врага народа предадут публичной казни. Готовься.

Нерон выхватил кинжал и кинулся к испуганному рабу:

— Убей меня!

Тот отшатнулся, отказываясь. Нерон едва не плакал и готов был умолять, пасть на колени, но грохот копыт во дворе едва не заставил сердце остановиться. Решись он на смерть от руки палача, и прекрасный Элизиум мог бы стать явью. Но тогда нужно пройти через пытки и унижения.

Едва дыша, Нерон взялся за кинжал.

— Помоги, — шепнул он. — Не допусти позора.

Раб, мелко дрожа, приблизился…

Ворвавшиеся в комнату стражники застали хрипящего в агонии Нерона, всего в крови, и перемазанного кровью раба.

Каким стало посмертие бывшего императора, никто так никогда и не узнал.

Меж двух морей, Ионического и Эгейского, лежит полуостов Пеллопонес. Ярко-синяя гладь моря, пышная зелень и ослепительная белизна построек, мягкий климат и удобные для стоянки судов берега издавна привлекали сюда людей и богов. Столицей Арголиды, древнейшего нома Пеллопоннеса, были Микены. Жители Микен, ахейцы, были смелы и безрассудны, а ещё честны, справедливы и набожны. Правил ими царь Агамемнон. Была у него жена, царица Клитемнестра, и сын, царевич Орест.

Но сегодня не людские голоса слышались под небесами. Со всех концов Ойкумены слетелись боги, призванные воплями сестёр Эриний, богинь мести и ненависти. Те желали покарать смертного, осмелившегося поднять руку на собственную мать и лишившего её жизни. Бежал он, скрываясь от когтей Эриний, из Микен в священные Дельфы и прильнул к статуе Афины, прося её покровительства и защиты.

На зов мстительных Эриний отозвались: бог войны Арес, вероломный, обожавший кровь и страдания. Он явился не один, а с двумя спутницами, прекрасными, как все богини, и такими же безжалостными. Были это Эрида, богиня раздора, ставшая причиной Троянской войны, и кровожадная Энио, богиня войны неистовой. Рядом выступал брат Энио, бог ожесточённой битвы Полем, и её племянница Алала, богиня боевого клича.

Эринии были страшны — мерзкие фурии, но были они таковыми неспроста. Много веков назад свершилось злое деяние, когда сын поднял руку на отца: бог неба Кронос острым кривым ножом оскопил отца своего, Владыку Вселенной Урана, и низверг его в Тартар. Кровь Урана, попав на землю, и породила мстительных Эриний, так как Уран остался неотмщённым. Поэтому не могли богини стерпеть кощунство Ореста. Преследовали его, покуда тот не пал перед богами ниц, моля о помощи и заступничестве.

А боги всё прибывали. Чёрным облаком опустились на мраморные плиты порождения Эреба: Морос (Погибель), Герас (Старость), Танатос (Смерть), Азид (Бедствие), Гипнос (Сон), Онир (Сновидения), Эрот (Любовь), Порфирион, Эрида (Раздор), Немезида (Возмездие), Стикс, три Мойры (Клото, Лахесис, Атропос), Геспериды (Эгла, Гесперия, Эрика), а также Кончина, Воздержанность, Дружба, Милосердие, Разнузданность. Последней прибыла Кера (Насильственная смерть) — её-то мстительные сёстры ждали более всех прочих.

Но вот сверкнула колесница, на площадь уснувших Микен обрушился золотой смерч, и с подножки на камень плит спрыгнул сам Аполлон, бог Солнца. Следом в блеске доспехов явилась Афина Паллада, и тогда разгневанные Эринии указали на Ореста.

Он не мог оставить подножие статуи: когтистые руки оставляли на коже глубокие раны и норовили пронзить сердце. Тогда Аполлон взмахнул плащом, Эринии как по волшебству уснули, а Орест, прихрамывая, добрался до скамьи подсудимых.

Аполлон, сын Зевса, был ослепителен и мудр. Собрание стольких богов, олицетворяющих Зло, было неспроста, воздух дрожал, камень покрывался инеем. Эринии мирно спали, но Орест мог и не дожить до приговора.

— В чём обвиняется этот смертный? — провозгласил Аполлон.

Орест встал.

— Над моею семьёй тяготеет проклятие, — начал он. — Отец мой, царь Микен, Агамемнон, был доблестный воин и человек гордый. Он не просто участвовал в Троянской войне — он победил Трою. К несчастью, война длилась долго. За время отсутствия царя у матери моей, царицы Клитемнестры, появился любовник Эгисф. Вместе они составили заговори своего царя. Я тогда был ребёнком; волею богов был спасён и бежал. Меня вырастили чужие люди. Войдя в возраст, я вернулся и отомстил матери за смерть своего отца.

Орест горестно вздохнул.

— Вот я весь перед вами, о боги. Я жалею, что убил мать, ибо совершил я святотатство, признаю и раскаиваюсь. Но кровь моего отца вопияла о мщении. Кто из бессмертных не поймёт меня?

Орест повернулся к тёмным богам:

— Кому не знакома ярость, ненависть, зависть, жажда мести и упоение, когда твой клинок напитался кровью?

Затем он поклонился богам светлым:

— Кому незнакома тоска брошенного ребёнка, которым пренебрегла собственная мать? Оскорблённая гордость? Неотмщённые кости отца, которого любил, кем восхищался, чьим наследником я готов был стать? А стал обвиняемым. Так примите же решение, о боги, ибо я всё сказал.

Тут вышла вперёд Фемида — богиня Правосудия. На глазах была повязка: очи она себе выколола, чтобы быть беспристрастной. Мощная рука поддерживала каменные весы, на которых взвешивали дела людские. Каждому из богов дан был камень, и клали они по очереди камни свои на весы Фемиды, чтобы определить вину Ореста.

— Дела твои взвешены, человек, — сказала Фемида, когда весы застыли, а вина перевесила невиновность. — Есть ли среди бессмертных кто-то, желающий высказаться?

Дебаты длились день и ночь. Каждый из богов помнил историю Урана и Кроноса, Хаоса и Урана и многие подобные им, где речь шла о власти. А перед ними был слабый человек, отомстивший за своего отца.

— Он совершил святотатство!

— Но Клитемнестра совершила его трижды, убив Агамемнона, пытаясь убить сына и изменив мужу!

В конце концов очнулись Эринии.

— Почему его судят без нас! — взревели они.

— Потому что это я приказал Оресту вернуться в Микены и свершить эту месть, — признался Аполлон.

Весы Фемиды качнулись и встали ровно.

— Несправедливо! — вскричала одна Эриния, — поскольку суд отнял наше исконное право карать муками нарушившего закон!

Аполлон молчал. Послышалась лёгкая поступь. Богиня Афина Паллада, Афина-воительница, смертоносная, но справедливая, готовилась взять слово.

— Я не имею матери, но у меня есть отец — Зевс. Ели бы кто посмел оскорбить его, я не стала бы раздумывать, поэтому кладу свой камень, и да свершится правосудие.

Чаши весов колыхнулись.

Орест был оправдан.

Эринии в бешенстве были готовы сровнять Микены с землёю.

— О мудрые Эринии, — начала увещевать их Афина. — Мы видим, как качнулись чаши весов Фемиды, признавая право этого человека на свободу. Мы готовы понять и вас, не свершивших мщения. Но вы можете сменить гнев на милость? Оставшись здесь, в Аттике, вы станете почитаемыми народом. И даже имена ваши, если вы помилуете этого смертного, будут произносить с восторгом и уважением, а не со страхом. Станут строить вам храмы, называя Евменидами, что значит «милостивые, благосклонные».

Эринии, убеждённые доводами Афины, согласились. Орест был свободен; боги один за другим покидали площадь, пока не остались лишь Афина и Аполлон.

— Ты совершила невозможное, моя богиня, — сказал бог-Солнце.

— Я всего лишь добилась справедливости. В отличие от тебя. Я всё ещё помню, как ты убил моего возлюбленного, и не прощу тебе его смерти.

Аполлон смотрел вслед прекрасной богине. Но это совсем другая история.

Ореста ждали странствия и долгая жизнь. А город Микены был разрушен. Его стали сторониться, покидать, и вскоре он оказался в руинах.

Давным-давно это было. Никто не скажет, когда именно, потому что не родилось ещё Время. Никто не знает, где именно, потому что не существовало тогда ни суши, ни моря, ни небес. Нет свидетелей этой великой тайны, потому что ни одна живая душа не трепетала, свидетельствуя происходящему. И трепетать было невозможно, ибо ветра — и того не было. Ни жизни, ни смерти. Ни зла, ни добра. Был лишь Хаос, зев, бездна, абсолютное ничто, начало всех начал…

Но всему всегда приходит конец. Так и с Хаосом: вот из недр небытия потянулся незримый лучик божественной сути, и восстала богиня всего сущего, именем Евринома, рассекая ладонями абсолютную пустоту.

Где верх? Где низ? Обнажённое тело, не чувствуя прикосновений, неумолимо цепенело, и тогда пожелала богиня, чтобы абсолютная пустота сгустилась, и стало так по воле её. Сгущалось сущее, а освобождённое вкруг сгустка — становилось ещё пустыннее, и почувствовали пальцы Евриномы то, чего никогда прежде не существовало — прикосновение материи.

Так возникли Океан и Небо.

Прекрасная богиня, радуясь непривычным ощущениям, сделала первый шаг и понеслась над гладью Океана, касаясь его ступнями, раскинула руки и закружилась в самом первом Танце. Быстрое тело рассекало воду, сея брызги и порождая ветер — Борей. Взмыл Борей, обретя силу, и дохнул на влажную кожу танцующей, а та, задрожав, познала Холод. Согреться было негде, ибо ни светил, ни тепла ещё не существовало; Евринома, не представляя, что за напасть причиняет ей Страдание, сорвалась в бешеный темп, лишь бы согреться, и ей это удалось. А между тем сгустки Сущего бурлили, подгоняемые ветром-Бореем. Вот поднялся из вод некто, ужасный видом и могучий обличьем. Имя ему было Офион, Великий змей.

Богиня танцевала яростно, будто вакханка. Плавно перекатывались мышцы под безупречной кожей. Стройное тело кружило, бешено изгибалось, радуясь обретённому Бытию, будя неведомые силы, наполняя пространство ароматом разгорячённой кожи и делясь не существовавшим ранее Теплом.

Не мог противиться Великий змей такому искушению. Рванулся он к прекрасной танцовщице и крепко обнял, спеленав кольцами мощного своего тела. Прижался, ощутив роскошную мягкость бёдер, призывную беззащитность сосцов, нежный аромат женского лона. Стиснул Офион свою единственную и взалкал, впервые познав Вожделение.

Богиня в свою очередь ещё не знала чужих прикосновений. Всё было так волнующе и ново, и поняла она, что её танец понравился, поэтому продолжила неистово двигаться, каждым движением будя нечто невозможно-желанное в обнимавшем её Офионе. Тот захотел большего, подымаясь, вырастая навстречу велениям тела, каменея и не пытаясь противиться неотвратимому зову Похоти.

Приник Офион к бёдрам богини и вонзился меж её чресел, совокупляясь с нею и становясь единым целым.

Так овладел Великий змей богиней всего сущего. Но не отпустил, а ринулся в бешеный танец вместе с возлюбленной, возносясь на вершину Страсти. Не было вокруг свидетелей, кроме Неба, Моря и ветра-Борея. Не было их сношению ни краю, ни конца, ибо не пришло ещё в этот мир Время. Билась в тугом кольце объятий недоумевающая Евринома. Стальной хваткой стискивал её безжалостный любовник и сладострастно содрогался, соединяя их всё глубже, чаще, резче, покуда не сдалась она, покуда не позволила ему творить всё, что ни пожелает. Но даже тогда продолжал он терзать её, раз за разом вознося их на вершину вечного блаженства. Ибо Любовь и должна быть вечной, иначе зачем она?

Всему всегда приходит конец. Насытившись, разомкнул Офион объятья и с плеском погрузился в пучину вод. Любопытный Борей парил неподалёку и наблюдал, как приходит в себя Евринома. Как медленно бродит по глади Океана. Как… Но никто не узнает, верно?

Богиня раскинула руки, обернулась птицей, уселась, словно наседка, на волну. А когда пришёл её срок, в муках снесла она Мировое яйцо.

Кликнула Евринома своего любовника, чтобы сказать — он стал отцом. Семь раз обернулся тот вокруг своего детища. Согрел, уберегая от леденящего дыхания Борея. Высиживал, а как долго — никто теперь уже не скажет.

Всему всегда приходит конец. Мировое яйцо треснуло, являя всё то, что только существует на свете: Солнце, Луна, планеты, звезды, Земля, её горы, реки, травы и живые существа.

Любой конец чего-либо — это чьё-то начало. Но это уже совсем другая история.

Давным-давно жил в Афинах один гражданин. Он был рождён в этих местах, его семья владела виноградниками на солнечной стороне холма, поэтому вино они делали вкусное и ароматное. Семейство было трудолюбивым и процветало.

Когда отец его умер, двое старших братьев выгнали младшего, выделив ему клочок каменистой земли и тесную хижину в тенистой лощине. Виноград здесь был хилым и чахлым, а вино из него — кислым, словно уксус.

Чтобы как-то прокормиться, попытался младший брат торговать, но без умения и связей дело не шло. Тогда собрал он всё, что у него оставалось из денег, и занялся ростовщичеством.

Алчность человеческая не знает границ. Поначалу парню было жаль тех несчастных, кто приносил ему последние ценные вещи в обмен на несколько монет, но он говорил себе, что никого не заставляет так поступать. Постепенно он привык и к слезам, и к мольбам, и к проклятиям, зато смог отстроить новый дом на хорошей земле.

Однажды пришёл к нему брат и попросил занять денег. Оказалось, после отселения младшего дела шли всё хуже, один из братьев умер, а виноградники поразила болезнь. Но ростовщик, помня, как поступили с ним самим, отказал.

— Если так нужны деньги, принеси мне достойный залог. После того как ты выгнал меня умирать с голоду, должен быть рад, что я хотя бы говорю с тобою.

Старший брат ушёл, бормоча проклятья, но неделю спустя вернулся и выложил на прилавок золотой браслет. Ростовщик узнал его: он хранился в их семье много лет. Его носили бабка и мать, а затем жена и дочь старшего из братьев.

Браслет был из чистого золота. Сделан он был так искусно, что не верилось, как руки человеческие могли создать такое совершенство. Он выглядел, как сложная коса, какие плетут из волос афинянки. Словно ювелир создал миллион золотых нитей и соединил воедино.

Братья подписали договор; ростовщик вытащил мешочек с деньгами и протянул его брату. Тот взял, но, уходя, плюнул на порог. Гнев обуял ростовщика; он подскочил, отобрал мешочек и вытолкал заёмщика за порог, швырнув ему вслед всего несколько монет.

— Ты вернёшь мне всё, что указано в договоре, или я сдам тебя властям, а они продадут в рабство, — крикнул он.

Фамильная драгоценность мягко сияла на прилавке, напоминая о счастливых днях детства. Бабка говорила, что браслет этот привёз их дед, служивший легионером и немало поездивший по свету. С браслетом была связана легенда, будто лишь чистый сердцем и достойный человек может держать его в руках без боязни; и за долгие годы ни с кем из семьи не происходило ничего плохого. Мужчины в роду всегда были справедливы и работящи, а в жёны выбирали добрых и набожных невест.

Ростовщик взял браслет, разглядывая его, и убрал под замок. Ему отчего-то было тревожно, так что он не мог спать. Утром взял он побольше денег и пошёл к старому своему дому, но придя туда, узнал, что несчастный брат его, вернувшись, покончил с собой.

В печали вернулся ростовщик обратно, а ночью приснился ему сон.

"Молодой пастух пленил своею красотой богиню любви Афродиту. Она спустилась с небес и предстала перед юношей, сияющая и ослепительная. Тот в восторге пал перед нею ниц; они стали возлюбленными. Богиня приходила так часто, как могла, и подарила любовнику локон своих золотых волос. Пастушок сплёл из волос браслет, спрятал его в шёлковый мешочек и носил на шее под одеждой.

Однажды на побережье напали пираты. Они похитили скот, схватили пастуха и нашли волосы Афродиты. Решив, что это золото, они потребовали отдать их, но юноша отказался наотрез. Тогда его грудь пронзили кинжалом, испачкав в его крови драгоценные волосы, от чего они стали тверды, как металл, забрали золотой браслет и отчалили.

Вернувшись, Афродита нашла бездыханное тело возлюбленного. Обидчиков давно уже и след простыл; тогда на крови мёртвого друга провела она ритуал и прокляла свой локон, чтобы все, кто нечист мыслями и деяниями, погибал, беря его в руки.

Далеко в море у пиратского корабля вдруг открылась течь, и он стал тонуть. Пираты похватали кто что мог из сокровищ и принялись прыгать в воду, потому что берег хотя и был далеко, но доплыть опытным пловцам до него было возможно. Однако оказалось, что они камнем шли на дно, так как судорогой свело им ноги и руки.

Несколько дней спустя тела прибило к берегу, и кто-то снял с мёртвой руки браслет. Волосы Афродиты переходили от одного владельца к другому, и многие прикасавшиеся к нему умирали, пока один легионер не купил его и не увёз в Афины. И не было слышно о браслете пятьдесят лет".

Ростовщик в ужасе проснулся и понял, что его хватил удар. Он не мог двинуться с места, не мог позвать на помощь. Три дня лежал он, недвижимый, без воды и помощи, преисполненный ужаса и раскаяния. А на четвёртый день в его дом влез вор. Вместе с другими ценностями он унёс и золотой браслет, не взглянув на едва живого хозяина.

Ростовщик медленно поправился. То, что он видел во сне, испугало его. Он бросил своё ремесло и попытался всё-таки заняться торговлей.

А волосы Афродиты продолжали свой путь.

В долине Арголиды (Арголида — административная территория античной Греции) в Микенах жила благочестивая семья. Муж и жена прилежно трудились на винограднике и пасли маленькое стадо. По праздникам они приносили богам щедрые дары. Брак их был договорным, роды их были равны в достатке и положении, поэтому и супруги жили в мире и согласии.

Боги послали им детей. Мальчика с раннего детства приучали владеть копьём и мотыгой. Девочка пряла, шила и ухаживала за скотиной. Родственники уже присмотрели им будущих супругов, обсудили приданое, так что жить бы семье и радоваться.

Однако боги рассудили иначе.

Дочь их Дилия (греч. «робость») была красива, но боязлива и застенчива. Окрестные юноши, зная, что она просватана и находится под защитой родни, не особенно докучали, так что на празднествах ей приходилось танцевать лишь с братом или будущим женихом. Родители гордились дочерью, брат готов был защищать ценою жизни, будущий жених уважал и ценил её.

Нежный облик и в особенности робкий характер девушки приглянулся одному из богов. По несчастливой случайности, был он сыном самой Афродиты, богини плодородия, любви и страсти. От матери унаследовал он красоту и ненасытность телесными наслаждениями, а от отца, бога Гермеса — способности к торговле и счастливую удачливость, вороватость, хитрость и острый язык.

Предприимчивый и беспринципный, решил он, что Дилия должна стать его возлюбленной, а её характер не позволит ей открыться родне, дабы избежать позора. С такими нечестивыми мыслями слетел он, невидимый, утром в Микены, когда Дилия гнала на пастбище овец. Дождавшись, когда город останется позади, явился он девушке, не тратя слов, крепко обнял и поцеловал.

Дилия испугалась, вырвалась из объятий и стремглав понеслась домой. Но расчёт коварного соблазнителя оказался верен: не посмела она признаться, что целовалась с мужчиной, а солгала, будто видела волка. Брат пошёл с нею на поле, но волка не увидел.

На следующее утро на пастбище Дилию вновь обхватили невидимые руки и жаркие поцелуи вновь обожгли её губы. И вновь убежала девушка, а на третий день пасти стадо отправился брат.

Распалённый страстью бог был в ярости. Надел он женский хитон и отправился на рынок. Дождавшись, когда его недоступная возлюбленная придёт за покупками, он приблизился и завязал разговор. Так было и на следующий день, и на третий, и постепенно он втёрся в доверие, под видом подруги стал вхож в их дом. Дилия не боялась его в виде женщины; он сам торжествовал, ожидая, что вскоре сможет добиться своего и играя со своей будущей жертвой, находя в обмане извращённое удовольствие.

И вот наступил долгожданный момент. Родители и брат собрались на ярмарку в столицу нома, Нафплитон, а Дилия оставалась в доме одна. Коварный бог предложил навестить её и помочь по хозяйству, и девушка не нашла причин для отказа.

Он вошёл совершенно открыто, кутаясь в женский хитон, затворил дверь и запер на засов. Дилия была в его руках; он сорвал с неё одежду и опрокинул девушку на ложе.

Он надеялся, что его ласки будет довольно, чтобы невольная возлюбленная ответила ему взаимностью, но та только отбивалась и плакала.

— Отпусти меня! — молила она. — За что боги так жестоки!

— Боги благосклонны к тебе, — отвечал любовник, — я и есть бессмертный бог и возлюбил тебя с первого взгляда.

— Я погибла! — вскричала девушка.

— Ты ответишь на мои чувства, — досадливо оскалился мужчина. — Все видели, как ты меня впустила. Я рассажу, что переоделся женщиной по твоей же просьбе. Выбирай. Или ласкай меня, или будешь опозорена.

