Двадцать девять процентов (джен)

С утра в Министерстве магии царило оживление: именно сегодня должна была закончиться история самого жестокого со времён Гриндевальда убийцы, потому что именно сегодня Дугласа Паттерсона, замучившего свою жену и её любовника круциатусом до смерти, должен был поцеловать дементор.

Дементорами маги пугали детей и боялись их сами, но в действительности почти с ними не сталкивались.

Долорес Амбридж тоже никогда не видела живого дементора и не была уверена в том, что они относятся к живым существам и к существам вообще, и встречаться с ними не хотела. Она знала, что дементоры «высасывают из человека сначала радость, а потом душу», и ей это казалось самым жестоким способом казни.

— Нет, Долорес, ты не понимаешь! — сказал как-то Адам, её друг и третий помощник заместителя министра магии, когда они обсуждали использование дементоров в практике Министерства магии. — Это не казнь! Это куда более гуманное наказание!

— Гуманное?! — возмутилась тогда Долорес. — Как, по-твоему, человек будет жить без души?

— Вот именно, что человек будет жить! Не гнить в тюрьме, а жить!

— Без души! Как, ну как ты себе это представляешь?

— Ну… — начал Адам и осёкся. Он не знал, что конкретно должно происходить после того, как приговорённого целовал дементор. Говорили, что тело без души продолжало жить, но Адам и сам не понимал, как это возможно. Предыдущий поцелуй дементора состоялся тридцать два года назад, его подробностей никто из коллег Адама и Долорес не знал, да и обсуждать эту тему, в принципе, было не принято.

Заходя утром в свой кабинет, Долорес вспоминала этот разговор с Адамом и подумала, что сегодня вечером все разговоры в Министерстве будут только о том, как дементор лишил Дугласа Паттерсона души.

— Мисс Амбридж? — в кабинет Долорес вошёл первый помощник министра магии Кит Брандл. — Вас назначили вести протокол сегодняшней процедуры.

— Какой процедуры? — искренне удивилась Долорес.

— Поцелуя дементора, — поморщившись, ответил Брандл. — Протокол поцелуя дементора должен вести главный судебный секретарь, но, как вы знаете, у него семейные обстоятельства… А вы его помощник, поэтому эта обязанность ложится на ваши молодые прекрасные плечи, — Брандл неловко улыбнулся.

— И теперь я должна присутствовать на процедуре? — спросила Долорес.

— До самого конца. И вести протокол. «Эти пришли, те ушли…»

— Мне знаком порядок протоколирования бюрократических процедур, — перебила Брандла Долорес.

— Вот и отлично! — Брандл похлопал Долорес по руке. — Значит, договорились. Вас будут ждать в половине двенадцатого в третьем зале минус первого этажа.

— То есть вы туда не пойдёте?

— Я? Нет, конечно! По регламенту моё присутствие там не требуется, а добровольно на этот кошмар я смотреть не собираюсь. Вашей же карьере это может дать хороший толчок! — Брандл ещё раз улыбнулся, ещё раз похлопал Долорес по руке и ушёл.

Долорес с минуту обдумывала только что услышанное, а потом пошла в министерскую библиотеку, чтобы ознакомиться с регламентом процедуры «Поцелуй дементора» и разобраться в своих обязанностях как лица, ведущего протокол её осуществления.

* * *

Долорес сосредоточенно выводила пером на пергаменте фразы, складывающиеся в официальный сухой документ, фиксирующий ход абсолютно ужасной по сути процедуры, и чувствовала ком в горле и подступающие слёзы.

Пять минут назад Долорес представили мать Паттерсона, которая должна была увести его тело после осуществления поцелуя. Да, именно такая формулировка была в регламенте. То самое тело-без-души родственник приговорённого должен был «увести», а не «увезти» или «унести». Долорес узнала, что родственники могли годами поддерживать в этом теле жизнь без какой-либо надежды на то, что оно когда-нибудь оценит эту заботу. Если же у приговорённого родственников не было, тело уводили в специальную палату Св. Мунго, где оно могло просуществовать две-три недели. У Долорес не укладывалось в голове, как в их обществе, где каждый может убить другого человека, произнеся всего два слова, может существовать такой ритуал, при котором живую душу живого человека скармливают жуткой твари, а тело оставляют медленно умирать и отравлять жизнь его родственников.

