Время пришло (джен)

Время пришло. Последние секунды ожидания падают в вечность. Время пришло... вперёд!

...Воздух по-утреннему чист и свеж. Бледно-голубое небо затянуто тонким, прозрачным слоем облаков. Тихое утро. Спокойное. Чересчур спокойное. Безжизненное.

Сверху, с высоты башни Старой Ратуши, притихший Светлый город кажется вымершим. На улицах никого нет. Лишь солнечные лучи ползут по стенам старинных зданий из светлого камня, и резные украшения фасадов принимают причудливые очертания в игре света и тени. Центр города ограждён стенами Старой крепости; за её пределами в фиолетовой дымке лежат разросшиеся предместья; там тоже царит тишина и безлюдье. Город кажется покинутым — только безукоризненная чистота мостовых и оконных стёкол указывает на то, что кто-то здесь живёт, чистит, моет, метёт...

Живёт?

Разве это называется жизнью?

Светлый город населён будто бы бездушными машинами, человекообразными роботами. Это началось давным-давно... или совсем недавно, это уж как посмотреть.

Но теперь — время пришло!

* * *

Ида замерла на самом краю, на вершине знаменитой башни Старой Ратуши. Пятнадцать лет назад она мечтала забраться сюда, поближе к облакам, и взглянуть на Светлый город с высоты птичьего полёта. Пришло время исполнять мечты... Усмешка тронула алые губы.

Ида родилась здесь, в те времена, когда из города ещё не исчезла настоящая жизнь, а часы на Старой Ратуше безупречно верно отсчитывали время. Мелодичный звон старинных часов разносился над людной площадью, смешиваясь с весёлой разноголосицей. Звонили колокола на витиеватых башенках готических соборов. На Рыночной площади бойко шла торговля. Кричали галки, ворковали голуби. В парке смеялись дети.

Ида тоже смеялась... тогда.

Нынче дети Светлого города не умеют смеяться. Не умеют играть и задавать вопросы. В их глазах нет огонька любопытства — их глаза скрыты чёрной полумаской, которая превращает чистые и светлые краски родного города в грязно-серые, унылые. По дороге из школы никто из них не остановится на пороге лавки старого Часовщика, не оглянется восхищённо на чудесные механизмы, созданные рукой мастера.

Иде исполнилось семь лет, когда она шагнула в таинственную полутьму, полную мерного тиканья часов. Седой Часовщик улыбнулся ей из глубины старой лавки, и его маленькие круглые очки весело блеснули на солнце. Ида обошла всю лавку, останавливаясь перед удивительными механизмами: на подставке одних часов кружились в вальсе принц и принцесса; на других раскланивались важные господа; жестяной петушок кукарекал, расправляя крылья и открывая клюв; катилась миниатюрная карета, кивали головами китайские божки... Ида с изумлением оглядывалась на худощавого неприметного старика, склонившегося за прилавком над работой: неужели он создал все эти чудесные, сложные и красивые вещи?..

Встреча была судьбоносной. Вскоре к власти пришёл Председатель — подлинного имени его никто не знал, все забыли его в одночасье — и вышел приказ о чёрных повязках-полумасках. Носить их должны были все, все без исключения.

Старый Часовщик знал Председателя с давних пор. Как и все, старик забыл его имя, но не так-то легко забыть человека — того самого человека, с которым знаком со школьной скамьи. Председатель уже тогда отличался от других людей. В нём не было любопытства. Он не умел мечтать. Он добросовестно вызубрил все учебники, но ничего больше — за пределами скупых, кратких параграфов — его не интересовало. Он ни с кем не дружил и ни с кем не ссорился. Он был серым и бледным, как бесплотная, бездушная тень.

Ему не нужно было носить чёрной повязки: он всегда видел жизнь такой — блёклой, лишённой красок.

Однажды он пришёл к власти и решил лишить красок всех остальных жителей Светлого города. И на прекрасный город пала долгая чёрная тень...

Самое страшное, необъяснимое, ужасное состояло в том, что горожане подчинились приказу. Безропотно, в одно мгновенье — подчинились. Как по мановению волшебного жезла — разом лишились воли, чувств и мыслей, кроме одной — исполнять указания городских властей.

Председатель был уверен, что маски надели все, все до единого. Он не знал, что на следующую ночь после издания Чёрного Приказа через тайный подземный ход под Древней крепостью ушёл Старый Часовщик, а с ним — двое детей: его внук Дик и чужая девочка Ида.

Пролетели, пронеслись над головой стаей быстрых птиц долгие-долгие годы изгнания. Выросли Дик и Ида, состарился ещё сильнее Часовщик. И пришло Время.

* * *

Время билось и пульсировало, как живое сердце, внутри старинных часов на алой ленте — в руках Иды. Время бежало и трудилось на сложных приборах в рубке замершего над городом дирижабля, где ждал сигнала Дик. Время жило и оживало в чутких и ловких руках старого мастера, колдовавшего внутри легендарных часов на Старой Ратуше.

Как медленно движется стрелка!

Секунды падают в Вечность.

Ида стояла на своём посту и вспоминала.

Всё было так давно... и совсем-совсем недавно.

* * *

...Высокие каменные своды терялись в полутьме. Пролетали летучие мыши. Где-то капала вода.

— Дедушка, куда мы идём? — мальчишеский голос Дика звучал приглушённо, и всё же отдавался пугающим эхом в таинственном тоннеле. Ида крепче цеплялась за руку Часовщика.

— На волю, дети. На волю...

— Но почему...

— Сам бы хотел знать: почему. Время покажет. Ты помнишь, кто ты, Дик? А ты, Ида?..

Многое Ида забыла. Имена, даты, даже лица. В один миг. Краткий миг. Удар часов — и будто не было... не было многого. Чего!? Чего же!?

...Был солнечный день. Фасады домов из светлого камня сияли тёплым светом в солнечных лучах. Ида остановилась у порога лавки Часовщика — он сам стоял в дверях и держал за руку внука. Она подошла к ним и сказала: "доброе утро". Она не знала ещё, что утро было вовсе не доброе.

А потом с балкона Ратуши читали приказ. И раздался бой часов...

Старик схватил Дика и Иду за руки и втолкнул в лавку, затем заставил спуститься в подвал. А потом, ночью, увёл из города прочь.

Они шли долго-долго, укрывались под сенью зелёных лесов, ночевали в домиках фермеров, на сеновалах и в лесных сторожках, пока не пришли в Город у моря. Там жил брат Старого Часовщика — точнее, туда он иногда возвращался из дальних странствий. Старый Боцман многое повидал на своём веку. Суровый и шумный, просолённый морскими ветрами, он был, по сути, добрейшим человеком. Дик и Ида полюбили его.