Плача, Дилия на коленях молила о милосердии, но он был непреклонен. Шантажировать и торговаться он умел с рождения. Причинить себе вред она не смогла бы — слишком боязлива. Позволить открыться их связи — тоже. Оставалось немного. Нежное тело манило, похоть разгоралась и туманила рассудок.

— Взять тебя силой я мог бы в любое время, — заявил бессердечный. — Подойди и начинай ласкать меня. Или я выброшу тебя за порог обнажённой.

Он схватил её и потащил к дверям, приговаривая:

— Будешь кричать — созовёшь соседей.

Понуждаемая насильником, опустилась она на колени и ласкала его, как он ей приказывал. Коварный сын Афродиты и Гермеса торжествовал и излил свою страсть.

Не желая уходить так скоро и стремясь повторить удовольствие, сбросил он женский хитон и, тоже обнажённый, увлёк её на ложе.

— Обними меня, — велел он.

— Что это, о боги? — ахнула вдруг Дилия, нащупав пышную грудь.

Она отчаянно рванулась прочь, трепеща от ужаса. Он отпустил, поскольку безумие священно, и выпрямился во весь рост. Тело его было прекрасно, вот только было одновременно и женским естеством и мужским.

— Кто ты? — прошептала несчастная.

— Я сын Гермеса и Афродиты, — отвечал он, — и я всегда получаю, кого хочу.

— Герм-афродит,— ахнула Дилия и лишилась чувств.

* * *

Очнулась девушка одна. Рассказать родителям о произошедшем она не могла; позволить Гермафродиту использовать её тело — тоже. Бежать ей было некуда, да и какой смертный спрячется от бессмертного бога? Лишить себя жизни? Дилия оделась, покинула дом и направилась к храму Афродиты.

— О прекрасная богиня-мать, услышь меня, — обняв ноги статуи, заплакала несчастная. — Помоги мне умереть. Спаси от Гермафродита. Спаси от позора мою семью.

Тут она вспомнила, как Гермафродит принуждал ласкать его, схватилась за горло и извергла его семя прямо на мраморный постамент.

Афродита почувствовала семя своего сына. В виде прекрасной женщины явилась она испуганной Дилии и обещала, что Гермафродит её больше не потревожит.

— Ты осталась девственной, но не невинной, — сказала она девушке. — Выбирай. Можешь вернуться и выйти замуж, и твой супруг будет самым счастливым мужем на свете. Можешь остаться здесь и стать жрицей моего храма.

Взмахом руки развеяла она семя своего сына в мельчайшую пыль, которая осела на платье Дилии.

Гермафродит попытался найти девушку, но не смог. Как только он приближался к ней, пыль из его собственного семени устремлялась к лицу и застилала ему глаза, и вместо возлюбленной виделась ему совсем другая женщина. Как он ни старался, волшебство Афродиты оказалось сильнее.

А людям в назидание осталась лишь поговорка «Пускать пыль в глаза», и лишь бессмертные боги помнят, откуда всё началось.

Арес, бог войны, празднует юбилей.

Сильнейшие боги Олимпа слетелись на пир. Радушный хозяин, в белоснежной пиршественной тоге, возлежал на ложе с чашей вина в руках.

— Жизнь человеческая скоротечна, — вещает уже захмелевший Арес. — Если смертные счастливы и сыты, чтить богов им ни к чему. Я не говорю о тебе, дядюшка, — салютует он мрачному Аиду, по такому случаю покинувшему Царство мёртвых. — В твою честь и так повсюду дымятся погребальные костры.

— Не жалуюсь, — кивает Аид. — Хотя без твоих войн и живых, и мёртвых было бы куда больше.

— Что! — кричит Арес, швыряя чашу под стол. — Каждый павший воин — мой тебе подарок!

— Каждый павший воин — чей-то несостоявшийся отец. Война — непозволительное расточительство.

— Мальчики, не ссорьтесь, — вздыхает Гея-земля.

— Каждая жизнь священна, — упрямо хмурится Аид. — Вполне достаточно смертей от естественных причин.

— Разумеется, — сухо кивает ему Асклепий, бог врачевания.

Арес кусает губы, пытаясь сдержать ярость. Переходить дорогу старшему богу неразумно. А он — стратег, он видит свою выгоду и не станет омрачать собственный праздник.

— Вина всем! — провозглашает он, наполняя чаши пенной амброзией. Пусть лучше гости пьянеют. И все охотно пьют, смеются, снова пьют. Арес начинает верить, что его пир удался.

Огромная зала с рядами удобных лож радует его взгляд. Сильные торсы мужчин, нежные фигурки женщин, божественно-прекрасные, совершенные, в длинных льняных одеждах и с венками на густых кудрях. Арес любуется, понимая, что отвык от такого приятного зрелища: ему, богу войны, чаще приходилось видеть грязь и кровь сражений.

К нему приближается Афина, богиня мудрости, и Арес поспешно привстаёт, приветствуя её.

— Приветствую тебя, бог войны, — сухо усмехается она. — Что, не все бессмертные одобряют твой промысел?

— Я рад видеть тебя, Афина, — склоняется Арес и помогает возлечь на пиршественное ложе рядом с собою. — Вина? Амброзии? Нектара?

— Мы ждём твоего рассказа, бог, — качает головой она. — О войне, что длилась восемьсот лет.

Арес обвёл залу туманным взглядом. Все ждали. На возвышении он заметил прекрасную Афродиту в окружении их детей: Антерос, Эрот, Гимерос, Гармония — они удались в мать; Деймос (ужас) и Фобос (страх) носили отпечаток его собственных резких черт. Прекрасная его возлюбленная лениво кивнула в ответ на его улыбку. Муж Афродиты, уродливый Гефест, на пир не явился.

— Не всем богам повезло вызывать любовь смертных одним своим появлением, — начал Арес, и Афродита мило потупилась. — Чтобы люди воскуривали нам фимиам, возносили молитвы и строили храмы, приходится постараться. Я расскажу о войне, которая длилась восемьсот лет.

Боги восхищённо и немного завистливо зашептались.

— Восемьсот — только по письменным летописям человеческих летописцев. Но ничего этого не было бы, не приложи я усилий, не давая раздорам затухнуть…

Богиня Раздора довольно улыбнулась и пригубила из своего кубка.

Арес вещал, развлекая гостей и сам вспоминая произошедшее, как будто это было вчера…

Две империи, Римская и Персидская. Ионийцы и дорийцы. Афины и Спарта. Сильные, богатые. Как было удобно столкнуть их между собой. И повод нашёлся: демократия Афин раздражала олигархию Спарты. Но причина, причина была иной. Всегда одна — страх потерять власть. Уж очень разрослись Афины, и Аресу оказалось совсем несложно внушить спартанцам ненависть к их богатому соседу.

— Сперва я заставлял спартанцев то и дело тревожить Аттику. Афины огрызались, и не было им равных на море для рейдов на побережье Пелопоннеса. Всё было так славно… Покуда кое-кто не вмешался и не убедил их подписать Никиев мир.

— Я старался, — лениво откликнулся Гермес. Арес ревниво прищурился: Гермес тоже был возлюбленным Афродиты и его соперником. Там, где Арес разжигал войну, Гермес мирил враждующих.

— Да ничего, — невозмутимо продолжал Арес. — Вскоре договор был нарушен. Афины атаковали Сиракузы, но были уничтожены — я предупредил кое-кого, послав им вещие сны, — и развязал Ионийскую войну. Убедил Персию оказать помощь Спарте, выстроить сильный флот и переманить нескольких подчинённых Афинам государств… Они и сами давно хотели отмежеваться, я и помог-то совсем чуть-чуть. Мощь Афинской державы на море была подорвана, греческий флот был почти весь уничтожен, и в следующем году Афины сдались. Летописцы назвали эту войну Пелопоннесской.

Боги качали головами, осознавая услышанное.

— Восемьсот лет для человечества — это срок, — кивнула Афина.

— Если принять во внимание греко-персидские войны, то и вся тысяча, — охотно добавил Арес.

Гермес вальяжно раскинулся на ложе и задумчиво протянул:

— И что в результате?

Боги недоумённо воззрились на смутьяна. Тысяча лет жертвоприношений — разве этого мало?

— Обе империи, истощённые войнами, болезнями, внутренними политическими конфликтами и экономическими трудностями, — и Римская, и Персидская — рухнули.

Арес передёрнул плечами.

— Ну и что? Всё проходит. Я готов развлечь гостей другим рассказом, в котором моё участие было совсем минимальным… В 12 веке до нашей эры случился кровопролитный конфликт между ассирийцами и обитателями Аравии, который длился аж 470 лет!

Правителя Аравии Тагдасар прибыл с визитом к ассирийскому царю Тиглатпаласару I.

На торжественном обеде гостю приглянулась царская дочь. Желая ей понравиться, он протянул девушке инкрустированный золотом черепаховый гребень. А девушка, вместо того, чтобы обрадоваться мужскому вниманию, бросила гребень на пол. Оскорблённый Тагдасар объявил соседям войну. Победили ассирийцы. В ходе боёв они захватили чуть ли не половину Азии и накрепко встали на Средиземном море.

— Что интересно, — продолжил Арес, — дочери ассирийского царя Тагдасар тоже пришёлся по душе. Просто девчонка к тому времени была уже, как говорится, в стельку пьяна и не смогла удержать гребень в руках. Так выпьем!

Под смех гостей он наполнил всем кубки, и пир продолжился.

Пирует Арес, бог войны.

У царя Ливии Бэла, сына бога Посейдона, и царицы Ахинои было двое детей, сын и дочь. Были они серьёзны и набожны, редко разделяли веселье с дворцовой молодёжью, и вскоре пошли слухи, что сторонятся они людей, уединяясь от суеты: она — в библиотеке, он — в мастерской. Отец и мать обеспокоились, стали приводить наследников на пиры и празднества. Но нерадостны были Пигмалион и Дидона. Пляски казались им чересчур утомительными, вино — слишком крепким, а крики толпы — неискренними. Странными показались они народу. Чтобы не давать лишней пищи слухам, царь и царица не неволили их больше и на пиры не зазвали.

Шли годы. Дидона дни напролёт проводила в храме Астарты, богини строгой и жестокой. Пигмалион полюбил ремесло скульптора и в мастерской дневал и ночевал.

Вошли царские дети в возраст. Бэл и Ахиноя к тому времени уже состарились и отошли в загробный мир. Дидона, понимая, что стране нужен сильный правитель и выгодные союзники, всё чаще понуждала брата вступить в брак и продолжить род. Пигмалион отнекивался, сестра настаивала, они ссорились всё сильнее и вскоре возненавидели друг друга. Дидона считала, что их долг — забота о стане и злилась на брата, не покидавшего мастерской. Не знала она, что есть у Пигмалиона тайна: из слоновой кости создал он статую настолько прекрасную, что не мог с нею расстаться, любовался ею и стал вскоре одержим её совершенной красотой.

В один из дней Дидона снова накинулась на него с упрёками; оба наговорили друг другу лишнего и расстались в ссоре.

Сестра бросилась в храм Астарты и умоляла богиню спасти её несчастный народ, обещая ей за то свою вечную невинность и отказ от плотской любви. Девственная, строгая богиня приняла клятву, потребовала кровавых жертв, но обещала помочь принцессе.

Брат же упал перед алтарём Венеры и взмолился:

— О великая богиня любви! Пошли мне жену, такую же, как моя статуя, ибо ни на кого другого не смотрят глаза мои!

Услышала богиня мольбы. Венера, читая в сердце юноши, поняла, что не жену он ищет, а мечтает оживить статую. Исполнила она его желание, и счастливый скульптор обнял не холодную кость, а затрепетавшее в его руках женское тело. Взамен потребовала богиня любви, чтобы разрушил Пигмалион храм Астарты. Тот дал своё слово.

Напрасно плакала Дидона, защищая алтарь своей богини — Пигмалион лишь пригрозил ей темницей. Несчастная сестра дождалась ночи, покуда брат уединится со своей возлюбленной, и покинула Ливию. С нею ушли несколько когорт воинов с семьями и детьми.

Скитаясь, пришла Дидона на побережье Северной Африки к берберам и попросила убежища. Берберийский вождь, владевший этими землями, в насмешку позволил царице взять столько земли, сколько сможет покрыть одна бычья шкура.

— О моя богиня! — воззвала Дидона к Астарте. — Как мне быть? Где место народу моему?

— Я научу тебя, как получить место под новый город, — ответила богиня, — но знай: пройдут века. Твой город будет славен и богат, а после разрушен до основания.

Дидона рассудила, что никто не вечен, и согласилась. Разрезала она шкуру тонкими полосками и разложила их вдоль холма Бирса, тем самым получив достаточно большую землю для своего народа и основав поселение Карфаген.

Богиня Астарта стала покровительницей города. Дидона послушно выполняла свои обеты, оставаясь девственной, щедро жертвуя на храм, участвуя во всех шествиях и славя богиню. Глядя на царицу, многие молодые девушки тоже начинали служение Астарте, да и юноши тоже. Жестокая богиня требовала служения себе целомудрием, отречением от чувственности. Чтобы любой мужчина, желающий стать жрецом её храма, своеручно оскопил себя ножом подчистую, так, чтобы уподобиться женщине. Несмотря на ужасную жертву, желающих было немало, так как покровительство богини было очевидным — Карфаген процветал.

В 332 году до н.э. соседний город Тир был захвачен войсками Александра Македонского, и толпы беженцев наполнили Карфаген. Город стремительно рос. Мягкий климат и удачное расположение способствовали изобилию и удачной торговле. Жители Карфагена наладили контакт с местными берберскими на севере Африки, которые пополнили ряды армии Карфагена, в большей степени непобедимой конницей. От небольшого прибрежного города, Карфаген стремительно разрастался, огромные поместья простирались на сотни километров. Он стал самым богатым и влиятельнейшим городом в Средиземноморье.

Зависть и страх заставляли соседние города желать падения такого ценного приза. Началась череда войн и стычек.

Карфаген много лет успешно отгонял захватчиков, однако противостоять всему миру было невозможно. Город готов был заплатить, чтобы его оставили в покое, однако римляне были не согласны и считали, что карфагеняне должны подчинится воле Рима. Сенатор Катон Старший заканчивал все переговоры с карфагенянами фразой «В дальнейшем, я считаю, что Карфаген должен быть уничтожен».

Требования Рима были ужасны: Карфаген должен быть разрушен и перестроен подальше от берегов моря, тем самым теряя многовековое преимущество торговой державы. Карфагеняне отказались выполнять эти условия, дав повод Риму для очередной войны. Фраза «Карфаген должен быть разрушен» звучала к месту и не к месту, проникая в умы и не давая надежды ни иное решение конфликта.

Осада длилась три года, после чего полумёртвый город пал и был полностью стёрт с лица земли. Сбылось пророчество Астраты: город вырос из ничего и ушёл в ничто. Земли его были поделены, богатства разграблены, храмы разобраны на фундаменты домов. Оставшиеся в живых проданы в рабство. Так свершилось торжество человеческой жадности, зависти и страха.

Фраза «Карфаген должен быть разрушен» сейчас означает навязчивую мысль, со временем проникающую в умы и заставляющую людей действовать согласно с нею, будто бы перед ними пророчество.

Бог леса Пан был сыном бога Гермеса.

Сильный мужчина, искусный музыкант. Сын бессмертного бога. Одним взглядом укрощающий диких зверей, одним дуновением велевший распускаться почкам и раскрываться цветам. Щедрый, остроумный, неунывающий. Жаждущий любви и отвергаемый ею.

Бесконечно несчастный.

Рождённый полукровкой, — мать его была смертной женщиной — был он изгоем и среди богов, и среди людей. Вдобавок за кровосмесительную связь родителей наказали почему-то именно его. Был он уродлив и смешон. Родился Пан с бородой, рожками и козлиными ногами. Мать, увидев младенца, в ужасе оставила его, но Гермес взял сына на руки и с улыбкой понёс на Олимп. Над ним потешались и Олимпийцы, и прочие боги, считавшие себя вправе насмехаться над ним и подшучивать, и не всегда безобидно. Больше всего высмеивали его очевидную непопулярность у женщин и солидное мужское достоинство, так и не востребованное по его прямому назначению.

Однажды Пан, выведенный из терпения придирками, поклялся никогда не влюбляться. Но жестокий бог любви Эрот, подстрекаемый друзьями, пронзил Пана своей волшебной стрелой, пробудив в уродливом теле жгучую страсть к женскому естеству. Посмеявшись, они бросили корчившегося Пана одного и забыли о своей жестокой шутке.

Пан скрылся в лесах. Долго бродил он вдали от чужих глаз, пытаясь обуздать похоть, но волшебство Эрота было сильнее.

Леса всегда были местом обитания нимф, вечно прекрасных божественных созданий природы. Их-то и встречал очарованный Пан, сжигаемый бешеной страстью. Любовь его была чистой, как родник, но не суждено было ему познать счастья.

Однажды заметил Пан прекрасную дриаду Сиринкс и долго преследовал её, но девушка очень испугалась его уродливого облика и пыталась убежать от него. Пан гнался за ней по всему лесу, пока Сиринкс не добежала до реки и обратилась к своему отцу — богу реки — с мольбой о помощи. Бог реки превратил её в прибрежный тростник.

Так потерял Пан первую свою возлюбленную.

Горюя, сорвал Пан один из стеблей, и тот запел голосом Сиринкс. С тех пор носил с собой Пан тростниковую свирель, играя на ней и вздыхая о несбывшейся любви. Эрот, чувствуя свою вину в страданиях Пана, подсказал ему, что волшебные звуки будут привлекать к нему женщин.

Так и случилось, но счастливее Пан не стал.

Нимфа Питис услышала нежную музыку и приблизилась к Пану, заговорила с ним.

Но нимфу Питис любил холодный и страшный Борей — бог северного ветра. Воспылал он ревностью и принялся дуть с такою силой, что бедная нимфа Питис, не устояв на ногах, упала в пропасть и разбилась.

И прекрасная Эхо, на которую обратил внимание Пан, любила не его, а Нарцисса. Когда же Пан попытался добиться любви девушки, превратилась она в скалу.

С тех пор Пан не смел приближаться к нимфам, боясь, что снова станет причиной их гибели, а между тем пламя Эроса сжигало его чресла.

Шли годы. Пан прилежно берёг лес, покровительствовал пастухам и музыкантам. Он улыбался, гримасничал и прыгал на своих кривых козлиных ногах, поэтому все считали его весельчаком и легкомысленным малым.

Но несмотря на жестокость отвергнувших его бессмертных, нашлась душа, которая не поверила в ужимки лесного бога. Была она обычной смертной женщиной. Пан неосторожно уснул на поляне, а она набрела на него, сонного, и споткнулась, так как для людей был Пан незрим и являлся им, только когда сам хотел этого.

Нащупав крепкое плечо, девушка вскрикнула, но тут же извинилась. Не выпуская Пана, она заговорила с ним. Он не смог противиться искушению и не сбежал, а остался, впервые за долгое время беседуя с женщиной. Они проговорили до сумерек, и он проводил её до опушки леса.

На следующий день она пришла снова. Села у ручья, где они беседовали накануне, и позвала его. Пан решил, что не станет выходить к ней, и молча любовался ею, стоя в отдалении.

Она приходила неделю. Семь дней, сжигаемый страстью, прятался за деревьями Пан. На восьмой день девушка позвала его снова, а потом сказала:

— Я не знаю, чем обидела тебя, незнакомец, раз ты не хочешь больше говорить со мной. Прости. Я уйду, но не забуду единственную нашу встречу.

Заплакав, она пошла прочь. Пан не смог вынести её слез и отозвался.

С тех пор они часто встречались. Иногда он играл на свирели, а девушка тихо сидела рядом. Как-то однажды она протянула ему руку, и он коснулся её пальцами. Они ласкали ладони друг друга, но на большее Пан не отважился: она убежит с криками, нащупав его бёдра, поросшие шкурой, копыта или козлиные рога. Пусть уж всё остаётся, как есть. Он потерпит.

Наступила неделя праздников Дионисии с их трагедиями, комедиями, сатирой, фаллическим шествием, ряжеными, маскарадом, дифирамбами и так далее. Пан был в ужасе: обычно он являлся людям, как и некоторые другие боги, принимал дары и был судьёй в состязаниях поэтов и музыкантов.

— Я не смогу сопровождать тебя на празднике, — грустно сказал он своей возлюбленной. — Прости меня.

— Если ты не пойдёшь, я тоже не пойду, — отвечала она. — Дома и так достаточно работы.

Пан явился людям, принял участие в шествии и восседал на состязании поэтов. Как всегда, люди шумно приветствовали его, но смеялись, показывая пальцами и толкая друг друга локтями. Всё как всегда. Пан понял, что с его милой возлюбленной нужно расстаться: он не хотел видеть отвращение и страх на любимом лице. Бог леса решил больше не приходить к ручью. Пусть их любовь останется в её памяти светлой и ничем не омрачённой.

Но после праздников она не пришла. Её не было и на следующий день. Пан взволновался так, как никогда прежде. А если ей плохо? А если нужна помощь? Он бросился искать её дом и нашёл на окраине города, стал незримым и приник к окну. Девушка тихо плакала, а рядом на ложе лежала сухонькая старая женщина.

— Я могу помочь? — спросил Пан раньше, чем вспомнил намерение никогда больше не говорить с нею.

— Ты пришёл… Спасибо. Мать умирает. Лекарь сказал, что нужно чудо, а у меня никого, кроме неё, нет.

Пан бросился в лес. Он собрал целебные травы, которые были недоступны простым смертным, принёс их в дом и положил на колени задремавшей девушки, а сам, исполненный непонятной печали, тихо удалился.

