Бессонная ночь (джен)

– У-а-а-а… а-а-а, – доносится среди ночи, затем звук стихает. Я мгновенно просыпаюсь. Моя очередь.

Слабый всхлип – и снова молчание. Тишина затягивается, но, слава Мерлину, вскоре плач повторяется. Моё сердце бешено колотится от тишины. Сбоку раздаётся усталый стон.

– Который час? – сонно бормочет Джинни.

– Полтретьего, – я сажусь в тёплой, удобной кровати, хватаю палочку и снимаю Чары Прослушивания. Теперь хныканье слышится менее отчётливо, потому что его заглушают толстые стены старого дома. Рука Джинни неловко треплет меня по голой спине; моя жена пытается мне что-то сказать, не просыпаясь.

– Спасибо, Гарри, – слова льются из неё невнятным потоком. – Ну что за вредина? Почему он не такой, как Джеймс?

– Просто он другой. Все мы разные, – шепчу я. Джинни не отвечает. Её дыхание становится ровным и размеренным. Убедившись в том, что я проснулся, она тут же провалилась в сон.

Засовываю палочку под резинку пижамных брюк, нащупываю очки и цепляю их на нос – делаю всё это по привычке. Для моей ночной миссии мне не нужны ни палочка, ни очки. Бреду к двери в полной темноте. Задача совсем не трудная, потому что подобные ночные вылазки стали для меня привычными.

Держу руки перед собой: левая повыше, правая на уровне пояса. Правой натыкаюсь на стоящий у двери комод, поворачиваю и пытаюсь нащупать свой халат, висящий на дверном крючке. Сначала нахожу халат Джинни. Он намного мягче моего, их легко различить на ощупь. Почему мой халат всегда висит снизу? Машинально меняю их местами и одеваюсь. Без сомнения, я смог бы повторить этот ритуал во сне. Иногда мне кажется, что я и так проделываю его во сне.

Как можно тише открываю дверь и выхожу на лестницу, стараясь ступать предельно осторожно. С помощью палочки зажигаю лампы и щурюсь, хотя свет очень тусклый. Прячу палочку в карман халата и направляюсь в детскую.

– Уа-а… а-а-а...

Звук становится более настойчивым. Это не плач, а призыв о помощи – единственный способ для моего сына привлечь внимание. Моё сердце успело успокоиться, но снова начинает разгоняться. Так бывает всякий раз, когда я слышу эти звуки. Плач Джеймса, отличный от плача Ала, производит на меня такой же эффект. Наверное, это срабатывает врождённое желание их защитить. Моему младшему сыну нужна помощь, и он её получит; сыновья всегда могут рассчитывать на меня.

Осторожно открываю дверь. Комната слабо освещена. В отличие от брата, Ал не любит спать в темноте. Джеймсу, чтобы уснуть, непременно нужна полная темнота, а маленькому Алу нужен свет.

– Привет, Ал, – шепчу я. – Что случилось, малыш?

Он издаёт недовольный всхлип.

– Иди сюда, парень.

Достаю Ала из кроватки и бережно прислоняю к своему плечу – это его любимое положение. Левой рукой придерживаю Ала снизу, придавая тельцу вертикальное положение; правой держу его за спину на случай, если он начнёт отталкиваться. Маленький подбородок лежит на моём плече; головка прижата к моей щеке. Волосы Ала густые и тёмные, как и мои, только тонкие и мягкие. Мне нравится чувствовать их своей кожей: шелковистый пух сына приятно щекочет мою небритую щёку.

На мгновенье мне кажется, что Ал сейчас успокоится, но он нарочно отталкивается и начинает извиваться. Я меняю положение, опуская его горизонтально. Он крутит головкой и тычется в меня носом, выказывая недовольство. Я точно знаю, что ему нужно. Ал чмокает и недовольно хнычет, понимая, что от меня мало толку.

– Ал, именно этого у меня нет, прости, – говорю я.

Моих извинений недостаточно, и он начинает плакать. Я делаю, что могу: держу Ала правой рукой и провожу мизинцем левой руки по его щеке. Он поворачивает голову и хватает ртом мой палец. Крошечный язычок обворачивается вокруг моего мизинца и начинает на него давить. Ал молчит и радостно сосёт, но это продлится недолго, а я не хочу, чтобы его крики разбудили Джеймса.