Они полюбили и его жену, милую толстушку Мэрит с добрыми глазами и мягкой улыбкой. Тётушка Мэрит держала в Городе у моря пекарню, и её руки всегда пахли сдобой и свежим хлебом. В её уютной гостиной на стене висели портреты троих сыновей: все они были храбрыми моряками и лишь изредка возвращались домой. В те дни, когда их корабли должны были вернуться из дальнего плавания, тётушка Мэрит не сводила глаз с флюгера: ждала попутного ветра. И многие люди в Городе у моря смотрели, не отрываясь, на крыши, где крутились под ветром флажки флюгеров. Дик и Ида тоже научились определять направление ветра, разбираться в разновидностях кораблей и корабельных снастей, а морские словечки легко слетали у них с языка.

В Городе у моря было много флюгеров. Все они были разные и очень красивые. Над пекарней Мэрит гордо реял корабль с надутыми парусами. На соседнем доме скакал всадник на коне, на доме напротив — изгибал спину здоровенный кот.

Однажды тётушка Мэрит стояла на пороге и смотрела на то, как вертится под порывами сильного ветра кораблик на крыше. Дик и Ида стояли рядом с нею; ветер взлохматил рыжие волосы Дика, поиграл с чёрными локонами Иды.

Вдруг послышалась дребезжащая, дрожащая мелодия, в которой с трудом можно было узнать звуки старинного вальса. Из-за угла странной шатающейся походкой вывернул странный человек с красным лицом, в потрёпанной одежде — с потрёпанной шарманкой в руках и не менее потрёпанной обезьянкой на плече. У Шарманщика была в запасе пёстрая коробочка со свёрнутыми бумажками — на этих бумажках были написаны предсказания. Дик и Ида отдали Шарманщику две монетки, и обезьянка вытащила по пророчеству для каждого из них.

— Приключение! — крикнули дети хором, развернув бумажки.

— Мне выпало приключение!

— И мне! И мне!

Дик раскинул руки и замахал ими, словно крыльями.

— Ура! Я сейчас полечу! Полечу! — воскликнул он, и его орехово-карие глаза засияли от восторга. Ида улыбнулась ласково и грустно, как улыбаются взрослые проделкам малышей — хоть Дик и был её старше на три года.

Тётушка Мэрит вздохнула и покачала головой.

— Ох, Дик, скоро и ты выпорхнешь из гнезда, расправишь крылья и полетишь навстречу приключениям, — сказала она, — а ты, Ида, останешься вместе со мной ждать и надеяться...

Дик вопросительно оглянулся на Иду. Она гордо вскинула подбородок.

— Нет. Я полечу навстречу приключениям вместе с тобой! — и с этими словами Ида убежала в дом.

Она остановилась посреди гостиной; в камине горел огонь, со стен смотрели портреты бравых моряков, на подоконнике расцветали алые, белые и нежно-жёлтые розы в горшках. Косые солнечные лучи падали на пёстрый восточный ковёр, на плюшевую обивку кресел; на этажерках теснились морские раковины, статуэтки из тёмного дерева, перья заморских птиц и необычные камни. В этой комнате удивительным образом объединились домашний уют и волнующий ветер дальних странствий. Ида подошла к этажерке, осторожно взяла большую розовую раковину и приложила к уху: там, внутри, пело море. "Слышишь, как шумят волны в ракушке? Это зов приключений!" — говорил Старый Боцман. Ида слушала этот негромкий, но настойчивый зов и мечтала... мечтала, пока не пришли Дик и Мэрит. У обыкновенно добродушной тётушки Мэрит был сердитый вид.

— Нечего, сынок, нечего! — воскликнула она. — Я этого Шарманщика не привечаю и в дом не приглашаю. Бестолковый он и беспутный.

— Почему? — спросила Ида, аккуратно возвращая на место ракушку.

— А вы видали Швею, что живёт на нижнем этаже голубого дома — там, в конце улицы?

— Видала! Знаю! Она всё время шьёт и шьёт, и у неё болят глаза, и к ней приезжала Модистка, предлагала работу, а Швея отказалась, — выпалила Ида.

Сказала — и вспомнила, какая красивая была Модистка в светло-сером платье и шляпке из соломки; она была похожа на луч солнца в тёмном, заброшенном дворе. Она шла, придерживая подол, чтобы не заляпать его в грязи, и на глазах у неё блестели слёзы...

— И я знаю Швею, — добавил Дик, — её средний сын мой сверстник, а уже разносит газеты. А двое самых старших матросы, они в море.

— А её самую младшую дочку Дик спас, когда она свалилась с причала, — добавила Ида, потому что Дик поскромничал — никому не сказал о своём подвиге.

— Вот почему ты однажды мокрый с головы до ног явился! — всплеснула руками тётушка Мэрит. — Ну-ну! Немудрено. Дети Швеи вечно бегают без пригляду. Знаете ли вы, Дик и Ида, что давным-давно Модистка и Швея были подругами — не разлей вода? Они вместе учились швейному делу. Но потом Модистка вышла замуж за некрасивого, молчаливого Закройщика, а Швея — за красивого и речистого Музыканта. Тогда он ещё играл в оркестре, а не ходил с шарманкой...

— Но ведь он же совсем некрасивый! — удивилась Ида.

— Это сейчас. А прежде был очень красив. Да и Швея была очень хорошенькая... вот и думай. Думай, Ида.

Негромкий кашель раздался у порога: в комнату вошёл Старый Часовщик. Он давно уж слышал их разговор.

— Шарманщик — человек Беспорядка в самой крайней, худшей степени. Так-то вот.

— Как так — человек Беспорядка? — спросила Мэрит.

— Так говорили у нас в Светлом городе, — сказал Часовщик, усаживаясь в кресло и опираясь подбородком о свою резную трость, — разные люди есть на свете. Есть люди Порядка; они надёжны, как хорошие часы, и добросовестно исполняют свой долг. Есть люди Беспорядка: они не любят планов, резных оград и оков долга. Они стремятся к новым горизонтам, рушат Старое, чтоб люди Порядка могли на руинах построить Новое. Давным-давно перемешались род Порядка и род Беспорядка, и в каждом из нас есть чуть-чуть от одного и чуть-чуть от другого. Худо, если Беспорядок пересилит Порядок. Но есть беда и похуже...

— Что ж может быть хуже! — всплеснула пухлыми руками Мэрит.

— Появились в Светлом городе другие люди: люди Безвременья. Им не нужен ни Порядок, ни Беспорядок, им нужно, чтоб замер мир и остановились часы. Кто-то заколдовал Часы на нашей Старой Ратуше, и из Светлого города ушло Время.