Несколько дней спустя она снова пришла к ручью.

— Матери лучше, — сказала она. — Я благодарна тебе. Я люблю тебя. Я хочу за тебя замуж.

Пан едва не разрыдался от отчаяния. Сбывались все его мечты, но счастье по-прежнему было недоступно.

— Я не могу показаться тебе, — признался он.

— Мне и не нужно. Довольно знать, что ты рядом, — ответила она.

Они соединились в объятии, и Пан ласкал прекрасное тело, а она стонала и называла его ласковыми прозвищами, что в ходу у всех влюблённых.

— Я хочу быть твоею, о мой возлюбленный, — услышал он.

Пан запаниковал: в пылу страсти он не сможет остаться незримым для неё! Но тут же придумал, как быть.

— Не смотри на меня, прошу, — умолял он, покрывая поцелуями лицо и приникая к губам. Она послушно опустила ресницы.

— Не оборачивайся, — проговорил он несколько минут спустя. — Обещай, что не обернёшься.

Они вознеслись на вершину блаженства. Пан обнял утомлённую женщину, укачивая в объятиях, а когда она заснула, прошептал слова прощания и исчез, растворяясь в лесу.

Он не знал, звала ли она, приходила ли к ручью — Пан заставил себя не бывать там.

Год спустя снова пришла пора Дионисий. Пан вновь явился людям, участвовал в шествии и был пьян, весел и дурашлив, как годы и годы до этого. Он не боялся увидеть свою женщину, ведь она не знала, кто он, и даже втайне был уверен, что они встретятся, но не ожидал, что всё случится так.

Когда он раздавал призы музыкантам, на его плечо легла чья-то нежная ладонь. Народ ахнул: как посмела смертная самовольно коснуться бога. Пан обернулся, едва живой от ужаса.

Она стояла и улыбалась ему, а затем взяла за руку и потянула за собой. Он пошёл, а сердце его замирало и больно билось о рёбра.

— Я знала, что это ты, с прошлых Дионисий, — сказала она, когда они подошли к дому. — Я хотела послушать музыкантов, и ты так же раздавал награды. Я узнала тебя.

Она указала на детскую кроватку.

— Боги благословили наш союз. И если ты снова сбежишь, я обойду весь лес и разыщу тебя.

Никто не знал, как прожил несколько следующих десятилетий весёлый бог леса Пан. Известно лишь, что ушёл он в Царство мёртвых вслед за своей любимой, когда пришёл её срок.

В правление римского императора Тиберия, как рассказывает предание, раздался однажды громкий горестный крик: «Великий Пан умер, умер великий Пан». С тех пор никто не слыхал ничего больше о боге Пане. А сам этот возглас — Умер великий Пан! — считается символом конца античного язычества.

Почему это царя Мидаса считали личностью глупой, гротескно-смешной?

Сплетни, всему виной сплетни. Как он мог быть потешным, если он — царь? У него божественное происхождение. Мать его — богиня Рея, та самая, что выдана замуж за Кроноса, оскопившего отца своего, Урана. Младенца Мидаса усыновил царь мигдонийцев, сиятельный Гордий. Правда, Мидас не любил вспоминать приёмного отца. Тот стал царём случайно, когда птички напели ему явиться в храм Зевса во Фригии. Он был простым землепашцем и доверчивым человеком, поэтому явился в храм, где — о чудесное совпадение! — жрецы ждали первого встречного, чтобы сделать его своим царём.

— Мой отец вошёл в историю, — говорил Мидас, когда гости приставали с расспросами. — Он завязал такой узел, что никому не под силу было развязать его.

О том, что гордиев узел просто разрубили мечом, Мидас мудро умалчивал. Впрочем, разрубил-то Александр Великий, так что и здесь при случае можно похвастаться.

Мидас не особо вспоминал и приёмную мать. Обычная цыганка, на базаре гадавшая всем желающим по руке или на картах. Отец всегда слушал жену и верил ей беспрекословно. Мидас, став царём, удалил из дворца всех гадалок и запретил им возвращаться под страхом смерти.

Нянька рассказывала Мидасу, что в детстве муравьи приносили ему в рот пшеничные зёрна. Мидас увидел в этом божественный промысел и на очередном пиршестве поделился новостью со своими гостями: дескать, богатство само найдёт его. Гости весело смеялись, и Мидас благосклонно кивал им, покуда не разобрал пьяные выкрики. Видно, изо рта у него так смердело, говорили вокруг, что муравьи приняли его за помойную яму и решили строить там гнездо. Незадачливые гости были кто изгнан, а кто и казнён.

Мидаса растили, приучая к труду. Он сызмальства работал в мастерской и кузне, покуда не осознал, что царскому сыну не к лицу такое плебейское занятие. Втайне от публики он позволял себе побаловаться молотом, потому что тяжёлый труд странным образом успокаивал его. Металлы вообще привлекали его необычайно, тем более что были редки и малоизучены.

Мидас лестью снискал благосклонность Гермеса, выстроив в Фригии храм и поставив в нём статуи самого бога торговли и его сыновей — Пана и Гермафродита, учитывая, что изображения последнего были редкостью чрезвычайной. Гермес в награду обещал выполнить его желание. Жадный Мидас попросил наделить его способностью находить белый металл, подобный серебру. Гермес выполнил просьбу. Во Фригии нашли первое месторождение олова, белого, легкоплавкого и мягкого, и оно совсем не было серебром. Мидас почесал в затылке и сказал себе в следующий раз чётче формулировать желания.

Случай представился несколько лет спустя. Мидас придумал необычную форму для статуй Гермеса — небольших, в человеческий рост, четырёхгранных колонн, увенчанных головой или бюстом бога и с непременным вытесанным мужским естеством в соответствующем месте. Гермеса новинка позабавила, и на его предложение исполнить желание Мидас попросил у него самый ценный металл, который только существует.

На беду Мидаса, в то время в Малой Азии активно шли войны. Оружия не хватало. Поэтому Мидас обнаружил не золотые прииски, а залежи свинца. Легкоплавкий и пластичный, он шёл на скобы, замки и оружие. Так Мидас просчитался вторично.

Третий же случай едва не кончился для него трагически и никак не был связан с Гермесом. Слуги Мидаса обнаружили заблудившегося по пьяни Силена, учителя бога Диониса. С Дионисом Мидас плотно дела не имел. Он отлично принял старика, даже устроил в его честь пир. Дионис в благодарность за спасение учителя тоже предложил выполнить одно желание.

Мидас не стал осторожничать и не хотел больше ковыряться в земле. Он изъявил желание обращать в золото всё, к чему прикоснётся руками.

Дионис не стал осторожничать и выполнил волю буквально. Радость Мидаса была недолгой. Ни пища, ни одежда не были более ему доступны, ибо становились золотом в миг прикосновения. Дворец наводнили золотые статуи придворных. Слуги в ужасе бежали прочь. Ни пищи, ни воды не мог получить незадачливый царь. Единственная дочь кормила и поила его, вкладывая пищу отцу в рот, но тот неосторожно коснулся её и получил ещё одну бездыханную статую. Умирая от голода и жажды, бросился Мидас к Дионису и едва успел вымолить прощение.

Поняв, что лишь угождая Гермесу, он может добиваться желаемого без опасности для жизни, Мидас снова принялся искать повод подольститься к нему. И дождался; великие боги, сын Зевса Аполлон и сын Гермеса Пан затеяли состязание в музыке. Аполлон был неподражаем; свирель Пана плакала и заставляла рыдать зрителей. Аполлон был силён и влиятелен, Но Мидас во всеуслышанье принял сторону Пана и его свирели.

— Возможно, ты не умеешь слышать очевидное, — сказал уязвлённый Аполлон, взял Мидаса за уши и вытянул их размером с ослиные.

Униженный Мидас бежал прочь. С того дня и до смерти носил он высокие головные уборы, вскоре вошедшие в моду. Своё уродство хранил он в величайшей тайне, но уберечься от сплетен не смог.

История умалчивает, получил ли Мидас какие-то блага от Гермеса за поддержку его сына. Но с тех пор Мидаса считают одним из самых глупых и жадных царей античности.

Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою

Все лицо обросло — лишь глаза горят неподвижно,

Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.

Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,

Мёртвых на утлом челне через тёмный поток перевозит.

Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу.

Вергилий

Любой мальчишка в Греции знал, для чего покойникам кладут в рот медную монету. То плата за перевоз через Стикс, реку Мёртых. Без денег перевозчик не посадит их в лодку, и несчастным душам остаётся либо толпиться, неприкаянным, на берегу, пополняя толпу призраков, либо перебираться через Стикс вплавь.

Но Аид существовал задолго до рождения первого человека и тем более — задолго до возникновения денег.

* * *

Давным-давно это было. Могучий и предприимчивый Зевс заставил-таки отца своего, Кроноса, отрыгнуть и вернуть в мир живых своих единоутробных братьев Аида и Посейдона. Они не виделись… никогда. Познакомились, обнялись, погоревали о бесполезно прошедшем времени.

— Братья мои, — начал Зевс, — вызволил я вас не случайно. Мир велик, управляется дурно, но другого у нас нет. Нужны мне помощники, так что пируйте, отсыпайтесь, отъедайтесь, а с понедельника — на службу.

— Что! — рявкнул Посейдон. — С какого понедельника? Солнце ещё не взошло, то есть не родилось, откуда взяться дням недели?

— Верно говоришь, брат, — зашипел Аид. — На работу он нас посылает. Умный какой. Тебе надо, ты и работай, а мы сколько веков в темноте, от звонка до звонка, то есть с самого рождения! Мы заслужили отпуск и усиленное питание!

— Вот именно. Питание заслужить надо, — вразумил их Зевс.

Аид с Посейдоном переглянулись.

— А что надо делать-то?

— Вот это разговор! Вам понравится, обещаю. В понедельник жду на совещание. Отдыхайте!

Поскольку бог Солнца, Аполлон, ещё не родился и ни времён года, ни календаря не существовало, условная неделя длилась достаточно, чтобы боги успели и насытиться, и отоспаться, и даже заскучать. Поэтому на совещание они прибыли воинственными и с порога… то есть взобравшись на Олимп накинулись на Зевса с вопросами.

— Чего это ты, младший, будешь давать нам работу? Мы старшие, так что ты должен нас почитать, слушаться и подчиняться.

— С того, что я на деле старше вас.

— Мы раньше родились.

— Но папаша наш, Кронос, сразу после рождения съел вас. Вы тысячелетия провели в его утробе, но не были живы или мертвы, а родились вторично лишь по моему желанию. Так что я старше. К тому же отца нашего поработил я. Поэтому Олимп и власть — мои. Хотите, разделим их на троих?

Перспектива на троих понравилась.

— Во-первых, — вещал Зевс, подливая братьям амброзию, — понравилась ли вам жизнь? Обратно вернуться не желаете?

— * * *

,—выразительно скривился Аид.

— Прости брату его французский, — добродушно усмехнулся Посейдон.

Зевс довольно потёр ладони.

— Наш папаша бессмертен, и он Старший бог, а это значит, в любой момент может попытаться вернуться и отправить нас всех обратно в свою жо… в живот. Чтобы этого не случилось, его нужно пленить и охранять. Это самое важное дело! И поручить его мы можем самому старшему, мудрому и сильному из нас. Тебе, Аид.

— Чего-то сразу мне?

— Голосуем. Итак… Двое — «за», один — «против». Аиду поручается создать Царство мёртвых, причём я место уже выбрал. Прямо над Тартаром, где сейчас отдыхают и Кронос, и Уран…

— Этот кастрат тоже там?

— … и Хаос. Ты, Аид — Владыка Преисподней. Набирай персонал, составляй смету. Всё, что угодно, лишь бы наши дорогие родственники чувствовали себя как дома.

— А мне? — нетерпеливо дёрнулся Посейдон. — Мне какое царство? Хочу Небо!

— Небо моё, — собственнически рявкнул Зевс. — И Земля моя.

Аид и Посейлон переглянулись.

— Значит, тебе и Небо, и Земля! Меня под землю закопать решил да ещё и вкалывать там. Я тебе что, шахтёр? Горняк? Метростроевец?

— Голосование окончено, — пожал плечами Зевс.

— Предатель, — кинул Аид Посейдону и обиженно надулся.

Зевс приосанился и елейным тоном проговорил:

— Посейдону мы предложим Океанские глубины, дождевые тучи, реки и озёра…

— Ыыы, — заржал Аид. — Мокрое место, значит!

— Что? — взревел Посейдон, но коварный Аид вскинул тяжёлую длань:

— Голосуем!!!

* * *

На Олимпе сверкали молнии, рушились скалы и хлестали дожди. Наконец братья утомились и, очень недовольные друг другом, отбыли каждый к месту прохождения службы.

Аид трудился, как раб. Он раздвигал земные недра, отводил подземные реки, засевал сады Элизиума — и всё бесплатно. Нанятый им персонал состоял всего из двоих родственников: Харона, родного брата их деда Урана, злобного, отвратительного старика — в качестве охранника и Гермеса, совсем молоденького бога, сына Зевса и своего племянника, проводника душ в его царство.

Тартар был первостепенной заботой. Аид трепетал, осознавая свою ответственность.

Три гиганта — Хаос, Уран и Кронос — оставленные на его попечение, были вечной головной болью. Они были Старшими богами, Хаос так вообще был даже не бог, а сущность, и лишить их сил, утихомирить и погрузить в небытие Аид не смог бы даже при помощи обоих братьев. Он совершенно измучился, почернел и исхудал и удивил даже самого Харона.

— Вот что, племянник, — сказал ему тот однажды. — На земле зародилась жизнь и появились первые люди. Скоро нам нужно ждать обитателей. Но мне понятно твоё беспокойство. Мне тоже не хочется выпускать наших демонов, поэтому нужно сделать так, чтобы они не захотели уйти.

— Но как?

— Их нужно занять делом! — шепнул невесть откуда взявшийся Гермес и бросил на пол несколько игральных костей. — Пусть играют, проигрывают и отыгрываются.

— Но им не на что играть!

— Пусть играют на деньги.

— У них нет денег.

— А если будут?

Аид осклабился:

— Что им твои три медяка!

— А если медяков будет очень, очень, очень много? Тогда и азарт появится, и всегда будет что поставить на кон.

Аид помял подбородок.

— Идея мне нравится, но где мы возьмём столько денег?

* * *

Гермес позаботился, чтобы несколько неупокоенных душ смогли «случайно» вернуться и рассказать миру, что за провоз в Царство мёртвых требуется мзда — по три медные монетки с души. Собирать деньги поручили Харону. Каждый из троих могучих пленников регулярно получал одинаковую с другими сумму. Игра не прекращалась ни на минуту. Аид вздохнул спокойно и даже начал задумываться о женитьбе.

Гермес имел свой интерес: свободно летал туда-сюда, из Царства мёртвых и обратно и кто знает, какую контрабанду таскал нелегально?

Харону подарили щенка. Он назвал его Цербер.

Главный жрец храма Зевса гневно поджал губы. Вот за что его покарали боги?

— Воля ваша, госпожа, но вашего сына я не приму.

Дородная матрона в шёлковой длинной тоге и ухом не повела.

— Воля или неволя, жрец, но ты его примешь и будешь учить, как положено. Сынок, поди сюда.

Рослый парень, ухоженный, полноватый и тщательно одетый, робко приблизился и попытался спрятаться за мать.

— У меня нет вакансий.

— Найдёшь. Не найдёшь, я решу всё сама. Которого из служителей ты не побоишься потерять?

— Побойся богов, Пертинация1! Ты в храме!

— Это тебе нужно бояться, Каллидус2. Я не посмотрю, что ты мой брат. Воспитать племянника и дать ему кусок хлеба — твой гражданский долг! Блант3, дитя моё, ты остаёшься с дядей. Слушайся его, делай всё, что он скажет. Ясно?

— Да, матушка моя госпожа.

— Повтори.

— Оставаться с дядей, слушаться его, делать всё, что он скажет.

— Верно, сынок.

— Я не хочу с дядей. Я хочу домой.

— Ты останешься и будешь его слушаться.

— Я хочу…

— Молчать.

Жрец Каллидус вытер вспотевший лоб.

— Он всегда делает, что велят?

— В большинстве случаев.

— А в меньшинстве?

— По-разному. Но на всякий случай постарайся, чтобы он не нервничал. Парень сильный, может зашибить ненароком.

— Всё, Пертинация, никаких племянников! Забирай его и…

— У меня ещё есть деверь. Он давно хотел стать жрецом. Ему понравится этот храм.

— Тьфу.

— Давно бы так, братец.

— Скажи своему сыну, чтобы не смел обращаться ко мне «дядя». Пусть называет меня «главный жрец» или «господин Каллидус».

— Блат, сынок. Этого человека нужно называть «господин Каллидус», когда рядом никого нет или когда он у нас в гостях. Понял?

— Понял. Господин Каллидус.

— А когда он в храме, обращайся к нему «главный жрец». Повтори.

— Главный жрец.

— Всё, я ухожу. Доброй службы вам обоим. Блант, куда ты?

— Не хочу в храме. Домой хочу.

— Ты хочешь в храм. Повтори.

— В храм.

— Вот храм. То, чего ты хочешь. Да?

— Да.

— Правильно. Я довольна, Блант. Оставайся с дя… с главным жрецом.

* * *

К удивлению главного жреца, новый служитель Блант пришёлся, как говорится, ко двору. Он умел читать и обладал ровным красивым почерком, поэтому несколько месяцев прилежно переписывал рукописи, за древностью основательно попорченные мышами и плесенью. Каллидус успел благополучно о нём забыть, но сестра его Пертинация забывать о сыне не собиралась.

— Почему мальчик не участвует в службах?

— Он учится. Изучает свитки и ритуалы.

— Я хочу, чтобы Блант участвовал в празднествах. Поручи ему какое-нибудь дело.

— Чтобы он сорвал праздник?

— Ты удивишься, как порою важен ответственный исполнитель.

— Но…

— Я пригласила в гости деверя. Которому нравится этот храм.

— Проклятье, Пертинация! Почему бы тебе не оставить меня в покое!

— Потому что ты жрец и не оставишь потомства, а моё чрево отдувается за всю семью.

— Эй, кто-нибудь! Позовите каллиграфа. Помоги мне боги…

* * *

Служитель Блант был послушен и точен в мелочах. Выпускать его перед многотысячной толпой Каллидус не собирался, поэтому оставалось поручить ему какой-нибудь небольшой ритуал.

— Блант.

— Главный жрец.

— Что ты переписывал в последнее время, Блант?

— The Ritual Lament in Greek Tradition4.

«То, что нужно, — решил Каллидус. — Обряд погребения испортить сложно».

— Первые же похороны — твои. Ты должен объяснить родственникам, как себя вести и подготовить покойного к переходу в мир иной.

— Да, главный жрец.

— Ты понимаешь, что должен делать?

— Да, главный жрец.

— Что ты будешь делать?

— Расскажу родственникам, как провести ритуал ламента.

— А ты знаешь, как его проводить?

— Да, главный жрец.

— Откуда?

— У меня хорошая память.

«Отлично, — усмехнулся Каллидус. — Он выставит себя дураком. Возможно, будет скандал. Но зато я избавлюсь от него».

К вечеру в храм прислали сказать, что один из жителей умер. Каллидус послал за Блантом. Тот явился в серой тоге и босой, спросил адрес и поспешно покинул храм. Жрец озадаченно посмотрел ему в спину, затем завернулся в длинную накидку с капюшоном и бросился вслед. Что если горюющие родственники в гневе изобьют парня слишком сильно?

Он осторожно приблизился к дому. На двор уже вытаскивали стол, и вслед за тем четверо мужчин вынесли тело.

«Что за старомодные привычки!» — подивился Каллидус, но тихонько встал за дерево, наблюдая, где же его племянник и что делает.

— Ближайший в роду закроет глаза усопшему, — услышал жрец знакомый голос, и высокая фигура Бланта шагнула из дверей. — Тело омоют, смажут маслами, и хозяйка дома оденет его в белый наряд. Носилки украсят майораном, сельдереем и пряными травами, поскольку они отгоняют духов. Иногда тело укладывали на листья винограда, лавра или мирта…

Немедленно две девушки пошли со двора к огородам, а пожилая женщина принялась ножом срезать побеги дикого винограда, в изобилии оплетающего забор и стены. Каллидус раскрыв рот смотрел, как люди выполняют всё, о чём отрешённо бормотал его отсталый племянник.

— Голову не покрывают, — продолжал негромко напевать Блант. Старуха тут же убрала листья с мёртвого лица.

Блант вышел на середину двора, несколько раз растерянно оглянулся и вдруг схватил за плечо первого же проходящего мимо мужчину:

— У дверей ставят воду для гостей, чтобы смыть скверну тех, кто коснулся умершего.

Мужчина дико взглянул и выдернул руку. Блант спокойно отловил следующего человека и указал ему на ворота:

— У дверей ставят воду для гостей…

Главный жрец с изумлением наблюдал, как больной парень бесстрастно цитировал трактат об поминальном плаче, и все, абсолютно все в доме оказались заняты делом. Блант монотонно низал слова, их жадно ловили и бросались исполнять. Никто не спорил и не жаловался.

— Отец встаёт у дверей и встречает входящих. (Пожилой старик проковылял к воротам.) Мать или жена начинают оплакивание, вставая у головы усопшего, а остальные женщины вокруг него…

— Что мне говорить, помоги мне, — сквозь слёзы произнесла молодая женщина.