Спешу в спальню, по пути думая о том, насколько это приятное моему пальцу сосание нравится Джинни. Через несколько минут Ал с отвращением выплюнет мой палец и громко потребует настоящую еду. Его язык и дёсны с невероятной силой сдавливают мой мизинец, и я пытаюсь вспомнить, был ли сосательный рефлекс Джеймса таким же сильным.

Можно больше не красться: Джинни всё равно придётся разбудить.

– Он хочет кушать, – громко сообщаю я, распахивая дверь в спальню. Джинни стонет и садится в кровати.

– Парню нужны сиськи, – ворчит она. Моя жена может быть довольно резкой и грубой, если она устала или раздражена, как сейчас. Она ёрзает в кровати, пытаясь приподнять подушки, чтобы удобней сесть, опираясь спиной о бортик.

– Давай, помогу, – говорю я, когда сынок наконец понимает, как мало проку от моего пальца. – Ал уже сердится.

Джинни отпускает подушки и наклоняется вперёд; одной рукой она расстёгивает пуговицы на груди, а второй берёт Ала.

На Джинни надет верх от старомодной полосатой пижамы, которую Джордж, помимо прочего, подарил нам на свадьбу. Он купил нам самое консервативное и несексуальное бельё, которое только смог найти. Я ни разу так и не надел свою пижаму – в отличие от Джинни. После некоторой стратегической корректировки она надела её в первую брачную ночь.

Когда родился Джеймс, Джинни стала носить верх от моей пижамы. Отрезав рукава, она превратила его в короткое платье на пуговицах, которое доходит до середины бедра и очень легко снимается. Впрочем, сейчас не время для подобных мыслей.

Джинни быстро расстёгивает три-четыре пуговицы, распахивает пижаму, и отвороты падают с плеч на локти. Я как раз вовремя успеваю подать ей голодного сына. Альбус возмущённо выпихивает языком мой палец, морщит личико, но не плачет. Он знает, что мама рядом, потому что чувствует запах молока. Когда я передаю Ала Джинни, он уже крутится и тянется к ней, пытаясь вырваться из моих рук.

Я ему не нужен – не сейчас, не для этого важного дела. Тут уж ничего не попишешь. Когда родился Джеймс, я предложил Джинни купить специальный маггловский прибор – молокоотсос. Вдоволь насмеявшись, она отвергла эту идею. После рождения Рози Гермиона пыталась воспользоваться этой штуковиной, но осталась недовольна. Так что кормить нашего малыша может только Джинни.

Я взбиваю подушки за её спиной, пока она устраивает Ала у себя на руках. Раздаётся короткое голодное мяуканье, а потом громкое чмоканье – соединение установлено. Мать и сын становятся единым целым. В тишине комнаты звуки, которые издаёт Ал, кажутся невероятно громкими. Его жадное глотание звучит отчётливей из-за спокойствия и неподвижности ночи. Ставлю две подушки для Джинни и спрашиваю:

– Так подойдёт?

Она откидывается назад, качает головой, наклоняется вперёд и просит:

– Немного повыше.

Я поправляю подушки, она снова откидывается и устраивается поудобней.

– Отлично. Спасибо, Гарри.

Джинни полностью проснулась. Она поднимает локоть, пытаясь держать Ала неподвижно, но тот недовольно пищит. Ей никак не удаётся поправить распахнутую пижаму, чтобы прикрыть свою, как Джинни её называет, «запасную половинку». Я протягиваю руку и натягиваю пижаму ей на плечо.

– Спасибо, Гарри, – сонно улыбается она.

Я был бы не против оставить всё как есть, но в комнате довольно прохладно. Я стою и молча наблюдаю за матерью и сыном.

Дверь нашей спальни открыта, единственный источник света – тусклые лампы в коридоре. В полумраке веснушчатая кожа Джинни кажется очень бледной; к её груди плотно прижата маленькая чёрная головка. Крошечный кулачок двигается по шее Джинни, она осторожно ловит его и целует, а потом поднимает на меня взгляд и улыбается.

Мне нужен фотоаппарат! Срочно! Я хочу запечатлеть эту усталую, но довольную улыбку и крошечную, подвижную, розовую ручку. Но момент уже упущен. Ручка прячется, Джинни опускает голову и концентрируется на своей работе. А я стою и смотрю.

– Гарри, постарайся поспать, – говорит Джинни. – Думаю, это надолго. Он нескоро наестся. Правда, Ал?