— Какой кошмар! Какой ужас! Но как время может уйти? — изумилась тётушка Мэрит.

— Это магия, дорогая сестра, страшная магия... — Это магия, дорогая сестра, страшная магия... — вздохнул Часовщик. — Мне случалось прежде ремонтировать наши Часы на Ратуше. Ведь их создал мой прадед, и его чертежи, к счастью, сохранились в нашем семействе. Я унёс их с собой. Так вот: в этих Часах есть магия, но магия светлая. До сих пор Часы берегли Светлый город, напоминая о течении Времени, о том, что точность — вежливость королей. С боем Часов нет-нет, да зазвенит в сердце каждого, кто их услышит, особая струна: Время идёт, а что сделал я хорошего? А если сделал плохое — успею ли исправить? Время идёт, Время течёт! Да, вот так было прежде, — покачал головой Часовщик, — но не теперь. Я знаю, знаю, как это вышло: у моего прадеда был подмастерье, предок нашего нынешнего правителя. Он-то и украл чертежи, он-то вызнал тайну магии Часов! И вот теперь Председатель сломал их, подчинил себе прекрасную, мудрую магию. Теперь, когда бьют Часы, они заставляют забывать — забывать, а не помнить! Забыть... я сам кое-что забыл с первым ударом... к счастью, не своё дело... Часы пробили тринадцать раз вместо двенадцати — и вот целый город погрузился в забвение. Вечером я вышел на улицы в этой дурацкой чёрной повязке. Лица — как слепые маски, ни слова привета! Забыть! О да, существует такая магия, способная стереть из сердца человеческого чувства, из разума — память! Честное слово, это не лучше убийства!

Часовщик начал свой рассказ печально и спокойно, но теперь взволновался и ходил по комнате туда-сюда, размахивая руками.

— Что же теперь делать? Как быть? — спросила Мэрит.

Часовщик обернулся с неожиданной быстротой, остановился на месте и вдруг улыбнулся.

— Славная моя сестра Мэрит! Ты всегда задаёшь верные вопросы. Что делать? Ясное дело, думать, как починить Часы! Теперь это мой самый первый долг.

Тётушка Мэрит поднялась с кресла, и её лицо и фигура, всегда дышавшие милым и чуточку забавным добродушием, вдруг показались Иде почти величественными.

— Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, брат. Я ничего не понимаю в часах и магии, но горячий хлеб и тёплый кров — это всё, что я могу предложить.

— Это бесконечно много, Мэрит. Мы все благодарны тебе.

Но Часовщик с внуком и Идой не стал злоупотреблять гостеприимством Мэрит, хотя и не сумел отказаться от её помощи по хозяйству. Позднее Ида поняла, как много добра сделала для них тётушка Мэрит, и как много значила она для самой Иды. "Растёт девочка без матери..." — вздыхала Мэрит украдкой; однажды Ида услышала эти слова, предназначенные не для её ушей. Но добрая тётушка заменила ей мать.

Вскоре Часовщик открыл новую лавку в Городе у моря. Он чинил и мастерил часы: миниатюрные ручные, разнообразные карманные, часы с кукушкой и будильники, напольные часы-башни. А вечерами запирался в кабинете и склонялся над сложными схемами и чертежами. Он бился над тайной — над коварной тайной порабощения Светлого города.

Между тем близилась осень, и Дику с Идой следовало вернуться к учению. В Городе у моря было немало учебных заведений; город был велик. На Главной площади возвышалось светло-серое здание с колоннами: Морское училище. Перед училищем стоял памятник храброму Адмиралу, некогда возглавлявшему оборону города от морских пиратов. На другом конце площади красным пятном среди зелёных крон лип выглядывало Коммерческое училище: Город у моря издревле был городом купцов и торговцев. На улице Профессоров мраморные львы у подъезда охраняли вход в классическую гимназию. А на Новой улице недавно выстроили Школу ремёсел. Пансион же для благородных девиц, окружённый высокой кованой оградой, благодаря обилию лепнины и башенок был похож на торт со взбитыми сливками...

Старый Часовщик, Боцман и Мэрит, и трое их бравых сыновей — все они думали, что Дик пожелает стать моряком. Разве можно жить в Городе у моря и не полюбить морское дело? Но Дик всё чаще поднимал глаза от синей морской дали — к высокой голубизне небес. Впрочем, он иногда думал о море, но вскоре всё изменилось: Дик познакомился с Инженером.

Инженер был высоким, сухощавым дяденькой со светлой бородкой и задумчивыми глазами. Он знал, как строить мосты и пароходы, как прокладывать железные дороги и туннели в глубине скал; но больше всего на свете он любил небо — и создавал воздушные корабли.

— А где этому учат? Придумывать корабли и летательные аппараты? — спросил Дик у своего нового знакомца.

— Учиться долго. В Школе ремёсел есть курсы технических наук. Там учат управлять ветром и солнцем, водой и электричеством.

Итак, Дика приняли в Школу ремёсел. Ида же сморщила носик при виде пансиона благородных девиц — и храбро отправилась сдавать сложные вступительные экзамены в классическую гимназию.

Шли годы. Дик и Ида росли, переходили из класса в класс. А к Городу у моря летели удивительные, пугающие слухи: будто в Светлом городе остановилось Время, и нет там ни старости, ни смерти, ни болезни, ни рождения. Жители города навеки остались, какие есть; и всякий, кто войдёт в ворота Светлого города, наденет чёрную полумаску и послушает, как бьют Часы на Ратуше в неурочный час, обретёт такую же свободу от Времени. И многие люди, усталые, несчастные, согбенные гнётом старости, страха или болезни, устремлялись туда, в прекрасный Светлый город. Резные башни его стали символом новой, дивной жизни.

Никто не возвращался оттуда. Лишь слухи ползли и ползли по полям, по торным дорогам и лесным тропам, по улицам городов, и летели над морской далью. В Городе у моря слухи бурлили, смешивались, сталкивались, точно встречные течения.

Однажды Ида узнала, что опустела каморка Швеи: она ушла в Светлый город, туда, где нет Времени, и где не будет для неё новых страданий. Шарманщика они больше никогда не видели.

Двое старших сыновей Швеи по-прежнему были в море, а средний всё так же продавал газеты; одна из старших дочерей пошла в ученицы в мастерскую Модистки; они заменили родителей младшим детям. Тётушка Мэрит была к ним очень добра.