Блант словно очнулся, затем медленно заговорил, и все подхватывали за ним фразу за фразой. Опускались сумерки. На лице молодого человека не отражалось ни одной мысли. Он словно пребывал далеко от этого места, словно был не в себе. Вот он поднял вытянутую руку, словно воин, потрясающий копьём, и мужчины повторили его жест.

А в отдалении соседи уже сложили большой костёр. Каллидус даже протёр глаза: уже очень давно никого не предавали огню, а хоронили в землю. Но, похоже, народ не возражал и даже был рад оказаться при деле, отдавая дань древней версии ритуала.

Главный жрец повернулся и пошёл прочь. Когда он взобрался на холм к храму, далеко внизу в долине ярко вспыхнуло погребальное пламя.

Мужчина задумчиво смотрел на огонёк, мерцающий в ночи, и сердце его сжималось от зависти и стыда.

Завтра он даст племяннику свитки с летописью празднеств Сатурналий.

__________________________

1 Pertinacia — упрямство (лат.)

2 Callidus — хитрость (лат.)

3 Blunt — тупой (лат.)

4 В рассказе упомянуты строки из книги Маргарет Алексиу «Ритуал ламента в греческой традиции». Ламент — оплакивание

Жили в Афинах две уважаемые семьи.

Предки первой поселились здесь с незапамятных времён. Владели они виноградниками, пшеничными полями и оливковыми рощами. Мужчины с гордостью носили оружие и по праву считались гражданами своего полиса. Женщины пряли и присматривали за рабами.

Была у них единственная дочь по имени Тéнера (Ténera — нежная (лат)).

Вторая семья поселилась в Афинах около ста лет назад, когда прадед купил в пригороде Афин дом с садом. Смелые мореплаватели, торговали они в греческих и итальянских городах, защищали своё добро и превыше всего ставили родственные узы.

У них было пятеро сыновей, младшего звали Астатос (Αστατος — непостоянный (греч.)).

Одна семья закупала у второй вино и пшеницу на продажу.

Однажды на празднике Кроний семьи повстречались у храма, раскланялись и обменялись пожеланиями здоровья, изобилия и достатка. Затем каждый пошёл своей дорогой, и никто не заметил, как юная Тенера и стройный Астатос, ни слова не проронившие, встретились взглядами, вспыхнули и потупились. Эрот не дремал; каждый унёс с собой сердце второго.

Юноша не смел нарушить покой понравившейся ему красавицы. Зато он стал активно участвовать в делах семьи, не признаваясь даже себе, что однажды сможет переступить порог желанного дома и увидеть его прелестную обитательницу. Пусть даже поводом будет закупка пшеницы.

Девушка тоже вспоминала молодого человека, его горящий взгляд и атлетическую фигуру. Она взялась учиться шитью, плетению и вышивке, сама не признаваясь в причине такого усердия. Мать не нарадовалась на дочку.

Шло время. Настали дни Дионисий; с трепетом ждала их Тенера, с нетерпением предвкушал встречу Астатос. Оба мучились вопросом, увидятся ли они снова, потому что Афины были немалым городом и встреча могла и не состояться. Но Эрот ворожил нашим влюбленным; снова пересеклись семьи, и пока отцы и дядья обсуждали дела, женщины разглядывали наряды друг друга и вежливо осведомлялись о здоровье. Но ни Тенера, ни Астатос ни слова не произнесли. Лишь взглядывали изредка да краснели. И вот когда разговор иссяк и все начали прощаться, юноша поднял руку и сунул её в декоративную нишу, которыми изобиловали стены храма. Он взглянул прямо в глаза девушке, а она вынула крошечный свёрток и также глядя на юношу спрятала его за пьедесталом статуи, у которой находилась.

И вновь потянулись дни ожидания. Как-то к отцу пришли за очередной партией товара, и Тенера, обмирая, узнала в одном из купцов того самого юношу. На его руке был узкий плетёный браслет, который она изготовила для него. Он взглянул ей в лицо, а она вытянула из-за ворота на шнурке крохотную, с мизинец, амфору с благовонным маслом — его подарок.

Тем же вечером Тенера вышла в сад. Оливковые деревья гнулись под тяжестью плодов, скрывая в тени очертания предметов. Девушка вынула амфорку и впервые распечатала её. Нежный аромат поплыл в ночном воздухе, вдали раздался шорох, и вот уже юноша рядом с нею.

Они успели обменяться лишь парой слов и коснуться рук друг друга. Но их сердца уже дали друг другу клятву.

Астатос на следующее же утро сообщил отцу, что сердце его сделало выбор и он взаимен.

— Что! — вскричал отец. — Сынок, эта девушка не для тебя. Она гражданка; ты метек. Пусть мы и живём в Афинах сотню лет, и тоже, как и все, греки, тут мы — пришлые, чужеземцы. Нас уважают, потому что мы богаты и знаем своё место. Но никогда ни один истинный афинянин не породнится ни с одним из нас. Выбери себе супругу среди равных и будьте счастливы. Не подвергай опасности семью.

Тенера, в свою очередь, тоже поговорила с матерью, но была осторожнее.

— Сегодня к отцу опять приходили купцы. Кто они?

— Это уважаемые люди, честные и смелые, хотя и метеки. Ещё твой дед вёл с ними дела.

— Метеки? Но они так давно живут в Афинах.

— Это ничего не меняет. Они пришлые. Мы ведём с ними дела, покуда те знают своё место.

Следующим вечером возлюбленные встретились вновь и поведали друг другу горестные новости.

— Я пойду в армию, — сказал Астатос. — Я слышал, что некоторым отважным метекам после службы давали права гражданина.

— Но это так долго! — ахнула Тенера. — Я готова выйти за тебя замуж и войти в твою семью.

— Тогда нас изгонят из Афин. Нам запретят торговать здесь. Я готов уехать с тобой и начать жизнь с начала, но мои братья? У них семьи. Мои родители? За что им такое? Да и твоя семья будет опозорена.

— Хорошо. Делай, как считаешь нужным, — согласилась девушка.

Шло время. Однажды отец Тенеры снова встречался с купцом. Девушка решила подслушать их разговор и скрылась за лёгкой занавеской.

— Мой младший сын плавает на военном корабле, — услышала она голос купца. — Но вот уже несколько месяцев о нём нет вестей. Мы уже не надеемся увидеть его живым.

— Это тот юноша, что был с вами осенью? Жаль. Он показался мне достойным молодым человеком.

— Так и есть. Но ничего не случилось бы, не будь он метек. Он полюбил дочь гражданина и отправился служить, чтобы иметь возможность жениться на ней.

— Будем надеяться, что ваш сын отыщется. Мир велик.

— А вы, уважаемый? Отдали бы дочь за метека?

Отец Тенеры смутился, но ненадолго.

— Моя дочь уже обещана. Так что выбор мне не грозит.

Тенера, взволнованная услышанным, тихо удалилась. Волнение за возлюбленного и категоричный ответ отца сказались на её здоровье, и она почувствовала себя плохо, а вскоре и вовсе слегла. Лекари несли ей настой из луковиц лилии, жрецы воскуряли фимиам, родители щедро жертвовали денег и тем, и другим, но ничего не помогало. Девушка начала бредить, зовя своего друга по имени.

Отец был в бешенстве. Так вот кто разбил сердце его единственного ребёнка!

— Если этот наглец выживет, я отомщу ему за мою дочь.

Тенера скончалась во сне. С плачем провели ритуал погребения, и когда уже расходились, к могиле вдруг подбежал красивый юноша и упал на колени, обливаясь слезами. В руках у него был огромный букет белых лилий. Он только что вернулся, но услышал ужасную новость и покинул родителей, чтобы в последний раз взглянуть на возлюбленную. И опоздал.

— Ты умрёшь, метек, — закричал, увидев его, отец девушки. — Как посмел ты даже глядеть на мою дочь! Как посмел строить планы и касаться её! Она умерла из-за тебя! Схватить его! — крикнул он рабам. — А поганый букет бросить в отхожую яму!

Астатос понимал, что в мужчине говорит боль и злость, но поделать ничего было нельзя. У метеков не было прав; ему повезёт, если его будут судить, а не убьют на месте.

«Помоги мне», — шепнул юноша своей мёртвой возлюбленной, веря, что она рядом и слышит его. Быстро провёл он ладонью по стеблю лилии, сдирая листочки, и успел лишь втиснуть их в свежую землю могилы, как его поволокли прочь.

Влияния и денег купца хватило для отсрочки суда. Астатос ни на что не надеялся и сам не хотел жить, виня себя и молясь богам, потому что больше заняться ему было нечем. Афины бурлили; наконец, было назначено разбирательство. С утра Астатос, проведший в заточении многие месяцы, получил возможность побриться и помыться. Мать за большие деньги передала ему чистый хитон. Вот пришли жрецы; вот показались истцы — родители умершей возлюбленной, и с ними ближние и дальние родственники.

Астатос понял, что жить ему осталось до заката.

— Я снимаю обвинение, — морщась, глухо проговорил отец Тенеры. — На могиле моей дочери выросли лилии. Они распустились только сегодня утром. Белые, как символ чистоты и невинности. Боги не хотят смерти этого человека. Кто я такой, чтобы спорить с богами?

Астатос, не веря в происходящее, покинул храм и двинулся к дому, сопровождаемый братьями, посветлевшим отцом и плачущей матерью.

— Ты немедленно женишься, — сказал ему отец.

— Никогда.

— Ты женишься. Посмотри, что произошло: не стало единственной дочери, и семейство лишилось будущего. Кто позаботится о стариках, когда добро растащит родня? Твоя мать — моя четвёртая жена. Первая не могла родить, и я оставил её. Две другие рожали мне сыновей, но умерли, а я тотчас женился вновь. Тебе нужно поступить так же.

— Как скажешь, отец. Но я не буду искать невесту. Сделай выбор сам. Теперь мне всё равно.

Астатос побрёл на могилу своей любимой. Действительно, на ней упруго поднялись побеги лилий, и одна, крупная, белая, была раскрыта.

— Любовь моя, Тенера, — сказал юноша. — Наконец я могу поговорить с тобой. Ты вечно прекрасна, как эта лилия, и ты спасла меня. Прости, что не сохраню тебе верность. Второй раз я выбираю семью. Но надеюсь, когда мы встретимся в Царстве мёртвых, что ты меня простишь.

Говорят, лилии ценились за небывалую красоту и аромат, за любовь к ним богов и женщин, а ещё за лёгкость выращивания. Действительно, зачастую достаточно одного листка.

— С этим Сизифом надо что-то делать!

Разгневанный Зевс метался по чертогам дворца. Аид, бог Царства мёртвых, флегматично наблюдал за братом.

— Забери его! Немедленно!

Аид отставил чашу с нектаром.

— За что? Его срок ещё не пришёл. И главное — почему я?

Зевс рявкнул нечто невразумительное, потирая пятую точку и отводя глаза. Аид усмехнулся. Его младший братец, хотя и был главой Олимпа, не пропускал, что говорится, ни одной юбки. В этот раз ему не повезло. Он умыкнул дочь речного бога Асопа. Асоп искал дочь, но та, скрытая чарами, была ему недоступна. Асоп обратился к царю Коринфа Сизифу; его осведомлённость давно уже была легендарной.

Сизиф тут же прикинул свою выгоду и поставил богу Реки условие: он укажет на обидчика, а тот взамен даст ему непересыхающий источник с питьевой водой на холме возле акрополя. Они ударили по рукам; источник забил из-под земли, а Сизиф, подняв свои связи, выяснил роль Зевса и рассказал встревоженному отцу, где находится дочь и кто её похитил.

Асоп в гневе напал на Зевса. Все олимпийцы с удовольствием наблюдали их поединок, причём Асоп прицельно метил пониже спины. Зевс, петляя и отстреливаясь молниями, укрылся во дворце на Олимпе, но не тут-то было. Оскорблённая изменой жена Зевса, Гера, оказалась едва ли не опаснее Асопа. Потрёпанный Громовержец стал посмешищем на долгие годы.

И вот выясняется, что Зевса сдал какой-то смертный!

— Пусть себе живёт, — повторил Аид. — Персефрона так весело смеялась… У меня в Преисподней не так много развлечений, так что я даже благодарен этому Сизифу.

Зевс заскрежетал зубами.

— Развлекаетесь, значит? Я требую лишить этого негодяя жизни!

— У тебя личные счёты. Вот сам и лишай.

— Я не полезу к тебе под землю!

— А кто полезет?

Зевс подумал и вызвал богов, тех, кто мог бы справиться с задачей. На зов Громовержца явились Гермес, проводник душ, Харон, перевозчик душ, бог Смерти Тантос и его брат-близнец бог Сна Гипнос.

— Я требую, чтобы один из вас притащил Сизифа в Аид! — даже не поприветствовав их, закричал Зевс.

— Сизиф? Это тот, который сообщил Асопу…

Боги переглянулись и, не удержавшись, захохотали. Аид хитро щурился, разделяя веселье.

— Давайте сыграем в карты, — предложил хитрый Гермес. — Проигравший отправится за душой Сизифа. Хотя по мне так пусть живёт! Очень, очень находчивый малый.

Не успел Зевс оглянуться, как пятеро бессмертных уселись вокруг стола, сдвинули в сторону кубки и Гермес принялся тасовать колоду.

— Только посмей, — сурово предупредил Гермеса Аид.

— Только посмей, — сдвинул брови Харон.

Бог торговли пожал плечами. Игра началась. Не имея возможность подставить Аида с Хароном — всё-таки им ещё вместе работать — Гермес сосредоточился на братьях-близнецах Гипносе и Танатосе. Кроме внешности, ничего в них не было похожего. Но Гипнос, зная, насколько отрешён и необщителен его брат, наслал на него лёгкие сонные чары. Время шло; карты переходили из рук в руки, и вот, ожидаемо, в проигрыше оказался бог Смерти.

— Приведи Сизифа, — приказал ему Зевс.

* * *

Сизиф был сыном бога ветров Эола и потомком самого Прометея. От своего знаменитого и находчивого предка унаследовал он предприимчивость, смелость и хитрость, богов не боялся и был уверен, что человек сам хозяин своей судьбы.

Прекрасно понимая, как зависимы простые смертные от божественной воли, женился Сизиф на плеяде Меропе, дочери Атланта, с которой познакомился через их отцов. Брак оказался удачным и благословлён сыновьями.

Сизиф, уверенный, что Фортуна — дама капризная и её нужно ловить, не раздумывая, старался быть в курсе последних новостей и скандалов среди небожителей, поджидая момент, которым можно было бы воспользоваться к своей выгоде.

Момент настал. Аргонавт Ясон, посланный за золотым руном, заручился помощью царевны Колхиды, прекрасной Медеи, уверяя её в своей любви, но получив желаемое, бросил возлюбленную и отплыл к родным берегам, увозя бесценный артефакт с собой.

Как только Сизиф узнал, что Медея поссорилась с Ясоном, тут же явился к ней с льстивыми речами и подарками. Момент был выбран удачно; Медея, вне себя от негодования, была рада выговориться и в благодарность за поддержку подарила гостю крошечный городок Эфиру, расположенный возле перешейка Истм, разделявшего Пелопоннес и Аттику. Сизиф стал царём Эфиры, дал городу новое имя — Коринф — и принялся обустраиваться.

Выяснив, что ничем особенным его владения не отличаются, с питьевой водой туго и большого дохода ждать не приходится, стал искать Сизиф любую возможность к выгоде. Естественный прирост населения был делом небыстрым, поэтому требовалось как-то привлекать приезжих. Однажды в море утонул его родной племянник Меликет; пользуясь случаем, Сизиф в его честь организовал Истмийские игры, очень скоро сделавшиеся настолько популярными, что на них съезжались зеваки со всей Эллады. Туристы пополняли казну; многие оставались навсегда, потому сто Сизиф был человеком здравомыслящим и не видел большой беды в браке граждан и метеков. Благосостояние Коринфа росло.

Коринфяне благословляли своего царя; соседи ненавидели. Египтяне и пунийцы закрыли Коринфу порты и не давали заниматься морской торговлей. Сизиф, не обременённый моралью, не чурался грабежами соседних земель, так что его репутация была самого дурного толка. К тому же свою собственность он защищал со всей отвагой и коварством. Когда его стада стал угонять сосед, могучий воин Автолик, Сизиф придумал клеймить скот и публично уличил вора. Но и этого ему оказалось мало. Пока Автолик огрызался и оправдывался, Сизиф прокрался в дом и соблазнил его дочь. Девушке пришлось срочно искать жениха, и через семь месяцев после свадьбы родила она сына, будущего героя Итаки и хитростью пошедшего в папашу. Имя ему было Одиссей.

Расширяя свои владения, понял Сизиф, отчего так легко сделала ему подарок коварная Медея. В округе было трудно с питьевой водой, и городской акрополь Акрокоринф, стратегически расположенный очень удачно, без своего источника терял все преимущества и был скорее в тягость городу. Надеясь на случай, разослал царь Коринфа своих шпионов и опрашивал приезжих, действуя столь тонко, что никто не заподозрил в естественном любопытстве никакой корысти. Очень скоро он убедился в пользе такой тактики и обзавёлся источником, взамен указав богу реки Асопу на Зевса и сделав главу Олимпа посмешищем всей Эллады.

* * *

Бог Смерти подошёл к заданию ответственно. Он ждал страха, слез и горя, а попал на пир в свою честь! Дворец Сизифа сиял огнями.

— Окажите мне честь, о великий Танатос, разделить кров и стол в мой последний день жизни!

Бога Смерти никогда не звали на пир смертные. Удивляясь, он вошёл в залу и возлёг на ложе — оно оказалось удобным.

Ему подносили одно блюдо за другим и постоянно наполняли кубок. Сизиф был сама доброта; он поведал детали битвы Зевса и Асопа, а также кучу прочих сплетен. Танатос пригубил вина. Недурно. И тут Сизиф вынул пару блестящих железных кандалов.

— Последняя модель. Как вам дизайн? Мне было бы интересно узнать ваше мнение насчёт удобства использования, так сказать. Позволите?

Танатос позволил замкнуть сияющий обруч на запястье.

— Тесновато, пожалуй, — со знанием дела произнёс бог.

— Это потому что вторая рука свободна. Давайте покажу.

И вот второе запястье окольцовано, а цепь обвита вокруг скалы.

— Позвольте ещё вина!

— Нам пора, — напомнил Танатос. — Отдавайте распоряжения, и идём.

Сизиф потянулся.

— Не думаю. Я намерен задержаться… Спокойной ночи, мой бог.

* * *

Арес, бог Войны, ввалился к Зевсу, бряцая оружием и изрыгая проклятия.

— Ты что творишь! Куда ты услал Танатоса? Уже несколько дней никто — понимаешь ты? — никто не умирает! У меня война превратилась в фарс! Разрубленные пополам продолжают жить и лезут сражаться. Я как увидел, едва не поседел от ужаса! Битва живых мертвецов! Так и рождаются легенды!

— Танатос пошёл за Сизифом, — брякнул Зевс и осёкся под насмешливым взглядом.

— Яс-сно… Наказать решил парня? Справился? Дело твоё. А Танатоса я возвращу сам!

И Арес полетел в Коринф, где грустно возлежал на ложе прикованный бог Смерти. Ему, конечно, не давали скучать, исправно наливая пряные вина, но он прекрасно понимал, что провалил задание. К Сизифу он теперь пылал ненавистью не меньшей, чем Зевс.

Арес перерубил цепь, удерживающую бога Смерти, схватил Сизифа за шиворот и рванул прочь из Коринфа. Он швырнул душу хитреца на берег Стикса, прямо Харону в руки, а Танатос, радуясь, что освобождён без лишнего шума, отправился делать свою работу.

Сизиф подошёл к ладье. Харон отпихнул его, пробормотав: «Ты ещё не похоронен!» и отчалил без него.

* * *

— Где Сизиф? — спросил Аид.

— Его жена Меропа оставила его тело без погребения. Священный обычай нарушен. Через Стикс перевезти его душу я не могу.

— Что за люди. Всё приходится делать самому, — сокрушённо фыркнул Аид, подхватил под локоть Персефону и полетел на берег Стикса.

— О владыка! — воззвала душа плута. — Я возмущён! Моё тело не погребено! Отпустите меня в мир живых на три дня, чтобы я мог позаботиться о собственных похоронах, а заодно и примерно наказать жену.

Боги царства мёртвых, растроганные его благородным негодованием, пошли ему навстречу. Однако, вернувшись в мир живых, Сизиф даже и не подумал выполнять своё обещание.

После воскрешения он прожил ещё долго, в конце концов павший от меча Тезея.

На этот раз боги были безжалостны. Отныне и до конца времён Сизифу было предназначено вкатывать на высокую гору огромный камень, который возле самой вершины срывался вниз.

* * *

«Прошли столетия, и в сознании людей образ Сизифа постепенно трансформировался — он стал вызывать не презрение, а сочувствие. Ведь Сизиф был не просто заурядный злодей, но человек, который не побоялся разоблачить Зевса, водил за нос богов и героев и построил прекрасный город. Многие ли из смертных могут похвастаться тем же? Его потомки Главк, Орнитион, Фок стали героями и оставили свой яркий след в истории Эллады. Могила Сизифа, находившаяся в тайном месте неподалёку от Коринфа, со временем стала считаться священной. Его грехи позабылись, а среди греческой аристократии стало престижным иметь Сизифа в ряду легендарных предков. Тяжёлая кара перестала восприниматься как заслуженное наказание, а стала символом мстительности и злопамятности богов. Что ж, хитрейший из греков, Сизиф и после смерти умудрился улучшить свой имидж. Ходят слухи, что ныне его мучения окончены, он прощён, и стал небесным покровителем всех журналистов, пиарщиков и политтехнологов». (Юрий Руденя. «Сизиф. Миф о самом хитром греке».)