Тишина. Ал не отвечает – если не считать отчетливое чмоканье и глотание.

Я зеваю. Пожалуй, нужно поспать. Завтра последний рабочий день перед Рождеством.

Хотя я заместитель главы Аврората! Если я буду завтра уставшим и недовольным, подчинённым придётся потерпеть.

– Можешь уложить его, когда он наестся, – говорит Джинни. Она знает, что я чувствую себя отвергнутым.

– Хорошо.

Я обхожу кровать, бросаю халат на пол и ложусь рядом с Джинни и малышом. Накрываюсь одеялом, поворачиваюсь на бок и смотрю.

Из этого положения мне хорошо виден профиль Джинни. На её губах играет лёгкая улыбка. Длинные волосы ползут по веснушчатому плечу. Это плечо, которое выполняет знаменитую «дугу Уизли» – удар, посылающий крутящийся квоффл по кривой поверх вратаря – сейчас поддерживает нашего младшего сына. Наблюдаю за тем, как тонкие рыжие пряди скользят по стройному предплечью и опускаются Джинни на грудь. Мне нравится смотреть, как движутся её волосы.

Я поднимаю руку и убираю пряди с её груди. Будет плохо, если маленький кулачок снова начнёт дергаться и доберётся до них. В прошлый раз, схватив Джинни за распущенные волосы, Ал сильно потянул и не пожелал их отпускать. Джинни возмущённо вскрикнула, и мы несколько часов не могли его успокоить.

Она знает, что и зачем я делаю, но всё равно дразнит меня:

– Тебе только дай повод полапать.

– Мне не нужен повод, – отвечаю я, отодвигая её волосы за плечо от греха подальше, а потом моя рука тянется к ней под одеялом и опускается на её колено. Не дождавшись реакции, скольжу ладонью вверх по бедру.

– Гарри, спи, – говорит Джинни.

– Я сплю, – возмущаюсь я.

Я лежу под боком у жены и откровенно ей вру. Мои глаза открыты. Можно, конечно, и поспать, но мне нравится смотреть. Я не просто доволен – я чувствую умиротворение, спокойствие, удовлетворение. Прекрасное состояние. А ещё я возбуждён.

Продолжаю смотреть, положив ладонь на тёплое бедро Джинни, но мои мысли уходят в сторону. Я вспоминаю разговор, который состоялся у нас с Роном накануне рождения Ала.

Мы с Роном больше не работаем вместе. Точнее, он больше не работает со мной. Рон, как и Невилл, уволился из Аврората, когда были пойманы последние беглецы Битвы, когда был схвачен убийца Колина Криви. Эта работа была не для него. Рон ушёл без сожаления и теперь работает с Джорджем. Я не уговаривал его остаться. Мы оба понимали, что на прежнем месте рано или поздно я стану его начальником, но не смогу его контролировать. Роль бизнесмена ему нравится больше и приносит больше денег.

Раз или два в неделю мы с Джинни встречаемся с Роном и Гермионой, а раз в месяц наши жены устраивают «девичник». Иногда к ним присоединяется Луна – если она не в отъезде. Таким образом, раз в месяц нас с Роном выгоняют из дома, и мы идём в «Крикетер», чтобы пропустить по парочке (ну, или троечке) пива.

«Крикетер» – это маггловский паб. Мы называем его местным, как это ни смешно. Вообще-то мы маги, и благодаря аппарации любой паб в стране мог бы стать нашим «местным». На самом деле это местный паб отца Гермионы, и мы с Роном проводим там каждый третий четверг месяца.

Пока Гермиона и Джинни пьют вино и сплетничают на Гриммо или в доме Уизли в Оукфорд Фитспейн, мы с Роном сидим в пабе и болтаем о квиддиче, о работе и «делах». Мы не сплетничаем, потому что мы мужчины, а мужчины никогда не сплетничают. Вместо этого мы обмениваемся важной информацией о друзьях и семьях.

Примерно шесть месяцев назад Джинни была, по её словам, «размером с дом и готова взорваться», а Рон был гордым отцом семимесячной Рози. В тот вечер мы начали беседу с обсуждения успехов наших детей, потом поболтали о работе, о недавней свадьбе Симуса и Шинейд и о предстоящей свадьбе Сьюзен. Сьюзен теперь аврор Саммерби, но я до сих пор не привык к её новому имени. Рон не церемонился с пивом, а я растягивал удовольствие. Мы выпили по третьей, но уходить было рано.