Старый Часовщик работал всё усерднее и усерднее. Ида окончила гимназию с медалью и стала верной помощницей мастера. Её, как в детстве, завораживала магия Времени; она оказалась способной ученицей. Вскоре Ида уже руководила всею лавкой; через её руки проходили часовые механизмы, и жители Города у моря стали доверять Иде не меньше, чем самому старому мастеру.

Ида любила свою лавку: и тёмные дубовые панели на стенах, и широкие прилавки, и тёмно-вишневые портьеры, и часы: напольные и настенные, с боем, с кукушкой, миниатюрные ручные, карманные часы-луковицы и пронзительно звенящие будильники. Подсвеченные миниатюрными лампочками, стояли под стеклянными колпаками часы — произведения искусства: раскрывались на них цветы, пели птицы и танцевали балерины.

— Вы будто луч света в этой лавке, в этих тёмных тонах, — говорила Модистка, зашедшая за своими новыми часиками; она внимательным взором окидывала фигуру Иды и одобрительно кивала: кружевная блузка и светло-серая юбка сидели на ней превосходно. Ида улыбалась; она вспомнила, что красивая, элегантная Модистка при первой встрече тоже показалась ей похожей на лучик света... Но улыбка тут же исчезла с лица Иды, сменившись серьёзным и сосредоточенным выражением: в лавку вошли двое морских офицеров и старший сын известного богача-Коммерсанта. Многие молодые люди в Городе у моря нарочно ломали свои часы, чтоб иметь предлог войти в лавку и заговорить с Идой.

— Не буду задерживать вас, милая, — понимающе улыбалась Модистка, исчезая в дверях. Недавно она выдала замуж старшую дочь и теперь готова была переженить весь белый свет.

Но все остроты, галантные шутки и улыбки молодых людей пропадали втуне. Двери закрывались, а до Иды долетало со временем эхо их сердитых разговоров.

— Эта девушка способна починить самые безнадёжно сломанные часы... и разбить самое искушенное сердце!

— Да у неё самой вместо сердца часовой механизм!

— Верно! Старик-часовщик создал её из винтиков и шестерёнок. Это кукла с человеческим лицом.

— Но какие глаза! Чёрные, как уголья! И чёрные волосы, гладкие, как шёлк. Хорошо она делает, что не завивает их. А какие коралловые губки! При белой коже... ослепительно!

Это говорил молодой коммерсант. Он славился тем, что о любой девушке мог рассуждать, как о породистой лошади.

Ида лишь равнодушно пожимала плечами. Вокруг неё тикали часы, бежало и летело Время, а в комнате наверху, над самой её головой Старый Часовщик всё ещё трудился над разгадкой тайны Часов в Светлом Городе. Окружённый чертежами, планами, макетами, он проводил там целые дни, и не будь Ида так внимательна и строга, старик оставался бы там и ночи. Однако она заставляла его оставлять свой кабинет и трижды в день спускаться в столовую. А вечерами, когда золотое солнце катилось по перламутровому небу и в золотистой дымке опускалось в море, Ида и старый Часовщик выходили на прогулку. Они шли по тихим улицам и переулкам, под сенью старых лип, ветви которых смыкались над их головами, и спускались к морю. Там старик садился на скамейку, опирался подбородком на резную трость и любовался закатом; отблески золотого солнца отражались на стёклышках его очков. А Ида бродила по берегу, подбегала к морю, и лёгкие волны иной раз замачивали её юбку и щегольские ботинки.

Права была тётушка Мэрит: Дик расправил крылья и улетел навстречу приключениям, а ей оставалось надеяться и ждать. Окончив с блеском Школу ремёсел, Дик отправился в Город на равнине, где друг Инженера управлял Лётным училищем. Дик писал часто: о зелёном и красивом Городе на равнине, об уроках полётов, о строгих наставниках и весёлых товарищах. В ответ Ида посылала новости о Часовщике, старых знакомых, о лавке и прогулках к морю. Они молчали в письмах о главном: о Светлом городе и о самих себе.

Дик возвращался в отпуск из училища, и старая лавка сразу оживала. Сперва громкий голос и смех Дика наполняли комнаты весельем, а затем он начинал совсем тихо рассказывать о серьёзных вещах. Из Города на равнине тоже уходили жители, чтоб раствориться в Безвременье. Хуже того: ходили слухи, будто бы жители Светлого города собирались выступить за пределы старинных крепостных стен и распространить свой застывший, безжизненный покой на другие края — ближние и дальние.

Дик уже не передавал этих слухов в присутствии Часовщика: слишком глубоко его это волновало. Дик говорил о Светлом городе только с Идой.

И вот однажды Дик вернулся из училища в новенькой форме, с дипломом и чемоданом: навсегда! Они вдвоём с Идой бродили по берегу моря, но Дик не говорил о Светлом городе. Они молчали, улыбались друг другу и были счастливы.

Дирижабль, словно огромный воздушный слон, замер в отдалении.

— Мне разрешено взять на борт пассажира, Ида, — сказал Дик. — Ты ведь не боишься?

Ида вскинула голову, сверкнув рубиновыми серёжками.

— Вот ещё!

— Я так и знал, — рассмеялся Дик.

Из рубки дирижабля город и море казались крошечными, смешными — будто игрушечными. Пейзаж внизу завораживал своим сходством с миниатюрным часовым механизмом, где при кажущемся на первый, несведущий взгляд хаосе присутствовала сложная, продуманная система. От того, как одновременно мал и велик их чудесный разноцветный мир, у Иды перехватило дыхание. Она оглянулась на Дика, и он, мгновенье назад казавшийся таким серьёзным, широко улыбнулся в ответ на её сияющий взгляд.

Ида не могла потом вспомнить — словами ли, взглядами ли сказали они друг другу самое-самое главное.

— Мы вернёмся в Светлый город, и я буду просить твоей руки... у твоих родителей. Мы ведь найдём их там.

— Я бы вышла за тебя, даже если бы они не дали согласия.

— Верю! Ты могла бы... А вот наш дед будет только рад.

Ида рассмеялась. Старый Часовщик давно считал её своей собственной внучкой.

— Но ведь этого долго ждать, Дик. Иногда мне кажется, что Светлый город мы видели лишь во сне. И можно ли разгадать эту тайну?

— Всё возможно, Ида! И потом... я кое-что знаю. Инженер... то есть его жена устраивает большой праздник в эту субботу. Мы приглашены. Там мы встретимся с... с одним человеком. Он многое расскажет нам...

— Дик! Неужели... неужели? — Ида невольно прижала к груди сжатые руки в чёрных кружевных перчатках.

— И мы полетим навстречу приключениям, — орехово-карие глаза Дика блестели, но голос был тих и серьёзен.

