Пазлы. Кусочки из жизни Молли Уизли (джен)

А потом было унылое Рождество. Праздник, такой любимый и домашний, веселье которого отобрала проклятая война.

– C Рождеством, дорогой! – Молли быстренько чмокнула Артура в щёку, вручая ему новые перчатки и шарф в полоску, связанные из алой и жёлтой шерсти. Сославшись на то, что забыла изюм для пудинга в чулане, скрылась за дверью и дала волю слезам. Ну что она могла поделать! Все последние месяцы нервы были на пределе, не хватало ещё расстроить близких своими слезами. Эта проклятая война вымотала.

Накануне Джинни вернулась из Хогвартса на каникулы, поведав о страшных вещах, творящихся в стенах школы чародейства и волшебства. Теперь там правили бал Кэрроу и Снейп. Джордж с Фредом тоже прибыли в Нору, оставив дела в магазине на Вирити. Надо было радоваться, что дети рядом, но в сердце Молли занозой сидела боль за Рона. Она так и не смирилась с его уходом, материнское сердце никак не хотело идти на компромисс и хоть чуть-чуть успокоиться. Сколько бы ни убеждал, ругался, ласково, словно с больной, не разговаривал с ней Артур – толку не было. Вот и сегодня. Она улыбалась, суетилась у плиты, но душа плакала. Хоть бы одним глазочком увидеть, убедиться, что с ним всё хорошо, а потом можно и дальше потерпеть. Рон так любит Рождество! Так всегда радостно кидается к горке с подарками. И одинаково разочарованно вытягивается его лицо при виде нового свитера. Молли улыбнулась сквозь слёзы. Ладно, надо взять себя в руки – нечего портить праздник остальным.

Утром забегал Билл, буквально на минутку, сообщил, что они с Флер хотят встретить своё первое семейное Рождество в Ракушке. Молли сунула в руки сына пакет со свежими пирожками, прежде чем он трансгрессировал обратно. Грустно… Тревожным колокольчиком в душе раздался звоночек: «Ага! Дети выросли! Ты уже не можешь держать под крылом всё своё стадо!» Что ж. Рано или поздно дети обзаведутся своими семьями, разъедутся, но они же будут рядышком! Главное знать, что с ними всё хорошо и их можно увидеть в любой момент. Ну вот. Опять по кругу. Снова мысли вернулись к Рону.

В общем, Рождество прошло тихо и совсем без привычного веселья, но, учитывая внешние обстоятельства, никто особенно к Молли не приставал из-за её тоски в глазах. Всем было не сладко. Фред с Джорджем сразу же умчались в свой магазин, даже не оставшись ночевать.

Но поздно вечером с Артуром в Нору прибыл Билл с немудрёными подарками для родителей. После обмена с Артуром новостями, сын отвёл Молли в сторонку подальше от лишних ушей.

– Ма, папа сказал мне, что ты места себе не находишь. Ты совсем себя извела. Так нельзя.

– Ох, Билли, ты такой у меня славный, – Молли погладила сына по руке. – Спасибо…

Билл всегда был её опорой. Мудрый, добрый, рассудительный. Он жалел мать. Ещё в детстве, будучи старшим, всегда старался облегчить её ношу, помочь. Молли вспомнила чашку чая, протянутую ей Биллом, совсем мальчишкой, когда они искали потерявшегося Чарли. Маленький мальчик, который уже тогда был мужчиной. А Рон тогда был ещё совсем крохой. С упомянутой чашки чая мысли предательски перескочили, и Молли невольно сказала вслух:

– Господи, живой ли он? Поди, сидит, мёрзнет, и даже чашки чая горячего нет у него.

Слова сами слетели с языка, Молли немного виновато посмотрела на старшего сына. Билл был очень серьёзен.

– Ма, с ним всё хорошо, просто поверь мне. И не мёрзнет он сейчас.

– Билл. Ты что-то знаешь?! – Молли мёртвой хваткой вцепилась в Билла, пытаясь поймать его взгляд.

– Ма, ну если бы с ними что-то случилось, то пожиратели бы уж постарались растрезвонить об этом. Ну чего ты. Отсутствие новостей – хороший знак, особенно отсутствие новостей от Риты Скитер.

Но Молли шестым чувством угадала, что Билл не просто так отводит глаза.

