Двадцать девять процентов (джен)

С утра в Министерстве магии царило оживление: именно сегодня должна была закончиться история самого жестокого со времён Гриндевальда убийцы, потому что именно сегодня Дугласа Паттерсона, замучившего свою жену и её любовника круциатусом до смерти, должен был поцеловать дементор.

Дементорами маги пугали детей и боялись их сами, но в действительности почти с ними не сталкивались.

Долорес Амбридж тоже никогда не видела живого дементора и не была уверена в том, что они относятся к живым существам и к существам вообще, и встречаться с ними не хотела. Она знала, что дементоры «высасывают из человека сначала радость, а потом душу», и ей это казалось самым жестоким способом казни.

— Нет, Долорес, ты не понимаешь! — сказал как-то Адам, её друг и третий помощник заместителя министра магии, когда они обсуждали использование дементоров в практике Министерства. — Это не казнь! Это куда более гуманное наказание!

— Гуманное?! — возмутилась тогда Долорес. — Как, по-твоему, человек будет жить без души?

— Вот именно, что человек будет жить! Не гнить в тюрьме, а жить!

— Без души! Как, ну как ты себе это представляешь?

— Ну… — начал Адам и осёкся. Он не знал, что конкретно должно происходить после того, как приговорённого целовал дементор. Говорили, что тело без души продолжало жить, но Адам и сам не понимал, как это возможно. Предыдущий поцелуй дементора состоялся тридцать два года назад, его подробностей никто из коллег Адама и Долорес не знал, да и обсуждать эту тему, в принципе, было не принято.

Заходя утром в свой кабинет, Долорес вспоминала этот разговор с Адамом и подумала, что сегодня вечером все разговоры в Министерстве будут только о том, как дементор лишил Дугласа Паттерсона души.

— Мисс Амбридж? — в кабинет Долорес вошёл первый помощник министра магии Кит Брандл. — Вас назначили вести протокол сегодняшней процедуры.

— Какой процедуры? — искренне удивилась Долорес.

— Поцелуя дементора, — поморщившись, ответил Брандл. — Протокол поцелуя дементора должен вести главный судебный секретарь, но, как вы знаете, у него семейные обстоятельства… А вы его помощник, поэтому эта обязанность ложится на ваши молодые прекрасные плечи, — Брандл неловко улыбнулся.

— И теперь я должна присутствовать на процедуре?

— До самого конца. И вести протокол. «Эти пришли, те ушли…»

— Мне знаком порядок протоколирования бюрократических процедур, — перебила Брандла Долорес.

— Вот и отлично! — Брандл похлопал Долорес по руке. — Значит, договорились. Вас будут ждать в половине двенадцатого в третьем зале минус первого этажа.

— То есть вы туда не пойдёте?

— Я? Нет, конечно! По регламенту моё присутствие там не требуется, а добровольно на этот кошмар я смотреть не собираюсь. Вашей же карьере это может дать хороший толчок! — Брандл ещё раз улыбнулся, ещё раз похлопал Долорес по руке и ушёл.

Долорес с минуту обдумывала только что услышанное, а потом пошла в министерскую библиотеку, чтобы ознакомиться с регламентом процедуры «Поцелуй дементора» и разобраться в своих обязанностях как лица, ведущего протокол её осуществления.

* * *

Долорес сосредоточенно выводила пером на пергаменте фразы, складывающиеся в официальный сухой документ, фиксирующий ход абсолютно ужасной по сути процедуры, и чувствовала ком в горле и подступающие слёзы.

Пять минут назад Долорес представили мать Паттерсона, которая должна была увести его тело после осуществления поцелуя. Да, именно такая формулировка была в регламенте. То самое тело-без-души родственник приговорённого должен был «увести», а не «увезти» или «унести». Долорес узнала, что родственники могли годами поддерживать в этом теле жизнь без какой-либо надежды на то, что оно когда-нибудь оценит эту заботу. Если же у приговорённого родственников не было, тело уводили в специальную палату Св. Мунго, где оно могло просуществовать две-три недели. У Долорес не укладывалось в голове, как в их обществе, где каждый может убить другого человека, произнеся всего два слова, может существовать такой ритуал, при котором живую душу живого человека скармливают жуткой твари, а тело оставляют медленно умирать и отравлять жизнь его родственников.