— Мы... знаешь, я часто вспоминала слова тётушки Мэрит. Помнишь... тогда, предсказание Шарманщика?

— Ещё бы не помнить!

— Всё-таки мне пришлось остаться. Ждать и надеяться, пока ты летел навстречу к приключениям.

— Разве? Мы живём в одном большом Приключении, Ида! Здесь и там, повсюду. Иначе я не согласен. Но ты права: мы больше не должны расставаться. Итак, в будущую субботу...

Ида задумчиво смотрела вдаль, туда, где солнце в блеске золотых лучей и пене розовых облаков катилось к морю. А потом воскликнула:

— В будущую субботу?! Всего-то через пять дней! Да разве Модистка успеет закончить моё алое платье!

Но Модистка справилась с заказом вовремя: её репутация — нет, даже слава — была безупречна. Алый шёлк шуршал и переливался при каждом шаге; в зеркале Ида видела великолепную красавицу-незнакомку. Тётушка Мэрит, увидев её, ахнула и убежала из комнаты Иды; через несколько минут она вернулась с маленькой красной розочкой в руках.

— Ах, тётушка, первый бутон на вашем новом кустике!

— На счастье! — и Мэрит приколола розочку к высокой причёске Иды.

В светлом холле дома Инженера было шумно. Ида увидела в высоком зеркале отражение очень эффектной пары: на неё смотрела дама в роскошном алом платье, а рядом с нею возвышался высокий молодой человек в парадной форме. У дамы был строгий и неприступный вид, а у молодого человека — гордый и довольный. Только через несколько мгновений Ида поняла, что смотрит на себя и Дика.

— Как я рада вас видеть! Какая же вы прекрасная пара, — приветствовала их хозяйка. Рядом с нею стоял Инженер; он тепло улыбнулся гостям, и Дик — проказник! — сочувственно подмигнул своему старшему товарищу.

Инженер отнюдь не был любителем светских мероприятий. Но его жена любила празднества и гостей не меньше, чем перо и бумагу. Четверть века назад весь Город у моря был изрядно удивлён, когда тихий и серьёзный молодой Инженер женился на остроумной, живой и насмешливой юной Писательнице; многие качали головами и утверждали, что ничего хорошего из этого брака не выйдет; молодой чете предсказывали целую череду разнообразных бедствий. Но эти "многие" оказались неправы: Инженер не бросил своих планов и занятий, а Писательница не бросила пера; их сын вырос храбрым моряком, а дочь — очаровательной и очень талантливой художницей.

— Я должна нарисовать вас! — так встретила Дика и Иду юная художница. — А ты должен сочинить о них сказку! — это она уже обратилась к своему дяде. Старший брат Писательницы, он носил по праву звание Сказочника. На витринах книжных лавок красовались роскошные издания его добрых и мудрых фантазий. Дети Города у моря любили Сказочника: он частенько садился у большого фонтана в парке и под таинственный плеск воды рассказывал удивительные истории. Был у Писательницы и младший брат: печальный, задумчивый Поэт с чёрными кудрями и полными тоски синими глазами. Когда Ида была маленькой, его стихи казались ей ужасно глупыми и скучными, но теперь она помнила некоторые изящно-грустные строки наизусть.

— А Поэт... его давно не видно в городе, — прошептала Ида, обращаясь к Дику.

— Увидишь... да вот же он!

У кадки с пальмой стоял худощавый и бледный, на себя не похожий Поэт. Он выглядел так, будто перенёс тяжёлую и долгую болезнь, но синие глаза его сияли. Он улыбнулся и кивнул Дику и Иде; к ним подошёл Инженер; он проводил их в свой кабинет, против обыкновения чисто прибранный. В кабинете сидел невысокий, загорелый дочерна господин со светлой бородой и светлыми умными глазами. Он поднялся с кресла и улыбнулся вошедшим; Инженер представил Дику и Иде знаменитого Путешественника.

— Мы так много слышали о ваших открытиях, — сказала ему Ида.

— А я немало слышал о вас, людях из Светлого города...

— О Светлом городе мы и хотим поговорить, — сказал Инженер, — рассказывай, Поэт.

— Два года назад, — начал Поэт, — я решил побродить по свету. Меня снедала тоска. Я не мог уловить и перенести на бумагу даже тень своих прекрасных видений. Я устал... я едва мог писать. И тогда я решил отправиться в Светлый город.

Путешественник предостерегающе поднял палец, и Поэт замолчал.

— Но прежде, — добавил Путешественник, — ты встретил меня в одном диком, пустынном краю; мы с тобой сплавились по Великой реке, и ты показал себя молодцом. Мы останавливались в краях, где живёт Дикое племя, и Вождь подарил нам талисманы: алые ленты, берегущие от бед.

— Да, верно, — кивнул Поэт, — и всё же, несмотря на твою помощь — ибо ты, Путешественник, спас меня от верной гибели, — несмотря на доброту дикарей, я не смог оставаться в этом мире. Я решил найти покой в Светлом городе; но я не выбросил там алой ленты. На меня надели чёрную полумаску; в полдень я услышал, как Часы на Ратуше пробили тринадцать раз, а потом остановились: до следующего полудня. Однако я ничего не забыл, и Безвременье не принесло мне облегчения. Я был несчастен ещё более, ибо лишился последнего: ярких красок мира и разумного человеческого слова. В Светлом городе не живут — там существуют. Все соблюдают чистоту, экономию и бережливость, но... живой человек сойдёт с ума без жизни, без света!

— Как же ты выбрался оттуда, Поэт? — спросил Дик. Его глаза блестели, и он весь подался вперёд. У Иды бешено колотилось сердце; она успокаивающе коснулась локтя Дика оледеневшей рукой в алой перчатке.

— Мне помог счастливый случай, — ответил Поэт. — Я нашёл заброшенный подземный ход, ведущий прочь из города. Я искал его много недель: ведь я узнал страшную тайну...

В кабинете повисла тишина. Тикали на стене старинные часы, трещали поленья в камине. Из далёкой гостиной, полной народу, доносился лёгкий гул голосов и отзвуки весёлой музыки.

— Страшную тайну, — повторил Поэт, — Председатель Светлого города собирает войска, чтоб силой насадить Безвременье в других краях. Вы это слышали, я знаю; но это были только слухи, я же говорю: это не выдумка, это правда.

Затем Поэт сообщил довольно точное число оружия, летательных аппаратов и машин, готовых выступить из города в нужный час.

— А ты молодчина, Поэт! — воскликнул Дик, похлопав его по худощавому плечу.

— Не знаю, — усмехнулся тот, — но теперь я будто ожил. Я напишу другие стихи... о Светлом городе. Когда туда вернётся Время.

