Дитя Слизерина (гет)

Слезы обжигали огнем горящие щеки. Удушающий воздух вокруг сливался в тяжелый серый туман. Маска неприятно липла к коже, он уже перестал замечать все вокруг, глотая воздух, словно выброшенная на берег рыба.

Они выполнили задание.

Но ни радости, ни даже облегчения он не чувствовал. Только разъедающая, словно кислота, боль.

Кожаные перчатки порваны в клочья, и на своих руках юноша видел лишь кровь. Красные камни мостовой резали глаза сквозь едкий дым. Он устало прислонился к полуразрушенной стене.

Так много тел вокруг, так много боли и мучений.

Гарри сжал палочку, до боли впившись ногтями в изрезанную кожу.

У них было много потерь. Авроры и упивающиеся лежали рядом – перед смертью все равны. Она не различала хороших и плохих, у нее была цель – забрать, а потому даже самые ярые противники умирают равными, и неважно кем они были – царями или нищими.

Дождь смывал ужасающие следы, и вода текла красноватыми ручейками по серым, острым камням.

А ведь и среди этих авроров были такие же, как он. Гарри сам сегодня убил одного. Лица он не запомнил, помнил только глаза – испуганные, но полные решимости, пусть еще совсем мальчишеской.

Глупая война.

Война, превратившая вчерашних друзей в заклятых врагов. Война, изломавшая его ,и без того паршивую, жизнь на части.

Дождь больно бил по лицу, он смывал сегодняшнюю кровь. Юноша сполз на грязную мостовую.

Макнейр погиб сегодня. Гарри видел его отца, видел боль в его глазах. Оказалось, упивающиеся тоже любят. Пусть не так, как остальные. Но они были людьми, у них тоже были чувства.

Гарри совсем не знал этого мальчишку, но отчего-то было больно. Может потому, что Макнейр был одним из них, такой же, как и он сам, загнанный, запуганный зверек. И теперь их было четверо.

Дрожащие руки стиснули маску, и серебрянная змейка зловеще сверкнула.

— Нам пора, — глухой голос заставил его вздрогнуть.

Бледное лицо Забини исказила гримаса ненависти.

Гарри ответил ему легким кивком и какой-то сумасшедшей ухмылкой.

Юноша тяжело поднялся на ноги. Грязная мантия обвисала лохмотьями на худенькой мальчишеской фигурке.

Силуэт растворился в сером тумане, словно призрак.

Ремус отрешенно разглядывал измученное лицо Сириуса, так постаревшее, за то время, что он не видел его.

Узник Азкабан, заключеный в тюрьму за предательство лучших друзей.

Был ли он виновен? Ремус не знал. Ему так хотелось простить и забыть, но он не мог. Приевшаяся в душе мысль не давала ему покоя. Все тринадцать лет он думал о Сириусе, как о предателе, и теперь избавится от навящевой ненависти казалось невозможным. Ремус прикрыл глаза, чувствуя дикую усталость и боль.

Мог ли тот мальчик из его детских воспоминаний, задорный и веселый, готовый пожертвовать всем ради дружбы, предать самых дорогих людей?

Было так много вопросов и никаких ответов.

Некогда жизнерадостное лицо Сириуса уродовали глубокие морщины. Вся та боль, что пережил мужчина, теперь блестела серебром на волосах.

Ремус поднялся на ноги и подошел к окну, выходящему на покареженные улицы Лондона.

Единственный штаб ордена, представлявший собой старый, заброшенный дом, на который были наложены все мыслимые и немыслимые заклятия все еще давал защиту и хоть какую-то уверенность.

Ремус прислонился лбом к холодному стеклу.

В тот день никто не думал, что Волдеморт найдет Джеймса и Лили. Страшная весть настигла неожиданно, Ремус хорошо помнил свое бледное, с закушенной до крови губой, лицо в осколках пыльного зеркала на развалинах дома. Но еще большую боль ему причинило предательство Сириуса. Он долго не мог поверить, что лучший друг, которому он беззаговорочно доверял, продал жизнь лучших друзей монстру.

Человек, прикованный к старому, деревянному стулу, пошевелился.

Ремус резко развернулся и пристально вгляделся в мутные темно-серые глаза.

Сириус бессильно стиснул пальцы, сжимая шершавые веревки. Его взгляд наткнулся на нечеткую фигуру, стоящую перед ним.

— Ремус, — прохрипел он.

Наступило долгое молчание, прерываемое лишь его сбивчивым и тяжелым дыханием.

