Вперед, за мечтой (гет)

— Смотри, — говорил Виктор, вертел в пальцах пузатую и продолговатую человеческую фигурку — ту самую. — Ради этой фигурки ты научилась рисовать. Должно быть, ради нее стояла за холстом с утра до ночи, потому, что я не могу представить, насколько сильным должно быть желание создать этого человека, чтобы Город решил, что ты и вправду художница, и позволил тебе и здесь рисовать. Ты перекрыла этой фигуркой свою реальность, почти уничтожила музыканта, а теперь даже ее не помнишь, не хочешь вспоминать. Две минуты послушай — от тебя не убудет. Просто послушай, а после можешь делать, что хочешь, — я не буду мешать.

Маленький, — думала Эрика, — какой же он маленький, — она стояла над шахтой и в грудь отдавало вязким тягучим отчаянием. Неоновый взгляд — потерянный и уставший; рассеянный, а не величественный; как его мало — безумно мало; пылинка, даже не часть.

— Я не знаю, что ты искала там, в прошлой жизни, но оно было настолько сильным, захватывающим, что вся наша аппаратура сошлась в едином мнении — ты художница, а не музыкант. Только представь — машины, которые занимаются этим уже много лет, а ты, получив фигурку, забросила ее в ящик стола и забыла, что она вообще у тебя в руках побывала. Я не знаю, что было там, не могу знать, да и никто уже не узнает, — только ты сама можешь сложить два и два и понять. Зачем повторять ошибку, снова за чем-то гнаться?

Жалкий, — думала она, — русая прядь; не Виктор — внешность и голос; пылинка — даже не часть; и знание рвало внутренности, выворачивало ее наизнанку. Он существует — Виктор; высокий и необъятный; она что угодно сделает, чтобы его найти; на что угодно готова; черное пальто, две расстегнутые пуговицы рубашки; что делать — только вы знаете; пожалуйста; скажите, к кому и куда бежать.

— Вы отрекаетесь от проблем, не признаете их, шагаете в шахту лифта или напиваетесь яда, думая, что воскреснете где-то в другом мире и обновитесь, думаете, что эти проблемы исчезнут, но нет! Они будут тянуться за вами, преследовать вас, толкать вас обратно к таблеткам и шахте, а после собираться в один огромный комок, ворох, который не распутать, даже если стереть его из памяти. Не реинкарнируете вы и не обновитесь, потому что не закончили предыдущую жизнь, прыгнули из нее в другую вместе со всеми недоделанными делами.

Так вот, что нужно сделать — она смеялась. — Всего лишь шаг; пролежать мгновение на дне этой шахты — должно быть, это больно — плевать; да хоть тысячу лет там пролежать. Собрать по кусочкам; величественного, изящного — как его мало сейчас; середина, должно быть, — даже не начало; сколько еще прыгать по мирам — вот, что имел в виду Лем; интересно, а ему сколько прыгать; спину мокрой щекоткой ласкал шепоток приставучего ветра и ватные ноги засасывал зыбучий бетон последнего этажа.

— Вас не примет ни один мир, — умолял Виктор. — Вас даже из Города не выпустить, потому что вы не сможете жить вне его, слиться с обществом. Знаешь, большинство из вас делает это потому, что не справляется с жизнью или живет в странах третьего мира, и переходя сюда, в Город, находят свое неуловимое счастье. Но есть и другие — как ты или Лем, ищущие что-то, чего не существует и не существовало изначально. Вы прыгаете из мира в мир, гонитесь за этим, цепляете за собой кучу незавершенных дел и тонете в них, барахтаетесь, и не можете выбраться.

Ну, так остановите, — думала Эрика. — Накажите за это, заставьте меня чувствовать себя так, чтобы я приняла вас и эту реальность; уничтожьте, чтобы у меня и в мыслях не было делать шаг, — но он смотрел так жалко и неуверенно, что улыбка не сходила с лица и от кончиков губ в кровь бежало отчаяние. Оно не уйдет за тобой, — вспомнился Лем; скользкая сосулька — сделай шаг, уже капает. Не нужно уйдет, — думала она. — Нужно слово, и того не скажет.

— Ты можешь шагнуть в эту шахту и попытаться отыскать несуществующее в следующем мире, но с большей вероятностью повторишь свою судьбу и там. Чем больше ты переступила миров, тем больше ведешь за собой тех, незаконченных жизней, тем быстрее появляется привычка сбрасывать их, надеясь на обновление, но его не будет! Ни в одном Городе или мире, нигде, никогда.

— У нас замечательные врачи, Эрика, — говорил он и протягивал ей блестящую белую бумажку. — Конечно, они не сотрут вам прошлую жизнь, не смогут все стереть и дать вам возможность начать все с нового листа, но смогут хотя бы скрыть проблему, на какое-то время ее забрать, — наверное хотел, чтобы она подписала; какой же он маленький — Виктор — до ужаса маленький; и смех дрожал в венах, сотрясал все, до кончиков пальцев.

— Быть может, ты уже нашла, что искала?

Конечно, подписать, — смеялась она. — Возьмите мою руку и напишите, что надо — вы же бог этого мира — вы можете все; даже больше, чем все, — но он стоял неподвижно, и в неоновом взгляде надежда сменялась отчаянием.

— Мы можем пойти туда вместе, если захочешь, — говорил он. — Выделю тебе целый день. Буду даже за ручку держать, как вы любите. Ты, наверное, даже не представляешь, что я тебе предлагаю, — конечно, не представляет; как можно представить, когда здесь насмешка, бесконечное издевательство; не Виктор — пылинка, даже не часть; коричневая родинка на виске, две расстегнутые пуговицы рубашки. Сквозь тысячи миров она пронесет этот образ — нужно просто утянуть его за собой; вбить в память.

Виктор изменился, не вмиг, медленной маской на его лицо наползала усталость — быть может, немного надежды — неон и усталость; плевать, — он поправил падающую на лоб русую прядь; хоть тысячу лет внизу пролежать; плевать — она унесет с собой и ее тоже; найдет, что хочет; каждую пылинку унесет, каждую деталь; потом отступил назад; все возможно, нужно только запомнить, вбить его в память; вытащил из кармана телефон, включил камеру. Гонитесь за тем, чего не существует — конечно, существует, что за глупость, как он вообще может не существовать. Эрика улыбнулась и шагнула в шахту.