— Но почему же именно алая лента уберегла вас от Безвременья? — спросила Ида.

— Ведь это волшебная лента. Все женщины в племени дикарей — настоящие колдуньи. Они каким-то особым образом плетут свои чудесные ленты, которыми украшают жилища и одежду, и никому не раскрывают секрета.

Путешественник вновь поднял руку.

— Это верно, друг Поэт, однако это ещё не всё. Я привёз своему другу, Учёному, цветы, из которых дикари готовят краситель для своей алой ткани. Дивными свойствами обладают эти цветы: они оберегают людей от зловредной магии, воздействующей на память, чувства и разум.

Путешественник взял со стола большой альбом и раскрыл его на середине; все столпились вокруг него, рассматривая подкрашенную фотографию с дивным, сказочным пейзажем: высокое небо и бескрайнее поле необычайно красивых алых цветов...

Долго совещались они в кабинете Инженера; было решено, что Дик и Ида осторожно подготовят Часовщика к новостям, какие они узнали сегодня, и они все вместе разработают план спасения Светлого города. Знаменитый путешественник был не только учёным, этнографом и странником по зову сердца; он был офицером. И он был уверен: власти Города у моря встанут на защиту Времени против шквала Безвременья, готового обрушиться на них...

А потом был вечер, и изысканно убранный праздничный стол, и танцы. Оркестр играл и играл, самые модные мелодии звучали в украшенном зале. Шелковое платье Иды приятно шуршало, когда она проносилась по парадному залу в танце; Дик уверенно вёл её сквозь пёструю нарядную толпу. Инженер давно удалился с бала; а Писательница смотрела на танцующих с балкона и, наверное, обдумывала новый сюжет...

Отдыхая после очередного танца, Дик и Ида остановились у французского окна, под сенью большого куста густо-красной камелии. За стеклом протиралось бескрайнее звёздное небо, а город, точно отражение этого неба, поблёскивал огоньками освещённых окон.

— О чём ты думаешь, Ида?

— Я вспоминаю фотографии, которые нам показывал Путешественник. Поля алых цветов. Мне кажется, будто я видела их во сне.

— Может, когда-нибудь мы увидим их наяву?

— Непременно.

Они вернулись домой поздно. Бледно-розовый рассвет отбрасывал лёгкие отблески на неподвижные флюгера на крышах.

В окне Часовщика горел свет.

— Вот же упрямец! Старый неслух! — сердито воскликнула Ида, увидев золотистый свет за шторой. — А ведь обещал лечь спать вовремя! И ты ещё улыбаешься, Дик! Ещё бы — ты весь в деда, упёртый упрямец!

Часовщик встретил их на пороге.

— Ида, Дик! Я готов был бежать к вам на праздник...

В эту ночь он наконец приблизился к разгадке магии Часов на Старой Ратуше.

Время летело, бежало, катилось, как катятся волны речки по камням. Все дни проходили в подготовке к возвращению в Светлый город.

Путешественник отправился вновь к Великой Реке, туда, где уединённой жизнью жило племя Дикарей. Ида продолжала работать в лавке, Часовщик проводил свои расчёты, а Дик готовился к выступлению: воздушная эскадра должна была выдвинуться к Светлому городу. Один вид грозной армады должен был уничтожить у Председателя всякую мысль о сопротивлении.

Ида волновалась, как никогда прежде: сон становился явью, и каждый день она отчётливо слышала зов Приключений.

Однажды тихим, погожим днём вернулся из своей экспедиции Путешественник. Он привёз тщательно упакованные в ящики волшебные талисманы, сплетённые из алых лент. Колдуньи племени Дикарей откликнулись на просьбу чужестранцев — никто не желал погружаться в унылое Безвременье.

И вот — Время пришло.

Ида под чужим именем вошла в Светлый город, просто и явно; она надела чёрную повязку-полумаску и, сжимая спрятанные в кармане часы-луковицу на алой ленте, послушала, как резко, надрывно и совсем не мелодично бьют Часы на Старой Ратуше. Тринадцать ударов в полдень! Тринадцать! Всюду в Светлом Городе её преследовало неправильное, жуткое ощущение — словно оступаешься на вершине узкой, неудобной лестницы в кошмарном сне.

Старый Часовщик и Поэт пришли в город тайно. Ида спрятала их в задней комнате своего нового дома. Она поселилась недалеко от Ратуши и устроилась туда работать секретарём. От обилия ненужной, странной и бессмысленной бумажной работы у Иды кружилась голова; через две недели она заболела и слегла в постель. Никто не удивился — и не только потому, что в Светлом городе не было уж ни удивления, ни веселья, ни печали: новички здесь всегда болели на первых порах. А затем для них не было уже ни горя, ни радости, ни болезни, ни смерти, ни рождения. Здесь никто не менялся из года в год. В те ужасные ночи, когда Иду мучила лихорадка, ей неизменно являлись видением двое — мужчина и женщина, которая была две капли воды похожа на неё саму: однажды на улице она повстречала собственных родителей, о которых забыла. Они так же забыли её.

Встретила Ида и свою старую знакомую из Города у моря — полузабытую несчастную Швею. Она мало изменилась. Такая же худая и бледная, как прежде, с таким же выражением холодного отупения на скрытом полумаской лице, Швея прошла по улице мимо Иды и скрылась в невысоком приземистое здании. Оно было построено недавно, и потому очень странно смотрелось среди высоких и красивых построек Светлого города. Над входом в приземистое здание висела небольшая табличка, гласившая: "Швейный отдел". Ида увидела надпись, бросив на неё торопливый взгляд искоса: проявлять любопытство, даже самое невинное, было опасно. А уж особенно к этому дому не следовало приглядываться: он принадлежал Военному отделу. Там шили обмундирование.

Ида частенько видела на улицах эту серую, неброскую одежду, так мало похожую на щеголеватые мундиры морских офицеров Города у моря. Ряд за рядом, строй за строем маршировали солдаты, и у них было не больше индивидуальности и разума, чем у оловянных солдатиков, что некогда принадлежали сыновьям тётушки Мэрит и теперь хранились в коробке на чердаке. Когда-то Дик тоже играл с ними, и в те счастливые времена оловянные полки, выстроенные на ковре, казались Иде такими... обыкновенными. А теперь живые солдатики из плоти и крови шагали мимо неё по улице, и их шаги отдавались глухим, жутковатым эхом.

Ида содрогалась при мысли о том, что их сапоги, попиравшие мостовые Светлого города, могли бы топтать и улицы Города у моря. Они могли пинком открыть двери пекарни тётушки Мэрит и забрать у неё весь хлеб; они могли выбить двери лавки Часовщика и...