Миссис Паттерсон была бледной, её губы и руки тряслись, и она никак не могла поставить свою подпись в том месте протокола, где указывалось, что она ознакомлена с порядком получения тела своего сына. Долорес хотела сказать ей что-то ободряющее, но не придумала, что можно сказать в такой ситуации. К тому же она знала, что по регламенту ей не положено общаться с родственниками приговорённого, поэтому просто придержала миссис Паттерсон за локоть, чтобы та всё-таки смогла расписаться в документе.

Аврор выдал миссис Паттерсон мешок с вещами, которыми пользовался Паттерсон в изоляторе от ареста до приговора, и увёл её в комнату ожидания.

Вдруг Долорес почувствовала холодный комок где-то в солнечном сплетении, и этот комок начал разрастаться. Кажется, в соседней комнате появились дементоры. На Долорес внезапно навалилась такая тоска, что ей захотелось немедленно разрыдаться от страха, жалости к себе и несправедливости происходящего. Она вцепилась пальцами в перо так, что они побелели.

Стало очень холодно.

«Прибыли дементоры», — написала Долорес в протоколе. Она знала, что их должно быть двое, потому что у Паттерсона душа была какая-то «особенно масштабная». Именно так выразился приглашённый из Св. Мунго врач-консультант, но в чём проявляется «особенный масштаб» души Паттерсона и как его измерили, Долорес не поняла.

Четверо авроров привели связанного магическими путами Паттерсона, и Долорес увидела, что он, кажется, уже сошёл с ума. Его взгляд был несфокусированным, а из уголка рта свешивалась ниточка слюны.

«Авроры привели приговорённого к поцелую дементора Дугласа М. Паттерсона. В зал вошёл министр магии и зачитал приговорённому его приговор, сообщил, что прошение о помиловании отклонено, отдал приказ запустить в зал дементоров и начать процедуру…»

Долорес из последних сил сдерживала желание немедленно вскочить и убежать куда-нибудь в тёплое и безопасное место, где ещё осталась хоть какая-то радость, но она была исключительно ответственным работником, поэтому твёрдо решила исполнить свою миссию до конца. Она подумала, что вечером можно будет пойти с Адамом в ту уютную кондитерскую в Косом переулке, которая так им понравилась, когда они там были в прошлом месяце, и съесть с ним несколько самых шоколадных, какие только могут быть, пирожных. Она расскажет ему о дементорах, а он будет её жалеть, может, возьмёт её за руку, поцелует в щёку и скажет что-нибудь такое ободряющее, от чего холодный комок в её животе растает… Свет от зачарованных свечей будет отражаться в его глазах цвета крепкого чая…

И всё будет хорошо.

От этих мыслей Долорес стало немного легче, она сделала глубокий вдох и приготовилась продолжать протокол.

Два дементора выскользнули из комнаты и направились к приговорённому, издавая тихий шелест и тонкий свист на грани слышимости. Авроры отступили, а дементоры окутали Паттерсона серым облаком.

Долорес, не отрываясь, смотрела на дементоров и Паттерсона, ожидая какого-то специфического действия. Однако больше ничего не произошло: лицо Паттерсона разгладилось, побледнело и стало похожим на лицо манекена. Долорес поняла, что всё кончено, и взяла перо, чтобы описать увиденное в протоколе.

Внезапно один из дементоров недовольно, как показалось Долорес, зашипел, отцепился от тела Паттерсона, как будто надулся и расправился, заняв собой половину зала. Авроры тут же закрыли собой министра магии и вскинули волшебные палочки, а дементор метнулся к Долорес.

* * *

У неё ничего не болело, её даже ничего не беспокоило, но её уже сутки держали в Св. Мунго и никаких объяснений по поводу произошедшего не давали. Долорес ела пудинг и поражалась тому, какой он безвкусный. Хотя слово «поражалась» тут подходило плохо: Долорес словно знала, что она должна поразиться безвкусному пудингу, но на самом деле ей было всё равно.

