Юности ласковое дыхание (гет)

Корсет жестко сдавливает бока.

— Аккуратнее, Похлеба! — взвизгивает Хэпзиба.

— Простите, мадам, — пищит эльф.

Огромное зеркало в золотой раме отражает целое море розовых сверкающих кружев — всё-таки редкая дама может позволить себе такое роскошное платье.

— Похлеба, я не пополнела? — озабоченно спрашивает Хэпзиба, поворачиваясь к зеркалу боком.

— Что вы, мадам!

— М-да, во всём виноваты глупые швеи — даже мерки не могут снять правильно.

Сегодня придёт этот милый мальчик — Хэпзиба невольно улыбается. Он такой умный, так тонко чувствует красоту, умеет слушать — он совершенно не похож на всех этих грубых и жадных торговцев, которых прежде присылал Бэрк. Бедняжка Том, как, наверное, тяжело человеку с такой возвышенной душой работать в подобной мерзкой лавке! Хэпзибе жаль юношу, и она, конечно, постарается помочь ему по мере своих сил. Это просто забота о бедном милом мальчике — ничего больше.

* * *

Том прекрасно разбирается в магии, его очаровывают волшебные вещи с богатой историей — только он может разделить с Хэпзибой восторг, в который раз любуясь её коллекцией. Увидеть в них не бездушные галеоны, а подлинную красоту. Когда Том мягко целует ей руку, его тёмные шелковистые волосы скользят по её запястью, цепляясь за толстый золотой браслет, — мисс Смит невольно думает о том, что он действительно умеет распознавать истинную красоту… И ведь дело не в возрасте.

— Вы выглядите уставшим, Том. Вас слишком много заставляют работать. Не забывайте о себе, и вы сохраните свою привлекательность на долгие годы, — Хэпзиба кокетливо хихикает. — В мои годы уже можно искренне делать комплименты таким очаровательным юношам, не боясь себя скомпрометировать. И потом, я знаю, о чём говорю.

— Некоторые леди с возрастом становятся лишь лучше, — Том говорит тихо и проникновенно.

От его голоса по напудренным обнаженным плечам Хэпзибы, едва прикрытым боа, бегут мурашки. Том ведь не похож на своих сверстников, если кто способен понять разницу между изысканной дамой и вульгарной гнусной девицей, то только он.

— Кушайте пирожные, вы ведь их так любите! Похлеба, принеси нам вина. Уверена, что вы, мой милый мальчик, никогда не пробовали такого вина.

— К сожалению, это так, — теперь Том почти шепчет. — Вы, мисс Хэпзиба, открыли мне совершенно новый мир.

— О! — взвизгивает мисс Смит. — Не огорчайтесь, дорогой. Уверена: вы созданы для лучшего… для самого лучшего.

Тут она невольно краснеет и отворачивается. А потом, вздыхая, спрашивает:

— Так какое дело привело вас в мой дом в этот раз?

Ах, если бы она была хоть немного моложе! Рядом с Томом Хэпзиба забывает о своём возрасте, но зеркала слишком безжалостны.

— Я всего лишь бедный служащий, вынужденный делать, что мне велят. А не то, чего я хочу… порою мне самому страшно от своих желаний! — прекрасные глаза Тома вспыхивают, он искренен, как никогда.

Его действительно сжигают какие-то опасные страсти. Хэпзиба невольно сглатывает от этого горящего взгляда.

Похлеба разливает вино. Том салютует хозяйке своим кубком:

— За вас, мисс Хэпзиба!

— Благодарю, — кокетливо улыбается она.

Сладость дорогого алкоголя обволакивает рот, но Хэпзиба думает лишь о том, как слегка алеют от вина губы Тома, когда тот отставляет старинный тяжёлый кубок.

Они не торопясь обсуждают ожерелье гоблинской работы и очередную сделку с Бэрком, хотя заметно, что оба собеседника далеки мыслями от этого разговора.

— Почему вы не доверитесь своим желаниям? — вдруг спрашивает мисс Смит. В голове весело шумит.

Том опускает длинные ресницы:

— Общество не одобрит этого.

— Общество порою бывает возмутительно глупым и зашоренным! — взвизгивает Хэпзиба. — Если бы вы знали, сколько раз меня пытались выдать замуж сначала мои родители, потом мои тётушки. Но я стояла, как скала, потому что не хотела сочетаться браком без любви, что тревожит душу, — последнее она произносит с придыханием, как будто декламирует стихи. — Кто меня может понять, как не вы?

— Да, — Риддл едва разжимает губы, словно сражаясь с собой.

— Многие мужчины предлагали мне руку и сердце. Последний раз всего лишь семь лет назад, — Хэпзиба нежно, как ей кажется, хихикает.

