Как ласточка во власти лишь ей понятной тёмной страсти (гет)

Зелёные глаза Алис в сгущающейся тьме сверкали, как у кошки. Эймонд знал, что она не отрывает от него взгляда, хоть и не смотрел на неё. Всего лишь кормилица, а держала себя подобно королеве. Королевой нынче называться стоило с опаской — уж слишком много их развелось: вдовствующая королева, в зелёных шелках и с обкусанной кожей на пальцах рук, королева-консорт, с призрачно-светлыми волосами и размякшим, как гниющая плоть, взглядом, и королева-узурпаторша, сука с Драконьего Камня и мамаша выводка бастардов-недомерков.

— Сейчас в тебе нет нужды, Алис. Ты можешь идти.

Алис ничего не ответила, но и с места не двинулась. Она часто так делала и тем самым жутко раздражала Эймонда, потому что напоминала ему его сестру: из Хелейны слова было не выдавить, если она замыкалась в себе. От воспоминания о Хелейне к горлу подступила тошнота. Эймонд отложил письмо, которое держал в руках, и поднялся из-за стола. Алис всё так же смотрела на него, и ни один мускул на её бесстрастном, как у статуи, лице не дрогнул, даже когда Эймонд с силой — наверняка до синяков — сжал её плечи. От Алис, как всегда, пахло грудным молоком. Эймонд, стараясь не вдыхать слишком глубоко, прошипел:

— Уходи.

Губы Алис изогнулись в привычно насмешливой, приторной полуулыбке: он забавлял её, это существо низкого происхождения, чьё лицо в тусклом мерцании свечей порой становилось таким похожим на лицо её племянника. Эймонд словно наяву ощутил, как ливень хлестнул его по лицу, а пламя обожгло пятки — как тогда, когда маленького лорда Стронга⁽¹⁾ не стало, а он стал убийцей родичей. Ходили слухи, что Алис — бастард Лионеля Стронга, единокровная сестра Харвина и тётка его бастардов. Но Эймонду иногда казалось, что она совсем другая, не похожая на простых людей. Чувствовалось в ней что-то, неподвластное времени, как в отпечатке полевого цветка на пергаменте, будто она и не женщина вовсе, а сошедшее с картины изображение, которое успели запечатлеть за миг до того, как его живое воплощение обратилось в прах.

— Огонь явил мне видение, — наконец нарушила своё молчание Алис. — Мальчика с серебряными волосами и фиолетовыми глазами. Он сидел верхом на зелёной драконице с истончёнными крыльями.

Эймонд замер, не сводя глаз с голубой вены у неё на шее.

— Знамение. Если он будет зачат сейчас, то родится совсем скоро. Моё чрево — огненное гнездо для повелителя драконов.

Эймонд отпустил плечи Алис и прошёлся взглядом по мягким изгибам её тела. Она уже рожала, и не единожды: из её утробы вышла череда хладных трупов, словно сама смерть пустила внутри неё ползучие корни. Но Алис ещё ни разу не лгала ему. Она положила ладонь ему на шею и притянула к себе.

— Он будет королём. Я знаю, — жарко прошептала она ему на ухо.

Сердце Эймонда сделало кульбит, как когда Вхагар складывала в полёте крылья и выписывала в воздухе резкую дугу, а перед глазами возник образ малыша Джейхейриса⁽²⁾, жизнью поплатившегося за его грехи, только волосы у него не были серебряными — кровь окрасила их в вишнёвый цвет.

«Я не нарочно, — хотелось Эймонду сказать матери, когда он несколько месяцев назад опустился во двор замка до нитки промокший от дождя, но без единого свидетельства преступления: ни капли крови Люцериса на нём не было. — Клянусь, мама, я не хотел. Это был несчастный случай».

Матери Эймонд так ничего и не сказал — ни тогда, ни потом. Много позже он признался Алис, его исповеднице, его любовнице, его тайному греху.

Эймонд поцеловал её. Алис укусила его, и он ощутил во рту вкус тёмно-красной валирийской чистоты.