В палату деликатно постучали, Долорес неопределённо хмыкнула, и в палату вошли двое врачей и Брандл. У них были траурные лица и очень виноватый вид.

Брандл сел на табурет рядом с кроватью Долорес.

— Мисс Амбридж, — почти шёпотом начал он, глядя на прикроватную тумбочку, — от имени Министерства я приношу вам извинения за то, что вы пострадали во время производства процедуры «Поцелуй дементора». В ближайшее время вам будет выплачена достойная денежная компенсация и предоставлен оплачиваемый отпуск.

— Хорошо, — отозвалась Долорес, а врачи переглянулись.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Брандл, быстро взглянув на Долорес и тут же отведя глаза.

— Нормально.

— У вас что-нибудь болит?

— Нет.

— Мисс Амбридж… Долорес… Я должен вам сказать, — Брандл начал заметно нервничать, — должен вам сказать, что… что вы очень сильно пострадали в результате нападения дементора, — Брандл замолчал и промокнул носовым платком взмокший лоб.

— В каком аспекте?

— Дело в том, Долорес, что дементор… оторвал часть вашей души. Авроры его отогнали, и он не успел закончить, но часть… оторвал. Вот.

— Какую часть моей души оторвал дементор? — спокойно поинтересовалась Долорес.

— По нашим оценкам, мисс Амбридж, — проговорил один из врачей, — у вас осталось двадцать девять процентов души. Остальное дементор оторвал.

— И съел?

— Ну, не съел, — ответил Брандл, — переработал. Безвозвратно, как вы понимаете.

— То есть я жива на двадцать девять процентов?

Врачи снова переглянулись, но промолчали.

— По-видимому, это так, — согласился Брандл. — Но! Вы живы! Это главное.

— Дементора наказали?

— Нет. Это невозможно.

— Понятно. Что-то ещё?

— Мисс Амбридж, ваша жизнь продолжается.

— Я вас поняла, мистер Брандл. Я жива на двадцать девять процентов. Это на двадцать девять процентов лучше, чем быть мёртвой.

— Мы сделаем всё возможное, чтобы облегчить ваше состояние, — заверил Долорес врач, который до этого молчал и тоже старался на неё не смотреть.

— Разве можно вылечить ампутацию души? — спросила Долорес.

— Мы не используем такой термин, и мы правда сделаем всё возможное для облегчения вашего состояния.

— Не сомневаюсь, — Долорес вдруг стало скучно и она отвернулась к окну, давая понять присутствующим, что дальнейшая беседа не имеет смысла.

— Я зайду к вам на днях. Обсудим ваше будущее, — сказал Брандл, вставая. — Выздоравливайте!

Брандл и врачи ушли.

Долорес смотрела в стену и пыталась заплакать. Она понимала, что должна чувствовать жалость к себе, но ничего такого не чувствовала. Долорес не страдала: она помнила нападение дементора, помнила свой страх, помнила несколько секунд ослепительной боли перед тем, как потеряла сознание, — и ей было всё равно.

Долорес доела пудинг.

Пудинг был безвкусным.

* * *

Всего через две недели Долорес вернулась в Министерство магии. Брандл перевёл её с должности судебного секретаря на должность инспектора в департамент образования, чтобы «не будить в ней плохие воспоминания».

Долорес не стала говорить Брандлу, что у неё теперь нет плохих воспоминаний. У неё были просто воспоминания, и ей уже становилось трудно поделить их на плохие и хорошие.

В департаменте образования Долорес понравилось работать: рутина была такой всепоглощающей, что в её водовороте все коллеги Долорес выглядели немного бездушными и Долорес на их фоне почти не выделялась. Ей вообще пришлось поработать над тем, чтобы не выделяться так уж сильно: дома перед зеркалом она долго репетировала доброжелательную улыбку, сравнивая её с улыбками звёзд шоу-бизнеса, фотографии которых она рассматривала в специально купленном в маггловском киоске глянцевом журнале. Долорес полагала, что доброжелательно улыбающийся человек никого не раздражает и ни у кого вопросов не вызывает, а чужих раздражения и вопросов она совсем не хотела: вопросов и неприятного любопытства окружающих ей с лихвой хватило в Св. Мунго.