Миссис Паттерсон была бледной, её губы и руки тряслись, и она никак не могла поставить свою подпись в том месте протокола, где указывалось, что она ознакомлена с порядком получения тела своего сына. Долорес хотела сказать ей что-то ободряющее, но не придумала, что в принципе можно говорить в такой ситуации. К тому же она знала, что по регламенту ей не положено общаться с родственниками приговорённого, поэтому просто придержала миссис Паттерсон за локоть, чтобы та всё-таки смогла расписаться в документе.

Аврор выдал миссис Паттерсон мешок с вещами, которыми пользовался Паттерсон в изоляторе от ареста до приговора, и увёл её в комнату ожидания.

Вдруг Долорес почувствовала холодный комок где-то в солнечном сплетении, и этот комок начал разрастаться. Кажется, в соседней комнате появились дементоры. На Долорес внезапно навалилась такая тоска, что ей захотелось немедленно разрыдаться от страха, жалости к себе и несправедливости происходящего. Она вцепилась пальцами в перо так, что они побелели.

Стало очень холодно.

«Прибыли дементоры», — написала Долорес в протоколе. Она знала, что их должно быть двое, потому что у Паттерсона душа была какая-то «особенно масштабная». Именно так выразился приглашённый из Св. Мунго врач-консультант, но в чём проявляется «особенный масштаб» души Паттерсона и как его измерили, Долорес не поняла.

Четверо авроров привели связанного магическими путами Паттерсона, и Долорес увидела, что он, кажется, уже сошёл с ума. Его взгляд был несфокусированным, а из уголка рта свешивалась ниточка слюны.

«Авроры привели приговорённого к поцелую дементора Дугласа М. Паттерсона. В зал вошёл министр магии и зачитал приговорённому его приговор, сообщил, что прошение о помиловании отклонено, отдал приказ запустить в зал дементоров и начать процедуру…»

Долорес из последних сил сдерживала желание немедленно вскочить и убежать куда-нибудь в тёплое и безопасное место, где ещё осталась хоть какая-то радость, но она была исключительно ответственным работником, поэтому твёрдо решила исполнить свою миссию до конца. Она подумала, что вечером можно будет пойти с Адамом в ту уютную кондитерскую в Косом переулке, которая так им понравилась, когда они там были в прошлом месяце, и съесть с ним несколько самых шоколадных, какие только могут быть, пирожных. Она расскажет ему о дементорах, а он будет её жалеть, может, возьмёт её за руку, поцелует в щёку и скажет что-нибудь такое ободряющее, от чего холодный комок в её животе растает… Свет от зачарованных свечей будет отражаться в его глазах цвета крепкого чая…

И всё будет хорошо.

От этих мыслей Долорес стало немного легче, она сделала глубокий вдох и приготовилась продолжать протокол.

Два дементора выскользнули из комнаты и направились к приговорённому, издавая тихий шелест и тонкий свист на грани слышимости. Авроры отступили, а дементоры окутали Паттерсона серым облаком.

Долорес, не отрываясь, смотрела на дементоров и Паттерсона, ожидая какого-то специфического действия. Однако больше ничего не произошло: лицо Паттерсона разгладилось, побледнело и стало похожим на лицо манекена. Долорес поняла, что всё кончено, и взяла перо, чтобы описать увиденное в протоколе.

Внезапно один из дементоров недовольно, как показалось Долорес, зашипел, отцепился от тела Паттерсона, как будто надулся и расправился, заняв собой половину зала. Авроры тут же закрыли собой министра магии и вскинули волшебные палочки, а дементор метнулся к Долорес.

* * *

У неё ничего не болело, её даже ничего не беспокоило, но её уже сутки держали в Св. Мунго и никаких объяснений по поводу произошедшего не давали. Долорес ела пудинг и поражалась тому, какой он безвкусный. Хотя слово «поражалась» тут подходило плохо: Долорес словно знала, что она должна поразиться безвкусному пудингу, но на самом деле ей было всё равно.