— Сын. Ты подаришь мне сына, — шептал Эймонд, прокладывая губами ото рта Алис к её плечу кровавую дорожку и царапая отросшими ногтями её чистую, прохладную кожу.

— Да... — выдохнула Алис.

Эймонд сорвал с неё платье, и оно с тихим шелестом упало на пол — так слетает со срубленного дерева листва, прежде чем оно само опрокинется на землю, — а у него в голове окровавленный плащ и оторванное драконье крыло косо планировали к земле с высоты драконьего полёта. Эймонд прижался губами к шее Алис.

— Расскажи мне, каким он будет.

— Великим, — ответила Алис, запустив руку ему в штаны. Другой рукой она схватила его за загривок, как мама-кошка — котёнка, и приблизила его лицо к своему. — Величайшим из Таргариенов.

Всегда, когда Эймонд трахал её, его затягивало в голодный омут её глаз, затянуло и сейчас. Алис была тёмной рекой, что поглощала его без остатка. Он погружался в неё, тёплую и мокрую, пытаясь постигнуть её глубины, но ему казалось, что коснуться спрятанного где-то на дне ростка жизни он так и не смог.

* * *

Эймонд и сам не знал, любил ли он Алис, возможно ли вообще любить такое создание. Он не знал, как назвать раскалённое добела и бешено ревущее чувство, что разгоралось в нём, когда он смотрел на неё, но оно было гораздо сильнее любви.

Эймонд предавал мечу Стронгов одного за другим, и их кровь стекала на старые проклятые камни. Тогда-то он впервые и увидел Алис, очередного темноволосого бастарда, очередной плод порочного греха. Когда его люди вытащили её к нему, она не выказала страха. Весь её вид выражал странное любопытство. Она оглядела Эймонда с ног до головы, задержав взгляд на блестящем уплотнении на его лице — части шрама, выступающей из-под глазной повязки.

— Мой принц, — обратился к нему один из рыцарей, — желаете избавиться и от неё тоже?

Лунный свет падал на её бледное лицо в обрамлении чёрных благоухающих волос — красивая, но Эймонд видел много красивых женщин. В борделе они толпами стекались к нему, готовые услужить, а он всё никак не мог побороть злосчастное влечение к мадам Сильви.

Больше всего в Алис Эймонда поразили глаза: они сияли так ярко, будто в них отражался зелёный огонь хайтауэрского маяка.

— Как тебя зовут?

Она улыбнулась.

— Алис Риверс.

— Бастард Стронгов. — Эймонд не спрашивал, а обвинял.

— Верно.

«Бесстыдница, — подумал тогда Эймонд. — И распутница».

Она выглядела молодо и стояла с прямой спиной, как подобает леди, но на лице её отчётливо виднелась печать разврата. Эймонд заметил, что никто ни словом, ни жестом не выразил протеста, когда её вывели вперёд — то ли дело, когда в богорощу волокли какую-то двенадцатилетнюю девчонку. Алис Риверс держалась особняком от остальных слуг.

— Каковы твои обязанности?

— Я кормилица и целительница, — медленно, взвешивая каждое слово, проговорила Алис. — Своего рода матерь и попечительница для всех, кто здесь обитает.

Эймонд приблизился к ней. Из её грудей, проступая сквозь ткань платья, текло молоко. У Эймонда от его запаха, густого и сладкого, перехватило дыхание.

— Назови хоть одну причину, почему я должен сохранить тебе жизнь.

Алис с притворной застенчивостью, взмахнув густыми ресницами, опустила глаза.

— Всем нужен человек, сведующий в лекарском деле, особенно во время войны.

Голос у неё был нежный, мелодичный, а рот — красный и влажный, как свежая рана; давно не девушка, но ему и ни к чему были чахлые девственницы. Невинность — изъян, подлежащий устранению, и признак бесчувственности. Достоинство — это не достоинство, если оно может быть потеряно.

Целительница и кормилица. Женщина, запятнанная кровью и околоплодными водами, гноем и материнским молоком. Испорченный товар. Эймонд на мгновение прикрыл уцелевший глаз и представил своё рождение: Алисента Хайтауэр тяжело дышит, скребёт руками между ног, и на свет извлекают его — окровавленного и живого, пламя во плоти. Как божественно, как непристойно. Охваченный разом и предвкушением, и отвращением, Эймонд обернулся к рыцарю.