Харон. Перевозчик душ. Он был сыном Эреба и Нюкты, оба родителя суть порождение Хаоса. Получалось, что Харон был братом Урана и богом первого порядка. Но он не обладал сластолюбием брата, не терзал Гею и спокойно жил себе, пока о нём не вспомнил Зевс и не отправил работать на переправу через реку Стикс в Царство мёртвых.

Боги сами вольны выбирать себе внешний вид. Харон пожил достаточно, чтобы удовольствоваться телом тощего старца. Ему было положено пугать души умерших, казаться непреклонным и грубым. К нему опасались приближаться, не то что умолять. Бесплатно провозить он никого не брался, потому что Аид вёл строгий учёт всех поступающих денег. Не то чтобы ему были нужны все эти оболы. На них шла игра титанов Тартара. Ну и вернуть в земные недра добытую медь тоже было важным делом.

Искать спутницу жизни Харон не торопился. Зачем ему? У него и дома-то нет. Всегда на работе, всегда есть кого переправлять… Это малыш Аид, его внучатый племянник, тосковал в одиночестве, покуда не притащил с земли Персефону. Не надышится на свою красавицу, подарки дарит, слушает её. Отпускает на землю к матери по девять месяцев в году. К чему жениться, если женщина с тобой не живёт по девять месяцев?

Наверное, всё сластолюбие в их семье досталось Урану. Он до того за…любил жену свою Гею, что та, изнемогая от постоянных родов, упросила сына Кроноса лишить отца мужского достоинства. Что мальчишка и сделал. Кровь Урана пролилась в Океан и породила Афродиту. Красивая вышла девчонка. Но вот снова вопрос — нужно ли жениться, если супруга вместо благодарности преподносит мужу такое? Ну уж нет.

Счастливого брака Харон не видел. Персефона дуется на Аида, хоть парень верен ей, как пёс. Гера ворчит на Зевса. Тут она в своём праве: Громовержец любвеобилен, в деда, видимо, пошёл.

Харон пожал плечами, оттолкнул веслом одну из душ, тело которой осталось валяться где-то под солнцем Аравийской пустыни. Непогребённое.

— Жди, — строго сказал он душе. — Засыплет тебя песочком, тогда поговорим… Деньги-то есть за перевоз заплатить?

Душа кивнула.

— Тогда иди погуляй. Не мешай тут…

Душа отлетела. В Аравийскую пустыню, наверное.

Нужно иногда выбираться наверх, посмотреть, что и как. Души подождут, чай не живые, ничего им не будет…

Слабое сияние озарило волны. Гермес привёл новую партию к перевозу.

Харону приходит в голову блестящая идея:

— Эй, племянник. Поди-ка сюда.

Харон манит Гермеса. Тот подозрительно на него взглядывает, но приближается. Харон суёт ему в руки своё весло и одним прыжком оказывается на берегу.

— Подмени-ка меня. Давненько я не разминался.

Гермес опешил и тут же начал протестовать:

— Я не могу! У меня работа… Люди ждут... Сделки незакрытые!

— Подождут твои сделки, — хохотнул Харон. — Не скучай. Эй, души! У вас новый перевозчик. Все к нему! Деньги тоже ему!

Услышав про деньги, Гермес как-то сразу перестал протестовать и пошевелил веслом, поторапливая душ.

— Непогребённых не бери, — напомнил Харон и пустился по берегу прочь от Стикса. Вскоре путь ему преградил Ахерон, река, служившая входом в Царство мёртвых. Харон нырнул и вскоре оказался на поверхности. Земля расступилась, и бог увидел Солнце.

Мир ошеломил его. Он и забыл, а может и никогда не видел такой пышной зелени, синего Неба и жёлтых скал. Глаза слезились. Харон по колено в воде добрался до берега, сел, озираясь и вдыхая аромат земли.

Затем наклонился умыться и отпрянул: зеркальная гладь отразила его лицо таким, как он был создан. Мужчина в самом расцвете, сильный, длинноволосый и стройный.

Харон встал и пошёл прочь. На его бёдрах и плечах отрастал белый хитон, ступни обвили сандалии. Отдыхать, так отдыхать.

* * *

Спустя положенное время паромщик Харон вновь приблизился к берегу реки. Ахерон катился меж скал и тихо исчезал под землёй. Харон оглядел себя, сорвал белый хитон и обвязал им чресла. Раньше как-то не задумывался, что был покрыт только волосами. Нехорошо это. Души разные бывают, невинные тоже есть.

Гермес без всяких условий отдал ему весло. Недовольным он не выглядел. Что подозрительно, неупокоенных душ почти не было. Наверняка всех переправлял за большие деньги, контрабандист. Ну и ладно. Харону не жалко.

Гермес кивнул ему и исчез.

* * *

— Эй, перевозчик!

Вот снова Гермес. Снова привёл партию на отправку. Только кто это с ним? Длинный хитон, тонкая фигурка. Никак живая душа?

— Ничего не попутал, дружок? Здесь мёртвые. Смотреть надо, кого приводишь.

— Я сама пришла… Харон.

Женщина откинула покрывало. Милое лицо, кудрявые тёмные волосы.

— Она просила привести её к тебе. Сказала, неотложное дело. — Гермес просто изнывал от любопытства. Харон хмуро зыркнул на него и повернулся к женщине:

— Энона…Не нужно было… Я перевозчик душ. Живу в преддверии Аида. Ничего не могу предложить тебе. И ничего не обещал…

— Я останусь с тобой, — сказала она. — На земле меня ничего не держит. Парису я не нужна. Да и скоро он явится сюда сам. Я бессмертна, Харон. Не оставляй меня быть без тебя вечно.

Он беспомощно смотрел, как прекрасная нимфа забирается в его лодку.

— Едем, — просто сказала она.

Подземный мир… Неведомое, прекрасное и опасное место. Здесь живут необыкновенные существа, тянутся кверху упрямые побеги и даже время здесь течёт иначе.

А ещё тут обитель богов.

Зачем подземелья привлекают смертных? Недра всё равно возьмут своё рано или поздно. Казалось бы, какими незыблемыми и колоссальными были пирамиды, — почти все оказались засыпаны песками. Люди откопали их, отрыли, извлекли то, что было спрятано в чреве земли. Ходят, трогают руками. Чего им не хватаем на поверхности? Ясное небо, горячее солнце, ласковые дожди. Жирная, плодоносная почва. Так нет. Лезут вглубь, продираясь и оскальзываясь. Срываясь. Кто-то возвращается вновь, в самое сердце поражённый тишиной и внутренней дрожью. Можно запретить себе спуск, но забыть, забыть по-настоящему уже не получится.

Кто-то остаётся под землёй навечно.

Такие никогда не сядут в лодку перевозчика. У них нет могил, нет платы за перевоз. Над ними не пели погребальных ламентов. И всё же каждый год смертные лезут вглубь, восхищаясь красотой меркнувших в темноте красок. Идут, словно зачарованные, на зов таинственных глубин.

Что ищут они?

Кто-то рассчитывает на ценный приз. Находки, скрытые века и века назад, утерянные, вложенные в древние могилы. Их бережно поднимают, будто битые черепки — не обычная глина, а из чистого золота. Хотя кому-то удаётся отыскать и нечто действительно уникальное.

Кто-то ищет острых ощущений. Глупцы. Глаза человека не видят сквозь камень. Потеряться в бесконечных поворотах и мучительно умирать, разевая иссохший рот. Зачем? Неужто отчаянная опасность, бурлящая в их венах и напрочь отрицающая здоровый инстинкт самосохранения, так дорога и так пьянит, что риск мучительной смерти уже не имеет значения?

Глупые люди.

Кто-то ищет красоты, и они наименее безумны из всех. Глубоко не лезут, напрасно не рискуют. Именно они в состоянии рассказать, как печальна и молчалива земная утроба.

А есть те, кто приходит говорить с богами.

У них есть капища, скрытые от глаз. Чем глубже пещера, тем вероятнее там получить отклик, тем быстрее будет биться сердце и поджиматься пальцы. Страх — источник силы, он затапливает тело, и оно теряется во тьме, растворяясь, впитываясь, становясь этой землёй и этим камнем. Если в этот момент задать вопрос, а затем затаить дыхание и ждать, напрягая слух, ответ придёт. Не извне, нет. Он придёт изнутри, словно давно ждал возможности излиться в мозг, он проникнет в сознание, свернётся в нём, найдёт место и врастёт, становясь его частью.

С этой секунды вопрошающий начинает мыслить иначе. Прежним ему уже не стать, ибо свершается двойной оборот бытия: спроси, и отвечено тебе будет.

И даже после всего, после долгого пути назад среди выживших находятся безумцы, отрицающие произошедшие с ними перемены. Они плачут, царапают себе щёки, не могут спать и жалеют об утраченном покое. Их не жаль: они получили заслуженное. Отказ от дара — тоже их выбор.

В подземных озёрах бледными тенями плавают бесцветные рыбы. На стенах — ковры лишайника, который коснулась рука богини, и в тех местах он начинает светиться, словно указывает путь случайному страннику. Цветная порода, вспыхивающая искрами слюды, и такая же подвижная: тронь — похоронит, обнимет и сожмёт в объятиях.

Мы не зовём смертных туда, где для них опасно. Они сами прекрасно находят коварные места, чем-то особенно для них притягательные. Мы хотим скрыться от их глаз, от их факелов и громких голосов.

Неужели мы хотим многого?

— Ну, здравствуй, сын.

В леденящей тьме Кронос не сразу разглядел знакомые черты, так похожие на его собственные.

Властитель Неба, великий Титан Уран насмешливо оглядел его и размял запястья. Кронос едва не попятился от отца. Медленно подымалось сильное тело, распрямлялись могучие плечи, и вот уже Уран навис над ним, обдавая горячим дыханием.

— Когда-то ты отнял у меня всё. Отнял престол, который был моим по праву. Свободу. Отнял моё Предназначение, ради чего я был создан. Вступил в преступный сговор и поднял на меня руку.

— Я защищал мать!

Уран зло захохотал. Недра земли заколыхались. От этого смеха на поверхности сдвигались материки и дыбом вставал Океан.

— Очень смело — прятаться за женщину. Как мог от меня родиться такой трус?

Кронос сжал кулаки. Он с удовольствием вступил бы в бой с этим титаном, который был его отцом и которого, волею судьбы, он почти не знал… Но они оба — пленники. Тартар — их общая темница, и никуда не деться, не сбежать от этих обжигающих глаз. От чувства вины.

— Помнишь, что ты сделал, сынок? — спросил Уран и шагнул ближе.

Между стройных сильных бёдер до сих пор болтался крошечный обрубок того, что делает мужчину мужчиной. На гладкой коже ног ещё сохранялись потёки божественной крови.

— Подлый сговор. Предательство. Ты одурманил меня и своими руками отсёк моё мужское естество. Я решил было, что настал конец мира — так было больно. Кровь текла несколько дней.

Кронос понял, что прижат к скале, а Уран медленно наступает, и невольно оглянулся.

— Тут некуда бежать, — презрительно скривился Уран и сплюнул сыну под ноги. — Я с тобой ещё не закончил, но теперь не время. Грядёт великая битва, и мы будем нужны там все.

Кронос с трудом перевёл дыхание. У него есть отсрочка. Надолго ли? Уран снова скрылся во тьме, а Кронос вспоминал, что ему известно о характере отца.

Тот был похождением Хаоса, титаном. Судьбой ему было предначертано заселить Землю. Безмерно любвеобильный, он неутомимо оплодотворял свою супругу, богиню земли Гею. Великий провидец, он, безусловно, знал, что будет низвергнут одним из своих детищ. Поэтому всех, кто рождался, прятал обратно в земное чрево. Кроносу повезло, его скрыла мать. Изнемогая от непосильной ноши, она плакала, страдая от боли, и Кронос дрогнул, поднял на отца руку, потому что пожалел мать.

Это теперь он понимает, что и не подумал пожалеть отца. Стоило дать родителям возможность решить свои дела между собой. В конце концов, Гея и сама была весьма изобретательна и искусна в любви. Уран, чтобы ей угодить, перевоплощался в неописуемых существ и в таком виде предавался страсти, а Гею ролевые игры лишь заводили сильнее. Но и рождались от них настоящие монстры. Одни только сторукие великаны-гекатонхейры чего стоят. Или циклопы. А ведь они его родные братья.

Кронос вздохнул. Сходя в Тартар, поведал ему Уран, какой будет его собственная судьба, и не ошибся: быть ему свергнутым собственным ребёнком.

Кронос был ещё хуже отца своего Урана. Он не под землю прятал своих детей, а пожирал. Один лишь спасся, Зевс, младший, и вступил против него в заговор. История повторялась.

Кроноса опоили и заставили извергнуть проглоченных детей. А затем Зевс обернул гнев остальных детей Урана против титанов, вызволил их из Тартара и объявил титанам войну.

Битва длилась десять лет. Титанов загнали на Олимп. Они были сильны, но их детей и внуков было слишком много, и олимпийцы одержали победу.

— Забавно следовать за твоими мыслями, — снова прошипел над ухом Уран.

Кронос вздохнул. По крайней мере, он не изменял жене, и все его дети родились в законном браке…

— А как же Хирон? — коварно усмехнулся Уран.

Кроносу нечего было сказать. Хирон был единственным исключением и плодом единственной внебрачной связи Кроноса. Он тогда увлёкся прекрасной нимфой Фереей. Она носила под сердцем их дитя, когда жена прознала об измене и ринулась мстить. Кронос едва успел скрыть от глаз супруги свою возлюбленную, превратив её в кобылу. Скандала удалось избежать, но родившийся ребёнок сочетал в себе черты человека и жеребца.

Так появились кентавры.

Зевс и его братья — Аид и Посейдон — заперли в Тартаре Урана и Кроноса и их сторонников-титанов. Будто в насмешку им кинули игральные кости, чтобы было чем занять годы и века заточения.

— Я не забыл, сынок, что ты со мной сделал, и моя месть впереди.

— Отец, — попытался договориться Кронос, — у каждого своё предназначение. Что было, то было. Теперь мы здесь оба…

— Да как ты не понимаешь! Ты не просто оскопил меня! Ты породил Предательство. Ты лишил меня сил, и из-за тебя проиграна война богов и титанов!

— Да, я виноват! Но и ты погружал своих детей обратно в чрево моей матери! Из-за чего, если не из-за страха? И я тоже поступал так же. Не тебе меня винить.

Уран долго молчал, так что Кронос почти забыл о нём. И вот раздался холодный голос, продравший незадачливого бога ужасом:

— Я приду, когда ты забудешься, и сделаю с тобой то же, что ты со мной. Я сказал. Жди.

Кронос стоял в зловонной тишине Тартара, боясь сомкнуть глаза. Кастрация! Он не хотел такой участи. Только не это.

* * *

— Что значит «вознёсся?»

Аид, бог Царства мёртвых, хорошо делал свою работу. Он запечатал Тартар, а поверх него построил свой дворец, окружил его реками забвения и огненными рвами. Вход караулил неподкупный паромщик Харон и трёхголовый пёс Цербер. Доступ в Преисподнюю имели лишь четверо: Аид, его жена Персефона, Харон и Гермес.

Но Кронос сумел подняться и сбежать.

Аид был вне себя.

Зевс метал молнии и громы, потрясал кулаками, но тем не менее распоряжения отдавал вполне разумные. Довольно скоро удалось выяснить, как действовал беглец. Оказалось, что перевозчик Харон взял отпуск, оставив вместо себя Гермеса, проводника буш и бога торговли. Кронос собрал всю медь, что ставили на кон изнывающие в заключении боги, и купил себе свободу.

На Гермеса Зевс не сердился — сын всё-таки. К тому же ему положено любить деньги. Но в наказание тому было велено узнать, где скрывается Кронос.

* * *

А Кронос остановился в Италии. Он всегда любил это место за ласковый климат. Кронос царствовал в Ливии и Сицилии и основал Гиераполь. Здесь он повстречал бога сновидений, Гипноса, и открылся ему.

— Я помогу тебе, — тут же пообещал польщённый Гипнос и погрузил Мир в иллюзию. В этой иллюзии время шло своим чередом, но на самом деле оно было остановлено Кроносом. Именно поэтому люди жили, как боги, не знали горестей и печали, проблем и трудов.

Это период остался в памяти человечества как «золотой век». Люди славили Кроноса, возводили его храмы. В его честь назвали праздник Кроналии. Ему был посвящён тринадцатый орфический гимн.

Но всему приходит конец. Боги заподозрили неладное и ринулись покарать беглеца. Тому ничего не оставалось, как исчезнуть. Не стало бога плодородия Крона. Миру явился никому не известный бог Сатурн, подозрительно похожий на исчезнувшего титана, которого так и не нашли.

Храмов Сатурну по Италии построено великое множество, да и сама эта земля, по преданию, именовалась «сатурновой».

Популярность этого бога с веками не иссякла. В честь Кроноса предлагают назвать звезду HD 240430, которая, как считается, поглотила одну или несколько планет.

Гелиос, бог Солнца, сын титана Гипериона, любил женщин. Ему нравились кроткие нимфы, знойные дриады, нежные смертные. Но больше всего влекла его противоположность, поэтому его первой женой стала океанида, дочь Океана по имени Персеида.

Из встречи всегда были жаркими. Персеида обладала прохладной влажной кожей, к которой знойный мужчина Гелиос припадал, как к источнику, и меж ними тотчас искрило и парило. Титан Океан не мог противиться такой очевидной страсти и отдал богу Солнца свою дочь в жёны, благословив их брак. У супругов родилось пятеро детей: Цирцея, Ээт, Пасифая, Перс и Алоей.

Гелиос домоседом не был. Каждое утро к нему в дом являлась его сестра, божественная Эос, будила супругов, вытаскивал брата из постели, и Гелиос отправлялся в путь по небесному своду. Персеида злилась. Эос пожимала плечами и отправлялась восвояси, чтобы назавтра явиться вновь.

Неверность Гелиоса ранила преданную океаниду. Её слёзы ветреный муж воспринимал как признак любви. Если жена ревнует, значит — любит, так ведь? Он был нежен с нею, но упрёки пропускал мимо ушей. Он давно привык к восхищению. Сын титана, был Гелиос могуч и горяч. Именно его пламенное сердце привлекало всё живое, а самому ему оставалось лишь выбирать, проявлять ли благосклонность или нет.

Но однажды жена удивила его, упрекнув не в адьюльтере, а в жестокости.

— Ты убил его! Что сделал тебе этот мальчик!

— О ком ты говоришь?

Гелиос понятия не имел, что жена имеет в виду.

— Икар. Он был смертным! Он потянулся к тебе. И погиб.

— Какое мне дело до какого-то мальчишки.

Персеида зарыдала.

Икар был сыном великого мастера Дедала. Они стали пленниками, и Дедал сделал крылья из настоящих перьев, скрепив их воском, потому что другого материала у него не было. Они с сыном покинули свою темницу, но юноша, опьянённый свободой, устремился к Солнцу, воск растаял и крылья растеряли перья. Смертный Икар рухнул с небес в море. С тех пор залив этот называется Икарийским.

— Меня любит каждая былинка, — равнодушно отвернулся Гелиос. — И я люблю всех, кому несу свет, но знать их не могу и не хочу.

Это была правда. Смертные превозносили его. Храмы в его честь строили в каждом городе. На острове Родос Гелиосу поставили огромную статую, Колосс Родосский, сохранившую облик бога на многие века. Но бог-Солнце не считал нужным вникать в проблемы других. Пронёсся, осветил, обогрел — и довольно.

Персеида лишь качала головой. Она не могла забыть скорбь Дедала над телом Икара. Юноша был прекрасен. А Гелиос его даже не заметил и сжёг, просто проезжая мимо.

— Если есть справедливость, ты ответишь за своё равнодушие.

Гелиос поморщился. Если в семье начались скандалы, пора расставаться. Он оставил жену и обратил внимание на другую океаниду, Климену. От их любви родился прекрасный Фаэтон.

Впервые Гелиос почувствовал любовь — как отец к сыну. Он проводил с мальчиком времени так много, как только мог себе позволить. Фаэтон ни в чём не знал отказа. На своё шестнадцатилетие пожелал он прокатиться по небу, правя отцовской золотой колесницей.

Гелиосу впервые в жизни было сложно принять решение. Его бешеные кони сильны. Никто и никогда, кроме него самого и сестры его Эос, не касался их поводьев. Но Фаэтон надул губы, и Гелиос не смог возражать. Он лишь объяснил сыну, как вести себя с небесной колесницей, и ни в коем случае не выпускать поводья и не съезжать с клеи.

Но Афродита, богиня любви, затаила обиду на потомство Гелиоса. Когда-то он рассказал мужу её, Гефесту, что Афродита возлежит с Аресом, богом Войны. Поэтому разгневанная богиня подрезала постромки у упряжки.

Гелиос с ужасом вспоминал, как слабые руки сына на смогли удержать поводья. Как кони, не чуя узды, неслись куда глаза глядят и свернули с колеи, приблизились к Земле и подожгли её.

В пожаре гибло всё живое. Земля Гея взмолилась богам о помощи, и Зевс своею стрелой поразил неловкого наездника.