– Хочешь ещё? – нервно спросил Рон. Я сразу понял, что ему нужно было добавить для храбрости, и потому кивнул. Кажется, мы пили гостевой эль – кентское пиво под названием Спитфайр. Рон вернулся от барной стойки с двумя пинтами и хорошенько отхлебнул из кружки.

– Гарри, – начал он, глядя в сторону, – Джинни ведь… кормила Джеймса?

– Ну, естественно, ты же сам знаешь.

– А что делал ты?

– Помогал, как мог. Если Джеймс просыпался ночью, после кормления укладывал его… Держал столбиком… – я умолк, понимая по выражению лица Рона, что он спрашивал не об этом. – Я смотрел. Смотрел на то, как моя жена кормит моего сына. Прекрасное зрелище.

Рон кивнул с облегчением.

– Я тоже иногда смотрю, но Гермионе это не нравится. Она хочет побыть одна. Говорит, что чувствует себя… уязвимой.

– Так оно и есть, – с улыбкой сказал я.

Рон усмехнулся.

– Да, но что нового я могу у неё увидеть? Черт, даже ты их видел!

– Верно, – согласился я, – но для Гермионы это разные вещи. Наши жёны спокойно загорали топлесс, когда мы были на Крите или во Франции, но Гермиона была бы в шоке, если бы я увидел её дома в нижнем белье.

– Ты прав, – ответил Рон, – кстати, я тоже бы сел на коня. Но мы с ней женаты больше четырёх лет, это всего лишь я! Я вижу их каждый день, – Рон умолк в замешательстве и снова отхлебнул пива.

– И что? – спросил я.

– А то, что она просит меня выйти из комнаты и оставить её в покое, когда кормит Рози.

– А ты не хочешь пропускать прекрасное зрелище.

– Ну да – как моя жена кормит мою дочь. Гермиона считает, что я… странный.

– Странный? – удивлённо воскликнул я. – Что может быть естественней?

Рон кивнул и в один глоток прикончил оставшееся пиво.

– Гермиона сейчас такая уставшая и нервная, я не хочу затевать лишних споров…

– Но… – я пытался найти подходящие слова, – это единственная вещь, которую может и должна делать сама Гермиона, но не можешь делать ты. Попытайся объяснить ей, что ты тоже хочешь участвовать.

– Хорошо сказано, дружище.

– Тебе записать? – пошутил я.

– Спасибо, я запомню, – Рон ненадолго умолк, а потом добавил шёпотом. – И ещё… Это офигенно эротично.

Я молча кивнул. Мы с Роном говорим о чём угодно, только не о сексуальной жизни. Так что его признание было очень откровенным. Я дал понять, что согласен, но не стал комментировать.

Возвращаюсь в настоящее и погружаюсь в сон. Меня убаюкивает равномерное чмоканье Ала.

Я сплю без сновидений, как обычно в последнее время. Тяжёлые ночи, конечно, случаются – но в основном в первых числах мая.

– Уа-а-а, – кричит Альбус мне в ухо. Я снова просыпаюсь в одно мгновенье. Он здесь, между мной и Джинни. Моя рука, до этого лежавшая у Джинни на бедре, теперь обнимает сына. Альбус лежит между нами. В последнее время я замечаю, что сыновья в прямом смысле оказываются между мной и моей женой. Джеймс не даёт нам взяться за руки: становится посередине, хватает наши ладони и отталкивает нас с Джинни друг от друга, чтобы держаться сразу за двоих.

Смотрю на часы. С момента прошлой пробудки прошёл час – значит, я поспал всего полчаса.

– Ох, Ал, – недовольно вздыхает Джинни.

Я встаю с кровати, вспоминаю, куда бросил халат, и, подняв его с пола, надеваю на себя. А потом беру на руки Ала.

– Ты держала его столбиком? – спрашиваю я.

– Нет, – признаётся Джинни. – Он уснул у груди, я просто положила его рядом.

Поднимаю Ала вертикально, головой себе на плечо; поддерживаю тело правой рукой, левой поглаживаю по спинке. Это вполне в моих силах – помочь ему после еды. Я могу подержать его, поменять подгузник, искупать, поиграть с ним, убаюкать его. Что я, в общем-то, и делаю.

