Пазлы. Кусочки из жизни Молли Уизли (джен)

Сейчас, когда в мире волшебников воцарился мир и покой и ушла смертельно схватывающая за сердце тревога за близких времён появления Того-Кого-Нельзя-Называть, Молли уже не просыпалась по ночам от тревожных кошмаров, но боль тех дней невозможно было вырвать из души. Это навсегда осталось в них. Молли так и не научилась без содрогания произносить имя самого коварного Тёмного мага – Волан-де-Морта. Как и не смогла вырвать боль из сердца. Одному Мерлину известно, как выстояли они тогда, смогли все пережить и не сломаться, научиться радоваться жизни, оставив все свои печали там, за чертой.

Чего желает каждая мать для своего ребёнка? Славы? Достатка? Может быть. Любая мать хочет видеть своего ребёнка состоявшейся личностью. Хочет гордиться им и втайне надеется, что её дитяте сможет достичь тех высот, которые не покорились родителям. У любого неудачника, пропавшего человека, вора, бандита есть мать. И для неё ребёнок так и остаётся ребёнком, за которого больно и тревожно.

Чего боится любая мать? Чего не может даже додумать, как вещь противоестественную и ни в коей мере не должную свершиться в этом бренном мире? Смерть ребёнка.

Этот день, второго мая одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года был не только Днём Великой победы над Тем-Кого-Нельзя-Называть. Этот день был трауром для многих семей волшебников, потерявших в последней битве своих родных и близких, по большей части ещё совсем юных. Молли смутно помнила те события – сердобольная память решила поставить барьер, не давая боли сковать душу до безумия.

Не стало её мальчика, её Фреда. Небеса рухнули с потолка Большого Зала, когда бледный Джордж и бьющийся в истерике Перси внесли в передышке, объявленной Волан-де-Мортом, тело Фреда и положили его рядом с другими молчаливо лежащими защитниками Хогвартса. Это было невозможно, это не могло быть правдой! Молли всё казалось, что Фред сейчас откроет глаза. Она звала его по имени и не хотела отпускать от себя. Всё потеряло смысл и реальность; невозможность происходящего лавиной обрушилась на неё, и она кричала и звала, гладила и умоляла Фреда открыть глаза, а он никак не хотел её услышать. На губах его играла полуулыбка, и Молли отказывалась понимать, что её сынок больше уже никогда не выведет её из себя своей проделкой, не пошутит над ней, а она, наивная, не купится на его розыгрыш. Рядом тенью стоял на коленях Джордж, потерянный и невозможно одинокий. Эти два брата были одной целой составляющей, они всегда всё делали вместе, думали одинаково, говорили одновременно, их невозможно было представить по одному. Для Молли ожил её давний кошмар – смерть её братьев близнецов. Гидеон и Фабиан словно наблюдали за всей этой раздирающей душу сценой. Всё повторилось вновь, с той только разницей, что смерть забрала лишь одного брата, хотя, глядя на Джорджа, вряд ли его можно было назвать живым.

Потом ещё был финал битвы, была мощная, леденящая душу дуэль Молли с Беллатрисой; победа, принёсшая отчаянную боль. Фред уже не увидел ни последней схватки Гарри с Тёмным Лордом, ни волн радости, исходивших от победителей, сумевших дать отпор доселе непобедимому противнику. Его, равнодушно-спокойного, как и всех других погибших, оплакивали родные и близкие – боль перемешалась с радостью победы. Здесь и сейчас сосредоточились все человеческие пределы. Молли, застилаемая собственной болью, вряд ли видела молочника Криви, который прибыл на следующий день забрать тело своего сына Колина – мальчика, тайком оставшегося помогать своему кумиру, преданного до последнего своего вздоха Гарри Поттеру. Не видела она и Андромеду, посеревшую, величественно красивую и печальную, у которой эта война забрала сначала мужа, а теперь и дочь.

Фреда похоронили недалеко возле Норы, на тихом деревенском кладбище. Молли была как в тумане – кто-то что-то ей говорил, сочувственно глядел в глаза, но она никого не слышала. Тупая боль в сердце сдерживалась лишь шоковым состоянием, в котором она находилась все последние дни. После раздирающих душу рыданий на неё нашло отупение, она плохо воспринимала действительность, да и какое ей дело было до всего, что случится ещё в этой жизни.

Джордж вернулся в Косой переулок, Билл и Флер после нескольких дней пребывания в Норе уехали в свой коттедж Ракушка, Чарли отбыл по делам министерства в Румынию. После победы жизнь в волшебном сообществе стремительно менялась. Везде прокатились волной нововведения и реформы. Люди спешили избавиться от режима мрачного и тревожного правления приспешников Волан-де-Морта; повсюду разоблачались всё новые пожиратели, жизнь била ключом. Только для Молли жизнь потеряла все краски. Артур тенью ходил за ней, всячески пытался её поддержать, хотя самому было нисколько не легче. Он не мог не ходить на работу, а после победы и на их отдел навалилась куча дел, поэтому Артур частенько задерживался допоздна, как в былые времена. Рон с Гермионой и Гарри тоже закрутились в вихре последних событий, им приходилось быть свидетелями на многих заседаниях, давать многочисленные объяснения волшебному сообществу, и вскоре после похорон Фреда они уехали в Лондон. Джинни фактически взяла на себя всё хозяйство Норы. Она помогала матери, которая механически делала привычные дела, вряд ли давая себе отчёт в том, что она делает. Они вместе ходили на могилу Фреда, где уже пробились первые цветы, прочно обосновавшись на земляном холмике. Молли никак не могла смириться с реальностью этой могилки, она как будто застряла между двумя пониманиями. Разум подсказывал, что надо принять всё как есть, что это была война, и потери неизбежны, но сердце отказывалось от таких доводов, и Молли ходила сама не своя. Она боялась заходить в комнату к близнецам, страшилась того момента, когда Джордж приедет в Нору и его не нужно будет путать с братом, поскольку он теперь один.