Вообще-то, Билл совершенно не собирался никому рассказывать про то, что Рон в данный момент совершенно живой и здоровый находится сейчас в их с Флер коттедже. Ну, не совсем живой и не совсем здоровый, но всё же…

Когда Рон появился тогда промозглым ветреным вечером на границе Ракушки, Билл был потрясён видом младшего брата. Он даже не сразу узнал его. Не потому, что Рон сильно осунулся, и вовсе не потому, что вид у него был как у захудалого маргинала. Такие детали, как неопрятная рыжая щетина, или в пятнах, местами рваный свитер, не шли ни в какое сравнение с его взглядом. Это не были больше голубые глаза младшего брата, с их детской эгоцентричностью, упрямой настороженностью против всех и вся, но всегда добродушные и открытые глаза Уизли. Когда Билл заглянул в эти тёмные, переполненные болью туннели, сердце просто сжалось, и пропала всякая охота высказаться, дать Рону хорошего пинка за то, что оставил Гарри с Гермионой. Лежачего не бьют? Нет, тут было другое. Рон здорово изменился. Билл видел, что брат не просто совершил скверный проступок, за который можно пожурить, как в детстве. В глазах Рона стояла такая боль. Что-то дикое, пугающее. Он в двух словах объяснил, почему и как оказался на пороге Ракушки, попросил Билла приютить его на время. На время, которое требовалось для того, чтобы вернуться.

Как же быстро война делает из мальчиков мужчин. Флер отнеслась к Рону с сочувствием, всячески пыталась его подбодрить, по-женски суетилась, на правах хозяйки хлопоча на кухне. Но Рон предпочитал весь день сидеть на прибрежном холме, подставляя лицо солёным брызгам моря, смывающих его собственные невыплаканные слёзы. Иногда он набирал в горсть гладкие кругляши и, уйдя в свои мысли, посылал камешки по тёмной глади. Каждый камень как будто отсчитывал удары его сердца – один, два, три, четыре и перебой, когда боль подступала к самому горлу, и было просто невыносимо. В такие минуты он даже завидовал бездушной гальке, которая лежала на прибрежье годами, а может, столетиями, чтобы пройти наконец свой путь. Один, два, три, четыре и всё… Он отчаянно хотел вернуться, он ненавидел себя за то, что не смог сдержаться, ненавидел Гарри с его верой и ослиной непоколебимостью, Гермиону, с её всёпрощающим отношением к ним.

Гермиона… Господи, Мерлин драный… В его душе бродили противоречивые чувства. Он до безумия хотел её увидеть, хотя она весь день была с ним. В сердце. Рон долго не мог заснуть по ночам, проваливаясь в тревожные кошмары, которые к утру превращались в привычный туман разорванных смутных видений. И тоска. Как только сознание выныривало из полузабытья ночных тревог, сердце сразу же скручивала безысходная тоска. Казалось, с этой болью невозможно жить, он сам не понимал, как он не сошёл ещё с ума. Что-то говорил, что-то делал, но вряд ли в памяти оседала осознанность этих действий. Билл понимал состояние Рона и не досаждал ему лишними разговорами, за что Рон был ему молчаливо благодарен. Он знал, что Билл, даже если в глубине и осудит его поначалу, не станет смеяться, издеваться или воспитывать. Билл всегда был надёжным и мудрым. По просьбе Рона о его неожиданном появлении никто больше не знал. Рону просто не хватило бы ни духу, ни сил объяснять или рассказывать всё ещё кому-то. Хотя сейчас, оказавшись в такой близости от семьи, он, как никогда, ощущал тоску по своему шумному семейству. Он всегда мечтал быть один. Такая эгоистичная глубоко закопанная мечта шестого сына в семье. Ну, не совсем один. Но всё же. Быть лучше, смелее, первым, иметь элементарно на заднице джинсы с ярлыком из магазина, а не парой заплат в наследство от Чарли. Всё же, его семья тоже была с ним. В душе именно эта связь, пожалуй, позволила пережить ему то страшное время. Он жадно слушал рассказы Билла о близких и скучал. Даже по Перси.

За пару недель Рон отъелся, а уж его организм прекрасно знал прямопропорциональную зависимость наполненности его желудка со шкалой превосходности настроения. Было время о многом подумать. Теперь Рон знал, чего он хочет. Только бы вернуться к Гарри с Гермионой! Чёртовы защитные заклинания Гермионы! Как через них пробраться, и где их искать? Рон знал, что, даже наткнувшись носом на палатку, он просто не увидит её. И всё же свято верил, что ему удастся вернуться. О том, что Гарри с Гермионой вдвоём столько времени, он старался не думать. Всё потом. Главное, чтобы с ними всё было в порядке.

И ещё он очень тосковал по Молли. Как бы он хотел сейчас прижаться к её тёплым уютным коленям, ощутить на своих вихрах это успокаивающее материнское прикосновение шершавых любимых рук и услышать тихий ласковый голос:

– У дементоров боли, у Ронни всё заживи.

В канун Рождества Билл принёс в Ракушку мамины пирожки. Флер, с её помешанностью на фигуре и французской кухне, даже под заклятием Империо никогда не сумеет испечь таких пирожков. Рон не выходил из комнаты весь день и спустился уже почти в сумерках. Флер обронила, что Билл ненадолго ушёл, и протянула Рону пирог с капустой. Рон почувствовал вдруг, что больше не может сдерживаться. Убежав в свою комнату, он дал волю слезам. Горячие, обжигающие, они прорывали наружу всю скопившуюся боль и тоску. Он прижимал к себе пирожок, как утопающий соломинку, и душился выходящим наружу воем. Так и уснул.