Бесполезно было бы просить у них пощады. Быть может, они и были лишены оголтелой злобы, свойственной завоевателям вроде жестоких пиратов; но в заколдованных жителях Светлого города не осталось жалости, не осталось и милосердия, и разума — чего от них можно было ждать?

Ида смотрела на лица марширующих мимо солдат Безвременья, и вслед за страхом и гневом её охватывала тоска и жалость. Многие из них были так молоды! Даже юны — самым младшим едва сравнялось четырнадцать лет. Были среди них и девушки, и женщины. Их лица, обезображенные отупелым равнодушием, могли бы быть красивыми и милыми. Какие чувства они могли бы выражать? Вон той девушке с ямочками на щеках подошла бы весёлая, открытая улыбка. А та высокая, тоненькая девочка могла бы мечтательно смотреть в небо. Но...

— И все они заколдованы, все они лишены воли. Они даже не осознают, что творят... — шептала Ида Часовщику и Поэту. Запершись на десяток засовов, при свете крошечной свечи — экономия! — они собирались в задней комнате без окон, пили чай с сухариками и говорили, говорили без конца.

Поэт вполголоса декламировал стихи. Приключения воодушевили его. Былая тоска исчезла.

— Мы так богаты, Ида! Так богаты!

— А они — бедны, — она оглядывалась, щурясь, словно пытаясь разглядеть то, что было за стеной, — а их обокрали на пятнадцать лет жизни, настоящей жизни. А что ещё могло бы случиться!

— Что ещё... — Часовщик вздохнул, — что ещё...

Они помолчали.

Ида забыла свою семью, своих родителей, родственников, друзей раннего детства. Но они были где-то здесь, за туманом забвения, маршировали колоннами по улицам, трудились, работали, как-то жили. Однажды они могли бы войти в Город у моря и в беспамятстве поднять руку на Иду, на Часовщика, Мэрит... От этих мыслей у Иды кружилась голова.

— Скоро всё это кончится, друзья, — нарушил молчание Часовщик, — всё встанет на свои места.

— Вот это настоящая жизнь! И как я мог бежать от неё? Быть недовольным? Каким я был глупцом! — восклицал Поэт.

— Ты и сейчас ещё забываешься, друг мой, — напомнил ему Часовщик, — то чай тебе жидковат, то сухари надоели, то в четырёх стенах засиделся...

Поэт махнул рукой, отбросил назад густые чёрные кудри.

— Прости, мудрый маэстро! Каюсь, виновен. Как вспомню о незабвенной пекарне вашей тётушки Мэрит...

— Да, её здесь не хватает, — улыбнулась Ида, размачивая в чае маленький сухарик.

Она очень скучала по ласковой улыбке Мэрит, по её редкому добродушному ворчанию, по созерцанию флюгеров... да и по воздушным булочкам и пирожкам тоже. И как же радостно сознавать, что где-то в Городе у моря живёт и ждёт их добрая тётушка Мэрит. Какое счастье, что она есть на свете!

"Интересно, будет ли кто-нибудь думать однажды — хорошо, что есть на свете Ида?" — спросила себя Ида, не задумываясь, что в тот же час о ней вспоминает Дик, и сама тётушка Мэрит, и друзья в Городе у моря...

— А ведь я мог обокрасть самого себя! — восклицал Поэт, расхаживая из угла в угол. — Какой глупец! А ведь я не один такой! Другие были! И обокрались!

— Мог... — прошептала Ида. — Знаете, друзья, я хожу сейчас по улицам и думаю... думаю вот о чём. Разве не прекрасно это — не знать болезней, не знать смерти, горя и печали? Разве не стремятся люди быть здоровыми, жить долго и счастливо, избегая бед? Только вот для чего человеку здоровье и долгая жизнь? Разве не для того, чтобы ими пользоваться, радоваться, творить? В вечном Безвременье нет... ничего. Совсем ничего... хорошего.

— Кто не знает горя, не знает и радости, — произнёс Часовщик, ставя на блюдечко чашку, — это старая-старая истина. Наш старый друг Сказочник много историй сочинил об этом... Только Председателю не нужно радости, не нужно счастья. Или, быть может, его счастье — это знать, что все вокруг такие же, как он, только покорные его воле?

Поэт рассмеялся.

— Придётся ему поступиться своим... столь своеобразным счастьем!

Но ни Ида, ни Часовщик не засмеялись в ответ.

От мыслей и разговоров Иде становилось не по себе. Но у неё в кармане лежали часы-луковица на алой ленте, и весёлый красный цвет грел Иду тёплым огоньком надежды. Скоро, скоро всё это закончится. Спадёт морок с жителей Светлого города, и они поймут, что им незачем воевать и умирать. Гораздо лучше жить! Творить, торговать, танцевать, смеяться и даже плакать. Всё лучше бесстрастной отрешённости и безмыслия!

После того, как здесь воцарилось Безвременье, многие профессии оказались ненужными. Без работы остались учителя, люди искусства и тонкого, высококлассного труда: здесь не нужны были больше ни воздушные пирожные, ни изящные платья, ни красивая мебель, ни красивые дома, ни скульптура, ни театр... Нужен был простой хлеб, простая одинаковая одежда, дешёвая мебель. Никаких причуд.

Поэтому учителя, профессора, актёры и актрисы, модистки и золотошвейки, музыканты и краснодеревщики быстро переменили квалификацию. Теперь они выполняли иную работу. Иногда Ида видела их — по делам в Ратуше или вот так, на улицах. Они шили обмундирование, собирали на фабрике новые и новые виды оружия. Фабрика показалась Иде чёрным чудовищем, огнедышащим драконом из историй старого Сказочника. В его рассказах драконы пожирали людей и отравляли воздух своим ядовитым дыханием. То же самое делала и фабрика: цепочка людей вползала в её ворота, будто в разверстую пасть, и тонула в клубах вонючего едкого дыма. Дым из фабричных труб стлался над городом, грозя отнять у него звание Светлого. Чёрная копоть оседала на фасадах, вывесках и занавесках.

Хозяйки домов Светлого города вели с копотью неустанную неравную борьбу. С каменными лицами, терпеливо и упрямо они отмывали оконные стёкла, едва ли не каждый день стирали шторы и занавески. Хозяева мели улицы и отмывали фасады. Ида тоже мыла окна. Сначала она изо всех сил старалась сохранить такое же безразлично-терпеливое выражение на лице, как у всех, и не запеть — поскольку привыкла петь за такой работой. Но с каждым днём слова песен всё меньше и меньше просились на язык. И в глубине души она уже кричала от ужаса. Как не похожи были эти люди-машины на живых людей! Как не похожа была эта уборка на ту, какую она знала прежде! Как не похожа была их чистоплотность и аккуратность на то, к чему Ида привыкла!