Дверь спальни всё ещё открыта, и мы с Алом отправляемся на медленную прогулку в его комнату. Два шага вперёд, качание, один шаг назад – и всё с начала. Ал доволен, движение его успокаивает. Не помню, как я это выяснил, но именно такое своеобразное, размеренное покачивание положило конец нашему отчаянию во время первых, совершенно бессонных ночей.

Джинни говорит, что Ал более требовательный, чем Джеймс. К шести месяцам Джеймс уже перестал просыпаться по ночам, а Рози, со слов Рона, стала хорошо спать к пяти месяцам. Ал пока далёк от этого, но в конце концов и он повзрослеет.

Недавно Рон с гордостью сообщил, что Рози научилась ходить. То есть он наверняка имел в виду, что она сделала несколько неуверенных, качающихся шагов. Помню, как в своё время мы радовались этому достижению Джеймса. Сейчас мне иногда хочется наложить на него заклятие, связывающее ноги. Все предметы в доме должны располагаться выше его вытянутой руки. Джеймс возьмёт всё, до чего сможет дотянуться, и попытается сломать всё, что не может съесть.

Рон спросил, сколько было Джеймсу, когда он начал ходить. Я ответил, что около года, и предупредил, что теперь им придётся всё переместить наверх. Рон только отмахнулся. Рози так не будет делать, Рози – само совершенство. Почему-то мне захотелось, чтобы он ошибался.

– Значит, Рози пошла раньше, – довольно улыбнулся Рон, азартный папа. По его мнению, Рози всегда лучше всех. Впрочем, как только он начинает хвастаться, я знаю, чем его осадить.

– Через четырнадцать лет она будет тискаться с мальчишками в коридорах Хогвартса, – сказал я. Рон бросил сердитый взгляд, нахмурился и что-то пробурчал. Он заявил, что девочки лучше мальчиков, что иметь дочку здорово и что я ему просто завидую. Возможно, он в чём-то прав.

По одному разного пола или трое одного пола – так решили мы с Джинни, когда узнали, что она беременна Джеймсом. Но иногда я начинаю сомневаться. Когда у нас родится третий ребенок, остановимся ли мы, если это будет мальчик, или в конце концов побьем рекорд старших Уизли? У Билла были похожие переживания: после рождения двух дочерей ему очень хотелось сына, и он был счастлив, когда за четыре месяца до Джеймса на свет появился Луи.

У Молли и Артура девять внуков, а Джордж с Анджелиной сообщили на прошлой неделе, что десятый уже на подходе. Этот был зачат в законном браке – в отличие от Фреда, который родился через шесть месяцев после наспех организованной свадьбы. Ещё четверо – и мы сможем набрать две юниорские команды по квиддичу. Молча посмеиваюсь, вспоминая, какой ужас был на лице Гермионы, когда она услышала от меня этот комментарий.

Несколько минут равномерного покачивания – два шага вперёд, один назад – и я дохожу до спальни Альбуса. Мой сын награждает меня хорошей, но очень мокрой отрыжкой. Чувствую запах не полностью переваренного молока и мокрое пятно на плече. Халат снова придётся стирать, зато Ал должен теперь угомониться.

Вдруг из подгузника доносится хлюпающий звук, затем резкий аромат, и я понимаю, что Ал ещё не готов ко сну. Включаю свет и готовлю всё для переодевания.

У меня большой опыт. Я, можно сказать, эксперт по смене подгузников. Прежде чем приступить к делу, достаю чистый подгузник, салфетки и присыпку.

Я как-то упомянул своему боссу, мистеру Робардсу, что ловко переодеваю детей (уж и не знаю, как эта тема всплыла в Аврорате), и тот был изумлён. Через год, когда ему исполнится семьдесят, Робардс уйдёт на пенсию, и он за всю свою жизнь не поменял ни одного подгузника. У него трое детей, шестеро внуков и два правнука. Ни одного, с гордостью заявил он.

У меня есть крестник, двое детей, семь племянников и племянниц, и я переодевал каждого из них. Старший Тедди был моим боевым крещением. Он вечно крутился и елозил. Иногда мне приходилось отмывать его руки, ноги и спину – так он любил вертеться. Ал спокойно лежит и любезно позволяет мне привести себя в порядок.

Тедди окатил меня первым «золотым душем» – и вторым, кстати, тоже. Он хорошо меня подготовил. Единственное, чего я не ожидал, так это другого запаха. Тедди рос без матери, на искусственном молоке.