Через полтора месяца после того, как Долорес стала инспектором департамента образования, Брандл пришёл к ней и сказал, что в его кабинете она должна встретиться со специалистом «по вопросам души и всего такого». Долорес не стала возражать.

В кабинете Брандла за его столом сидел Альбус Дамблдор. Он улыбался мягкой дежурной сочувствующей улыбкой.

— Добрый день, мистер Дамблдор! — поздоровалась Долорес, пытаясь придать своему лицу то самое хорошо отрепетированное выражение.

— Здравствуйте, Долорес. — Дамблдор кивнул ей на стул напротив стола, и она присела. — Мистер Брандл рассказал мне о вашей травме.

— Зачем?

— Чтобы я вам помог.

— А вы можете вернуть мне утраченную часть души?

— Нет. Этого никто не может.

— Тогда чем вы можете мне помочь?

— Советами. Я долго изучал тему души и пришёл к некоторым умозаключениям.

— С удовольствием их выслушаю.

Долорес перестала доброжелательно улыбаться, потому что у неё от этой улыбки начали болеть щёки.

Дамблдор пристально посмотрел ей в глаза. Долорес вдруг поняла, что он вовсе не хочет ей помочь, а всего лишь её… изучает, пытаясь проникнуть в её мысли и проанализировать состояние человека с двадцатью девятью процентами души. Она не стала сопротивляться Дамблдору. Академический интерес к её персоне был ей вполне понятен.

— Долорес, никто не сможет вернуть вам оторванную часть души, но вы можете… развить оставшуюся часть, — тихо произнёс Дамблдор, с трудом отвлекаясь от прогулки по внутреннему миру Долорес.

— До нормальных размеров?

— У души нет «нормальных» размеров.

— Но при этом её можно измерить в процентах.

— Это просто медицинская методика определения тяжести травмы. Ваша травма исключительно тяжёлая, но вы сможете с нею справиться.

— Каким образом?

— С помощью любви.

— Любви? — хмыкнула Долорес. — Какой любви? Я никого не люблю. И меня никто не любит.

— Родители?

— Давно умерли.

— Но вы же их любили?

— Я уже не помню. Может, и любила. Наверняка любила. Все же любят своих родителей, так?

— Не все, но многие. А они вас любили?

— Наверняка любили. Думаю, все любят своих детей. Они обо мне заботились.

— Молодой человек?

— Не успела…

— Друзья?

— Мистер Дамблдор, как вы думаете, можно ли дружить с человеком, у которого осталось меньше трети души? — ехидно спросила Долорес. — Друзья у меня исчезли в течение месяца после моей, как вы выразились, «травмы». И я не представляю, как их вернуть или завести новых. Также я не представляю, как я смогу хоть кого-то полюбить, если я ничего ни к кому не чувствую! Я и до травмы с трудом с людьми сходилась, а теперь я и вовсе их пугаю, если они общаются со мной дольше пяти минут! Почти как дементор, понимаете?

У Долорес защипало в носу, но заплакать она не смогла.

Дамблдор взял её за руку и медленно, тщательно подбирая слова, проговорил:

— Помимо любви есть доброта, красота, вера, идеалы… Душу можно развить на этих основах.

— Зачем?

— Чтобы быть настоящим человеком!

— Я вроде и так не жаба какая-нибудь.

* * *

Долорес часто думала о словах Дамблдора. Кажется, его основной посыл заключался в том, что она может развить свою душу, если будет основываться на чём-то хорошем, на том, что ещё может теплиться в оставшейся ей части.

Что же там теплилось?

Долорес прислушивалась к себе и слышала только тишину. Она уже и не помнила, как бывает по-другому.

Долорес перестала помнить даже простые чувства. Например, она не помнила вкус еды и не помнила, что ей нравилось. Из всех вкусов она чувствовала только сладкий, и то сладкая еда для неё лишь немного отличалась по вкусу от картона. А уж «доброта», «красота», «вера» и «идеалы» стали для неё не просто абстрактными понятиями, а наборами букв.