Джинни попросилась ненадолго погостить к Полумне, и Молли, понимая, что дочке просто необходимо отвлечься, отпустила её. Лавгуды жили недалеко, Молли чувствовала, что Джинни рядышком. Странно, какой же сейчас месяц на дворе? Молли совсем потерялась в пространстве. Она что-то делала, с кем-то разговаривала, но лапа тоски, прочно сжимавшая сердце, не давала ей оглядеться и заметить, что происходит вокруг.

В один из вечеров, когда лето перевалило за свою середину, Молли в одиночестве бродила по дому. Дети старались не оставлять её одну (на выходные всегда кто-нибудь приезжал), но в тот день она была совершенно одна. Молли недавно вернулась с кладбища, где в молчании сидела в изголовье могилы и слушала беззаботное щебетанье пичуг, разместившихся в зелёной массе листвы. Это кладбище было уютным и тихим, здесь всегда снисходило успокоение, и терялось восприятие времени, как будто оно останавливалось. Молли пыталась заняться хоть чем-то, но мысли путались, и привычная тоска скрутила с невероятной силой. Она нечаянно разбила кувшин с водой и, совершенно забыв про волшебную палочку, решила вытереть лужу тряпкой. Молли зашла в чулан, где стоял ветхий мешок с ненужной ветошью, стала подыскивать подходящую. Выкинув старые брюки Артура и кружевные занавески, давно уже потерявшие вид, Молли вдруг наткнулась на синий свитер, на груди которого жёлтым цветом радостно светилась буковка F. Сердце дало перебой. Мерлин ты мой, это старый свитер Фреда, который мальчишки прожгли своими фейерверками, и потому Молли даже не стала его распускать на пряжу. Молли стояла, держала в руках свитер, и на неё волнами находили приступы дикой боли, отчаяния. Струны её души натянулись до предела. Молли осела на пол и начала выть. Нестерпимая опухоль трагедии прорвалась, дав выход всему сдерживаемому столько времени горю. Никого не было рядом, никто не мог её остановить, помочь и хоть как-то отвлечь. Если бы Нора, пережившая со своими хозяевами столько событий, могла выразить свои эмоции, то стены бы плакали вместе с Молли, настолько невыносимы были её рыдания.

Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем Молли смогла подняться на ноги и вернуться в кухню. Открыв буфет, чтобы взять чашку и попить водички, Молли наткнулась взглядом на янтарную бутылку огневиски. Не раздумывая, женщина вместо воды плеснула себе в чашку обжигающей жидкости и залпом выпила. Горло обожгло немыслимым пожаром, Молли закашлялась и согнулась пополам. После первой реакции жилка, бьющаяся на виске, немного утихла, стало полегче дышать, и Молли почувствовала, что обруч, сжимающий сердце, немного ослаб. Она налила вторую чашку и залпом осушила. Вообще-то, огневиски очень крепкий напиток, тем более для женщины, и Молли никогда им не увлекалась. Бутылка огневиски всегда хранилась в кухонном буфете на случай простудных заболевании или визитов, скажем, Минервы, когда подруги могли себе позволить капельку тоника в чай. Сейчас же Молли, находясь в шаге от края пропасти, не чувствовала всей опасности данного напитка.

Артур пришёл поздно и удивился унынию кухни. Камин не горел, не встречал его приветливо домашним огоньком. Артур не на шутку встревожился и стал звать жену. Молли он нашёл в кресле возле камина. Возле неё валялась пустая бутылка из-под огневиски. Артур сел на корточки перед женой, бережно поцеловал её в щёку, распрямив пальцы, забрал из руки чашку и накрыл Молли пледом.

На следующий день Молли совсем не чувствовала похмелья, она вообще ничего не чувствовала уже давно. Артур ушёл на работу, не став ничего говорить Молли про её вчерашнюю выходку, прекрасно понимая, что она просто пытается справиться с навалившемся горем, а говорить про смерть Фреда вслух было так невыносимо, что у Артура всякий раз подкатывал комок к горлу при мысли об этом. Вечером, когда сумерки начали опять затаскивать в своё уныние, Молли, немного побродив по комнатам, опять достала огневиски, благо запас имелся. Артур нашёл жену всё в том же невменяемом состоянии и не на шутку встревожился. Утром он попытался поговорить с Молли, но увидев в глубине её взгляда нечеловеческую боль, скомкал все свои аргументы на полуслове. Рассеянно поцеловав Молли перед уходом, он с тревогой покинул дом.