Я могу определить, на грудном или искусственном молоке растёт ребёнок, по запаху и содержимому его подгузника. Впрочем, я не уверен, что этим стоит хвастаться. Я смотрю вниз и улыбаюсь своему сыну.

Флер позволяла мне переодевать Виктуар и Доминик. В этом возрасте девочки почти ничем не отличаются от мальчиков. Главное, не забывать о разнице в траектории испускаемой струи. Виктуар была крошечной и аккуратной; Доминик – почти такой же непоседой, как Тедди. Подтвердив свою квалификацию, я впоследствии менял подгузники всем детям в порядке их появления на свет: Молли (она была тихоня); Фреду (полная противоположность Молли – Джордж клялся, что для переодевания пристёгивал маленького монстра, и я ему верю); бледному, светловолосому Луи, счастливому любителю плеваться (Флёр ужасалась, когда он громко пускал пузыри изо рта); нашему Джеймсу; Люси (она была активней своей сестры, но это мало о чём говорит); Рози, а теперь Алу.

Я переодевал Рози только один раз. И я единственный мужчина, кроме Рона, выполнявший эту почётную обязанность. Рон не хочет, чтобы представители мужского пола приближались к его рыжеволосой красавице.

Улыбаюсь, застёгивая подгузник на чистом и довольном сынишке. Я сделал своё дело на полном автомате. Выбрасываю грязный подгузник и салфетки в пакет и плотно его закрываю, чтобы спрятать аромат.

Зелёные, сияющие глаза Ала глядят прямо на меня. Я смотрю в эти глаза, которые, как все утверждают, очень похожи на мои. Они очень красивые, и мне становится неловко из-за того, что я не любил, когда то же самое говорили обо мне и моей маме.

– Альбус Северус Поттер, – заявляю я, – у тебя глаза, как у твоего папы, знаменитого Гарри Поттера. Не сомневаюсь, что в будущем эта фраза тебе ужасно надоест, но я рад, что тебе досталось что-то от меня – и от моей мамы.

Ал довольно агукает и улыбается.

– Сейчас почти четыре утра, – продолжаю я, – твоя мама спит, а твой папа очень устал. Что-то ты, парень, не вовремя разгулялся. Папа должен отдохнуть, через четыре часа ему на работу, а через три нужно вставать. Может, поспишь – ради своего папы?

Ал улыбается, что-то лопочет и машет кулачком, ясно давая понять, что не собирается спать. Я беру его на руки и начинаю качать. Я даже пою для него (к счастью, Ал слишком юн, чтобы быть музыкальным критиком), но он упорно не желает засыпать. Наконец, спустя полчаса его личико кривится, и он выплёвывает очередную порцию молока на мой халат.

– Папа в прошлый раз поторопился? – спрашиваю я. – Если бы не он, ты бы давно уснул?

Ал вздыхает, устраивается на моей груди и закрывает глаза. Рукавом вытираю молоко с его щеки – халат всё равно придется стирать.

Наступает момент истины, самая трудная задача: уложить спящего Ала в кроватку, не разбудив его. Наклоняюсь медленно и осторожно – в этом деле спешка ни к чему. Моя рука касается матраса, и я потихоньку начинаю вынимать её из-под Ала. Секрет успеха в том, чтобы как можно меньше двигать его голову. Я почти у цели. Задержав дыхание, бережно опускаю детскую головку на матрац, пальцы медленно скользят по волосам… Готово!

Не спеша накрываю Ала простынёй и одеялом. Он не шевелится. Раньше я целовал уснувшего Джеймса, но Ала лучше не трогать, так что поцелуй приходится пропустить. Мне осталось без звука выскользнуть из комнаты…

Отлично! Несусь в спальню, радостно заваливаюсь Джинни под бок и через мгновенье уже сплю.

* * *

Дверь в спальню с шумом распахивается, и громкий голос пищит:

– Мамапапа, мамапапа, вставайте, Дождество!

Джеймс, как обычно, забирается в кровать и заползает между нами. Я издаю стон и поворачиваюсь.

– Нет, Джеймс, – говорит Джинни, – сегодня канун Дождества, Дождество завтра.

Мои часы показывают половину седьмого. В общей сложности я поспал пять часов – в три захода. И всё же, напоминаю себе я, в моей жизни бывали ночки гораздо хуже.