Ида помнила Город у моря и тётушку Мэрит. Её опрятность не имела ничего общего с бездушной чистоплотностью Безвременья. Чистота на кухне тётушки Мэрит и в её пекарне знаменовала неутомимую борьбу за здоровье родных и горожан, любивших её пирожки и булочки; чистота в доме и во дворе говорила о любви и заботе.

Большую уборку тётушка Мэрит затевала несколько раз в год: была весенняя уборка, летняя и осенняя. Но самой весёлой и интересной оставалась предрождественская кутерьма.

Зимой Мэрит переворачивала весь дом вверх дном; ни один крошечный уголочек не избегал тряпки, воды и мыла; закончив со своим домом, Мэрит перебиралась в жилище Часовщика.

За работой она пела старинные песни, весёлые или грустные; Ида выучила их наизусть.

Рождественская уборка была чем-то вроде большой и весёлой игры: маленькие Дик и Ида бегали туда-сюда; Дик таскал вёдра, а Ида хваталась за швабру и ловила себя на том, что начинала вальсировать с нею. Как же долго они мешали тётушке Мэрит вместо того, чтобы помогать! Хорошо, что потом они всё же повзрослели, иначе Иде было бы очень стыдно сейчас...

Закрывшись ото всех, спрятавшись под одеялом, она позволяла себе улыбнуться воспоминаниям и пропеть про себя строчки любимых песен. У Иды было много драгоценных воспоминаний, которые она бережно хранила в памяти; они берегли её душу и рассудок наравне с колдовским талисманом из диких краев. Перед сном Ида вспоминала Город у моря, его улицы, оживлённые или тихие. Улыбку тётушки Мэрит и аромат сдобы. Рассказы Старого Боцмана и его сыновей, когда они возвращались из плавания. Флюгера, показывающие попутный ветер. Светлые классы гимназии, смех подруг, похвала Часовщика, захватывающие тайны часовых механизмов. Игры с Диком. Их уроки танцев. Вместе прочитанные книги, над которыми они смеялись и плакали, спорили и соглашались. Фонтан в парке, удивительная, светлая магия голоса Сказочника, рассказывавшего свои прекрасные истории, где неизменно торжествовали Добро и Справедливость. Свежий ветер с моря... аромат алой розы. Крики чаек и переливы вальсов. Шуршащий шёлк нового платья...

Ида засыпала с улыбкой на устах, и ей снилось счастье. Красочные, цветные сны спасали её от ужасающей реальности, спасали в дни болезни, прогоняя усталость и головную боль.

Во время болезни Иде пришлось обрезать свои прекрасные чёрные косы: теперь волосы едва доходили ей до плеч. В Светлом городе это никого не удивило бы: здесь не следили за модой и даже не особенно следили за приличиями: незачем. Это раздражало Иду так, что ей хотелось закричать, затопать ногами или разбить что-нибудь, швырнув хрупкую безделушку о стену. Но она должна была молчать и равнодушно смотреть прямо перед собой холодным взглядом. У неё это удавалось. Ида оказалась хорошей актрисой, но эта игра требовала мучительных усилий.

Однажды, ещё в дни болезни, когда Ида уже стала поправляться и вставать с постели, Часовщик пришёл к ней и сказал, что её ожидает гость. Ида расправила складки лёгкого домашнего платья, пригладила короткие волосы, вышла в гостиную — и замерла. Посреди комнаты стоял Дик. Он широко раскинул руки и заключил её в объятия прежде, чем она успела что-либо сказать.

— Безумец! Как ты мог... так рисковать, явиться сюда!

— Я должен был тебя увидеть.

Ида неловко коснулась своих остриженных волос. Прежде Дик восхищался её длинными чёрными косами.

— Тебе идёт, — заверил он, — честное слово! Скоро твоё мученье в Ратуше кончится. Время пришло... А потом мы полетим к Великой реке. Глядеть на цветущие поля...

Дик ушёл незаметно через подземный ход — его проводил Поэт. На следующее утро Ида нарядилась в свой скромный, но ещё слишком красивый для Светлого города костюм — кружевную блузку и юбку светло-серого цвета, — и отправилась в Ратушу. В холле она украдкой бросила взгляд на своё отражение в зеркале. Пудра и яркая алая помада скрывали бледность её лица — после болезни к ней ещё не вернулись природные цветущие краски. Пусть никто не видит... пока что не видит... но в такой важный день Ида не могла выглядеть иначе. Безвременье не сломило её!

...Приняв свои скучные, никому не нужные бумажные дела, Ида украдкой спустилась вниз по винтовой лестнице к неприметной задней двери и впустила в здание Часовщика и Поэта. Вместе они поднялись по многочисленным коридорам и переходам на башню, где замерли в ожидании чуда заколдованные, неисправные Часы.

Мастер занялся своим колдовством над старинным механизмом, а Ида вышла из помещения, остановившись на самом краю — на краю башни. В руках она держала часы-луковицу с алой лентой — драгоценный талисман; медленно двигалась стрелка; секунды и минуты ожидания летели, кружа голову. Скоро... скоро... пробьют Часы, исцеляя жителей Светлого города; Поэт войдёт в кабинет Председателя вместе с Путешественником и несколькими отважными товарищами, готовыми к борьбе. Ида взмахнёт алой лентой, и Дик сбросит со своего дирижабля порхающее облачко листовок, где кратко изложена новая страница в истории Светлого города.

* * *

Время билось и пульсировало, как живое сердце, внутри старинных часов на алой ленте — в руках Иды. Время бежало и трудилось на сложных приборах в рубке замершего над городом дирижабля, где ждал сигнала Дик. Время жило и оживало в чутких и ловких руках старого мастера, колдовавшего внутри легендарных часов на Старой Ратуше.

Как медленно движется стрелка!

Секунды падают в Вечность.

В Городе у моря ждут вестей. Сказочник сидит в парке у фонтана и рассказывает ребятишкам причудливую сказку о Светлом городе. В краю Дикарей у Великой реки качаются под ветром алые колдовские цветы. Летят секунды. Летят... летят!

Мгновенье... алая лента взметнулась над башней. Мелодично и важно, по-старинному чётко и красиво пробили Часы на Старой Ратуше. Белоснежные листки планируют над улицами, словно стайка лёгкокрылых птиц. Где-то распахнулось окно. Послышались голоса — удивлённые, взволнованные, тихие и громкие.

Время пришло. Время вернулось.