Вечером он нашёл Молли в комнате Фреда и Джорджа. Вокруг неё были разбросаны фотографии мальчишек, яркие буклеты и заманчивые призывные рекламки магазина Всевозможных Волшебных Вредилок. Молли подняла голову на шум открывшейся двери и с вымученной улыбкой произнесла, показывая что-то Артуру:

– Артур, смотри! Гиперъязычки! Помнишь, я их отбирала у Фреда с Джорджем перед чемпионатом мира, а они рассердились, а потом была эта заварушка с чёрной меткой, и я места не находила, боялась, что с вами что-то случилось, а вы, слава Мерлиновым кальсонам, не пострадали, и я… я… я бросилась на шею Фреду… и… и… – Молли подняла на Артура полный ужаса взгляд, от которого у него перехватило дыхание, и разразилась безудержными рыданиями.

Артур с первой секунды понял, что Молли опять пьяна, но он не на шутку испугался за неё после такой истерики. Он пытался образумить Молли, что-то ей кричал, хлопал по лицу, убаюкивал, а она вырывалась и дико кричала. Артур не знал, как ему привести Молли в чувство. Забылась она только под утро, а Артур, глядя на её измученное, посеревшее лицо, испытывал такую муку, которую не пожелал бы ни одному врагу.

Утром следующего дня Артур не пошёл на работу, соврав Молли, что у него выходной, так как они много работают сверхурочно. Уши его при этом предательски покраснели, но Молли, находившаяся в странном состоянии, этого не заметила. Артур хотел поговорить с женой – он понимал, что разговор неизбежен. Ему казалось, что как только они смогут вслух признаться себе, что Фреда больше нет, принятие действительности станет чуточку ближе. Но всякий раз, когда он открывал рот, слова не шли с языка, и он потерянно умолкал. Молли казалось спокойной и тихой сегодня. Они вместе повозились даже в огороде, где высота сорняков стала просто угрожающей. Молли, в совершенстве владеющая домашне-бытовыми заклинаниями, никогда не запускала грядки до такого состояния. Вечером Молли приготовила мясные шарики, и они вместе поужинали в полной тишине. Молли была очень задумчивой, но Артур радовался хотя бы тому, что она сегодня не плачет и не кричит. Артур надеялся, что всё наладится, вместе они сумеют преодолеть эту боль. Ночью он проснулся от холода. Ночи уже стали прохладными, одеяло лежало на полу, а Молли рядом не оказалось. Артур моментально подскочил и неслышной тенью босиком вышмыгнул из спальни. Он нашёл Молли на кухне с бутылкой огневиски в одной руке и стаканом в другой. Решительно отобрав у Молли бутылку, Артур схватил её за плечи.

– Молли! Родная! Не надо! Это не решение! Тебе не станет легче, пожалуйста, не пей!

Молли безумным взглядом смотрела на Артура:

– Ты не понимаешь! Артур! Это не честно, я не могу. Это неправда! О, мой бедный мальчик! – Молли заплакала, уткнувшись в плечо Артура, а он, бережно взяв её на руки, отнёс в кровать.

Но Артур не мог сидеть всё время дома. Молли как будто бы успокоилась и взяла себя в руки, но ещё не раз и не два Артур, приходя домой, находил её в плачевном состоянии. Молли призналась Артуру, что когда она напивается, с сердца разжимаются обручи, и ей становится полегче, а так они настолько её сжимают, что мука смертная, она не знает, как с этим справиться.

Никто ничего не знал, кроме Артура. Дети приезжали набегами, все старались поддержать родителей. Джинни вернулась в Хогвартс осенью, и часто в Норе было пусто и одиноко, и тогда Молли была предоставлена самой себе. Однажды Артуру пришлось уехать в командировку на несколько дней во Францию. В их отделе проводились реформы, и Артура послали на курсы по обмену опытом. Он хотел отказаться, переживая за Молли, но она уверила его, что всё будет в порядке, и она будет слать сову каждый день. С тяжёлым сердцем он уезжал из дома. Эти десять дней показались ему вечностью.

Сначала Молли присылала сову действительно каждый день, но на четвёртые сутки Артур напрасно глядел на квадратик неба в оконце, сидя в кабинете заседаний французского филиала министерства магии. Он постарался не накручивать себя, но на следующий день совы опять не было. Артур встревожился. Уехать он не мог, так как ставил под удар всё британское представительство. Не зная к кому обратиться за помощью, Артур буквально заболел от переживания. Детям он ничего писать не стал. Во-первых, не хотел их напрасно беспокоить, а во-вторых, может, Молли завтра напишет, а он развёл тут панику! Находясь во власти своих невесёлых мыслей, Артур столкнулся с кем-то, бредя по коридору. Подняв голову, чтобы принести извинения, он увидел перед собой Минерву МакГонагалл. Минерва потирала ушибленное плечо с явным намерением попенять неуклюжему встречному, но увидев Артура, расцвела улыбкой:

– Артур! Боже мой! Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть! Я слышала, что на конференции присутствуют наши представители, но не знала, что ты в числе делегации. Я тут с рабочим визитом по делам Хогвартса, хотим устроить встречу шармбатонцев на Рождество, так сказать, налаживаем дружеские магические связи. А ты как? Как Молли?

Что-то в лице Артура дрогнуло. И Минерва поняла, что не всё в порядке. Она, конечно, понимала, что супруги Уизли совсем недавно потеряли сына. Но тут явно что-то было ещё.

– Артур? Всё в порядке?

Артуру понадобилось мгновение, чтобы прийти к решению.

– Минерва! Молли… заболела. Я очень волнуюсь за неё.