Вообще-то вышеупомянутое предложение было не семь лет назад, а семнадцать, и исходило оно от лысоватого и потрепанного жизнью мага, которых хотел объединить состояния двух богатых волшебных семей, но это такие мелочи.

— Ах, мой милый, ведь я была красавицей!

— Вы и сейчас…

Начинает Том, но Хэпзиба прижимает палец к его губам:

— Прошу вас, молчите! — она слышит, как колотится её сердце под парчой корсета.

— Как скажете, мадам, — тихим и печальным голосом отвечает Риддл, покорно склонив голову.

Уже, когда он уходит, Хэпзиба, перебирая письма от многочисленных родственников, которые, словно голодные стервятники, караулят её дом и её жизнь, вдруг зовёт Похлебу:

— Закажи Слизнорту ещё флакон косметического зелья и заплати вперед.

В конце концов, это её жизнь! Которой, возможно, не так много и осталось. Хэпзиба старается выкинуть из головы тревожные мысли, совершенно неуместные перед отходом ко сну.

Где-то в глубине души она допускает, что Тома привлекает в ней не только родственная душа и общество настоящей леди, общество, которого он лишен в своем круге общения, но в котором так нуждается в силу своего врожденного благородства! Но также и её богатство, знатность — что ж, слизеринцы всегда были амбициозными, но Том действительно славный мальчик. И такому брильянту нужна достойная оправа! Хэпзиба восхищается, сколь поэтичная мысль пришла ей в голову. И опускается на мягкие подушки, думая о том, что надо пошить ещё одну мантию — ведь цвет бедра испуганной нимфы так молодит.

* * *

Том говорит о доспехах гоблинской работы — говорит так сухо и спокойно, что Хэпзиба обижается и восклицает:

— Нет-нет, не так быстро, иначе я подумаю, что вы приходите сюда только ради моих безделушек!

К счастью, Том своим тихим, завораживающим голосом отвечает именно то, что она хочет услышать. Хэпзиба думает, как беден и прост его чёрный костюм — будь её воля, она бы одела его в настоящий шёлк. С другой стороны, что ей мешает сделать это?

Мисс Смит вдыхает нежный аромат подаренных роз. Ей кажется, что Том ускользает от неё. И она приказывает Похлебе принести два своих изысканнейших сокровища. Те совершенно завораживают Риддла. Его тонкие изящные пальцы ласкают золото чаши — Хэпзиба не может оторвать от них глаз.

— Барсук, — бормочет Том. — Так она принадлежала?..

— Хельге Хаффлпафф, как вам, умный вы мальчик, очень хорошо известно! — Хэпзиба не выдерживает и наклоняется, чтобы ущипнуть его за впалую бледную щеку, которая, кажется, слегка порозовела от волнения.

И всё же он так хорош даже в своём бедном до аскетизма траурном костюме. Хэпзиба думает, что в следующий раз надо сделать ему подарок. Да, часы! Подобрать что-нибудь особенно изысканное из своей коллекции.

Медальон Слизерина, как следовало ожидать, очаровывает Тома ещё больше. Он откровенно любуется им. Столько чувств на обычно бесстрастном лице её мальчика! Хэпзибе тяжело дышать — корсет душит.

А потом она забирает медальон, невзначай коснувшись своими пальцами руки Риддла.

— Ну что же, Том, дорогой, надеюсь, вам эти безделицы пришлись по вкусу!

Она бросает на гостя очередной жадный взгляд, и вдруг ей становится очень страшно. Алый отблеск в его тёмных зрачках жуткий и такой острый, что им можно вырезать сердце.

— Вы хорошо себя чувствуете, дорогой? — Хэпзиба сглатывает, чувствуя, как на лбу под толстым слоем белил и пудры выступает пот.

— О да, — тихо отвечает Том, его голос ещё глубже, чем обычно. — Да, я чувствую себя превосходно...

— А мне показалось... Впрочем, это, надо полагать, игра света... — не может унять дрожь Хэпзиба, с её губ невольно срываются слова: — Похлеба, отнеси все назад и запри... с обычными заклинаниями...

От последней фразы Том дергается, словно от удара хлыстом, и холодно говорит:

— Кажется, мне пора, мисс Смит.

— Но, мой милый мальчик! — сейчас Хэпзиба пугается куда больше, чем когда выражение лица Тома показалось ей странным. — Вы ведь и часа не пробыли у меня.

— Я не смею надоедать своим присутствием столь знатной даме, — Риддл цедит слова.

— Я чем-то обидела вас?! — взвизгивает Хэпзиба.

— Нет, что вы… Просто вы указали мне моё место… которое я столь дерзко стал забывать, — почти шепотом отвечает Том.