— Пусть живёт.

* * *

Иногда Алис резала себя. Она водила острием кинжала по запястьям, и кровь рубиновыми каплями стекала по молочно-белой коже. Всё её тело было иссечено, и больше всего — груди и живот: свежие фиолетовые рубцы и гладкие жемчужные линии на них хранили воспоминания о поцелуях лезвия и кожи. Алис никогда не делала этого при нём, но иногда приходила к нему после и приказывала отведать сворачивающейся крови, чтобы впитать в себя её силу.

Эймонд находил этот ритуал отвратительным, но отказать Алис не мог, и они совершали его снова и снова. Неподдельная искренность на лице Алис в такие моменты и его вера, что ей открыты древние, не доступные никому другому таинства, напрочь стирали в нём всякий страх перед Семерыми и обращали его к Старым богам, чьим тёмным благословлением была отмечена сама Алис.

Не тронутыми холодной сталью оставались только её лицо, шея и щель. Даже кончики её пальцев исполосовали тонкие белые шрамы.

Когда Эймонд впервые раздел её, то потерял дар речи от изумления. Алис, испытующе глядя на него, склонила голову набок и спросила:

— Вы сами изувечены и ведёте войну, неужели испугались нескольких шрамов?

Эймонд не испугался, он удивился.

— Зачем?

Алис потянулась и моргнула, медленно и лениво, но Эймонд заметил, что руки у неё дрожат — не так хорошо она владела собой, как казалось на первый взгляд.

— Мне известно слишком многое. Видения проникают внутрь меня, добираются до самых моих костей и змеями ползают по ним. Этот зуд невыносим, и я нашла единственный способ избавиться от него.

На смену удивлению пришло восхищение, но не зрелищем, а тем, что это было творение её рук. Алис сделала выбор, и ценой послужила её красота.

Алис скривилась, когда Эймонд коснулся червеобразной отметины на её левой груди, но тут же расслабилась. Его пальцы блуждали по искалеченной коже, и он чувствовал биение её сердца — доказательство, что она была живым человеком.

— Видения? — переспросил Эймонд.

Алис обхватила рукой его член, горячий и жаждущий ласки, и сказала:

— Вы удивитесь, когда узнаете, на что я способна, мой принц.

* * *

Весть о поражении в битве у Озёрного берега принёс мальчишка-оруженосец.

— Армия Ланнистеров разбита, — еле слышно пролепетал он с белым как полотно лицом, дрожа как осенний лист на ветру.

Эймонд едва его не придушил. Жизнь ему спасло только вмешательство Алис: она зубами вцепилась в сжавшуюся на его горле руку Эймонда.

Освобождённый мальчишка отшатнулся, глотая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, и изрыгнул желчь на каменные плиты.

— Не нужно, Эймонд, — успокаивающе прошептала Алис. На её зубах поблёскивала его кровь.

Эймонд тяжело дышал. Ему казалось, что стены зала мерцают.

— Убирайся.

Повторять дважды не пришлось: оруженосец без оглядки рванул к выходу. Алис, прищёлкнув языком, провела рукой по лицу Эймонда, словно он был маленьким мальчиком, испачкавшимся во время игры, и опустила её на свой округлившийся живот, чтобы напомнить ему, что поставлено на кон. Алис использовала их будущего сына, как всадник хлыст для усмирения строптивого жеребца. Эймонд почувствовал новый прилив раздражения и, когда она вновь дотронулась до его лица, оттолкнул её руку.

— Вы должны держать себя в руках, мой принц. Вы ведь могли и убить бедного мальчика.

— Небольшая была бы потеря, — выплюнул Эймонд.

Оруженосец сказал, что юный лорд Блэквуд плакал горькими слезами, глядя на мёртвые тела, разбросанные по камышовым зарослям. Что ж, Эймонд сделает так, что он рыданиями захлебнётся.

— Тише.