– Возьми меня горгулья! Бог ты мой, на тебе лица нет! Что случилось?

– Я не знаю. Я боюсь за неё.

Артур сбивчиво поведал Минерве свои опасения по поводу состояния Молли и отсутствия писем от неё. Минерва на удивление быстро умела приходить к нужному решению. Положив руку повыше локтя Артура, она сказала, глядя ему в глаза своим проницательным взглядом:

– Значит так. Я уже свои дела доделала, Хогвартс без меня не умрёт пару дней, я еду немедленно в Нору, а ты не переживай – твоя жена в надёжных руках.

И Минерва действительно задержалась во Франции ровно настолько, чтобы подбить свои дела и раздать некоторые распоряжения.

Трансгрессировов к полудню возле Норы, Минерва через несколько минут уже поднималась по ступенькам заднего крылечка. Занеся ногу через порог кухни, Минерва так и оставила её в воздухе. Увиденная картина просто лишила её способности двигаться на несколько долгих мгновений. Всегда безукоризненно чистая кухня Молли была похожа на логово Кикимера в годы его опалы. На столе валялись обрывки бумаг, корки хлеба, повсюду была расставлена грязная посуда, стулья валялись в хаотичном беспорядке по всей комнате, а сама хозяйка спала в кресле, раскинув безвольно руки в стороны. Минерва развила бурную деятельность. Палочка её, подчиняясь неуловимым движениям, так и мелькала в разных замысловатых узорах, заставив посуду помыться, крошки собраться в ведро, камин разжечься, а кастрюли вскочить на плиту. Затем она бесцеремонно подошла к спящей Молли, подняла с пола недопитую бутылку с янтарной жидкостью и произнесла:

– Эванеско!

После чего направила палочку на Молли и с мрачным удовлетворением продолжила:

– Агуаменти!

Молли не могла понять, как она очутилась в озере. Ей казалось, что она упала в воду с лодки, она панически боялась утонуть, стала барахтаться и очнулась. Первым, что она увидела, была нацеленная ей в лицо палочка Минервы. Сфокусировав взгляд на её обладательнице, Молли удивлённо подняла брови:

– Минни! Как ты тттут очучилась?

– На метле прилетела! Вставай-ка, дорогая моя подруженька!

– Зачем?

– Хм! Бить буду!

Решительно схватив Молли в охапку, Минерва потащила её к бочке с водой, стоявшей до глубокой осени у крылечка. На дворе был октябрь, и вода была, надо сказать, весьма прохладной, так что вопли Молли могли услышать соседи, если бы таковые имелись.

Затем Минерва заставила Молли помыться по-человечески, сопровождая её в ванную комнату, приговаривая, что не один тролль так не пахнет, как достопочтенная домохозяйка Уизли. После водных процедур Молли, сидя на кухне и приняв из рук Минервы чашку обжигающего чая, выглядела слегка изумлённой. Она озиралась вокруг с несколько потерянным видом. Затем вдруг спросила:

– Какое сегодня число?

Минерва хмыкнула:

– Число! Ты хоть год-то какой помнишь?

Молли виновато заёрзала:

– Ну что ты меня всё позоришь, ну ведь ничего страшного нет в том, что я ну, ну, слегка расслабилась.

Реакция Минервы была мгновенной. В её глазах, только что светившихся бесятами, вспыхнула стальная непримиримость:

– Ну уж нет, моя дорогая! Я тебя так просто не отдам! – Минерва хлопнула со всего маху кулаком по cтолу, от чего Молли вздрогнула и пролила на себя половину чашки обжигающего чая.

– Ах ты, дракон в зад чтоб тебя! – вскочив, Молли пыталась стряхнуть с себя горячие капли.

Минерва даже бровью не повела и пальцем не пошевелила, чтобы помочь бедняге:

– Ты что думаешь, это спасёт тебя от всех бед? Ты решила спрятаться на дне бутылки? Ты думаешь, Фред этого бы хотел, чтобы мать превратилась в законченную алкашку?

Молли на полпути остановила руку, которую подняла как раз, чтобы отряхнуть фартук. Слова Минервы врезались в ушные перепонки, обжигая их не хуже чая. Фред? Господи, при чём тут Фред? Её мальчик, её бедный мальчик!

Наверное, все её эмоции выразились на лице. Потому что крылья точёного носа Минервы затрепетали ещё сильнее, и она гневно схватила Молли за плечи:

– Хватит себя жалеть! Опомнись! Ты потеряла сына, но если ты не остановишься, то ты потеряешь и всех остальных! Ты подумала про них? Да что с тобой такое? Пора посмотреть правде в глаза, Молли! Фреда не вернуть! Это была война, а на войне люди погибают! Он погиб как герой, а ты порочишь его имя своим поведением!

Слова звенели в тишине кухни, мирно потрескивавшей дровами в камине, а Молли подняла на Минерву глаза, полные муки и прошептала:

– Ты не понимаешь. Пожалуйста, оставь меня. Ты не понимаешь, что я чувствую.

Минерва не узнавала Молли. Потухший взгляд и обречённость во всех движениях – куда подевалась рыжая взбалмошная девчонка, которая проскакивала в зрелой Молли, как бы она ни старалась остепениться? Но Минерва не собиралась так просто сдаваться.