Его глаза подобны тёмному ласковому бархату, и никаких злых отблесков. Высокий лоб светел и девственно гладок — морщины ещё не скоро расчертят его.

— О, — теряется мисс Смит, от волнения приоткрывая рот и дыша, как выброшенная на берег рыба. — Простите, Том. Мерлин! Простите меня, мой мальчик! Я просто так привыкла к этим жадным и жёстким людям — таким наглым, таким толстокожим. Вы же человек совершенно иного склада, возвышенной души…

— Всёго лишь нищий приказчик, — горько усмехается Риддл.

Его немного скорбная и от этого ещё более совершенная красота напоминает Хэпзибе скульптуру падшего ангела, виденную когда-то давно… безумно давно.

И вот её ангел обиделся — она оскорбила его своими неосторожными словами! Старая дура! Хэпзиба безжалостно сжимает влажными от пота ладонями роскошные перья своего веера.

— Я позволил себе мыслить о недостижимом, — со странным выражением лица говорит Том.

Встаёт, подходит к её креслу — Хэпзиба чувствует, как дрожь… дрожь юного, постыдного, почти забытого предвкушения пробегает по её телу.

Риддл целует ей руку:

— Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет…[1]

Его дыхание касается её руки. На секунду его губы искривляются в немного брезгливой гримасе, но потом Хэпзиба понимает, что это — опять игра коварного света.

— О чём вы, Том? — тоже шёпотом спрашивает мисс Смит.

— Просто строчка из стихотворения. Вы же любите стихи, мисс Хэпзиба? — он отходит к двери.

— Вы… вы придете завтра, Том?! — отчаянная, почти униженная просьба срывается с её губ.

После этих слов по лицу милого мальчика вдруг скользит тень ласковой, довольной усмешки:

— Я постараюсь, мисс Хэпзиба.

* * *

Прекрасный футляр с часами уже приготовлен. Мисс Смит не поскупилась, выбирая примиряющий подарок.

Всю ночь она то и дело просыпается, точно девчонка перед первым свиданием. То приказывает Похлебе принести какао, то почитать вслух. В голове поселяется настойчивая мысль, что можно просто увезти Тома из Британии. Разве такой тонко чувствующий мальчик не мечтает побывать в Италии? Он, столь проникновенно читающий баллады средневековых поэтов, не будет ли счастлив пройтись по дорогам Вечного Рима?

Хэпзибу очаровывают красивые и дорогие вещи. Ей кажется, что окружающие просто не в силах понять высокодуховность её дружбы с Томом. Она в гневе сжигает в камине очередное письмо от племянницы. Она отворачивается от зеркала. В голове проносятся имена: русская императрица Екатерина, вечно прекрасная любовница французского короля Диана де Пуатье… разве эти женщины не были куда старше своих возлюбленных? Разве это мешало чувствам? Хэпзиба погружается в беспокойный сон — её мучает одышка. Тело, словно камень — не сдвинуть с места. Пот льётся по лицу и спине — рубашка мокрая насквозь.

— Похлеба, смени простыни! — устало приказывает мисс Смит.

А утром Хэпзиба вновь втискивается в жёсткий корсет, покрывает лицо пудрой. Эльф укладывает причудливые локоны парика. Но Том не приходит.

Хэпзиба ждёт. За окном темнеет. Похлеба зажигает толстые свечи в драгоценных подсвечниках. Медленно оплывает косметика на лице. Оплывает крем на маленьких пирожных, ждущих на столе. Этой ночью Хэпзиба вынуждена выпить зелье сна без сновидений. А утром снова ждёт.

Том приходит ближе к вечеру. Розы в букете нежно-розовые и застенчиво-невинные. Улыбка сдержанная и от этого ещё более драгоценная.

— Вы не пришли вчера, — капризно тянет Хэпзиба, когда он склоняется над её рукой.

— Мистер Горбин задержал меня. Возможно, мне придётся уехать… дела фирмы, — Том садится в кресло рядом с нею.

Хэпзиба нарочно приказала эльфу поставить это кресло как можно ближе к своему.

— Надолго? — голос дрожит; жёстко зашнурованный корсет, словно сейчас сломает рёбра, кажется, что так туго она даже в молодости не затягивалась.

— Не знаю. Это не в моей власти, — Том устало откидывается на спинку кресла.

Хэпзибе хочется уложить бедного мальчика на диван, укрыть тёплым пледом, потушить свечи и ходить тихо-тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить.

— О, что у вас с рукой, мой мальчик? — она замечает след залеченного ожога на светлой коже его ладони.

— Пустяки, мисс Хэпзиба. Обжёг случайно… зельем. Его надо приготовить как можно скорее, — странная усмешка.

— И под каким же предлогом вы навестили меня сегодня? — спрашивает Хэпзиба, посылая Тому ответную улыбку.