В палату деликатно постучали, Долорес неопределённо хмыкнула, и в палату вошли двое врачей и Брандл. У них были траурные лица и очень виноватый вид.

Брандл сел на табурет рядом с кроватью Долорес.

— Мисс Амбридж, — почти шёпотом начал он, глядя на прикроватную тумбочку, — от имени Министерства я приношу вам извинения за то, что вы пострадали во время производства процедуры «Поцелуй дементора». В ближайшее время вам будет выплачена достойная денежная компенсация и предоставлен оплачиваемый отпуск.

— Хорошо, — отозвалась Долорес, а врачи переглянулись.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Брандл, быстро взглянув на Долорес и тут же отведя глаза.

— Нормально.

— У вас что-нибудь болит?

— Нет.

— Мисс Амбридж… Долорес… Я должен вам сказать, — Брандл начал заметно нервничать, — должен вам сказать, что… что вы очень сильно пострадали в результате нападения дементора, — Брандл замолчал и промокнул носовым платком взмокший лоб.

— В каком аспекте?

— Дело в том, Долорес, что дементор… оторвал часть вашей души. Авроры его отогнали, и он не успел закончить нападение, но часть… оторвал. Вот.

— Какую часть моей души оторвал дементор? — спокойно поинтересовалась Долорес.

— По нашим оценкам, мисс Амбридж, — проговорил один из врачей, — у вас осталось двадцать девять процентов души. Остальное дементор оторвал.

— И съел?

— Ну, не съел, — ответил Брандл, — переработал. Безвозвратно, как вы понимаете.

— То есть я жива на двадцать девять процентов?

Врачи снова переглянулись, но промолчали.

— По-видимому, это так, — согласился Брандл. — Но! Вы живы! Это главное.

— Дементора наказали?

— Нет. Это невозможно.

— Понятно. Что-то ещё?

— Мисс Амбридж, ваша жизнь продолжается.

— Я вас поняла, мистер Брандл. Я жива на двадцать девять процентов. Это на двадцать девять процентов лучше, чем быть мёртвой.

— Мы сделаем всё возможное, чтобы облегчить ваше состояние, — заверил Долорес врач, который до этого молчал и тоже старался на неё не смотреть.

— Разве можно вылечить ампутацию души? — спросила Долорес.

— Мы не используем такой термин, и мы правда сделаем всё возможное для облегчения вашего состояния.

— Не сомневаюсь, — Долорес вдруг стало скучно и она отвернулась к окну, давая понять присутствующим, что дальнейшая беседа не имеет смысла.

— Я зайду к вам на днях. Обсудим ваше будущее, — сказал Брандл, вставая. — Выздоравливайте!

Брандл и врачи ушли.

Долорес смотрела в стену и пыталась заплакать. Она понимала, что должна чувствовать жалость к себе, но ничего такого не чувствовала. Долорес не страдала: она помнила нападение дементора, помнила свой страх, помнила несколько секунд ослепительной боли перед тем, как потеряла сознание, — и ей было всё равно.

Долорес доела пудинг.

Пудинг был безвкусным.

* * *

Всего через две недели Долорес вернулась в Министерство магии. Брандл перевёл её с должности судебного секретаря на должность инспектора в департамент образования, чтобы «не будить в ней плохие воспоминания».

Долорес не стала говорить Брандлу, что у неё теперь нет плохих воспоминаний. У неё были просто воспоминания, и ей уже становилось трудно, даже хорошо задумавшись, поделить их на плохие и хорошие.

В департаменте образования Долорес понравилось работать: рутина была такой всепоглощающей, что в её водовороте все коллеги Долорес выглядели немного бездушными и Долорес на их фоне почти не выделялась. Ей вообще пришлось поработать над тем, чтобы не выделяться так уж сильно: дома перед зеркалом она долго репетировала доброжелательную улыбку, сравнивая её с улыбками звёзд шоу-бизнеса, фотографии которых она рассматривала в специально купленном в маггловском киоске глянцевом журнале. Долорес полагала, что доброжелательно улыбающийся человек никого не раздражает и ни у кого вопросов не вызывает, а чужих раздражения и вопросов она совсем не хотела: неприятного любопытства окружающих ей с лихвой хватило в Св. Мунго.