Она написала в Хогвартс письмо с указанием рекомендаций к руководству и осела в Норе. На вопрос, сколько она тут будет торчать, ответила, что сколько нужно, столько и будет. Было тяжело. Настроение Молли менялось, как погода весной. Из апатичной и покорной она превращалась в стихийную фурию, пытаясь доказать Минерве, что она лезет не в своё дело, и, вообще её это не касается. Один раз, когда Молли, закусив удила, схлестнулась с Минервой, она бросила ей в лицо:

– Тебе легко! Ты никогда не теряла сына!

Минерва побледнела, посмотрела на отдувающуюся Молли и сказала:

– Ты думаешь, тебе одной тяжело? Ты думаешь, мне легко смотреть в глаза матерей и отцов тех детей, которые погибли тогда, в мае? Ты замкнулась на своём несчастье и ничего не хочешь видеть вокруг. А как же Андромеда, которая находит силы в себе жить ради Тедди, как же твои дети? Они любят тебя, ты нужна им, ты должна жить дальше, а не хоронить себя с Фредом! Он очень любил жизнь, и это ужасно не справедливо, что его так рано забрала судьба, но ты не имеешь права ломаться! А огневиски – это всего лишь миф, призрак, он не принесёт тебе облегчения. Когда ты это поймёшь, тогда я уеду, а пока можешь оскорблять меня, сколько тебе угодно.

Молли сверлила взглядом Минерву и ей было всё равно, что она говорит. Конечно, в глубине души она понимала, что не права, и ей было даже стыдно за свои всплески неудержимой агрессии, но слишком велика была её боль. Молли чувствовала себя волчицей, тигрицей, да кем угодно, у которой забрали детёныша. Она по-звериному сопротивлялась и не понимала, почему это должно было случиться. А ещё она пристрастилась к огневиски и ей ужасно хотелось выпить. Но Минерва мало того, что уничтожила все запасы спиртного в доме, она умудрилась ещё наложить и мощные чары, так что заклятие подзаправки, которое потихоньку попробовала Молли, не действовало.

Вернулся из Франции Артур, а Минерва всё не уезжала. Так прошло три недели. За это время только великое терпение Минервы и поддержка Артура помогли Молли справиться, в первую очередь, с опасностью, которую она невольно к себе подпустила – пристрастию к алкоголю. Когда Молли, оглядываясь назад, теперь вспоминала этот период, она поражалась стойкости Минервы, которая смогла удержать её на краю пропасти, куда Молли уже шагнула обеими ногами.

Тридцатого октября этого года в Норе собрались все, кому позволили дела. Даже Джинни приехала, благо директор всё ещё находилась здесь. Родные собрались поздравить свою мамочку с днём рождения. Молли заметно повеселела, по крайней мере, ушла из глаз несусветная тоска. Когда вечером в чистой выскобленной кухне собрались её обитатели, Молли чувствовала себя почти счастливой. Как она всех их любит! Её семья, её близкие, которые помогли ей выстоять в трудную минуту, ради которых стоит жить дальше. Боль от потери сына не пройдёт вдруг, и еще не раз она прольёт слёзы, но Молли поняла, что нужно жить дальше. Ради детей, ради Артура, ради себя, ради Фреда и ради ещё кое-кого, кстати…

– Ма! – из раздумий Молли вывел голос Билла, который выглядел взволнованным, когда вставал из-за стола.

– Ма! – повторил он. – У нас с Флер для всех есть приятное известие. Скоро ты станешь бабушкой!

Что тут началось! Флер сидела и светилась от счастья, когда все дружно кинулись поздравлять будущих родителей. Гарри с Роном хлопали Билла по всем местам, до которых могли дотянуться через стол, Артур снял очки, протёр их, затем водрузил их обратно трясущимися руками. Гермиона, на коленях которой сидел малыш Тедди, забавлявший всех причудливой сменой формы носа, радостно взвизгнула, от чего Тедди заревел в голос, и все, смеясь, кинулись его успокаивать. Джинни засунула костяшки пальцев в рот и так и сидела, радостно замерев. Такая поднялась неразбериха и суматоха! Минерва МакГонагалл смахнула слезу и подняла бокал:

– За будущих родителей – Уильяма и Флер Уизли и их очаровательную дочку!

Новый взрыв эмоций и шумных высказываний. Минерва утверждала, что будет именно девочка, Перси стал спорить с Джорджем по поводу того, кто лучше – мальчик или девочка, а Молли впервые за полгода почувствовала, что может вздохнуть спокойно. Она сидела, смотрела на свою семью и чувствовала, что на её сердце проливаются слёзы феникса, принося облегчение и жизненные соки для дальнейшего путешествия по сложным перипетиям судьбы. Боль от потери Фреда всегда будет с ними. Но пока они семья, пока поддерживают друг друга, можно преодолеть любые трудности.