Гелиос просил владыку Царства мёртвых, Аида, вернуть ему сына, предлагая ему взамен все сокровища мира. Но Аид не был расположен помогать ему. Когда-то Гелиос рассказал Деметре, что это Аид похитил её дочь Персефону.

Фаэтон погиб. Гелиос страдал и много дней не показывался из-за туч. Вспомнил он слова Персеиды, что получит наказание за своё равнодушие, и горько вздыхал. Его безответственность и болтливость обернулись против него. Сердце его пылало, грозя уничтожить его самого. Но тут Зевс пустил молнию в тучу, она пролилась дождём и привела бога Солнца в чувство.

* * *

Ежегодно 20 июля в греческих городах проводился праздник, одновременно посвящённый Гелиосу и Зевсу.

Гелиосу посвящены XXXI гимн Гомера и VIII орфический гимн.

Среди сонма титанов есть одна богиня, которой редко посвящали молитвы, почти не строили храмов и в её честь не воскуряли благовония. Дело в том, что она одним своим словом могла погубить целые народы. Такова была богиня Раздора.

Дочь первых богов Эреба и Нюкты, сестра Немезиды, богини возмездия, бога смерти Танатоса и брата-близнеца его, бога сна Гипноса… Сестра бога войны Ареса. Сильная, могущественная и позабытая и людьми, и богами.

Её единственную Зевс не пригласили на свадьбу царя Фессалии, чтобы она не ссорила гостей. Но кто может удержать разгневанную женщину! Она взяла золотое яблоко и начертала на нём: «Прекраснейшей». Яблоко она подбросила в двери, и оно, сверкая, покатилось по полу. Разразился спор: кто та богиня, которая достойна такого титула. После долгих споров самыми прекрасными признали троих: Геру, Афину и Афродиту. Рассудить их поручили абсолютно беспристрастному судье, смертному человеку по имени Парис.

Гера за помощь обещала ему трон.

Афина — военные успехи и почести.

Афродита предложила любовь самой красивой женщины, и Парис отдал приз ей.

Парису нужен был статус в обществе. До сих пор он был обыкновенным пастухом, но Афродита подсказала ему, как следует поступить. В городе Троя проводили состязания, Парис принял в них участие и повздорил с царским сыном. Ему грозила казнь, но явилась Афродита и сообщила, что Парис не пастух, а потерянный в детстве царевич. Так Парис поселился во дворце.

Самая красивая женщина давно и счастливо была замужем. Чтобы обладать ею, Парису пришлось украсть её, спровоцировав таким образом одну из самых кровавых войн — Троянскую войну. Парис получил прекрасную Елену на своё ложе. Много лет шли сражения. Много отважных воинов полегло, и в конце концов Троя пала, Парис был убит, а Елена отправилась к мужу.

Эрида породила много человеческих несчастий: голод (Лимос), обиду (Ата), скорби, битвы, убийства, споры, тяжбы, беззаконие (Дисномия). Труд тоже был её сыном. Летописи рассказывают о двух лицах Эриды: одна вызывает войны и вражду и нелюбима людьми, другая — благотворна и олицетворяет дух соревнования в труде.

Источники рассказывают о ней очень мало. Возможно именно поэтому ссоры и раздоры прочно вошли в обиход как смертных, так и богов.

Стучит молот. Далеко разносится звон. Дрожит, гнётся наковальня, вихрем возносятся искры и тают в глубине Вселенной.

Молот звонок и тяжёл. Вот уже обозначены очертания изящного подлокотника, вот стройные ножки крепко опёрлись в каменные плиты. Молот летит прочь; в ход идёт тонкий резец и сверло. Вгрызается сверло в гнутую спинку кресла, ловкие пальцы аккуратно вставляют драгоценный жемчуг, инкрустируют бирюзой, гранатами и сапфирами. Не кузнец уже стоит перед своим твореньем, а настоящий ювелир, художник, мастер.

Гефест утирает лицо. Его матерью была богиня Гера. Родился мальчик хилым и хромым. Мать взглянула на сына и сбросила младенца с Олимпа в океан, чтобы он погиб в его волнах. Но позабыла жестокая, что родился Гефест бессмертным богом. Он не умер, а на дне Океана нашла его богиня Фетида, пожалела, принесла в дом и воспитала, как собственного ребёнка.

Мальчик рос любознательным и талантливым. Фетида поощряла и хвалила его. Из-под его молота и резца выходили прекрасные вещи, будь то статуи, мебель, посуда или оружие.

Возмужал и окреп великий зодчий. Но был он некрасив, вдобавок так и остался хромым навечно. Его уродство, однако, не мешало творчеству. Не было ему равных в созидании. Все постройки на Олимпе были делом его рук.

Однажды мойры поведали Зевсу, что у богини разума, Метиды, родится только двое детей, дочь и сын, причём мальчик необычайного ума и силы. Богини судьбы открыли Зевсу тайну, что сын богини Метиды свергнет его с престола и отнимет у него власть над миром.

Зевс пришёл в ужас. Он уже был женат на Метиде, и она была беременна! Проклятый Прометей, провидец, не захотел ему выдать тайну его брака и не сломался под пытками! Теперь было поздно: пророчество грозило Зевсу свержением от своего будущего сына. Таковой была судьба и деда его, Урана, и отца, Кроноса.

Не зная, как быть, спустился Зевс в Тартар и спросил совета у Урана, своего деда. Титан ему ответил:

— В своё время я возвращал своих бессмертных детей в чрево жены моей Геи-земли. Отец твой Кронос глотал сестёр твоих и братьев. Нас считают чудовищами, но это был единственный способ не дать пророчеству свершиться. Лишь чужое вмешательство лишило меня трона. Думай, Зевс. Иного способа не существует.

Зевс принял решение поступить, как его предки. Он не стал ждать, покуда Метида разродится Афиной, и проглотил её. Таким образом, у Метиды никогда не сможет родиться мальчик, и Зевс будет править миром вечно.

В срок дочь Зевса, Афина, начала проситься на волю. Зевс взвыл от боли. Призвал Зевс Гефеста, и тот ударом молота разбил Зевсу голову. Оттуда явилась юная Афина, прекрасная, как день, со стройными длинными ногами, и Гефест едва сдержал трепет своего сердца.

Зевс женился на Гере. Гефест понимал, что получить Афину он не сможет, покуда остаётся никому не известным кузнецом, а не богом Олимпа, и в обиде на мать, бросившую его на погибель и прекрасно устроившую свою судьбу, выйдя замуж за самого Зевса. Он работал ночами, тайно, и создал великолепное кресло-трон, которое и отправил в подарок жене Зевса, своей матери Гере.

Гера пришла в восторг и села в кресло. Тут же золотые подлокотники сковали её, так что встать Гера уже не смогла. Никакое колдовство не помогало. Никто из богов не мог снять путы с Геры. Зевс был безутешен. Он позвал Гефеста, чтобы тот освободил Геру, но тот не хотел подниматься на Олимп, так как считал, что его мать заслужила наказание.

Зевс тогда попросил сына своего Гермеса привести Гефеста. Гермес действовал хитростью и лестью, а когда не помогло, подпоил Гефеста вином и пьяного, беспамятного, перенёс на Олимп.

Гефест отказался помочь Гере. Но Зевс пообещал Гефесту исполнить любое его желание. Тогда Гефест освободил Геру. На радостях Зевс подтвердил, что Гефест может просить всё, что угодно.

Гефест построил на Олимпе прекрасный дворец. Он явился к Зевсу и заявил, что желание всей его жизни — Афина, которую он любит много лет.

Зевсу нечего было делать. Он дал своё согласие.

— Дочь, я дал слово и обещал тебя Гефесту, — сказал ей Зевс. — Нарушить клятву я не могу. Но ты Гефесту ничего не обещала и не обязана меня слушаться. Не хочешь за него — защищайся.

Афина, дева-воительница, любила оружие и о браке не помышляла. Спокойно явилась к Гефесту, чтобы заказать себе доспехи, а тот обнял её и принялся осыпать ласками. Афина пыталась его вразумить, но напрасно. Тогда кинулась она прочь, но Гефест, проявив для хромого немыслимую прыть, догнал её и сорвал с них одежды.

Афина, видя, что делать нечего, пригрозила ему копьём, чем распалила ещё больше. Гефест кинулся к ней, а она ранила его копьём. Семя великого кузнеца пролилось мимо лона богини на её ногу. Афина вырвалась, бросив раненого, вытерла семя Гефеста куском шерсти и закопала в землю.

Больше вопрос о браке Гефеста и Афины не поднимался.

Из семени Гефеста, что стекало по стройной ножке Афины, родился Эрихтоний. То ли летописи что-то утаивают, то ли Афина и Гефест всё же поладили, но Эрихтония в ряде легенд называют сыном Афины и Гефеста.

Долгие годы спустя Зевс вспомнил о Гефесте и отдал ему в жёны прекрасную Афродиту. Но это уже совсем другая история.

На побережье Эгейского моря в городе Эфес жил гражданин по имени Эрор. Жил он в отцовском доме, владел небольшим участком земли и парой рабов. Престарелая мать и жена Эрора вели хозяйство и следили за работой в поле.

Патроном Эрора был богатый землевладелец легионер Эрбий. С раннего утра, совершив омовение и облачившись в чистый хитон, спешил Эрор к дому Эрбия, где вместе с такими же, как и он, клиентами своего патрона усаживались на мраморных ступенях его дома в тени виноградных лоз. Слуги выносили им кувшин вина. Мужчины ждали, когда их господин изволит впустить их.

Патроном обычно являлся богатый и знатный гражданин. Граждане с небольшим достатком и совсем беднота зачастую просили покровительства у влиятельного соседа. Если им оказывали благосклонность, они должны были составлять свиту патрона, когда он отправлялся в город. В поместье клиенты допускались к столу покровителя, а на пирах они сидели в дальнем углу зала, разражаясь одобрительными криками на каждое замечание Эрбия, поддерживая его авторитет.

Сегодня всё было как всегда. Чисто вымытые ступени блестели. Клиенты оставили сандалии под крыльцом и гуськом потянулись в приёмную. Эрбий уже сидел в высоком кресле и разбирал свитки. Он подзывал то одного, то другого клиента, вручал свиток и отправлял с поручением. Куда бы патрон ни послал своего клиента, тот бежал исполнять приказ быстро и молча.

Эрбий подозвал Эрора и сунул ему свиток и небольшой мешочек.

— Пойдёшь в храм Зевса, передашь эти деньги и письмо. Пусть отметят, что оплата получена.

— Да, господин, — глухо ответил Эрор и удалился. Он обулся во дворе и тихо побрёл прочь.

Эрбий, бывший воин и богач, был упрям. Он что-то не поделил с жрецами и уже давно не появлялся в храме, но периодически посылал немного денег с одним из клиентов. Все они были в курсе ссоры.

— Пойди и убеди жрецов принять мой дар. Это они в ссоре со мной, а я не отказываюсь жертвовать на храм. Если ты не сможешь их убедить, не возвращайся. Такой клиент мне не нужен.

Долгие месяцы длился конфликт. Постепенно менялись клиенты, и вот сегодня наступил черед Эрора.

Это означало, что он лишится патрона. Не будет больше сладкого вина и жирного мяса. Не будет беспечных дней на пирах, где всего-то и нужно было славить своего благодетеля. Придется все силы отдать земледелию, чтобы и он, и его жена и мать могли заработать на пропитание. А главное, не будет покровителя. Одинокого бедняка обидеть может всякий.

Грустно шёл он по пыльной дороге, загребая ногами, пока вдали не показался храм. Эрор подошёл и поклонился.

— Кто ты и с чем пришел? — спросил его жрец.

— Эрор, свободный гражданин. Принёс пожертвование. Примите на храм, — он протянул жрецу мешочек.

Тот взял его, кивнул, и у Эрора радостно забилось сердце. Жертва принята! Он поклонился ещё раз, отошёл на несколько шагов и громко сказал:

— Я клиент легионера Эрбия. Это его пожертвование. Да пребудут с вами боги, — и пустился бежать прочь. Жрец что-то кричал еиу вслед, но Эрор нёсся прочь не разбирая дороги.

Вихрем вбежал он в дом патрона и упал перед ним на колени.

— Я исполнил твоё поручение, господин, — тяжело дыша, сказал он. — Я передал жертву жрецу храма Зевса, и он взял её.

Эрор думал, что его похвалят, но Эрбий вдруг побледнел и нахмурился.

— Ты сказал, от кого пожертвование?

— Да, господин.

Эрбий всю трапезу сидел мрачный. Клиенты и гости перешептывались, но не могли понять причины дурного настроения патрона. Усталый Эрор с удовольствием ел и ничего не замечал.

* * *

Утром Эрбий продрал глаза поздно. Он крикнул прислужника, но никто не явился ему. Оглядевшись, он обнаружил, что лежит в крохотной бедной комнате на охапке соломы. Эрбий выскочил на улицу. Вместо своего роскошного особняка он увидел небольшой скромный дом, чистый двор и двоих рабов у ворот.

— Нам пора в поле, господин, — сказали они ему. — Отведи нас и дай работу

— Я не ваш господин! — крикнул Эрор. — Убирайтесь!

— Вы даруете нам свободу? — неверяще загалдели рабы. — Господин отпускает нас?

— Сказано, проваливайте!

— Спасибо, господин!

С рабов упали упали ошейники, и они радостно бросились прочь. А Эрбий тоже пустился бежать к своему дому. Нужно было выяснить, как он попал сюда и где его люди.

Дом оказался на месте. Под крыльцом валялась куча сандалий. В воздухе плыл аромат жареного мяса и благовоний. Эрбий ворвался в залу и опешил. Здесь было полно народу. Все его клиенты сидели у стен, гости возлежали на ложах, а в центре на ложе хозяина обнаружился его клиент Эрор, в венке и белоснежной тоге.

— Слезай с моего места, мерзавец! — закричал Эрбий и кинулся на Эрора, чтобы вцепиться ему в волосы. Но тот и не подумал испугаться. Неожиданно появились слуги, они подхватили Эрбия и выволокли прочь, спустив напоследок со ступеней.

— Пошёл вон, — сказали ему. — Тебе всего-то нужно было договориться с жрецами храма. Ты не смог, так что убирайся. Такой клиент господину не нужен.

— Я ваш господин! — закричал Эрбий.

— Ты самозванец, а таких учат плетьми, — отвечали ему, и на спину и холёные бока посыпались удары. — Прочь, или спустим собак.

— Я ухожу! — поспешно замахал руками Эрбий. — Наверное, я сплю. Нужно заснуть снова, тогда я проснусь и все будет как прежде.

Он добрёл до домика, поискал еды, но нашёл лишь муку. Он в молодости был солдатом и умел позаботиться о себе. Поджарив из муки простую лепёшку и утолив голод, лёг Эрбий на своё жёсткое ложе и попытался уснуть. Но сон не шёл.

Он вспомнил, как поругался с жрецом храма Зевса. Жрец не обижался, он был спокоен, а Эрбий — пьян. Он наговорил лишнего, но спокойствие жреца его взбесило. Тогда Эрбий осыпал проклятиями и храм, и самого Зевса.

Жрец дрогнул.

— Ты свершил страшное святотатство, — сказал он. — Боги не примут твоих жертв, покуда не вымолишь у них прощения и не раскаешься.

Спустя неделю Эрбий взял мешочек с деньгами и пошёл к храму, но его не пустили. Он попытался передать пожертвование и письмо жрецам, но его дары возвращались. Тогда он махнул рукой и стал жить дальше. От него ушла жена и забрала с собой детей, сказав напоследок:

— Не хочу ссориться с богами и не дам испортить жизнь сыновьям.

От Эрбия разбежались слуги, и он нанял пришлых метеков. Он открыл двери бедноте и вскоре обзавёлся клиентами. Гости не брезговали пировать с ним, но вести торговлю с гражданами своего полиса Эрбий уже не мог и был вынужден торговать только с метеками.

Он регулярно пытался задобрить жрецов, посылая им дары, а чтоб посыльные старались получше, прогонял неудачников. В этом году он, зная, что ничего не изменится, наполнил кошелёк не золотом, а камнями.

Надо же такому случиться, чтоб Эрор сумел вручить кошелёк жрецам от его, Эрбия, имени!

Утром ничего не изменилось, только уже не было рабов, которых он так опрометчиво отпустил накануне. Эрбий понял, что наказание его свершилось.

Он пошёл в дом бывшего тестя, увидеть жену и детей. Оказалось, что жена его снова вышла замуж и его сыновья зовут отцом другого мужчину.

Эрбий куда только не обращался. Бывшие друзья не узнавали его и вели себя, словно никогда не сидели с ним за одним столом.

Эрбий вернулся в домик. Он отыскал в сундуке тёмный хитон и пошёл к храму. Заходить не стал, а распростёрся у колонн лицом вниз и лежал так, неподвижный и молчаливый. Мимо него шли люди, скользили жрецы. Никто с ним не разговаривал. Ночью Эрбий ушёл обратно, испёк лепёшку, поел, а с рассветом уже был у храма.

Так продолжалось несколько дней, и вот однажды к нему вышел жрец.

— Ты не раскаялся, — сказал он. — За это ты стёрт из памяти людей. Даже теперь ты хочешь не покаяния, а возврата прежней жизни. Но богам больше нет дела до твоей жизни или смерти. Трудись или умри, выбирай сам.

Эрбий притащился в дом, который, видимо, теперь предназначался ему. Он пошёл на поле, которое уже несколько дней никто не обрабатывал, и принялся за работу.

— Что ты наделал, сын мой?

— Всего лишь убил неверную женщину.

— Но она ждала твоего ребёнка!

— Он не виноват и не должен пострадать! И не тебе, отец, укорять меня!

Отец и сын. Зевс Громовержец и Аполлон, бог света.

Аполлон сластолюбием пошёл в своего прадеда Урана. Возлюбленных у него было бессчётное количество, что неудивительно, если учесть сферы его влияния. Покровитель искусств, предсказатель будущего, бог-врачеватель, покровитель переселенцев, олицетворение мужской красоты.

— Ты, отец, тоже времени не терял!

Что было ответить Зевсу? Аполлон родился от связи Зевса и нимфы Лето. Гера, разгневанная изменой супруга, гнала несчастную любовницу по всему миру, покуда той не повезло добраться до острова Дельфы. Лето приготовилась уже ощутить на себе весь гнев богини. Её спас Посейдон; он укрыл остров волнами, заслонив будущую мать от гнева ревнивой Геры, и заставил сноху отступить.

— Вот именно! — недовольно ворчал Аполлон. — Тётка чудом не лишила жизни и меня, и мать.

— Ты бессмертный, — возразил Зевс, — тебя так просто не убить.

— И такой же блудливый. Чем я хуже отца?

Зевс тряхнул косматой гривой.

— Не похоже, что тебя вскормила Фемида. Где твоя справедливость, сын?

— Там, где сейчас Пифон. Помнишь это чудовище? Гера послала его разделаться со мной. А ты ничего не сделал. О какой справедливости вообще речь?

Аполлон потянулся всем своим сильным и красивым телом. Зевс оценивающе оглядел сына. Действительно, мальчик давно возмужал и притягивал взгляды всех вокруг.

Прямые сильные плечи, гордая крепкая шея и аккуратная голова с лицом таких идеальных пропорций, что оно казалось нереальным. Развитый торс, стройная талия. Узкие бёдра, бесконечно длинные ноги и красивые узкие ступни.

«Весь в мать», — вздохнул Зевс.

Аполлон к своим возлюбленным относился пренебрежительно. Ну а как иначе, если после первой же встречи те не желали расставаться и назойливо преследовали его? Он брал, кого хотел и когда хотел. Никто не должен был противиться.

Дельфы были родиной Аполлона. Мать его Лето тихо проживала там, не привлекая внимания, страшась гнева Геры, которая нет-нет да и подсылала к ней обидчиков. А когда великан Титий явился обесчестить Лето, пронзил его Аполлон своей стрелой из золотого лука, подарка Гефеста. Он не выносил, когда обижали мать. Вообще всё, что касалось его матери, воспринимал крайне болезненно и защищал её от всего мира. Ниобу, насмехавшуюся над Лето, будто никогда ей не родить столько детей, сколько смогла она, наказал Аполлон безо всякой жалости и смысла — перебил всех её детей и мужа.

Даже отца Аполлон терпеть не мог за то, что заставил страдать мать. Оттого и не слушал, не внимал и яростно спорил.

В череде беспорядочных любовных связей Коронида выделилась особо. Аполлон захотел её и получил. Но дева никогда его не любила. Аполлон же и не задумывался, как относятся к нему его жертвы. Коронида, уже носящая под сердцем его дитя, встретила возлюбленного, смертного человека по имени Исхиль.

— Как ты посмела! — ревел Аполлон.

— Исхиль предназначен мне судьбой, — спокойно отвечала Коронида.

— Ложь! Тебе судьбой предназначен я!

За дочь заступился отец Корониды, Флегий:

— Пифия предсказала, что моей дочке не подойдёт ни один мужчина, под каким бы из двенадцати знаков Зодиака он не родился. Это обрекало её на одиночество и безбрачие. Только поэтому я не противился твоему вниманию к ней. Только поэтому она возлегла с тобой, бог. Лучше недолгий позор и материнство, чем вечное одиночество.

— Да? Так чего же она мне изменила?

— Я встретила Исхиля, — лучезарно улыбнулась Коронида. — Он особенный.

— Чем это? Он что, красивее меня? Или он лучше меня в постели?

Коронида вышла и вернулась, ведя своего мужчину за руку.