Через полтора месяца после того, как Долорес стала инспектором департамента образования, Брандл пришёл к ней и сказал, что в его кабинете она должна встретиться со специалистом «по вопросам души и всего такого». Долорес не стала возражать.

В кабинете Брандла за его столом сидел Альбус Дамблдор. Он улыбался мягкой дежурной сочувствующей улыбкой.

— Добрый день, мистер Дамблдор! — поздоровалась Долорес, пытаясь придать своему лицу то самое хорошо отрепетированное выражение.

— Здравствуйте, Долорес. — Дамблдор кивнул ей на стул напротив стола, и она присела. — Мистер Брандл рассказал мне о вашей травме.

— Зачем?

— Чтобы я вам помог.

— А вы можете вернуть мне утраченную часть души?

— Нет. Этого никто не может.

— Тогда чем вы можете мне помочь?

— Советами. Я долго изучал тему души и пришёл к некоторым умозаключениям.

— С удовольствием их выслушаю.

Долорес перестала доброжелательно улыбаться, потому что у неё от этой улыбки начали болеть щёки.

Дамблдор пристально посмотрел ей в глаза. Долорес вдруг поняла, что он вовсе не хочет ей помочь, а всего лишь её… изучает, пытаясь проникнуть в её мысли и проанализировать состояние человека с двадцатью девятью процентами души. Она не стала сопротивляться Дамблдору. Академический интерес к её персоне был ей вполне понятен.

— Долорес, никто не сможет вернуть вам оторванную часть души, но вы можете… развить оставшуюся часть, — тихо произнёс Дамблдор, с трудом отвлекаясь от прогулки по внутреннему миру Долорес.

— До нормальных размеров?

— У души нет «нормальных» размеров.

— Но при этом её можно измерить в процентах.

— Это просто медицинская методика определения тяжести травмы. Ваша травма исключительно тяжёлая, но вы сможете с нею справиться.

— Каким образом?

— С помощью любви.

— Любви? — фыркнула Долорес. — Какой любви? Я никого не люблю. И меня никто не любит.

— Родители?

— Давно умерли.

— Но вы же их любили?

— Я уже не помню. Может, и любила. Наверняка любила. Все же любят своих родителей, так?

— Не все, но многие. А они вас любили?

— Наверняка любили. Думаю, все любят своих детей. Они обо мне заботились.

— Молодой человек?

— Не успела…

— Друзья?

— Мистер Дамблдор, как вы думаете, можно ли дружить с человеком, у которого осталось меньше трети души? — ехидно спросила Долорес. — Друзья у меня исчезли в течение месяца после моей, как вы выразились, «травмы». И я не представляю, как их вернуть или завести новых. Также я не представляю, как я смогу хоть кого-то полюбить, если я ничего ни к кому не чувствую! И я до травмы с трудом с людьми сходилась, а теперь я и вовсе их пугаю, если они общаются со мной дольше пяти минут! Почти как дементор, понимаете?

У Долорес защипало в носу, но заплакать она не смогла.

Дамблдор взял её за руку и медленно, тщательно подбирая слова, проговорил:

— Помимо любви, есть доброта, красота, вера, идеалы… Душу можно развить на этих основах.

— Зачем?

— Чтобы быть настоящим человеком!

— Я вроде и так не жаба какая-нибудь.

* * *

Долорес часто думала о словах Дамблдора. Кажется, его основной посыл заключался в том, что она может развить свою душу, если будет основываться на чём-то хорошем, на том, что ещё может теплиться в оставшейся ей части.

Что же там теплилось?

Долорес прислушивалась к себе и слышала только тишину. Она уже и не помнила, как бывает по-другому.

Долорес перестала помнить даже простые чувства. Например, она не помнила вкус еды и не помнила, что ей нравилось. Из всех вкусов она чувствовала только сладкий, и то сладкая еда для неё лишь немного отличалась по вкусу от картона. А уж «доброта», «красота», «вера» и «идеалы» стали для неё не просто абстрактными понятиями, а наборами букв.