Уже поздно вечером, когда празднество подходило к своему завершению, Молли оказалась с Минервой вдвоём на кухне с чашечкой чая перед камином. Билл с Флер ушли спать, извинившись и сославшись на усталость будущей мамочки, Джинни с Гарри и Рон с Гермионой пошли прогуляться перед сном, благо погода стояла тихая и чудная для конца октября. Артур с Перси ушли в гараж разбирать немыслимый прибор, который Артур принёс в тот день с рейда и который ему не терпелось усовершенствовать, а Джордж трансгрессировал в Косой переулок, где его ждал Ли, чтобы сдать дела магазина. Молли с Минервой давно уже убрали всю посуду и мирно беседовали перед уютным огоньком очага. Молли немного помолчала, а потом сказала то, что давно её уже мучило:

– Знаешь, Минерва, если бы не ты, я не знаю, как бы я всё это пережила. Подожди, не перебивай! Я знаю, тебе пришлось со мной сложно, и я бесконечно благодарна тебе за всё. Ты вытащила меня из пропасти, ты помогла мне в трудную минуту. Если бы не ты, Артур, ребята… Мне нелегко, но сейчас я могу вспоминать Фреда уже без той невозможной боли. Его образ грустно стоит перед глазами, но я понимаю, что, загоняя себя в угол, я вряд ли сделаю лучше. Его не вернёшь, – слёзы катились по щекам Молли, – но он не хотел бы, чтобы мы грустили, правда? Он был таким весёлым мальчиком. И прости меня особенно за те страшные слова. Я не знаю, как я могла такое тебе сказать, про то, что ты не понимаешь, что ты не теряла сына, – Молли подняла на подругу умоляющий взгляд.

Минерва отставила чашку в сторону, достала платок, трубно высморкалась, а потом заговорила:

– Не надо, Молли, не извиняйся! Я рада, что помогла тебе выкарабкаться. Будет ещё больно, и неверно было бы утверждать, что всё позади. Такие раны глубоки, они тяжелы своей неправильностью. Тяжело терять близких, и совсем несправедливо хоронить своих детей. Знаешь, я никому этого не рассказывала, так как когда-то поклялась себе не ворошить свои раны и шагать дальше, но тебе расскажу. Может, время пришло сказать это вслух, может, я хочу тебе дать понять, что тебя прекрасно, увы, понимаю…

Минерва вздохнула, а Молли затаила дыхание. Они никогда не разговаривали с Минервой про её прошлое. По крайней мере, времена её молодости. Всегда они, в основном, обсуждали проблемы Молли, связанные с детьми, мужем, хозяйством, иногда вопросы Хогвартса, но вот про личную жизнь Минерва откровенничала редко. Всё что знала Молли про свою старшую подругу, что когда-то она, ещё будучи гриффиндоркой, безумно была влюблена в одного когтевранца – Альфредуса, и что-то у них не сложилось. Знала Молли также, что всю свою преподавательскую деятельность, начиная с пятьдесят шестого года, то есть когда Молли ещё и в Хоге-то не обучалась, Минерва благоволила Альбусу Дамблдору, но романа у них так и не случилось. Молли знала, что за строгими очками прячутся удивительно чуткие глаза, но Минерва настолько всегда была собрана и так редко позволяла себе выходить за рамки, что способной на безрассудства её было сложно представить.

Минерва взяла чашку, хлебнула остывшего чаю и продолжила:

– Помнишь, я как-то тебе рассказывала, что в школе встречалась с одним парнем, Альфредусом? Ну так вот, ты не всё знаешь. После школы Альфредус уехал учиться в Германию, а я поступила в магистратуру, намереваясь получить степень бакалавра трансфигурации. В то время я ещё усиленно готовилась к экзаменам по анимагии и какое-то время мы не виделись с Алом. Потом я узнала, что он собирается жениться. Это было ударом для меня, но я решила, что сама во всём виновата, потому что Альфредус неоднократно звал меня в Бремен, а я из-за своей учёбы и карьерного роста не хотела бросать все дела. Когда я узнала о его женитьбе, я, конечно, очень переживала и мучилась – сама понимаешь, как в молодые годы это бывает. А потом он приехал по делам в Данди, ты же знаешь, я сама родом из этого северного шотландского городка. Мой предок, двоюродный дед Уильям МакГонагалл был неординарной личностью. Не знаю, слышала ли ты его стихи, но до сих пор современники спорят о его титуле. Кто-то считает его худшим из поэтов, а кто-то покупает его сборники на аукционе. Один его стих о трезвенности чего стоит!

О, ты – напиток Демона, ты – жуткий разрушитель,

И я отвечу: только бедствия одни.

Его частенько забрасывали на площади овощами во время декламации стихов, что не останавливало его пыл. Так вот, Альфредус по делам издательства приехал в Данди собрать информацию из непосредственно родных мест скандального моего предка, а я как раз приехала в отпуск домой на пару недель. Столкнулись мы совершенно случайно на концерте – я просто обожаю волынку и всегда стараюсь сходить на живую музыку, когда бываю в Шотландии. Мы уставились друг на друга. Не было перерыва в отношениях длиной в год, не было обиды на его предательство и моё упорное стремление лишь к учёбе, не было его женитьбы, а были только мы. Мы смотрели друг на друга, выходившие с концерта люди толкали нас, а мы всё стояли и стояли, пока мне на ногу не наступил один весьма солидный господин, солидный в весе, я хотела сказать.

Я не осуждаю себя ни на йоту, я понимаю, что поступила аморально по отношению к его жене, которая, как я слышала, была в интересном положении, но мы оказались с Альфредусом в его номере, в гостинице. Молли, ты не представляешь, какие это были три дня! Через три дня Алу надо было уезжать, и мы все три дня не отходили друг от друга. Он клялся мне, что любит только меня, что женился по расчёту, и этот брак был ему необходим для поступления в крупное издательство, предлагал мне всё бросить и уехать с ним куда глаза глядят. Мерлин ты мой, я понимала, что это всего лишь мечты, но какими сладкими они были! Я потеряла голову. Я снова чувствовала себя шестнадцатилетней влюблённой девочкой. Его руки, такие родные, напоминали о тех ночах, которые мы провели вместе. Но сказка закончилась. Альфредус уехал, и в его глазах, ты не поверишь, стояли слёзы, когда он уходил. А я решила не гнать гиппогрифов и просто разобраться во всём. Ведь он был женат, а мне с моим воспитанием и взглядами совсем не улыбалось разрушать семью.