Ремус снова повернулся к нему спиной, но в прозрачном стекле отражались чуть желтоватые глаза, сверкавшие странной грустью и болью.

Сириус не знал, с чего начать.

Ему хотелось сказать, что он не предавал, никогда не забывал, верил и до сих пор верит в их дружбу, что тринадцать лет его заключения были нелепой ошибкой, но тугой ком в горле словно специально застрял в горле, и он не проронил ни звука.

— Я не предавал, — наконец выдавил он. – Я не предавал, — снова повторил он, но легче не стало.

Тягучее ожидание съедало те толики веры, что еще остались в нем.

Ремус не повернулся.

— Я не верю тебе, — срывающийся голос мужчины больно ударил по измученной душе.

— Я не предавал, — снова произнес он, повторяя эти слова про себя уже в сотый раз. – Питер…я…, — слова терялись, стирались, и он не мог ничего внятно объяснить.

— Ты убил его! – теперь голос Ремуса сорвался на крик. – Ты убил Питера и предал своих лучших друзей!

— Нет! Я знаю, ты не веришь мне, но это Питер предал их! Он был их хранителем! А я всего лишь отомстил! – глаза Сириуса лихорадочно блестели в полумраке комнаты.

— Лжец!

— Я не смогу доказать свою невиновность, я знаю! Но разве дружба в твоих глазах уже ничего не значит?

— Твоя дружба перестала что-либо значить для меня в день их смерти, — глухо произнес Ремус, так и не повернувшись к нему.

— Я не предавал, — хрипло прошептал Сириус. – Или ты думаешь, что я смог бы сохранить рассудок, будь я виновен?

— Я…, — Ремус бессильно упал в кресло напротив него. – Я уже не знаю, что думать, — мужчина спрятал лицо в ладонях.

— Питер предал их в ту ночь… А я… Я всего лишь хотел отомстить… Я… убил его… Но попал в Азкабан… Мерлин, Ремус, ты даже не знаешь, что я испытывал все эти годы…

— Я… не могу, Сириус, — Ремус судорожно вздохнул и поднялся на ноги. – Прости, но я… мне трудно…

Мужчина повернулся к нему спиной, и Сириус почувствовал, словно из его души сейчас вырвали клок. Он почему-то надеялся, что ему поверят, обязательно поверят… Но видно он осужден всю жизнь носить клеймо заключенного.

Громкий звук закрывшейся двери эхом откликнулся в его голове.

Сириус бессильно закрыл глаза. Одиночество снова расправило над ним свои черные крылья…

— Как жаль, что мы потеряли одного из вас, — шипение отдавалось во всех уголках его сознания.

Гарри порадовался на этот раз, что на нем маска, и Волдеморт не может видеть его лица, искаженного гримасой ненависти и отвращения.

— Но я доволен вами, Дети Слизерина…

Юноша вздрогнул, вспомнив дикое отчаяние и кипящую ненависть, ярость и боль, что окружала их.

— Особенно тобой, Гарри, — Лорд хищно оскалился. — Выйди ко мне.

Юноша стиснул зубы и неловко шагнул вперед. Его душил откуда-то взявшийся страх. Красные, клокочущие сумасшедшим фанатизмом, глаза заглатывали его в холодную бездну.

— Ты хорошо показал себя сегодня, мальчик, — губы Лорда скривились в презрительную усмешку.

Гарри почувствовал, как что-то тяжелое наваливается на спину, и в глазах защипала от невыносимой боли.

— По-прежнему упрям и непокорен, — Волдеморт взмахнул палочкой, и Гарри обессилено повалился на колени.

Перед глазами все расплывалось, и жгучая боль напоминала о себе при каждом движении.

— В следующий раз ты должен быть так же хорош. Запомни это, слуга, — Лорд ухмыльнулся. — Круцио!

Его тело свело в невыносимой судороге, палящие иглы вцепились в него, словно хищник, учуявший запах крови.

Чертов ублюдок…

Сквозь шум в ушах и неистовую боль он как-то отстраненно подумал, что все повторяется. Изо дня в день, из месяца в месяц. Тренировки, задания, пытки...

Оказавшись, наконец, в комнате, он долго стоял под душем, смывая с себя кровь. Но она не исчезала, оставляя красноватые разводы.

И Гарри понял, что кровь уже не смоется никогда. Что это есть его вечное проклятие и клеймо.

Клеймо убийцы и раба…

Юноша яростно вдохнул пыльный воздух.

Ты заплатишь… Еще немного, и вы все заплатите