Как-то Долорес решила, что она может попробовать полюбить какое-нибудь несложное существо, и завела кошку. Кошка была… интересной, но не более того. Любить её у Долорес совсем не получалось.

Долорес оставалось лишь признать, что развивать её травмированную душу ей просто не на чем.

* * *

За двадцать лет, прошедших с момента «травмы», Долорес сделала карьеру в Министерстве, отрепетировала до автоматизма несколько нужных для этого выражений лиц (и специально научилась вполне натурально злиться!), обросла связями и стала довольно богатой женщиной. Её ценило начальство и уважали коллеги, а она старалась выполнять свою работу честно и добросовестно, чтобы по-прежнему не вызывать ни у кого никаких вопросов и подозрений.

В Хогвартсе, куда её назначили, было много беспорядка, и это было, наверное, плохо.

Долорес теперь постоянно путалась в категориях «хорошо» и «плохо», когда речь шла о чём-то кроме быта, но тут ей помогали бесконечные инструкции, разработанные в Министерстве: то, что инструкциям соответствовало, было хорошо, что не соответствовало — плохо, и думать на эту тему Долорес больше не хотела. Как-то она получила секретную инструкцию, что в сложных случаях она может использовать незаконные ранее методы получения информации, включая пытки, в том числе, пытки несовершеннолетних, и просто приняла это к сведению.

Наводить порядок среди людей с полноценными душами было тяжело и, конечно, у Долорес ничего не получилось.

Когда полноценные души, объединённые какой-то идеей, собирались вместе, всегда начинался хаос, а любой хаос Долорес беспокоил.

Толпа кентавров (Долорес на пару мгновений задумалась, «толпа» они или всё-таки «стадо») уносила её куда-то вглубь Запретного леса, и Долорес решила, что можно не держать лицо. Никакого страха она не ощущала. Чем ей могли навредить кентавры? Избить? Изнасиловать? Убить?

Всё равно.

Кажется, кентавры почувствовали, что поведение Долорес стало другим, остановились и поставили её на землю.

— Ну? — спросила она их. — Что дальше?

— Мы не злодеи, — неуверенно ответил тот кентавр, который всего полминуты назад крепко держал Долорес за плечо и, кажется, собирался сделать с нею что-то плохое.

— Тогда я пойду, — заявила Долорес и, не оглядываясь, пошла к границе Запретного леса, чтобы аппарировать домой. В Хогвартсе, конечно, творилось что-то неправильное, но разбираться с этим у Долорес не осталось душевных сил.

Кентавры не стали её преследовать.

Дома Долорес внезапно поняла, что в ней что-то изменилось.

Что-то ворошилось в глубине её израненной души после всех событий, свидетельницей которых она стала в Хогвартсе. Эти дети были такими живыми! Их души были такими полноценными, а у некоторых, наверное, и вовсе — «особенно масштабными»! Вне министерской рутины душа Долорес, кажется, чуточку расправилась. Долорес почувствовала отголоски злости, обиды, досады от проваленного задания министра… и почему-то это было приятно.

Может, душу можно вырастить не только на любви? Может, подойдёт любое сильное чувство?

Долорес умылась, переоделась в чистую одежду, взяла запасную волшебную палочку и после заката вернулась в Запретный лес.

В ту ночь она убила пять кентавров, думая, что ненависть что-то в ней изменит и улучшит.

И совсем ничего не почувствовала.

* * *

Гарри Поттер победил Волдеморта, и сразу же после этого началась череда расследований деятельности сотрудников Министерства магии.

Долорес обвинили в убийстве трёх кентавров, а она сказала аврорам, что их было пять. Авроры ужаснулись.

Её, конечно, приговорили к поцелую дементора. Победители не спешили внедрять гуманные наказания для убийц.

— Хочу вас предупредить, господа авроры, что дементору не хватит остатка моей души, и он может напасть на кого-то из вас, — проговорила Долорес, когда её выводили в коридор для встречи с дементором.

— Мы в курсе, — ответил ей аврор, который, по-видимому, был главным на этой процедуре.

— Хорошо, — доброжелательно улыбнулась ему Долорес, и её окутало серое холодное облако.