— У меня нет предлога, — тихо отвечает он.

Сердце стучит отчаянно. Но мисс Смит не думает о тахикардии, она думает о влюбленности и жаркой Италии. Злые зеркала растворяются в ласковой темноте глаз собеседника.

Хэпзиба вытирает мокрые ладони батистовым платком, по спине течёт пот, впитываясь в кружево нижней сорочки.

— Том… я бы хотела извиниться за тот разговор, — начинает Хэпзиба, а потом кокетливо хихикает, — вы же простите легкомысленную даму? И примите мой подарок?

Золотые часы ложатся на подлокотник его кресла.

— Я прощаю вас, — спокойно и надменно отвечает Том, сейчас именно он куда больше похож на благосклонного покровителя, — но подарок я не могу принять — это нарушает мои принципы.

— Но…

Мысли Хэпзибы путаются, как у впервые влюблённой школьницы, — она так боится его потерять. Том Риддл… милый мальчик уже её, и она готова отдать всё, чтобы это стало правдой!

— Давайте лучше почитаем стихи, — мягко говорит он и берет со столика сборник средневековой поэзии трубадуров, которым Хэпзиба зачитывается последнюю неделю

Нежные слова так отвечают её чувствам, а недобрые письма родственников, полные клеветы, особенно хорошо горят.

— Вы не пересядете сюда? Там плохое освещение, — лепечет Хэпзиба, застенчиво улыбаясь, и указывает на скамеечку для ног подле своих колен.

Ей так редко читали стихи! Она не чувствует безжалостного корсета, слоя косметики, лишних фунтов и болей в спине.

Что-то сверкает в глазах Тома, но она не видит этого — освещение действительно плохое. А потом Риддл покорно пересаживается на скамеечку, его спина почти касается её колен. Хэпзиба гладит его по волосам, он вздрагивает, но не поворачивается.

— Нам не дано ее понять:

Ее умом не охватить,

Ее в мечтах не воротить,

Ее желаньем не обнять,

А чтобы ей хвалу воздать

И года может не хватить[2]

Она, закрыв глаза, слушает его изумительный голос, произносящий пусть и чужие слова о любви.

— О Том, поедемте со мною в Италию! — внезапно вырывается у неё возглас.

Вот и сказано.

Риддл резко встает и оборачивается. Вскидывает подбородок:

— Благодарю, но нет.

— Но почему? — Хэпзиба почти всхлипывает, пытается дрожащей рукой поправить свои локоны — локоны парика.

— Есть такое слово, которое не позволяется произносить при дамах, оно обозначает мужчину, позволяющего себе жить на средства женщины, — его холодный голос звучит приговором всем её надеждам.

Хэпзиба тяжело вскакивает, цепляясь подолом и едва не опрокидывая скамеечку для ног:

— Том, как вы можете так говорить?! Я ради вас на всё готова, мой мальчик! Я готова разделить с вами всё… всю свою жизнь!

Словно в каком-то исступлении она хватает его за руку и тащит по дому. Резкими взмахами палочки, открывая тайники, называя пароли и защитные заклинания. Чтобы он увидел всё: от кухни до тайников… до тайника, где хранится самое ценное.

— Посмотрите, Том! — восклицает Хэпзиба, сжимая в одной руке чашу, а в другой медальон, его цепочка зацепилась за браслет и намоталась на запястье.

Риддл, бледный и прекрасный, стоит, как изваяние.

— Это не постыдно, Том, — шепчет мисс Смит, — чаша — женское начало, медальон — мужское… есть люди, созданные друг для друга… ведь так?

В её голосе столько отчаянной надежды. Цепочка врезается в кожу. Хэпзиба тяжело дышит, она и не заметила, как едва ли не обежала весь этаж особняка.

— Да, — тихо отвечает Том.

И мир падает. Хэпзиба закрывает глаза. Она не видит лица своего мальчика, но чувствует легкое, почти целомудренное прикосновение его губ к своим губам. Чувствует ласковое дыхание Тома — дыхание юности.

Счастье… бескрайнее и абсолютное! Подобно тому, как мы, не ценившие солнце и чудесную погоду летом, отчаянно упиваемся последними тёплыми днями в сентябре… Близость потери — вот что делает наслаждение особенно сладким и острым.

Она не отпустит его!

— И вы поедете со мною?

— Да.

* * *

Том уходит. Эту ночь Хэпзиба спит — спит счастливой и не смотрит в зеркала. Она думает о своём милом мальчике и о солнечной, вечно юной Италии. А утром даже не замечает, что принесенное верной Похлебой какао слегка горчит.

[1] Гумилёв Н.С.

[2] Гийом (Гильом) IX Трубадур, Герцог Аквитании.