Билл не собирался никому рассказывать, что Рон объявился в Ракушке. Но когда он увидел глаза матери там, в Норе, во время их разговора, он не смог её обмануть.

– Ладно, мам. Ты только не волнуйся. Не думаю, что Рон обрадуется, что я проговорился. Но, в общем, я действительно видел его. Он... Он… Понимаешь…

Молли вцепилась в локоть сына, не замечая, что сжала его излишне сильно. Она не стала биться в истерике или причитать. Сильная упрямая Молли Пруэтт Уизли. В минуты борьбы, угрозы или иных пертурбаций фортуны мягкая домашняя Молли превращалась в кремень, скалу, способную защитить всех своих близких. Всё, что она поняла – это то, что Рон сейчас в Ракушке, а всё, чего она хотела – это немедленно, сиюсекундно увидеть его, обнять, а потом. Потом она сможет его отпустить. Он вернётся к Гарри и Гермионе. Только бы взглянуть на него.

– Билл! Идём, – глаза Молли были сухими, но полными решительности и боли.

Артуру она расскажет всё потом. Даже и хорошо, что он с Джинни отправился в сарай, что-то там они замышляли – не нужно отводить глаза, придумывая убедительное враньё.

Билл трансгрессировал с Молли возле Ракушки уже через пятнадцать минут. Он немного нервничал, не зная, как сказать Рону про мать, но знал твёрдо, что эта встреча нужна Молли сейчас, как воздух.

В кухне обнаружилась только Флер. Она вопросительно взглянула на мужа, впрочем, весьма сердечно поздоровалась с Молли. После того случая в больничном крыле, когда Молли и Флер сами не поняли, как, обнявшись, рыдали на плече друг у друга, отношения у них перестали быть натянутыми. Да, совершенно разные, с различными взглядами и воспитанием, обе они были женщинами. Женщинами Уизли. Молли приняла Флер в свою семью, а значит, и в своё сердце, а Флер с благодарностью приняла этот жест.

Сейчас Флер на вопрос Билла ответила, что Рон вечером спустился к ужину, как всегда угрюмый, потом схватил пирожок и убежал с ним обратно в свою комнату.

Билл тактично остался внизу с женой. Молли поднялась на пролёт второго этажа и почувствовала, что просто не может толкнуть дверь. Ноги предательски дрожали, сердце бешено колотилось, пропустив пару ударов. Широко открытыми глазами вглядываясь в полумрак спальни, Молли тихонько позвала Рона по имени. Глаза, немного привыкшие к сумраку, разглядели тёмный силуэт на кровати. Рон спал. Молли подошла к самому краешку и присела рядом. Святой Мерлин! Наконец-то. Спасибо тебе. Она протянула руку и коснулась родных вихров. Потом провела по щеке, ощущая вместе с покалыванием небритости сырость. Вся подушка была мокрая от слёз. В руках Рон сжимал по виду блинчик с торчащей в разные стороны капустой. Её пирожок. Молли сидела, не замечая своих собственных бегущих тихих слёз, гладила своего мальчика и шептала, шептала, шептала... Материнские молитвы, идущие от самого сердца, защищающие нас от невзгод и дающие силы встать, когда кажется, что ты на самом дне и нет никаких душевных сил подняться.

– У дементоров боли, у Ронни всё заживи.

Луна, проплывающая мимо одного из миллионного жилища людей, с бездельным любопытством заглянувшая в округлое окошко коттеджа, остановилась и долго любовалась и удивлялась той силе, той связи, свидетельницей которой стала. Мать и сын. Молли чувствовала, что дикая боль последних месяцев отступает, что есть силы идти дальше, быть путеводной ниточкой для всего своего семейства. А Рон спал, и ему чудилось, что его целебные слёзы этой ночью придали ему сил. В какой-то момент он открыл глаза и ясно увидел перед собой Молли.

– Мамочка…

Как хорошо, когда сны приносят нам бальзам на душу. Молли тепло улыбалась и тихо плакала. Рон снова закрыл глаза и уснул почти счастливым.

Наутро после сочельника Рон услышал голос Гермионы. Так ясно, отчётливо. Как будто совсем рядом. Она назвала его по имени. Он недолго удивлялся, что голос, оказывается, идёт из дамблдоровского деллюминатора, быстро сообразил, что нужно делать. Покидал вещи в рюкзак, объяснил всё Биллу и вернулся.

Есть вещи и поступки, которые незримо связаны между собой. Мудрый Альбус Дамблдор знал, что Рон нужен своим друзьям, и он обязательно вернётся. Знал ли Дамблдор, что Молли, находясь на краю безысходности, сможет повидаться с сыном? Случайности не случайны.