В те времена обороты набирал Грин-де-Вальд, ты не помнишь тех событий, конечно, да и бесчинствовал он по большей части в восточной Европе, Англию меньше затронули разрушения. У меня закончился отпуск, я вернулась в Лондон, а тревожные слухи всё нарастали. Поговаривали, что Грин-де-Вальд особенно силён в Германии, и моё сердце сжималось каждый раз при мысли об Альфредусе. Альфредус присылал письма, в которых клятвенно заверял, что мы обязательно будем вместе и что он всё уладит. Но письма приходили всё реже, и я перестала в глубине души надеяться на наше соединение. А потом, потом я поняла, что беременна. Это было так необычно и так чудесно. Я не могла сказать этого Алу в письме, так как хотела сообщить ему новость, глядя в глаза. Когда нам удалось увидеться, он приехал по делам в Лондон, я была уже весьма, ну, кругленькой. Альфредус ужасно нервничал, у него недавно родилась дочь, как он сказал, и он не мог сейчас оставить жену – это бы было нечестно. Я отказывалась понимать очевидные вещи, Молли! Он никогда бы не бросил жену ради меня, слишком уютной и налаженной была его жизнь. Я пролила немало слёз, потихоньку наши отношения сошли на нет. Он каждый раз уверял, что расстанется с женой, как только будет подходящий момент, а я уже не верила ему. Но я не сердилась на него, нет. К тому же у меня был подарок небес, мой малыш, который, кажется, должен был родиться размером со слонёнка. В конце беременности я даже не могла наклониться, чтобы обуться, видела бы ты меня!

Молли сидела, раздирая себе ногтями лицо, и не замечала этого. Всё, что рассказывала Минерва, отдавалось такой болью, что Молли даже боялась услышать продолжение. Почему же она ни разу в жизни не спросила подругу про её самое сокровенное? Рассказывала ли Минерва вообще кому-нибудь про свою жизнь? А Минерва, похоже, получала истинное облегчение, вытаскивая из сердца занозы через столько лет:

– Ну, а потом... Это был сорок пятый год, самый тяжёлый год в войне с Грин-де-Вальдом. В министерство поступила информация, что приспешники Геллерта жестоко разгромили редакцию издательства, в которой работал Альфредус. Их руководство посмело в открытую выступить против режима тирана, и расправа не замедлила себя ждать. Данные были устрашающие. Убитых и раненых насчитывали десятки. Это была показная месть за смелость выступить против порядка Грин-де-Вальда. В списке погибших значился Альфредус. Потом я узнала, что в этот день он как раз дал свой пиджак одному сотруднику, тот под дождь попал, в общем, стечение обстоятельств, и беднягу опознали по бейджу, приняв его за Альфредуса. Это я узнала уже потом, после больницы. Когда я увидела в списках имя Ала, в голове зашумело, я поняла, что это возмездие, я во всём виновата, я разбила чужую семью и загубила собственную жизнь. Мне стало плохо. Я плохо помню, вроде я упала – дикая боль внизу живота. А потом очнулась в Мунго, в отделении для патологии беременных. Мне сказали, что мой сын не выжил, и что у меня никогда больше не будет детей. Я лежала в той палате минуту за минутой, существовала каждую секунду и не понимала, зачем мне жить вообще. Я не знаю, сколько пролежала в больнице, ну, конечно, по выписке можно посмотреть, но я не помню. Мне было всё равно – я не хотела больше жить, жить было незачем. Сынишку моего похоронили на больничном кладбище, поскольку я лежала долго в невменяемом состоянии, я даже ни разу его не видела. Приходил Альфредус, который чудесным образом оказался живой, но мне уже было всё равно. Всё умерло вместе с моим мальчиком, я не хотела больше видеть Ала, и с годами мы совсем перестали общаться. Я знаю, что он весьма успешен, наверное, сейчас уже отошёл от дел и спокойно наслаждается баварским пивом у себя в поместье в окружении семьи. Я не винила его в трагедии и не считаю виноватым ни в чём, но чувства умерли, больше ничего не было. Я поправилась, ходила на работу, тогда я работала в одном отделе при журнале «Трансфигурация Сегодня», так, мелким служащим, надо ведь было с чего-то начинать. Я не жила, я просто существовала изо дня в день. По ночам я выла в подушку, никак не могла выбросить детские вещички, купленные для будущего малыша, которые теперь пылились в коробке на антресолях.