Алис нащупала пульс у него на шее и тихо запела колыбельную. Эймонд подался ей навстречу, склонив голову, как иногда делала и Вхагар, когда он пел ей на валирийском.

— Мой принц, — позвал его, прочистив горло, сир Кристон Коль.

Алис и Эймонд одновременно обернулись к нему. Коль Алис недолюбливал и боялся. Он боялся всех красивых женщин и в особенности единокровную сестру Эймонда Рейниру.

— Мы должны оставить Харренхолл, — продолжил Коль, нервно поглядывая то на Эймонда, то на Алис, — и вернуть законному королю то, что его по праву.

— Да, — рассеянно ответил Эймонд, пропуская меж пальцев волосы Алис. Масло с них приятно смягчало кожу. — Я уничтожу всех и каждого, кто решился противостоять нам. Ни один вражеский дом в Речных землях не выстоит.

Эймонд не обладал пророческим даром, как Алис, но ясно видел перед собой синее и оранжевое пламя, пожирающее всё на своём пути и обращающее деревья в пепел.

Притихшая, льнувшая к нему Алис искоса взглянула на Коля. Эймонд отнял от неё руки и выпрямился.

— Ответ на предательство может быть только один.

* * *

Даже вдали от Алис Эймонд чувствовал её незримое присутствие, словно какая-то частичка её всегда была с ним, внутри него, как если бы он был матерью, а она ребёнком, пинающимся в животе. Каким же будет их сын, дитя, зачатое убийцей родичей и ведьмой? Алис не возражала, когда Эймонд называл её так. Это прозвище ей даже льстило. Она почитала его за признание её силы. «Женщину всегда что-нибудь да терзает, — сказала она ему однажды ночью. — Магия, ребёнок, смертоносная опухоль, кровь».

Слуги, которые раньше относились к ней холодно, теперь при виде неё в страхе разбегались. В свою последнюю ночь в Харренхолле Эймонд услышал, как один из конюхов рассказывал другому, что Алис купается в крови девственниц, чтобы сохранить молодость, и что на свет она готовится произвести покрытое чешуёй чудовище. Эймонд вырезал ему язык.

Речные земли пылали, и Эймонд чувствовал восторг Вхагар, чистый, безудержный, детский. Она водила морщинистой мордой из стороны в сторону и низвергала огонь на людей, в панике подобно мышам снующим туда-сюда.

«Смотри, мама, — с ликованием думал Эймонд, — смотри, что я делаю, чтобы защитить всех нас!»

От дыма щипало в носу, снизу доносился запах горящей плоти. Зажаренная человечина пахла так же, как и свинина. Эймонд вспомнил Розовый Ужас⁽³⁾ и в приступе ярости закричал:

— Дракарис, Вхагар! Дракарис!

Головы людей под ними вспыхивали синим пламенем, а Эймонд представлял, как Джекейрис с утыканной мирийскими стрелами спиной опускается всё ниже и ниже в морские глубины.

Сумела ли Хелейна предвидеть, что ожидает Речные земли, или она окончательно погрязла в безумии и была уже даже не в состоянии отличить день от ночи? Сейчас в пламени Эймонд видел её лицо, а не Алис. Сломанная кукла. Если бы он женился на ней, то стал бы защитником ей и их детям, не чета брату-пьянице…

Эймонд решил, что назовёт сына Джейхейрисом. В качестве искупления. Через него Эймонд хотел выпустить наружу свою боль, как через раны на теле выпускала свою Алис. Алис, которая осталась в Харренхолле. Эймонд вернётся за ней, и с Харренхоллом он ещё не закончил: пощады не будет никому.

1) Люцерис — племянник Эймонда, сын его единокровной сестры Рейниры. Убив его, Эймонд развязал войну.

Вернуться к тексту

2) Джейхейрис — племянник Эймонда, сын его родной сестры Хелейны. Его жестоко убили у неё на глазах, чтобы отомстить за убийство Люцериса.

Вернуться к тексту

3) Розовый Ужас — свинья, которую в детстве подарили Эймонду вместо дракона насмешки ради его старший брат и племянники Люцерис и Джекейрис.

Вернуться к тексту