Двадцать лет выдержки (гет)

С кем ни сойдись — либо рождён, либо взращён калекой.

Видел бы кто, сколько ножей щерилось мне в ответ.

М. Щербаков

Никогда не думала, что зимой у моря так страшно. Даже если это относительно южное море. Бесконечный рёв прибоя, холодные брызги, свинцовое небо, непрерывный дождь или мокрый снег, не долетающий до земли. Казалось, что кроме нас с Кики, на многие мили вокруг нет ни одного живого существа. Вечерами мы с ней подолгу сидели у камина, через который невозможно ни с кем связаться, и молчали. Или смотрели скучные маггловские программы по маггловскому телевизору — сторож соседней базы ещё осенью установил для нас на крыше какое-то большое блюдо, сказав, что это «антенна». Рождество и Новый год были самыми тихими в моей жизни, и это было даже приятно — обычно в такие дни мне приходилось работать, поскольку всегда находились желающие отмечать эти праздники в моём пабе. А вот девятого января мне стало особенно одиноко: впервые за многие годы было некого ждать, некого поздравлять с Днём рождения, никто не портил кровь, не преподносил новых сюрпризов, не предлагал в очередной раз расстаться, не бил посуду, не метал молнии, не сгорал неистовым пламенем в моих объятьях… Оставалось только вспоминать прошлое: все эти годы — лучшие годы моей жизни — прожитые как будто бы вместе, и всё-таки — порознь.

Десять лет, прошедшие со дня исчезновения Тёмного Лорда, не были особенно богаты событиями. Пролетели они быстро и бестолково — как стая гиппогрифов над Парижем. Теперь мне кажется, что это был один непрерывный учебный год. Учились все. Школяры — постигали магические истины. Обыватели учились не бояться и не видеть в каждом врага. Я училась быть сильной и терпеливой, училась прощать и использовать на всю катушку короткие минуты счастья. А Северус учился быть профессором. Дамблдор действительно взял его на работу в Хогвартс и защитил от судебных преследований. Я не знала подробностей, но была убеждена: хитрый лис сделал это не просто по доброте сердечной. Скорее всего, мой друг снова завербован, а его талантам снова нашли применение. По странному совпадению, именно тогда профессор Слагхорн неожиданно подал в отставку. Злые языки поговаривали, что старика уличили в получении взяток от богатых родителей некоторых слизеринцев. Слагхорну, конечно же, удалось отвертеться, подключив свои многочисленные знакомства, но он так испугался, что решил больше не рисковать. И ушёл, дабы избежать соблазна. Северус стал вместо него профессором зельеварения, а после — и деканом Слизерина. Казалось бы, трудно даже представить кого-то, менее походящего для работы в школе. Нет, ему не нужно было сочинять конспекты или сидеть ночами над фолиантами. Он отлично владел материалом и прекрасно мог его излагать. Проблемы были в другом. И даже не в его скверном характере и мизантропии, пожалуй, скорее напускной. Он безо всякой легилеменции видел, что школяры терпеть не могут его самого и его дисциплину и, где-то в глубине души оставаясь забитым подростком, чувствовал себя очень неуютно в присутствии большого количества враждебно настроенных людей. Хвала Мерлину, что никто из учеников об этом не догадывался!

— Роз, лучше бы меня отправили в Азкабан к дементорам! К этим маленьким чудовищам — моим ученикам — нельзя поворачиваться спиной. Они только и ждут, что ты совершишь какую-нибудь ошибку. Стоит дать слабину — они набросятся и растерзают.

— Сев, ты говоришь о детях. Не мешало бы тебе быть добрее…

— А Дамблдор знал, кого берёт на работу! Я не умею и не желаю петь колыбельные и вытирать носы! И потом, ты думаешь, дети не могут быть жестокими? Особенно такие, как эти — ходячие сгустки дурной и неуправляемой магической силы. Они, видите ли, считают, что зельеварение — это что-то навроде простой стряпни на маггловской кухне. А сами без волшебной палочки шнурки себе завязать не могут. Моя бы воля, я половине бы вообще запретил подходить к котлам!

Дамблдор требовал, чтобы во время учебного года все учителя ночевали в школе. Поэтому наши встречи стали совсем редкими, и каждый раз мой горе-педагог бранился, шипел и плевался ядом. Но постепенно в нём возобладали ненависть к халтуре и стремление взять реванш за прошлое. Стиснув зубы, он принялся по капле вытравливать из себя слабака, неудачника, «нюнчика». Северус пожелал доказать всему магическому миру то, что для меня и так всегда было очевидно: что он достаточно силён и смел, чтобы противостоять кому угодно — не только горстке недоучек. Можно сказать, что он преуспел и даже перестарался, очень скоро выработав имидж жуткого монстра, которым старшие школьники пугали младших. Я не одобряла его методы и средства, но переубедить не могла. Возможно, тогда он просто не мог вести себя иначе. К тому же проблемы, связанные со школой, позволили ему выжить после гибели Эванс — в те первые, самые тяжёлые для него годы.