Как-то в коридоре издательства я столкнулась с Альбусом Дамблдором, который был уже тогда очень популярен и которого последние события в битве с Геллертом Грин-де-Вальдом сделали национальным героем. Он внимательно посмотрел на меня, и мне стало не по себе. Такое чувство, что меня пронзили рентгеном, у Артура спроси, он знает, что это такое. Альбус увлекался трансфигурацией, как и я, он преподавал в то время в Хогвартсе, и я, конечно же, знала его, но мы никогда не общались. Он кивнул мне, и мы разошлись в разные стороны. Я забыла бы об этой встрече, но она стала ключевой в моей жизни. На работе я всю себя отдавала без остатка делу, но вечером, в пустой комнате с четырьмя опостылыми углами я начинала сходить с ума. Я не могла выбраться из ямы, мне было так больно, что я не находила сил жить дальше. В один из вечеров я осушила залпом бутылку медовухи. Да, да, моя дорогая подруженька, я всё знаю, знаю, как это тяжело, мне знакомо чувство ложного облегчения, когда мозги отключаются, и хоть ненадолго забываешь о своей боли. Я перестала ходить на работу и послала сову с просьбой предоставить мне внеочередной отпуск по состоянию здоровья. По правде говоря, мне было наплевать на работу, наплевать на всех, но, приученная к порядку, я отправила сову. Я не знаю, сколько времени прошло – день, два, неделя. Я полностью отошла от реальности, вся моя забота сводилась к новой порции медовухи, а лучше огневиски, которое огнём обжигало нутро. Я не выходила из дома, сидя взаперти, как затворник. А потом, потом я решила, что я уже нажилась на этом свете, и больше незачем осчастливливать землю своим пребыванием. Я опустошила всю имеющуюся аптечку, собрав все сильнодействующие зелья и травы, которые только нашла. Привычка к порядку приучила меня держать в доме все необходимые вещи, поэтому арсенал набрался отменный. Пожалуй, такой дозой можно было убить дракона…

Молли не могла произнести ни звука. Огонь в камине давно потух, но она не могла пошевелиться, чтобы вновь разжечь его. Чужая боль может быть такой же сильной, как и своя. У Молли сжималось сердце, а слёзы уже вовсю лились по её лицу, намочив воротник платья.

Минерва рассказывала дальше…

– В тот момент, когда я поудобнее уселась в кресле и приготовилась принять сладостное лекарство от всех моих несчастий, в дверь постучали. Я с досадой отмахнулась и не собиралась открывать. Пусть себе стучат, жаль только, мешают, сбивают с мыслей. Стук стал более настойчивым, и я начала беспокоиться, что, чего доброго, меня так отвлекут от задуманного. Я поскорее добавила воды в бокал, так как некоторые порошки невозможно было бы проглотить, и в этот момент дверь слетела с петель с оглушительным треском. Всё произошло так быстро, что я так и застыла с бокалом на полпути. В дверях стоял Альбус Дамблдор, на его лице читалась такая тревога и мощь, что мне стало не по себе. Ну кому какое дело до меня? Оставьте все меня в покое! Альбус одним движением палочки взорвал бокал в моей руке, затем решительно прошёл в комнату, не забыв вернуть дверь на место. Мне даже не было стыдно за мой вид и моё состояние. Я сидела на дне ямы, и падать мне было решительно некуда. Мне было всё равно.

Альбус провёл около меня всю ночь. Молли, ты не представляешь, какой это удивительный человек! Я так и не смогла его до конца понять, но он знает, каково это, пройти через такую муку и боль, я по глазам это видела, когда он беседовал со мной в эту и последующую ночи. Он буквально взял шефство надо мной, и наступил момент, когда я ужаснулась своему положению. Мне захотелось жить дальше, мне стало стыдно за то скотское состояние, в которое я себе позволила прийти. Знаешь, в последующие годы Альбус, которого по иронии судьбы я тоже называла Алом, ни разу не вспомнил об этом этапе моей жизни. Он появился в моей жизни, чтобы протянуть мне руку помощи, не прося ничего взамен, он вытащил меня буквально с того света, а когда угроза уныния ушла из моих глаз, он вернулся к своим делам в Хогвартсе. Он никому ничего не рассказал, ни одна душа не знала о моём позорном падении. Все годы мы поддерживали дружеские отношения, без слов договорившись не вспоминать события, при которых мы, так скажем, познакомились, и за это я тоже ему благодарна. Мне кажется, он даже наводил на меня гипнотические чары тогда, чтобы я побыстрее пришла в себя. Он был выдающимся волшебником и умел делать такие вещи, которые многим магам и не снились.

А потом, спустя несколько лет, Альбус занял пост директора Хогвартса и пригласил меня на должность преподавателя трансфигурации. Я с радостью согласилась. С тех пор моим домом стал Хогвартс. Это – моя семья, мои дети, мои тревоги и мои заботы. Та страничка моей жизни осталась далеко позади, а вся моя настоящая жизнь связана с моими гриффиндорцами. Ох, похоже мы с тобой заболтались, Молли, ты посмотри-ка, огонь давно погас.

Молли вышла из оцепенения и вдруг бросилась в объятия к Минерве:

– Минни, прости меня, пожалуйста! Прости за всё! Какая же я дура, раздери меня Клювокрыл!

– Ну что ты, Молли? К чему лить ещё одну порцию слёз? Ясен пень-зубоскал, ты – дура, да ещё какая, сколько можно плакать? – Минерва тепло улыбалась.

Удивительная женщина! Сильная, не сломленная никакими невзгодами, справедливая и строгая, одновременно ранимая и беззащитная – Минерва МакГонагалл. Молли с благодарностью смотрела на свою подругу, а Минерва понимала, что Молли будет жить дальше. То, что нас не сломало – сделало нас сильнее.