Как-то Долорес решила, что она может попробовать полюбить какое-нибудь несложное существо, и завела кошку. Кошка была… интересной, но не более того. Любить её у Долорес совсем не получалось.

Долорес оставалось лишь признать, что развивать её травмированную душу ей просто не на чем.

* * *

За двадцать лет, прошедших с момента «травмы», Долорес сделала карьеру в Министерстве, отрепетировала до автоматизма несколько нужных для этого выражений лиц (и специально научилась вполне натурально злиться!), обросла связями и стала довольно богатой женщиной. Её ценило начальство и уважали коллеги, а она старалась выполнять свою работу честно и добросовестно, чтобы по-прежнему не вызывать ни у кого никаких вопросов и подозрений.

В Хогвартсе, куда её назначили, было много беспорядка, и это было, наверное, плохо.

Долорес теперь постоянно путалась в категориях «хорошо» и «плохо», когда речь шла о чём-то сложнее быта, но тут ей помогали бесконечные инструкции, разработанные в Министерстве: то, что инструкциям соответствовало, было хорошо, что не соответствовало — плохо, и думать на эту тему Долорес больше не хотела. Как-то она получила секретную инструкцию, что в сложных случаях она может использовать незаконные ранее методы получения информации, включая пытки, в том числе, пытки несовершеннолетних, и просто приняла это к сведению.

Наводить порядок среди людей с полноценными душами было тяжело и, конечно, у Долорес ничего не получилось.

Когда полноценные души, объединённые какой-то идеей, собирались вместе, всегда начинался хаос, а любой хаос Долорес беспокоил.

Толпа кентавров (Долорес на пару мгновений задумалась, «толпа» они или всё-таки «стадо») уносила её куда-то вглубь Запретного леса, и Долорес решила, что можно не держать лицо. Никакого страха она не ощущала. Чем ей могли навредить кентавры? Избить? Изнасиловать? Убить?

Всё равно.

Кажется, кентавры почувствовали, что поведение Долорес изменилось, остановились и поставили её на землю.

— Ну? — спросила она их. — Что дальше?

— Мы не злодеи, — неуверенно ответил тот кентавр, который всего полминуты назад крепко держал Долорес за плечо и, кажется, собирался сделать с нею что-то плохое.

— Тогда я пойду, — заявила Долорес и, не оглядываясь, пошла к границе Запретного леса, чтобы аппарировать домой. В Хогвартсе, конечно, творилось что-то неправильное, но разбираться с этим у Долорес не осталось душевных сил.

Кентавры не стали её останавливать.

Дома Долорес внезапно поняла, что в ней что-то изменилось.

Что-то ворошилось в глубине её израненной души после всех событий, свидетельницей которых она стала в Хогвартсе. Эти дети были такими живыми! Их души были такими полноценными, а у некоторых, наверное, и вовсе — «особенно масштабными»! Вне министерской рутины душа Долорес, кажется, чуточку расправилась. Долорес почувствовала отголоски злости, обиды, досады от проваленного задания министра… и почему-то это было приятно.

Может, душу можно вырастить не только на любви? Может, подойдёт любое сильное чувство?

Долорес умылась, переоделась в чистую одежду, взяла запасную волшебную палочку и после заката вернулась в Запретный лес.

В ту ночь она убила пять кентавров, думая, что ненависть что-то в ней изменит и улучшит.

И совсем ничего не почувствовала.

* * *

Гарри Поттер победил Волдеморта, и сразу же после этого началась череда расследований деятельности сотрудников Министерства магии.

Долорес обвинили в убийстве трёх кентавров, а она сказала аврорам, что их было пять. Авроры ужаснулись.

Её, конечно, приговорили к поцелую дементора. Победители не спешили внедрять гуманные наказания для убийц.

— Хочу вас предупредить, господа авроры, что дементору не хватит остатка моей души, и он может напасть на кого-то из вас, — проговорила Долорес, когда её выводили в коридор для встречи с дементором.

— Мы в курсе, — ответил ей аврор, который, по-видимому, был главным на этой процедуре.

— Хорошо, — доброжелательно улыбнулась ему Долорес, и её окутало серое холодное облако.