— Я родился, когда ни одно из двенадцати Зодиакальных созвездий не сияло на небесах, — поклонился тот. — Я Змееносец. Тринадцатый знак. Мало кто о нём знает и людей под этим созвездием почти нет. Так что Пророчество сбылось. Мы будем вместе до смерти, ибо Судьба превыше воли богов.

— Ах так! Не бывать по-вашему, — взревел Аполлон, и влюблённые упали замертво.

На погребальный костёр Аполлон возложил Корониду своими руками. Когда взметнулось пламя, вспомнил он о сыне, раскрыл чрево женщины и вынул младенца.

Так родился бог врачевания Асклепий (Эскулап).

Вне себя от горя Флегий, чтобы отомстить за дочь, разрушил храм Аполлона и был завален его обломками.

* * *

Версия о тринадцатом знаке Зодиака не является популярной, но до сих пор не оспорена. По легенде, родившиеся под этим созвездием обладают потрясающим умением любить и идти на смерть за своих возлюбленных. История приводит нам тому немало исторических примеров, и не только их. Есть мнение, что небезызвестный зельевар, реинкарнация того самого Асклепия, был Змееносцем. Имя ему было Severus.

Когда смертные слышат имя Аида, Владыки Царства мёртвых, с уст сами собой пропадают улыбки, а лица теряют задор и скучнеют. Кто посмеет шутить с таким серьёзным существом? Неразговорчивый, неприветливый и сторонящийся общества Аид неохотно покидал свои владения. О нём ходило множество небылиц, но ни одна не была верной.

Он почти не видел белого света. Сразу по рождении его проглотил собственный отец, бог Кронос. Долгие годы томился Аид в тесном чреве, покуда Уран не изверг его на белый свет. Зевс, младший брат, немедленно втянул Аида в борьбу с титанами, и высокий, крепкий мужчина, каким стал Аид в своей вынужденной темнице, швырял камни, азартно мстя отцу, деду и своим ужасающе уродливым дядьям. Его мышцы сладко ныли, ноги дрожали от усилий, он был счастлив, что не один, и не нужно было спрашивать, кого и зачем гоним — если тебя послал родной брат, единственный, кто как-то позаботился о нём.

Могучий воин с разумом младенца был вынужден взрослеть быстро. Десять лет непрерывных битв и схваток. Когда Урана, Кроноса и великанов загнали на Олимп, Зевс швырнул молнию прямо в грудь Земли. Бездонная щель распахнула зловонную пасть. Дед, отец и дядья рухнули во тьму. Зевс поднял лицо к небу и рассмеялся.

И Аид с Посейдоном, стоя рядом, изумлённо взирали на дело рук своих, вспоминая ужасную пропасть и затихаюшие где-то внизу крики.

Зевс получил, что хотел. Убрал так наивно веривших ему братьев с глаз долой. Одного "в награду" опустил на дно Океана, другого и вовсе сослал на тот свет. До той минуты, покуда Аид не очутился один в промозглой темноте, не подозревал он такого коварства. И даже после — не поверил, рванулся вверх, на Олимп, ослепший от невыносимого блеска и вида восседающего на золотом троне Зевса.

— Брат, — пророкотал Зевс, спускаясь к нему, весь сияющий, в белоснежной тоге. — Брат мой Аид...

Зевс что-то долго говорил о родственных узах и о дружбе. А когда Аид дрожащим пальцем указал на его сияющие чертоги, лишь усмехнулся.

— Я создал их сам. Ничего этого не было. Пока вы с Посейдоном дремали у отца в брюхе, я трудился. Теперь и вы получили по царству, так займитесь делом. Раздвинь земную твердь. Засей поля, возведи стены дворца. Народи сыновей. Прими под свою руку души умерших и будь счастлив.

Зевс много чего говорил, и Аид кивал, ведь он привык верить ему. Зевс вынул откуда-то шлем, украшенный золотом, и водрузил брату на голову.

— Прими в дар этот символ, твой знак владычества. Пусть он напоминает тебе, что всего можно добиться, если очень захотеть.

Жена Зевса поднесла Аиду роскошный кубок. Тот осушил его. Голова закружилась, стало легко и весело. Богиня протянула руку, но Аиду так понравился хмельной напиток, что он поднес кубок к губам снова, чтоб выпить последние капли. Кубок чудесным образом оказался полон вновь.

Аид опрокинул его в глотку и отшатнулся, когда у него попытались забрать бездонный сосуд. С налитыми кровью глазами обернулся он к Зевсу и рявкнул.

— Ты обманул меня.

— В чём? — спокойно отозвался тот. — Сражались мы вместе. Свое царство я создал сам, так ступай и создай своё!

Аид постоял ещё. Мозги тяжело ворочались под изящным шлемом.

— Имей ввиду: упустишь титанов, и они заточат тебя в Тартар. Даже сейчас ты рискуешь, потому что не на месте.

Аид отвернулся. Хотелось плакать, но он взрослый мужчина. Ему не положено. Он сурово взглянул на младшего брата, на его сияющие одежды, и пожелал отрастить себе кожаные доспехи. Не сразу, но ему удалось, и теперь на Олимпе стрял могучий воин, статный, красивый, в дорогом шлеме, с лицом угрюмым и расстроенным, искажённым разочарованием и равнодушием самого близкого человека.

Он отвернулся и пошёл прочь с Олимпа. У него снова попытались выхватить кубок, но он отмахнулся и лишь крепче обхватил пальцами точёную ножку.

Аид двигал пласты земли, раздвигая так, как ему хотелось. Он не так много видел в жизни, поэтому строил подземный мир ро образу и подобию Олимпа. Засеял сады Элизиума, прорыл реки, нашёл бессчётные богатства и воздвиг собственный дворец из чёрного базальта. У него было куда красивее, чем на Олимпе. Вот только увидеть эту красоту было невозможно — всё окутывала тьма.

Аид поднимался на поверхность всего четыре раза. Первый, чтобы пробить дыру в дне реки Ахерон и наполнить водой свои подземные русла. Второй, когда услышал зов и принял в товарищи старого Харона, не участвовавшего в битве, но тоже титана. Тот взялся перевозить через реку Стикс мертвые души и был единственной его компанией долгие годы.

В третий раз поднялся Аид по зову Зевса. Тот вручил ему лепесток небесного огня. Он хотел, чтобы Аид сбросил огонь в Тартар. Чтобы томившиеся там титаны горели заживо вечно. Аид был уже не тот наивный глупец. Он взял огонь, но оставил его себе. Согрел свой очаг, засветил факелы, озарил подземелья. Действительно, у него было очень красиво.

В четвёртый раз поднялся Аид, чтобы украсть прекрасную Персефону и сделать её своей женой. Ухаживать ему было некогда, он просто похитил её. Она никогда ему этого не простила.

А затем к нему спустился юноша, Гермес, прекрасный и такой же острый на язык, как и его отец Зевс. Долго он восхищался и подземными садами, и бурными реками, и толпами душ, поклоняюшихся Владыке мёртвых. Внимательно он всё осмотрел и указал на шлем, одиноко лежащий на каминной полке.

— Вижу, ты соханил дар отца.

— Я сохраняю все дары.

В тёплом божественном свете зал, с крупинками слюды и кварца, переливался как алмазный. Гермес сглотну слюну и огляделся:

— А где кубок?

Аид и бровью не повёл.

— Мне его не дарили.

Гермес суетливо распрощался и покинул подземный дворец.

Хитрый бог являлся всё чаще, проводя души, словно без него они не найдут дорогу к вратам смерти. Всё так же обыскивал он взглядом подземелья. Всё так же равнодушно взирал на него Аид.

Возвращаясь к отцу, прятал Гермес виноватые глаза. Зевс хмурился, но делать было нечего.

В это время Аид приподнимал с камина золотой шлем, под которым был скрыт наполненный пенной амброзией неиссякаюший кубок.

Аид и Персефона. Одна из самых устойчивых, верных и известных супружеских пар. Зевс Громовержец, например, или ясноокий Аполлон были женаты далеко не единожды, а рядом с Аидом всегда была только одна женщина.

Они повстречались ещё во время Войны. Битва богов и титанов, вошедшая во все классические учебники мифологии, длилась долгие годы. Аид, смуглый, черноволосый, по-детски наивный, был сражён наповал глубокими очами юной Персефоны.

Увы, тогда она его почти не заметила. Да и откуда? Рядом были сыновья Зевса, золотоволосые, прекрасные и могущественные. Аид же недавно увидел свет и не был искусен ни в интригах, ни в адьюльтере.

А вот Деметра Аида заприметила. Отметила изумлённый взгляд, приоткрытые пухлые губы, крепкие плечи, стройные ноги. Тяжко вздохнула... и порадовалась за дочку. Персефона же вздохов Аида не слышала, а он смотрел на неё, словно она была его солнцем.

А дальше всё закрутилось. Титаны, циклопы, великаны гекатонхейры против атлетически безупречных богов-олимпийцев. Аиду некогда было ловить улыбки Персефоны. Он мечтал, как окончится великое сражение и он падёт перед прекрасной девой на колено, а затем подхватит на руки и... Дальше его фантазия пасовала.

Пока Аид предавался мечтам, к прекрасной деве сватался яростный Арес. Но Деметра отказала ему.

— Моя дочь — богиня плодородия, а ты бог войны. Вы несовместимы. Извини.

Аид узнал, что сватовство Ареса оказалось неудачным, и от радости напился до икоты.

Тогда блистательный Аполлон, сын Зевса, решил добиться Персефоны, но тут уже она отказала ему сама.

— У тебя было жён и возлюбленных без счёта, — спокойно сказала она. — Не хочу быть одной из многих.

Удивлённый Аполлон обратился к Деметре, чтобы она повлияла на дочку. Но та поддержала её.

— Персефона достойна, чтобы её мужчина принадлежал только ей.

Аполлон разозлился.

— Тогда ей достанется хромой Гефест, козлоногий Пан или старик Харон. На них всё равно никто больше не позарится.

Персефона, узнав, что могла бы быть с Аполлоном, огорчилась и расстроилась.

— Он бросит тебя, и все станут злорадствовать, — втолковывала ей мать. — И к тому же он не предлагал тебе брак, понимаешь? Оглянись. Есть другие достойные тебя боги, для кого ты станешь единственной.

Шли годы. Титаны были повержены и заточены в Тартар. На праздничном пиру в честь победы Аид выпил больше обычного: теперь, когда они победили, он сделает предложение Персефоне.

Он не смог сдержаться и поделился с братьями, Зевсом и Посейдоном, своей мечтой.

Но Аполлон и Арес пожаловались Зевсу, что Персефона отвергла их. Решил Громовержец отомстить непокорной богине и не дать ей устроить счастливый брак.

Аид был отправлен под землю. Он поднимался на поверхность всего несколько раз, чтоб посмотреть Зевсу в глаза и расстаться с наивными мечтами. Он был нужен лишь для участия в битве. А затем его прогнали прочь.

Аид понимал, что привести жену ему некуда.

— Я создал своё царство сам, — говорил ему лукавый Зевс. — Трудись и создай своё.

Аид был наивен, но не глуп. А ещё он был упорен и решителен. Предательство брата легло на его лицо морщинами. Но он трудился, словно раб, выстроил подземные чертоги, разбил сады. Много лет не появлялся он на земле, и Зевс успокоился, не ожидая подвоха. Он боялся, что титаны вырвутся из плена, и поручил Аиду жечь их небесным огнём, лишая пленников сил. Но Аид обманул Зевса, оставив небесный огонь себе.

Осветились подземелья. Красота их и тепло каминов возродили в угрюмом Владыке Преисподней надежду.

Он вышел на поверхность, нашёл Персефону и преклонил колено.

Но дева вдруг застеснялась. Она вспомнила слова матери и осознала, что Аид долгие годы смотрел на неё, не приближаясь и не тревожа. Ни одно женское имя не упоминалось вместе с именем Аида. Возможно ли, что именно о нем говорила ей мать?

Она медлила, не зная, что сказать, Аид же никогда не задумывался, что будет делать после своего признания. Он подхватил деву еа руки, прижал к сердцу и рухнул под землю.

— Владыка мёртвых, — вскречала Персефона, — за столько лет ты ни разу не сказал мне о своей симпатии. Я даже не знаю, что ты ко мне чувствуешь!

Она была права. Но Аид сжал её в объятиях, и слова стали не нужны.

Деметра искала дочь и была безутешна. Исчезла богиня плодородия, и перестали родить пшеничные поля и оливковые рощи. Не рождались животные. Пошла Деметра к Зевсу со своим горем. Зевс послал на поиски Аполлона и Гермеса, а тот, проводя в Подземный мир души, увидел там Персефону.

— Ты увезена силой? — спросил он. — Хочешь вернуться?

— Я счастлива и останусь с мужем, — ответила та.

Коварный Гермес вернулся к Зевсу и сообщил, что Персефону насильно похитил Аид и удерживает её под землей.

Деметра была в ярости. Она раньше ничего не имела против Аида, но то, что он похитил Персефону, не устраивало её.

— Верни Персефону, — попросила она Зевса. — Земля без неё стала бесплодной.

Зевс послал приказ Аиду вернуть жену, но та не послушалась.

— Вернись на землю, обними мать и выполни свой долг, иначе я погублю Аида, — передал Персефоне Гермес слова Зевса.

Владычица преисподней обняла мужа:

— Я вернусь. Ты дорог мне, но Зевс силён. В его власти навредить тебе.

Аид лишь обнял жену. Он не верил, что она вернется. Он лишь преклонил колено, как делал когда-то, и отпустил.

Вернулась Персефона на землю. Ветви деревьев гнулись под тяжестью плодов, стада множились, рождались звери и люди.

Деметра бросилась к ней и обняла дочь, плача от радости.

А затем вознесла благодарственные хвалы Зевсу, спасшую ее дочь из подземного мира.

Персефона пришла в ужас.

— Я с Аидом по своей воле. А ты, мать, нажаловалась Зевсу, который и сослал мужа из-за отказа его сыну Аполлону.

Персефона тут же решила вернуться. Деметра гневалась и снова призвала Зевса:

— Запрети ей покидать меня!

— Я замужем! Никто не смеет мне указывать!

Зевс не любил, когда с ним спорили.

— Сейчас я покажу, кого ты будешь слушаться, — рявкнул Громовержец. Схватил он Персефону, унес прочь и овладел ею. А затем вернул матери.

В горе ломала руки несчастная женщина. Она обвиняла мать в сговоре с Зевсом и отказывалась говорить с нею.

— Я так тоскую без тебя! — отвечала Деметра. — Ты ушла к Аиду и бросила меня. Меня и всю землю, которую оставила без приплода. Ты ушла не попрощавшись. Что было мне делать!

Персефона с ужасом поняла, что беременна. Девять месяцев спустя родила она сына, отдала матери и вернулась к мужу.

Аид уже не надеялся на встречу. Кинулся он к жене:

— Больше не отпущу тебя!

— Больше не покину тебя, — отвечала Персефона и зарыдала.

Но вскоре Зевс потребовал ей вернуться снова. Он угрожал выдать Аиду из связь.

Горько плакала она, не желая уходить. Тогда поднёс Аид ей зёрна граната, выросшего в подземном саду.

— Если ты отведаешь плодов царства мёртвых, непременно вернёшься обратно. Я тебя не неволю; но если ты съешь их, будешь возвращаться ко мне, даже если однажды этого не захочешь.

Персефона взяла гранат и съела его. Затем поцеловала мужа и поднялась на землю.

Она увидела мать лишь мельком и поднялась на Олимп. Зевс принял её в тронном зале, окружённый сыновьями и бок о бок с женой.

— Я вернулась, — сказала Персефона, — но я съела плод царства мёртвых, поэтому вернусь, кто бы что мне ни приказал.

Она показала одно зерно.

— Тогда возвращайся каждый год, чтоб земля не оставалась бесплодной, — сказал Зевс, а его сыновья рассмеялись. — Иначе Аид узнает, что у тебя внебрачный сын.

— Тогда я расскажу, откуда он у меня.

Зевс замер. Его жена Гера была крайне ревнива.

Персефона продолжила:

— Миру нужны плоды и потомство. На несколько месяцев в году я буду возвращаться к мужу, но если кто-то из богов или смертных посмеет коснуться меня, я подмешаю ему сок мёртвых плодов. Он будет вынужден спуститься под землю, в царство Аида. А там будь что будет. Тартар до сих пор бездонен и Аид его охранник.

Зевс склонил голову, признавая поражение, и взмахом руки отпустил Персефону. Она слетела на остров Сицилию, где и провела положенные месяцы и вернулась к мужу. И так каждый год. У них родились дети. Деметра удовольствовалась этими встречами. Ни Зевс, ни Аполлон, ни другие боги никогда больше не беспокоили Аида и Персефону, Владычицу Царства мёртвых.

Эрос был порождением Хаоса. Способностью его было вызывать любовное влечение, а предназначением — увеличивать человеческое поголовье. Он был древним божеством, и его усилиями образовывались любовные пары, теряющие от страсти рассудок.

Поначалу богов было мало, и Эрос не отходил от них, посылая свои стрелы снова и снова.

Уран, владыка мира, не подозревал, что именно эта коварная сущность наполняла его чресла желанием к его собственной супруге. И Кронос, и Зевс, и Аполлон — все они охотно принимали этого неприметного внешне юношу, умевшего так задушевно вести беседу и выразительно молчать, радостно участвовать в пирах и забавах, а иногда прикидываться пухлым малышом и наивно хлопать глазками

Великие и могучие боги были бессильны перед силой эротического влечения, и рождались дети. Впрочем, Эросу это было не так и важно. Зажечь страсть — вот что он умел делать хорошо.

Первоначально Эрос творил, что хотел и с кем хотел. Но рождались новые боги и богини, и прежней разгульной жизни пришёл конец.

Гера, богиня брака, была за добропорядочные семьи, ритуалы, сговор и основательный подбор супружеских пар.

Эрос на этих свадьбах скучал. Ну что за интерес охватить страстью супругов? Они и так будут вместе, родят детей, а будет ли осенять их ложе любовь, не так и важно. Гера леди своевольная, и тогда пустил Эрос в неё свою стрелу. Незамужняя богиня произвела на свет Гефеста. Избавившись от неудобной обузы, решила Гера стать женою Зевса. Призвала она Эроса и попросила о содействии, пообещав что угодно.

Зевс воспылал страстью, но Гера не давалась ему, и Зевс женился на ней.

Взамен Эрос потребовал от жены Зевса дать ему небывалую власть. Не могла нарушить слово богиня, поэтому послала бога страсти к людям.

Тому так понравилось тревожить их умы и тела, что совсем забыл о богах. Годами не поднимался он на Олимп, не зажигал страсть в чреслах мужей и не кружил головы жёнам. Участились скандалы в божественных семьях. Боги стали спускаться с Олимпа в долины, выбирая себе возлюбленных с горячей кровью.

Эроса звали обратно, но он отказался:

— Мне поклоняется мир. Зачем возвращаться к холодным богам, если есть трепетные смертные?

Тогда обещал Зевс построить ему на Олимпе дворец, но бог любви бывал там всего несколько дней в году.

Афродите поклонялись — Эросу покорялись.

Он проникал в культуру, менял поведение, порождая поэтов, певцов и танцоров. Менял обличья, пленял, обманывал, создавал пары и разбивал сердца.

Эрос и поныне среди нас. Его именем названы звёзды. Смеясь, летит он над миром, и нет спасения от его стрел. Получить такую стрелу в сердце — великое событие.

— Сдохни, тварь!

Тонко свистнула стрела. Прометей дёрнулся и застонал. Залитое кровью тело обвисло на цепях, слабо качнулось и безжизненно замерло.

— Не помрёшь. Бессмертный, — раздался низкий голос. Крепкий мужчина осторожно переступал по острым камням, карабкался всё выше, обдирая руки, пока не оказался совсем рядом с узкой каменной площадкой. Прямо в стену ввинчены толстые кольца, удерживающие тяжёлые цепи. Тело титана оплетено ими, как муха паутиной. Могучая грудь насквозь пронзена алмазным клином, чтобы каджый вдох причинял титану неимоверные страдания.

— Эй, — тяжёлая рука хлопнула по впалой щеке.

Прометей открыл мутные глаза.

— Кто ты... А где...

Геракл нагнулся, поднял и показал прикованному человеку труп крупного орла.

— Вот он, твой мучитель. Теперь будет полегче.

Геракл принялся спускаться вниз. Кавказские горы неровной грядой обступили узкий участок с глубокой расщелиной, которую и пытался сейчас преодолеть Геракл. Наконец он коснулся босыми ступнями яркой травы. Неподалёку звонко рассыпал хрустальные воды небольшой водопад. Геракл наполнил козий мех и поспешил обратно.

Он наклонил мех к чёрным пересохшим губам титана. Прометей пил простую воду как живую, снова чувствуя силу в мышцах. Шевельнулся, и острая боль пронзила его.

— С-скоты, — снова произнёс незнакомый голос.

Участливое лицо, мужественный профиль.

Прометей вздохнул:

— Пришло моё время?

— Возможно, — ответили ему.

Одним мощным движением Геракл ударил по клину, хрупкий алмаз треснул, Прометей страшно закричал и снова лишился сил.

— Ну и хорошо, — бормотал Геракл, вынимая из груди титана остриё. — Так-то хотя бы боли не почувствуешь. Кровь вон снова потекла... Рану мы промоем, но сперва снимем это.

Он перерубил цепи. Освободил от оков руки и ноги, осторожно поддерживая, уложил бессильное тело Прометея на камни и лишь теперь полил раны титана водой.