Поначалу он не делал различия между «своими» и «чужими». Но потом его отношение к слизеринцам изменилось. Северус сделал для себя неожиданное открытие:

— Оказывается, им — своему родному факультету — я действительно нужен! На них теперь всех собак навешали, сделали из Слизерина средоточие мирового зла. Мало того, что их отцов по судам таскают, так ещё и в школе — профессора придираются, остальные сопляки третируют. Несладко щенкам приходится… Ну да ничего! Мы ещё посмотрим — кто кого! Как будто я дам в обиду факультет, который закончила моя мать и все её предки!

— Но нельзя же так явно выгораживать своих! Школяры всё видят! И регулярно обсуждают у меня в пабе несправедливого слизеринского декана! Что скажет Дамблдор?

— А он, да будет тебе известно, всецело одобрил и даже дал мне прямое указание. «Факультет сложный, и мне нужно, Северус, чтобы они всецело вам доверяли, чтобы вы держали ситуацию под контролем. Делайте для этого то, что сочтёте нужным. В разумных пределах, конечно.»

— Интересно! Дамблдор до такой степени тебе верит? Почему, хотелось бы знать?

— Много будешь знать — скоро состаришься!

— Нетактично напоминать даме о возрасте!

— Да ладно тебе, нашлась, тоже, старуха… — И резко меняет тему: — Мне скоро уходить. Опять времени в обрез…

— Тогда прекращаем разговоры. Есть дела поинтереснее…

Имя нового профессора и декана, действительно, не сходило у школьников с языков. Все, кроме слизеринцев, кляли его, на чём свет стоит, обвиняя в несправедливых придирках, злобности, издевательствах, неправедно снятых баллах. Но были и другие разговоры, о которых я предпочитала не сообщать Северусу. Эти разговоры вели ученицы старших курсов, забывая ради желания посплетничать даже межфакультетскую вражду.

— Снейп? Он, между прочим, самый молодой профессор во всём Хогвартсе. И что вы о нём думаете?

— А что тут думать? Натуральный урод! Одни патлы чего стоят! А зубы и того хуже: кривые и жёлтые!

— Ой, не скажи! Что-то в нём такое есть! Двигается, как хищный зверь… мррр!

— А манжеты у него всегда белоснежные, и рубашки очень дорогие — я в таких вещах разбираюсь.

— А я его боюсь! Как кролик — удава! Как посмотрит — кажется, что насквозь видит.

— Угу. И голос соответствующий. «Бандерлоги, хорош-ш-ш-о ли вам меня слыш-ш-ш-но?»

— Ой, браво, Мэри! Уморила!

— А он, часом, не вампир?

— Да бросьте вы, глупости всё это. Вот держу пари, он сам женщин боится!

— А, может быть, он — девственник?

— А, может быть — гей?

— Это директор у нас — гей. Я точно знаю.

— Не смей так говорить про нашего директора!

— А ты — про нашего декана не смей!

— Эй вы, фурии малолетние! А ну-ка прячьте палочки — или окажетесь за дверью!

— Извините, мадам Розмерта…

Ох уж эта мне молодость, с её цинизмом и безаппеляционностью! Они уверены, что знают всё на свете и навешивают ярлыки с лёгкостью прожженного оценщика. Им кажется, что мир лежит возле их ног. На том лишь основании, что матушка-природа случайно пропустила через их изящные тела малую толику своей огромной созидающей и разрушающей Силы, а профессора научили, как, худо-бедно, с этой Силой можно управляться. Глупые малолетние недоучки! Что с них взять?

Ведь не они стирали ему рубашки. Не они варили крепчайший чёрный кофе без сахара, когда он приходил просто перевести дух между уроками. Он мог молчать часами, глотая обжигающий напиток и смотреть на огонь или нехотя цедить отстранённые чужие слова. Но, не желая в этом признаться, он приходил за поддержкой и сочувствием. И когда я неожиданно заставала его в своей комнате после очередной размолвки, на лице у него всегда было смущённое выражение, едва уловимое, как и его улыбки. Видели они таким своего «вампира» и «удава»? Или — перепачканным в саже и по-домашнему брюзжащим, когда он собственноручно чинил мой камин, попутно превращая его в наш секретный портал и настраивая на прямую связь со своими хогвартскими подземельями? И я уверена, категорически и безоговорочно, что никто из них не мог слышать шепот и стоны этого «боящегося женщин девственника» в самые пронзительные, нестерпимо высокие моменты близости, когда я переставала верить, что он совершенно меня не любит. Может быть, это глупо, но я до сих пор предпочитаю считать, что была единственной, кто поднимался с ним на эти вершины...

И всё-таки я не рассказывала Северусу о беседах, которые вели в моём пабе юные и прелестные школьницы. На всякий случай.