— Что за гадкая птица, — ногой пихнул Геракл орла. — За что он тебя?

— Зевс приказал, — слабо ответил Прометей. — За ночь печень отрастает, а с утра он выклёвывает её снова...

— Чем ты помешал ему?

— Я создал людей и украл божественный огонь, чтобы вдохнуть в них жизнь.

Геракл радостно рассмеялся:

— А я-то думал, что совершаю подвиги! Вот кто герой. Не побоялся самого Громовержца.

— Первую тысячу лет я провёл в Тартаре, — прошелестел Прометей. — Аид и Персефона были очень добры. Они смазывали мои раны и поили меня настоящей амброзией. Где только раздобыли! Иначе я спятил бы там... Один.... Представить страшно. Бессмертный бог — и сумасшейший... А затем Гермес как-то подглядел, что меня лечат, и пожаловался отцу. Так меня вернули под солнце и призвали орла, чтоб терзать меня от рассвета и до заката.

— Зачем? На простое наказание не похоже. Очень жестоко.

— А оно и не простое.

Вот мелькнула тень. Гермес, бог хитрости и торговли, плавно опустился на скалу. Увидел, что Прометей свободен, нахмурился. Разглядел труп орла и сделался чернее тучи.

— Вы нарушили волю Зевса... — обвиняюще начал он, как вдруг Геракл ухватил орла за лапы и швырнул ему в лицо.

Гермес вскрикнул, не удержался и свалился со скалы вниз. Лишь несколько долгих секунд спустя взмыл он в небо из расщелины, перебирая стройными ногами в крылатых сандалиях.

— Убирайся, пока я ее сделал с тобой того же, — рявкнул Геракл.

— Наябедничает, — предупредил Прометей.

— Да пусть, — нехорошо улыбнулся Геракл. — Руки коротки. — Эй, бессмертный! — Гермес близко не подлетал, но наблюдал издали. — Сюда лети, говорю! Боишься меня, малыш?

Гермес рухнул с неба прямо на камни рядом и принял светскую позу.

Геракл тяжело взглянул на него и велел:

— Ступай к отцу. Скажи Зевсу, что его брат, бессмертный кентавр Хирон, взял посмотреть мои стрелы и поранился. Хирон мой друг, и он страдает так, что я не могу этого выносить. И он не может — яд лернейской гидры ужасен. Умереть ему невозможно, он бессмертен. Друг умолял меня явиться к Зевсу, чтобы тот спустил его в Тартар, где есть река, даруюшая забвение. Он готов променять жизнь и вечные муки на смерть или что-то ей подобное.

Гермес взлетел, но Геракл остановил его:

— Он готов уйти вместо Прометея. Скажи Зевсу.

Гермес взлетел и исчез.

На закате он явился вновь.

— Отец снял с тебя вину твою, Прометей. Ты нужен ему. Он зовёт тебя на Олимп.

Геракл хлопнул титана по плечу и полез вниз, на равнину. Прометей вздохнул полной грудью: его раны затянулись, сильное тело вновь стало безупречно-прекрасным. Пора на Олимп.

— Прометей, — встретил его Зевс. — Рад тебя видеть.

Тот поднял ладонь: одно из звеньев цепи, с осколком алмаза, сияло на пальце.

— Да, да, — поморщился Зевс. — Знаю. Не нужно было своевольничать и страдать не пришлось бы... Еще раз пойдёшь против меня, пожалеешь. Твой дар предвидения будет нужен на совете богов. Я позову. Ступай. Отдохни.

Прометей без сожалений слетел на землю. Люди помнили о нем, и одно это наполняло его радостью и гордостью. А когда разглядел на руках их кольца с камнями как символ верности своему созидателю, так и вовсе растрогался.

* * *

Прометей нашел свое счастье, женился, стал отцом. Беря младенца на руки, бог-провидец счастливо вздыхал: сын его Девкалион однажды спасёт человечество.

Но это совсем другая история.

Жили в Афинах два друга. Были они соседями, росли и играли вместе, ходили к одним учителям. Возмужав, каждый занялся семейным делом. Настала пора им жениться.

Желая и впредь дружить, теперь уже семьями, стали приятели искать двух незамужних сестёр.

— Сёстры обычно дружны, и мы друзья. Значит, жёны не будут против, если мы будем, как прежде, вдвоём посещать собрания и выпивать, — решили они.

Система управления Афинским полисом включала в себя, прежде всего, ареопаг, управление аристократов, который контролировал принимавшиеся народными органами законы и следил за сохранением благообразия нравов. К демократическим же органам управления относилась экклесия, а также Совет пятисот, который составляли по 50 человек от каждой филы (района), выражавшие интересы населения этих территорий.

Не найдя подходящих по возрасту сестёр в Афинах, задумались друзья. Афинская демократия предполагала участие в управлении государством только полноценных граждан. При этом, таковыми не являлись женщины и метеки (иногородние). Кроме того, демократия в Афинах была рабовладельческой.

Друзья могли поискать счастья в соседних городах, но тогда их жёны были бы непризнанными, а в дальнейшем их дети не могли бы участвовать в Совете пятисот. Они могли взять себе наложниц из рабынь, но тогда их дети вовсе были бы незаконными.

Но в это же время жила в Афинах вдова, и была у неё дочка. Девушка весьма хороша лицом и станом, да и семья их в Афинах была уже много поколений. Одна беда. После смерти мужа деверья отобрали у вдовы почти всё добро, оставив лишь нищенскую вдовью долю. Так что её дочь не была завидной невестой.

Услышав, что зажиточные соседи ищут сестёр, чтобы заключить брак, решила вдова помочь и им, и дочери. Девушка, как и мать, была умна. Была у неё подруга, сирота, из хорошей семьи, но волею случая не повезло ей. От болезни скончались родители, родственников у неё не было. Перебивалась она подённой работой, потому что обычно девушки из семей граждан не работали на стороне.

Позвав подругу в гости, дочь и мать предложили сироте попробовать счастья. Согласие вскоре было получено, и вдова отправилась приводить в исполнение их план. Договорившись с несколькими соседками, научила та, что и как говорить, а сама опустила на лицо покрывало и приготовилась слушать.

Когда приятели появились на агоре (рыночной площади), одна их торговок завела разговор о том, как трудно сейчас найти скромную и работящую жену.

— Богатые девицы лишь наряжаются да сладко едят, — говорила она. — А вот гражданки среднего достатка и к труду приучены, и мужа будут чтить и слушаться.

Пока друзья ходили по агоре, вокруг них всё велись беседы на эту тему. Видя, как настроен народ, переглянулись парни.

— Возможно, приданое — не так уж и важно? — подумалось им. — Деньги дело наживное. Был бы лад в семье, остальное будет.

Вдова, тихо следуя за ними, слушала их разговор и довольно кивала.

На следующий день и третий всё продолжалось, и мужчины решили не выбирать сестёр по размеру приданого, а поискать милых и работящих девушек из граждан малого достатка.

Тут пришла очередь вдовы вступить в дело. Она позвала дочь, и та взяла корзину с зеленью, отправилась на агору и будто невзначай предложила фрукты двоим друзьям.

Скромная и красивая девушка сумела произвести впечатление. Один из приятелей, не обращая больше внимания на стоимость хитона, вслух пожалел, что ничего о ней не знает, и нет ли у неё сестры?

— Я живу вдвоём с матерью, — отвечала им она. — Мой отец был достойным гражданином, да забрал его Танатос, бог смерти. Сестры нет, но есть у меня подруга, с которой мы дружны и роднее сестёр.

Взяв свою корзину, она удалилась.

Мужчины стояли в раздумье. Тут одна из торговок увидела вдову и окликнула её:

— Здесь только что была твоя дочь. Хозяйственная она у тебя да и красавица. Не сговорена ли она замуж?

Вдова убедилась, что её хорошо слышно парням, и отвечала:

— Много кто сватается к ней, но она пока всем отказывает. Ленивые да спесивые зятья мне не нужны. Дочка у меня работящая, скромная, вот и подругу нашла себе под стать. Молодёжь нынче распущенная, да нам таких и не надо.

Переглянулись друзья и тихонько пошли вслед за вдовою, чтобы узнать, где проживает она и дочь. Вот и домик. Небольшой, небогатый, но чистый. На пороге сидели две девушки и пряли.

Друзья решили попытать счастья. Вдова научила девушек, как себя вести, и стали они ждать. Прошло не менее месяца, и вот у дома остановились два всадника. Спешились друзья и постучали в ворота. Вышла к ним вдова, поклонились ей парни.

— Мы свободные граждане Афин, — сказали они. — Пора нам жениться. У тебя, госпожа, как мы слышали, есть дочь на выданье?

— Да, моя дочь — моя радость. Но не ровня она вам. Были и мы богаты и знатны, да умер муж мой. Его родня забрала все имущество. Дочь решила, что лучше останется она одна со мною, чем позволит случиться неравному браку и терпеть попрёки от родни мужа.

— Мы попытаем счастья, — ответили парни.

На следующий день приехали они с дарами. Обе девушки были в доме. Встретили они женихов учтиво и вежливо, поднесли им вина, но от предложенных даров отказались наотрез.

Друзья были удивлены. Им отказали! Хотя по социальному положению были они равными, но бедность вдовы, дочери её и подруги должна бы заставить их принять предложение.

Наведались они в гости во второй раз. Тут вдова устроила так, чтобы у молодых людей была возможность переговорить с девушками без свидетелей. Двор был широк, одна парочка беседовала в одном краю его, вторая в другом, а вдова сидела посередине.

И снова прозвучал отказ.

Друзья уехали в раздражении. Долго думали они, что им делать. А в это время вдова успокаивала плачущих девиц:

— Согласись вы сразу, мужчины заподозрили бы подвох и так их бы и видели. Терпите. Если угодно богине, быть вам в браке.

Тогда обе девушки пошли в храм Геры, богини семьи и покровительнице брака. Принесли они ей полевых цветов без счёта. Украсив алтарь, опустились на колени и упрашивали богиню сжалиться и помочь им, ибо мужчины им понравились.

Услышала Гера их просьбы, приняла дары и послала Эроса вмешаться. Нашёл бог страсти обоих друзей, что в тоске напивались вином в трактире, и пустил каждому в сердце по волшебной стреле.

Наутро в третий раз пришли свататься приятели. Вышла к ним вдова и сказала:

— Вижу, люди вы приличные. И дочь мою с подругой любите, раз в третий раз просите выдать их за вас. Так и быть. Я вашему счастью не помеха.

В положенное время сыграли две свадьбы. Браки, заключённые с благословения Геры, оказались счастливыми.

А троекратное сватовство с тех пор вошло в традицию как залог серьёзности намерений.

Луна — яркая, сочная — потеснила ночную мглу. Очертания острых скал, береговой линии, кроны деревьев выступили из тьмы, словно обведённые мелом. Мягкий свет подчеркнул призрачную красоту спящей земли. Крохотные фигурки, едва заметные среди угольно-чёрных теней, медленно двигались к величественно белеющей колоннаде старинного храма.

На Олимпе тоже не спали. Облитая лунным светом, на вершине замерла женская фигурка. Слабый ветер играл завитками тяжёлых волос.

Артемида, богиня-охотница, богиня Луны. Сегодня её день. Она прекрасна, как большинство женщин Олимпа. Её слушаются звери, ей поклоняются смертные, её уважают и побаиваются боги. Ещё бы. Её отец — сам Зевс-громовержец. Ясноликий Аполлон, бог Солнца — родной брат-близнец.

Артемида поднимает руки к застёжками лёгкого хитона, и он падает к её ногам. Луна ласкает гладкое, безупречное тело, а мысли богини уносятся прочь, как всегда в великое полнолуние.

Никогда ей не обнять мужчину, не взойти на брачное ложе и не прижать к сердцу дитя. Вечно юная, вечно девственная, прекрасная и одинокая. Сама ли она выбрала такую судьбу или пример любвеобильных отца и брата стал тому причиной? Она никогда и никому не рассказывала об этом.

Её мать, Лето, стала возлюбленной Зевса против воли. Тот просто обернулся птицей и слетел к ней с небес, а потом было уже поздно. Долго скиталась мать по миру, тяжёлая близнецами, в поисках места, где можно спокойно родить: ревнивая Гера не давала ей ни минуты покоя, подсылая к ней соглядатаев и лишая сил, так как поклялась не давать покоя сопернице на земной тверди, где бы та ни находилась. Лето спрашивала по всей Элладе, «не хочет ли кто стать родиной [её] сыну. Но трепетали все земли от страха, никто не решился» (Гомеровские гимны, 46-47).

Отец ничем не помог Лето. Посейдон, брат Зевса, сжалился над измученной женщиной и скрыл от глаз её, подняв из глубин Океана комок земли, поплывший по его волнам. Твердью он не был, и Лето осталась на островке с условием: он станет центром культа её ребёнка. Родились Аполлон и Артемида; остров стал недвижным и получил название Делос.

Мать рассказывала, что даже повитуху Гера не пускала к ней, заставив девять дней корчиться в родах. Рожать пришлось практически на бегу, скитаясь между скал.

Гера не унималась. Просто так, потому что Гере нравилось причинять боль. Посланный Герой гигант Титий должен был по приказу надругаться над Лето.

Артемида усмехается. За слёзы матери она мстила, кому и как могла. А Тития они с братом изрешетили стрелами, хотя были совсем молоды и едва научились держать луки.

Ниоба, фиванская царица, насмехалась над их матерью, и брат с сестрой ринулись на защиту Лето. С тех пор так и повелось. Никто не мог тронуть мать безнаказанно. Войдя в возраст и обретя силу, вознесли они мать на Олимп и заставили считаться с нею. Сам Зевс, не взирая на ревность Геры, прислушивался к Лето. Гера же уже не смела своевольничать и оставила соперницу в покое, но для Артемиды время было уже упущено. Её братец — тот не пропускал ни одной женщины. Артемида же не никогда не подпустила к себе ни одного мужчину.

Сказочная жизнь не наступила. Люди, в том числе бессмертные, были Артемиде противны, поэтому угодны были ей кровавые человеческие жертвы. Богиня нашла покой, общаясь с дикими зверями. Они приходили на её зов, ложились у ног и слушались её. Охота стала отныне её главной радостью; Гефест ковал ей копья, Пан подарил свору псов. Животные платили ей преданностью, она заботилась о них, понимала их.

Помня, как страдала её мать, непризнанная отцом, гонимая и оставленная без крова и помощи, стала Артемида покровительницей брака и родовспоможения. Новобрачные, зная, как богиня-девственница не любит мужчин, перед свадьбой приносили ей искупительные жертвы и просили помиловать за то, что расстаются с невинностью.

Артемиде поклонялись не только в Греции, её храмы и капища находили почти по всей теперешней Европе. Храм Артемиды в Эфесе по праву считается одним из семи античных чудес света.

Бог восточного ветра, своевольный Эвр. Сильный, могучий и неудержимый, летел он над морской гладью, пробуя силы, гордый собственной мощью и скоростью. Переменчивый, капризный.

Вот далеко вдали завидел он корабль. Спустился ниже, подкрался и дунул в обвисший парус, смеясь над глупыми людьми, дёргающими за нитки канатов. Снова и снова швырял он кораблик с волны на волну забавы ради. И чего эти людишки так гомонят? Океан не для слабых. Боишься — оставайся на берегу. Хотя эти вроде опытные. Дружно поворачивают парус, кренят судно, посылая его носом в волну. Такие, так и быть, могут плыть дальше.

Эвр любил подглядывать за людьми. Однажды он увидел на палубе прекрасную девушку, а вокруг неё стояли на коленях подруги и плакали. Эвр стих и стёк по мачте: так и есть. Болезнь сжала девушке сердце. А далеко впереди ждал её врач, который мог помочь ей, но не доплыть кораблю за ночь туда, куда держать путь неделю.

Эвр всё равно свободен. Подхватил он лёгкий кораблик и бережно толкнул его вдоль волн. Сильнее и сильнее. Ровно, словно по струне летел корабль, не шевельнулись его борта, мощно гудел парус. И к утру колыхался он на пристани далёкого города. Эвр видел, как вынесли девушку, и ухмыльнулся, уносясь прочь. А несколько дней спустя ощутил благодарственную жертву. Значит, она выжила. Он не зря старался.

А вот караван бредёт по пустыне. Эвр мог пролететь мимо, да кто-то из караванщиков смачно плюнул и послал проклятье на бога ветра. Взревел ураган и осыпал песком и людей, и верблюдов. Захотят — откопаются и побредут дальше.

Мечется Эвр над землёй и океаном. Никто ему не указ. Годы и годы резвится он, не зная, куда занесёт его дальше. И всё бы ничего, да вспомнил о нём Зевс-Громовержец и призвал на Олимп.

— Жалоба на тебя, бог ветра, — сказал он. — Веешь ты без всякого порядка и по своей воле.

— Я вольный ветер, — гордо ответил уязвлённый Эвр. — Лечу, куда хочу.

— Как скажешь, — усмехнулся Зевс. — Не одни мы на земле. У смертных век короток, а ты слишком непредсказуем. Поэтому мой тебе приказ: летай где и как хочешь, но ежегодно повторяй свой маршрут точь-в-точь. И силу свою соразмеряй, и направление.

— Скучно мне, Зевс, повторяться снова и снова.

— У всех свои обязанности.

— Не хочу.

— В таком случае — вон с Олимпа.

Так стал Эвр, восточный ветер, богом без дома.

Не то чтобы он пожалел об этом. И раньше всё время проводил он в полёте, его и на Олимпе-то никто не видел. Было ли ему обидно? Нет. Зевс по сравнению с ним казался младенцем. Был ветер порождением самого Хаоса. Что ему какой-то громовержец!

Летит Эвр над землёй. Любуется. Перекликается с нимфами, шумит вершинами деревьев. Взбивает морскую гладь. Он весел и доволен. Пусть и бездомный.

Безутешно лила слёзы богиня Деметра. Исчезла с поверхности земли любимая дочь её Персефона. Канула в преисподнюю, прямо в объятия чёрного Аида.

Персефоне не было дела до того, по любви ли вышла её дочь. Она берегла её, отговаривала и отвлекала, как могла. Аполлон, Арес и другие кружили вокруг красавицы, словно москиты, вот мать и убеждала Персефону в высокой миссии истинной любви.

Доубеждалась.

К Аиду претензий не было. Он искренне любил Персефону, Деметра не могла не видеть очевидного, и покуда дочь не интересовалась им, бог Преисподней очень нравился Деметре. Она мечтала, что дочь останется с ней навечно. Но та ушла с Аидом. Невероятно, невозможно! Наверняка этот разбойник украл её дитя.

Деметра металась меж землёй и небом, медленно, но верно теряя рассудок.

Посейдон, бог Океана, переменчивый, лицемерный и беспощадный, увидел полубезумную мать и решил воспользоваться ситуацией. Стал он преследовать её, шептать о своей страсти, раскрыл ей объятия.

— Оставь меня, — отмахивалась та. — Помоги лучше найти мою дочь. Видишь, свет без неё мне не мил.

Но Посейдон знал: истерика порой творит с женщинами чудеса и ему вполне может улыбнуться удача. Не оставлял он свои попытки ни на миг, тревожил Деметру, и без того обессилевшую, смывал с неё одежды и целовал, крепко прижимая к своему телу.

Не сразу дошло до несчастной, что оставить её в покое Посейдон не захочет. В ужасе вырвалась она и кинулась прочь, призывая Персефону, а Посейдон нёсся за нею грозовой тучей и стегал нагое тело плетьми дождя.

Вот и зеленые луга Аркадии. Завидела богиня табун и бросилась к нему, обернувшись кобылицей. Затерялась она среди других лошадей, спряталась и решила переждать непогоду, Не учла она одного. Превращаясь в зверя, сохранив человеческий рассудок, обрела она инстинкты животного.

И вот выглянуло солнце, высушило густые гривы. Медленно побрела кобылица-Деметра прочь, как вдруг рядом с ней оказался рослый жеребец и жёстко ухватил зубами за холку. Жалобно кричала она, а сильное животное уже вскинуло ей на круп копыта...

Не понимала Деметра, это с ней происходит или нет? Или приходится окончательно расстаться с рассудком? Но вот последние конвульсии позади. С довольным стоном Посейдон принял свой обычный вид — ведь это он обернулся жеребцом и получил-таки своё.

Деметра пала на траву.

Спустя время от этого возмутительного союза родила Деметра дитя, но не человека, а жеребёнка. Он обрадал телом жеребца и разумом бога. И говорить умел. Имя ему было Арио́н.

С тех пор чтили смертные Посейдона не только в образе бородатого мужчины с трезубцем, но и в образе коня.

Посейдон не пожалел бониню Деметру, но Зевс призвал Аида с приказом отпускать Персефону на несколько месяцев на землю к матери, чтобы плодородие земли не иссякало. Персефоне пришлось послушаться, но утешать мать она не торопилась и неизменно возвращалась к мужу под землю.

* * *

В античных легендах множество самых различных животных упоминается спутниками богов, их вторыми ипостасями либо объектами жертвопроношений.

Боги перенимали их черты, превращали в животных своих возлюбленных, превращались в них сами, ищ-за чего образ зверя или птицы становился предметом поклонения, одушевления, вдохновения для служителей искусств.

Изящество, грация и сила были качествами не только человеческого тела. Поэтому сравнить сильного с медведем, быстрого с оленем, коварного со змеем было принято не только в античной Греции.

Такая традиция сохранилась и до наших времен.